Читать книгу Золото Великанов. Том 1: Воробьиная Седмица - Серафим Ростиславович Панфилов - Страница 1

1

Лежать на овчине – мягко и приятно, даже если и все двадцать лет своей жизни. Не нужно вставать ни свет ни заря, идти и драть спину в поле, обгорая на солнце. Не приходится и бинтовать мозоли на широких ладонях, если те весь день покойно сложены. За водой и пропитанием ходить не стоит – стоит лишь жевать и глотать. Что там за срубом стены? Будет вполне достаточно только услышать об этом. Выходить из избы тоже не надо, когда твои ноги ни разу не шелохнутся.

Подобными мыслями утешал себя Нод, прозванный Нехожим.

Далеко на юго-западе, за Солеными горами, в долине реки Павода лежала неприметная земля, что была названа Ополием. Там не ходил раскатами гром войны, не было там золоторудных жил, а местный народ не знал княжеской власти. Дороги в тамошние уделы не пролегали извне, опольцы довольствовались лишь тем, что давала им пойма и урожай. Не знали они и чужаков с их вторжениями – жизнь была в той стране размеренной и подслащённой, словно овсяный кисель. И было в той стане селище Рцы, известное, среди других прочих, своим льном, добротной бараниной и удивительно вкусной гороховой похлебкой. Крестьяне из этого селения делились на несколько семей-родов. Калеты, например, строили дома под холмом, близ русла Паводы, так как, по большей части, работали рыбаками и углежогами. Войшелки же, селились как можно ближе к прилеску – те были бортниками и грибниками. Но самым странным и загадочным родом в Рцах (да и во всем Ополии) были пастухи Русты. Может по счастливой случайности, а может и по воле Господ, но именно с их сынами и дочерями испокон веков происходили разные таинственности.

Так, в 202-м году по календарю селища, семейство Рустов снова стало причиной шепоток и слухов, когда у пастуха Полуда родился сын Нодавт. Как судачил люд, мальчик был сильно болен и явился слишком рано. Бабы-повитухи, согласно порядкам, не болтали лишнего, из чего народ решил вытянуть сказочные истории, мол, паренек-то рогатый и пятиглазый, весь в чешуе, да цвета медного. Все эти бредни подкрепляло еще то, что сам Полуд был по своей натуре затворен и молчалив. Конечно, не было никаких рогов и прочего, однако Нод получил отроду страшную хворь, что в высоких учебниках известна именами «Бесчуйствие», «Искось» и «Дрожь осинова». Именно, что ноги его были кривы и не шевелились, тело косое мыслей не слушало, руки тряслись, как лист на ветру, а веки тяжелы и почти неподъемны. Спустя время, селяне прозвали невиданного ими Полудова сына Нехожим.

Нодавт Нехожий дожил до почтенных для его природы двадцати лет, лежа весь этот век на полке в темной избушке. Та халупа стояла под липой на круче и виднелась из любого края селища. Будто какой-то треклятый знак, дом был табуированной стороной взора для местного народца. Они боялись, глядя туда, накликать на себя беду, и если, все же, ненароком смотрели на зловещий домик, то семь раз плевали за плечо, постукивая деревом по камню. Также, немногие решались подняться на холм. Ими были братья-близнецы и известные шалопаи – Рудгнев и Дереза. В детстве они еще углядели, как пастух-вдовец уходит на работу с овечьим стадом, запирая дверь на ключ. Близнецы выжидали этого и бросались бегом на кручу, к волоковому оконцу избы. Через него они и говорили с Нодавтом.

Но однажды, томным летним утром 223-го, когда липа на круче уже цвела пьянящим ароматом, близнецы не пришли. Последние годы они являлись все реже, но, почему-то, именно в тот день Нод был встревожен положением дел. Хуже того – в дверь вдруг постучали. Ни разу в жизни парень не слышал такого. Но, вот, раздался голос:

– Тут ли мне найти Нехожего? – голос тот был мягким и похрустывающим, как ломоть свежего пшеничного хлеба.

Несмотря на доброжелательные интонации пришельца, сердце бедного паренька так и сжалось. К горлу подкатил ком, но, через силу, юноша произнес коряво и сбивчиво:

– М-мое п… прозвище «Нехожий», н-но имя м… мне «Нодавт», – слова давались трудом, потому он выговаривал все равно что по слогам. – А к… кто с-спрашивает?

– Дедушку кличут Варгалом, – пояснил о себе пришелец, говоря снисходительно, однако по-доброму. – Могу ли войти я?

– Д-да, но дверь… – хотел было Нодавт сказать, что дверь отцом заперта, как та уже была со скрипом распахнута.

В грудь вновь тревога ударила иглой. Чужак вошел в сени, было слышно его шаги: тяжелые и громкие. Казалось, в клеть забралась медведица. Доносилось до бледных ушей Нода пыхтение и шарканье. Он зажмурил в боязни глаза, уже проклиная самого себя. Наконец, отворился проход и в обиталище.

– Здравствуй, калик! – слабому взору Нехожего предстал старичок, совсем не имеющий ничего общего с тем чудищем, что юноша уже себе представил.