Читать книгу Избранные стихотворения - Сергей Аксаков - Страница 1

Какой-то птицами купчишка торговал,

Ловил их, продавал

И от того барыш немалый получал.

Различны у него сидели в клетках птички:

Скворцы и соловьи, щеглята и синички.

Меж множества других,

Богатых и больших,

Клетчонка старая висела

И чуть-чуть клетки вид имела:

Сидели хворые три канарейки в ней.

Ну жалко посмотреть на сих бедняжек было;

Сидели завсегда нахохлившись уныло:

Быть может, что тоска по родине своей,

Воспоминание о том прекрасном поле,

Летали где они, резвились где по воле,

Где знали лишь веселия одне

(На родине житье и самое худое

Приятней, чем в чужой, богатой стороне);

Иль может что другое

Причиною болезни было их,

Но дело только в том, что трех бедняжек сих

Хозяин бросил без призренья,

Не думав, чтоб могли оправиться они;

Едва кормили их, и то из сожаленья,

И часто голодом сидели многи дни.

Но нежно дружество, чертогов убегая,

А чаще шалаши смиренны посещая,

Пришло на помощь к ним

И в тесной клетке их тесней соединило.

Несчастье общее союз сей утвердило,

Они отраду в нем нашли бедам своим!

И самый малый корм, который получали,

Промеж себя всегда охотно разделяли

И были веселы, хотя и голодали!

Но осень уж пришла; повеял зимний хлад,

А птичкам нет отрад:

Бедняжки крыльями друг дружку укрывали

И дружбою себя едва обогревали.

Недели две спустя охотник их купил,

И, кажется, всего рублевик заплатил.

Вот наших птичек взяли,

В карете повезли домой,

В просторной клетке им приют спокойный дали,

И корму поскорей, и баночку с водой.

Бедняжки наши удивились,

Ну пить и есть, и есть и пить;

Когда ж понасытились,

То с жаром принялись судьбу благодарить.

Сперва по-прежнему дни три-четыре жили,

Согласно вместе пили, ели

И уж поразжирели,

Поправились они;

Потом и ссориться уж стали понемножку,

Там больше, и прощай, счастливы прежни дни!

Одна другую клюнет в ножку,

Уж корму не дает одна другой

Иль с баночки долой толкает;

Хоть баночка воды полна,

Но им мала она.

В просторе тесно стало,

И прежня дружества как будто не бывало.

И дружбы и любви раздор гонитель злой!

Уж на ночь в кучку не теснятся,

А врознь все по углам садятся!

Проходит день, проходит и другой,

Уж ссорятся сильнее

И щиплются больнее —

А от побой не станешь ведь жиреть;

Они ж еще хворали,

И так худеть, худеть,

И в месяц померли, как будто не живали.

Ах! лучше бы в нужде, но в дружбе, в мире жить,

Чем в счастии раздор и после смерть найтить!

Вот так-то завсегда и меж людей бывает;

Несчастье их соединяет,

А счастье разделяет.

Ах, сколь ошиблись мы с тобой, любезный друг,

Сколь тщетною мечтою наш утешался дух!

Мы мнили, что сия ужасная година

Не только будет зла, но и добра причина;

Что разорение, пожары и грабеж,

Врагов неистовство, коварство, злоба, ложь,

Собратий наших смерть, страны опустошенье

К французам поселят навеки отвращенье;

Что поруганье дев, убийство жен, детей,

Развалины градов и пепл святых церквей

Меж нами положить должны преграду вечну;

Что будем ненависть питать к ним бесконечну

За мысль одну: народ российский низложить!

За мысль, что будет росс подвластным галлу жить!..

Я мнил, что зарево пылающей столицы

Осветит, наконец, злодеев мрачны лицы;

Что в страшном сем огне пристрастие сгорит;

Что огнь сей – огнь любви к отчизне воспалит;

Что мы, сразив врага и наказав кичливость,

Окажем вместе с тем им должну справедливость;

Познаем, что спаслись мы благостью небес,

Прольем раскаянья потоки горьких слез;

Что подражания слепого устыдимся,

К обычьям, к языку родному обратимся.

Но что ж, увы, но что ж везде мой видит взор?

И в самом торжестве я вижу наш позор!

Рукою победя, мы рабствуем умами,

Клянем французов мы французскими словами.

Толпы сих пленников, грабителей, убийц,

В Россию вторгшися, как стаи хищных птиц,

Гораздо более вдыхают сожаленья,

Чем росски воины, израненны в сраженьях!

И сих разбойников – о, стыд превыше сил, —

Во многих я домах друзьями находил!

Но что? Детей своих вверяли воспитанье

Развратным беглецам, которым воздаянье

Одно достойно их – на лобном месте казнь!

Вандама ставили за честь себе приязнь,

Который кровию граждан своих дымится,

Вандама, коего и Франция стыдится!

А барынь и девиц чувствительны сердца

(Хотя лишилися – кто мужа, кто отца)

Столь были тронуты французов злоключеньем,

Что все наперерыв метались с утешеньем.

Поруганный закон, сожженье городов,

Убийство тысячей, сирот рыданье, вдов,

Могила свежая Москвы опустошенной,

К спасенью жертвою святой определенной. —

Забыто все. Зови французов к нам на бал!

Все скачут, все бегут к тому, кто их позвал!

И вот прелестные российские девицы,

Руками обхватясь, уставя томны лицы

На разорителей отеческой страны

(Достойных сих друзей, питомцев сатаны),

Вертятся вихрями, себя позабывают,

Французов – языком французским восхищают.

Иль брата, иль отца на ком дымится кровь —

Тот дочке иль сестре болтает про любовь!..

Там – мужа светлый взор мрак смертный покрывает,

А здесь – его жена его убийц ласкает…

Но будет, отвратим свой оскорбленный взор

От гнусных тварей сих, россиянок позор;

Благодаря судьбам, избавимся мы пленных,

Забудем сих невежд, развратников презренных!

Нам должно б их язык изгнать, забыть навек.

Кто им не говорит у нас – не человек,

В отличных обществах того не принимают,

Будь знающ и умен – невеждой называют.

И если кто дерзнет противное сказать,

Того со всех сторон готовы осмеять;

А быть осмеянным для многих сколь ужасно!

И редкий пустится в столь поприще опасно!..

Мой друг, терпение!.. Вот наш с тобой удел.

Знать, время язве сей положит лишь предел.

А мы свою печаль сожмем в сердцах унылых,

Доколь сносить, молчать еще мы будем в силах…

Вслед один другому

Быстро дни летят;

К брегу так морскому

Ветры – волны мчат.

Младость пролетает,

Как веселый час;

Старость догоняет

Скорым шагом нас.

Истощим утехи,

Пресытимся всем;

Радость, игры, смехи,

Множьтесь с каждым днем.

Насладившись мира,

Так с него уйдем,

Как с роскошна пира,

И потом – заснем.

За престолы в мире

Пусть льют бранну кровь;

Я на тихой лире

Буду петь любовь.

Не любя на свете,

Лучше умереть.

Есть ли что в нас злее

Друг друга губить,

Есть ли что милее

Пламенно любить.

Не любя на свете,

Лучше умереть.

В юности ль прелестной

Должно тигром быть?

Нет! Творец небесный

Создал нас любить.

Не любя на свете,

Лучше умереть.

Сладких восхищений,

Счастия богов,

Райских наслаждений

Ты творец – любовь.

Не любя на свете,

Лучше умереть.

Юных лет моих желанье

В летах зрелых не сбылось,

Непременное мечтанье

Как мгновенье пронеслось.

Я мечтал, что с другом нежным

Буду время проводить;

Буду в горе неизбежном

Сердце с ним мое делить.

Я мечтал в любови страстной

Чашу восхищений пить

И с подругою прекрасной

Небо в зависть приводить.

Вот родина моя… Вот дикие пустыни!..

Вот благодарная оратаю земля!

Дубовые леса, и злачные долины,

И тучной жатвою покрытые поля!

Вот горы, до небес чело свое взносящи,

Младые отрасли Рифейских древних гор,

И реки, с пеною меж пропастей летящи,

Разливом по лугам пленяющие взор!

Вот окруженные башкирцев кочевьями

Озера светлые, бездонны глубиной,

И кони резвые, несчетны табунами

В них смотрятся с холмов, любуяся собой!..

Приветствую тебя, страна благословенна!

Страна обилия и всех земных богатств!

Не вечно будешь ты в презрении забвенна,

Не вечно для одних служить ты будешь паств.

Перед судом ума сколь, Вяземский, смешон,

Кто, самолюбием, пристрастьем увлечен,

Век раболепствуя с слепым благоговеньем,

Считает критику ужасным преступленьем

И хочет, всем назло, чтоб весь подлунный мир

За бога принимал им славимый кумир!

Благодаря судьбе, едва ль возможно ныне

Всех мысли покорить военной дисциплине! —

Я чту в словесности, что мой рассудок чтит.

Пускай меня Омар и рубит и казнит;

Пускай он всем кричит, что «тот уж согрешает

И окаянствует, кто смело рассуждает».

Неправда ль, Вяземский, как будет он смешон,

В словесность к нам вводя магометан закон?

Священный Весты огнь не оскорблю сравненьем

Сего фанатика с безумным ослепленьем.

И что за странна мысль не прикасаться ввек

К тому, что написал и славный человек?

И как же истины лучами озаримся,

Когда поклонников хвалами ослепимся?

Наш славный Дмитриев сказал, что «часто им

Печатный каждый лист быть кажется святым!»

Так неужели нам, их следуя примеру,

К всему печатному иметь слепую веру?..

Ты скажешь, Вяземский, и соглашусь я в том:

«Пристрастие, водя защитника пером,

Наносит вред тому, кого он защищает,

Что лавров красота от лести померкает!

Ответ ли на разбор – сатиры личной зло,

Хоть стрелы б увивал цветами Буало?..

Лишь может истина разрушить ослепленье,

Лишь доказательства рождают убежденье».

Так, Вяземский, ты прав: презрителен Зоил,

Который не разбор, а пасквиль сочинил

И, испестрив его весь низкими словами,

Стал точно наряду с поденными вралями!

О, как легко бранить, потом печатать брань

И собирать хвалы, как будто должну дань!

Легко быть славиму недельными листами,

Быв знаменитыми издателей друзьями;

Нетрудно, братскою толпой соединясь,

Чрез рукопашный бой взять приступом Парнас,

Ввесть самовластие в республике словесной,

Из видов лишь хвалить – хвалой для всех бесчестной,

Друг друга заживо бессмертием дарить

И, ах! недолго жив, бессмертье пережить;

Но кратковременно сих хищников правленье!

Исчезнет слепота – и кончится терпенье:

Тогда восстанет все на дерзких храбрецов,

И не помогут им запасы бранных слов;

Им будут мстить за то, что долго их сносили

И равнодушными к суду пристрастну были.

Шумиху с золотом потомство различит

И время слов набор, как звук пустой, промчит;

Ни связи, ни родство, ни дружески обеды,

Взаимною хвалой гремящие беседы

Не могут проложить к бессмертию следа:

Суд современных лжив; потомков – никогда!

Nugae canorae…

Horat.[1]

Молчит угрюмый бор… луч солнца догорает…

Бродящий ветерок в листочках умирает…

С безбрежной высоты

Прохлада снизошла на лоне темноты,

И ночь таинственным покровом

Как тучей облекла природы наготу;

И запад потухал… с мерцанием багровым

Безоблачных небес сливая красоту.

Молчанье мертвое настало,

И тишина на ветвях возлегла.

И ночи божество дремотой оковало

Природу всю – людей, и мысли, и дела.

Как бы окаменев, древ гибкие вершины

Нахмурившись стоят,

И вечно трепетной осины

Листочки, опустясь, недвижимо висят.

Река в родных брегах неслышима катится,

Как будто жизни нет в живых ее струях…

Невидимая тень на дне ее ложится,

Повсюду бродит тайно страх.

С душой отцветшею для милых наслаждений

Как странник сирота – с улыбкой незнаком —

И жизни молодой крылатых обольщений

Утративши зарю… унынием влеком,

Иду бестрепетно под сосен мрачны своды

И там беседую с приветною тоской

Слезой тяжелою (один сей дар природы

Не похищен людей безжалостной рукой),

Слезой тяжелою грудь скорбну омывая;

Воспоминания о бывшем пробуждая,

Лечу в туманну даль, мечтами окрылен…

О сердце радости!.. погибши безвозвратно,

Почто так рано вас лишен?..

Почто ты было так превратно,

О счастие моих весенних дней?..

Едва блеснуло… и сокрылось!..

Погас мгновенный блеск лучей

И солнце радостей навеки закатилось!..

Стеснилась грудь моя… и вдруг как будто сном

Или оцепененьем

Невидимый одел меня крылом.

И внял я тайный глас с безвестным мне веленьем:

«О странник! – он вещал, – воспрянь и ободрись!

О благах временных ты не крушись тоскою!

Там, выше твой удел!.. Туда, туда стремись!

Там обновишься ты душою!..

Там вкусишь плод добра из бед!..

Из мрака будет свет!..»

И он умолк… неспавшие открыл я вежды.

Душа присутствием небесного полна…

На ней сиял луч кроткия надежды…

Воззрел – окрест меня страна озарена,

Бор черный – побледнел… и плавала луна

Над мной – и подо мною,

И все вокруг – повторено коварною рекою.

Познал я сладость слез: незримый спутник мой,

Благое провиденье!

Прости младенца дерзновенье,

Посмевшего роптать на тайный промысл твой…

Настала священная брань на врагов

И в битву помчала Урала сынов.

Один из казаков, наездник лихой,

Лишь год один живши с женой молодой,

Любя ее страстно и страстно любим,

Был должен расстаться с блаженством своим.

Прощаясь с женою, сказал: «Будь верна!»

«Верна до могилы!» – сказала она.

Три года за родину бился с врагом,