Читать книгу Князь Владимир – создатель единой Руси - Сергей Эдуардович Цветков, Сергей Цветков - Страница 1

(?-1015)

Князь новгородский, великий князь киевский, креститель Руси.

Владимир был сыном князя Святослава Игоревича (ок. 942–971). Год его рождения неизвестен. «Летописец Переяславля Суздальского» (XIII в.) сообщает, что на момент кончины князю Владимиру было 73 года. Однако на это известие полагаться трудно ввиду сбивчивости хронологии «Летописца», где смерть Владимира датирована 1035 г.. вместо правильного – 1015-го. То, что Владимир умер далеко не в старческих летах косвенно подтверждается показанием современника, епископа Бруно, о том, что за семь лет до кончины он легкостью передвигался верхом на большие расстояния.

Матерью Владимира была Малуша, дочь некоего Малка Любечанина. Как считается, этот человек скорее мог быть выходцем из города Любеча, находившегося в земле поморских славян (современный Любек в Германии), нежели из одноименного города близ впадения Десны в Днепр, который, по данным археологических раскопок, в то время был ничем не примечателен. «Повесть временных лет» называет Малушу служанкой при Ольгином дворе – «милостницей» (низший слой зависимых, служилых людей), а согласно Никоновской летописи, – она была княжьей ключницей. Конечно, Ольге не могла понравиться связь ее сына с «рабыней» (рабами в древней Руси называли всех тех, кто «работал», то есть служил господину; для рабов в собственном смысле слова существовал специальный термин «челядь»). Ольга прогневалась на Малушу и отослала ее, уже носящую под сердцем того, кому предстояло стать крестителем Руси и Красным Солнышком, со «двора теремного» в одно из своих сел. Согласно позднему преданию, Владимир родился в селе Будутино под Псковом.

Несмотря на то, что мать его была наложницей, Владимир считался полноправным членом великокняжеского рода, поэтому получил при рождении «княжеское», двухсоставное имя. В то время оно было распространено главным образом у южных славян – болгар и сербов, чьим языкам свойственно краткогласие. Имя «Владимир» распадается на два корня славянского происхождения: «влад» и «мир» («мiръ»). Таким образом, Владимир в древнерусском осмыслении означает «владеющий миром», в смысле «покоем» (эта этимология удостоверена сообщением немецкого современника князя Владимира, хрониста Титамара Мерзебургского). Позднее в северорусских говорах появилась другая устойчивая форма имени, с безударной «ять», которая могла произноситься, как «е» – Володимѣръ (Володимер).

Сразу после рождения Владимир был взят к Ольгиному двору и воспитывался вместе с двумя своими сводными братьями – Ярополком и Олегом, которые были рождены Святославом в «законных» браках. Святослав был многоженец, как то допускал языческий обычай. Из его жен известна только венгерская княжна, о которой говорится в утраченных летописях, использованных В. Н. Татищевым.

У Святослава не было возможности заниматься воспитанием малолетних сыновей, так как почти вся его жизнь прошла в походах. Влияние княгини Ольги – первой христианки на киевском престоле – на духовное развитие внуков должно было быть очень сильным. Но после ее смерти в 969 г. христианское воспитание Ярополка, Олега и Владимира резко оборвалось. Ненависть к христианству Святослава, воинствующего язычника, была так сильна, что он не остановился даже перед казнью своего брата-христианина Глеба (о котором известно по утраченной летописи Татищева) и намеревался по возвращении из Болгарского похода разрушить все церкви в Киеве. Конечно, он не стал церемониться и с сыновьями, заставив их вернуться к языческому культу.

В 970 г., незадолго до своей смерти, Святослав разделил Русскую землю между наследниками: Ярополк получил Киев, Олег – Древлянскую землю, а Владимир – Новгород, куда он отправился вместе со своим дядей (по матери) Добрыней.

Спустя два года Святослав погиб, и сыновья его вступили в междоусобную распрю за власть. Первым погиб младший Святославич – Олег. Владимир, набрав «за морем» отряд «варягов», разорил Полоцк, склонявшийся к союзу с киевским князем Ярополком, и двинулся на Киев. Его поход победоносно завершился 11 июня 978 г. В этот день Ярополк, вызванный на мирные переговоры, был предательски убит двумя варягами.

Во всей древнерусской литературе мы не найдем ни одного упрека Владимиру за убийство брата. И это неудивительно. Тот или иной исход вооруженной борьбы в представлении людей того времени, как христиан, так и язычников, являлся непререкаемым свидетельством свершения небесного правосудия, Божьего суда. Поражение доказывало неугодность побежденного Богу (или богам), победа была видимым знаком торжества справедливости и позволяла победителю законным образом присвоить власть и имущество поверженного врага. Поэтому, лишившись Ярополка, киевляне безропотно признали право Владимира на «отчий стол». Далеки тогда еще были от сердец русских людей слова: «Не в силе Бог, а в правде».

Владимир первым из русских князей объединил в одну страну Киев и Новгород1, русский Юг и Север. С этого времени власть великокняжеской династии распространилась на все восточнославянские племена.

Став «самовластным» правителем Русской земли, Владимир постарался единство политическое подкрепить единством веры. С этой целью он приказал вынести языческих идолов, которым поклонялась его варяго-русская дружина, с княжьего двора и поставить их в городе, на холме, для всеобщего поклонения. Тем самым Владимир намеревался стереть все видимые различия между завоевателями и завоеванными, превратив их в соотечественников, спаянных общими интересами и нуждами. Культовые действа сопровождались человеческими жертвоприношениями, и не раз, сетует летописец, обагрялась Русская земля невинной кровью.

Не довольствуясь этим, Владимир обрушил гонения на киевских христиан, которые пока что олицетворяли в его глазах угрозу для власти. Как свидетельствует одно из его житий, в то время христиане, просвещенные святой Ольгой, боясь преследований, втайне хранили святую веру, иные же бежали, третьи обратились «на прежнее нечестие» (вернулись к исполнению языческих обрядов); волхвы, с ведома или по прямому приказу князя, разоряли христианские церкви. Это известие подкрепляется археологически. При раскопках 1975 г. неподалеку от Десятинной церкви были обнаружены остатки языческого святилища. В его фундаментных ямах найдены обломки плинфы и штукатурки со следами фресковой живописи. Это значит, что строительство святилища скорее всего сопровождалось разрушением стоявшей на его месте каменной церкви.

В своей личной жизни Владимир тоже соблюдал языческий обычай, предписывавший князю иметь много жен. Многоженство было важным институтом языческого общества. Языческая мистика видела прямую зависимость между количеством женщин вождя и благоденствием племени, народа, страны. Во внешнеполитической сфере многоженство (через династические браки) способствовало закреплению союзных отношений с соседними народами, а в многоплеменном государстве – еще и обеспечивало внутреннее единство, собирая в гареме верховного вождя дочерей племенных и родовых старейшин. Таким образом, само положение языческого владыки обязывало его иметь жен и наложниц, и притом как можно больше, ибо это умножало его могущество в глазах сородичей и соседей и давало обществу уверенность в благотворности его правления.

Первой супругой Владимира стала полоцкая княжна Рогнеда. Но, отличаясь неуемным сладострастием, позднее он значительно расширил свой гарем. Среди его «законных» жен летописи называют «грекиню» (вдову Ярополка), двух «чехинь» и «болгарыню». Число же наложниц Владимира и вовсе будто бы исчислялось сотнями: «300 в Вышгороде, да 300 в Белгороде, да 200 в сельце Берестовом». Но здесь летописец явно преувеличивает, равняя Владимира с библейским царем Соломоном, известным женолюбом. Реальные данные о гаремах языческих владык Восточной Европы выглядят скромнее. Арабские писатели сообщают, что во дворце хазарского кагана было 25 жен – по числу подвластных хазарам народов. По сведениям западноевропейских путешественников, в начале XIII века князь Тмуторокани имел 100 жен.

Вместе с тем Владимир был храбрым и удачливым полководцем. Предводительствуемые им русские дружины не раз отличались на поле брани. Он предпринял несколько победоносных военных походов: отвоевал захваченную Польшей Галицию (Червонную Русь), смирил отколовшихся во время княжеской междоусобицы вятичей и радимичей, победил волжских булгар, нанес смертельный удар Хазарскому каганату, чье могущество было сломлено еще во времена княжения Святослава. Восстановленное единство Руси обеспечило успех военным предприятиям Владимира. «И побеждал всех врагов своих, и боялись его все соседи. Против кого он выступал войной, всех одолевал», – пишет Иаков Мних.

«И единодержец был земли своей, покорив под себя окружные страны, одних миром, а непокорных мечем», – такими словами подводит итог дохристианского правления Владимира митрополит Иларион.

Государственное величие Русской земли, опиравшееся на материально-духовные возможности языческого общества, достигло своего предела. Дальнейшее развитие ее государственного суверенитета было невозможно без коренного преобразования религиозно-политических основ княжеской власти.

С годами Владимир все отчетливее сознавал историческую обреченность язычества. На вершине могущества и славы князя постиг духовный кризис, вызванный внезапным осознанием греховности всей прежней жизни и неудовлетворенностью старыми языческими верованиями. Позолоченные и посеребренные идолы, воздвигнутые на берегах Днепра, и приносимые им тучные жертвы – все это, как чувствовал Владимир, не доставляло покоя душе, отягченной братоубийством и обильным пролитием крови. Не прошли даром и уроки княгини Ольги. Древнерусские писатели первой половины XI в. (Иаков Мних, митрополит Иларион) свидетельствуют, что князь Владимир принял решение креститься под влиянием примера его святой бабки. А преподобный Нестор («Чтение о житии Бориса и Глеба») добавляет, что князю Владимиру было некое «видение Божие», непосредственно побудившее его к обращению. Мы знаем также, что Владимир был особенно заворожен картиной Страшного суда – именно этим устрашающим зрелищем открывается его «Церковный устав».

Однако крещение главы государства в те времена было еще и важным политическим актом. Поэтому Владимир сделал все для того, чтобы его личный религиозный выбор возвысил Русскую землю и великокняжескую власть.

Смегодня мы знаем, что знаменитый летописно-житийный рассказ «о выборе вер» князем Владимиром – всего лишь поздняя легенда, известная многим народом, в частности, иудеям и мусульманам. Реальность была совершенно другой.

В 987 г. в Византийской империи полыхала гражданская война. Удачливый полководец Варда Фока решил завладеть императорским престолом. Встав во главе большого войска, он осадил Константинополь, за стенами которого укрылся законные василевсы – Василий II и его соправитель Константин VIII. Не имея достаточных сил, для того чтобы подавить мятеж, Василий II обратился за помощью к князю Владимиру. Император просил поскорее прислать отряд русских воинов, которые славились как отменные бойцы.

Владимир не отказал в просьбе, но взамен потребовал отдать ему в жены сестру императора – царевну Анну. В то время породниться с императорским домом Византии было большой честью для любого европейского государя. Делать было нечего, и Василий II дал свое согласие на брак, оговорив впрочем, что Владимир перед свадьбой примет христианство.

Но решение князя Владимира креститься нельзя сводить к одним политическим резонам. Обращение его было непритворным, он не лицемерил и не вел беспринципную политическую игру ради того, чтобы любой ценой заполучить в жены сестру василевсов. Политика и религия сплелись здесь настолько тесно, что их просто невозможно отделить друг от друга.

Владимир отправил в Константинополь несколько тысяч русских воинов. С их помощью мятеж Варды Фоки был подавлен. Владимир тем временем после длительной осады взял крымский Херсонес, предавшийся мятежникам. Здесь, в политическом и церковном центре крымских владений Византии, состоялось венчание новообращенного русского князя с царевной Анной.

По некоторым намекам мы можем догадываться, что василевсы даровали своему русскому шурину титул цесаря. В самых ранних текстах, посвященных Владимиру, древнерусские авторы именуют его царем, наподобие Константина I Великого (Иаков Мних), «самодержцем Русской земли» («Сказание о Борисе и Глебе»), каковым термином не вполне точно переводили греческое слово «автократор», прочно соединявшееся в понятии русских людей с титулами «василевс», «цесарь», «царь». Характерной деталью является и то, что во всех летописях и житиях Владимира его византийская супруга Анна фигурирует с титулом «царица». Между тем ее собственный придворный ранг соответствовал титулу царевны, царицей же она могла быть только в качестве жены «царя» Владимира.

Еще более красноречив древнерусский нумизматический материал Владимировой эпохи. На золотых и серебряных монетах, отчеканенных в Киеве в конце Х – начале XI вв., Владимир изображен в императорском облачении – длинной рубахе с узорчатой полосой и длинном плаще, скрепленном у правого плеча драгоценной застежкой-фибулой, со знаками царской власти – венцом и скипетром, и с нимбом над головой – символом царского величия. Прототипом для златников Владимира послужили золотые монеты Василия II и Константина VIII, причем сходство между ними настолько полное, что первые русские образцы, поступившие в Эрмитаж, были приняты за византийские солиды.

Внешность князя Владимира по этим монетам можно определить только в общих чертах. Бесспорно лишь то, что у него были длинные усы, обрамляющие бритый подбородок. Прическу разглядеть невозможно, не исключено, что Владимир следовал той же моде, что и его отец, князь Святослав, у которого, согласно знаменитому описанию Львом Диаконом, голова «была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос – признак знатности рода». Упоминание в том же отрывке коренастости, мохнатых бровей, курносого носа и светло-синих глаз Святослава, дают возможность предположить, что Владимир мог унаследовать эти фенотипические признаки от своего родителя.

Иконописная традиция написания облика Владимира коренным образом расходится с его прижизненными изображениями на монетах. На наиболее древних иконах XV в. он, в соответствии с христианскими представлениями о благообразной мужской внешности, предстает почтенным старцем, с курчавыми волосами и окладистой бородой (иногда раздваивающейся). Трех- или даже пятичастный венец над головой – это воспоминание о царском венце, некогда украшавшем голову крестителя Руси.

В 988 или 989 г. (тут возможны разночтения) Владимир вернулся из Херсонеса в Киев. По известию Иакова Мниха, первым его делом было приобщить к новой вере свою семью – многочисленных жен и детей, а также всех ближних и дальних родственников: «Крестился же сам князь Владимир, и детей своих, и весь дом свой святым крещением просветил и освободил всякую душу, мужской пол и женский, святого ради крещения». Тогда же крестилась и княжеская дружина.

Затем Владимир постарался заручиться поддержкой городской знати – старцев градских. Им принадлежало право предварительного совещания, без чего ни один вопрос вообще не мог быть вынесен на обсуждение веча. Старейшины вняли уговорам князя и изъявили готовность креститься. После этого исход дела был предрешен: организованного отпора религиозному нововведению быть уже не могло. Представители знатных родов пользовались у славян особенным почитанием. В Житии Оттона Бамбергского (начало XII в.) есть схожий эпизод, когда один поморский князь, решивший по совету германского миссионера обратить в христианство свой народ, говорит ему: «Будь покоен, отец мой и господин, никто не станет тебе противиться, коль скоро старцы и знатные приняли христианскую веру».

Одновременно Владимир разослал по городу христианских священников, которые «ходили по граду, уча людей вере Христовой». Чтобы побудить колеблющихся принять новую веру, Владимир велел низвергнуть идолы языческих богов. Статую Перуна с позором протащили по земле до берега Днепра и бросили в воду. Таким способом язычникам внушали мысль, что их боги ничтожны и не могут постоять за себя.

Подобный образ действий был в то время распространен и в Западной Европе. Когда в 1168 г. датчане взяли город Аркону (на острове Рюген), где находилось наиболее почитаемое в славянском Поморье святилище Святовита, датский король Вальдемар (тезка русского князя, названный в честь своего прадеда по женской линии – Владимира Мономаха) велел «вытащить этот древний идол Святовита, который почитается всем народом славянским, и приказал накинуть ему на шею веревку и тащить его посреди войска на глазах славян и, разломав на куски, бросить в огонь» (сообщение хрониста XII в. Гельмольда).

Свержение языческих святынь и увещевания христианских проповедников вызвали разлад среди киевских идолопоклонников: кто-то склонялся к тому, чтобы переменить веру, кто-то упорно держался старины, большинство же колебалось. Видя это, Владимир собрал городское вече и объявил свою волю:

– Наутро пускай каждый придет к реке креститься. Если же кто из некрещеных завтра не явится, будь то богатый или нищий, вельможа или раб, тот будет считаться ослушником моего повеления.

Вече рассудило: «Если бы новая вера не была лучше старой, то князь и бояре ее бы не приняли» – и одобрило призыв князя всем миром поменять веру.

На следующий день поутру на берегу Днепра собралось множество людей обоего пола и всех возрастов. Их разделили на группы и велели по очереди заходить в реку, которая заменяла купель. Священники читали положенные молитвы, а потом давали каждой группе крестившихся христианские имена: одно мужское – общее для всех мужчин, другое женское – общее всем женщинам. Никакого бытового неудобства от этого не возникало, так как после крещения в повседневном обиходе все равно использовались прежние мирские имена.

Нашлись, однако, и такие, которые не захотели принять новую веру, – и тогда вече постановило изгнать их из города в «пустыни и леса». Общество того времени не могло себе позволить роскоши разногласий и оппозиции. Вечевой порядок требовал от участников сходки единодушного приговора. Несогласных с мнением большинства поначалу уговаривали всем миром. «Жизнеописание Оттона Бамбергского» сообщает о крещении поморских славян: «В таком огромном городе, как Щетин, не нашлось ни единого человека, который бы, после общего согласия народа на принятие крещения, думал укрыться от Евангельской истины, кроме одного жреца… Но к нему однажды приступили все и стали его премного упрашивать». С теми же, кто, несмотря ни на что, продолжал упрямиться, поступали как с преступниками, подвергая их тяжелым наказаниям – побоям, грабежу имущества или крупному денежному взысканию. Так, Титмар Мерзебургский сообщает о порядке вечевых собраний у славянского племени лютичей: «Единодушным советом обсуживая все необходимое по своему усмотрению, они соглашаются все в решении дел. Если же кто из находящихся в одной с ними провинции не согласен с общим собранием в решении дела, то его бьют палками; а если он противоречит публично, то или все свое имущество теряет от пожара и грабительства, или в присутствии всех, смотря по значению своему, платит известное количество денег».

В Русской земле решение «столичного» городского веча также безоговорочно поддерживалось всей «землей»: «…на что же старейшии [города] сдумают, на том же пригороды [сельские округа и «меньшие» города] станут» – сообщает Лаврентьевская летопись.

После крещения киевлян Владимир совершил миссионерские поездки в Суздальскую и Смоленскую земли, где положил начало обращению населявших эти края славянских и финно-угорских племен. Но затем нашествия печенегов и другие внешние угрозы надолго отвлекли Владимира от непосредственного участия в деле христианского просвещения Русской земли.

Сохранив за собой общее руководство миссионерской деятельностью, Владимир перепоручил ее осуществление высшему духовенству образованных епархий и ближайшему дружинному окружению – воеводам и посадникам. «Сии [епископы], – говорит Иоакимовская летопись, – ходили по земле с вельможами и воинами Владимировыми, учили людей и крестили всюду сотнями и тысячами…».

В далеком Новгороде введение новой веры встретило яростное сопротивление, которое вылилось в настоящее языческое восстание.

Дальнейшим распространением христианства занимались уже подросшие сыновья Владимира, посаженные отцом на городские княжения. Благодаря их стараниям христианская проповедь зазвучала на окраинных землях древней Руси – Древлянской, Туровской, Полоцкой, Смоленской, Ростовской, Муромской, Северской и других.

Христианизация каждой области начиналась с крещения городского населения, причем раньше других в новую веру обращали жителей того города, который на данной территории играл роль «стольного града». В этом прослеживается осознанное стремление опереться на правовую традицию славян, обязывавшую «меньшие» города беспрекословно повиноваться вечевому собранию «старейшего» города земли или волости. Повеление «быть христианами» касалось всех – «незнатных и знатных, рабов и свободных…» («Слово о законе и благодати» митрополита Илариона). Поэтому вместе с горожанами крещение принимала их домашняя прислуга.

Черед сельской округи наступил много позже, когда у Русской Церкви появилась возможность поставления священников в сельские приходы.

Русские летописи сообщают, что князь Владимир особенно заботился о духовном просвещении народа: «И повелел попам по городам и селам приводить людей к крещению и детей учить грамоте, ученью книжному…». Под руководством болгарских и корсунских священников русские ученики овладевали богатствами славянской (болгарской, чехо-моравской) и греческой письменности. В истории русской культуры им предстояло сыграть особую роль, создав первые произведения русской словесности.

Принятие христианства преобразило духовно и самого князя Владимира. Князь искренне и всей душой принял новую веру. Древнерусские летописцы и духовные писатели не жалели слов, чтобы прославить милосердие и нищелюбие Владимира. Услыхав слова Писания: «Блаженны милостивые; ибо они помилованы будут» (Мф. 5,7), Владимир разрешил всякому нищему и убогому приходить на княжеский двор и брать все, что ему потребно, – еду, питье или деньги. Для больных и немощных, которые не могли добраться до его двора, князь повелел развозить по городу пропитание. По свидетельству Иакова Мниха, от щедрот Владимира вкушала убогая братия не одного только Киева, а еще и многих других городов и сел Русской земли. В памяти народа Владимир остался Красным Солнышком, согревающим всех лучами своего милосердия:

Во стольном городе во Киеве,

У ласкова князя у Владимира

Было пированьице почестен пир

На многих на князей на бояров,

На могучих на богатырей,

На всех купцов на торговых,

На всех мужиков деревенских.

Таким христианским государем, в полном смысле слова, увидели князя Владимира не только потомки, судившие о крестителе Руси по более или менее достоверным рассказам и преданиям, но и современники, лицезревшие Владимира собственными глазами. Мы располагаем свидетельством очевидца, достаточно близко сошедшегося с князем, – свидетельством тем более ценным, что исходит оно от лица, не имевшего по отношению к Владимиру никаких национальных, конфессиональных или личных пристрастий. Это – епископ Бруно, «апостол Пруссии».

Он происходил из рода графов Кверфуртских. В молодости, во время поездки по Италии, принял монашеский постриг под именем Бонифация, при императоре Генрихе II был посвящен в епископы и назначен главой миссии в восточных странах. В 1008 г. он возымел намерение обратить ко Христу печенегов, «жесточайших из всех язычников». Так, весной 1008 г., тридцатилетний Бруно очутился в Киеве, дабы уговорить Владимира препроводить его в Печенежскую землю.

О своем пребывании у киевского князя Бруно поведал в личном послании к императору Священной Римской империи Генриху II. «Государь Руси, – пишет он, – великий державой и богатствами, в течение месяца удерживал меня против моей воли, как будто я по собственному почину хотел погубить себя, и постоянно убеждал меня не ходить к столь безумному народу, где, по его словам, я не обрел бы новых душ, но одну только смерть, да и то постыднейшую». Но Бруно настаивал, и Владимир, наконец, сдался. В сопровождении своей дружины князь проводил Бруно до южных пределов Русской земли, которые пролегали тогда в двух днях езды от Киева. Здесь Бруно увидел «крепчайшую и длиннейшую ограду» – знаменитые Змиевы валы, возведенные во время княжения Владимира для охраны Руси от печенежских набегов. «Спрыгнув с коня на землю, – пишет Бруно, – он последовал за мною, шедшим впереди с товарищами, и вместе со своими боярами вышел за ворота». Они вместе помолились и расстались.

Им суждено было увидеться еще раз – когда спустя пять месяцев Бруно, к великому изумлению и радости Владимира, живой и невредимый опять появился в Киеве, сообщив о благополучном исходе миссии и крещении «примерно тридцати душ» (вероятно, из числа старейшин печенежских родов – простой люд в подобных случаях обычно не считали). Окрыленный успехом, Бруно поставил в епископы печенегам одного из своих спутников, а Владимир взял на себя все политические заботы, связанные с устройством Печенежской епархии2.

В свидетельстве Бруно замечательно то, что этот суровый аскет ни на секунду не усомнился в подлинности христианства Владимира, в его глубокой личной приверженности христианскому идеалу. Владимир предстал перед Бруно в образе благочестивого правителя, неколебимо стоящего на охране границ христианского мира.

И еще одна черта личности Владимира выпукло проступает в послании Бруно – живая, действенная любовь князя к ближнему. Он тревожится за своего гостя, сострадает ему и – склоняется перед его духовной свободой. И хотя речь идет о римском епископе, святой Владимир не видит для себя ничего зазорного в том, чтобы оказывать покровительство ему самому и основанной им Печенежской епархии. Очевидно, что эти два человека разговаривали на общем языке веры. Оберегая степные рубежи Русской земли, Владимир ощущал себя защитником единого христианского мира, который еще не прочертил внутри себя гибельных религиозных и цивилизационных границ.

Последние годы жизни Владимира были омрачены диастическим кризисом.

Разные летописи насчитывают от десяти до двенадцати сыновей великого князя. Двое из них – Вышеслав и Изяслав к тому времени уже умерли. Остальные были посажены отцом в разных городах Руси. Но только двое из них – Борис и Глеб – были рождены в церковном браке и происходили «от корня царского», ведь матерью их была греческая царевна Анна. С точки зрения церкви и государственного права Ромейской империи все остальные сыновья лишались права старшинства и не могли наследовать великокняжеский стол.

Так думали все, кто составлял греческое окружение Анны, и Владимир склонился на их сторону, нарушив традиционный русский порядок престолонаследия, согласно которому власть наследовалась по праву родового старшинства. Еще при жизни Анны князь объявил своим преемником Бориса. По единодушному свидетельству всех древнерусских писателей, князь любил его больше всех других сыновей. Княжьим уделом Бориса стал Ростов, но он часто бывал в Киеве, так как Владимир старался держать его при себе, чтобы вовремя передать бразды правления.

Но старшие сыновья не смирились с таким решением отца. Первым проявил недовольство Святополк. Около 1013 г. он, считавший, что по праву старшинства должен унаследовать великокняжеский стол, составил заговор против отца. А поскольку женат он был на дочери польского короля Болеслава I, то духовником их семьи стал епископ Рейнберн, прибывший на Русь в свите польской княжны. Будучи ревностным миссионером, Рейнберн, где только мог, восхвалял достоинства католического вероучения. В этом семейном кругу и созрел заговор, имевший целью захват киевского престола. Когда заговорщики были разоблачены, Владимир приказал взять под стражу Святополка и его духовника, который умер в заточении.

Но теперь другой сын Владимира – Ярослав, сидевший в Новгороде, проявил неповиновение отцу. Новгородцы исправно приносили ежегодную плату, но «Ярослав сего не даяше к Киеву отцу своему» (то есть не отправлял положенное в Киев, а оставлял все себе).

Разгневанный Владимир начал собирать силы для похода на Новгород. Ярослав тоже готовился к сражению: «послал за море и привел варягов, боясь отца своего». Предстояла война отца с сыном – неслыханное дело даже в языческой Руси.

«Но Бог не дал диаволу радости», – с некоторым облегчением замечает летописец. В разгар военных приготовлений Владимир внезапно «разболелся» и слег. Врачеванье не помогало, недуг все усиливался, и 15 июля 1015 года Владимир отдал душу Богу в одной из своих загородных резиденций – селе Берестове.

Тело князя привезли в Киев, положили в мраморный гроб и поставили в Успенском храме. Утром весть о кончине Владимира мгновенно облетела город. Все, от мала до велика, поспешили в соборный храм прощаться с князем. С молитвами и плачем тело его погребли рядом с прахом его бабки Ольги и жены Анны.

«Память о нем чтут русские люди, вспоминая святое крещение» – такими словами заключает летописец свое повествование о Владимире. Неудивительно, что у первого же поколения древнерусских книжников, воспитанников Владимировых школ, возникло горячее желание канонизировать крестителя Русской земли.

Но добиться согласия на это греческой церковной иерархии оказалось нелегко. Сам тип нового святого смущал греков, придерживавшихся в вопросах канонизации строгих традиций. Преобладающее место в греческих святцах занимали мученики за веру и лица духовного звания – преподобные (аскеты-подвижники) и святители (епископы). Миряне в чине «праведных» встречались только в виде исключения, и в основном это были цари и царицы. Но какой бы естественной ни казалась русским книжникам параллель Владимир – Константин Великий, для греческой Церкви она была совершенно неприемлема. В канонизации василевсов находил выражение греческий православный идеал царского служения. Их святость проявлялась не столько в личных добродетелях, сколько в великих церковных и государственных свершениях. Греки почитали тех своих царей и цариц, чьи имена были связаны с созывом Вселенских Соборов, ниспровержением ересей и торжеством Православия. Это была канонизация светских хранителей веры, защитников Церкви.

Однако «архонт Росии», пускай и носивший титул цесаря, не мог равняться с василевсами ромеев, поскольку он не был главой Русской Церкви, которая через греческого митрополита формально подчинялась Константинопольскому патриарху и в конечном счете – ромейскому василевсу. Поэтому, на взгляд греческого священства, единственным основанием для прославления его в качестве святого могли быть особые личные подвиги, притом непременно аскетического характера, – а таковых за Владимиром не числилось.

Высокомерному скепсису греческого духовенства русские писатели противопоставили личное убеждение в святости Владимира. Крещение Руси было для них тем подвигом, в свете которого делались ненужными какие бы то ни было еще доказательства права князя на «венец с праведными».

Эта терпеливая вера в конце концов одолела все преграды, и Владимир был причтен к лику святых в чине равноапостольного3. Самое ранее упоминание о местном церковном почитании Владимира содержит редакция «Студийского устава» из собрания Курского краеведческого музея (конец XII – начало XIII вв.), где под 24 июля есть запись: «Чтется Житие князя Владимира».

Мощи Владимира, как и мощи княгини Ольги, были утрачены во время татарского погрома Киева 1240 г. Спустя четыре столетия при расчистке развалин Десятинной церкви были найдены мужские останки, объявленные киевским митрополитом Петром Могилой мощами святого Владимира. Впоследствии отдельные их части сделались достоянием Киево-Печерской лавры (череп), киевского собора Святой Софии (ручная кость) и московского Успенского собора (челюсть). В настоящее время некоторые исследователи ставят под сомнение подлинность этой находки.