Читать книгу Времена Амирана. Книга 3: Смерть как форма существования - Сергей Голубев - Страница 1

 "De mortuis aut bene aut nihil"

(Диоген Лаэртский)

Давным-давно, когда Земля была еще совсем юной, маленькой и плоской, и не успели еще устать три могучих слона, держащих ее на своих спинах, и не уплыла еще из-под их ног громадная морская черепаха, чтобы сгинуть безвозвратно в пучине бесконечного океана, жила себе страна под названием Амиран.

И жила она нормально, не лучше, но уж и не хуже всяких прочих. И жизнь там текла размеренная, устоявшаяся, к которой все давно привыкли. И никто на нее не жаловался, потому что там испокон веку соблюдалось равновесие: как где у кого чего отнимется, так тут же у другого прибавится, а в целом, в среднем, статистически, так сказать, все было на уровне. И даже служба специальная там была – Служба Сохранения Равновесия, бдительно следящая за тем, чтобы ничто и никто это равновесие не нарушал. А то будет, как бывает иногда, когда кто-нибудь, кому надоело его место в лодке, захочет перебраться на другое. И в результате все оказываются в воде.

Но однажды равновесие там было нарушено. Случилось нечто, чего быть никак не должно. Ну, и пошло, и поехало… Попытки исправить положение, привели, естественно, к тому, что стало еще хуже. Поначалу, конечно, тем, кто эти попытки предпринимал, а потом…

А вот что случилось потом – об этом я сейчас и расскажу. А то ведь об этом никто не знает. Вообще – никто. Настолько никто, что даже я не совсем уверен, а было ли оно?

Пролог

Мело, мело по всей земле. И, что характерно в таких случаях, во все пределы. И заметало дорожные колеи, делая дорогу невидимой в этой ночной снежной круговерти. В такую пору очень легко заблудиться. А заблудившись, пропасть. Поэтому мало кто рискует выезжать ночью в метель.

Но в этих трех повозках, трех крытых фургонах, ехали люди, не боящиеся сбиться с пути. Как могут потерять дорогу те, для кого дорога – вся жизнь, а фургон – дом родной?

Три фургона не торопясь, но и без остановок преодолевали пустое ночное вьюжное пространство. Три фургона, а за ними еще три лошадки, бегущие пока налегке, чтобы потом сменить тех, кто сейчас в упряжке. А иначе никак, лошади, они, знаете, не железные, лошади тоже устают, а на постоялых дворах не отдохнешь, и лошадей не поменяешь. Не пустит их к себе ни один постоялый двор. Так уж повелось, что к тем, кто едет в этих трех фургонах, отношение особое. Потому, что имя им – крайсы.

Крайсы – загадочный и древний народ. Откуда они взялись на этой земле, никто не знает, ну, может быть, кроме них самих. Но они, если и знают, то никому не скажут. Потому, что, как от них стараются держаться подальше, так и они никого к себе не допускают. Крайсы кочевники, но не те кочевники, что пасут скот. У тех все же есть постоянное место обитания, за пределы которого они стараются не выходить, опять же, у тех – скот, которому надо же где-то зимовать. Крайсы же скот не пасут. Из всех четвероногих знают только лошадей. Зато уж их они знают лучше всех. Что вылечить, что обиходить, что продать, что украсть – все им под силу.

Они вообще многое могут, и многое умеют. Приедет вот такая семейка крайсов в какой-нибудь городок, разобьет шатры где-нибудь за околицей, на ничьей земле, и сразу жизнь городка становится громкой и бурной. Будто в начавшие остывать угли подбросили охапку сухого хвороста. Сразу пламя – чуть не до неба. Правда, надолго этой охапки не хватает, но уж пока горит – кого-то развеселит, кого-то согреет, а кого-то и обожжет. Это уж кому как. Поэтому-то одни сторонятся крайсов, а другие, наоборот, тянутся к ним. И всегда по вечерам возле их шатров шум, гам и веселье. Крайсы отличные певцы и музыканты, великолепные танцоры, а девушки у них – ну просто загляденье! И где еще так весело и с таким удовольствием можно прокутить лишние деньги, как не у них. И вот, начав в каком-нибудь вполне приличном кабаке или ресторане, компания вдруг решает, что тесно им тут, душно, душа простора просит. И звучит клич: «К кр-р-айс-сам!..», и несут лошади подгулявших молодцов туда, к шатрам, где им и нальют, и споют, и спляшут. И где смуглые черноокие красавицы могут и поманить за собой – и куда там девкам в борделе!

А днем крайсы на базаре. Там их место. Мест в рядах они не занимают, так ходят. И вроде и немного их, а занимают весь базар. Некуда от них деться. Вот кольца, браслеты, цепочки, сережки – все золотое, все блестит, и недорого. Прямо тебе предлагают – бери, бери, пока есть, раз уж так повезло. Только тебе, уж больно человек ты хороший, по глазам видно. Так что, ладно, бери еще дешевле. Кому попало за столько не продадут. А другие ходят, гадают, судьбу предсказывают. Смотри, дорогой, видно, что ждут тебя неприятности. Нешто не хочешь узнать, какие? Иной раз коней на продажу приводят. Только не вздумай сказать, что краденые – обидишь. А если у тебя с твоей лошадью что не так, сразу веди к ним. Вылечат. Вылечат, добрый совет дадут, да еще и амулетик в придачу. Хочешь – от хворей, хочешь – от покражи. И ведь точно: повесь этот амулет на шею лошадке, и не украдут. По крайней мере – они сами. Потому что – гарантия!

А детишки маленькие так по базару бегают, грошик выпрашивают. Добрые люди подают. Недобрые – нет.

Передним фургоном правил Клавдий. Он был в семье самый старший, самый опытный и, соответственно, самый главный. Дорогу он чуял, сбиться с нее не боялся, поэтому мог позволить себе думать не только о ней, но и еще о всяком прочем, разном. О жизни вообще, и о том, куда ехать, в частности.

Только что проехали село Подгорное. Хорошее село, большое и не раз уже посещавшееся. Претензий у жителей села к ним не было и быть не должно было. Можно было бы и остановиться, но Клавдий этого делать не стал. Что-то его насторожило. Какие-то возбужденные люди бродили по селу, с факелами. Что там у них? В любом случае, лучше проехать мимо. Опыт подсказывал, что чтобы там ни произошло, им в это лучше не встревать. Лучше ночь в пути.

Да еще и слухи всякие…

Нехорошие слухи в последние дни преследовали Клавдия с семейством. И говорили все одно и то же, а значит, слухам можно было верить. Говорили, что в столице появились какие-то странные люди. Одеты по-солдатски, но ведут себя… Это же не чужие солдаты, это же свои, а такое впечатление, говорят, что столица захвачена неприятелем. Людей сгоняют, хватают, кто пробует сопротивляться, вырывается, убегает, тех просто убивают. А их самих, говорят, вроде бы и убить невозможно. Но вот в это уж Клавдий не верил. Всех можно убить. Это уж они так… Недаром говорят, что у страха глаза велики.

И еще появились беженцы из самой Миранды. Ну, так те рассказывают вообще не пойми что. Судя по их словам, Миранды, вроде как, вообще уже нет. Сгинул великий город, пропал в одночасье. И верить в это ну никак Клавдий не мог, но ведь откуда-то взялись же эти самые беженцы, да еще и в таких количествах.

Ладно, ближайший город будет Хамистополис. Хороший город, с хорошим базаром, и вроде, никого из других крайсов там быть сейчас не должно. Посмотрим, что там, послушаем.

Впереди мелькнул силуэт. Вот ничего себе!.. Кого это тут принесла нелегкая? Да еще пешком, в такую вьюгу.

– Эй!.. – крикнул Клавдий, догоняя неизвестного. – Эй, ты! Слушай!..

Человек обернулся и Клавдий увидел, что это женщина. Она прижимала к груди младенца. Увидев, что ее догоняют, она, похоже, не обрадовалась. Напротив, она испуганно вскрикнула и кинулась прочь.

Куда это она? Пропадет же, дура! Клавдий остановил фургон и соскочил на землю. Женщина бежала прочь от дороги, в поле. Клавдий кинулся за ней. Надо было спешить, а то далеко убежишь – назад можно и не вернуться. Не видно будет фургона, и все, пиши – пропало!

Он догнал ее, развернул лицом к себе, и забрал ребенка. Слов он никаких не говорил, все это можно и потом. Он вырвал младенца и пошел назад. Женщина, хныча и причитая, бежала сзади, хватая его за рукав, пытаясь забрать назад свое сокровище. Ну, уж это – дудки! Поедет с ними. Посмотрим дальше, что с ней делать, но не бросать же. А может, еще и пригодится. Она вроде молоденькая. С дитем. Таким очень хорошо подают.

Часть 1

 Говоришь, что все наместники – ворюги?

Но ворюга мне милей, чем кровопийца.

(Иосиф Бродский)

Глава 1

1

Куртифляс и Пафнутий ушли поздно ночью, незаметно. Поначалу Куртифляс думал уйти не таясь. Ну, в самом деле, а что? Дело сделано, и зачем они тут нужны? Но потом представил себе все неизбежные при этом расспросы, и как придется врать. А врать не хотелось. Лень было придумывать и изворачиваться, и он решил – да ладно, ну их!..

И они ушли не прощаясь. Так, говорят, любят делать эрогенцы. Даже выражение такое есть – уйти по-эрогенски. Вот так, по-эрогенски, они и ушли в тот предутренний час, когда сон наиболее крепок и сладок. Куртифляс разбудил заснувшего Пафнутия, склонился над тихо посапывающим Ратомиром, и, убедившись в том, что тот крепко спит, выложил рядом с ним почти все оставшиеся монеты. Пусть пользуются. У него, у Куртифляса, остались камни, которые, как они уже убедились, легко превращаются в золото. Хотя нужны ли они ему будут? Если все пойдет по плану, то, пожалуй, что, и не нужны. Но, все же, пусть будут. Так лучше. Надежней.

Вывели из сарая лошадь, запрягли в повозку – остающиеся обойдутся, куда им ездить? А если что, купят другую. Денег хватит. Пафнутий сел на козлы, Куртифляс тихонько, стараясь не скрипеть и не брякать, отворил ворота, и они покатили прочь.

***

С тех пор, как Пафнутий дал прочесть ему письмо Ханны, Куртифляс все ждал, что Пафнутий заговорит с ним. Но вот прошла уже неделя, а Пафнутий молчал. Он согласился уйти с Куртифлясом, и, похоже, идея отомстить понравилась ему, но никакого интереса он больше к этой теме не проявлял. Он что, настолько доверился ему, Куртифлясу? Странно.

Они сидели в придорожной харчевне. Пафнутий без особого аппетита поел и теперь сидел молча, равнодушно глядя в пространство и потихоньку допивая остатки вина из своего стакана. Он ждал, когда Куртифляс встанет из-за стола, а тот все сидел. Он думал. То, что творилось с Пафнутием, не нравилось Куртифлясу. Внушало подозрения и вызывало сомнения. Пора было уже определяться. Пафнутий ему нужен дееспособный. В конце-концов, ведь все зависит от него. И он должен справиться.

– Ну, как ты, готов? – Начал Куртифляс.

– Да, пошли, – Пафнутий поставил стакан и начал подниматься.

– Подожди! – Куртифляс положил ладонь на руку Пафнутия. – Ты не понял. Сядь. Я спрашиваю, – продолжил он, глядя в тусклые глаза мага, – готов ли ты к тому, чтобы начать мстить?

– Ну… – Пафнутий пожал плечами и отвел взгляд в сторону. Слишком пристальный взгляд Куртифляса был ему почему-то неприятен. – Я же пошел с тобой.

– Пошел. – Согласился Куртифляс, не убирая руки. – А ты знаешь, что мы будем делать? Что тебе – он выделил это слово, – предстоит делать? Или тебе все равно?

– Я думал, ты знаешь…

– Я-то знаю! А ты?

– А что – я?!. – Пафнутий резко вздернул голову и посмотрел в глаза Куртифлясу. И Куртифляс увидел в его глазах слезы. – Я сделаю, что надо. Ты только скажи, что.

– Ну-ну, успокойся. Конечно, конечно сделаешь. Я в этом даже не сомневаюсь. Но лучше тебе все же знать, что мы будем делать. А то ты ведь даже не знаешь, кто убил Ханну.

– Ну, так скажи.

– И скажу. – Куртифляс помолчал, а потом продолжил, как бы решившись. – Есть один человек. Ты его не знаешь, и имя его тебе ничего не скажет. Назовем его просто – барон. Тем более, что он и правда барон. Это чудовищно богатый человек. Точно не скажу, но где-то половина всего Амирана принадлежит ему. Это я знаю, потому что сам помогал ему в этом. Через Бенедикта, разумеется. А тот и не догадывался. Барон – он же хитрая сволочь! И он не любит, чтобы его имя где-нибудь всплывало. Он всегда действует через подставных. Понимаешь?

Пафнутий пожал плечами и покачал головой.

– Ну, смотри, вот, допустим, я хочу купить землю, но так, чтобы об этом никто – ни одна зараза! – не знала. И я говорю тебе: Пафнутий, дружище, хочешь заработать пятьсот золотых? А что надо? А надо всего лишь расписаться в парочке документов, после чего именно ты будешь числиться хозяином земли. А доверенность на управление твоей собственностью будет на мое имя. И все. И можешь жить спокойно дальше, ни о чем не заботясь, пропивая потихоньку свой, неожиданно свалившийся на тебя, гонорар. Ну, а я вдруг нахожу, что на купленной тобой, и тебе принадлежащей, земле, имеются залежи чего-нибудь очень ценного. И начинаю это разрабатывать. Налоги я буду за тебя платить, а как же?! Но и прибыль вся будет моя.

– Но она же моя! – Вдруг заинтересовался Пафнутий. – Я могу у тебя ее отобрать.

– Не так просто, дорогой Пафнутий, не так просто. Срок действия доверенности еще не истек? Не истек. Значит, автоматически отобрать не получится. Только через суд. А это не просто. А к тебе подойдут люди, и скажут, что если ты завтра же не заберешь свое заявление, то послезавтра тебя просто не будет. Ну, или, если у тебя есть жена – жены, или там – дети… Хочешь, чтобы с ними ничего не случилось? Или хочешь, чтобы было как… и называют пару-тройку нашумевших дел с бесчеловечными и жуткими убийствами, о которых, естественно, ты слышал. Ты же читаешь газеты? Вот, примерно, так. И таким образом у барона в Амиране и земли, и леса, и рудники. А самое главное – у него банк, через который и уходит к нему вся прибыль от его владений. Да и сам банк – нешуточное коммерческое предприятие.

– Ладно, – хмуро согласился Пафнутий, – ну, и что?..

– Да ничего. В конце-концов все кому-то принадлежит. Это я просто к тому, что могущество этого человека велико. Почти беспредельно. У него огромная и очень хорошая организация…

– Ты мне объясни, – перебил его Пафнутий, – зачем такому человеку убивать Ханну? Что она ему сделала?

– Она? – Удивился Куртифляс. – Да он о ней и не слышал. Дело в том, дорогой мой Пафнутий, что Ханна как раз человек из его организации. Я думал, барон заинтересуется теми возможностями, которое дает оживление трупа в твоем, Пафнутий, – он, усмехнувшись, изобразил шутовской поклон в сторону собеседника, – исполнении. Ведь, в конце-концов, если подумать… – он на секунду запнулся, – вот только барону почему-то захотелось эту тему просто ликвидировать. Вместе со всеми, кто к ней причастен. С тобой, со мной, с Геркуланием. Ханна думала, что она останется в стороне, она решила навести на ложный след, а они решили сделать проще. Где она – решили они, – там, значит, и все. И применили какое-то свое средство, уничтожающее все вокруг. Просто и надежно! Ясно?

– Нет. Ты же говоришь, что она работала на него. За что ее-то?

– Да, господи! Что Ханна?! Он ее не только не видел ни разу, он и имени-то ее не знал. Так – рядовой член организации. Таких у него множество. Расходный материал. Он же, сука, даже меня решил уничтожить! А уж меня-то он знал! Я для него столько сделал… И все равно! Видно сильно его напугал наш Геркуланий! Настолько сильно, что!.. И ведь он прав! Теперь-то это точно повернется против него, и посмотрим, что он сможет сделать!

– Так что же ты все-таки хочешь?.. Ты хочешь его убить?

– Убить его, дорогой Пафнутий, невозможно. Почти как того же Геркулания. Попробуй до него доберись. Я даже не знаю, где он обретается. Нет, мы пойдем другим путем. Я достаточно много знаю про его собственность в Амиране. Я его разорю. Для него это будет хуже смерти.

– А что, ты думаешь, Бенедикт…

– Нет! – Резко перебил Пафнутия Куртифляс, поняв, что тот хочет спросить. – Бенедикт ничего не сможет, да и не захочет делать. Для него – все и так хорошо. Я сам! А для этого мне нужно устранить Бенедикта. Встать на его место. И уж с этого вот самого места!..

– Чтобы отомстить барону ты хочешь убить Бенедикта?

– Убить? Хм-м… – Куртифляс замолчал, задумавшись, – убить… Да не обязательно. Даже лучше не убивать. Главное, чтобы он делал то, что я ему скажу. Правильно, – обрадовался он пришедшей мысли, – так будет гораздо лучше. Заставить его… действовать его руками. А то – кто я? Царский шут? Несерьезно. Верно, убивать не будем. Но власть возьмем.

– И как же?

– А с твоей, друг мой, помощью. Наделаем Геркуланиев. Столько, сколько понадобится. Как – сможешь?

– Ну, отчего же, – подумав, сказал Пафнутий. – С духом у меня отношения налажены. А сколько раз – один, или много, не имеет значения.

– Тогда с этого и начнем. Для начала сделай яд. Это же не сложно?

– Зачем?

– А откуда же мы будем брать заготовки для наших Геркуланиев? Трупы-то нужны? Иначе кого оживлять будем?

– И кого же ты хочешь?..

– Ну, для начала… ты помнишь тот постоялый двор, куда мы заезжали в самом начале?

Да, это был самый лучший вариант. О нем Куртифляс думал с самого начала. И люди там свои, ничего не подозревающие, а, значит, с ними будет легко. И от места совсем близко. И вообще…

Но жизнь распорядилась иначе.

2

– Выгнали, значит, вас, – который уже раз произнес Одноглазый, и, заглянув в опустевшие кружки друзей, поднял руку. Красавица Ангела, заменившая Одноглазого за стойкой, отреагировала на сигнал правильно, и через минуту полные кружки стояли на столе. – Пейте, пейте, сегодня у меня камарское. Свежее, вчера только завезли. Вам повезло, ребята.

Когда-то, давным-давно, Одноглазый сам бегал с кружками. Звали его тогда Костюхой, и был он маленький и тощий. Зато оба глаза были на месте. И поначалу они очень часто были мокрыми и покрасневшими. Но потом слезы исчезли, и вместо них в глазах Костюхи появилась угрюмая ненависть. Ах, как же он ненавидел тогдашнего своего хозяина, гонявшего его и в хвост, и в гриву, кормившего объедками и заставлявшего трудиться с утра до ночи, расплачиваясь за это тумаками и оплеухами.

Да, много воды утекло с тех пор, а пива, наверное, еще больше. Ушел подросший Костюха в армию. Ушел, так и не рассчитавшись за все хорошее. Ничего, война многому его научила. В последнем сражении, в котором ему довелось участвовать, ему и выбили левый глаз. И вообще он чудом тогда выжил. Но, все-таки, выжил. И вернулся сюда. И никто его не узнал. Да и поди узнай в этом кривомордом бугае того сопливого пацаненка, что некогда бегал тут между столиками, мыл пол, мыл посуду, кряхтя ворочал бочки в подвале – да мало ли что еще. И Гаспар – прежний его хозяин, тоже не признал. А потом скоропостижно скончался, получив перо в бок. И только Одноглазый знал, кто его, за что и как. Знал, но знанием этим ни с кем не поделился, а вскоре и купил этот кабак задешево у вдовы Гаспара, и сам стал гонять прислугу в свое удовольствие.

– Хорошо ты тут устроился. – Один из троих, сидевших рядом с Одноглазым, поставил наполовину опустевшую кружку на стол и потянулся, оглядываясь. – А чего это народу так мало?

– А тут когда как. А сейчас – чего? Ярмарка закончилась. Местные – голь перекатная, чего им тут делать? Вот урожай продадут – тогда…

– А как ты вообще-то тут устроился?

– Купил.

– Ха!.. Купил он! На какие шиши? Мы бы вот тоже купили бы себе чего-нибудь, да у нас…

– Ну, у меня было с собой кое-что, вот и…

– Что, намародерил, небось?

– Ну, не без этого. Надо же было и о будущем думать. А вы-то как же? Что теперь делать будете?

– Черт его знает! Нас до последнего мурыжили – то ли будет сокращение, то ли нет… Мы надеялись, что обойдется.

– Да-а… – подхватил другой, – а теперь остались на бобах. Куда идти?

– Ничего, в охрану наймемся.

– Там сейчас ловить нечего, – серьезно сказал Одноглазый, – там сейчас и так народу… Короче – по десять желающих на одно место. Так что – только в батраки идти.

Хмурое молчание было ответом на его слова. А что, правда, скажешь. Выперли ребят из армии. Не нужны они там стали. Распускают армию, не с кем воевать стало. И что же им делать?

– В работники идти, ребята, это последнее дело, – продолжил добивать собеседников Одноглазый, – так до старости и прокувыркаетесь – ни кола, ни двора. А под старость – кому вы вообще будете нужны. Подохнете с голоду под забором.

– Ну, и что же делать-то?..

– Делать, делать… Чтобы дело делать – деньги нужны.

– Да где ж их взять-то?

– Раньше думать надо было. Не все в кабаках спускать, да девкам раздаривать. Ты думаешь, Сван, я не помню, как ты той, белобрысенькой, перстень с изумрудом подарил? Ты, поди, и сам не помнишь. Пьян был. А за тот перстень ты спокойно такой же кабак купить мог. Или, там, скажем, лесопилку. Или место в торговом ряду, и купцом стать. А ты – за одну ночь все это спустил, ну, и что? Доволен? Есть, что вспомнить?

– Да я не помню…

– Во-во!.. И я про то. А теперь грызи локти! Да только – хрен достанешь! Ладно, чего прошлое вспоминать? О завтрашнем дне думать надо! И есть у меня к вам одно деловое предложение.

***

– Сегодня ночью нас убивать будут, – спокойно сообщил Куртифляс Пафнутию.

Они сидели на своих пока неразобранных постелях. За окном было темно и тихо. Пафнутию хотелось спать. Естественное состояние после хорошего плотного ужина. Кстати, ужинали почему-то не тут, не на постоялом дворе, а в совсем другом заведении на другом конце городка. Почему – этого Пафнутий не знал, да и было это ему не интересно. Его вообще многое перестало интересовать. Он полюбил спать. Во сне к нему приходила Ханна. Жизнь наяву была гораздо хуже.

– С чего ты решил? – Поинтересовался Пафнутий. Заявление Куртифляса не слишком взволновало его. Куртифляс знает, что делать. И раз так говорит, то, скорее всего и не убьют. Да хоть бы и убили…

– Ты обратил внимание на эту кривую бестию – хозяина заведения? Настоящий убийца! Такой нам нужен. Вот я и решил взять его с собой. В качестве Геркулания. А с ним наверняка будет еще парочка головорезов. Как пить дать. В общем, посмотрел я на него, да и решил – берем! Показал я ему камешек, мол, не подскажет ли, где тут можно такую вот штуку загнать? Ох, как у него глазик-то засверкал! Видно – разбирается! Ну, он, естественно, пообещал навести справки, да завтра и сказать. Ну, а ночью к нам придут.

– Ну, а мы – что?

– А мы – вот! – Куртифляс развернул сверток, принесенный им с собой. В свертке были оба меча. На себе они их не носили, чтобы не привлекать внимания. Все-таки вид у них был вполне мирный – два средней руки то ли крестьянина, то ли ремесленника, едущих по своим надобностям. Мечи на боку явно бы выбивались из этой картины.

– Я нарочно тут ужинать не стал, – продолжал Куртифляс, – чтобы этот одноглазый нас не отравил. А гостей мы встретим! Ничего!

***

Они стояли, прижавшись спинами к стене, по обе стороны от двери, открывавшейся, естественно, внутрь. Спать, как ни странно, не хотелось, хотя стояли так они уже давно. В кроватях мирно спали их двойники, сооруженные из свернутых одеял, курток, сапог – всего, что подвернулось. Издали и в темноте их и правда можно было принять за спящих.

Пару раз за все время их стояния в коридоре раздавались осторожные шаги. Кто-то тихонько подкрадывался к двери. Кому-то было интересно, как там постояльцы? Хорош ли их сон? Не мучит ли гостей бессонница? У грабителей тоже была беспокойная ночь. Ну, ничего, скоро они отдохнут.

Пафнутий первое время беспокойно вертел в руках оружие. Он еще ни разу не пускал его в дело. Как им лучше – вот так, сверху, или наоборот, снизу – в живот? Потом успокоился. Как-нибудь…

***

Тихий скрежет ключа. Смазанные петли не скрипнули. Хороший тут хозяин, следит за порядком. Не стучали по полу подошвы, гости предусмотрительно разулись, молодцы! Ни к чему тревожить сон постояльцев.

Куртифляс поставил Пафнутия так, чтобы его закрывало полотно двери. По правде говоря, он не слишком надеялся на помощь этого малохольного. Так что пусть постоит закрытым. Лишь бы не перепутал, а то с него станется, еще всадит меч в спину ему, Куртифлясу. В потемках, да с перепугу. Так что лучше бы так и стоял. А с гостями и сам Куртифляс справится, он-то еще уроков фехтования не забыл.

Пафнутий увидел, как надвигается на него открывающаяся дверь, загораживая ему происходящее. Кто-то вошел в комнату, почти бесшумно. Один? Двое? Ему было не видно. Но вот темная фигура оказалась возле постели и чем-то шумно ударила по ней. И тут же рядом с Пафнутием, по ту сторону дверного полотна, кто-то коротко охнул и раздался звук падающего тела. Пафнутий крепко сжал скользкую рукоять меча в потной ладони и сделал шаг вперед, в темноту. Но тут же отступил назад, увидев, как на него падает чье-то тело. И тут же раздался тихий, но яростный и напряженный голос Куртифляса:

– Стоять! Стоять, сука!..

И, сразу же, вслед за этим:

– Пафнутий, свечи. Скорее!

Свечи загорелись, и Пафнутий увидел, как Куртифляс стоит, держа меч острием у горла какого-то типа, стоящего возле кровати, нелепо растопырив руки.

– На колени, – шепотом приказал Куртифляс, и пленник опустился перед ним.

– Повернись. Голову на койку, руки за спину. Вот так. Пафнутий свяжи ему руки.

– Чем?

– Простыню порви.

Через минуту все было кончено. Два тела лежали рядом на полу, третье, еще живое, стояло на коленях, положив голову на матрас, со связанными сзади руками. Куртифляс взял подсвечник и по очереди осмотрел всех троих.

– А где хозяин? Он же вас сюда послал? Одноглазый?

Связанный буркнул что-то неразборчивое, но явно утвердительное.

– Кто там с ним?

– Никого. Жена его, и все.

Потянув пленника за связанные руки, Куртифляс заставил его подняться с колен.

– Жить хочешь?

Тот пожал плечами. Понимай, мол, как знаешь.

– Ну, как хочешь. – С этими словами Куртифляс поднес острие меча к глазу разбойника. Тот отшатнулся, но за ним была постель, и отступать ему было некуда, разве что – на нее. Что тот и сделал, рухнув навзничь.

И снова лезвие меча коснулось зажмурившегося глаза.

– Значит, не хочешь жить?

– Хочу, хочу… – прохрипел непрошенный гость.

– Тогда сейчас позови своего дружка, одноглазого. Да так, чтобы он пришел, понял?

***

Держа меч у горла бандита, Куртифляс довел его до лестницы, ведущей вниз, в обеденный зал, где хозяин заведения поджидал друзей с добычей.

– Ну, давай!

– Эй, Костян! Иди сюда! – Крик был неожиданно громкий, и в голосе чувствовался испуг.

– Что там? Это ты, Сван? Чего орешь? Спускайтесь.

– Иди сюда скорее, там такое!.. Сам увидишь!

После чего Куртифляс потянул пленника назад, в комнату.

Зайдя в скудно освещенную одной свечой комнату, Одноглазый увидел своего приятеля, сидящего на кровати. Больше он увидеть ничего не успел. Острое жало укололо его снизу, прошло через одежду и кожу, и достало до сердца, переставшего биться.

– Кажется, все. – Сказал Куртифляс, опускаясь на соседнюю койку.

3

Дворец захватили ночью. Легко и красиво. К тем четверым «Геркуланиям», как упорно именовал их Куртифляс, добавилось еще двое взятых на том самом постоялом дворе в Миранде, где и планировалось с самого начала. Там тоже все прошло удачно. Пафнутий освоил новую, ускоренную технику оживления, укладывая в защищенное магической графогемой место сразу по несколько тел. Дух не протестовал, и только изумленно хмыкал. В его многотысячелетней практике это был первый случай. К нему вообще никто и никогда не обращался повторно, всем, как правило, хватало и одного раза, а тут такое!..

Так вот – дворец: Куртифляс подошел и забарабанил в ворота. Подошедшему гвардейцу он представился, и попросил пустить его. Гвардеец, хорошо знавший Куртифляса, разумеется, открыл калитку. Этого было достаточно. Вся смена была вырезана за пять минут. Потом прошлись по остальным постам. Дольше пришлось провозиться в казарме. Правда, там спали, что очень облегчило задачу. Однако зато и народу было много. Но Куртифляс грамотно расставил свое войско так, чтобы не дать никому убежать. Никто и не убежал.

Воскрешение оставили на утро, успеется, а пока прошлись по покоям, занимаемым теми из царедворцев, кто предпочитал жить во дворце. В конце-концов в такой жизни тоже были свои преимущества, по крайней мере, не надо было тратить время на дорогу, а, значит, можно было по утрам поспать подольше. Вот этих-то любителей поспать, и подняли среди ночи. Все получилось тихо. Если кто-то начинал шуметь, его просто убивали. Разделили пленников на шесть групп: министры и чины администрации, фрейлины, лакеи вместе с прочими дворниками и истопниками, горничные, кухонный персонал. Отдельно закрыли всех садовников, тем более, что они и жили не в самом дворце, а во флигеле. Каждую группу арестованных заперли в отдельном помещении в подвале, благо там их было много, и все пустые. К каждой двери приставили по одному «Геркуланию» с наказом никого не выпускать. А потом Куртифляс прошел в спальню к Бенедикту.

***

– Ну, и чего же ты хочешь, друг мой Курти? – Бенедикт, проснувшийся и одетый, сидел в своем кресле в кабинете. Куртифляс медленно прохаживался вдоль длинного стола, заложив руки за спину и рассеянно оглядываясь вокруг. – Хочешь меня убить?

– Зачем? – Куртифляс удивленно взглянул на царя. – Слушай, я так давно тут не был. Ничего не изменилось, а?.. Как вообще дела? А то я как-то отстал.

– Не надо!.. – Вспылил Бенедикт. – Не заговаривай мне зубы! Чего ты хочешь?!

– Ничего плохого, поверь, Беня, ничего плохого. Я хочу, чтобы ты сделал то, от чего всем будет только лучше.

– И для этого ты перебил всех гвардейцев?

– Увы. Я понимал, что уговорить тебя будет трудно. Иногда к хорошему приходится идти через насилие. Приведу простой пример. Как котенка приучают к тому, что надо пить из блюдечка? Он же вначале не хочет. Он сопротивляется. Его насильно тыкают носом в молоко. Так и тут. У меня есть молоко. Надо заставить тебя пить его. Значит, нужно лишить тебя возможности сопротивляться. Понимаешь?

– Ну, что же, давай, тыкай носом.

– Не обижайся, Беня. – Куртифляс подошел к Бенедикту и непринужденно присел на краешек стола. – Тебе нужны деньги?

– Какие деньги? – Насторожился Бенедикт.

– Большие деньги. Огромные деньги, которые утекают от тебя. А я хочу, чтобы ты взял их себе. Только и всего. Я забочусь о благе государства. Ты должен меня понять. Ведь это, в конце-концов, и твоя обязанность.

– Конкретнее, пожалуйста.

– Хорошо. Барона Рупшильта ты знаешь. В конце-концов, он тебе приходится зятем. Так вот, этот господин вынимает у тебя из кармана где-то порядка трех миллиардов золотых ежегодно.

– Что?!. Сколько?! Ты что?..

– Спокойно. Я не сошел с ума, и я знаю, что говорю. До недавнего времени я сам помогал ему в этом. А теперь хочу, чтобы этот грабеж прекратился. Только и всего.

– И как же он это делает?

– А очень просто, через банк. «Банк сбережений и инвестиций» ты же знаешь.

– Конечно.

– Ну, еще бы, ты же и свои деньги там хранишь. Вот через него. Вся эта сумма выводится из страны. А стране не хватает средств. Я же знаю.

– Так, подожди… я ничего не понимаю. Как – выводит? На основании чего?

– Да все очень просто. Банк этот – его. И прибыль своих предприятий, что на территории Амирана, он передает в этот самый банк. А потом просто вывозит свои денежки. Он не нарушает закон.

– А разве это его банк? Я знаю людей, которые входят…

– Туфта! – Куртифляс вскочил на ноги. – Это ряженые. Он им платит, чтобы они играли эту роль. А распоряжается всем он. И деньги идут ему.

– Ну, допустим. И что? Если деньги – его? А откуда, кстати, он столько набирает? Я что-то не знаю, чтобы у барона тут…

– А он все в тайне держит. Все его предприятия тоже на подставных лиц. Я один знаю. Потому, что я все это тут устроил. Я подсовывал тебе этих ряженых, которым ты давал разрешения, устраивал решения судов в их пользу, сдавал землю в аренду за гроши. Ты пойми, Беня, эти три миллиарда, которые он вывозит – это сущие гроши. Ведь откуда эти деньги? Он рубит лес и продает его. Кому продает? Себе продает. Дешево продает. Он этот лес вывозит, а потом из него строит дома и корабли, мебель и прочее. И вот от этого прибыль – это уже деньги. Он копает уголь и руду. И продает. Кому? Себе. За гроши. Эти гроши идут в банк, а потом вывозятся. А что он делает с рудой и углем? Он делает железо. А из железа… Впрочем, ты и сам знаешь, что можно наделать из железа. А из меди? А из золота?

Куртифляс говорил все тише, тише, а потом и вовсе замолчал. Как-то все было не так. Не так мечталось ему, пока они с Пафнутием добирались сюда. Не то и не так хотел сказать он, оставшись наедине с другом детства. С человеком, которого в том самом детстве так хотелось измордовать, избить, и сбежать из этого опостылевшего дворца. Потом он стал старше, и избить ему уже казалось мало. А потом он стал совсем взрослым. Взрослым и умным, умным и хитрым. И с наслаждением помогал барону высасывать соки из владений вот этого… Бени, будь он проклят! И вот Беня у него в руках. И можно заставить его тапочки в зубах носить. Если захочется. Вот только почему-то желания нет. Усталость какая-то. Равнодушие. И хорошо бы бросить все это и уйти. Вот только уже все – поздно!

– Ладно, – нарушил тишину Бенедикт, – так чего же ты все-таки хочешь?

– О, господи!.. – Вздохнул Куртифляс. – Ну что же ты тупой-то такой? Я тебе говорю – вот человек, который обкрадывает тебя. Вот деньги – твои деньги! – которые он еще не положил в свой карман. Они лежат у тебя под носом. Возьми их.

– Как?

– Издай указ о национализации банка. Это раз. Потом такой же указ о национализации тех предприятий, список которых я тебе дам. Все!

– Что значит – национализация? На основании чего?

– Зачем тебе какие-то основания? Ты царь, или не царь? У кого тебе надо спрашивать разрешения? Ты – владыка! Ну, так и веди себя соответственно.

– Интересно, а как к этому отнесутся за рубежом?

– Да им-то что за дело?

– Не скажи. Сделав так, я нарушу устои. Я нарушу священное право частной собственности. Этого так не оставят. В лучшем случае нам объявят бойкот. Порвут с нами все дипломатические и торговые связи. И что тогда?

– Да и хрен бы с ними! Пусть тешатся. Только ничего не выйдет. Смотри, – Куртифляс склонился к сидящему Бенедикту, и понизил голос, – вот они договорились объявить нам блокаду. Хорошо. Ну, как бы обнесли нас забором. Ни к нам, ни от нас. Замечательно. А мы наделаем в этом заборе дырок.

– Не понял…

– Да что тут… смотри: вот рядом с нами такая симпатичная страна Ледерландия, где королевой твоя родная дочь Сердеция. Кто нам реально может помешать торговать с ней? Пусть даже негласно. Мы им поставляем через границу товар, а они уже продают его по всему миру за небольшую комиссию. И им хорошо, и нам. И таких дырок – масса! Зато мы всю выручку забираем себе, а не те жалкие крохи, которые соглашается отстегивать барон в виде налога. Что он там платит-то? Он же торгует почти без прибыли, почти себе в убыток. Якобы. На бумаге. И с этого-то ничтожного дохода и платит. А мы ему же и продадим, но уже за нормальные деньги. А ему и деться-то некуда, не останавливать же предприятия без нашей руды, угля, леса и прочего.

– Нас силой заставят прекратить это безобразие. Соберутся все вместе и пойдут на нас.

– Так пусть идут! Вспомни Геркулания. Скольких бойцов он один стоил? А?!. А у нас таких будет целое войско. Вот я сейчас с шестью такими всю твою гвардию положил. В полчаса. И кто против нас? Это будет здорово, если они на нас нападут. У нас будет повод самим напасть на них. И надавать им по соплям. И станешь ты властелином мира! Вернее моим в нем наместником. Тоже неплохо, согласись.

И надолго тишина воцарилась в кабинете. Бенедикт задумчиво молчал. Молчал и Куртифляс, понимая, что деваться Бенедикту все равно некуда. И не так, так иначе, не с ним, так без него, но все, о чем сейчас шла речь, все равно будет сделано. Претворено, так сказать, в жизнь. Но лучше бы ему, Бенедикту, согласиться. И он согласится, куда денется.

Бенедикт поднял голову, посмотрел на возвышающегося над ним шута, и спросил:

– А как там наши-то? Ратомир с Принципией?

4

Утром тела всех погибших были собраны в одном месте. Их выложили в ряд на газон – голова в одну сторону, ноги, соответственно, в противоположную. Рядом была большая, чисто подметенная площадка. Два дворника только что подмели ее, сметя все нападавшие за ночь листья. Теперь они сидели в стороне со связанными руками и дрожали. Им было страшно.

Охранять ворота дворца Куртифляс поставил своих бойцов, по двое на каждые. Поставил, разведя их лично и приказав каждого, кто захочет войти, пускать и вести сюда. Здесь, на заднем дворе, возле конюшен и складских погребов будет решаться их дальнейшая судьба. Кто-то будет воскрешен, кто-то успокоится навсегда. Просто оставлять в живых Куртифляс никого не собирался. Это было бы неразумно.

Пафнутий был занят приготовлением зелья. Устроившись за большим столом, который принесли сюда из кухни, он ножом мелко строгал корешки, запас которых был у него с собой, в том самом мешке, который он взял с собой еще когда собирался в дорогу. Запас этот подходил к концу. Надо было думать о пополнении. Но это – потом. Пока он не хотел думать ни о чем. Пока он просто строгал то, что было, и сваливал в большой котел, стоящий рядом. И – все! И отстаньте от него. Он тут ни при чем. Он занят делом. А если честно, то ему было тошно. Зачем он согласился на это? Надо было уехать туда, в Караван-Талду, к магам. Там хорошо. А он, дурак… но, что теперь!..

И он продолжал тупо и усердно измельчать жесткие корешки, необходимые для того, чтобы эти вот, лежащие, превратились в безжалостных и послушных убийц. Ничего не боящихся, сильных, бессмертных и жаждущих крови.

***

Лейтенант Гаад отпустил извозчика и подошел к воротам дворца. Недавно он женился и теперь жил в городе, снимая там вполне приличную квартиру. Ажурные кованые ворота встретили его тишиной. Нормальная обстановка. А кому шуметь? Часовым? Это в других воротах, тех, что используются для хозяйственных нужд, бывает шумно. Подъезжают повозки с продовольствием, всяким строительным материалом, золотари со своими бочками, дрова, уголь. А тут – парадный вход. Приедет кто-нибудь с визитом, будет и тут шумно и многолюдно, не так, конечно, как там, со стороны хозяйственного двора – гораздо торжественней и респектабельней, ну а пока…

***

С вывернутыми назад руками и вытаращенными изумленными и испуганными глазами лейтенант стоял перед Куртифлясом.

– Здравствуйте, лейтенант, – Куртифляс был вежлив, но отпустить лейтенанта не распорядился, – мы с вами встречались. Узнаете меня?

Если лейтенант и видел Куртифляса – да видел, конечно, не мог не видеть, – то исключительно в профессиональной униформе. Ну, в обычном шутовском, дурацком прикиде и с шапкой на голове, с той, с бубенчиками. Сейчас же перед ним стоял какой-то мужик в затрапезном кафтане, черном свитере и с непокрытой головой. Стоял и пристально рассматривал.

– Не помню. – Честно признался лейтенант, глядя исподлобья на Куртифляса. Смотреть как-то иначе он просто не мог, сильные руки того, кто привел его сюда, вынуждали его находиться в полусогнутом состоянии. Смотреть на собеседника поэтому он мог только снизу вверх. И это унижало достоинство лейтенанта дворцовой гвардии.

– Шут Его Величества! – Гордо представился Куртифляс. – Куртифляс. А вы?..

– Лейтенант дворцовой гвардии Гаад.

– Ну, вот. Очень приятно. Познакомились. А теперь… Ты, – он дотронулся до плеча державшего лейтенанта человека, – как тебя зовут?

– Кропаль, – отозвался тот глухим неприятным голосом.

– Кропаль, отведи этого вон туда.

И лейтенанта увели. Увели туда, где лежали его бойцы. Все до единого.

Когда Куртифляс подошел к лейтенанту, тот был бледен. То, что он не грохнулся в обморок, или, напротив, не закатил истерику, порадовало Куртифляса. Кажется, с этим человеком можно было иметь дело.

– Вот так, господин лейтенант, – спокойно и с ноткой сожаления проговорил Куртифляс, пристально глядя в глаза Гаада. – Что делать? Так уж сложилось. Но ничего. Вы помните случай с Геркуланием Эрогенским?

Лейтенант кивнул. Он помнил. И ему стало ясно, наконец, откуда этот гадкий запах.

– Так вот. Этих вот мы оживим. Так же, как того Геркулания. Но нужно, чтобы у них был командир. У вас, лейтенант, есть выбор – или стать, как они, или стать их командиром. Отцом, так сказать, родным. Я не шучу. Они и правда будут любить вас, слушаться, и не давать в обиду. Они за вас глотку любому перегрызут. Причем буквально. Что выбираете?

Лейтенант усмехнулся. Выбор был роскошный. Или стать неупокоенным мертвецом, или отцом-командиром этих мертвецов. Но второй вариант хотя бы оставлял надежду. На что? – вот вопрос!.. Ну, хоть на что-то.

– Итак… – поторопил его Куртифляс.

– Согласен. – Выдавил из себя лейтенант.

– На что вы согласны? Выражайтесь, пожалуйста, яснее. Не нужно двусмысленностей. Вы же военный. – Укорил его Куртифляс.

– Согласен на то, чтобы стать командиром оживленных покойников.

– Отлично. Кропаль отпусти его. Но прежде вы принесете мне присягу.

– Я уже приносил присягу. Его Величеству. Кстати, что с ним?

– Жив, жив, – рассмеялся Куртифляс. – Все с ним в порядке. А присягу вам придется принести лично мне. Потому что это будет моя гвардия. Не беспокойтесь, с Бенедиктом все согласовано. Он не возражает.

И Куртифляс снова засмеялся.

***

Куртифляс ушел, оставив Гаада одного. Если, конечно не считать торчавшего за спиной живого покойника, которому Куртифляс, уходя, велел сторожить лейтенанта и не пускать никуда отсюда. Тот воспринял приказ буквально. Стоило Гааду сделать шаг, как твердая рука схватила его за рукав мундира и вернула на место. Оставалось стоять неподвижно, печально глядя на распростертые тела сослуживцев, и думать.

Интересно, – думал он, – и как же заставить их подчиняться? Впрочем, – вспомнилось ему, – слушался же тот, Геркуланий, принца Ратомира, и слушаются же эти, нынешние, того же Куртифляса. Хорошую карьеру, однако, сделал этот дворцовый шут! Вот кем надо было становиться.

Вдали, на выложенной плитами площадке, возился какой-то человек. Гаад хорошо знал эту площадку перед конюшней. На нее выводили лошадей. Тут их оседлывали. А сейчас тот, похоже, что-то рисует на этих плитах. Что, интересно? А, впрочем, наплевать. Сейчас он должен будет принести присягу. Присягу дворцовому шуту. Почему не дворнику? И что делать с той присягой, которую он давал раньше? Его величеству? Он же не умер. Значит, никто его от той присяги не освобождал. И как теперь быть? А если эти присяги войдут друг с другом в противоречие?

Вернулся шут. Причем, не один. Впереди шел генерал, командующий гвардии. Он шел, гордо неся высоко поднятую голову над своими широкими, не сутулыми плечами. Руки генерала были за спиной, очевидно связанные. Генерал увидел лейтенанта и молча кивнул ему, подходя. Гаад ответил тем же. О чем тут говорить? Не желать же доброго утра. Это, право же, выглядело бы насмешкой. Приблизился и Куртифляс.

– Ну, что, господин лейтенант, – весело начал он, – вот и пришло время присяги.

Гаад вопросительно взглянул на Куртифляса. Генерал усмехнулся.

– Возьмите, – сказал Куртифляс, протягивая что-то лейтенанту, – вот текст вашей присяги.

Гаад взглянул на то, что было в руке шута. Тот протягивал ему нож, рукояткой вперед.

– Держите, держите.

– Зачем? Что это?

– Это нож. Держите же, наконец!

Лейтенант взял двумя пальцами деревянную отполированную рукоятку. Он начал догадываться, чего хочет от него этот человек. Догадка была страшной, но ничего другого не приходило в голову.

– Я думаю, вас не надо представлять друг другу? – В тоне шута сквозила ирония. – Ну, вот и отлично. Значит, так. Вы сейчас должны будете этим ножом убить этого человека. Я надеюсь, вы сможете сделать это быстро и безболезненно? Вы же профессионал. А я со своей стороны обещал ему не оживлять его. Пусть покоится с миром. Верно, генерал?

Гаад с ужасом смотрел на генерала, а тот вдруг широко улыбнулся и шагнул навстречу. Он улыбался, топорща усы и обнажая неровные зубы, а вот глаза – глаза были мрачными.

– Давайте, лейтенант. – Проговорил генерал. – Раз уж вы решили перейти на службу этому… – генерал кивнул в сторону спокойно стоящего неподалеку Куртифляса, – этому шуту. Давайте, не стесняйтесь.

Лейтенант отвел глаза в сторону. Ладонь, держащая рукоятку ножа, вспотела, в ушах стоял гул. Ужас неизбежного давил на плечи так тяжко, что начали подрагивать колени. Он чувствовал себя так, как будто это себя он должен был сейчас ткнуть этим ножом. И, в общем-то, это так и было. Что туда лезвие, что сюда – все равно. Он, такой, как есть, каким был только что, все равно умрет. Все равно его больше не будет. А будет кто-то другой.

А генерал, понимая все, и желая подбодрить, а может, разозлить, сказал с усмешкой:

– Все хотел вам сказать, да как-то… А, ладно!.. Знаете, как вас все называют? Гадюкин. Ну, давай же, Гадюкин, бей! Что ты как!..

Последние слова он выкрикнул, словно выплюнул в побелевшее лицо лейтенанта. И не успел договорить, охнув и согнувшись от удара.

Рукоятка выскочила из потной ладони и нож остался торчать в ране. Генерал опустился на колени, согнулся, а потом завалился на бок.

– Кропаль! – Крикнул Куртифляс живому трупу, так и торчащему за спиной Гаада – или, теперь уже Гадюкина? Гадюкина раз и навсегда?

– Кропаль! Возьми этого. Закуси.

И помертвевший от ужаса Гадюкин увидел, как этот… как этот склонился над еще, похоже, живым генералом. Раздался странный, чавкающий звук, и из горла лежащего на земле старого воина фонтанчиком брызнула кровь.

5

Старые казармы, отделенные от улицы Кожевников чахлым сквером, и огороженные высоким глухим кирпичным забором, были возведены где-то лет триста тому назад. Потому и Старые. Потому что есть Новые, те, что на окраине, в Кирпичной Слободе. В связи с сокращением армии Новые казармы пустовали. Полк легкой кавалерии, стоявший там, был ликвидирован за ненадобностью, и сейчас там шел ремонт. Туда должны были перебазироваться алебардщики, испокон века заселявшие Старые казармы. Правильное решение. Если триста лет тому назад улица Кожевников была окраинной, то сейчас Старые казармы были инородным и ненужным телом среди респектабельной и богатой застройки. И тем же солдатам, как выпускаемым вполне законно в увольнительную, так и сбегавшим в самоволку, ну совершенно нечего делать было в этих тихих буржуазных кварталах. Ничего тут хорошего не было. До ближайшего борделя – топать и топать!

Но пока что жизнь в Старых казармах продолжалась. Пока.

***

Четверо полицейских: сержант, капрал и двое рядовых – Петров и Сидоров, привычно совершали обход вверенного им участка. Участок был спокойным, и отличиться у доблестных стражей порядка шансов, как всегда, было мало. Однажды, правда, чуть не получилось. И то, что их не наградили, было, конечно, несправедливо. Хотя, что говорить, тогда такое творилось! Так что, не наказали – и на том спасибо. А могли бы! Начальству ведь только подвернись, только попади под горячую руку. Но обошлось. И они продолжали в том же составе нести все ту же службу все в том же районе.

Улица Кожевников пролегала в самой середке патрулируемого района. Проходя мимо сквера, за которым пряталось здание Старых казарм, капрал сказал:

– Родные места.

Он служил в этом полку. Выйдя в отставку, предпочел остаться в столице, а не возвращаться в родные края. И так уж получилось, что маршрут его патрулирования пролегал мимо тех стен, за которыми прошло несколько лет его жизни. Каждый раз, проходя мимо, он ностальгически вздыхал, так что можно было подумать, что там осталось что-то родное ему, капралу, и близкое. Хотя давно уже сменились там люди, и кроме нескольких старослужащих сержантов в казармах не осталось никого из тех, кто мог бы обрадоваться его появлению. Но все же кое-кто еще остался. И несколько раз наша славная четверка проникала на территорию казарм, благо капрал хорошо знал все тайные тропы. Проникала и неплохо проводила время, общаясь за бутылкой-другой с кем-нибудь из старых друзей капрала. Особенно в плохую погоду. А сейчас как раз такая и была.

Холодный и злой осенний ветер к ночи еще усилился, срывая с голов кивера, раздувая полы плащей и швыряясь пригоршнями ледяной крупы. Бутылка конфискованного у некстати забредшего в их район забулдыги самогона приятно оттягивала карман капрала. Оставалось найти место, где можно посидеть и согреться. А то ведь вся ночь еще впереди.

– Родные места. – Вырвавшись из уст замерзшего полицейского эти простые слова звучали не как догма. Они звучали как руководство к действию.

Сержант пристально и серьезно взглянул на капрала, потом туда, куда был обращен взгляд подчиненного, потом снова на капрала, но уже с неким выражением на покрасневшем лице. С выражением понимания и одобрения. Он все понял. Понял и кивнул.

***

Любая монета имеет две стороны. И любой забор – тоже. Оборотная сторона любого забора это дыра в нем. И не важно, из чего забор сделан – из кирпича, досок, или законов, ищите, и вы непременно обрящете в нем дыру. Ну, а капралу и искать было не надо. Ноги помнили. И через несколько минут четверо озябших полицейских были на территории казарм. Теперь им предстояло тихонько, пользуясь темнотой и тем обстоятельством, что время уже послеотбойное, проникнуть на кухню, занимавшую отдельное одноэтажное строение позади жилых корпусов. Там, среди поваров, у капрала еще оставались приятели, охотно согласящиеся разделить с ними заветную бутыль, и не откажущие в хорошей горячей закуске.

Выражения лиц крадущихся за кустами вдоль забора стражей порядка были алчными. Их желудки неприятно сжимались в предвкушении хорошего куска говядины на косточке в миске горохового супа. Что может быть лучше в такую собачью погоду? А если под стаканчик? Да еще и душевный разговор?

Длинный корпус медицинского барака, совмещенного с гауптвахтой, отгораживал их от освещенного плаца. За этим бараком был склад угля и дров, а уж за ним – кухня. Окна в бараке были темны. Все правильно. Время спать. Полицейские, вытянувшись в цепочку, во главе которой шел капрал, двигались к заветной цели, приседая под окнами. Они не торопились, они были осторожны. Капрал первый подошел к углу. Предстояло форсировать открытое пространство между медсанчастью и складом. Этот отрезок пути просматривался со стороны плаца. Если, конечно, там найдется кто-то, кто бы стал смотреть в эту сторону. Вот только откуда бы ему взяться? В эту-то пору? Но капрал был осторожен, и, прежде чем шагнуть дальше, он остановился, и выглянул. И тут же отпрянул. Шедший следом сержант тоже остановился.

– Стой! – Шепотом приказал капрал своему непосредственному начальнику.

– Что там? – Так же шепотом спросил сержант.

Капрал жестом предложил тому самому подойти и взглянуть на то, что он только что увидел. А увидел он, что плац отнюдь не пуст. Длинная шеренга солдат вытянулась во всю его длину. Солдаты – кстати, почему-то без оружия, стояли лицом к медицинскому бараку и, соответственно, к полицейским. Кучка офицеров – напротив, стояла к ним спиной. В чем дело – было совершенно непонятно, и на вопросительный взгляд сержанта, стоявшего бок о бок, капрал только пожал плечами. Петров с Сидоровым подошли и теперь выглядывали тоже.

Вдруг позади них скрипнула и отворилась неприметная дверь. Полицейские прижались к стене и дружно посмотрели туда, откуда грозила вдруг возникшая опасность. Дверь распахнулась, на улицу вышли двое. В руках они несли что-то длинное, ухватившись за его концы. Они отошли на пару шагов от двери, и, качнув, швырнули то, что несли, на землю. Туда, где росли кусты, прямо на мокрую траву, заносимую снежной крупой. Швырнули и молча шагнули обратно в дом. Дверь за ними не закрылась, так что было ясно, что продолжение последует. И точно. Не прошло и пяти секунд, как все повторилось. Все это не сопровождалось ни единым словом, и даже возгласов, непроизвольно вырывающихся, когда кто-нибудь что-нибудь бросает, не было. Мертвая тишина и какая-то механическая слаженность движений.

Пять раз. Пять раз эти таинственные двое возникали из недр барака со своей загадочной ношей. Пять раз бросали ее в одно и то же место. После пятого раза дверь закрылась. Полицейские переглянулись. Любопытство в них боролось со страхом. Страх победил. Сержант взял за рукав Сидорова и, подтянув его к себе поближе, шепнул на ухо:

– Сходи, посмотри.

И дружески подтолкнул в спину.

***

Приказ был прост и понятен. Войти на территорию Старых казарм, где квартировал полк алебардщиков, и проделать там ту же операцию, что и с дворцовой гвардией. То есть убить всех. Убить, а потом воскресить, уже в новом качестве. Но это – уже дело мага, отряженного вместе с отрядом.

Отряд, которым сейчас командовал Гадюкин, в прошлом – лейтенант дворцовой гвардии Гаад, состоял из двенадцати человек. Хотя – человек ли? Гадюкин так и не решил для себя этот вопрос. С одной стороны, внешне – люди, как люди. Те же знакомые физиономии. И откликались на привычные имена. Послушные – просто оторопь берет. Так и ждут приказа. Тут же выполняют, причем буквально, так что тут надо быть предельно внимательным, и четко и подробно формулировать этот самый приказ. Никаких неприятных ощущений у Гадюкина его бойцы не вызывали, чего не скажешь о других, тех, что ему не подчинялись. С теми рядом лучше было не находиться. Да, похоже, те и сами этого не хотели, как и его бойцы сторонились всех прочих людей. Именно – людей. На других таких же, из других отрядов это не распространялось. Они спокойно воспринимали себе подобных, хотя Гадюкин и не видел ни разу, чтобы они общались. И это несмотря на то, что говорить они могли. Но говорили только с ним. И только отвечали на вопросы. Ну, еще он научил их говорить: «Есть!» при получении приказа. И они охотно говорили «Есть!», и бросались выполнять то, что им было сказано. И в конце-концов Гадюкин быстро привык к своему новому положению. Всего-то сутки и понадобились для этого. А сегодня – первая самостоятельная операция.

Они заявились к воротам казарм уже после отбоя. Дежурный офицер, увидев бумагу, подписанную самим царем, встрепенулся, вытянулся, и бегом отправился лично поднимать отдыхающего уже командира полка.

– Попрошу воздержаться от вопросов и комментариев. – Сказал Гадюкин полковнику. – То, что будет происходить, касается безопасности государства.

В полку оказалось в общей сложности семьдесят пять взводов. Толпа офицеров, после того, как всех собрали в одном помещении, вышла изрядная. Гадюкин взял слово и сказал, стараясь говорить уверенно и четко.

– Господа! Сейчас будет проведена модернизация личного состава вашего полка. Сути того, что будет делаться и подробностей процесса я касаться не буду. Это военная тайна. В результате же, к сегодняшнему утру, вы будете иметь солдат, качественно отличающихся от тех, какими они являются на сей момент. Это будут не просто солдаты. Это будут сверхсолдаты, идеальные солдаты. Они не будут бояться ни смерти, ни ран, ни болезней. Они будут беспрекословно подчиняться своим командирам. Офицеров трогать не будем. В сущности все останется как было. Семьдесят пять командиров взводов получат каждый по взводу, как и имел. Но это будет взвод, способный уничтожить полк, состоящий из обычных, не модернизированных, солдат. Взводы будут так же объединены в роты, роты – в батальоны. Командовать полком будете вы. – Гадюкин отвесил короткий поклон в сторону полковника. – А теперь попрошу вывести всех и построить на плацу. Всех, включая дневальных, и находящихся в наряде.

Солдат, только-только успевших заснуть, выдернули из постелей, и, ворчащих и недовольных, построили на плацу. Гадюкин велел рассчитаться по порядку. Итоговая цифра его удовлетворила. Все были на месте. Погода была явно не для самоволок.

Из своих двенадцати бойцов Гадюкин выделил двоих на проходную, двоих поставил охранять входы в жилые здания, чтобы никто не проник туда тайком, и не спрятался, пятеро были задействованы в самой процедуре умерщвления: трое конвоировали пятерых солдат из строя в здание медсанчасти, куда они должны были заходить по одному. Там их уже ждали в душевой двое непосредственных исполнителей. Когда все пятеро были готовы, трое шли за следующей пятеркой, а исполнители выбрасывали трупы на улицу через черный ход и смывали кровь с пола, чтобы не пугать очередную жертву. Еще трое находились на плацу неподалеку от него. Все это он проделал еще до того, как были собраны офицеры. Каждому из бойцов была растолкована его задача, и теперь осталось только приступить.

– Ты, ты, ты, ты и ты, – Гадюкин тыкал пальцем, указывая на первых, стоящих с края шеренги, – три шага вперед!

К вышедшим из строя подошли трое конвоиров, солдаты непроизвольно поежились. Присутствие этих, облаченных в гвардейскую форму, личностей, почему-то вызывало непроизвольную дрожь.

– Ведите. – Скомандовал Гадюкин, и сплюнул.

Процедура началась.

***

– А-а-а… – тихо проблеял Сидоров пятясь.

– Что там? – Шепотом поинтересовался насторожившийся сержант.

– Там… – Сидоров только махнул рукой.

То, что они увидели, не привело их в шок. Они все служили в армии, они уже давно были полицейскими, и вид мертвых тел был им не в диковинку и не в новинку. Видали и похлеще. Но то, что здесь происходит что-то явно выходящее за рамки всех принятых норм и обычаев, стало им ясно сразу. Вот только что происходит? И что им делать?

Опять начала отворяться дверь. Полицейские бросились к стене, в надежде, что их не увидят. И они оказались правы. Их не увидели. В сущности, если бы их и увидели, ничего бы не произошло. Обретшим через смерть бессмертие бойцам Гадюкина было все равно, видит их кто-нибудь, или нет. Команды реагировать на появление посторонних не было. Гадюкин не предусмотрел этого. Да и никто не может предусмотреть всего. Идеальный же солдат не должен проявлять инициативу.

Опять было выброшено пять трупов. Опять закрылась дверь. Пригнувшись, капрал, а за ним и все остальные, подобрались опять к тому же самому углу, откуда открывался вид на плац. По плацу шли пять солдат. Строем. Сзади их сопровождали трое в другой форме. В такой же форме были и те, кто выбрасывал трупы. Это была форма дворцовой гвардии, которой, вообще-то говоря, тут совершенно нечего было делать. Пять солдат, пять молодых парней, дружно маршировали навстречу своей смерти. Теперь капралу это стало совершенно ясно. Парни были незнакомы. Очевидно, свежее пополнение, пришедшее уже после него. Но все равно, это были его однополчане, евшие ту же кашу, что и он из тех же котлов, и спавшие на тех же койках. Такие же, как он, только на три года моложе.

Капрал все понимал. Ну, то есть, он понимал, что сейчас произойдет. Что через несколько минут трупы этих парней будут выброшены через заднюю дверь. А что он еще мог понять? Но этого было вполне достаточно.

– Стойте! – Заорал он, выскакивая им навстречу, и они сбились с шага. – Стойте, парни! Вас сейчас убьют!

И они, эти пятеро обреченных, остановились, изумленно уставившись на неизвестно откуда взявшего полицейского. Они остановились и переглянулись. Но тут их догнали те трое, что шли сзади, их конвой. Они подтолкнули солдат в спину. Их задача была доставить этих вот к той вон двери. И потом запускать их туда по одному. И они собирались выполнить это. И никто не мог им в этом помешать.

– Бегите! – Надсаживаясь, орал капрал. – Скорее, убегайте, мать вашу! Давайте!..

А конвой окружил солдат, и те, чтобы уйти подальше от вызывавших страх и омерзение незнакомцев, двинулись вперед, туда, куда им и приказано было идти. А полицейский, наверное, рехнулся. Ничего, это не их печаль. Скорее бы назад, в казарму, да в койку. Завтра, небось, поднимут, как обычно. Не дадут выспаться.

Сержант и рядовые, видя такое дело, тоже перестали прятаться. Капрал обернулся к ним.

– Ну, что вы?!. – Крикнул он, обращаясь уже к своим напарникам. – Давайте же! Их же сейчас!..

И он кинулся к солдатам, наперерез. Он схватил одного и, потянув за собой, нечаянно оступился и упал. Упал и солдат. Один из конвоиров подскочил к ним. Схватив упавшего солдата за воротник он рывком и без малейших усилий поставил его на ноги и подтолкнул в нужном направлении. Потом поднял капрала. Капрал создавал помеху. Помеху следовало устранить.

Бездыханное тело капрала отлетело прямо под ноги Сидорову, и он непроизвольно шарахнулся назад, прямо на бегущего сзади сержанта. Сержант, чтобы не упасть самому, оттолкнул его, и Сидоров, споткнувшись о тело капрала, упал на него. Мертвое лицо товарища наполнило его душу ужасом, и он заорал.

Конвоируемая пятерка снова остановилась. Вот теперь им стало по-настоящему страшно. И один из них сделав неожиданное движение, рванул куда-то вбок. Ближайший к нему конвоир кинулся за ним. Солдат оглянулся и упал. Конвоир схватил его за руку и просто потащил, лежащего, по земле. Солдат пытался встать, он сучил ногами, но зря. Его тащили, как тряпку.

Сидоров вскочил и побежал. Куда он бежит – он и сам не видел. Он просто бежал, будто за ним гнались. И крик его разносился по всему плацу, внося сумятицу, вызывая ропот и шевеления в строю. Следом кинулся Петров. Сержант, видя такое, засуетился было не зная, что делать – прятаться, кидаться на помощь этим, которых тащат на смерть, или бежать за своими подчиненными, наконец, решился. Он не побежал. Все-таки он был офицер, хоть и унтер. Какой-никакой, а начальник, а положение обязывает. Он шел. Шел быстро, и, приблизившись к строю настолько, чтобы быть уверенным, что его услышат, а, главное, поймут, рявкнул вполне командирским голосом:

– Бегите! Бегите, вас тут убивают!

6

Что-то пошло не так. Когда что-то идет не так, возникают резонные вопросы: «что делать?», ну и, естественно, «кто виноват?». Песчинка, попавшая в механизм, ломает зубцы, и – все. И встает механизм, и что толку, что и песчинке не поздоровилось, что смололо ее в пыль, если и механизм можно отправлять на свалку.

Куртифляс смотрел на застывшего перед ним Гадюкина, и думал о том, что же будет дальше, если вот прямо сейчас, с самого начала, благодаря этому вот идиоту, все пошло не так. И что теперь делать?

– Ну, и что дальше? – Спросил он замолчавшего лейтенанта.

– Солдаты стали разбегаться. Со мной оставалось только трое. Я не знал, что делать…

Да, растерялся Гадюкин. А кто бы тут не растерялся, если вдруг из темноты появляются какие-то люди с криками: «Бегите, вас тут убивают!». Что за люди, откуда? И строй, до этого молча и дисциплинированно стоявший во всю длину плаца, вдруг дрогнул, рассыпался. Послышались крики. Офицеры, доселе молчаливой кучкой стоявшие неподалеку, стали окружать его с непонятными – возможно, даже им самим, намерениями. А с ним рядом – только три его бойца. Остальные все в разных местах и до них не докричишься. И что делать? Послать этих троих собрать остальных? Но за это время все может случиться, в том числе и с ним самим. Или задействовать их, тех, что рядом? Солдат вывели на плац безоружными, но офицеры-то при шпагах, как им и положено. Вмиг проткнут со всех сторон.

Темные фигуры внезапно и молча – молча, вот, что страшно, молча! – придвинулись. От них исходила угроза. Боевые офицеры, они не теряли время на крик, угрозы и ненужные попытки разобраться в происходящем. Опасность они чувствовали спинным мозгом, а убивать – убивать для них было так же естественно, как хлебать суп ложкой. И вот уже чей-то кулак резко взметнулся вверх и двинулся в свой короткий путь к помертвевшему лицу Гадюкина. И Гадюкин не то, что свои беспомощные руки не успел поднять в жалкой попытке как-то защититься от этого безжалостного кулака, он даже зажмуриться-то не успел.

И тут же все кончилось. Он лежал на земле, приходя в себя, а рядом лежало еще несколько тел. И три фигуры стояли над ним. Трое его бойцов, не успевших защитить его от удара, но спасших от смерти.

– Убейте всех! – Сказал Гадюкин, кое-как поднимая свое тело. – Всех!

***

Потом подсчитали. Тридцать пять человек остались лежать мертвыми в казармах. Всего тридцать пять из почти двух с половиной тысяч. Где остальные? Правильно, разбежались. Разбежались, попрятались, и каждый из них – носитель смертельно опасной информации. И если одному никто не поверит, да даже и десятерым – то стольким-то… И что теперь? Паника? Как дальше-то с пополнением армии «бессмертных» быть?

Да – «бессмертные»! Так Куртифляс решил именовать свою гвардию. Хорошо звучит, и соответствует действительности. Вот только как теперь быть? И что делать с этим незадачливым Гадюкиным? Вот он стоит, бледный, и сам не понимает, какую создал проблему. Сейчас они одни в кабинете. Команда этого мудака осталась там, за дверями. Никто не помешает убить Гадюкина прямо тут. Ну, и что дальше? А если они ворвутся? Успеют ли спасти его, Куртифляса, его собственные охранники? Что-то не охота экспериментировать. И потом, что дальше будет с отрядом этого вот Гадюкина? Что с ними делать? Кому они будут подчиняться? А если никому, то что тогда?

Вопросы, вопросы…

Кто у нас еще есть в Миранде? Полк копейщиков. Два полка тяжелой кавалерии. Неподалеку база, где тренируют лучников. Надо у военного министра поинтересоваться, сколько там сейчас народу. И вообще, пусть даст точную сводку по численности. Да! Это надо срочно! Но вот вопрос, станут ли они, после этого несчастного ночного происшествия подчиняться? Не взбунтуются ли? Похоже, полагаться можно только на «бессмертных». Остальных можно задействовать только как вспомогательную силу. В лучшем случае. А где же взять тела для оживления?

И что же все-таки с этим-то делать?

***

– Ссу-у-ка!..

Ну каждый раз, стоит повернуться, так больно!.. прям, хоть плачь!

Слепень тяжело ворочался на своей подстилке, осторожно, стараясь не тревожить очевидно поломанные ребра. Ну, конечно, поломанные!.. Били-то как! Ох, дьяволы! И зачем? Все же и так ясно. Наверное, озлились. Кажется, он одного из них, из легавых, пырнул-таки там, когда брали. А может, и не одного. Вот они и…

Взяли их тепленькими. А все – Рыжий, гад такой. Не утерпел, сука, пока они комнату шмонали, он девку-то и потащил, страдалец. Мир его праху. Девка-то боевая оказалась, пальцем его в глаз, да и в окно, не побоялась. И не разбилась, ведь! И давай орать, а тут – полиция. Не повезло! И выходит теперь ему, Слепню, путь недалекий. Каторга – это вряд ли. Виселица, а это тут, рядом, прямо в тюремном дворе.

Эх, жил недолго, зато отмучаюсь быстро… Ладно, чего плакать. Есть надежда, что, пока синяки не сойдут, на суд не потащат. Неприлично, – Слепень усмехнулся разбитыми губами, – значит, пока поживу еще. Правда, на мне – все, как на собаке. Ну, хоть день, да наш. Жалко, много дел осталось. Этот жирный гусь из «Слепой Лошади» так и не отдал должок. Теперь и не отдаст, вот кому повезло. С Борухом так и не посчитался. Тоже, узнает – обрадуется. А вот Марыська плакать будет. Не подарил я ей бусы. Обещал, и, главное, собирался! Вот как раз из этого хабара и подарил бы. Там богато было… Эх, не вовремя Рыжего на ту девку потянуло. Сейчас гуляли бы, и девок – хоть залюбись! Не утерпел, сучонок.

Брякнул засов на железной двери. Кого там?!. Жрать, что ли, принесли? Пора бы. Или опять на допрос? Зачем? Вроде все ясно же…

– Ты!.. Вставай, пошли.

***

Если бы не Бенедикт, так Куртифлясу и поговорить-то было бы не с кем. А Беня – Беня оказался молодец! Настоящий аристократ! Принял ситуацию, и не то, чтобы смирился, а просто, как бы сказать, вошел в нее. И теперь ведет себя в соответствии с ней, с ситуацией. Не дуется, не хнычет, не лезет на рожон и не закатывает истерик.

А с кем еще и поговорить-то, с кем посоветоваться? Ну, нет пока у него, у Куртифляса, тут единомышленников. Они появятся, но – со временем. А события не дают времени подождать. Все надо решать прямо сейчас и срочно, а у него кроме дюжины «бессмертных», преданных ему лично, да еще трех дюжин, которыми уже надо руководить через их командиров, никого и нет. А что с них взять, с этих трупов? В драке-то они хороши, но вот умишком не богаты. То есть, что значит – не богаты? Просто – тупы, как дерево! Зато послушны. Вот уж, чего не отнять. Скажешь такому – стой! – и будет стоять. Хоть сутки, хоть двое. Может, и год простоит? Но этого пока никто не проверял, а интересно…

– Ну, и где мне брать командиров для «бессмертных»? – Куртифляс затравленно посмотрел на своего бывшего друга и господина. – Я-то надеялся на офицеров. Думал, просто поставить их перед фактом: вот вам солдаты, командуйте! А что они стали такие – так просто прошли модернизацию. Видишь, я и слово хорошее нашел – мо-дер-ни-зация! Они ж не должны были видеть процесс этой самой модернизации. И вот – все накрылось! Ни одного офицера. Я имею в виду – живого. А с воскрешенного толку-то… Что с самого распоследнего солдата. Они же все одинаковы. А теперь, – Куртифляс сокрушенно вздохнул, – и в других полках уже все будут знать.

Он замолчал и взглянул на непринужденно откинувшегося в своем кресле царя. Тот смотрел на Куртифляса с таким выражением, какое бывает у хорошо покушавшего и не обремененного заботами отца, слушающего обиженного нянькой расшалившегося ребенка.

– Ну, что ты молчишь?

– А что? Ты хочешь, – брови Бенедикта удивленно поползли вверх, – чтобы я утешил тебя? Ну, изволь. – Он усмехнулся. – Не плачь, Курти, все обойдется.

– Нет, серьезно, что делать?

– Ты что, всерьез ждешь, что я буду тебе что-то советовать?

– Слушай, ну ты же читал отчет директора банка. Ты же не можешь не понимать, что, если бы все осталось, как было, через десять лет Амиран стал бы не просто нищей страной, но еще и в долгах, которые лягут на плечи твоего наследника! Ты оставишь Ратомиру страну, в которой не он будет управлять.

– Дело в том, Курти, – Бенедикт выпрямился, положил руки на стол и серьезно взглянул на Куртифляса, – что и сейчас Амираном управляю не я.

– А кто? Барон?..

– Барон? Барон думает, что он управляет. Скажем так, он участвует в управлении. Ты слышал про ССР?

– Какой еще эсесер?

– Не слышал, – кивнул головой Бенедикт, – естественно. ССР – это Служба Сохранения Равновесия. Организация, возникшая, когда еще и Амирана-то нашего не было. И правит эта Служба не только Амираном, но и всеми остальными странами. И она не позволит Амирану опуститься ниже всех прочих, но и подняться над остальными тоже не даст. Равновесие, понял? То, что ты затеял, это самое равновесие резко нарушает. И я не знаю, что они сейчас предпримут, но что-то предпримут, это уж будь уверен. А барон – это их инструмент, это их кошелек. И в этот кошелек ты решил залезть.

То, что говорил Бенедикт, действительно, было новостью. Ни о чем подобном Куртифляс никогда не слышал и не догадывался. Он-то хотел сделать Бенедикта марионеткой в своих руках, а оказывается, тот давно уже и так – марионетка. Вот только ниточки тянутся куда-то в темноту.

В страшную темноту.

– Так, слушай, это что-то новенькое. Я ничего этого не знаю. – Куртифляс помотал головой и удивленно воззрился на Бенедикта. – А, кстати, почему я ничего не знаю? Почему ты мне-то об этом ничего не сказал?

– Если бы я сказал, ты бы погиб.

– Вот так даже, да?..

– Да.

– Ну, тогда – спасибо. А сам-то ты когда узнал?

– А сразу после коронации. Пришел один человек…

– Кто?!

– Ну, один, из министерства двора. Мелкий чиновник. Ты убил его.

– Ну, и?..

– Вот он мне все и поведал. При любом дворе есть такой. Связной. Он мне и рассказал про ССР. Я, конечно, не поверил. Я потребовал доказательств. И он обещал мне их представить в течение недели.

– И представил?

– А как же! Через три дня взбунтовалась бригада пограничной стражи на границе с Бранницким королевством. И Бранницы сразу зашевелились, стали войска к границе стягивать. И, того гляди, началось бы вторжение. И вот он приходит ко мне и говорит: «У нас, говорит, проблемы. Но ССР может эти проблемы ликвидировать. Все зависит от вас, Ваше Величество. Согласны вы принять помощь Службы?». А что мне оставалось? Я говорю: «Давай», а он – «Со всеми вытекающими обязательствами…». Ну, – говорю, – если и правда… Короче, через три дня приезжает делегация от бригады, и привозят в мешке пять голов. Казнили они главарей, снова присягнули, все успокоилось, а мне пришлось признать существование Службы.

– Да, я помню эту заваруху. Я думал, они сами опомнились, а оно вон как…

Куртифляс почесал затылок. По правде говоря, то, что рассказал Бенедикт, ничего не проясняло. Тьма оставалась все такой же густой и мрачной.

– И как же они управляли тобой?

– Да очень просто. Любой законопроект в черновике я передавал этому человеку. Через некоторое время он приносил его мне обратно, но уже с правками и резолюциями. И в этой редакции я его и обнародовал. Вот и все. И, кстати, мне рекомендовано было прислушиваться к твоим советам, и не чинить препятствий. Вот я и не чинил. – Бенедикт весело взглянул на Куртифляса, и усмехнулся. – По-моему, ты был доволен и счастлив. Ты был такой же рукой барона, как тот чиновник – рукой Службы. Просто одна рука не знала, что делает другая.

– Ладно, это все, конечно, интересно, но… ладно! Ты, лучше, скажи, что они делали после того случая, ну… с Геркуланумом? Были от них какие-нибудь распоряжения?

– Нет, ничего. Молчание. Я уж и сам начал беспокоиться.

– Ясно. – Куртифляс замолчал. Потом кивнул самому себе, своим, пришедшим в голову мыслям, и тихо проговорил:

– Они ждали. Я все, наконец, понял. Да, они заодно. Они ждали, когда мы найдем учителя, чтобы всех нас – разом.

– Что – разом? – не понял Бенедикт.

– Прихлопнуть всех, разом. И у них это почти что получилось. Но сорвалось из-за одного человека. А так бы – всех. И Принципию, и Ратомира, и всех остальных. Одним ударом.

Бенедикт пристально смотрел на шута, и улыбка медленно сползала с его лица, превращаясь в какой-то оскал. Он начал подниматься, горбясь. Он вставал, но глаза его оставались все также напротив глаз Куртифляса, и в них уже не было прежнего веселья.

– Ну-ка, ну-ка!.. Что ты там?..

– Нас должны были убить. Всех. Случайно погиб только один человек. Этот человек должен был призвать убийц, но пожертвовал собой и погиб один. А должны были – все. И они, наверняка, так до сих пор и думают, что убили всех. Но скоро они узнают, что это не так. Как только информация о «бессмертных» дойдет до них, они поймут, что промахнулись.

– Да наверняка уже знают. И что же теперь?

– Теперь? А теперь – или они нас, или мы – их! Вот так, дорогой Беня. И если ты думал, что тебе удастся отсидеться в сторонке, то ты ошибся. Они не пощадят никого. Так что мы – в одной лодке, и давай-ка думать, что делать дальше, черт побери!

***

Ну, что за гадская жизнь! Мало того, что жизни этой осталось – день, ну – два, ну три от силы, так еще и их прожить спокойно не дают. Вместо того, чтобы пожрать принести, как положено любому порядочному арестанту, так – нет! Пришли, вытащили из камеры, и вот – волокут куда-то.

Слепень шел по длинному тюремному коридору в сопровождении трех каких-то жлобов, одетых почему-то не в форму тюремных охранников, а в форму дворцовой гвардии. При чем тут дворцовая гвардия?!. Один, тот, что первым зашел к нему и велел выходить, идет впереди, типа – дорогу показывает, чтобы не заблудились, спасибо! Двое других – по бокам, крепко держат за руки. А руки-то у них какие холодные! И пахнет от них!..

– Слышь, приятель, – вежливо обратился Слепень к одному из конвоиров, тому, что слева, – ты моешься, вообще? Воняет от тебя, брат, словно ты на помойке ночевал.

Конвоир никак не отреагировал. Ну, то есть, вообще… Другой бы хоть как отреагировал, выругался, дал по затылку, руку бы покрепче сжал – хотя, куда уж еще крепче. А этот – бревно-бревном. Даже головы не повернул. Ну, и хрен с вами!

Процессия вышла на улицу, прошла через тюремный дворик, вышла к воротам, и, минут через пять – вот чудеса-то! – Слепень уже ехал куда-то в закрытом экипаже. И сопровождали его все эти же трое. И если бы не вонь, принюхаться к которой почему-то никак не удавалось, то Слепень был бы даже доволен. В его положении что бы ни случилось – все к лучшему. Главное – не на суд везут, суд в здании тюрьмы, не к следаку – тоже все там же, ну и не на казнь, это уж точно. Какая казнь, если еще суда не было?

Повозка остановилась. Сидевший напротив, и, вроде бы, не вонявший, конвоир с сержантскими лычками – похоже он тут за старшего, молча одел Слепню мешок на голову. Ладно, это не страшно. Слепень не испугался и не обиделся. Хочется им в секретность играть – ну пусть себе тешатся, плевать.

И повели куда-то.

***

Ничто не рушится и не ломается сразу – ни жизнь, ни дом, в котором живешь, ни ветка, на которой ты устроился, чтобы подглядывать за чужой жизнью в чужом доме. Всегда есть знаки, всегда есть предзнаменования: хруст ветки, трещины в стене. И только потом, если ты по глупости или по невнимательности прозевал их, пренебрег дарованным тебе шансом спастись, ты летишь вниз или тебя накрывает упавшим перекрытием.

Геркуланий – это был первый знак. Уход Ратомира с Принципией – второй. А вот теперь осознание всего происходящего накрыло Бенедикта словно рухнувшая стена. Он, сам того не зная, послал своих детей на смерть. Им играли. Он – кукла в чужих руках. И сейчас он стал не нужен, его выбросят. Или… Или надо порвать нити, связывающие его с кукловодом, и начать свою игру.

Слов никаких не было, да они и не были нужны. Понимание пришло сразу, целиком, не разложенное по полочкам из фраз и образов. Просто стало ясно: он на краю. Еще шаг – и его не будет. Не метафорически, не аллегорически, не в переносном смысле, а – просто… Не будет. И осталось только одно – драться. Сила на силу. Окажется сильней – выживет, и, может быть, спасет своих детей, а, если очень повезет, и государство.

– А скажи мне, друг мой, – Бенедикт тяжело перевел дух, и снова уселся в кресло, – какого черта ты не притащил их сюда? Вместе с учителем? Пусть бы Принципия рожала тут, и что там с Геркуланием, мы бы знали. Что ж ты?..

– Учитель бы не согласился.

– Можно было бы и силком, ладно… а чего бы тогда тебе не подождать, пока эксперимент с Геркуланием не пройдет? У них же скоро там…

– Ну, дождался бы. А что потом? Я же хотел поднять бунт против барона. А для этого надо было сделать то, что я и сделал. Согласись, в любом другом случае ты и слушать бы меня не стал. Я должен был поставить тебя перед фактом. А как бы я это сделал, если бы со мной был Ратомир? Как бы я его нейтрализовал? Не убивать же его было. Лучше пусть будет там, в стороне.

– Да ладно тебе!.. Лучше признайся, ведь ты с самого начала хотел передать секрет оживления вместе с этим нашим магом и его учителем барону. Верно? Молчи! – Закричал Бенедикт, видя, что Куртифляс готовится возражать. – Молчи. Ты был верным слугой барона, и хотел им и оставаться. А он – он решил убить тебя! Вот ведь, как… И ты тогда решил отомстить ему. Верно? Но ты думал, что барон – всего лишь барон, ловкий и хитрый делец. Ты не знал, что за ним – Служба. И теперь у тебя только один выход, стать сильнее всех. Но беда в том, что мы не знаем, чем располагает Служба. А у нас есть только одно оружие. И его пока мало. А надо, чтобы было много. Так?

– Так, – согласился Куртифляс.

– Сколько, ты считал?

– Пока нет.

– Ну, ладно. Этим я озадачу наших генералов. Они распишут варианты действий «бессмертных» как в обороне, так и в наступлении, и скажут точно. А пока что сами прикинем, сколько же мы можем их наделать и за какое время.

Бенедикт замолчал и взглянул на собеседника, давая понять тому, что готов выслушать его рассуждения. Все же он был царь, и привычки остались.

– Ну, давай прикинем, – согласился Куртифляс, – у нас, к сожалению, только один маг, способный проделывать этот фокус. Все упирается в него. Теперь смотри: сейчас он оживляет сразу четверых…

– Почему? – Перебил его Бенедикт.

– Ну, не знаю. Он говорит, что это максимум. Давай пока исходить из этого.

Бенедикт молча кивнул, не желая, видимо, дискутировать. Ну и правильно…

– Итак, на оживление четверых у него уходит пятнадцать минут. Я засекал. Три раза по пятнадцать минут – это сорок пять минут. С неизбежными паузами – час.

– Подожди, почему три раза?..

– Три раза по четыре – двенадцать. Двенадцать «бессмертных» на одного командира. Если больше – трудно управлять. Я знаю, поверь. Они же слушают только одного. Им не передашь приказ через кого-то другого. Они его просто проигнорируют. Так что – двенадцать. После чего оживляющее зелье нужно менять.

– Почему?

– Кровь. Нужна кровь уже другого человека. Хорошо еще, не надо каждый раз варить заново. Можно сварить сразу много, потом просто отливать нужную порцию, добавлять туда кровь, и – вперед.

– Так. Значит за час – двенадцать.

– Да. А больше десяти часов в день маг работать не может. Вот и считай, сто двадцать в день. Три с половиной тысячи за месяц.

Куртифляс замолк. Молчал, задумавшись, и Бенедикт.

– Ну, и что? – Выдавил он из себя, наконец. – Это как? Много или мало?

– Это тебе, Беня, генералы скажут. И, наверное, не сразу. Надо будет пробовать, проводить учения, вырабатывать тактику. Надо, чтобы и остальная, обычная армия оставалась. А эти – «бессмертные», участвовали в бою в качестве, ну, скажем, особого отряда. На самых ответственных участках.

– А командиров сколько надо?

– Да-а… – протянул Куртифляс, – командиров надо много. Если брать то количество, что мы с тобой насчитали, то их надо триста штук.

Он замолчал. Потом добавил:

– И вот тут – проблема.

Проблема была в том, что желающих командовать отрядами «бессмертных» не было. Пока что нашлось только двое. Один – лейтенант дворцовой гвардии, и второй, тоже оттуда же, из гвардейских, сержант. Этот сержант – продувная бестия без малейших признаков каких-либо моральных принципов, согласился легко и даже весело. Звали его Аркан. То ли имя, то ли прозвище – Куртифлясу было наплевать. Остальные, даже соглашаясь из вполне понятного желания сохранить свою шкуру, на дальнейшем экзамене срезались. Видно, чтобы убить вот просто так безоружного связанного человека, да еще и своего знакомого, нужны какие-то особые качества, а ими, похоже, обладали немногие. Так что большинство убитых при захвате дворца так и остались невостребованными, и их просто зарыли, пока тела не начали разлагаться и вонять. Вони и без них хватало.

Бенедикт выслушал, сочувственно покивал и сказал:

– Тюрьма.

– Что?.. – Не понял Куртифляс прихотливого извива царской логики.

– Тюрьма, вот что тебе нужно. – Пояснил Бенедикт. И добавил:

– В тюрьме сидят такие, какие требуются. Бандиты, разбойники. Попробуй их.

7

Наконец, мешок с головы сняли, но за руки продолжали держать по-прежнему. И руки конвоиров оставались все такими же холодными. Бр-р!.. Ну и гадость! В комнате, где они оказались, было пусто. У противоположной стены стоял стол, на столе горела большая масляная лампа, освещавшая все это скудное убожество, включавшее в себя кроме пустого стола еще стул, стоявший по другую его сторону, да большой деревянный шкаф с глухими дверцами. Каменный пол и беленые стены без окон, да еще дверь в правой стене. Та дверь, через которую они вошли, осталась за спиной, и Слепень ее не видел.

Старший конвоир вынырнул из-за спины и, обойдя стол, уселся. Уселся, подвигал стулом, и уставился на Слепня.

Ну, и что? – подумал про себя Слепень, в свою очередь разглядывая сидящего. – Что дальше-то? Говори уж!..

И тот заговорил.

– Тебя как зовут-то?

Вот те раз! Сколько уж на допросах об этом спрашивали. И в бумаги разные записывали. А этот – здрасьте!.. опять. Ну, прочитал бы, если интересно. Однако, ответил вежливо:

– Люди Слепнем прозвали.

– Ага… это за глаз, что ли?

Вообще-то, бельмо, закрывавшее левый глаз Слепня, было не единственной причиной, по которой его так назвали уже много лет тому назад. Тут и в характере было дело. Но Слепень решил не вдаваться в ненужные подробности, и просто буркнул:

– Ну.

–Ну, что ж, тогда и я, пожалуй, буду к тебе так обращаться. Как ты, не против?

Ишь ты, – подумал Слепень, – вежливый, сука.

– Да на здоровье.

– Тогда так, Слепень, что тебя ждет, ты знаешь. Но у меня к тебе предложение. Если согласишься…

– Все! Согласен! – Прервал его Слепень.

Этот, который за столом, расхохотался.

– Молодец! Ты, может, хоть поинтересуешься, что я хочу тебе предложить?

– А-а, плевать! Все лучше, чем виселица.

– Ну и умница! Правильно. Тогда так, сейчас я тебе ничего объяснять не буду. Все – по ходу. Будешь делать то, что я тебе скажу. Откажешься, пойдешь обратно в камеру, а там… сам понимаешь. Ладно, не маленький.

Ладно, – повторил про себя Слепень, – посмотрим. Хуже точно не будет.

Вышли они через ту, вторую дверь. А как же? Если в комнате есть вторая дверь, то зачем она еще нужна? По длинному коридору шли все так же, втроем – впереди главный, за ним Слепень, а по бокам от него вонючие гвардейцы с холодными руками. Судя по рукам, сердца у них были ну очень горячие, хотя по тупо-равнодушным физиономиям этого никак предположить было нельзя.

Выйдя на улицу, Слепень сощурился. Яркое солнце ослепило его, привыкшего за последние дни к сумраку. Место, где он очутился представляло собой большущую площадь, мощенную тесаным камнем, огороженную длинными одноэтажными строениями, то ли бараками, то ли казармами. Слепень мог сказать только одно: тут он ни разу не был. И посреди этой площади, довольно далеко от них, их поджидали три человека. То, что эти люди ждут именно их, стало ясно по тому, как именно в их направлении Слепня подтолкнули, да и начальник не оглядываясь сразу же зашагал туда, к ним.

Что-то в этой троице было не так. Что именно, выяснилось буквально через несколько шагов. Один из них, тот, что был посередке, сидел на корточках, причем сидел со связанными за спиной руками. А двое других, тоже, кстати, в наряде гвардейцев, как и те, что вели самого Слепня, стояли не шевелясь у него по бокам.

Несмотря на яркое солнце, было холодно. Слепень был в той же одежде, в которой его и повязали, но, несмотря на теплую шерстяную куртку, ветер, весело и беспрепятственно гулявший по этому громадному двору, давал о себе знать. Правда, доставалось в основном голове. Шапку Слепень потерял еще когда его схватили. Теперь голова мерзла, и глаза слезились от режущего их ветра. А этот, который сидел, был вообще в одной рубахе. И вместе с сочувственной мыслью Слепня вдруг посетило острое желание затянуться травкой. Вообще-то ему давно хотелось этого, еще там, в камере, он вздыхал по поводу того, что вот мол, так уже и не придется больше… Потом это вылетело у него из головы, а вот сейчас вернулось.

Подойдя ближе, Слепень понял, откуда возникло это несвоевременное желание. Ну, конечно, как же он сразу не узнал? Старый знакомец. Бобер, ну конечно, Бобер!.. Бедолага, так вот куда он запропал, скотина. Бобер был именно тем человеком, у кого Слепень привык разживаться травкой, а еще он был должен Слепню денег. Немало должен, и, когда он внезапно пропал, Слепень решил, что Бобер прячется, чтобы не отдавать должок. Разозлился, естественно, и пообещал жестоко наказать Бобра при встрече. Теперь-то ясно, почему он должок зажилил. Что ж, это дело другое, это со всяким может случиться.

Бобер – тощий долговязый юноша с длинными волосами и чирьями на лбу, сидел, уставясь себе под ноги и дрожал. Ему было холодно и страшно. Сколько он тут сидит? Наверное, давно – решил Слепень, – застыл, отупел, даже не смотрит…

Начальник, вытащивший Слепня из камеры и с неясными намерениями приведший его сюда, стоял позади Бобра и спокойно смотрел, как Слепень, все также в сопровождении двоих охранников, не торопясь подходит все ближе. Он, похоже, тоже никуда не спешил. Дождавшись, когда Слепень остановится в трех шагах от Бобра, он вдруг улыбнулся, кажется, впервые за все это время, и, кивнув в сторону сидящего, спросил:

– Ты его знаешь?

– Знаю, – кивнул головой Слепень. Причин отрицать свое знакомство он не видел.

– Хорошо.

Гвардеец подошел поближе к Слепню и, встав в шаге от него, внезапно вытянул меч из висевших на боку ножен. Это было неожиданно, но Слепень не испугался. Уверенность в том, что, по крайней мере сейчас, с ним ничего не случится не покидала его. Действительно, убивать его здесь и сейчас было бы просто нелепо. Но… но ведь меч был обнажен. Для чего?

А обнаживший свой меч гвардеец, подержав его в руке, вдруг перехватил его за лезвие и протянул рукояткой вперед Слепню.

– Держи.

И тут Бобер, наконец, поднял голову и взглянул на стоящих перед ним. Слепня он узнал. Это видно было по тому, как он моргнул и дернулся. И тут же стоящий рядом охранник положил ему на плечо руку, удерживая от ненужных движений. Бобер остался в той же позе, если не считать того, что голова его теперь была задрана, и Слепню хорошо были видны его широко разинутые глаза на бледном лице. Бобер хотел что-то сказать, даже открыл рот, но тут Слепень взял меч, а гвардеец сказал:

– Убей его.

И то, что там хотел сказать Бобер, застряло в его глотке. Плечо под рукой охранника шевельнулось, но тот, видимо, сжал его посильнее. Впрочем, Слепень этого не видел, он смотрел на гвардейца, не понимая, чего от него хотят.

– Убей его, – спокойно повторил гвардеец, – только не руби голову. Лучше всего встань позади и перережь глотку.

Вот ничего себе!.. Слепень удивленно воззрился на гвардейца. Тот усмехнулся.

– Давай, давай. Не тяни. Тебе же не впервой?

Машинально Слепень кивнул. И, так ничего и не понимая, пошел туда, куда ему сказали. Да, крови он не боялся, но привык понимать, что делает. Ему случалось убивать людей. Иногда это было в драке, и если бы он не убил, убили бы его. Иногда это было при ограблении, тогда это делалось для того, чтобы жертва не навела на него сыщиков. Иногда это было наказание. А сейчас? Этого-то за что? Даже предполагая, что Бобер зажал долг, он и в мыслях не держал убивать его. Максимум – отметелить как следует, чтобы знал.

И уже схватив Бобра левой рукой за патлы, вздернув его голову вверх, чтобы удобнее было резать, уже коснувшись режущей кромкой лезвия кожи под дергающимся кадыком, он прошептал:

– Прости, брат…

***

Все произошедшее было невероятно, нелепо и весь богатый жизненный опыт потомственного душегуба и разбойника не мог помочь разобраться в нем. Гвардеец протянул руку и Слепень, каким-то чудом поняв чего от него хотят, вернул меч хозяину. Даже тени мысли не возникло пустить этот меч в ход против тех, кто был рядом. И гвардеец, видимо, хорошо понимал, что так и будет, поэтому и не побоялся отдать ему на время свое оружие.

Слепень так и стоял, опустив голову, глядя в то место на земле, где только что был Бобер, а теперь была только темная лужа. Самого Бобра подняли и унесли куда-то те, кто караулил его. Оба охранника самого Слепня, как и возглавлявший их гвардеец, остались на месте. За руки его больше никто не держал.

Но ожидание, заполненное туманом в гулкой, как бочка, голове, продолжалось недолго. Потом началось самое интересное, такое, что все происшедшее только что, выглядело перед этим – тем, что было дальше, сущей ерундой.

Слепня опять взяли под руки и повели. Повели куда-то туда, куда перед этим унесли зарезанного им Бобра. В помещении, куда он теперь попал, были большие окна. Свет, благодаря им попадавший внутрь, освещал пустое пространство, огороженное стенами, выложенными бледной плиткой, такой же, из плитки пол, только темнее, и лежащего на этом полу Бобра, под которым натекло немного крови. В основном все вытекло еще там, на улице. А здесь его, видно, как принесли, так больше и не трогали. В углу стоял стол, на столе – котелок с чем-то по виду напоминавшем похлебку, а по запаху – давно не чищеный сортир. Рядом стоял высокий мужик, тоже, как и сам Слепень, в куртке, но без шапки, с довольно длинными, серыми, спутанными волосами. Он стоял, отрешенно глядя перед собой и лениво помешивал вонючее варево в котелке. Слепня подтолкнули туда, к нему, и он пошел, озираясь, сторонясь лежащего Бобра. Теперь он обратил внимание, что Бобер лежал не так просто, он лежал в центре довольно большого пространства, словно огороженного какими-то черными, нарисованными на полу линиями, словно в рамке из этих пересекающихся между собой линий и знаков. Что бы это значило, Слепень не понял.

Его подвели к столу. Мужик возле котелка хмуро взглянул на него, кивнул, словно с чем-то соглашаясь, и сказал:

– Давай.

Слепень не понял. Чего – давай? Но гвардеец, который тут всем командовал – так, во всяком случае, показалось Слепню, взял его за левую руку и поднял ее так, что она оказалась над котелком.

– Не бойся, – шепнул он на ухо Слепню, – держи так.

Сердце прыгнуло и в животе забурлило и стало неприятно холодно, словно там каким-то образом очутилась живая лягушка, но Слепень не стал сопротивляться, не взбунтовался, не заистерил. Он понимал бесполезность протеста, и верил почему-то в то, что ничего страшного с ним не будет. По крайней мере, сейчас. Мужик – лекарь, что ли? Но почему тогда не в черном балахоне, как им полагается? – взял Слепня за эту протянутую руку и резанул чем-то по пальцу. От неожиданности Слепень вздрогнул, но руку не выдернул. Из пальца потекла кровь, потекла прямо в котелок, в бурое неаппетитное варево, которое начало светлеть прямо на глазах, пока не стало прозрачным, как простая чистая вода. Потом эта вода стала розовой, красной, а под конец Слепню показалось, что весь котелок наполнен кровью, его кровью, хотя и вытекло из него совсем чуть-чуть, несколько капель.

А потом мужик этот, который непонятно кто, взял, да и заживил ему раненый палец. Что он там сделал, Слепень не понял, но боль исчезла, пореза просто не стало, и, когда Слепень вытер с пальца кровь о свои штаны, то вообще ничто не напоминало о том, что с этим пальцем что-то делали. И тогда Слепень понял, кто это. Это – маг! Ни разу до сих пор Слепню не случалось встречать ни одного мага. Слышать – слышал, но не сказать, чтобы верил. Да, по правде говоря, не очень и интересовался. И вот – нате вам!.. И сердце снова застучало чаще в предчувствии чего-то необычного, что наверняка сейчас произойдет. Ну, не зря же тут маг!

А маг, тем временем, набрал в стеклянную посудинку – маленькую, прозрачную, таких Слепень никогда не видел – немного этой, то ли жидкости, то ли крови, и присел над трупом Бобра, жестом предложив Слепню сделать то же самое. Слепень присел, оказавшись с другой стороны. Он видел, как маг, склонившись над телом, поколдовал над тем местом, где была голова. Что он там делает, Слепню не было видно. Он, не вставая, все так же, на корточках, подобрался поближе. Маг открывал Бобру рот какой-то лопаткой. Открыл, наконец, и, взглянув на Слепня, велел:

– Держи так. Чтобы было открыто.

Слепень послушно перехватил лопатку и, стараясь не шевелиться и дышать потише, стал смотреть, как маг наклоняет сосуд над раззявленным ртом мертвеца. Наконец, тоненькой струйкой кроваво-красная жидкость полилась тому в глотку. Маг поднял руку, прервав процесс, и встал. За ним вскочил и Слепень. Он понимал, что теперь, после всего этого, что-то должно произойти. И оно произошло.

***

Одиннадцать человек стояли, выстроившись в неровную шеренгу. Одиннадцать парней, чьих лиц Слепень не мог различить как из-за расстояния, так и из-за того, что мешало солнце, бившее в его единственный зрячий глаз как раз с их стороны. Их выводили из одного из бараков по одному и ставили в строй, а гвардеец, так и не оставивший Слепня, стоял рядом с ним и комментировал, кто из них есть кто. Получалась нехилая команда. Пятеро были дезертиры, убившие своего командира и сбежавшие из какого-то отдаленного гарнизона, трое – воры-домушники, преступившие свой собственный закон и убившие хозяев квартиры, в которую забрались, и еще трое – простые и бесхитростные братья-разбойники из не слишком далекого от столицы лесного уезда, промышлявшие на шедшем мимо их деревеньки тракте. Всем грозила виселица, и все это понимали, не хуже и самого Слепня. Не понимал он пока одного – почему он тут, а они – такие же, как-то отдельно. Вроде команды для игры в мяч, которую построили напротив другой команды. А кто в другой? Он? Или он с неожиданно и жутко воскресшим Бобром?

Вот он, Бобер, стоит рядышком, как ни в чем не бывало, дышит – вот ведь странность! – дышит, падла. И хоть бы слово сказал, нет, только смотрит на него и улыбается, будто родного папу встретил. Потерянного…

Одет был Бобер в то же, в чем и был убит, только поверх рубахи на нем теперь была куртка из черного сукна с нашитой на ней – на спине, большой белой цифрой «1». И звать его велено отныне: «первый».

– А ну-ка, – велел Слепню, еще там, еще в той комнате, где был маг, и где все и произошло, – скажи-ка ему, что его зовут Первый.

– Слышь, ты, – сказал Бобру Слепень, – тебя зовут Первый, понял?

Тот кивнул головой и радостно улыбнулся, впервые с того времени, как поднялся с пола.

– Как тебя зовут? – Проверил Слепень усвоенность информации.

– Первый. Я – Первый! – Отозвался бывший Бобер, переименованный теперь в Первого.

Интересно, – подумал тогда Слепень, – если он – Первый, то, значит, будет и Второй? Ну, как минимум…

– Ну, а теперь, смотри, что будет, – произнес гвардеец, стоявший рядом со Слепнем, по другую сторону от Первого. – Сейчас мы проверим трус ты, или притворяешься. Штаны не испачкай.