Оглавление
Сборник. Непарадный Петербург в очерках дореволюционных писателей
Предисловие
Николай Николаевич Животов «Петербургские профили»[1]
1. Среди бродяжек – шесть дней в роли оборванца
2. На извозчичьих козлах – трое суток в роли извозчика
3. Шестидневное «интервью» в роли официанта[116]
4. Шесть дней в роли факельщика
Николай Платонович Карабчевский «Полицейские дома в Петербурге»[142]
Николай Иванович Свешников «Петербургские вяземские трущобы и их обитатели»[166]
Анатолий Александрович Бахтиаров «Пролетариат и уличные типы Петербурга. Бытовые очерки» (избранные главы)[179]
Ночлежники и ночлежные дома
Татарин-халатник
Крючошник
Тряпичник (Костяник)
Hищие
Кухня гусачника
Обжорные ряды
Всеволод Владимирович Крестовский «Петербургский типы» (избранные главы)[216]
Гнилушница с Чернышева моста
Кухарка с Гильдейского двора
Извозчик Ванька
Отрывок из книги
Я достал старые дырявые тиковые[2] шаровары, такую же рубашку, весь в дырах засаленный сюртучишко, опорки[3] без подошв, портянки… В таком наряде, подмазав физиономию и надвинув ветхий картуз с разъехавшимся козырьком на глаза, вышел из своей квартиры по чёрной лестнице…
Мне предстояло ознакомиться с закулисной внутренней стороной жизни бродяжек, число которых определяется в Петербурге тысячами. В одну ночь нас, оборванцев, полиция забрала при обходе ночлежных домов более тысячи человек. Я в число арестованных не попал, во-первых, потому что у меня "безупречный" паспорт находился при себе, а во-вторых, чиновник сыскной полиции, руководивший обходом, знал меня лично… Впрочем, этих наблюдений за шестидневное скитание по притонам и трущобам подпольного Петербурга у меня накопилось довольно. Я почти не касался внешности притонов, с такой полнотой описанных до меня, не касался и грязи, вони трущоб, составляющей заботу санитарных комиссий… Меня исключительно интересовала жизнь бродяжек, их быт, прошлое, настоящее и будущее.
.....
– Согласен, по рукам.
Граф через неделю сделался «молодым». Из его рассказов я узнал, что когда-то он имел свои дома, имения, рысаков. А теперь ему приходится ночевать хотя и на дворянской половине ночлежных приютов, но эта половина много хуже благоустроенной конюшни или кухонной комнаты для прислуги его бывшего дома… Я несколько раз охотно беседовал с графом за графинчиком водки и он нисколько не стеснялся моего костюма, хотя его пальто и было чище моего рваного сюртука. Это добрый, простой, очень симпатичный человек, которого от души жаль, в его поступках, словах и взглядах на вещи проглядывается барство, покрытое густым слоем бродяжной грязи. У него нет озлобленности против счастливых и богатых людей, как у многих оборванцев, бывших в другом положении и дошедших до ночлежного приюта. Зато нет у него и стеснения принять подачу самого унизительного свойства, если он знает, что может выпить и особенно выпить хорошей водки в трактирчике средней руки. Неразборчив он и на знакомство, что, впрочем, вполне понятно, потому что мы, бродяжки, пользуемся безусловным равенством и не судим ближнего, будь хоть он беглый каторжник и душегубец. Одного только граф терпеть не может – вспоминать своё прошлое и говорить о своём происхождении. Если он пустился со мной в откровенность, то это большая редкость и свидетельствовало об его расположении ко мне.
.....
