Оглавление
Сборник. «Это просто буквы на бумаге…» Владимир Сорокин: после литературы
По(с)ле литературы
Мой Сорокин
Мой Сорокин
Цена оргазма («Тридцатая любовь Марины»)
Душонка, обремененная трупом («Сердца четырех»)
Русский Грааль («Голубое сало»)
Сказки гностиков («Лед» и «Путь Бро»)
Кнут и пряник («Сахарный Кремль», «Занос»)
Пробка («Метель»)
Гвоздь программы («Теллурия»)
Медиум и автор: о текстах Владимира Сорокина
Приемы и мотивы
Оскорбляющая невинность
«Лед тронулся» Пересекающиеся периоды в творчестве Владимира Сорокина (от материализации метафор к фантастическому субстанциализму)
Крушение нормы в языке и литературе
Сорокинская норма
Проблемы периодизации
Пересекающиеся клоны
Грааль Сорокина
Клон Грааля
Элитистский эгалитаризм
Удивительные несовпадения
Сорокин и рождение новой русской литературы
Текстуализация травмы: искусство, остраняющее искусство
От дяди к племяннику: жизнь, остраняющая искусство
Сорокин-троп: карнализация
Прямая карнализация
Непрямая карнализация
Обратная версия карнализации
«Поздний» Сорокин
Попытка интерпретации
Владимир Сорокин: у-топос языка и преодоление литературы
Голубое сало языка и его перформативная мощь
Голубой лед языка и конец литературы
Чрево-вещания Владимира Сорокина как перформанс в негативе[238]
Pronunciatio Сорокина как диссимуляция
Двойной медиум
Выступления Сорокина как отрицание мимирования
Предтеча нулевого перформанса в XIX веке
Сорокин как негатив своих текстов (-образцов)
Эстетика безобразного и пастиш в творчестве Владимира Сорокина
I
II
Прием остранения в русском поставангарде. О мотивике и прагматике «раннего» Сорокина[377]
Авангардный шок прагматики остранения
Сорокин и московский концептуализм в аспекте авангардной текстуальности остранения
Воплощение шокового остранения у Сорокина: реализация приема
Антропологические наркотики Сорокина
Клон, игра, случай (Случайность и фатальность в сочинениях Владимира Сорокина о клонах)
1. Нарратив
2. Идеология
3. Эпистемология
4. Полный круг
Российская империя, китайская материя. Имперское самосознание в произведениях Владимира Сорокина[559]
«Concretные» и «Ю»
«Голубое сало»: Россия китайская против России евразийской
«День опричника» и «Сахарный Кремль»
Закат России: Китай как новый Запад в «Метели»
Kulturpolitik и «мягкая сила» Китая в фильме «Мишень»
Заключение
Медийные миры Владимира Сорокина. От постмодернизма к постмедиа, или Скандал и логика раннего путинизма[625]
0. Введение: литература без кино, или медиа без СМИ[626]
1. Сорокин – интермедиальная фигура
2. Сорокин и (медиа)скандал[648]
3. Сорокин и постмедиа
4. Постскриптум
Постцинизм Сорокина
«В мире появилось что-то агонистическое»
«Громадная опухоль, именуемая мозгом»
«Люди перестали видеть и ощущать вещи. Они стали их мыслить»
«Единственное из повернутых к нам лиц Великого Вампира сделано из слов»
«Комбинация букв на бумаге»
«Я понимаю, что значит эта фраза, но что она означает?»
«Тени на белом»
«Цвет небесный, синий цвет»
«Что-то в их лицах есть, что противно уму»
«Устойчивое эйфорическое состояние и чувство потери времени»
«Empire Теллурия»
«Ненавистный рой слов»
«Постцинизм»
Тексты
Норма у Платона и Владимира Сорокина
I
II
III
Низвержение в счастье: «Тридцатая любовь Марины»
Русский роман как серийный убийца, или поэтика бюрократии
Слово в «Романе»[749]
1. Нормальный «Роман»
2. Насилие, говори
3. «Роман» с пишущей машинкой
4. Романное приложение
Автор как медиум массмедиа: «Безумный Фриц» после «Обыкновенного фашизма»
Диалог текстов и пытка: «Месяц в Дахау» Владимира Сорокина
0. Предварительные замечания
0.1. Об актуальности текста
1. Структура текста
2. Полиморфный дискурс Сорокина
2.1. Первое приближение: дискурс рассказчика от первого лица
2.2. Анализ дискурса от лица «я»
3. Дискурс и насилие
3.1. Изображение дискурсивных практик
3.2. Пространство дискурсов
3.3. Разрушение языка
4. Две метафоры дискурсов
4.1. Метафорика еды
4.2. Сексуальная метафорика
5. Corpus commune
Отвратительное у Сорокина
I
II
III
Жесткие диски памяти: пьесы Владимира Сорокина
Ужин каннибалов, Или о статусе визуального в литературе Владимира Сорокина
Киносценарий Владимира Сорокина «Москва» в новорусском и поставангардном контекстах
Холодец в алмазах, хрусталь в грязи: разложение как паратаксис
«Это Москва. Здесь все наоборот» [983]
В машине времени
Удвоение удвоения (О фильме Сорокина и Хржановского «4»)
1. Удвоение
2. Интенциональность
3. Гиперудвоение
«Правда русского тела» и сладостное насилие воображаемого сообщества
Сорокин и Краснов. Два взгляда на евразийскую утопию («За чертополохом» и «День опричника»)[1044]
Техногенная матка истории (Заметки о происхождении ключевого образа в фильме В. Сорокина «Мишень»)
1. Значение «Мишени» как вытесненной травмы
2. Сюжет фильма и его социально-политические параллели в «реальной» современности
3. Автоконтексты
3.1. Другая «Мишень»
3.2. «Hochzeitsreise»
3.3. «Китайский» цикл
4. Эволюция образа истории в творчестве Сорокина
5. Аллоконтексты: «Мишень» на пересечении историко-культурных традиций
6. «Травма рождения» постсоветских элит
Доктор едет, едет сквозь снежную равнину (Заметки о катастрофе смысла в «Метели» Владимира Сорокина)
1. Из чего сделана метель
2. Кабинет ненужных вещей
Третья психоделическая Владимира Сорокина, Или «Теллурия» пятьдесят глав о том, чего не может быть
Введение: роман
Предмет: «Теллурия»
Проблематика: футурология и «Новое Средневековье»
Внешние контексты: утопия, дистопия, киберпанк, sci-fi
Предмет: Теллурия
Проблематика: психоактивные средства
Предмет: теллур
Проблематика: трансцендентное, имманентное и мир, протянутый в никуда
Заключение: жизнь в лесу
Автопортрет художника с грилем: «Манарага» и литературоцентризм
Избранные интервью
Текст как наркотик[1270]
Вести из онкологической клиники[1271]
«Насилие над человеком – это феномен, который меня всегда притягивал…»[1272]
Законы русской метафизики (2006) [1273]
Разговор о московском концептуализме (2007) «Пузырь кислорода в океане брежневского бытия»[1274]
«Постсоветский человек разочаровал больше, чем советский» (2015)[1275]
Сведения об авторах
Отрывок из книги
Настоящий сборник статей включает в себя как уже ставшие хорошо известными работы о Владимире Сорокине, так и новые статьи, написанные специально для этой книги. Кроме того, мы включили несколько наиболее развернутых и содержательных интервью с Сорокиным, добавляющих его собственный голос к хору критиков и комментаторов. Такая модель для сборки была задана книгой «Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов (1940–2007)», выпущенной издательством «Новое литературное обозрение» в 2010 году под редакцией Евгения Добренко, Ильи Кукулина, Марка Липовецкого и Марии Майофис. Так что книгу о Сорокине можно рассматривать как знак рождения новой серии изданий, посвященных наиболее ярким авторам, сформированным эстетическим и культурным андеграундом 1960–1980-х годов и определившим его художественный ландшафт, в котором Владимиру Сорокину принадлежит особое место.
Во-первых, потому, что из всех названных выше авторов, сформировавшихся в андеграундной среде, он стал единственным, кто «прорвался» к массовому читателю. В какой-то момент Сорокин попытался манифестированно уйти от устоявшейся репутации автора, тексты которого предназначены для узкой аудитории знатоков постмодерна, ценителей нарушения норм и запретов, продвинутых критиков и западных славистов[1], став медийной фигурой и перманентным возмутителем общественного спокойствия, вызывающим резко противоположные реакции в диапазоне от «калоеда» (после выхода «Голубого сала») до политического пророка (после выхода «Дня опричника»). И хотя сам Сорокин высказывается весьма противоречиво о своей принадлежности к постмодернизму (то отрицая, то признавая эту принадлежность), сама его эволюция становится эмблемой противоречивого развития этой эстетики на русской почве: от своеобразно понятого концептуализма, соц- и поп-арта до таких позднейших производных постмодернизма, как «обновизм» (renewalism), – примерами которого могут служить как «День опричника», так и сценарий фильма «4», – метамодернизм «Ледяной трилогии» или «иномодернизм» (altermodernism) «Теллурии»[2].
.....
Это невеселое, но и не новое мировоззрение знает только один выход из положения. Редкие души, познавшие истину (у гностиков они назывались «пневматиками», у Сорокина – «говорящие сердцем»), найдут путь к спасению в избавлении от «мерзкой плоти». Этим путем и идут герои книги, начиная с Адама и Евы нового мира – Бро и Фер (чтобы убедить нас в этой аналогии, вторая вручает первому яблоко).
Я понимаю, почему Сорокин, называющий себя «метафизиком», отказывает окружающей нас действительности в подлинной реальности. Я понимаю, почему считающий себя «неоплатоником» автор верит, что по лучу света, запертому в сердцах голубоглазых, можно судить о его нетленном источнике. Но я не понимаю, зачем Сорокин перевел свой эзотерический миф в популярную форму, пародирующую сталинскую фантастику. В процессе этого перевода произошла трансмутация литературной материи: магический реализм, как теперь водится, стал просто сказкой. Что вызывает совсем уже неуместные ассоциации. Скажем, «мясные машины» Сорокина не так сильно отличаются от бездушных и прожорливых «маглов» из «Гарри Поттера».
.....
