Реклама. ООО «ЛитРес», ИНН: 7719571260.
Цюй Юань. Гаданье о жилье
Сун Юй. Сун Юй отвечает чускому князю на вопрос
Ли Сы. Ли Сы в докладе государю протестует против изгнания пришельцев
Ханьский Гао-ди. Декларация Высокого монарха при входе на заставу
Чжао То. Ответ на письмо императора Вэнь-ди о том, чтобы мне изменить императорский титул свой
Цзя И. Записка о приведении государства к миру и порядку
Чао Цо. Чао Цо в докладе императору рассуждает о ценности зерна
Хань Ин. «Книга од» в редакции Хань Ина в ее особом толковании. Глава «Любовь к народу»
Лю Ань. Зову скрывающегося
Сыма Сян-жу. Рапорт императору с протестом против охоты
Цзоу Ян. Цзоу Ян в тюрьме своей пишет Лянскому князю послание
Ханьский У-ди. Манифест государя о том, чтоб судить и казнить всех тех, кто не будет своим поведением, почтительно-религиозным и честным, вперед продвигать
Сыма Цянь. Ответ Жэнь Шао-цину
Ван Бао. Прославленье совершенного владыки, себе нашедшего достойного министра
Лу Вэнь-шу. Лу Вэнь-шу пишет, что надо высоко поставить влияние личности, с казнями ж надо помедлить
Ханьский Гуанъу-ди. Письмо к Цзы-лину
Бань Бяо. Мандат на царство государю. Рассуждение
Бань Чао. Петиция о позволеньи мне из отдаленных стран вернуться
Ля Лин. Письмо Ли Айна в ответ на письмо к нему Су У
Чжунчан Тун. О довольной душе
Тао Юань-мин. Персиковый источник
Се Хуэй-лянь. Снег. Поэма
Хань Юй. Из «Разных учений»
Лю Цзун-юань. Садовник Го-верблюд
Цянь Гун-фу. Земля сознающего долг перед ближним
Голос осени
Сыма Гуан. В саду Одинокой Радости
СУН лянь. Надпись у башни С Видом на Цзян
Су Сюнь. Искусство действовать на душу
Ван Юй-чэн. Двор ожидающих боя клепсидры
Ван Ань-ши. Статья о людях, единых в науке
Ли Гоу. О Высшей школе (областной) в Юаньчжоу
Су Ши. Нечто о посевах
Фань Чжун-янь. В башне на Юг от Юэ
Цзэн Гун. На память молодым ученым
Фан Сяо-жу. О том, что есть глубоко проницательная дума и забота
Лю Цзи. Что говорил продавец апельсинов
Чжан Хэн. Вернусь к полям. Поэма
Ханьский Вэнь-ди. Трактат о стильном произведении
Комментарии
Цюй Юань
Хань Ин
Сыма Цянь
Чжунчан Тун
Тао Юань-мин
Хань Юй
Лю Цзун-юань
Оуян Сю
Су Сюнь
Ханьский Вэнь-ди
Чуский князь Сян спросил у Сун Юя: «Почтенный, скажите, у вас есть в поведенье изъяны, что ли? Почему вас не хвалят так сильно ученые, с ними же вместе и нищий народ?» Сун Юй отвечал: «Да, то так! И это бывает! Хотелось бы мне, чтобы вы, государь, простили б мне мой грех, разрешили б мне высказать все до конца! Был гость захожий в Ин, который песни пел в столице. Он начал с песни под названием „Последний деревенский озорник“. Тогда в уделе Чу нашлось сейчас же много тысяч тех, кто стал подтягивать ему. Когда же он запел про „Лук в росе на южном склоне гор“, то уж нашлись лишь сотни лиц, ему подтягивавших в тон. Когда затем он начал петь про „Солнце, и весну, и белый снег“, то лишь десятки человек – отнюдь не более того – ему подтягивать могли. Потом он пел на ноте шан, и ударял на ноту юй, и в них вмешал поток нот чжи, и уж подтягивать ему могли отдельные лишь лица. И вышло так: чем выше песнь, тем меньше тех, кто вторит ей. Теперь я к этому скажу: средь птиц есть феникс, средь рыб есть гунь. Феникс, вздымаясь, ударит крылами тысяч на девять ли и скроется там далеко за тучами и за лучами. Закроет спиной лазурное небо, взметаясь, резвится над мрачным простором пустот. Представьте, что теперь явился перепел из клетки. Ну, как он может с этой птицей вступить в беседу о небесных и земных высотах? А рыба гунь, отправясь поутру с Куньлуньских пустырей, глядишь, уже своими плавниками задела за Гряду камней, а вечером ночует у Мэнчжу. Скажите мне, колючке из лужи в пять вершков, возможно ль с гунем измерять просторы широчайших вод на Цзяне и морях земли? Таким же порядком не только быть может средь птиц феникс-фэн или гунь среди рыб, ученые тоже такие бывают. Поверьте, мудрец своей колоссальной мыслью, прекраснейшим делом своим, один, совершенно один пребывает высоко над всеми вверху, а люди пошлейшей толпы – куда им опять же понять то, что делаю я, ваш подданный раб, государь?»
«Я слышал, государь, что служащие Ваши решили всех изгнать пришельцев. Позвольте думать мне, что это – заблуждение. Когда-то было так, что князь Му-гун искал себе людей на службу. На западе взял он средь жунов Ю-юя, с востока, в Юань, он добыл Боли Си. Приветствовал Цянь Шу из Сун он, искал Пэй Бао, Гун-сунь Чжи он в Цзинь – вот эти пять господ не родились ведь в Цинь, а князь Му-гун их взял к себе на службу; он присоединил к своим владениям еще десятка два уделов и стал сейчас же властвовать над всеми на западе владения жунов. Князь Сяо-гун провел мероприятья, которые ему дал Шанский Ян: они изменили народные нравы, иначе направили массовый быт. От этих законов народ стал привольнее жить, и все государство от этого стало богатым и сильным тогда. Все сотни родов, народные массы, служили царю с удовольствием, счастьем, и все государи – соседи его – сближалися с ним, покорялись ему. Он захватил войска уделов Чу и Вэй, забрал себе земли на тысячу ли. И до сих пор еще там твердо управляют. Князь Хуэй – он тоже принял, в жизнь провел те планы, что Чжан И ему придумал: он вырвал у соседей землю „Среди трех рек“, на западе он присоединил к себе и Ба и Шу, на севере забрал Шан-цзюнь, на юге взял Ханьчжун, кольцом охватил все девять племен инородцев, а именно и, себе подчинил две столицы большие, как Янь, так и Ин. На востоке сумел захватить он твердыни Чэнгао, нарезал себе самых жирных земельных угодий. Затем разнял он коалицию по вертикали, состоявшую из шести государств, заставил их всех повернуться на запад лицом и служить только Цинь. И доселе его дело живет. Князь Чжао нашел себе друга в Фань Суе, низверг до маркиза Жань-хоу, прогнал от себя Хуа Яна, свой княжеский дом укрепил и запер влияние отдельных семейств. Он, как тутовый червь, поедал все владенья князей и дал завершиться монархии Цинь. Все эти четыре владетеля жили работою пришлых гостей. И если на дело отсюда взглянуть, то в чем провинились пришельцы пред Цинь? Ведь если бы эти четыре властителя раньше отвергли пришельцев-гостей, к себе их совсем не приняв, и если б они отстранили ученых, на службу не взяв их к себе, это значило б только не дать государю богатств настоящих и выход, а также лишить этих Циньское царство славы большой и сильной страны.
.....
И в древности уже так было, что людей богатых, знатных и вельможных, которых имя стерлось и исчезло, их всех не счесть и не упомнить. А значатся в истории людей лишь необычные, из ряду вон таланты. И, в самом деле, ведь Вэнь-ван, князь Просвещенный Чжоу, сидел в тюрьме и там развил свой комментарий к „Чжоу И“, иль чжоуской редакции своих „Метаморфоз“. Чжун-ни попал в опасный для него момент и написал тогда „Чуньцю" (иль свою „Летопись времен"). Цюй Юань был изгнан и бежал, и после этого он произвел поэму о том, как впал в беду. Цзо Цю очей свет потерял – и вот он произвел „Го юй“, иль „Речи мудрецов о разных государствах“. Мыслитель Сунь, когда ему князь ноги – обе – отрубил, свои „Военные законы" написал и стройно изложил их в книге. Бу-вэй был сослан в Шу – а в мире распространены „Заметки Люя обо всем“. Хань Фэй сидел в тюрьме у Цинь – и вот „Как трудно поучать" и „Одинокая досада" явились также в свет. И „Ши“, классический канон стихов и од в трехстах главах был создан вообще людьми ума и мудрости сверхчеловеческой, особой, когда они бывали в горестном порыве! Все эти люди были переполнены склубившимся в них чувством, но не могли в жизнь провести ту правду, что в их душе жила. Поэтому они нам исповедали прошедшие дела и мысли о будущих людях. Так вот и Цзо Цю был без глаз, а Суню отрубили ноги: служить уж больше не могли, ушли от дел и углубились в книги и сужденья и построенье планов, схем, программ, чтоб в этом всем дать выход своим чувствам, обиде, злобе и тоске. Они мечтали лишь о том, чтоб обнаружиться пред миром в пустой и отвлеченной букве, лишенной важности и силы. И я, покорнейший слуга Ваш, Шао-цин, себе я позволяю тоже, хотя я и никчемный человек, в словах бездарных, неумелых вниманию других себя представить. Я как тенетами весь мир Китая обнял со всем, что попадало в нем старинного сказанья, подверг суждению, набросал историю всех дел, связал с началами концы, вникая в суть вещей и дел, которые то завершались, то разрушались, то процветали, то упадали. Я вверх веков считал от Сюань-юаня и вниз дошел до нынешнего года. Составил десять я таблиц, двенадцать основных анналов; трактатов, обозрений – восемь, наследственных родов-фамилий – тридцать, отдельных монографий – семьдесят, а итого сто тридцать, в общем, глав. И у меня желанье есть: на этом протяженьи исследовать все то, что среди Неба и Земли, проникнуть в сущность перемен, имевших место как сейчас, так и в дни древности далекой. Дать речь отдельного совсем авторитета… Не кончил я еще черновика, как вдруг беда случилась эта. Мне стало жаль, что я не кончил дела, и вот я претерпел ужаснейшую кару, ничем не выражая недовольства. И я действительно закончил эту книгу и сохранил ее в горе известной нашей. Ее читал я настоящим людям, но и распространял средь городских, столичных. И если так, то, значит, я плачу свой долг за прежний срам, и, если б даже я десятки тысяч раз бывал казнен, я разве стал бы каяться, жалеть? Но, впрочем, это все поведать можно разве тем, кто мудр, умен. А обывателям, толпе об этом говорить я б затруднился, право. Да, кроме этого, в ярме жить нелегко, а подлые слои людей всегда клевещут, осуждают. Я сам накликал на себя несчастье это языком, и высмеян тягчайше я односельчанами своими. Я этим делом замарал и осрамил покойного отца. Скажите же, с каким лицом я опять поднимусь на старую могилу отца и матери моих? Пусть тянутся еще веков хоть сотни, но грязь и гадость эта, смрад непревзойденными останутся всегда. Вот почему вся внутренность моя раз девять в день перевернется. Когда сижу я у себя, я в забытьи каком-то отдаленном, как будто что-то потерял. Когда ж за двери выхожу, то сам, куда иду, не знаю. Когда я вспоминаю о позоре, пот на спине сейчас же выступает, одежда вся моя сыреет. Теперь я только и всего, что надзиратель за гаремом. Так неужели мне себя увлечь куда-нибудь поглубже вдаль и спрятаться средь гор в пещеру? Поэтому я временно иду вслед за толпой, с которой вместе я всплываю иль ныряю, и вместе с миром всем то вверх иду, то вниз, чтоб заблужденья мира разделять.
А Вы, Шао-цин, теперь рекомендуете мне выдвигать достойнейших людей и представлять ученых ко двору. Уж не ошиблись ли Вы в помысле моем и не прошли ль мимо души? Ведь даже если бы хотел я сам себя весьма отшлифовать и всячески словесно приукрасить, не будет пользы для людей: мне все равно ведь не поверят, и будет только лишь предлог нарваться снова на конфуз. Все дело в том, что смерти день придет, и только лишь тогда, кто прав, кто виноват, определится ясно. В письме я не умел все изложить, что на уме. Позвольте кратким быть и вам письмо мое представить, убогое и грубое такое. С усердием, с поклоном, и повторным».
.....