Читать книгу Диссертация - Семён Ходоров - Страница 1

Пролог

Моим дорогим и незабвенным учителям доценту В. А. Перваго и профессору А. А. Соломонову посвящается

Перед тем, как вплотную ступить на интересный, но тернистый путь научной деятельности, я думал, что написание диссертации – это не просто умственные усилия, а и величайший подвиг, который достойно олицетворяет человеческую борьбу за истину и личностное освобождение. Но, увы, реальность 70 – 80-х годов прошлого века в Советском Союзе подкидывала на этом пути куда более сложные, а порой и абсурдные задачи. В то время, на Западе уже бурно развивались компьютерные технологии, а наука в СССР, пусть и с благородным видом, буксовала в бумажных архивах и библиотечных коридорах. Зачем же в это время кому-то понадобилась учёная степень? Ответ на этот вопрос проще, чем кажется: учёная степень была не просто абстракцией, а настоящим билетом в будущее. При этом совсем не в такое, каким его рисовали в учебниках по научному коммунизму

Доктор или кандидат наук в то время являлся не только синонимом интеллектуала с кучей аттестатов. В советскую эпоху это был символ достойного положения в обществе, пропуск в мир карьеры, в толстые академические журналы, где люди обменивались не лайками, а отзывами на научные работы. Это был свой маленький мирок, в котором происходила борьба за правильные темы, за одобрение научного руководителя, за заветный диплом кандидата или доктора наук. Я лично видел, что каждый соискатель этих научных степеней был готов, что называется, душу отдать ради того, чтобы подняться по лестнице в этой сложной и запутанной учёной иерархии. Для многих работа над диссертацией была способна уничтожить любые остатки нормального сна, здоровья и приемлемой повседневной коммуникации. Процесс был полон мучений, перегрузок и бессонных ночей. Но… что ты сделаешь, если твоя преподавательская и научная жизнь зависела от того, имеешь ли ты учёную степень.

Но кому все это было нужно? Зачем же так была необходима эта пресловутая степень? Во имя чего следовало пройти этот тернистый путь? Ведь он был наполнен, иногда бессмысленными, сюрпризами, порой абсурдными бюрократическими требованиями и научной бессмыслицей, которая жила и процветала на университетских кафедрах. Ответ достаточно простой: чтобы не остаться в тени, а быть признанным, уважаемым и, в каком-то смысле, непобедимым. В Советском Союзе стремление к учёной степени было чем-то вроде игры в социальную рулетку. Это был не просто способ проявить свою интеллектуальную независимость, а механизмы, без которых не мог бы двигаться ни научный прогресс, ни система. А если ты с умом освоил все внутренние правила этой игры, тебе открывался целый мир. Учёная степень – это был свободный доступ к профессорам и академикам, лекциям и семинарам, конференциям и симпозиумам, к свободному графику рабочего времени, которое ты нормировал самостоятельно.

Дата моей защиты диссертации приближалась к времени, когда эпоха прочно стояла на перепутье. Одно поколение научных работников ещё могло надеяться на оптимистичный взгляд в светлое будущее, а другое – уже понимало, что нагрянувшая «перестройка» может изменить все, в том числе и науку. И вот в этом водовороте опасений, надежд и тревожных ожиданий будущий доктор или кандидат наук прокладывал себе путь через диссертацию. Ведь именно она могла либо продвинуть его к вершинам карьеры, либо пылиться в забытом архиве.

Только сейчас я осознано понимаю, что написание диссертации – это не просто интеллектуальное испытание, а настоящее преодоление многочисленных трудностей, полное подвигов, неудач и эпопей, из которых выходят лишь самые стойкие. Возвращаясь к вопросам «зачем, почему или, в более ненормативном выражении, «какого чёрта», не стоит забывать и о материальном аспекте этого занятия. Без него картина тех лет будет неполной. В СССР середины 80-х годов учёная степень – это не только медаль за умственные заслуги, но и вполне практичный путь к улучшению благосостояния. Да-да, именно так. Когда в стране победившего социализма научная элита «заслуженно» сидела на своих местах в вузах, НИИ и других учреждениях, они непременно встречали на своём пути важный бонус: значительное увеличение жалования. В, уже забвенное, советское время, когда миллионы людей работали «на одну зарплату», путь к учёной степени был почти что дорожной картой в мир более обеспеченного существования. Она была вроде паспорта в светлый и прибыльный научный мир. Именно учёная степень становилась настоящим «карт-бланшем» для быстрого карьерного роста и того самого увеличения заработной платы, о котором многие даже не осмеливались мечтать. Она была, с одной стороны, своеобразным символом высокого статуса и уважения среди коллег и властей. А с другой – это был ещё и один из легальных способов обеспечить себе и своей семье экономическую стабильность, которая в условиях плановой экономики была вещью почти мифической. Получалось, что в СССР учёная степень кандидата или доктора различных наук не только открывала доступ к «золотому ключику» советской карьеры, а и значительно меняла финансовое положение. Это была не только форма признания научных достижений, но и путь к более высокому социальному статусу и лучшим условиям жизни. Статистическим подтверждением солидной репутации человека с учёной степенью кандидата наук являлся факт, что, например, в 1985 году их количество в стране составляло всего 300 тысяч человек. Если принять во внимание, что число работоспособного населения СССР насчитывало тогда около 140-150 миллионов, то учёных с такой степенью в стране было всего 0,2% от общей численности.

Итак, в этой книге заинтересованный читатель сможет найти откровенную исповедь человека со слоганами «диссертация, или, как я выжил в аспирантуре», «диссертация – это не научный труд, а диагноз», «учёная степень или хроника исследовательского рецидива», «культ научного руководителя», «кафедра – это маленький научный мир», «защита диссертации – это неравный ожесточённый поединок». В своём повествовании автор не в научной, а в художественной форме правдиво и последовательно раскрывает все ключевые перипетии на всех этапах работы над диссертацией.

ЧАСТЬ 1

Выбор пути: инженер или учёный

Глава 1

Как всё начиналось?

Вопрос, поставленный в заголовке, всегда вызывает у меня тёплую волну воспоминаний. Это была середина 60-х годов минувшего столетия, когда я был студентом геодезического факультета древней львовской Политехники. Это происходило, когда всё было новым, неизведанным, полным надежд и немного наивным. Было столько энтузиазма, столько веры в то, что мы делаем. Это являлось временем открытий, первых шагов, когда мы учились и росли.

Это было такое обычное, ничем не примечательное, хмурое, дождливое львовское утро. Я и представить себе не мог, что среднего возраста, с молодцеватой выправкой настоящего офицера, новый преподаватель окажется настолько важным в моей последующей жизни. В тот момент я не мог знать, что он будет не просто моим куратором, а наставником и вдохновителем. Тогда я и не предполагал, что он станет человеком, который не только поможет мне стать университетским «сеятелем доброго, разумного и вечного», а и выбрать верный путь на извилистых тропах науки.

В тот день не было никакой искры, никакого особого предчувствие, что вот оно – начало чего-то большого и важного. Всё это произойдёт намного позже. Однако был просто замечательный человек, ассистент кафедры геодезии, Василий Александрович Перваго. Уже тогда мои сокурсники недоумевали, как преподаватель, который уже отметил свой полувековой юбилей, до сих пор не доцент и не профессор. Только позже выяснилось, что полковник Перваго буквально год назад ушёл в отставку и ранее занимал ответственную должность командира военно-топографического отряда. Заслуженный отдых не захлестнул бывшего офицера, и он был принят на должность ассистента кафедры геодезии Львовского, тогда ордена Ленина, политехнического института имени Ленинского комсомола. Сегодня никого не волнует, что в названии института дважды упоминалось имя вождя социалистической революции. Но в советское время институту, в котором обучалось более тридцати тысяч студентов, это придавало особые реноме и значимость. Для меня же, не побоюсь этого слова, эксклюзивным авторитетом стал сам Василий Александрович. Не знаю, почему этот, внешне суровый, всегда подтянутый, уже немолодой человек с первого занятия произвёл на меня неизгладимое впечатление. В первую очередь – своей выдержкой в общении со студентами и глубокими знаниями в практике геодезических измерений. Сразу стало понятно, что перед нами – настоящий профессионал, который знает своё дело досконально. Его вид внушал уважение, заставляя собраться и настроиться на серьёзную работу. Но где-то в глубине сознания я почувствовал и что-то другое. Как я потом понял, это были скрытая доброта и житейскую мудрость. Несмотря на то, что зримо ощущалось отсутствие академического опыта, его манера преподавания сразу же показала, что он умеет донести информацию и заставить слушателя думать. Даже самые сложные темы в его изложении становились понятными и интересными. Просто он был доступен и открытым, оригинальным и нестандартным. Всегда находил нужные слова и примеры, чтобы донести материал до каждого студента. А ещё Василий Александрович был живой и эмоциональной. Его страсть к предмету передавалась нам, и это делало практикумы незабываемыми

На его занятиях я всегда сидел за первым столом и не без удовольствия впитывал каждое слово. Мне нравилось быть ближе к источнику знаний, наблюдать за жестикуляцией, за тем, как загораются его глаза, когда он говорил о любимом предмете. Это был увлекательный спектакль, где главным героем был он, а декорациями – сложные формулы, примеры математической обработки измерений и геодезические инструменты. Должен признаться, что мне льстило, когда он, бросив взгляд на первый ряд, обращался ко мне с вопросом, словно зная, что я внимательно слежу за ходом его мысли. В такие моменты я чувствовал себя не просто слушателем, а активным соучастником процесса получения знаний, которые он старался донести до нашего сведения. Не знаю по какой причине, но довольно часто наши взгляды пересекались, и каждый раз это вызывало во мне странное, необъяснимое волнение. Казалось, что между нами проскакивала невидимая искра, короткий, но ощутимый разряд электричества. Я не понимал, что это значит. Может, просто случайность? Или же что-то большее, может какая-то невысказанная симпатия, которая витала в воздухе, заставляя меня думать, что мы с ним можем подружиться.

В один из дней, после успешной сдачи зачёта, Василий Александрович попросил меня зайти на кафедру. Пронзив испытующим взглядом, он быстро проговорил:

– Тут такое дело. Янавёл о тебе справки. Ты, как я и предполагал, оказался отличным студентом не только на моих занятиях. Буду откровенен, мне понравилось твоё отношение к тому, чему я стараюсь научить. Возможно поэтому, а может по причине нашего взаимного расположения друг к другу, хочу попросить у тебя помощи.

С одной стороны, мне было отрадно, что я не ошибся в существовании какой-то незримой связи между мной и преподавателем. С другой – просто не приходило в голову, чем желторотый студент-второкурсник может помочь преподавателю, к тому же, полковнику, награждённому двумя орденами и несколькими медалями во время войны. Вслух же я, не совсем внятно, пролепетал:

– Конечно же, помогу. Только не совсем понимаю, чем сумею быть вам полезен.

– Другого ответа я не ожидал, – пожал мне руку Василий Александрович, – буду тебе очень благодарен.

Он неожиданно положил мне руку на плечо, и как-то жалобно-пафосно попросил:

– Ты понимаешь, друг мой, решил я на старости лет написать диссертацию. Надеюсь, что в скором времени, после моей защиты, ты последуешь за мной.

В этот момент я не думал и даже не гадал, что слова Василия Александровича окажутся пророческими, что в недалёком будущем мне предстоит подхватитьдолговременный недуг, диагноз которого называется «диссертация». Тогда я только краем уха слышал, что это какая-то, совсем не простая, писанина, посредством которой становятся доцентами и профессорами. Разумеется, что буквально через несколько минут этот малопонятный, можно сказать, невразумительный, термин тут же вылетел из моих, ещё не отягощённых наукой, мозговых извилин.

После короткой паузы бывший полковник продолжил:

– Тема моей диссертации звучит как «Определение вертикальной рефракции в приземном слое атмосферы при производстве геодезических измерений». При её написании требуется огромная масса статистических вычислений. Я надеюсь, что ты окажешь мне необходимую помощь в этом трудоёмком процессе.

– Даже не сомневайтесь, Василий Александрович, конечно же я сделаю это,– заверил я своего преподавателя.

– Ты, понимаешь, друг мой, я, в отличие от окружающих меня доцентов, никогда не обучался в аспирантуре. Вместо этого моей альма-матерью было Ленинградское военно-топографическое училище и геодезический факультет Московской военно-инженерной академии. Я вполне осознаю, что в моём возрасте уже не пишут научные опусы. Тем не менее, я решил это сделать. И это совсем не для того, чтобы в два раза увеличить ассистентскую зарплату. Мне, откровенно говоря, хватает, достаточно высокой, военной пенсии. Просто моя учебная нагрузка составляет всего 32 часа в месяц. Это означает всего восемь часов в неделю. Вот я и решил не прожигать годы на лавочке с пенсионерами, а заняться наукой, к которой всегда был не равнодушен.

Я не мог не обратить внимание, что в своей, можно сказать, исповеди, Василий Александрович дважды назвал меня другом. Это неожиданно переводило стрелки отношений между преподавателем и студентом на совершенно другой уровень. А ещё тогда мне совсем не врезались в память его слова о том, что в какой-то момент времени после его «защиты» я должен буду последовать за ним. Да и следует признаться, что это слово вместе с незнакомым «диссертация» как-то не стыковались совместно в единой связке.

Как бы там ни было, в рамках посильной помощи своему преподавателю, я приступил к математической обработке данных.Это было настоящее испытание! Вычисления потребовали колоссальных усилий и времени. Ведь тогда о компьютерах и мечтать не могли, да и простые калькуляторы были на вес золота. Все, не такие уже и простые, расчёты пришлось выполнять на допотопном арифмометре "Феликс", что было невероятно трудоёмко. Только потом я узнал, что мои вычисления были размещены в таблицах, которые занимали 30 страниц текста диссертации.

По окончанию второго курса Василий Александрович был назначен руководителем учебной геодезической практики моей группы. Я совсем не удивился, когда он назначил меня бригадиром. Я возглавлял студенческое подразделение из 15 человек, отвечая за организацию и выполнение производимых работ, за порядок и дисциплину при их проведении, за технику безопасности и т.д. и т.п. Всё это происходило под неусыпным контролем Василия Александровича. Если бы я ставил целью описать его руководство и надзор на фоне наших отношений в процессе этой практики, это заняло бы не менее половины данного повествования. Ограничусь лишь двумя эпизодами.

Прошло более полувека, а я ещё помню первый день практики. Тогда он объявил собрание, на котором должны были присутствовать все студенты моей бригады. Как раз незадолго до его начала, я со своей подругой Люсей углубился в лес. Не столько, прямо скажу, чтобы изучить местную фауну и флору, сколько, чтобы в его тенистой чаще предаться упоительным поцелуям. Это, почти безгрешное, занятие настолько захватило нас, что мы, как все счастливые люди, перестали «наблюдать часы». В какой-то момент, обнимая друг друга, забыв обо всём на свете, по маленькому бревенчатому мостику мы переходили через речку Вишенька. При этом были так увлечены, что не заметили на лужайке всю бригаду, уже четверть часа ожидавшую нас. До сих пор помню, как, привыкший к воинской дисциплине, рассвирепевший Василий Александрович, сдерживая себя, иронично воскликнул:

– Посмотрите господа студенты, какая мощная у них связка, которая позволила забыть, что их появления ждёт вся группа. С тобой, бригадир, я поговорю потом, чтобы твоя подруга не услышала моей военной ненормативной лексики, которую ты несомненно заслужил. А вообще, береги эту связку, храни и укрепляй её.

В этой грозной тираде я скорее почувствовал, чем уловил искренние и тёплые нотки, которые исходили из глубины души отставного полковника. Последующие годы лишь подтвердят мою, в данный момент, обострённую интуицию.

Таково было начало двухмесячной практики. Когда же оставался всего один день до её окончания, наша группа решила отметить это неординарное событие. Невдалеке от палаток, где мы ночевали, на лесной лужайке алые блики разведённого костра наполняли воздух теплом, убаюкивали тихим потрескивание дров и дарили ощущения спокойствия и безмятежности. Тревожил только исход завтрашнего зачёта, венчающего конец практики и который должен был принимать наш Перваго. Однако немалые дозы выпитого дешёвого портвейна перманентно гасили это беспокойство. Кто-то вложил в мои руки старенькую шестиструнку, и я запел:

Что ты веселишься, милый мой дедочек,

Что ты веселишься сизый голубочек,

От ста граммов бабка, от ста граммов, Любка,

От ста граммов, ты моя сизая голубка,

Адаптируя на злобу дня популярную тогда текстовку я, неожиданно для себя, продолжил:

Как сдадим зачёт мы, милый мой дедочек,

Как сдадим зачёт мы, сизый голубочек?

Тут же вся, находившаяся уже подшофе, группа подхватывала:

На отлично, бабка, на отлично, Любка,

На отлично, ты моя, сизая голубка.

Всё было бы, на самом деле, отлично, если бы за моей спиной вдруг не пророкотал командный голос Василия Александровича:

– А это мы ещё посмотрим, какие оценки будут на зачёте.

Гитара тут же вылетела из моих рук, а неожиданное появление Василия Александровича ввело меня в состояние эмоционального ступора. На моей последней запевной ноте наш самодеятельный междусобойчик несомненно должен был бы завершиться. Но кто-то из студентов осмелился поднести Перваго гранённый стакан, наполненный портвейном, который вполне заслуженно называли «бормотухой». Никто не мог предположить, что буквально через десять минут это низкокачественное креплёное пойло превратит грозного полковника в упоительного дружелюбно-чувственного человека. Только через несколько лет я узнал, что Василий Александрович за свою полувековую жизнь практически не употреблял алкоголя. Даже во время войны «наркомовские сто грамм» (неофициальный термин, который на фронте обозначал норму выдачи водки) он менял на пищевой паёк, которым делился со своими солдатами. А тут вдруг не постеснялся выпить со своими студентами, что, вне всякого сомнения, запрещалось всеми институтскими кодексами. Неожиданно для всех Василий Александрович, глядя мне прямо в глаза, невнятно промолвил:

– А я и не знал, бригадир, что ты и играешь, и поёшь. Может и для меня песенку сочинишь.

В моей последующей жизни я часто, практически мгновенно, по заказу сочинял графоманские стихи. Но в первый раз это произошло как раз на этой предзачётной вечеринке. Наверное выпитая «бормотуха» привела меня к этому. В этот момент я вспомнил песню Булата Окуджавы, которую он написал к советскому фильму- вестерну «Белое солнце пустыни». Через четверть часа я снова взял гитару и запел. Реформированный текст известного барда выглядел следующим образом:

Ваше благородие, генерал Перваго,

Вы для политехника – истинное благо.

Пусть же вам сопутствует госпожа удача

И костюм лавсановый кутюрье Версаче.

Ваше благородие, генерал Перваго,

Вы войну закончили прямо у рейхстага,

Пусть же вам сопутствует госпожа победа,

Пусть же внуки бравые крепко любят деда.

Ваше благородие, генерал Перваго,

На восходе солнца похмелимся брагой.

Чтобы были звёзды, и луна, и море,

Чтобы счастье было в радостном мажоре.

Никогда не думал, что моё псевдотворчество произведёт такое впечатление на того, кому я посвятил своё графоманство. Он крепко обнял меня, проговорив при этом:

– Кто бы мог подумать, что не министр обороны, а ты повысишь меня в воинском звании. Спасибо тебе, бригадир. Я это запомню.

До сих пор не знаю: то ли у всех студентов были добротные знания, то ли мой песенный ремейк произвёл на экзаменатора нетленное впечатление, но на зачёте вся наша группа получила отличные оценки.

Глава 2

Точка невозврата

Каждому из нас выпадает момент, после которого жизнь меняется. Для кого-то это – осознанный выбор. Для меня это была череда почти случайных шагов, из которых вдруг сложился маршрут длиной в несколько лет. Этот, своего рода, алгоритм или процесс назывался написанием диссертации. Если некоторые именовали его поступью к вершинам науки, то я, почти без иронии, определял его как долгим сползанием в научный омут. Нелёгкая стезя работы над диссертацией была для меня не быстрым рывком, а скорее долгим и поступательным процессом, который постепенно трансформировал мою жизнь на протяжении нескольких лет.

Впервые слово «диссертация» мне озвучил Василий Александрович Перваго. Тогда у меня, второкурсника, оно не откликнулось какой-либо толерантной обратной связью. Всё произошло гораздо позже, когда уже на пятом курсе я заканчивал свой дипломный проект. Буквально за неделю до распределения меня вызвал к себе в кабинет заведующий кафедрой космической геодезии профессор Буткевич. До сегодняшнего дня помню, что он, без каких-либо пространных предисловий, монотонным голосом произнёс:

– Я приглашаю вас как способного и перспективного студента к себе в аспирантуру. Хотелось бы, чтобы вы под моим руководством выполнили исследования в области геодезической астрономии. В конечном итоге, они позволят вам успешно защитить диссертацию на соискание учёной степени кандидата технических наук. И это несмотря на то, что вы отказались работать над дипломным проектом по предложенной мной теме «Сравнение методов определения геодезических широт, долгот и азимутов в условиях Заполярья» и сбежали к моему коллеге, профессору Мещерякову.

– Боже мой, что же это делается, – подумал я про себя, – профессор А. В. Буткевич обижается на меня и в то же время предлагает аспирантуру. А другой профессор, заведующий кафедрой математической обработки геодезических измерений, Г. А. Мещеряков руководит моим дипломным проектом. При этом, он берёт меня полноправным соавтором научной статьи в солидном журнале и намекает на продолжение исследований.

Пока я приватно размышлял о бренности своего «диссертационного будущего», профессор Буткевич продолжил:

– Значит так, Ходоров, вот вам программа вступительных экзаменов в аспирантуру. У вас есть три месяца на подготовку. На распределение на работу вы должны явиться чисто формально. Там будет записано, что вы остаётесь в институте в рамках подготовки научных и преподавательских кадров. Надеюсь, что вы не будете возражать.

Честно говоря, в этот момент я меньше всего думал об открывающейся перспективе научно-преподавательской деятельности. В студенческие годы я активно занимался альпинизмом, и мне больше грезились инженерно-геодезические изыскания в суровом высокогорье. Тем более, что такая возможность открывалась на работе в одном из предприятий, заявленных в списке распределения. В нём практически была представлена вся география СССР: Москва и Ленинград, Киев и Ташкент, Свердловск и Чита, Магадан и Якутск, Владивосток и Фрунзе, Тбилиси и Баку. Перед распределением высчитывался средний балл успеваемости каждого студента в течении пяти лет учёбы. Чем выше он был, тем раньше ты заходил в кабинет, где заседала государственная комиссия. Тем, разумеется, из большего числа мест можно было выбирать. У меня был довольно высокий балл, и я должен был идти на это распределение вторым по списку, т. е. мог выбрать практически любое место работы. Я колебался между Москвой, где требовался астрономо – геодезист для работы на станции слежения за искусственными спутниками Земли и Ташкентом, где предстояла работа по созданию геодинамических полигонов в условиях высокогорья Памира и Тянь-Шаня. Однако профессор Буткевич спутал мне все карты. Я отчётливо осознавал, что предложение остаться в аспирантуре делалось далеко не каждому студенту и являлось уделом не только самых достойных, но и наиболее везучих или имеющих мощную протекцию. Похоже, что я относился к категории фартовых. Конечно, кроме благосклонности судьбы, определённую роль сыграла моя активная деятельность в работе студенческого научного общества. Не последнюю роль сыграл также мой реферат по астрономической геодезии, который был признан лучшим на факультете и что по специальным дисциплинам у меня были отличные оценки.

Профессор не давал времени на обдумывание. Необходимо было прямо на месте, в сию же минуту, решать: отдавать себя производству (горам, ветрам, солнцу и дождям) или начинать восхождение на алтарь науки (библиотеки, семинары, конференции, научные журналы, кафедра). По правде говоря, хотелось и того, и другого.

– Что это вы так крепко задумались, Ходоров, – будто издалека донёсся до меня голос профессора, – надо соглашаться, потом всю жизнь будете меня благодарить, поверьте мне, перед вами открываются совсем неплохие перспективы.

Неожиданно для себя, вопреки всем, терзавшим меня, туманным сомнениям, я произнёс:

– Я согласен, профессор!

На распределении я пропустил впереди себя всех своих сокурсников, давая возможность выбрать, подходящие для них места. Поэтому зашёл в кабинет, где заседала комиссия, последним. Слышу знакомый голос своего декана:

– Ходоров, а вы, почему опаздываете? Вы же должны были зайти один из первых. Все лучшие места уже проданы. Не думал, что вы такой безответственный.

– Но позвольте, – дрожащим голосом пролепетал я, – мне было сказано, что я направляюсь на учёбу в аспирантуру.

Я заметил, как декан отвёл свой потускневший взгляд в сторону. Обратил также внимание, что профессор Буткевич, находившийся среди членов комиссии, вообще избегает смотреть на меня. Я ничего не понимал, осознавая однако, что произошло нечто непредвиденное. Мои сомнения нарушил голос председателя комиссии, заместителя начальника Главного управления геодезии и картографии при Совете Министров СССР:

– Товарищ Ходоров разрешите вам сообщить, что в этом году никто из студентов вашего курса в аспирантуру не направляется. Для вашей будущей производственной деятельности осталось единственное место, и у вас выбора нет. Это предприятие № 16 нашего управления, которое располагается в столице Азербайджана в городе Баку. Желаю вам успеха в начале вашей инженерной деятельности.

В этот драматический момент в глубине потускневшего сознания кто-то зазубренным пером выписывал, уже совсем неактуальные, слова: аспирантура, научная карьера, учёная степень и, став за мгновение уже скандальным, термин «диссертация». Для собственного успокоения оставалось только выяснить, почему профессор Буткевич повернул ситуацию вспять, вопреки задуманному. Уже через полчаса я входил в его кабинет. Он, пригласив меня сесть, подозрительно долго протирал запотевшие очки, прежде чем сказать слова, которые я запомнил на всю жизнь:

– Сеня (он впервые назвал меня по имени, а не по фамилии), я прямо не знаю с чего начать, чтобы покончить с этим неприятным недоразумением. Вы уж простите меня великодушно. Извините за то, что ваш покорный слуга оказался на сей раз просто близоруким человеком, который в этой ситуации не видел ближе собственного носа.

– Простите, профессор,– недоумённо воскликнул я, – не понимаю, о чём вы говорите.

– И я не понимаю, – сказал Буткевич, – вчера мне позвонили с отдела аспирантуры и сообщили, что ваши анкетные данные не соответствуют требованиям, которые предъявляются к соискателям научных степеней. Когда я спросил, какие именно, мне дали понять, что ваша национальность, как бы помягче сказать, не является профилирующей на Украине.

Профессор на какое- то время прервал свой монолог, задумался о чём- то, снова начал протирать очки и только после этого продолжил:

– Вы, наверное, догадываетесь, Сеня, что у нас с вами одна национальность. Вместе с тем большую часть жизни я прожил и проработал в Сибири. Там защищал и кандидатскую, и докторскую диссертацию, там мне присвоили звание профессора. Другими словами, в Новосибирске я не чувствовал по отношению к нашей нации то, в чём вас, а значит и меня, ущемили здесь, во Львове. Поверьте, я сам не ожидал этого. Ещё раз прошу извинить меня за то, что, в силу своего неведения, не предусмотрел возможности отрицательного результата. И последнее. Я не думаю, что ошибся в вас. Вы способный деятельный и энергичный человек. Не сомневаюсь, что, если захотите, станете и кандидатом, и доктором наук. Но для этого вам потребуется на порядок больше усилий, чем представителям, как они выразились, профильной национальности. Не сдавайтесь, я искренне желаю вам успехов.

Никогда не думал, что слова профессора настолько западут мне в душу, произведут такое сильное эмоциональное впечатление и затронут мои обострённые чувства. Они не просто не прошли мимо меня, а оставили яркий след в памяти и, существенно, повлияли на мои взгляды и дальнейшие решения. Я в очередной раз вспомнил, исповедуемый мною с юных лет, принцип – «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

В дальнейшие годы жизни были тяжёлые размышления, долгие и изнурительные внутренние баталии, сомнения, осознание всех грядущих препятствий. Но послепродолжительных мучительных раздумий, когда казалось, что все пути ведут в тупик, я все же решился. Несмотря на понимание предстоящих огромных трудностей, которые маячили на горизонте, я выбрал науку. Я выбрал путь написания диссертации. Воспалённое подсознание подсказывало на необходимость сделать необратимый шаг вперед. И это стало той самой точкой невозврата, после которой прежняя жизнь осталась где-то далеко позади.

ГЛАВА 3

СИНДРОМ КАССАНДРЫ

Несмотря на принятое решение, придуманная мною точка невозврата ни на миллиметр не приближала меня к занятиям, которые принято называть научными. На это понадобилось быстротекущее время, дефицит которого был направлен на то, что называлось обыденным словом «работа». Сначала это были полевые измерения на Севере, который в СССР почему-то именовали «крайним». Приполярная тундра Чукотки действительно напоминала околицу человеческой цивилизации. В этих, почти аномальных условиях, слово «диссертация» вообще испарилось из моего сознания. Все, как умственные, так и физические, усилия были направлены на сложные астрономо-геодезические измерения. Через какое-то время была крайне напряжённая, но интересная инженерная работа, связанная с построением опорных геодезических сетей в Азербайджане и Армении. Вернувшись через несколько лет во Львов, я поступил на работу в институт Прикарпатского военного округа «Военпроект». Там продолжил заниматься практической инженерией, связанной с производством крупномасштабных топографических съёмок.

Здесь следует отметить, что накопленный полевой опыт не прошёл зря. Впоследствии я активно использовал его в преподавательской и научной деятельности. Мысли о ней никогда не покидали меня, и это, несмотря на то, что я очень любил практическую работу на местности. Прежде всего, за то, что это был конгломерат инженерных измерений, математической обработки и чертёжных работ по составлению карт. Я видел результаты своей работы в виде построенных зданий, автодорог, путепроводов, мостов и военных сооружений. Практическая деятельность придавала мне стойкое ощущение окружающего мира таковым, каким он и являлся в неискажённой реальности.

В то же время я принимал отчаянные попытки проникнуть в храм науки с тем, чтобы заняться исследовательской работой в области геодезии. Работая в проектно-изыскательской организации, большую часть времени я находился в разъездах, связанных с полевыми измерениями. К тому времени я женился, и у меня родилась дочка. На приятельской пирушке, устроенной на работе в честь этого события, кто-то из друзей произнёс тост:

– За благополучие и здоровье не только новорождённой, но и будущей младшей дочери, – предвидя тем самым, что у только что родившейся обязательно будет сестричка.

Так оно произошло на самом деле. Это я к тому, что мне предстояло покорять остроконечные вершины науки совсем не в самых безупречных условиях рутинного повседневья. Но это ещё больше подстёгивало меня, так как заработная плата доцента в разы превышала доходы инженера. Поэтому вечером не дома, а в гостиничном номере в командировках, в автобусах и поездах, после напряжённой работы в поле, я заставлял себя готовиться к, так называемым, экзаменам кандидатского минимума. Этот нелепый, на мой взгляд, даже абсурдный термин предполагал некую оценку знаний будущего учёного по трём дисциплинам: философии, иностранному языку и профильной специальности. Каждому соискателю учёной степени необходимо было сдавать такие экзамены. Считалось, что без этого было невозможно успешно вести исследовательскую работу, защитить диссертацию и стать кандидатом наук. Полагалось, что сдача кандидатского минимума – это не только проверка теоретических знаний, но и своего рода индикатор того, насколько будущий учёный готов к самостоятельной работе. Тогда я относился к этому, как к некому рутинному своду правил, которые необходимо выполнять. Уже позже я вызвал непомерное удивление своих коллег докторов наук из США, Израиля и стран европейского союза, когда рассказал им об этом кандидатском минимуме. До сих пор не понимаю, что имели в виду чиновники от науки под понятием этого диссертационного экстремума. Однако ни тогда, ни сегодня его никто не отменял. Чтобы приступить к сдаче таких экзаменов, надлежало к заявлению приложить ходатайство научного руководителя или выписку из заседания профилирующей кафедры. Понятно, что у меня не было ни первого и ни второго. Тем не менее, я, отрывая своё личное, такое нужное для семьи, время, готовился к этим экзаменам.

Несколько раз я был у своего научного руководителя дипломного проекта профессора Германа Алексеевича Мещерякова. Он в принципе не возражал против моей учёбы в аспирантуре. Но при этом, поднимая руки к небу, почти прямо говорил, что имеются административные преграды, которые он не в силах преодолеть. Основным барьером, который профессор вслух не называл, подразумевалась, безусловно, пятая строка в моём паспорте, именуемая национальностью. Но я был молод, целеустремлён и настойчив. Всё это убедило профессора, что я не отступлюсь от своей цели. В один из дней он, пригласил меня не, как это принято, в кабинет заведующего кафедрой, а к себе домой. За чашкой чая, он протянул мне несколько листочков и сказал:

– Вот тебе, Семён, составленный мною, план твоей диссертационной работы на тему «Исследования гравитационного потенциала планет Солнечной системы». Начинай работать над диссертацией неофициально, а там будет видно, я в тебя верю. Ты производишь впечатление человека, который не только может написать диссертацию, но и довести её до защиты. Дерзай, всегда можешь рассчитывать на мою помощь.

В конкретных жизненных реалиях, получалось, что два доктора технических наук, два профессора, два заведующих кафедрой (А. В. Буткевич и Г. А. Мещеряков) верят в мои способности стать учёным. При этом снабжают меня, пусть неофициально, даже планом диссертационных работ. Ключевым в последнем предложении является слово «неофициально». Из этого следовало, что я должен был, по сути дела, нелегально, можно даже сказать контрабандно, написать трудоёмкую исследовательскую работу. При этом шансы предоставить её к защите были более, чем утопические. Я знаю, как минимум, нескольких человек, которые проделали такую огромную работу и самостоятельно подготовили блестящие кандидатские диссертации. Однако эти работы так и не были утверждены учёным советом и кафедрой, и в итоге их не допустили к защите. Вовсе не случайно такими авторами оказались люди с нетитульной национальностью в советском паспорте.

В период моего диссертационного марафона существовали две формы подготовки научных кадров: через аспирантуру и через соискательство. Принципиальной разницы между ними не было, разве что слово аспирант звучало более привлекательно. В любом случае, всем предстояло сдать экзамены кандидатского минимума, а также написать саму диссертацию, которую потом предстояло защитить. В конечном итоге, профессор Мещеряков дал мне рекомендацию и положительные характеристики для оформления статуса соискателя. Всё было бы неплохо, если бы эти документы имели юридическую силу, т.е. были утверждены ректоратом и Учёным Советом института. Когда я обратился в эти инстанции, приложив к ним свои удостоверения личности, то через некоторое время получил письмо за подписью проректора по научной работе. В нём содержалась вежливая витиеватая формулировка о том, что в настоящее время Львовский ордена Ленина политехнический институт не располагает возможностью подготовки соискателей по специальности «05.24.01 Геодезия». И это в то время, как мои знакомые обратились с точно такой же просьбой и были зачислены в аспирантуру именно по этой специальности. В общем, очередная попытка оказалась повторной пыткой, и потерпела крах.

Когда же в последующем обращении к проректору, я написал:

– Если институт, действительно, не принимает соискателей по этой специальности, то прошу объяснить, каким образом две недели назад на кафедре инженерной геодезии появились два новых аспиранта.

Разумеется, что вместо аргументированного ответа, я получил ответное письмо, в котором разъяснялось:

– Причиной вашего недопуска к кандидатским экзаменам является неудовлетворительная оценка по топографическому черчению.

Вот так: не больше и не меньше. Неуважаемый проректор, который подписал это письмо, не пожелал обратить внимание на то, что в выписке из моей зачётной ведомости, кроме этой злополучной «тройки», были только две «четвёрки», все остальные оценки были отличные. В те давние советские времена ещё не было всемогущего «Google», и я не мог найти какие-либо документальные источники, чтобы обжаловать это решение проректора.

Кроме того, я был лишён возможности объяснить ему происхождение этой неудовлетворительной оценки по топографическому черчению. По правде говоря, правильнее этот предмет было назвать рисованием. Ведь, в основном, надлежало овладеть правилами и приёмами штриховки, графики и красочного изображения различных элементов топографии. Если называть вещи своими именами, то речь, по сути дела, шла о рисовке топографической карты. В процессе изучения этого предмета студенты должны были выработать твёрдость руки, глазомер, аккуратность, усидчивость, научиться работать с чертёжными инструментами. Наряду с этим надлежало красиво, быстро, с художественным вкусом и высоким графическим качеством оформлять различные топографо-геодезические и картографические материалы. Но что делать, если я был обделён дарованием нарисовать даже простую картинку. В конце обучения декан, вызвав меня, сообщил:

– У вас есть возможность получить диплом, который называется «красным», поэтому я попросил преподавателя по черчению, чтобы он повторно принял у вас дифференцированный зачёт по предмету, который он ведёт.

Мне ничего не осталось, как ответить:

– Благодарю вас за за внимание к моей персоне, но оценка, выставленная мне по этому предмету, является не то, что бы правильной, а даже несколько завышенной.

Тогда я и подумать не мог, что давний зачёт по третьестепенному предмету может стать препятствием к научной работе. К сомнительному, в данном аспекте, самоуспокоению осталось только добавить, что уже уже в 1982 году появится компьютерная программа автоматизированного проектирования и черчения AutoCAD, которая вычеркнет «топографическое рисование» из списка изучаемых дисциплин.

Но это тогда ещё не знал не я, не упомянутый проректор. Поэтому ничего не оставалось, как продолжать «бороться и искать». Говорят, что на ловца и зверь бежит. В роли первого был я, собственной персоной, а второго – Володя, друг моего незабвенного детства. Мы случайно встретились в фойе оперного театра перед просмотром балета «Ромео и Джульетта». С ним мы жили не только в одном доме, не только на одном этаже, а даже в квартирах, располагавшихся в общем коридоре. В нижней части окна, находившегося там, была деревянная приступка, которая служила нам столиком. Именно за ним наши мамы кормили нас овощными супчиками, жареными котлетами, сиреневым компотом из ревеня, фруктами и ягодами, которые мы поглощали из одной тарелки. За этим же столиком мы с Вовой читали наши первые книжки, решали традиционные арифметические задачки на совместную работу, когда две трубы наполняют злосчастный бассейн и на движение, когда два поезда мчатся навстречу друг другу из разны х пунктов. Думал ли я тогда, что Владимир станет членом ЦК ВЛКСМ, первым секретарём Львовского обкома комсомола. И вот, глядя на друга своего детства, в вестибюле старинного городского театра, я вдруг вспомнил, уже тогда набившие оскомину, лозунги. Они назойливо предписывали «Партия – наш рулевой» и «Ленинский комсомол – был и остаётся боевым резервом Коммунистической партии». В этот момент я подумал, что, если Коммунистическая партия являлась политическим олигархом в СССР, то комсомол является её громогласным рупором. Уже через несколько дней Володя, по моей просьбе, подготовил письмо, текст которого гласил:

– Член ВЛКСМ С. Н. Ходоров за время нахождения в организации активно и плодотворно участвовал в общественной работе. Ещё будучи в пионерском лагере, он был председателем совета дружины, в которую входили семь отрядов. В школьные годы он являлся комсоргом класса, а до поступления в ВУЗ, работая монтёром связи на телеграфно-телефонной станции, был заместителем секретаря комитета комсомола и членом бюро Ленинского райкома ВЛКСМ города Львова. Во время учёбы во Львовском политехническом институте он входил в состав комсомольского бюро геодезического факультета. На основании вышеизложенного Львовский обком ВЛКСМ ходатайствует о зачислении С. Н. Ходорова как политически грамотного, занимающего активную жизненную позицию, комсомольца в аспирантуру и его допуске к сдаче экзаменов кандидатского минимума.

К сожалению, ректорат института ответил, что поступление в аспирантуру регулируется только Учёным Советом. Таким образом мои надежды на то, что партия «разрулит» создавшуюся ситуацию, оказались напрасными и канули в Лету.

Несмотря на мой, не совсем здоровый, оптимизм в поисках получения статуса соискателя учёной степени, на горизонте начинали маячить щемящая безысходность и какой-то, совсем неконструктивный, скептицизм. Получалось, что мой путь к учёной степени не только не был усыпан розами, а, наоборот, уже был завален непроходимыми преградам и претерпевал сокрушительные фиаско. На мой взгляд, это было не просто испытанием на прочность, а своеобразной иллюстрацией синдрома Кассандры. В современном понимании этот феномен проявлялся у меня в ощущении, что ты видишь неразрешимую проблему и всеми способами пытаешься её решить. Но при этом тебе никто и ничто не помогает. Получается, что в итоге происходит отрицательный результат задуманного, как, собственно, ты сам себе и предсказывал.

Как это связано с диссертацией? Представьте себе человека, который годами пытается стать аспирантом. Он всё время чувствует, что, выбранный им, подход не работает, видит слабые места в методологии поиска и ещё априори предвидит провал намеченного. При этом он постоянно сталкивается с непониманием задуманного, игнорированием или даже прямым давлением продолжать в том же духе. Вот и в моём случае, я как бы продолжаю двигаться по заведомо проигрышному пути, трачу время и силы на то, что не принесёт желаемого результата. Наряду с этим, явственно ощущаю, как рушатся мои надежды, как диссертация превращается в бесконечный кошмар, а перспектива получения учёной степени становится все более и более туманной. Эта горечь бессилия, когда ты знаешь, что делаешь что-то неправильно, но не можешь изменить ситуацию, и есть проявление синдрома Кассандры. Именно этот парадокс вызывал во мне мрачный пессимизм и безудержное нытьё. Он был глубоким убеждением в том, что надвигается нечто, подкреплённое знанием и опытом, но игнорируемое окружающими. В какой-то момент, сделав глубокий вдох, я как-то удручённо спросил себя:

– Что же делать, если на тернистом пути к учёной степени я чувствую себя Кассандрой?

Из самых затаённых уголков подсознания внутренний голос подсказывал, что следует продолжать функционировать в соответствии с принципом «бороться и искать, найти и не сдаваться», из четырёх составляющих которых не срабатывала только одна – «найти». Но я твёрдо верил в древний постулат, что» theonewhowalkswillgothrough» – «дорогу осилит идущий». Он включал в себя компоненты, которые я принял для себя к неукоснительному исполнению. Прежде всего я чётко сформулировал ближайшую цель: нужен официально утверждённый научный руководитель моей будущей диссертации. Мучительные и, порой даже абсурдные, поиски его, как мне казалось, грозной, загадочной и почти недоступной фигуры, пока ни к чему не приводили. Я писал письма на профилирующие кафедры во все концы СССР, выискивая подходящего научного светила. Встречался с типичными персонажами академического пантеона: от вечно занятых мэтров, до «помощников помощников» и «временно исполняющих обязанности завлаба». Я понимал, что, с одной стороны, зачисление в аспирантуру, в которую я пытаюсь пробиться, всего лишь старт, только официальное начало длинной бюрократической эпопеи. Но, с другой, я просто не осознавал, в каких единицах расстояния и времени измеряется путь к финалу, именуемый защитой диссертации. И, наконец, я впервые понял, что в этот научный лес вошёл без карты и компаса. Однако мосты уже были сожжены, назад дороги не существовало. Оставалось лишь одно, несмотря на все тернии и кажущуюся непреодолимость препятствий, отыскать заветный путь в научную обитель.

Осознание отмеченного было одновременно и пугающим, и мотивирующим. Пришлось собраться с новыми силами, чтобы продолжить борьбу за научную карьеру, которая оказалась настоящим испытанием. Я чувствовал, что на пути к ней возникнут всё новые и новые "капканы". Но при этом я не должен был панически бояться спрашивать или ошибаться, страшиться возможных неудач и провалов. Необходимо было искать какие-либо новые возможности в достижении цели. Главное – не позволять кассандровскому феномену сломать себя на пути к успеху даже, если результат будет несколько отличаться от того, что я планировал изначально.

Глава 4

Судьбоносная встреча

Говорят, что даже в самых неожиданных поворотах судьбы кроется нечто большее. Ничто не происходит просто так. То, что мы воспринимаем как случайность: внезапная встреча, неожиданное событие, удача или невезение, на самом деле может быть проявлением некой глубинной закономерности. Возможно, это законы природы, кармические связи или просто невидимые причинно-следственные цепочки, которые мы не всегда можем ощущать. Под закономерностью принято понимать действия событий, которые происходят неоднократно с какой-то системностью и стабильностью, Тогда вполне вероятностно можно предположить, что эти прецеденты составляют законченную последовательность и трансформируются в ожидаемый результат для того, кто выстраивает эту череду событий.

В моём случае, цепочка замкнулась при случайной встрече с доцентом Василием Александровичем Перваго, который был у меня руководителем геодезической практики после окончания второго курса. Эта встреча была судьбоносной, придала свежий импульс моему самосознанию, развернув бытие на совершенно новый виток развития. Мы не виделись уже, наверное, около семи лет, с момента, когда он ещё был в чине обычного ассистента кафедры геодезии. Василий Александрович, крепко пожал мне руку и, не давая опомниться, без всяких предисловий, сказал:

– А я ведь помню, дорогой Семён, как после окончания практики мы сидели вместе со всей вашей группой у костра. Ты играл на гитаре и пел песню, которую сам сочинил и посвятил мне, повысив в офицерском звании. Я даже запомнил слова «Ваше благородие, генерал Перваго, Вы для политехника – истинное благо».

Я был польщён. Текст, который так давно импульсивно сочинил, остался в памяти человека, которому и был посвящён. Значит, моё скромное творчество всё-таки работало. Тем временем, Василий Александрович, не давая мне опомниться, очень эмоционально продолжал:

– Семён, сам Бог послал тебя ко мне. Как ты смотришь на то, чтобы работать вместе со мной?

– Я вроде бы работаю не в самом плохом месте, Василий Александрович, – как-то растерянно отреагировал я.

– Ты не совсем понял меня, – улыбнулся человек, которого когда-то случайно повысил в воинском звании. -Я, не без твоей помощи, три года назад защитил диссертацию. Удостоился учёного звания доцент, и приглашаю тебя на работу на кафедру геодезии Львовского сельскохозяйственного института, которой я заведую уже около года. Один из моих старших преподавателей уехал на три года в Алжир, твоя кандидатура наилучшим образом подходит для его замены.

Не обращая ни малейшего внимания на моё немое оцепенение и эмоциональный ступор, доцент Перваго тут же по-военному распорядился:

– Возражения не принимаются. Завтра утром приходи со всеми документами ко мне на кафедру, пойдём вместе к ректору, я буду тебя рекомендовать.

– Но, Василий Александрович, – пробормотал я упавшим голосом, в душе начиная понимать, что лёд тронулся, и задуманное начинает осуществляться, – я не совсем готов, я никогда не преподавал, я не знаю или у меня получится.

– Отставить разговорчики! Ты ведь знаешь, что я гвардии полковник, много лет командовал топогеодезическим отрядом. Считай, что это приказ, а приказы старшего по званию, товарищ лейтенант, как вам известно, не обсуждаются. Итак, Семён, зарплата 125 рублей, летом двухмесячный отпуск, свободный график работы и полная моя поддержка во всех твоих начинаниях.

– Василий Александрович, но у меня сейчас зарплата 150 рублей.

– Семён, насколько я помню, ты ведь альпинист. Не мне тебя учить, что при покорении высокой и сложной вершины приходится несколько раз спускаться, а затем опять подниматься, чтобы покорить её. С одной стороны, я обещаю организовать тебе подработки. А, с другой, и это самое главное, ты сможешь заняться научной работой и защитить диссертацию.

– Но, Василий Александрович, если я правильно понимаю, то работа, которую вы мне предлагаете, является временной.

– Эх, дорогой, Семён! Нет более постоянного атрибута в этой жизни, чем временное, но устойчивое состояние. За три года немало воды утечёт, не будем загадывать. Ну что по рукам? По глазам вижу, что ты согласен. Завтра жду тебя на кафедре.

На следующий день, робко толкнув огромные дубовые двери главного корпуса Львовского сельскохозяйственного института, я вошёл в храм учёбы и науки, в котором мне предстояло проработать тринадцать лет. Никогда не думал, что при приёме в штат мне придётся пройти столько встреч с представителями администрации. Не ожидал, что их окажется так много. На самом деле, работодатель, неформатно выражаясь, был только один – заведующий кафедрой. Однако сначала интервьюировали меня и председатель профкома, и секретарь парткома (хотя я и не был коммунистом). Затем были собеседования с деканом землеустроительного факультета, проректором по учебной работе и, наконец, с ректором, который, изучив мои документы, сказал:

– Ну что ж, Семён Наумович, заведующий кафедрой геодезии, дал вам отличные рекомендации, приступайте к работе, желаю вам творческих успехов.

Только через несколько лет Василий Александрович Перваго, в порыве откровения, признался, что ректорат института не горел желанием видеть меня в числе своих сотрудников, и что ему пришлось поручиться своим партийным билетом, что я никогда не уеду в Израиль. Если предположить, что КПСС составляли только такие люди, как доцент Перваго, то она, действительно, являлась умом, честью и совестью нашей эпохи.

Часть 2

Кафедра

Глава 5

«Преподы»

После собеседования с ректором доцент Перваго счёл необходимым познакомить меня с сотрудниками кафедры геодезии, на которой я проработал без малого 13 лет. Несмотря на то, что их число составило, не очень-то и счастливую, чёртову дюжину, они оказались успешными и плодотворными. До сих пор помню, что в момент, когда Василий Александрович приоткрыл кафедральную дверь, на меня пахнуло ароматом свежезаваренного кофе и миндальным запахом старых книг из раскрытого шкафа. Тут же возникли непередаваемые ощущения какого-то академического догматизма и научной незащищённости. Пока я вдыхал первые интеллектуальные благоухания, Перваго своим полковничьим голосом чуть ли не выкрикнул:

– Прошу знакомиться, товарищи! Представляю вам нашего нового преподавателя. Ходоров Семён Наумович. Прошу, если не любить его, то, по крайней мере, жаловать.

Никто из моих будущих сотрудников, при этом, не привстал, не захлопал в ладоши и не пожал мне руку. Я и ранее предполагал, что кафедра по своей структуре существенно отличается от производственных отделов, где я работал ранее. Знал, что она функционирует в постоянном контакте со студентами и занимается образовательной и научной деятельностью. Понимал, что основными её задачами являлись: преподавание, подготовка специалистов, проведение исследований и публикация научных работ. Но я ещё не догадывался, что в университетской среде сильно ощущается неформальная иерархия, связанная с учёными степенями, званиями и научным авторитетом. В этот момент я не думал, что за фасадом академического достоинства скрываются напряжённые и даже деструктивные отношения между сотрудниками. Особенно остро это проявлялось в борьбе за научные степени и звания. Ведь, как я потом осознал, научная карьера – это долгий, нередко изнурительный, путь. Каждое продвижение: от аспиранта к кандидату наук, от доцента к профессору требовало немалых усилий, времени, а иногда и «протекционных» шагов. В условиях ограниченного числа ставок, грантов, возможности вести курсы или руководить аспирантами возникало соперничество, которое не всегда было честным и порядочным.

Гораздо позже я заметил, что в этой среде амбиций было всегда больше, чем перспектив, а критерии успеха являлись нередко размытыми. Кто-то делал карьеру, благодаря научным достижениям, а некто за счёт связей или лояльности к начальству. Зачастую это становилось причиной зависти и скрытого недоброжелательства между коллегами. Не один год потребовался, чтобы усвоить, что внешняя корректность сотрудников кафедры часто скрывала внутреннюю напряжённость. Неприязнь редко выражалась открыто. Это могло быть пассивное сопротивление, отказ поддержать инициативу, критика за спиной и подрывание репутации в учёном совете или среди студентов. Придёт время, и я обязательно столкнусь с тем, что публикация статьи или приглашение на конференцию вызовет не поддержку, а острое раздражение у коллег. Успех станет поводом для пересудов: «У него точно кто-то есть», «Наверное, писал не сам», «Продался». В таких условиях работать становилось неуютно и психологически тяжело.

Когда мы с Василием Александровичем покинули преподавательскую и вошли в его кабинет, он, видимо, проникшись чувством моего огорчения, связанного с не очень радушным приёмом, обнял меня за плечи и ободряюще проронил:

– Всё будет хорошо, Семён Наумович! Но ты должен понять, что не всё так идеально в мире науки, как кажется на первый взгляд. Отношения на университетской кафедре – это тонкая ткань, сплетённая из личностей, амбиций, традиций и бюрократии. Ты не завтра, а уже сегодня должен понять, что в человеческом нутре вместе с положительными факторами присутствуют зависть, конкуренция и недоброжелательность. Прими это, как данность и, по-простому говоря, не бери в голову. Работай!

Итак, первое появление на кафедре заняло всего несколько минут. Пока Василий Александрович представлял мою, не очень-то важную и желанную, персону, я успел заметить, что в комнате восседали всего пять «преподов». Это слово, заключённое в кавычки, появилось не в мою бытность в институте, а гораздо позже. Оказалось, что это – неофициальное, разговорное, можно сказать, сленговое сокращение от слова преподаватель, ведущего какой-либо предмет в университете. Среди тех, кто составлял кафедру геодезии землеустроительного факультета Львовского сельскохозяйственного института (сегодня Львовский аграрный университет) были два доцента (один из них – заведующий кафедрой), три старших преподавателя и один ассистент. К персоналу кафедры следовало добавить заведующего лабораторией и двух секретарей-машинисток. Таким образом, в этом институтском подразделении, где мне предстояло работать, находились девять человек.

Начнём с тех, кого сегодня называют «преподами». С заведующим кафедрой, доцентом Перваго мой читатель уже знаком. Следующей по научной иерархии была доцент Козлова Ирина Николаевна. Эта, не лишённая былой красоты, миловидная женщина, работала на кафедре уже более четверти века. Она преподавала, далеко не самую значимую на факультете, дисциплину, называемую землеустроительным черчением. Помню, что в нашей первой беседе, она, не без пафоса, промолвила, что мне необходимо, как можно быстрее, написать диссертацию. При этом, Ирина Николаевна совсем не шутливо утверждала, что её подготовить совсем несложно, если тщательно конспектировать свои сны и тезисы докладов умных профессоров на различных конференциях. Возможно, по простодушию, я с энтузиазмом повёлся бы на её рекомендации. Но уже через какие-нибудь две недели узнал, что Ирина Николаевна никогда в жизни не защищала то, что называется словом «диссертация». В постановлении Совета Министров было почти однозначно прописано, что учёное звание доцент присваивается лицам, успешно защитившим диссертацию на соискание учёной степени кандидата наук. Однако я совсем не зря в предыдущем предложении употребил слово «почти». В исключительных случаях должность доцента можно было получить за изданные монографию или учебник. Последний, под названием «Землеустроительное черчение», и поднапряглась написать Ирина Николаевна, за что и удостоилась учёного звания доцента, минуя получения учёной степени. Не очень-то и злые языки утверждали, что в значительной степени этому способствовал и муж доцента Козловой, профессор Волошин Александр Васильевич. Именно его усилиями в институте был создан землеустроительный факультет, деканом которого он являлся долгое время. Впоследствии, во время перерывов между занятиями, наше общение с доцентом Козловой ограничивалось беседами об её внучках и о моих маленьких дочерях, не затрагивая каверзные рефрены написания диссертации.

Старший преподаватель Шелест Мирон Иванович, без всякого сомнения, являлся более, чем востребованной фигурой не столько на кафедре, сколько в масштабах факультета и даже всего и советских организациях, осуществляющее контроль за обеспечением режима секретности). Мать Мирона Ивановича была Героем Социалистического Труда, председателем одного из самых передовых колхозов в Закарпатье, а отец занимал статусную должность зам. директора коньячного завода. Последнее имело громадное значение в обильных алкогольных возлияниях, проводимых в гараже, который Мирон Иванович держал не столько для своих «Жигулей», сколько для, поистине горячительных, встреч с нужными людьми. Впрочем, именно в этом, а не в чтении лекций, видел своё призвание старший преподаватель Шелест. До сих пор не понимаю, какой Учёный совет наградил его этой должностью. Возможно повлиял его статус члена партийного комитета всего института. Мирон Иванович вёл непростую геодезическую дисциплину, называемую «Фотограмметрия», в которой изучалось определение объектов местности на основе их фотоизображений. Побывав как-то на одной из его лекций, уловил, что не только студенты, а и я, дипломированный инженер-геодезист, не понимаю объяснения, излагаемые лектором. Мирон Иванович работал на кафедре уже семь лет, но к защите диссертации приблизился только тем, что со второго раза сдал кандидатский экзамен по марксистско – ленинской философии.нститута. Причиной являлось не столько его любовь к горячительным напиткам, сколько умение угощать ими своих сотрудников, которые обладали той или иной степенью влияния на его продвижение в институтской иерархии. Среди них были начальник учебной части, некоторые заместители деканов факультетов, проректор по повышению квалификации, начальник первого отдела (подразделение в

Старший преподаватель Роман Ильич Стеценко работал на кафедре восемь лет. Столько же лет писал свою кандидатскую диссертацию, которую пока так и не защитил. Он всё время ходил с одним и тем же рюкзаком, в котором, как поговаривали, лежала недописанная последняя глава. В отличие от представительного и, можно сказать, элегантного Мирона Ивановича, старшего преподавателя Стеценко можно было назвать скорее тщедушным парнишей, чем 40-летним зрелым мужчиной. Под стать неказистой внешности он и лекции читал тихим монотонным голосом, который через четверть часа после их начала погружал студентов в беспробудный сон.

Старший преподаватель Лукаш Ярема Васильевич, в противоположность предыдущим, даже не помышлял о кандидатской диссертации. Его вполне устраивала занимаемая должность быть преподавателем, а не, как он выражался, интеллектуалом науки. Он постоянно, не без оснований, твердил, что работники высшей школы, вместо академических исследований, должны обучать студентов будущей профессии, постоянно совершенствуя педагогическое мастерство. Он выделялся среди коллег своим талантом лектора, а практические занятия под его руководством проходили на высочайшем уровне. Возможно поэтому, несмотря на отсутствие учёной степени, ректорат института рекомендовал его на трёхлетний срок преподавания в Алжире. Собственно именно место Лукаша я временно и занял среди сотрудников кафедры.

Ассистент Цветкова Людмила Александровна, ещё не в бальзаковском возрасте, привлекательная блондинка, стройная сероглазая женщина. Именно она станет впоследствии не просто моей доброй и компетентной коллегой, а и человеком, с которым сложатся хорошие дружеские отношения. Так получилось, что я сблизился не с кафедральными мужчинами, а именно с женщиной. И это вопреки расхожему мнению, которое совпадает с цитатой из пьесы «Дядя Ваня». В ней А. П. Чехов утверждал, что «женщина может быть другом мужчины лишь в такой последовательности: сначала приятель, потом любовница, а затем уж друг». В моём случае второе слово выпадало из этой трёхмерной цепочки. Здесь реальность заключалась в том, что Людмила Александровн, без какого-либо даже гипотетического интима, не только ощутимо помогала мне «сеять разумное, доброе и вечное», а и глубоко вникнуть в специфические отношения между коллегами в институте вообще и на кафедре, в частности. Без её, более чем, весомого содействия, мне пришлось бы проходить этот непростой путь с существенными потерями. Ассистент кафедры геодезии Цветкова была потрясающе умной чуткой и отзывчивой женщиной. Извлекая из анналов памяти фразу «человек человеку друг, товарищ, брат» из, уже забытого, морального кодекса строителя коммунизма, полагаю, что она полностью совместима с личностью Людмилы Александровны. Разве что последнее слово в ней следует заменить на «сестра». Трудно сказать, почему за десять лет работы на кафедре она так и не начала писать кандидатскую диссертацию. Так получилось, что в дальнейшем именно мне предстояло исправить эту странную аномалию.

Заведующий геокамерой Юрий Павлович Волосецкий, молодой человек, в недавнем выпускник землеустроительного факультета. Он командовал, нет, нет, совсем не тюремным, а, можно сказать, инструментальным помещением, в котором помещались теодолиты, нивелиры, фотограмметрические стереометры и другие геодезические приборы. По служебному рангу ему не надо было думать о защите диссертации. Возможно поэтому, он был открытым весёлым и отзывчивым человеком, который тоже станет моим добрым приятелем.

Не лишённая броской привлекательности, жгучая брюнетка, лаборантка Светлана Кравчук успешно заведовала административным регламентом рутинной работы кафедры. Она всегда знала, где что лежит, куда, к кому и когда обратиться, в зависимости от настроения могла отправить необходимый документ на подпись в тот же день или через месяц. Когда на кафедральных междусобойчиках кто-нибудь из подвыпивших преподавателей, обращаясь в никуда, спрашивал:

– Не знаете, что будет, если я никогда не защищу диссертацию, – Света неизменно, не без философского оттенка, в зависимости от семейного положения интересующегося, отвечала:

– Женишься или разведёшься, всё равно где-то надо страдать.

Лаборантка Вера Симоненко в момент нашего знакомства варила кофе в мензурке, при этом, кокетливо подмигивая мне, милостиво сообщая:

– У нас тут всё по науке, стараемся.

Верочка, как её все называли, заведовала не только делопроизводством, а и тайной канцелярией кафедры. Почему тайной? Да потому, что она печатала научные статьи преподавателей, которые они тщательно скрывали друг от друга. Поскольку на кафедре ещё никто не написал диссертацию, то она, за немалое вознаграждение, выстукивала на клавишах своего печатного аппарата «кандидатские» других сотрудников института. Последнее, мягко говоря, не рекомендовалось делать в рабочее время. Однако наблюдать за её работой было сплошное удовольствие. Вера печатала так быстро, что студенты, диктующие ей свои курсовые, не успевали завершить фразу. Она славилась ещё и тем, что умудрялась вставлять в текст предложения, которых в оригинале не было. Верочка могла напечатать кандидатскую диссертацию быстрее, чем её автор собирал деньги для оплаты её ратного труда. Она догадывалась, что кафедра держится не только на доцентах, на приказах и протоколах, а и на тех, кто умеет вовремя заменить ленту в печатной машинке и тихо вставить в текст запятую в том месте, где она была пропущена. Ещё, при планировании заседаний кафедры она усвоила, что, если совещание, например, начинается в десять утра, то закончится, когда завкафедрой устанет его проводить.

Заканчивая свой ретроспективный обзор о сотрудниках кафедры, я просто обязан резюмировать парадоксальную ситуацию. Получалось, что в этом институтском подразделении, не считая заведующего, не было ни одного кандидата наук. Это, с одной стороны, порождало некий конкурентный пробег, к финишной ленте которого каждый старался прийти первым. А с другой, отсутствие на кафедре людей с учёными степенями создало своеобразную атмосферу, в которой гонка за научным званием порой принимала не самые честные обороты. В этом стремлении некоторые прибегали к методам, которые вызывали вопросы и не могли считаться по-настоящему этичными.

Если мы говорим о генде. рном ресурсе кафедры, то его составляли пять мужчин и четыре женщины. Однако более важным компонентом в этом сообществе являлась, так сказать, этническая часть. На кафедре работали: трое русских, пять украинцев и один еврей. К последней, не совсем титульной в СССР, национальности относился именно я. Всего в институте среди шести сотен преподавателей трудились только шесть представителей иудейского племени, что составляло 1% от общей численности. Это я не к тому, что наяву чувствовал какие-либо оттенки антисемитизма по отношению к себе. На всех уровнях институтской иерархии ко мне относились доброжелательно, и я вовсе не ощущал себя каким-то представителем однопроцентного сообщества. Тем не менее, это разрешённое количество существовало в стране, в конституции которой утверждалось полное правовое равенство всех народов СССР и их суверенитет

Глава 6

Удачный старт

Когда небо начало дышать золотой львовской осенью, наступил первый день моей работы в институте. Он оказался весьма насыщенным на необычные прецеденты, которые ранее в моей жизни не происходили. Заведующий кафедрой Василий Александрович Перваго встретил меня с распростёртыми объятиями.

– Ну вот, Семён Наумович, теперь мы с тобой в одной упряжке, в добрый час. Времени на раздумья и на инструктаж нет совсем, через десять минут ты проводишь занятия с группой землеустроителей ЗУ-11, аудитория 236, 2 этаж, главный корпус. Желаю успехов! Удачи!

– Но, Василий Александрович, я не готов, я даже не знаю, какая тема занятий.

– «Построение профиля трассы и вычисление объёмов земляных работ при её проектировании», – скороговоркой произнёс доцент Перваго. – Ты же знаешь, чтобы научиться плавать, надо плавать. На берегу этому не научишься, так что давай, погружайся.

При этом Василий Александрович подвёл меня к аудитории, приоткрыл дверь и пропустил вовнутрь. Вот так, оказавшись один на один со студентами, я начал свой первый заплыв по новому жизненному руслу. С трудом справившись с волнением, я, без предварительной подготовки, вступил на нелёгкую тропу академической деятельности. Студенты с интересом смотрели на меня, не подозревая, что их «препод» на ходу судорожно вспоминает формулы для вычисления проектных уклонов и высот. Полтора часа пролетели, как одно мгновение. Я рисовал на доске профиль проектной автодороги, объяснял принципы его построения, писал необходимые формулы, комментируя методику их применения, по ходу отвечал на вопросы студентов. Вышел из аудитории с крупными каплями выступившего пота на лбу, но внутренне был счастлив, что боевое крещение прошло совсем неплохо. Однако на этом погружение в «учительствование» в этот день не закончилось. Не успел я выкурить сигарету, как Василий Александрович снова вызвал меня к себе в кабинет:

– Знаешь, Семён Наумович, я в тебе не ошибся, только что разговаривал со старостой группы, где ты проводил занятие. Он, выразив общее мнение студентов, сообщил мне, что в институте не так много преподавателей, которые так доходчиво излагают и объясняют материал. Так что поздравляю.

– Василий Александрович, это не может быть, никто и никогда не учил меня методологии педагогического мастерства.

– А этому, дорогой, научиться невозможно. Разве писателей учат писать романы, а художников рисовать картины. Это должно быть на генетическом уровне. У тебя, я полагаю, налицо педагогический талант. Если ты сумел войти в незнакомую аудиторию, провести занятие, тему которого я объявил за пять минут до него, то поверь старику, из тебя выйдет отличный лектор.

– Спасибо за доверие, – пробормотал я, – всеми силами постараюсь оправдать его.

– Вот и оправдывай, Семён Наумович. Сейчас мне надо срочно в больницу навестить жену. А я должен читать лекцию на курсах повышения квалификации инженерно-технических работников института «Укрземпроект». Вот ты и заменишь меня. Времени на подготовку нет, в твоём распоряжении всего полчаса.

– Василий Александрович, помилуйте, да это называется из огня в полымя. Провести практическое занятие без подготовки – это ещё, куда не шло. Но прочитать лекцию, да и ещё опытным инженерам, это уже слишком, сомневаюсь, что мне это под силу.

– А вот я в тебе не сомневаюсь, иначе бы и не приглашал к себе на работу. Не всё так страшно, тем более, что тему лекции можешь выбрать сам. Считай, что это очередное внезапное погружение в замысловатые дебри вузовской жизни.

– Ещё одно такое дайвинг, – подумал я про себя, – и надо будет заказывать очередь на приём к психиатру.

Тут неожиданно зазвонил телефон, по которому сообщили, что меня срочно вызывают в отдел кадров, где необходимо заполнить какие-то документы. Из-за этого я не успел придумать даже тему лекции, которую предстояло прочитать. И вот уже второй раз за текущий день вхожу в аудиторию. В отличие от первой, эта была огромная лекционная комната. Учебные столы здесь располагались по уклону снизу вверх, и каждый последующий ряд находился выше предыдущего. В углу возле окна стояла лекторская кафедра-трибуна. Казалось, что мне всё это снится. Мог ли я предположить ещё две недели назад, вглядываясь в зрительную трубу теодолита на очередном строительном объекте, что буду читать лекцию инженерам. Аудитория была до отказа забита слушателями, присутствовало не менее 100 человек. Я реально оробел, меня охватило, неведомое ранее, чувство какого-то внутреннего смятения. Никогда я не выступал перед таким большим количеством людей. Да, если разобраться, то и выступать- то было не с чем. Я не имел ни малейшего представления, о чём буду говорить, сидящим передо мной взрослым людям. Все они работали на должностях начальников отделов, руководителей групп, главных специалистов, руководителей проектов. Каждый из них был, как минимум, на десять лет старше меня. Первым, вполне естественным, желанием было сообщить им, что доцент Перваго заболел и отпустить всех по домам. Но на меня были устремлены около сотни пар любознательных глаз. В них я прочитал искреннюю заинтересованность в том, что же нового расскажет им молодой человек, который в неестественно робкой позе стоит сейчас возле трибуны. Вопрос о теме лекции по-прежнему оставался открытым. Я почему-то спросил у слушателей, какое у них образование и чем они занимаются на производстве. Подавляющее большинство из них работало в области землеустройства и земельного кадастра, и геодезия для них являлась вспомогательным средством при проектировании. И тут меня осенило. Поскольку люди, сидящие передо мной, не имели высшего геодезического образования, то вряд ли они знакомы с новыми технологиями геодезических работ. Я, почти явственно, представил перед своими глазами страницы статей из последних номеров всесоюзных и республиканских научных геодезических журналов. Тут же вспомнил лекции своих учителей, профессоров А. В. Буткевича, Г. А. Мещерякова, А. Л. Островского, И. Ф. Монина, В. Я. Финьковского, и неожиданно, даже для самого себя, объявил: