Читать книгу Книга про героев - Сергей Анатольевич Лопаткин - Страница 1

Часть 1. Герой.

Глава 1. Начало пути.

– Вернись, Петелин! Давай быстро обратно! Я тебя отпускал? Пошел он! Гляньте на этого наглеца! – на всю площадь перед совхозной конторой орал из окна директор Буров Андрей Данилыч. – Сперва стань директором, как я. Это чтоб мог без спроса от вас, придурков, убегать, когда захочешь. А я пока тебя не уговорю – не отпущу. Вертайся в кабинет, шалапут.

Передовик, герой труда социалистического и попутно шофёр грузовика Владимир Петелин  остановился, сел на корточки у края площади, закурил и так сидел десять минут. Спиной сидел к начальству. Никто бы не посмел. А Петелин мог себе и это разрешить.

Докурил, вкрутил окурок в мягкую после жуткого июльского ливня землю, поднялся, роняя в пространство тихие беззлобные матерки, и со скучным лицом пошел к директору Бурову.

– Вова, мать твою перетак! – нежно сказал ему директор, когда Петелин вразвалку сел на диван. – Ну, задрючили тебя эти корреспонденты. Понимаю.

Пишут бестолковщину, но ведь какую хорошую! Через тебя наш совхоз вся страна знает. Не через меня, блин ты горелый, а конкретно твоя персона на весь Союз славит нас и дозволяет светиться названием совхоза с указанием родимой области Зарайской даже на ВДНХ, не говоря обо всяких знамёнах, орденов совхозных и целого щита с карточками и здравицами прямо возле дверей обкомовских. Лёнька Прибылов на комбайне чешет всех областных коллег против шерсти, да ты – на грузовике. К кому корреспондентам ездить? К Махонину, которого из силосной ямы втроём пьянющего в зюзю вынимали  вчера? К вам, горелый блин!  И ты мне тут капризы свои  подвинь вбок. Денег ты за год раза в два больше меня получаешь. А я-то,  блин горелый, директор как-никак, мать твою! Так я в отместку хоть раз тебя обидел? Всё тебе, Вовчик! Всё лучшее герою труда по первому твоему писку. Так шо вот так!

– Да ладно тебе, Данилыч, – Петелин смутился лицом и руку директору уложил на плечо. – Ну, сгоряча я матерился на корреспондентов. Нехай едет и следующий. Надо, так надо. Мне-то от ихних писулек ни печали, ни радости. Привык, видать. А совхозу и области – да. Жирная красная птичка-галочка. Не подумал. Извиняй уж, начальник! Пущай допрашивает и фотографирует, хрен бы с ним. Когда приедет?

– Послезавтра, – улыбчиво отошел от хорошо сыгранной суровости Буров, директор. – Ты как раз из Лёнькиного бункера зерно будешь забирать, а я его к тебе кину на УАЗике. Всё. Топай. Молодец. Начальству не перечишь. А потому далеко пойдёшь.

– Куда ещё дальше-то? – шлёпнул себя по пузу Петелин, выходя в большую приёмную. – Только если кто на три буквы пошлёт. Это да, далековато! Но меня – вряд ли. Я сегодня  вечерком к брательнику поеду в Воробьёвку. У его дочки день рождения. Купил ей качели в городе. Собираешь две стойки треугольных, а поверху в скобы ставишь кругляк. Пятёрка в сечении. На нём четыре кольца, два тросика и сиденье с дверцами. Во как! У меня в детстве такой штуковины не было. К ветке берёзовой  две верёвки вяжешь, а внизу плашка для задницы. Две дырки по краям продолбил, верёвку под дыркой узлом скрутил толстым и хоть укачайся до полусмерти. Так что, поздно приеду. Не ищи.

…Был первый час ночи. Звёзды вместе с луной отбывали свой  срок наказания за избыточную яркость в заключении мрачных непроницаемых туч. Дождик плотный как сырая марля и рассеянный  крохотными капельками по всему, похоже, району, был явно грибным. Рождающиеся по- над дорогой  упругие шампиньоны, казалось, не выдержат и выскочат под душ благодатный и в тёплую июльскую слякоть.

Володя Петелин уже час месил щедро смоченный суглинок раздолбанной  за уборочную просёлочной дороги. Часа через полтора ходу по ней, очень скользкой и вязкой, должна была дорога эта скончаться от силы крепко и зло затоптавшего её Владимира Петелина прямо возле  первых совхозных огородов. ЗиЛа своего бросил Петелин без угрызений совести за пятнадцать  километров от деревни. Не по-мужски подвёл его брат ЗиЛ. Просто по дурному. Нет, чтобы сломаться и передохнуть пока хозяин гайки крутит. Так он взял и выпил весь бензин до последней капли. А Петелин в поле-то всегда пару канистр запасных брал, но сгонять к брату за двадцать пять километров ему и в голову не пришло с доливом топлива. Наверное, стрелку на датчике бензина заклинило от тряски. Она показывала, что бензина в баке плещется ещё литров двадцать. Перебирая в уме матерей всех близких и дальних родственников, а также кляня несуществующего для советских граждан Господа бога и всех, каких помнил, святых, шофёр Петелин, мокрый как сама вода, в третьем часу ночи пнул раскисшим полуботинком  калитку ворот дома своего. Во дворе он разделся до трусов, кинул на завалинку достирываться  штаны с рубашкой, снял возле баньки носки и тяжелые как гантели, но не порванные на ухабах полуботинки зарайской фабрики и, чтобы не будить своих, лёг на полок верхний, бросил два веника под голову, пристроился и  мгновенно удалился из окружающей его сырой действительности. Спать он за пятнадцать лет шоферской работы научился  основательно и с полным возвратом потраченных днём сил. Никаких там случайных подъёмов в сортир и ненужных вообще сновидений. Потому он перед каждым тяжелым рабочим днём просыпался добрым молодцем. Со здоровым румянцем на щеках и всегда готовым с высокой стайерской стойки рвануть на длинную трудовую дистанцию.

После пяти утра мимо банного окошка прошли на выгон две петелинские коровы. Дышали они как астматики с большим стажем, хлюпали слюной, перемалывая сено, и мазохистски лупили себя хвостами по толстым бокам как звонкой плетью. Владимир Иванович под этот аккомпанемент и крики жены: «А ну, пошли, шалавы кудрявые!» стал степенно и основательно просыпаться. Он потянулся, сваливая с полка присохшие после субботней парной листья берёзы, вдохнул поглубже аромат кваса, который не успел разложиться даже после бросков из ковша на каменку. Жена провожала теми же ласковыми словами коров за ворота громко и весело, потому работала для Володи звонком будильника.

– Чего дома не ночевал? – спросила Вера Ильинична мужа, который уже собирал с завалинки мокрые чистые шмотки. Он хотел быстро повесить их на проволоку, кинутую для этих целей почти через весь двор. Белья в доме имелось много. Как и людей. Сами Петелины, трое детей от восьми лет до

семнадцати, тесть и тёщина младшая сестра, переехавшая из города после смерти петелинской тёщи.

– Не ночевал, спрашиваю, дома с какого такого чёрта? – ещё раз попробовала выбить из мужа ответ Вера Ильинична. И этим вопросом она сразу же легко  затмила соседям слева и справа передачу «Последние известия». Левая соседка Мелентьева перестала жужжать сепаратором и ждала возможного взрыва крепкого семейного заряда любви и дружбы. Соседка справа, доярка номер один  Плахотина,  прекратила чистить песком совхозные вёдра для молока и показательно затяжно зевнула, чтобы показать полное отсутствие интереса к супружеским разборкам.

– Это как же – не ночевал! – сообщил соседям не интересный доклад Петелин. – Ещё как ночевал! В машине бензин на дороге кончился. Так я пятнадцать кэмэ по грязи пёрся. В третьем часу залёг в баню, чтоб вас не будить. Вон, глянь, волос весь в листьях. Это у меня подушка была из веников. Молока выпью и поеду с Васькой Короленко за машиной. Он прямо из бензовоза зальёт мне оба бака да три канистры. Давай молоко. Некогда мне.

На МТС завгар с упоением трепал нервы молодому шофёру Петьке Салову.  У завгара Соснихина имелась собственная теория выращивания молодняка и  быстрого магического перевоплощения его в передовики. Суть теории крылась в преодолении трудностей разнообразной тяжести молодежью. Борьба с ними, считал он, добавляет рабочей злости и мудрости житейской. Без которой радость труда – тайна, непостижимая многими за всю жизнь рабочую. Вот именно поэтому все преграды пацанам он придумывал сам и тщательно их отшлифовывал на податливой пока натуре. Взрослых шоферов, трактористов и комбайнеров он не трогал. Потому как мог безнаказанно быть крепко битым. В этот раз он никак не давал Петьке три поршневых кольца. Салов ходуном ходил вокруг завгара и за ним, заглядывал ему в глаза и совал под нос промасленный листок, где были подписаны директором его личные обязательства. Но холоден был завгар Соснихин и произносил только одну фразу.

– Нет колец, не было и не будет до второго Пришествия. Грей, разгибай старые если хочешь работать. А не хочешь – иди к директору и проси у него пенсию по ранению моим правильным словом!

– Да дай ты ему кольца, – сказал Петелин мимоходом. – Пусть тарантас делает и едет за краской автомобильной в Зарайск. Там для нас двадцать больших бочек отложили.

– Вот если б не Герой труда, не получил бы ты ни фига. Учись просить правильно. И эффективно. А то бегаешь, кудахтаешь как курица на сносях.

Героя не имею права ослушаться. Себе дороже будет. Пошли за кольцами.

Петелин страшно не любил, когда при людях его называли Героем. Вроде и правду говорили. Орден Ленина-то был и звезда имелась золотая с серпом и молотом посередине. И звание с наградами не «левые» были, не «блатные». А  вот какой-то червь едкий душу Петелину дырявил до боли в ней. Знал Владимир Иванович про себя кое-что, которое не добавляло гордости за награды и почёт, а вызывало усталость тела и нервов. Никому он об этом никогда ни разу не сказал. Даже жене. Потому и мучился сильнее. А выговориться перед директором хотя бы – была такая мысль, но как-то всё невпопад выходило, чтобы вырвать её из головы и оголить перед тем, кто точно поймёт. Уже лет пять не получалось поделиться своей тайной у Петелина. А, может, боялся просто, хотя в жизни не страшился никого и ничего. В общем, тупик был. Но никто, кроме самого Петелина его видеть и упереться в него, ясное дело, не мог.

И так часто  стала душить его усталость, что и без работы бессонной и стремительной, на передыхе отлавливала она Владимира Ивановича, давила и рвала нервы из глубин мощного тела петелинского. Но странно. Вот вчера тащился три часа по грязи во тьме и под дождём – так ничего. Кроме лёгкости в душе с утра – ни царапинки. А вот услышал  сейчас от завгара про себя слово «герой»  и через пять минут такая накатила усталость, будто бежал он наперегонки с ЗиЛом своим, имея три кило дроби в голове, и мешок болтов для колёс за плечами. А с месяц назад перед глазами у него кружочки расплывчато мерцали. Зеленые, маленькие, но глядеть мешали. Мутная и расплывчатая действительность представала сквозь кружочки.

Жене рассказал. Пока ей одной. Вере Ильиничне. Но только про усталость и круги мутные, перекрывающие обзор. Она его с того дня грызла две недели, но своего добилась. Уломала мужа поехать в город к терапевту.

– Тебе же мозги да сердце вырезать никто не будет, – клялась она неоднократно. Надо было убедить Володю. Он в больницах ещё не был ни разу, а потому видел для себя лекаря непременно со скальпелем и маской для анестезии. – Вообще даже укол не будут делать тебе. Посмотрят, послушают, витаминки  выпишут. Милое дело – витамины.

– Чего тогда сама не пьёшь? – огрызнулся  Петелин. – Ладно. Поехали. Но если резать меня будут, я тебе потом голову откушу. Если выживу.

Терапевт, лысый  мужичок в очках, худой и маленький, не без добавочных усилий прощупал тело Петелина, составленное из больших тугих мышц, прикрытых грубой кожей. Даже ноги потыкал пальцем и помял с трудом терапевт. Осмотр двухметрового и стокилограммового туловища занял у него почти час. После чего он выпрямился перед супругой Петелина, снял очки и руки смущенно развёл в стороны.

– Нет у вашего больного мужа ни  единого намёка хоть на самую  малую и простенькую болезнь.

– А чего тогда устаю не во время? – удивился Петелин. – Работаю с нагрузкой весь день и свежий как огурец с грядки. А, бывает, задумаюсь о себе, например, или услышу что-то хвалебное про себя – всё! Как будто мой ЗиЛ на меня лёг сверху и давит. А я головой не могу покрутить. Такая дикая наваливается усталость. Вот что это?

– Похоже, нервы  у Вас чем-то перегружены, – сказал лысый и сел писать рецепт. – Хотя у тех, кто на физическом труде, нервные заболевания – редкость большая. Вот у учёных, писателей, композиторов, да вот ещё у нас, врачей – это норма. Эмоций много, нервы плавятся просто. Короче, у всех творческих работников. Врачи тоже люди творческие. А у Вас  почему шалят нервишки – с медицинской позиции необъяснимо. Видно, есть внутренний непокой на душе. Вот вам бумажка. Там написано, что надо отдыхать  часто и побольше, пить настой травы пустырника и пиона уклоняющегося. И таблетки «Реланиум» на ночь глотать по одной в день.

На том и расстались.

– Брешет он всё, – сказал Владимир Иванович на улице. – Какие нервы? Мне только-только сорок грянуло. Юноша, считай. У стариков за семьдесят нервы могут взбрыкивать. Они чёрт знает через что прошли за жизнь. Чёрт знает какие сволочи им всю жизнь на нервы капали. Так то ж старики! Срок тянут долгий, есть от чего устать. Пить я, может, пустырник и буду. Отец мой пил. Помню. Ничего, спокойный был и помер спокойно. А больше в больницу меня не тягай. Хорош! Разберусь сам. Жена для порядка слегка всплакнула в рукав Володин, да согласилась. Как положено умной жене.

– У такого бугая как ты болезней и не будет. А нервы – это ж не почки. Почки сгнили – так зараз и в могилу ложись. А нервишки подтянем, приспокоим. Я обещаю, что орать на тебе в жисть не буду боле.

– Во! – хмыкнул Петелин. – Тогда и пустырник я зазря переводить не буду. Дома спокой, жена не кусается – так с чего нервничать? А на работе всё ладом у меня. Лучше всех пока мужик твой. Тоже плюс для нервной  моей системы. Очухаюсь, не вздрагивай.

Остаток дня он дома провалялся перед телевизором. Самый новый Володя купил весной. «Рекорд» нынешнего, шестьдесят восьмого года выделки. Показывал замечательно. Вечером в баню сходил, вернулся поздно, весёлый, розовый, пахнущий квасным паром. И после стакана парного молока пошел и сразу уснул.

Утром вместе со всеми выехал на поле. Одиннадцать машин стали пробивать гладкую дорогу между клетками пшеницы и ржи. Чтобы укатана была ровненько. Тогда и зерно не будет выпрыгивать из-под полога. А уборка вот-вот уже. И месяца не пройдет. Шофера смотрели на Петелина и пробовали ездить так же, как он. А Володя-то, может, и не лучше других ездил. Но  как-то ярче, что  ли. Здесь, на поле, с пустым кузовом он и повыпендривался перед друзьями от души.  Петелин так красиво вёл ЗиЛ свой, будто его безостановочно снимали для московской кинохроники. Он и с места трогался не как все – резче и шумнее. Казалось, вдавил Володя педаль газа в пол и рванул – аж передок приподнялся. Только у гонщиков-мотоциклистов так получается. А тормозил как! Скорость сбрасывал за пару секунд до остановки. Машина аж приседала, но мгновенно застывала. Как вроде её пригвоздили сверху. Почему Петелин не вылетал через лобовое стекло – никто понять не мог. По всем законам должен был пулей просвистеть над степью. И разворачивался иногда для форсу на полной скорости. ЗиЛа заносило, он скорчивался и наклонялся так, что, казалось, перевернётся. А ни фига! Из стены пыли дорожной вылетал уже в обратную сторону быстрый грузовик. Ровно, не виляя и не качаясь. Больше так не умел никто. Наверное, во всей области.

Но это так баловался Володя Петелин. Куражился. Хвастался перед своими. Имел такой грешок невинный. Но главное было в Петелине то, что он мог работать за рулём сутками, причём  почти без остановок. Ел на ходу и останавливался только под загрузку или нужду справить когда припирало. И делал работы больше, чем любой классный водитель. И ещё имел он другое преимущество перед всеми. Не боялся никакого начальства. Может потому, что язык был подвешен идеально, знал он откуда-то  много про всё. И в разговоре  с «государевыми людьми» пентюхом не выглядел. Или, наверное, ростом своим и комплекцией подавлял маленьких толстеньких начальников. Но они к нему были добры не снисходительно, а как к равному. И слушали Владимира Ивановича, не перебивая. Вот же Петелин! Уникальная личность. Да плюс к тому – уже третий  год Герой Социалистического труда. Хоть памятник такому ставь бронзовый при жизни на площади перед обкомом партии. Рядом с Лениным. Или, ладно, чуть поодаль. Поскромнее чтоб. В Законе об этом прописано ясно. Но памятники на родине отливали только дважды героям. Ну, Петелину точно отольют. Он и второй орден со звездой получит. Так вкалывает, что такую же высшую награду не пропустит мимо.

А как случилось, что резко рванул он вперёд всех? Ведь ещё лет шесть-семь назад шоферил как все. Так вот: был  один такой резкий переломный момент в его простой жизни. Он поменял в жизни Вовкиной всё. И установил её так, как ставят  заметные всем отовсюду флаги на крышах райкомов и обкомов партии.

Выступил он однажды после уборочной на областной конференции, после чего директор совхоза Буров взял его за руку и отвёл к секретарю обкома зарайского. Рассказал ему час назад про Токарева да Петелина. Секретарь приказал после конференции пока только Петелина к нему доставить. Под грохот литавр и стоны труб с тромбонами секретарь разговаривал с Петелиным минут тридцать. О жизни спрашивал, о семье, о работе и даже о том, сколько раз в неделю Володя водку пьёт. Он так подробно изучал шоферюгу Петелина, будто уже договорился с начальством космонавтов отправить его безвозвратно на разведку в другую галактику, а память о нём сохранить для потомков в полном объёме.

– Чего это он? – спросил Владимир у своего директора, когда секретарь пожал ему руку, сказал «область будет тобой гордиться» и ушел к своим. К командующим жизнью.

– Он тебя, Вовчик, на карандаш взял, – почему-то радостно доложил Буров.– На особое внимание поставил и, похоже, на самое лучшее содержание.

– Зарплату, что ль, добавит? – хмыкнул Петелин.

– Нет, Вова. Теперь ты из простых людей двинешь в особую касту – очень выдающихся тружеников. Флагманом тебя сделают. Нет, блин, по его приказу вместе с обкомом, райкомом и со мной – сделаем мы совместно из тебя маяк путеводный и гордость области. Я понял секретаря правильно.

– А я что-то не усёк корня в мысли обкомовской, – скривился Владимир.

– Дурак, значит, – директор почесал затылок. Он любил, чтобы его понимали вообще с полуслова. Хотя это почти никому не удавалось. – Бывают умные дураки. Вот ты – яркий пример. Иди давай до хаты. Завтра в девять у меня чтоб был. Будем начинать разбег для прыжка на большую высоту.

Ну, и пошло дело. Сначала он как всегда победил всех совхозных шоферов на уборке. Хотя она ещё не кончилась. А и убрали всё – выяснилось, что  в районе он тоже первый. Больше всех перевёз. Меньше всех потерял зерна. Вообще почти не потерял. Денег заработал столько, что Верка, супруга, даже крепко испугалась. Куда их девать? Всего в доме с избытком. Заложила на дно сундука. Под шесть свёрнутых одеял. На следующей посевной он выиграл первенство области. А в республике стал вторым после «монстра» среди водителей  Харченко, героя труда. Ему дали подшефного. Серёгу Зайцева. Наставник Петелин научил Серёгу так крутиться, что уже осенью на очередной уборочной  юный Зайцев влетел в десятку совхозных передовиков и вымпел получил. Здоровенный, бархатный. Повесил его дома на гвоздь посреди главной стены. А про Петелина наперебой стали писать газеты, с телевидения раз пять приезжали, в Москву его посылали докладывать обо всём хорошем на союзный слёт передовиков.

Так вот быстро и чётко шёл Петелин к пику славы. В шестьдесят пятом весной вызвали его на бюро обкома партии предложили стать коммунистом. Через год кандидатского стажа он получил партбилет, а тут снова уборочная. Ну, он её и провёл как классик сельскохозяйственного жанра. Республиканский герой Харченко остался позади и Владимир Иванович стал государственным достоянием, примером для лучших водителей СССР и высочайшим маяком, видным всей стране. А зимой вышел указ о присвоении Петелину Владимиру Ивановичу звания Героя Социалистического труда, орден Ленина и золотую звезду с серпом и молотом в центре. «За особые достижения в работе на благо страны советской».  Совхоз пил две недели по этому поводу. А в начале пьянки директор подарил Володе от совхоза очень даже распрекрасный автомобиль «Москвич-408», золотые часы и много всяких знамён с вымпелами.

Но это всё было давно. Хотя и в недавнем прошлом.  И  Петелин  стал  тихо забывать о том, что на какой-нибудь областной слёт к пиджаку надо крепить орден и звезду, а ехал с одним значком на лацкане: «сх Заря коммунизма», которых парторг совхозный заказал изготовить в Зарайске аж пять тысяч штук, чтоб все носили. Патриотизм выдёргивал из народа.

Всё это, весь путь свой до сегодняшнего дня почему-то вспомнился Владимиру Ивановичу. Хоть и повода не было. Приезд очередного корреспондента из области – не повод. Привык уже Петелин к статьям про него во всех газетах, к красивым фотографиям на стендах и страницах, к телевизионным интервью тоже привык и так гладко бухтел в микрофон, что ведущему слово вставить было некуда. Скорее всего, припомнил Володя бешеный бег свой по жизни, потому как подступал через неделю день рождения. Тот день, когда можно, а, может, даже надо назад оглянуться. Ведь первый год житухи на пятом  уже десятке пойдёт как-никак.

В среду утром, через неделю после уборочной шестьдесят восьмого, Буров совхозный  директор вызвал Петелина по рации. Поймал его на МТС.

– Лайба твоя где? – проскрипел он. – Надо её от пыли да грязи отдраить. Корреспондент через час будет у меня. А ещё через полчаса – у тебя в поле.

– Машина моя возле одной нескошенной клетки стоит. Ну, где поздний сорт сеяли, – крикнул Володя в пыльную решетку микрофона. – Насонов на водовозке подъезжал уже. Он мне радировал, что из шланга под давлением отмыл ЗиЛа до блеска шлифованного самовара. Я сейчас туда еду. Буду ждать. Лёнька Прибылов там уже с комбайном? Чтоб загрузку сфотографировать?