Читать книгу Московские страсти - Сергей Ермолов - Страница 1
ОглавлениеЭта книга является художественным произведением.
Имена, характеры, места действия вымышлены или творчески переосмыслены. Все аналогии с действительными персонажами или событиями случайны.
1
Спал неспокойно. Рано проснулся. В комнате уже светло. Я не сразу понимаю, что звонит будильник. Уже проснувшись, я несколько минут лежу, ничего не соображая, а уши как будто отдельно от меня слушают звон, который не прекращается.
Переворачиваюсь на живот и накрываю голову подушкой.
Вылезаю из постели и подхожу к окну. Отодвигаю занавески с крупными фиолетовыми цветами – солнце заполняет комнату.
Вчера я заснул с мыслью, что со мной происходит что-то новое, совершенно незнакомое. Теперь эта мысль снова возвращается.
Впервые я принимаю внешний мир таким, какой он есть. Я потрясен. Иногда эта мысль успокаивает, иногда пугает.
Я выпиваю стакан воды. Спать больше не хочется. Вереница вечерних событий возвращается вновь.
Делаю глубокий вдох и сосредотачиваюсь. Что я могу сделать? Я не человек, а сплошное разочарование.
Ты счастлив своей жизнью? Ты сам виноват в том, что ничего хорошего с тобой не происходит.
Принимаю душ, бреюсь, причесываюсь, одеваюсь. Начинаю думать о работе.
Синдром понедельника – это целый комплекс ощущений. Я испытываю печаль, и что-то похожее на отвращение и беспокойство.
Выхожу на улицу. Надеюсь, что свежий утренний воздух ободрит меня.
Теперь главное – не делать из всего драмы, мыслить ясно и логично.
2.
Каждый понедельник мы что-то теряем. Мы теряем нечто каждый раз, когда надеваем официальный костюм. Печаль – существенная часть первых часов рабочей недели, и причина этого проста. Многие люди по утрам в понедельник ощущают тошноту и рвотные позывы.
Каждый день я хожу на работу. Я хожу на работу и по субботам, а если нужно – по воскресеньям.
Я опаздываю. Задержавшись у перехода, с сожалением признаюсь себе, что в последнее время опаздываю постоянно, и поспешно перебегаю дорогу и двигаюсь к большим крутящимся дверям главного входа. Кажется, люди все время входят и выходят, поэтому двери, наверно, вечно в движении.
Я прохожу мимо конторки администратора в центре фойе и поворачиваю направо к лифтам. Там уже стоят люди, но четыре лифта по два с каждой стороны, так что никому не приходится ждать. Лифт звякает, двери открываются, и выходят три человека. Шестеро нас рвутся внутрь.
Наблюдая за коллегами, которые каждое утро твердой поступью двигаются к центральному входу, глядя на одинаковые безэмоциональные лица, выражавшие лишь легкое превосходство над прохожими, трудно предположить, что эти люди способны жить.
Наша честь называется верностью. Беспощадность, жестокость, высокомерие, упрямство и равнодушие. Холодные и расчетливые натуры, не восприимчивые ни к чему, кроме доводов собственного рассудка. Никогда не задумывались о последствиях своего поведения. Люди продолжают бороться за выживание и сегодня.
На шестом этаже я выхожу из лифта и попадаю в коридор без окон, залитый резким светом люминесцентных ламп и выстланный жестким синим паласом. Вдоль одной стены до самых дверей из матового стекла стоят картонные коробки с многочисленными наклейками, ожидающие, когда их заберут в отдел корреспонденции.
С утра огромное здание гудит как пчелиный улей. Планктон с документами в руках передвигается из кабинета в кабинет, телефоны разрываются от звонков.
Я открываю дверь. Большой кабинет делится широким проходом на две равные части.
Я направляюсь к кофейному аппарату. Выбираю крепкий черный кофе с сахаром, который никогда не растворяется, прилипает к дну чашки комком полупрозрачных гранул.
Офис встречает меня запахом бумаги. Стандартные столы, кресла. Никакой роскоши, но и без убогости.
Стол завален разными бумагами и журналами – тут смешалась работа уже сделанная и работа, которую только предстояло выполнить. Разбирать завалы некогда.
Подойдя к столу, включаю компьютер. Втиснутая под стол тумба с двумя выдвижными ящиками едва оставляет место для ног. Ящики были забиты полностью, документы громоздятся стопками на столе и полу.
Большинство сотрудников уже здесь. Не глядя пожимаю несколько рук, которые тянутся ко мне.
Я смотрю на стену за спиной заместителя начальника, я смотрю поверх столов, телефонов, мокрых от пота рубашек. Я смотрю на знакомые лица. Я вижу их каждый день. Не исключено, что у них те же проблемы. Большинство людей подобны открытой книге. Они говорят, что чувствуют, высказывают свое мнение при каждом удобном случае, постоянно сообщают о своих планах и намерениях.
У каждого есть свои комплексы. Предъявив свои таланты, приходится сталкиваться с завистью, неприятием и другими проявлениями неуверенности. К этому нужно быть готовым.
Этот гнилой мир сошел сума. Людьми правят лишь деньги. Я это знаю. Я верю своим глазам.
У меня тихая и неброская работа, я не тщеславен. Мою работу не за что самозабвенно и безумно любить, но, значит, не наделаешь и ошибок.
Раздававшийся время от времени смех возвращал смысл происходящему. Люди делают то, что обычно делают каждое утро, а их мысли связаны лишь с повседневной жизнью.
Говорят, что, подслушивая разговоры других, никогда не услышишь ничего хорошего о себе. С логической точки зрения это утверждение сомнительно, но мой личный опыт не смог его опровергнуть.
Мне мешают двигаться, развиваться.
Я стою посреди серой комнаты офиса, стараясь смотреть в окно. Артур уже десять минут орет на меня, брызгая слюной. Я никогда не привыкну к этим утренним совещаниям. Они разрушают мою личную жизнь.
Иногда мне удается поймать взгляд кого-нибудь из офисных. Глаза вверх, схватить картинку – и опять упереться в монитор или бумажку.
Я стою и жду, но больше ничего. Абсолютно ничего.
Так, я с этим справлюсь. Легко.
Одно лишь стало во мне сильнее: раздражительность. Спрашиваю себя: «В чем причина?» Не нахожу определенного ответа.
Я изображаю на своем лице улыбку – подобие улыбки.
Я не готов. Я опять чувствую себя идиотом. Меня выставляют идиотом прямо здесь и сейчас. Моя вселенная рушится. Что, если так оно и есть?
Когда не знаешь, что делать – улыбайся.
Это ощущение длится секунды две.
Они относятся ко мне хорошо, но от этого я становлюсь грустным и виноватым. Потому что я знаю, что я не такой хороший. Приходится идти на тысячи компромиссов, совершать сделки с совестью, чтобы получить, что хочешь.
Я не заблуждаюсь относительно начальника: толстяк всегда меня недолюбливал. Вбил себе в голову, что я ненадежен и легкомыслен. Проблема таких, как он, в том, что они думают, будто могут плевать на таких, как я. Они не понимают, в каком мире мы сейчас живем. Времена изменились. Надо разрушить систему изнутри. Способность человека к адаптации не безгранична. Человеческая машина тоже становится жертвой износа и амортизации.
Скорость нашей работы значительно возросла. Сегодня мы работаем быстрее, чем раньше. К этому прибавляется чувство переутомления, бешеной гонки, спешки, предельного напряжения и ощущения, что горишь на работе.
Драматическая пауза, понимающие улыбочки. Мне не хватает духу сказать: Вам ничто не поможет.
Работа становится более однообразной, специализированной и срочной.
Высшее образование очень старательно научило меня пунктуальности, послушанию и выполнению однообразной работы. От меня требуется лишь безоговорочное выполнение требований, исходящих от начальства.
Я вижу и наблюдаю все с практическим интересом. Я совершенно хладнокровен, владею своими нервами и спокойно наблюдаю за происходящим.
Высокомерен.
Эгоистичен.
Своенравен.
Я хотел бы думать, что дело здесь в страхе потерять работу. Хотел бы. Но не могу. Потому что страх, который заставляет мои ладони потеть, слишком силен для такого простого объяснения.
В какой-то момент я понял, что стал заложником. Я не мог не уйти от этих людей, ни остаться с ними.
Ну, допустим, ты пробил головой стену. Что ты будешь делать в соседней камере?
Если ты сражаешься вместе с нами – ты наш брат. Если ты стоишь в стороне – рано или поздно ты будешь нашей мишенью. Это только вопрос времени.
Видимость обманчива. Вариант похуже встречается чаще.
Спасательный круг оказался ошейником. Вот. Это и есть забавная сторона.
Правила игры известны: главное, не воспринимать все слишком серьезно.
Какой смысл спешить, если тебя все время останавливают? Я высказал эту мысль вслух. Был совсем рядом с ответом. Все было несправедливо. Но что в этой жизни справедливо.
Кому это выгодно? Кто за этим стоит?
Если ты нам не подходишь – будь уверен, тебе об этом напомнят при первом же случае. Так всегда бывает. Ждешь важного события в своей жизни, готовишься.
Настает твой день. Но так долго длилось ожидание, столько нервов истрепано, столько сил потрачено. Никакого удовлетворения. Голова пухнет от других забот.
Я сажусь, позволяя себе слегка улыбнуться, не в качестве комплимента глубине и оригинальности своих мыслей, а отдавая должное самоконтролю и дисциплине, которые позволяли мне мыслить эффективно.
Сосредоточенность – это единственное, чем можно скомпенсировать нервное возбуждение перед заданием.
Я три раза переделываю три последние страницы отчета и аналитическую записку к нему, потому что перечитывая, нахожу все новые и новые нелепые ошибки. Это меня пугает. Обычно я очень внимателен и ошибок в работе никогда не допускаю.
Надо работать более научно. Точно. Хладнокровно. И терпеливо.
В жизни я стараюсь все делать обстоятельно. Семь раз отмерь, один отрежь – это мой принцип. Не подумав, я не влезаю ни в одно дело, каким бы привлекательным оно мне не казалось. Что для жизни, в принципе, не плохо.
В девяти случаях из десяти я – хороший парень. Верю в непротивление злу насилием, интеллигентный разговор, творческую свободу.
Но самое главное – я стараюсь выполнять свою работу как следует.
Я не курю. Не люблю кофе. Много работаю не для того, чтобы меня заметили и повысили. Мне так нравится. Всегда интересно получить результат. Я могу забыть про обед. Или не забываю, но не хочу прерывать увлекший меня процесс.
Телефонные разговоры, тексты, отчеты. Все бумажки переписаны по несколько раз, на каждой проставлен номер, номер занесен в табличку, таблички и бумажки разложены по папкам, которые в свою очередь переписаны, пронумерованы, занесены в другие таблицы и разложены по другим папкам. Я пишу, переписываю, укладываю, нумерую, снова пишу. Так до бесконечности. Потому что забочусь я не столько о себе, сколько об обществе, в котором живу.
Не раз уже я слышал в ответ на рассказ о своей работе: «Ну что ж, и этим тоже должен кто-то заниматься.»
Все идет нормально, жаловаться не на что.
Моя проблема состоит в том, что я не в состоянии целый день находиться в обществе людей, большинство из которых обычно занимает более высокие посты и ждут удобного случая поймать меня на каком-нибудь проступке. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на выяснение отношений.
Все попытки что-то изменить – кончаются или ничем, или страданиями.
«Приветик! Как дела?»
Я подавляю порыв – сразу ответить на твою SMS.
«Что случилось? Почему не отвечаешь?»
Ты не привыкла к тому, что я не отвечаю. Что ж, попробую и дальше быть сдержанным и необъяснимым.
«Я отвечаю».
– Ты любишь меня?
– Говори тише. Я слышу. Это может подождать до вечера?
– Не может. Послушай.
– Зачем ты говоришь мне такие глупости?
– Я не говорю глупости. Я говорю, что люблю тебя. Только ты – вот что важно.
– Это правда. Часть правды.
– В чем же заключается остальная часть правды?
– Угадай.
Что же еще?
Странное ощущение. Как будто вот-вот что-то должно произойти.
Вздохнув, я откладываю телефон в сторону. К чему все эти подходы? Почему бы просто не сказать, что я соскучился и очень хочу тебя видеть? Я задумываюсь. Потому что очень страшно, если ты откажешь. Поэтому иногда и начинается такое неадекватное поведение. Говорю «нет», когда хочется сказать «да». Пожимаю плечами – «не знаю», когда ответ очевиден. Ухожу, когда больше всего на свете хочется остаться.
Почему же мне так сложно пережить твой отказ? Каждый человек может быть занят. Но мое «я», моя внутренняя индивидуальность упорно борется за свое существование и не хочет воспринимать здравый смысл. Хочет доказать тебе, что мое время, нервы, настроение тоже чего‑то стоят.
3
Едва прикрываю за собой дверь, как она бросается ко мне, прижимается, дышит в лицо:
– Где ты пропадал?
– А где я должен быть?
– Я тебя ждала.
– Для чего же?
– Не скажу.
Не думать об этом. Лучше вообще ни о чём не думать. Планировать больше нечего, взвешивать больше нечего.
Красота – обман, который рано или поздно увядает. Дружба – взаимовыгодная договоренность. Доброта не вознаграждается, а зло ненаказуемо.
Я стою, обнимая ее, вдыхая ее соблазнительный женский запах.
– Сережа, тебе известно, что ты ребенок? Ты просто-напросто ребенок.
Я смешной, самовлюбленный, обидчивый, нежный, гордый, пугливый, умный, болтливый и красивый.
Мои романы всегда развивались по простому сценарию: встреча, мгновенная влюбленность и длительное разочарование.
Все бывает прекрасно, но прекрасное не вечно. Оно приходит и уходит. Пытаться удержать его – значит сделать только хуже.
Я поворачиваюсь и смотрю на нее. У нее темно-каштановые волосы до плеч. Кроме следов помады на губах – никакой косметики.
Красивой формы рот. Из-за высоких выступающих скул кажется, что у нее впалые щеки. Лицо зрелой женщины, в нем чувствуется сила.
Обеими руками Анна собирает свои густые темные волосы на затылке, словно собираясь завязать их в «конский хвост», но сразу же выпускает, так что они снова падают ей на лицо.
– Ты забавный и очень милый.
– Думаешь?
– Уверена.
Я беру ее руку в ладони и тихонько сжимаю. Ее ручка маленькая и загорелая. Она смотрит мне в глаза, ее губы приоткрываются, обнажив белые зубы.
Я наклоняюсь и целую ее. Сам не знаю зачем.
Анна смотрит на меня внимательно. Будто приглядывается.
– Понравилось?
– Обычный поцелуй. Губы как губы, понимаешь?
– Очаровательная, забавная, верная, терпеливая, красивая. И сексапильная.
– Ты случаем не заигрываешь со мной?
– Угу, – подтверждаю я, смеясь. – Доверься женской интуиции.
– А если она меня подведет?
– Тогда доверься мне.
– А можно?
– Ты такая красивая. Разве не ясно, что мне просто хочется удовлетворить свое естественное любопытство?
– Насчет чего?
– Насчет тебя. Чего же еще?
– Ну, это слишком скучно. Опять ты дразнишь меня. Я вот думаю – а ты на все способен смотреть просто?
– Всегда был таким. Слишком нетерпеливым.
– А я всегда любила тратить время зря.
Неужели я влюбляюсь? Как смешно и нелепо. Чтобы скрыть смех, я кашляю. Почему бы мне не сказать ей это.
Я так близко к Анне, что чувствую запах ее шампуня.
– Я легко смываюсь. Просто прими душ.
Не говори так, – отвечает она шепотом.
– Не веришь, что я серьезно.
Голос звучит ласково и, пожалуй, игриво.
Ты была так чутка только что, а сейчас слепа.
Неужели ты ничего не понимаешь?
Как будто на этот вопрос можно дать ответ. Но я пытаюсь. Пробормотал что-то и
не могу вспомнить, что я тогда сказал.
– Что я делаю, – немедленно спохватывается она. – Еще подумаешь, что я издеваюсь над тобой.
Анна протягивает руку и гладит меня по щеке.
Достаточно взгляда. Она знала, что хочу я. Я знал, что хочет она.
– В последнее время я только о тебе и думаю. Но нравиться – это другое. У меня нет времени на то, чтобы ты мне нравилась. Ты находишь эту историю забавной? Меня это не удивляет. Конечно, ты думаешь, что я влюбился.
Свобода и одиночество. Но нет, на этот раз я не убегу.
– Ты вспотел, – говорит она.
– Сегодня жарко.
– Ты весь мокрый.
– Это все рубашка. Синтетика.
– Тебе жарко? Ты весь красный.
– А ты на улице была? Жара дикая.
Так трудно сосредоточиться.
– Анна, я хочу рассказать тебе кое-что. Ты просто сиди и слушай. Я хочу тебе кое-что рассказать, и я хочу, чтобы ты просто сидела и слушала, и ничего не говорила. Могу я говорить откровенно?
– А это обязательно? Ну, это слишком скучно!
– Опять ты дразнишь меня. Неужели для тебя все так просто?
– В твоем случае – да.
– Мне нечего на это ответить.
– Ты и не должен.
Возможно, я сам виноват. Возможно, да.
Она смеется. Это хороший знак. Значит, я еще что-то могу. Я вроде бы взял верный тон.
– Хороший был день?
– Обычный.
– Ты не любишь свою работу? – Мужчины просто обожают, когда им задают такие вопросы.
– Я хорошо ее делаю.
– Но?
– Нет, я ее не люблю.
– Хороший ответ.
– Я тоже так подумал.– Мне не хватает решимости – и она это знает.
– Ты очень глупый. Разве ты не знаешь, что быть таким глупым опасно?
– Может, я вовсе не такой ужи глупый. Может, я просто притворяюсь.
– Ты хороший.
– Не всегда. И не со всеми.
– Это не самое главное.
– Я надеюсь.
Может, это не доброта. Может, эгоизм.
– Я знаю, что могу быть ужасно нудным. Но ты ведь дашь мне шанс все исправить?
Мы – это всего лишь наши воспоминания. Нелегко об этом писать. Во мне что‑то сломалось.
– Не хочешь поесть? Давай поедим.
– Не знаю. Не уверен, что хочу.
– Зато я хочу.
– Идем на кухню. Салатики какие-то. Еще мясо было.
Когда она ставит передо мной чашку, я сижу в каком-то отупении. Я в том состоянии, когда человек думает вроде бы обо всем, а на самом деле ни о чем.
– Тебя что-то беспокоит?
– Почему ты так думаешь?
– Ты слишком много размышляешь.
– Ты знаешь, что делать дальше?
– Да знаю. Ничего такого, с чем я не справлюсь сама.
– Думаешь это сработает? Почему ты так ведешь себя со мной?
– Разве тебе никогда не говорили, что нельзя расстраивать того, кто готовит тебе еду?
Я помню всякие мелочи. Дурацкие, неинтересные подробности.
Она такая же, как всегда. Однако я чувствую разницу. Появилось напряжение, которое возникает в тех случаях, когда человек хочет что‑то сказать или сделать, но не знает, с чего начать. Возможно, она тоже ощущает во мне эту напряженность. Возможно, мы оба чувствуем напряженность друг в друге.
– Что-то не так?
– Нет-нет, все в порядке.
– Скажи, что ты меня любишь.
– Конечно люблю.
– Нет, не так. Что означает эта улыбка? Тебе хорошо?
– Лучше не бывает.
– Ты уверена?
– Без вариантов.
– Что случилось?
– Ничего.
– Правда ничего? А на лице написано, что случилось, – отвечаю я и провожу пальцем по ее загорелому лбу.
Она лежит на животе, игриво болтая ножками. Безумно сексуальна. Нахмурила брови, прикусила нижнюю губу. Сосредоточена.
Временами зрелище всей этой красоты приводит меня в экстаз.
Мы счастливы в настоящем, здесь и сейчас. Не смотрим в прошлое, не заглядываем в будущее. Держим друг друга за руки. Находим друг для друга время. Находим его, несмотря на всю занятость. Разговариваем друг с другом. Я засыпал под звуки ее голоса.
– Ты надо мной смеешься.
– Прости, – она наклоняется ко мне. – Я тебя слушаю. Видишь?
Рот у нее мягкий и чувственный. Нижняя губа была слегка шершавая и потрескавшаяся.
– Если ты понимаешь, о чем я говорю, тихонько кивни.
Мне стало как-то не по себе. Она просто давит на меня, и я никуда не могу деться из-под этого пресса. Я стараюсь скрыть разочарование.
– Ты женщина с принципами?
– Это кажется тебе противоестественным? Ты придаешь пустякам слишком большое значение.
– Как жаль.
– Чего тебе жаль?
– Много чего.
– А прямо сейчас – о чем ты жалеешь?
– Трудно объяснить. Да и не имеет значения.
– Для меня имеет. Объясни.
– За свою жизнь я встречал множество лгунов – как мужчин, так и женщин. Но никогда еще не влюблялся в лгунью.
– Это глупо, – сердито сказала она. – Невероятно глупо. Зачем тебе это надо?
– Я хочу понять, что со мной происходит.
– Зачем?
– Просто не способен справиться со всем этим.
– Может и так.
– Чудовище ты мое.
Мы целуемся долго, не отрываясь друг от друга, не разнимая губ.
Что со мной? Я теряю себя или обретаю нечто такое, что потерял раньше? Я делаю паузу, стараясь обрести контроль над ликованием, все возрастающим во мне.
– Не люблю неясностей, – мой голос кажется странным даже мне самому.
– А ты забавный.
– Старюсь.
Я чувствую, что краснею. Мы уже встречались три раза, но близости между нами еще не было. До сих пор наши отношения были основаны на взаимном непонимании.
– Помочь тебе? – спрашивает она тихо. – Хочешь остаться ночевать?
– Придвигайся ближе, – прошу я.
Она подчиняется, подоткнув плед вокруг ног, чтобы он не свалился.
– Ближе, – повторяю я. Она качает головой.
– Я вижу по твоим глазам, что, если ближе, ты меня сразу схватишь.
Я киваю в знак согласия.
– Я просто практичен.
– Что это значит?
– Ты что, неважно себя чувствуешь?
– Я просто немного устала. Я действительно устала. Это так утомительно – бегать вверх-вниз по лестнице.
– А почему тебе пришлось бегать по лестнице?
– Мне надавали кучу поручений. Перестань так на меня смотреть.
– Как?
– Сам знаешь. Так, как будто ты хочешь, чтобы я тебя поцеловала.
– Но я действительно этого хочу.
– Хочешь, чтобы я тебя раздела?
– Нет. Подожди немного. Если меня сейчас раздеть, я начну торопиться и все испорчу. Пусть у нас все будет идеально.
– А если ты будешь все делать слишком быстро, это неправильно?
Она начинает гладить мою грудь.
– Перестань меня искушать.
– Я тебя не искушаю, а успокаиваю.
– Тебе нравится это. Ты можешь представить, что я сейчас чувствую?
Анна выгибается мне навстречу.
– В основном, – говорит она, улыбаясь. – Тише, не вцепляйся мне в плечо.
– Ты довольна?
– Во всяком случае, я так себе внушаю.
– Не дразни меня.
– Я хочу.
– Спокойно.
– Пожалуйста.
– Подожди немножко.
– Я хочу сейчас, – мне все время кажется, что я слишком много говорю о любви. – Ты такая красивая в одних голубых трусиках.
– У меня есть и других цветов.
– Но без трусиков лучше.
– Ладно.
Я привлекаю к себе женщину с детскими глазами и очень осторожно целую.
– Не так.
– А как?
– Ты знаешь.
– Мне нравится ход твоих мыслей.
– Неостроумно.
– Я и не стремился к остроумию. Просто сказал правду. Зачем скрывать?
– Что ты подумал, когда увидел меня?
– Честно?
– Честно.
– Ты хорошо себя ведешь.
– Вот видишь, еще одна причина встречаться со мной.
– Ты романтик.
– Ничего подобного.
– Да-да, ты романтик. Притворяешься, что это не так, но на самом деле так оно и есть. Я должна была бы удивиться, но почему-то не удивлена. Ты меня любишь?
– Само собой.
– Это не ответ.
– Нормальный ответ.
– Когда любят, так и говорят: «люблю».
– Все любят по-разному.
– Любят, может быть, и по-разному, только название у этого процесса одно. Кроме слова «люблю», другого не придумали.
– Но мы знакомы всего четыре дня.
– Два дня или два года. Какая разница?
– Конечно, есть разница!
– Из‑за всего этого я испытываю некоторую неловкость, – с грустью признается Анна.
– Из‑за чего «этого»?
– Тебя это удивляет?
– Я действительно удивлен.
– Пожалуйста, не проси меня ни о чем, потому что мне не хочется тебе отказывать.
– Тогда не отказывай.
– Ты всегда так искренен?
– Просто до безобразия.
– Я рада, что ты не обманщик. Обожаю открытых людей.
– Не пойму, о чем ты.
– О том, что такие, как ты – настоящая беда. Я чувствую себя какой-то беззащитной.
– Перед чувствами?
– Да, правила игры внезапно изменились.
– Не прикидывайся скромницей.
– Тебе не нравятся скромницы?
– Мне нравишься ты. Я не сказал ничего лишнего?
– Абсолютно ничего. Ты льстишь мне сверх меры.
Я чувствую, что она нервничает, а мне этого не хочется. Мне нравится, как она улыбается, смеется, ведет себя раскованно.
Мы много говорим, больше чувствуем.
– Как ты себя ведешь?
– А что я не так делаю?
– Ты находишь это забавным? Меня это не удивляет. Конечно, ты думаешь, что я влюбилась, ведь думаешь?
Я притягиваю ее к себе. Я прижимаю ее губы к своим. Она обвивает руками мою шею и сдавливает меня в объятиях. Мы целуемся с открытыми глазами, вглядываясь друг другу в зрачки. Языки пробуют друг друга на вкус.
– Веди себя прилично, – шепчет она.
Кто скажет, что я кривлю душой?
– Я люблю тебя, – добавляю я, трогая языком ее розовый сосок, и тело отзывается на мои ласки. – Ты такая вкусная, – продолжаю я, а руки ведут свое исследование. – Такая нежная, гладкая и невыразимо сладкая!
– Сережа…
– Молчи, – тихо командую я, приближаю свой рот к ее рту, и под натиском моих губ у нее не остается сил возражать.
Когда я отпускаю ее губы, она едва дышит, а я смотрю на нее не отрываясь.
С того вечера мы стали встречаться, мы занимались любовью, и мало-помалу я начал осознавать, что наша связь становилась все теснее.
В любви становишься чуточку эгоистом.
Мною овладело безразличие, и то же время все чувства были обострены. Я отчетливо видел завитки ее волос около уха и вдыхал сладковатый аромат ее духов. Мне казалось, что я могу угадать ее следующий жести слова.
Каждая женщина представляет собой загадку. Но чаще разрешение этой загадки не приносит иного удовлетворения, кроме сознания, что загадка разрешена. Женская тайна представляет из себя искусно приукрашенный фасад, за которым нет ничего интересного.
И как мне ни больно, я понимаю, что это правда.
Я до сих пор не вышла замуж, говорила она, потому что, как мне кажется, не встретила подходящего человека.
Она обладала редким в наши дни чувством меры, здравым смыслом. Она умела отвергнуть то, что ей не подходило и улавливала малейшее притворство.
Анна никогда особо не распространялась насчет своей истории с тем человеком, который оставил ее незадолго до того, как она встретила меня. Она сказала, что встречалась с женатым мужчиной и что у него были дети. Вот и все.
4
У меня невзрачная, незапоминающаяся внешность. Средний рост. Средний вес. Меня можно перепутать с кем угодно. Меня невозможно запомнить. У меня нет родинок, бородавок или шрамов. У меня тонкие губы, ничем не примечательный нос, тусклые волосы, маленькие, невыразительные глаза.
Меня убедили менять автомобиль каждые три года, а процессор компьютера каждые полгода. Я принимаю биодобавки и витаминные комплексы. Очень важно, чтобы мои часы и парфюмерия были дорогими.
Я всегда стараюсь расположиться поближе к сцене, чтобы послушать безголосых и бездарных, но «раскрученных» артистов. Я очень старательно слежу за результатами «российских футбольных клубов», состоящих из хорошо оплачиваемых чернокожих.
Я начинаю постоянно испытывать психологический дискомфорт, оттого что я русский. Раньше мне не приходили в голову подобные мысли.
Я отгоняю от себя такие мысли, чувствуя их опасность для своего душевного состояния. В последние дни я несколько раз находился на грани паники – а один или два раза даже переступил эту грань. Паническое чувство не конструктивно. Выйдя из этого душевного состояния, я чувствую себя еще более несчастным.
Человеческая жизнь – сплошная агония. Смерть постоянно следует вместе с человеком.
Все эти размышления лишь пустая трата времени и сил. Отрицательные эмоции накапливаются, становятся сильнее и мрачнее. Состояние у меня крайне напряженное. Иногда кажется, что достаточно какого-нибудь толчка.
Нужно взять себя в руки. Собраться. Вести себя, как взрослый человек. Этот способ требует времени и терпения, не гарантируя при этом успеха.
Можно сказать проще: я неудачник. Так считают все. Я тоже. Я гоню воспоминания прочь. Глаза пересохли – я моргаю. Делаю рваный вдох. Я снова я. Я – никто.
Откровение. Мало кто может вынести такую реальность.
С родными я общаюсь по телефону. Мы почти не видимся лично. А когда встречаемся, то возникает ощущение, как будто присутствует только часть нашего сознания. И от общения всегда возникает ощущение половинчатости.
Ничего не читаю, не интересуюсь политикой. Мне не нравится реклама. Ненавистны абсолютно все глянцевые обложки.
Я всегда был беспокойным и никогда ничем не удовлетворялся. Ни в чем не хочу половины – не могу позволить себе такую роскошь. За все, что мне хочется приходится ожесточенно бороться. Я не знаю, как мне жить. Я не знаю, как вообще нужно жить. Знаю лишь, как живу я. Жду мудрости, все еще жду. Может, пройдет еще много времени. Я живу в тени своей собственной жизни.
Я хочу идти на работу, хочу вести подсчеты, звонить по телефону. Мне необходимо расположиться за рабочим столом. Мне кажется, что я не выполняю свой долг.
Все слишком просто: можно даже начертить кривую зависимости моего настроения от звонков Анны и наших встреч. Кривая резко пошла вниз, и с этим надо было что‑то делать.
5
Сегодня я встаю, как обычно по будням – с рассветом.
Открываю глаза и я уже проснулся. Сажусь на кровати, обхватываю колени руками.
Глубоко дышу, терплю. Приступ надо переждать. Успокоить себя, отвлечься, вспомнить что-нибудь хорошее. Подождать – нервы сами придут в равновесие. Но пока мне очень страшно. Пытаться успокоиться, уговорить себя бесполезно. Весь сжат, напряжен. Едва удерживаю контроль.
Я встаю. С трудом дохожу до кухни.
Готовлю чай и, вливаю в себя обжигающую жидкость, прислушиваюсь к собственным ощущениям. Действительно становилось лучше.
Спать совсем не хочется. Я включаю компьютер и открываю свои записи.
Нужно спешить, одеваться, торопливо завтракать.
6
Что же делает работу желанной, любимой, родной – духовный рост, становление личности?
Немногословен. Много работаю. Свою роль знаю назубок, но одна мысль не дает покоя – смогу ли доиграть ее до конца.
Но неужели все, что мы делаем, должно иметь практическую цель? Разве вся наша жизнь – только обязанности?
Мне хочется хоть что-нибудь понять. Еще недавно мне казалось, что самое главное – это выиграть соревнование в потреблении. Бесконфликтный капитализм. Жрать, жрать, жрать. Пусть каждый жрет сколько сможет, и проблема «быть или не быть» потеряет всякий смысл.
Я гоню от себя эту мысль, а она приходит. Заполняю чем-то свою жизнь, а она приходит: зачем я живу?
Я притворяюсь, что я есть.
Лицедействую, делаю вид, что я – один из них и озвучиваю их мысли. Ужасно, что все мы, как зомби. Смотрите, говорю, я тоже об этом знаю, я точно в таком же положении, как и вы.
Эти люди не признают ни доводов, ни мировых законов. Они признают только силу.
Но они и очень хитры. Любой из нас осознает свое положение.
Я не умею мечтать. Живу настоящим. Для меня не существует «было» и «будет». Для меня существует «здесь» и «сейчас». Живу одним днем. Что будет дальше, покажет время.
Мирюсь с каждой совершенной ошибкой, каждой упущенной возможностью, каждым невыполненным обещанием.
Мое существование вряд ли преисполнено большого смысла. Даже если это правда. Я не ищу себе оправданий и никогда не искал.
Все мысли держу при себе. Если и злюсь, то воздерживаюсь от обвинений.
Я помню то время, когда не имело значения, день или ночь. Все было ново, свежо, интересно. Что же изменилось? Когда все надоело и стало утомлять?
В системе все расписано по пунктам и практически все ясно и понятно. С чувствами совершенно противоположная ситуация. Никогда не знаешь, куда тебя заведут собственные желания.
Хуже всего то, что я окружен стеной непонимания. Точнее, нежелания понять. Приоткрывая свою душу, я рискую стать объектом всеобщих насмешек. Хочу я того или нет, моя жизнь полна постоянными конфликтами, скрытыми и явными.
Я уверен, что в конечном счете все одиноки и любой контакт между людьми, каким бы длительным и глубоким он ни был, всего лишь иллюзия.
А вокруг люди, которые живут совсем по-другому.
Материальная благополучие – это основа. Быть бедным и унылым не модно и стыдно.
Я только недавно это понял.
Мне двадцать шесть лет. Ситуация у меня под контролем. Я не делаю ничего плохого.
Так я говорю себе. Повторяю опять и опять.
Я думаю: как мало нужно, чтобы казаться другим.
Приспосабливаться. Приспосабливаться. Приспосабливаться.
Я представитель большой части нового поколения. Возможно, что даже и символ. Что возникает перед глазами, когда думаешь о своем поколении?
Я красивый, я сильный, я умный, я добрый. Я сам все это открыл.
Я упрямый. Если очень стараться, то добьешься всего. Занудно, но верно.
Сдаваться я не собираюсь. Уверен, у меня все получится.
Я надеюсь. Несмотря ни на что. Это сильно поднимает мою самооценку.
Безумные желания всегда следует удовлетворять. «Sapere Aude», «Посмей быть мудрым».
Если я что-то вбил себе в голову – это навсегда.
Постоянно разрываюсь между тягой к тому, что хочу, и необходимостью быть хорошим. Все мы живем такой жизнью.
Если у тебя нет настоящего, нужно заранее позаботиться о будущем.
Мимо проходят годы, люди, ненависть, любовь. Все проходит мимо. Остается только непередаваемый ужас жизни.
Мой мозг прекрасно обходится без интеллекта. Я обречен, теперь я это знаю.
Чем больше отдаешь, тем больше получаешь взамен. Некоторые все отдают и ничего не получают.
Я всегда казался себе человеком чувствительным. Легко перехожу от одного настроения к другому.
Какой-то настойчивый звук отвлекал меня, не дает сосредоточиться.
Без четверти три я вынужден признаться самому себе, что сегодня я не способен ни работать, ни общаться с коллегами, которые слишком громко и слишком много обсуждали произошедшее вчера.
Голова раскалывалась. Зачем набрали такой большой штат? Здесь явный излишек народа.
В компании живых слишком шумно. Вот в чем проблема. Одна из проблем.
По правде говоря, люди для них – дерьмо. Они рассматривают их, как сырье. Это единственный известный им подход. Они глупы.
Я знаю людей, которые удивляются, когда я так говорю. Они смотрят на меня странно, пробуя понять. Я редко утруждаю себя объяснениями.
Все совершенно бессмысленно и бесперспективно, но я упорно цепляюсь. Снова и снова. Несмотря на то, что реальность уже расползается, разваливается под собственной тяжестью.
Я смотрю в окно, как дождь барабанит по согнутым спинам прохожих и думаю, что жизнь – это бесконечное лавирование между лужами.
Дни становятся все более серыми, а настроение все более черным. Я ищу и не нахожу.
Я даже усмехнулся собственным мыслям. Еще немного – и можно будет разрыдаться от умиления.
А может быть, я потерял способность смеяться.
Никогда я не был особенно зависим от окружающих, от чужого мнения. Хотя нет, был до недавнего времени, пусть и незначительно.
Может случиться все, что угодно, думал я.
Меня называют несдержанным, честолюбивым, циничным. Иногда трусливым и глупым.
Но это не важно. Я их устраиваю. Они мечтают пригвоздить меня к стене.
Я же, зеленый от зависти, сижу в углу и чувствую себя плебеем. Работа перестает меня вдохновлять. Сумею ли я вернуть прежние ощущения? Хочу ли я этого?
Все вокруг делают деньги. Или пытаются их делать.
У каждого человека наступает такой период, когда жизнь начинает казаться тоскливой, потому что оглядываться на все упущенные возможности слишком болезненно, а менять что-то нет ни сил, ни времени.
Я ненавижу свою работу. Можно сказать, презираю. Так что мысль о ее потере не сводит меня сума. С другой стороны, состояния в банке у меня нет.
Думать действительно вредно.
Так дальше продолжаться не может. Хватит страдать и скулить.
Минут двадцать я пребывал в таком состоянии: взгляд устремлен на колонки цифр, а в голове ни единой мысли.
Тот самый день, когда я ощущаю, что теряю время.
Так сложилось, что я утратил веру во всесилие красоты и гармонии. Вот что получается, когда влезаешь в чужой лабиринт.
Все звуки вокруг сливаются в один сплошной гул. Ожидание опустошает меня.
Я только улыбаюсь. Я не хочу скандалов.
Если мне удастся это понять, я найду выход из тупика и начну новую страницу своей жизни. Это очень непростое решение.
А вот от чего мне особенно тошно: все думают, что могли бы прожить мою жизнь лучше меня.
Я верю, что у меня самые заурядные проблемы, и это меня спасает.
Я живу внутри себя и почти не выхожу наружу.
Мне кажется, в этом мире я знаю только одно. Правда не делает тебя свободным. Правда не спасает, не примиряет с собой.
Это становится невозможно терпеть. Нужно что-то сделать.
Я говорю себе, что это правда, – не могу поверить.
Моя беда в том, что я не умею ждать. Не умею день за днем отдаляться от неприятных переживаний. Я чувствую, что зря трачу время. Я не умею ждать. Я должен научиться этому.
Что же случилось со мной? Я всегда был сильным. И решительным.
Я понимаю, что сам был во всем виноват. Иногда мне кажется, что весь мир – против меня. Иногда это оказывается не так. Но чаще он все-таки – против.
Просто сказать, сложно выполнить. Если ты уязвим, то окружающие не могут удержаться, чтобы не сделать тебе больно. Если ты уязвим, то боль воспринимается как закономерность.
Мнительность – лишь патологическая форма бдительности.
Мы ненавидим друг друга. Боимся. Мы следим за передвижениями соперника. Съедаем одного за другим. Это называется «конкуренция».
Не расслабляйся, держи удар.
Вот такими я их изобразил. Какие есть.
Большинство из них искренне рады такому положению. Для них этот замкнутый круг не ловушка. Следование естественному ходу событий, круговорот жизни. Они не протестуют.
Я не разубеждаю их в этом. Со временем разубедятся сами. Хоть бы раз я мог услышать что-то оригинальное.
Я зажат, напряжен. И лицо соответствующее. Но следует помнить, что нельзя быть слишком жадным, надо делать надежные интервалы. Зачем идти по сложному пути, если можно выбрать простой?
Современный мир избавляет человека от необходимости мыслить. Мысли нам заменяют правила, собственное мнение – стереотипы, желания – рекламные ролики. Все уже придумано, разложено по своим местам. Не думай, а слушай, смотри и запоминай. О тебе уже позаботились.
Я доволен. Главное – не сомневаться в своих силах. Я знаю, что у меня все получится.
Забавно, как из маленьких событий складывается жизнь. Пора двигаться дальше.
Я живу взаймы. Это банально. Я должен сохранять спокойствие. Я должен оставаться верен своему плану, хотя он меняется каждую минуту. Я должен двигаться вверх по служебной лестнице. Расти. Повышать квалификацию. Именно в этом случае я приобрету значимость.
Когда я об этом думаю, то моя работа начинает мне нравиться еще больше. Она похожа на спорт.
Беда в том, что я лишком долго анализирую каждую ситуацию. Я не могу воспринимать реальность такой, какая она в действительности.
Я приношу своей деятельностью доход работодателю и на зарплату поддерживаю свое существование. Коплю деньги, трачу их на поездки в дальние страны – чтобы мир посмотреть. Трачу на одежду, чтобы себя показать. Этого достаточно для осмысленной жизни члена общества потребителей.
Говорят, чтобы что-то начало происходить, надо перестать этого хотеть. Я жду. Очень стараюсь быть терпеливым. Мораль: будь готов приспосабливаться. Рано или поздно платить по счетам придется каждому. Не все понимают.
Мечта раба: рынок, где можно купить себе господина. Я не считаю это недостатком. Так я создан, и мне безразлично, если другие созданы иначе.
Уничтожение собственного «я» и попытка за счет этого преодолеть свое бессилие. Злость, обида, досада. Жалость к себе.
Откуда тоска и уверенность, что в жизни уже не случится ничего хорошего? Что кроме будней и болезней в старости, меня больше не ждет ничего?
Это только мои размышления.
День как день, похож на многие другие. Откуда я могу знать, что впоследствии все пустяки и мелочи, которыми я занимаюсь – все будет собрано в одно целое.
7
Я стучу. Дверь открывается, и, думаю, я никогда не забуду лица, которое увидел в проеме. Я передумал и перечувствовал все на свете, прежде чем увидеть его. Я чувствую, что мой бешеный пульс понемногу падает.
– Ты чудо, – негромко говорю я и протягиваю букет красных роз.
– Спасибо. Проходи. Я так устала сегодня. У меня был тяжелый день.
– Я помогу тебе расслабиться. С тобой все в порядке?
– Да, я, наверное, просто устала. Хотя совершенно непонятно, как можно устать, сидя несколько часов на одном месте, абсолютно ничего не делая. Чуть‑чуть переигрываю, да?
– Да, думаю – самую малость.
Под моим взглядом она виновато улыбается.
– Я все испортила, да?
– Есть немного. А тебе это так важно? Я имею в виду мое мнение, – осторожно уточняю я.
– Да, очень важно.
– Не смеши меня.
– Что же тут смешного?
– Ты очень тактична.
– Тактична?
Она стоит, уставившись в окно. Как будто я – нечто настолько несущественное, что и замечать не стоит, разве только по крайней необходимости.
– Вспоминаешь что‑нибудь забавное?
– Что? Так, ничего особенного. Просто думала.
– Так, может, расскажешь, что стряслось?
– Хотела выйти на улицу. Но дальше двери не получилось.
– Ну, уже кое-что.
– Ага.
– Для начала неплохо.
– Что ты хочешь?
– Вина.
– Мне не трудно приготовить тебе что-нибудь. Скажи только, чего ты хочешь.
– Правда, ничего. Только вино.
– Садись. Я налью. Ты просто ужасен. Ужасен.
– Ты ведь все равно меня любишь? Или нет?
– Конечно, да.
– Я хотел сделать тебе комплимент.
– Тогда – спасибо. Если хочешь, можешь устроиться и поудобнее. Ты, главное, не стесняйся.
– Мне и так удобно.
– Мне нравятся застенчивые.
Наши взгляды встречаются, и в ее глазах мелькает что-то прежнее.
И тут я, словно издалека, слышу собственный голос:
– Не понимаю, о чем ты говоришь. Ты злишься на меня?
– Вовсе нет.
– Злишься, злишься. Это хотя бы честно.
– Не будь таким бестолковым.
– Что это должно значить?
– Ничего. Абсолютно ничего.
Я лишь постепенно понимаю, что не все в жизни математика. Но кое-что на свете никогда не меняется.
Анна сидит за столом, пощипывает подбородок, хмурится. Она замечает:
– Не думаю, что я себе очень нравлюсь в данный момент.
– И мне ты не нравишься, и я сам себе не нравлюсь. Но нам обоим все это вообще-то по-настоящему не нравится, так зачем же утруждаться нелюбовью к самим себе?
Я смотрю на часы. Я встаю и начинаю ходить взад и вперед, топая ногами, растирая руки и похлопывая себя по телу.
– Ты неисправим!
– Я не то хотел сказать.
– А теперь ты просто ужасен!
– Ну и нечего так злиться из-за этого.
– Да я и не злюсь вовсе. Просто указываю тебе кое на что – для твоей же пользы.
– Не остроумно, дешево и совсем по-детски.
– Обожаю, когда ты притворяешься сердитым.
– Меня это вовсе не удивляет.
– Если ты хоть на миг вообразил себе, что это тебе так вот сойдет. Я не хочу… если ты будешь продолжать на меня злиться.
– Я уже не злюсь.
Правда жизни заключается в том, что с каждым годом каждый из нас уходит все дальше и дальше от той сущности, с которой все мы были рождены внутри себя.
– Что такое? – интересуюсь я. – Чего ты хочешь?
– Ты знаешь.
Я чувствую, как в ее тоне промелькнули едва уловимые жесткие нотки.
Было совершенно ясно: последнее слово остается за ней. Чувство жалости к себе – не лучшее состояние для человека. Я не знал почему, но эта мысль крепко засела у меня в голове.
Я говорю:
– Я не хочу ругаться.
– Мы ничего не можем с собой поделать.
– Что с тобой? Посмотри на себя, с тобой явно что-то творится.
– Спокойно. – Ее взгляд странный. – Ты разнервничался.
– Это все из‑за тебя. Мне нравится быть рядом с тобой, – произношу я, словно защищаясь. – Разве это так плохо?
– Нет.
– Так в чем же дело?
– Интересно, скольким женщинам ты уже все это говорил.
– Никому. Только тебе. – Что это с ней? Ревность или что‑то другое? – думаю я.
Мне неприятен ее тон, словно она сомневается во мне. Все внутри болезненно сжимается.
– Ты сегодня не похожа на себя.
– Я просто очень устала. Я не хотела тебя обидеть.
– Давай не будем усложнять ситуацию. Что между нами поменялось?
– Ничего. Между нами ничего не изменилось.
– Бедная моя, – говорю я, крепко прижимаю ее к себе и, чтобы хоть как-то успокоить, начинаю гладить по спине. – Слишком много мыслей в голове?
– Боюсь, что так.
Ее лицо приобретает страдальческое выражение. Я приглаживаю ей волосы и заправляю их за ухо. Потом снова касаюсь ее щеки.
– Если ты все объяснишь, не сомневаюсь, я пойму правильно.
– Не думаю. Я и сама ничего не понимаю.
– А ведь тебе нравится, когда я на тебя смотрю. Женщина-тайна. Ты не очень любишь отвечать на вопросы.
– Я просто не люблю говорить о себе.
– Мне не хватало тебя.
– Это было не так уж долго.
– Мне казалось, это была вечность.
– Я не хочу об этом говорить.
– Почему?
– Ты торопишься.
– Должен пройти какой-то определенный срок?
– Трудно сказать. Отодвинься, пожалуйста, в сторону. Мне трудно дышать.
– Что-то в последнее время ты стала слишком чувствительной.
– Я не хотела обидеть тебя. Давай забудем об этом?
– И как такую тебя любить? Я же тебя люблю. Хоть ты в это и не веришь.
Я не настаиваю, чтобы она рассказала всю правду. Я знаю, что рано или поздно она мне все расскажет. Кроме того, я уже услышал достаточно много для одного дня.
Как стена между нами, но меня это не огорчает.
Она продолжает смотреть перед собой ничего не выражающим взглядом.
Я не могу с этим бороться. Я не могу двинуться, отвернуться, ответить.
Анна нервничала и извинялась за то, что бросила меня. Сам я так не считал. Мне представлялось, что пострадавшая сторона именно она.
– Что‑то происходит, – говорю я и пристально вглядываюсь в нее. – Что происходит?
– Ничего, – отвечает она.
– Ты могла бы сказать что‑нибудь приятное.
– Я себя приятно не чувствую.
– Черт возьми, Анюта! Что я должен сказать? Что ты права, а я виноват? Что именно ты хочешь услышать?
Она медленно поворачивается и смотрит на меня.
– Для начала подходит.
– Знакомства с тобой хватило, чтобы понять: я теряю свою свободу. Не сердце, не голову. Свободу быть собой, когда тебя нет рядом. Терпеть не могу, когда ты знаешь, что делается у меня в голове. Не думаю, что это очень смешно, Анна, – я стараюсь, чтобы голос звучал спокойно.
– И не должно быть. – Притворная улыбка растягивает ее губы.
Она смотрит на меня. Через несколько мгновений облизывает пересохшие губы.
– Но ты не можешь говорить это серьезно?! – Снова появляется улыбка, но так же быстро пропадает.
– Не могу?
– Как все глупо, – говорит она с притворной серьезностью. – Но мило.
Такой ответ может означать все, что угодно.
Господи, я должен мыслить трезво и логично. А что еще я могу придумать? Больше ничего подходящего в голову не приходит.
Я чувствую, она и играет, и не играет. В такие минуты она сначала улыбается мне в ответ, а потом быстро меняет тему разговора. Кажется, в такие минуты ее личность раздваивается. Это не имеет никакого отношения к той простоте и легкости, которую мы испытывали, когда были вместе раньше.
– Ох, какой же ты глупый, я ж говорила тебе, ты ничего не понимаешь.
Наши глаза встречаются, и она фыркает от смеха. Она опять смеется. Потом она берет все под контроль и сидит насупившись. И так, как будто этот ведущий подрывную работу смех и вовсе не звучал, она вздыхает глубоко и говорит:
– Так странно, странно себя чувствую.
Я сразу понял, что ее агрессивность прошла.
– Мне так стыдно, – сказала она. – Tы слушаешь, да? Это очень важно для меня, правда. Надеюсь, что не вызвала у тебя антипатии.
– Вовсе нет, – качаю я головой.
– Все, что я делала эти годы, – это делала свою клетку повыше и попросторнее. У каждого из нас своя клетка.
– У меня нет, – говорю я убежденно.
– Тогда ты счастливый человек. Ты не сердишься на меня?
– За что?
– Ну, не знаю. Мне кажется, что я тебя использую.
Я опять чувствую, как ей одиноко.
– В этом нет ничего смешного!
– Конечно, нет.
– Тогда прекрати смеяться.
– А что тебе мешает?
Она выглядит очень озадаченно и кажется мне глупой, потому что ничего не понимает. Я вижу, как она старается подобрать слова и, так и не высказав их, отбрасывает как непригодные.
Я чувствую себя так, словно мне нанесли, и сделали это преднамеренно, один за другим несколько ударов, нацеленных куда-то прямо в грудь. От этих ударов мне так больно, что я задыхаюсь, почти готов хватать воздух ртом.
Отвернувшись от меня, Анна какое-то время смотрит в окно, а потом начинает говорить сама. Она умеет, когда задается такой целью, быть жесткой, злой.
Я склоняю голову набок, как бы в знак подтверждения, пытаясь тем самым дать ей понять, чтобы она продолжала. Если кто-то спрашивал у меня совета, то вряд ли извлекал из него много пользы. Можно все делать по-своему. Можно. Но я уже научился бояться.
– Ты понимаешь, о чем я?
– Пожалуй, нет. – Я смотрю на нее, не мигая, чтобы на глаза не навернулись предательские слезы. – Я тебя нисколечко не понимаю.
Я чувствую, что мне задан вопрос-ловушка. И не знаю, как ответить.
Анна улыбается. Кривая циничная усмешка.
Придется идти на компромисс. Компромиссов я не люблю.
На миг меня охватывает бешенство – мне вдруг показалось, что она обдуманно и намеренно загоняла меня в угол.
Я оценивающе смотрю на нее, склонив голову набок.
– Что ты на меня уставился? – говорит она раздраженно.
– Пытаюсь понять, бываешь ли ты хоть когда‑нибудь мягкой.
– Это тебе зачем?
Протяжно вздохнув, я признаюсь:
– Понятия не имею.
Чувствуя раздражение и некоторую потерянность, она капризно добавляет:
– Перестань маячить перед глазами, меня это нервирует.
– Тебя нервирует все, – говорю я, как бы подводя черту.
Слишком хорошо зная, что отрицать мои слова бесполезно, она язвительно соглашается:
– Как это верно.
Если бы у меня был небольшой резиновый мячик-антистресс, я с удовольствием помял бы его в руках, чтобы снять напряжение. Но поскольку его у меня не оказалось, я довольствуюсь тем, что принялся барабанить пальцами по столу.
– Извини, я слишком была резка с тобой, – говорит Анна, внимательно заглядывая мне в глаза.
– Не имеет значения, – я отворачиваюсь.
– Нет, имеет, – отвечает она серьезно.
После минутного молчания снова говорит:
– Извини меня, я не должна была так с тобой разговаривать.
Теперь пришла моя очередь промолчать.
Анна берет меня за руку и спрашивает:
– Ты сердишься на меня?
Голос был почти умоляющий, и мне пришлось вежливо ответить:
– Конечно, нет. С чего бы мне сердиться?
– Никто для меня не значит столько, сколько ты. Я никогда не смогу с тобой расстаться.
– Как я могу тебе поверить? – спрашиваю я сердито.
– Должен поверить. Скажи, что ты любишь меня.
– Я уже говорил.
– Скажи еще раз.
И я знаю, что это означает.
– Какая ты сегодня странная.
– Не смотри на меня так.
– Стараюсь.
Я хочу увидеть, что будет дальше. В этом правда. Я хочу ее попытать, выяснить, разузнать то, другое. Удовлетворить свое любопытство и успокоиться.
У меня ничего не получается. Мне стыдно до отчаяния, стыдно, что я заперт в Анне, в ужасах этого маленького незначительного животного. Я повторяю и повторяю, обращаясь к самому себе: «Там, снаружи, мир, а меня это так мало волнует».
Раньше я не понимал, какая это ценность – просто быть собой, без оглядки на окружающих.
Она слишком хорошо меня знает. Я ненавижу, когда она заставляет меня так чувствовать.
Лицо у нее довольное, аж противно.
Я отпиваю вина.
– Мне давно уже не было так хорошо.
У меня нет ощущения, что я делаю что-то неправильно.
– Сережа. Что ты делаешь?
– Хорошо провожу время.
Я встаю, подхожу к ней, поднимаю ее с кресла и прижимаю к себе. Она не отпихивает меня. Анна умеет напустить на себя равнодушную холодность. Она не дает мне никаких шансов.
Может, все не так плохо. Может, все будет хорошо. Может, на самом деле все утрясется само собой.
Я пьяный, мне плохо. У меня ощущение, что меня вообще нет. Пустое место. Поэтому я недовольный и злой. Мы с Анной вроде бы вместе, но каждый – отдельно. Каждый в своей скорлупе.
– Ты всегда этого хотел? – спрашивает она.
– Да, наверное. Я не знаю.
– Я должна тебя остановить. Но я не хочу. Никогда не хотела тебя останавливать.
Уже слишком поздно. Я еще успеваю подумать, что если все должно прекратиться, то прекращать надо прямо сейчас – но уже слишком поздно. Я миновал точку невозвращения, но дело даже не в этом. Если остановиться сейчас, то получится как-то даже и неудобно – получится, что весь этот всплеск был впустую.
Я весь такой беззащитный и уязвимый, и меня бьет озноб. Я не могу поверить, что она действительно так думает, и я даже заглядываю ей в глаза, надеясь увидеть, что там пляшут искры смеха. Но нет, я вижу, что она серьезна.
Это все оттого, что для меня другие просто-напросто не существуют. Вот что я вдруг понимаю. Однако ей ничего не говорю. Я не могу понять, сердита она или разочарованна. Возможно, ей все равно.
Так было не всегда.
– А почему ты ничего не говоришь?
Я отвечаю:
– Нечего сказать.
– Почему ты не пытаешься меня остановить?
– Потому что я не хочу. Ты изменилась. Я тебя не узнаю. Я перестал тебя понимать. Я в растерянности, – говорю я, не узнавая своего голоса. – Что-то изменилось, что-то разрушилось. У тебя кто-нибудь другой?
– Откуда ему взяться? Последние полтора месяца я никого кроме тебя не вижу. Ты что, правда считаешь, что я могу так поступить? – с сомнением произносит Анна.
– Так иногда делают.
– Только не я.
– А почему бы и не ты?
– Спасибо. Ты очень добр.
– Я не пытаюсь быть добрым. Я говорю тебе правду.
– Мне показалось, ты не хочешь разговаривать.
– Раз уж ты здесь, молчать глупо.
– Что это ты задумал?
– Пока ничего. Только размышляю.
Психологический подтекст: женщинам нельзя доверять.
– И перестань дуться.
– Я не дуюсь. Просто мне не нравится, когда меня в чем‑то обвиняют, а я не могу доказать обратное.
– Тебе хочется скандала? – Едва сказав эти слова, я понимаю, что в них слишком много злобы.
– Нет, я слишком устала. А что? Если бы мне этого хотелось, ты пошел бы мне навстречу?
– Ты шалунья.
– Думаешь?
– Я знаю.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты знаешь.
– Это ты так думаешь.
– Это то, что я знаю.
Или все было по‑другому? Может быть, я сам сбиваю себя с толку?
– Сережа, что мы будем делать?
– Я сам все сделаю. Нам просто надо чаще целоваться, – упрямо настаиваю я.
– Ты шпионишь за моими мыслями.
– Конечно. Я люблю тебя. Тебе не надоело, что я постоянно это повторяю?
– Ты никогда не делаешь ничего наполовину?
Анна закусывает нижнюю губу, потом говорит:
– Я ничего не могу с собой поделать. Чего ты хочешь?
– Поцеловать тебя.
Она касается моего рта губами.
– Так?
– Нет… Да…
– Да или нет?
Она проводит кончиками пальцев по моему подбородку. Я беру ее руку в свою и нежно сжимаю пальцы.
Сперва она притворяется оскорбленной. Вопрос самолюбия. Но в конце концов сдается.
Я не знаю, что сказать. Даже думать не получается.
Я целую ее. Сначала мягко, потом глубоко.
Мне нравится целовать и целовать ее.
– Ты не говоришь ни слова.
– Это потому, что за меня говоришь ты.
– Ты умеешь пошутить в любой ситуации.
– Я оставила себе лазейку.
– Как всегда.
– Будешь спорить?
– Еще не знаю. Я только приму душ и приду. Пожалуйста, не засыпай без меня.
– Ты имеешь в виду…
– Да, именно это я и имею в виду.
– Честно говоря, я как-то не думал об этом.
– Может, стоит задуматься? Что ты там так долго рассматриваешь? Помни, что я тебе сказала. Слушайся моих советов.
Анна смеется. Каким-то странным смехом. Но смех, который, кажется, издевается надо мной, в то же время какой-то грустный.
Она расстегивает две пуговицы моей рубашки, слегка раздвинув полы, затем нагибается, чтобы поцеловать мне сосок. От нее исходит сильный запах духов.
– Да. Ты этого еще хочешь?
– Да, хочу. – В том, как она вдруг замирает, что‑то для меня непонятное.
– Почему ты так на меня смотришь?
А потом:
– Что ты пытаешься для себя выяснить? Ты должен был мне сказать, что это имеет для тебя значение.
Я говорю:
– Тогда я говорю тебе сейчас, что это имеет для меня значение. Ты смотришь на меня так, как будто раньше никогда не видела.
– Попробуй останови меня.
Я обнимаю Анну за талию, прижимаю к себе, и она кладет руки мне на грудь. Мои губы нежно приоткрывают ей рот. Она дышит чуть быстрее. Одна моя рука двигается у нее по спине, перебирая тонкие косточки и прижимая ее все крепче.
– Тебе так не нравится? – спрашиваю я, обнимая ее дрожащее тело.
– Да нет. Нравится, – отрывисто говорит в ответ.
Я не понимаю почему, но эта мысль меня беспокоит, но я решаю не оправдываться.
– Люблю тебя.
– А я люблю еще больше, – отвечает она.
Лишь бы не молчать. Так мы сопротивляемся хаосу.
Она выключает свет и раздевается.
Ее руки ласкают и обнимают меня, губы шепчут на ухо нежные слова. Она уступает мне, как порывистому мальчишке.
Ведь я мужчина, то есть Эго в чистом виде, покрытое тонкой оболочкой из кожи.
Мы созданы друг для друга. Я это знаю. Она – нет. Она не умеет любить меня. Пока. Эта женщина слишком хрупкая. Она меня пугает.
Мы целуемся, лежа в постели. Она ласкает мои волосы, лицо. Я ласкаю ее. Я ощущаю ее дрожащее тело. Я лежу с закрытыми глазами, шепча какие-то слова.
– Как ты все время догадываешься, о чем я думаю? – удивляется она.
– Я не догадываюсь. Я знаю.
Я ничего не объясняю. В большинстве случаев я – человек открытый, но имею право на маленькую тайну. Чувствую себя счастливым и усталым. Такова любовь. Ее губы ласкают мне шею. Мне нравятся эти легкие, дразнящие прикосновения.
– Тебе понравилось? – спрашивает она шепотом.
– Да, – выдыхаю я в ответ.
– Тебе правда понравилось?
– Да.
Мы долго лежим, молчим. Она нежно поглаживает мою руку. На улице под окнами грохочут грузовики. Я чувствую, как это нежное поглаживание руки снимает мое напряжение.
Анна задумчиво смотрит на меня. Ее губы растягиваются в улыбку, которую она позволяет себе.
Подыграл я ей или нет? Вряд ли.
На секунду в ее взгляде мелькает что-то необычное. Как будто в глубине ее души приоткрывается какая-то дверь.
Я улыбаюсь. Мне хорошо и свободно. Давно уже я не чувствовал себя так приятно и расслабленно.
Анна уснула. Мне нравится, как она спит. Во сне у нее такое довольное и безмятежное лицо, она ровно и почти бесшумно дышит, чуть приоткрыв губы.
Я лежу и смотрю на нее, боюсь пошевелиться, чтобы ее не разбудить. Потому что кровать уж очень узкая.
8
Стоит жара, которая только усиливается, становясь все противнее. Небо меняет цвет с голубого на смесь желтого и серого. Горячий густой воздух словно высасывает силы и энергию из всего живого.
Спасибо тебе, работа, за стресс, он меня бодрит. Сиди и терпи, за это тебе и платят. А то, что недополучаешь, отними. Не хватает сосредоточенности.
Я закрываю глаза, сосредоточиваюсь и думаю.
Очень длинный день. Но не могу избавиться от мысли, что у меня остаётся всё меньше и меньше времени.
Я продолжаю работать – робот с водоворотом эмоций внутри.
Я не пользуюсь популярностью, но не думаю, что непопулярен. Я не считаю, что кто-то обращает на меня много внимания. Я не занимаю ничьих мыслей, никто не высказывает обо мне своего мнения, или, по крайней мере, я так думаю. Обитаем в реальности. Без розовых очков.
Так что чем больше работы, тем лучше: работа позволяет не задумываться.
Я закрываю глаза, чтобы не видеть вокруг. Все хорошо, все в порядке. Попытки взбодрить себя, выдать желаемое за действительное с каждой секундой становятся все более тщетными. Что-то явно идет не так.
Закрыв глаза, я попытаюсь расслабиться. Я не уверен до конца.
Мое сердце колотится, руки дрожат. Я ощущаю себя так, словно залпом выпил подряд несколько чашек крепкого кофе.
Что бы я сейчас ни предпринял, все будет тщетно. Мысль эта мучительна.
Обычно день невыносимо тянется после полудня.
Я не эгоист. Я тот, кто я есть. Злой и обиженный тем, что жизнь так часто подбрасывает мне разочарования.
Все пройдет, должно пройти.
В течении следующих нескольких минут я смог быть сдержанным, холодным и профессиональным.
Во мне говорит отчаяние. Оно подрывает во мне решимость, отравляет радость, убивает веру. С кем я имею дело на работе? День за днем передо мной проходит вялая процессия лицемеров, занимающихся самообманом. Это должно было бы меня беспокоить. Однако не беспокоило.
Я становлюсь сложным. Или излишне простым?
Гордиться тут нечем, но так было всегда. Я не задерживаюсь на этой мысли. Она лишь скользит по самому краешку моего сознания.
Этот город выжимает людей как лимоны, ломает, держит в постоянном мучительном ожидании того, что при малейшей оплошности уничтожит.
Может, остальные понимали это с самого начала своей жизни. А я догадался только что.
Я вдруг понимаю, что не обязан терпеть. Я осознаю, что у меня есть выбор.
Никто не хочет слышать, как ты действительно себя чувствуешь. Они хотят услышать, как ты должен себя чувствовать.
«Все гораздо сложнее». Это мнение Артура, выражавшееся в одной фразе. Для меня же наоборот, все стало проще.
Суетность – это порок. Суетность вынуждает обращать внимание не на суть человека, а на впечатление, которое он производит.
Все вокруг – фальшь.
Чему я здесь научился? Что привыкнуть можно ко всему. Признаю этот факт. Признаю с гордостью.
Кто-то плывет поперек течения. Дело вовсе не в мужестве. Дело в усталости. Настоящая усталость породила больше героев, чем мужество. Я не хочу быть героем. Просто очень устал быть, как все. Это тяжелый труд. Многие не замечают этого. Понимать это страшно. Не понимать – глупо.
9
Едва войдя в дом, я стягиваю одежду, разбросав ее по полу, и направляюсь в душ.
Потом накидываю халат, наливаю вина и пью его небольшими глотками, глядя в окно второго этажа на городские огни. Наверняка сейчас в клубах полно людей, они пьют, веселятся и рассказывают друг другу, как прошел день. Что касается меня, я один.
Остаток дня я провожу в странно-расслабленном состоянии, как зритель в кинотеатре, рассеянно следящий за действием фильма.
Я открываю книгу на месте закладки, там, где Анна остановилась. Новая глава начинается словами: «Человек – плотоядный хищник. Все остальное – шелуха».
Я кладу книгу обратно на комод, вытягиваюсь на кровати и смотрю в потолок.
Что такое депрессия я знаю по опыту – тупость и вялость. Еще один день мимо.
Я сижу за компьютером, пишу при включенном телевизоре, все как всегда. Но что-то назревает. Непонятно, что именно, но что-то замышляется. С нетерпением жду, что оно вылезет, выползет из своего укрытия, станет осязаемым.
Я открываю все окна и включаю маленький вентилятор на столе. Нужно принять душ. Рубашка прилипает к спине.
Снаружи опять духота. Что дождь был, что нет.
Я открываю бутылку минералки. Не мог ничего делать – я слишком устал.
Свет в ванной. Свет в туалете. В комнате. Всюду свет. Свет жжет мне глаза.
Ни музыки. Ни чтения. Мне необходимы тишина и уединение.
Я сам по себе. Мне никто не нужен.
Я лежу в темноте, закрыв глаза и заложив руки за голову. Это какой‑то странный полусон – то промежуточное состояние между сном и явью, когда, бывает, вдруг чувствуешь, что проваливаешься куда‑то, и, резко дернувшись, приходишь в себя.
Как бы мне хотелось, чтоб она меня поняла. Хотя бы попыталась.
Моя жизнь бессмысленна. Я не становлюсь счастливее.
Бог если и существует, то давным-давно забил на человечество. Как бы я поступил на его месте? Религия – предрассудок.
Такая тишина, что кажется, и часы тикают необычно громко. Я совершенно не в состоянии думать, любая попытка сосредоточиться обречена на неудачу.
«Успокойся, – говорю я себе. – Расслабься и усни».
Некоторое время я тихо лежу, прислушиваясь к перестуку дождя за окном. Если мне что-то и снилось, я этого не помню.
10
Оглушительно звонит будильник. Я недовольно морщусь. Вставать не хочется. Однако надоедливый шум не прекращается.
Раннее солнце старается проникнуть сквозь темные шторы. Я тяжело вздыхаю и сажусь на кровати. Новый день наступает, и с этим приходится мириться.
Я кашляю, щурясь на часы. Пора.
Я иду в ванную и полощу горло. Я щупаю лоб. Ни горячий, ни холодный – на ощупь как бумага.
Умываясь, смотрю в зеркало, и мне становится себя жалко. Таким я еще никогда не был.
Я знаю, я должен на что-то решиться. Долго так продолжаться не может. Я должен сам сделать выбор до того, как меня вынудят обстоятельства.
Я понимаю это, когда иду на работу.
Теперь в моей жизни никакого порядка и никакой стабильности. Когда я думаю о будущем, на меня нападает депрессия. Мир внезапно кажется мне огромным и устрашающим.
Кажется, что все спрятано под стеклянным колпаком, и жара затрудняет движения. Тротуары почти пустуют. Слева в темной подворотне возится какой-то человек.
В витринах магазинов одежды манекены одеты исключительно в белую одежду. Это правило касается как демократичных магазинов спортивной одежды, так и бутиков.
Молодые девушки вплетают в волосы белые ленты, бизнес‑вумен украшают двухсотдолларовые сумочки кокетливыми белыми бантиками, бабушки носят белые платки, а парни белые футболки.
11
Настоящих воспоминаний о работе не остается. Только смутные образы, ощущение чего-то утраченного. Тусклые контуры навязчивого мира. Здесь нет истории. Мы здесь и сейчас. Год за годом мы – то, что ты есть. Никто не жалуется. Мы не задаем вопросов. Все не так уж и плохо. Мы только кажемся глупыми. Но это не так. Мы пожимаем плечами при встрече и хмыкаем, иногда что-нибудь произносим, болтаем на отвлеченные темы.
День тянется медленно. Во мне растет напряжение. Я хожу кругами, не способный усидеть на месте даже несколько минут.
Может быть, кому-то это кажется смешным. Мне – нет. Последнее время идет такая полоса, когда все происходит сразу.
Я изо всех сил стараюсь не смотреть на часы.
Лопнуло что-то во мне самом. Надо уходить. Надо искать что-то другое. Со злобным раздражением я жду удобного случая. В офисе мне больше делать нечего.
Окружающие нас вещи меняются со временем. Время изменяет нас. Я уже неотчетливо помню прежнее состояние покоя.
Меня мучает страх, что кто-нибудь поймет, какое существо скрывается под маской уступчивости и спокойствия.
Я обычный человек с обычными мыслями и жизнь проживаю самую обыкновенную. Иногда я думаю, что особенность и уникальность каждого человека состоит в следующем: скажи, что вызывает в тебе отвращение, и я скажу, кто ты. Наши личности ничтожны, наши наклонности банальны.
В общем, врут люди. Интересно только, понимают они это или нет? Вот что меня злит: возможно, они врут себе, сами того не сознавая. Видимость обманчива. Психическая неустойчивость, нежелание взрослеть и становиться родителями. Потеря ясного представления об окружающем мире.
Эго защищает нас от нововведений. Так, как есть сейчас, – благополучно и эффективно. Значит, не нужно ничего менять – как бы не стало хуже.
Я прислушиваюсь, чтобы убедиться в том, что все в порядке. Никогда не знаешь наверняка, что может случиться. Не знаю, что будет дальше, но знаю, что хочу. Иду вперед, но у меня нет направления, в голове одни вопросы.
