Читать книгу Времена Амирана. Книга 4: Жизнь после смерти - Сергей Голубев - Страница 1

Одно спасение у побежденных – не надеяться ни на какое спасение.

(Вергилий М. Публий )

Глава 1

Дороги – они как реки. А реки – они же как? То текут себе спокойно и мирно, величаво и полноводно, ну, или там – струятся проселками, едва слышно журчат тропинками. А то – застынут ледяным монолитом, а потом – как разольются, затапливая все обочины и луга окрест. Значит – весна. Значит, припекло, и сорвались все куда-то, очертя голову. А потом, когда уже совсем жарко станет, пересыхают реки. Некому течь по ним. Кто мог – утек, а кто не успел – высох, превратился в невидимый пар, дорога которому одна – в высокое и беспощадное небо.

1

Дорога была запружена стадом. Это его рев, звон колокольчиков, крики пастухов, слившиеся в единый поток звуков, слышали, бредя через снежную целину Ратомир с Бен-Салехом. И, услышав, радостно направились туда, устав пробираться через заснеженное бездорожье.

Коровы медленно и безучастно брели по дороге, подгоняемые криками и щелканьем длинных кнутов. В глазах их была печаль и нехорошие предчувствия. И, правда, что могло их ждать где-то там, вдали от теплого хлева, откуда их зачем-то выгнали ни свет, ни заря. И привязанные к шее ботала своим невеселым звоном говорили за них все, что, умей они говорить, сказали бы сами.

– Куда это они, в такую рань?

Бен-Салех промолчал. Во-первых, он не знал, во-вторых – не такая уж и рань, просто – зима. А зимой всегда долго не рассветает. А в-третьих, Бен-Салех устал. Сколько они уже на ногах?.. Прилечь бы. Перекусить и прилечь. Ну, ничего, теперь, когда вышли, наконец, на дорогу, уж как-нибудь добредут до постоялого двора. А там… Бен-Салех чувствовал, что может проспать сутки, хотя и понимал, что, скорее всего, заблуждается. Ну, какие сутки?..

– А нам в какую сторону идти-то? – Не унимался Ратомир.

Вопрос, кстати, был не праздный. Бен-Салех задумался, мысленно рисуя карту окрестностей и тот путь, что они по этим окрестностям проделали.

– Направо.

***

Как выяснилось, там, где кончалось стадо, там начинались люди. Людей было много, причем шли они, почему-то все в сторону, противоположную той, что наметил Бен-Салех. И, когда они с Ратомиром ступили, наконец, на твердое, утоптанное покрытие, идти им пришлось против течения. А течение несло мимо них повозки и телеги, тележки, толкаемые вручную и просто сгорбленные под тяжестью навьюченного на собственные спины барахла, фигуры. Как будто смытая бурным половодьем деревня плыла им навстречу, бесстыдно выставляя наружу интимные детали и подробности своего скромного быта.

Попытки завязать разговор с кем-нибудь из этого потока не увенчались успехом. От них просто отмахивались, кто раздраженно, кто устало. Многие просто не реагировали никак, продолжая по-коровьи тупо смотреть куда-то перед собой, куда-то вперед, куда-то в ту сторону, где, скорее всего, их никто не ждет, и где им вряд ли будут рады.

– Ладно, – махнул рукой Бен-Салех, – на постоялом дворе узнаем, что там такое…

Первый попавшийся им на дороге постоялый двор встретил их широко распахнутыми воротами во двор и зарытой дверью в дом, в которую обычно входили те, кто пришел пешком. Из ворот как раз выезжала до верха загруженная подвода, а дверь доской заколачивал какой-то мужик. Они подошли к нему.

– Закрываетесь? – Спросил Бен-Салех.

Мужик держал в губах гвозди и только кивнул, продолжая стучать молотком. Ратомир и Бен-Салех переглянулись и пошли к воротам. Во дворе оказалось сущее столпотворение. Из дома вытаскивали лавки и грузили на одну из подвод. Стояли еще не погруженные бочки, вероятно с пивом. На одной из них сидел человек. Он не бегал, не суетился, он молча смолил самокрутку, сплевывая на землю, и поглядывал по сторонам. Кажется, с ним можно было поговорить.

– День добрый, – сказал Бен-Салех, подходя к сидящему, – вы тут хозяин?

– Ну, я.

– Ну, тогда еще раз здравствуйте. Шли вот мы, шли, устали, ноги сбили, проголодались, думали у вас тут остановимся, отдохнем, перекусим. Ваше же заведение славится своим гостеприимством. Люди нам советовали. Да… Похоже, не выйдет, а?

– Да, куды ж тут… Вот же ж, какие дела. Съезжаем мы, видите. Вот сейчас последнее загрузим, да и того…

– А чего ж так? Конкуренты, что ли?

– Да какие конкуренты?! – Воскликнул хозяин. – Конкуренты! Попробовал бы кто!.. Живо бы ноги-то повыдергивали. Конкуренты… Тут не до конкуренции сейчас, живым бы остаться.

– Так что случилось-то, уважаемый?

– Вы что, не местные, что ли?

– Да говорю же, идем мы, издалека. Народ чего-то на дороге, правда… Что, случилось чего?

– Случилось. Войско идет. Не знаю – правда, нет, а говорят с ним сам царь. Идут и грабят. Все подчистую выметают, гады. Вот народ и того… спасается, кто как может. Постоялые дворы, говорят, по бревнышку разносят. Мало, говорят, что харчи все заготовленные забирают, так еще, говорят, и жгут. А то и вовсе жизни лишают. Народ, вообще, такие страхи рассказывает, не знаешь, верить, нет. Так что…

– А царь-то при чем? Он-то что там делает? Врут, поди…

– Да, может, и врут, только как дворец-то у него сгорел, то и куда ж ему деваться? Вот он, говорят, и бродит.

– Как – дворец? – Встрепенулся Ратомир.

– Да так, вы что?.. Совсем?.. Где это вас носило, что ничегошеньки не знаете. Сгорел дворец. И Миранда сгорела, чтоб ей… Так что и оттуда людишки разбегаются.

– Да-а, дела!.. – Протянул Бен-Салех, – а мы-то, как раз туда идем. Ну, может, у вас тут хоть полчасика посидеть где можно? Передохнуть, а?.. Пока грузитесь. Да и хоть чего-нибудь поесть, хоть в сухомятку. Деньги у нас есть, заплатили бы.

– Ладно, пошли.

Хозяин встал и потянулся.

Следом за ним они прошли через пустую кухню в зал без столов и лавок, и по скрипучей лестнице поднялись на антресоли, где были жилые комнаты для проезжающих. В одной из них и устроились на одной из двух, лишенных матрасов, кроватей. Хозяин спустился вниз и принес откуда-то, видать из дорожных припасов, завернутый в холстину окорок, каравай хлеба и кувшин пива. Бен-Салех достал ножик, и приступили к трапезе, к которой как-то само собой присоединился и хозяин. Так и сидели, жуя жесткое мясо и запивая пивом прямо из кувшина, пуская его по кругу.

Голодные гости насыщались молча, хозяин же ухитрялся при этом рассуждать.

– Конец, видать, Амирану пришел, – говорил он, – По всему – конец. Вон уже и горцы наши, хамадийцы, суки, зашевелились. Чуют, сволочи, что государству каюк. Их только слухи о войске останавливает, а то сейчас по всему тракту резня пошла бы. Хуремский эмират, слышно, уже войска собирает. Как снег сойдет, так они и полезут. И кто что сделает? А под эмиром жить – дураков нет. Уходить надо.

– А куда идти-то? – Поинтересовался Бен-Салех.

– Я лично на запад подамся, – ответил хозяин, – если уж все равно судьба кем-то завоеванным быть, пусть меня лучше арбокорцы завоюют, или Ледерландия – милое дело! Не то, что эти, из эмирата, ну их в задницу! Или еще из Ахалдакии черти узкоглазые. Не-е, я – на запад!

***

Когда они вышли, простившись с гостеприимным хозяином, уже совсем рассвело. Стоял чудный зимний день. Вернее, утро. Солнце еще карабкалось в зенит, но на небе не было ни облачка, все облака раздуло, размело ночным ветром, и на душе было бы совсем хорошо, если бы не было так погано.

– Вот же, скотина! – Ратомир вздохнул и глянул окрест. По дороге все так же тянулась вереница беженцев, выглядящих еще печальнее и безнадежнее в безразлично-веселом утреннем свете.

– Кто? – Не понял Бен-Салех.

– Хозяин, кто…

– А что такое? Тебе не понравился окорок? Вообще-то, правда, жестковат.

– Да причем тут!.. Как он спокойно говорил про этих, арбокорцев. Или ледерландцев. Все равно ему. Плевать, что… Я же говорю, скотина, предатель.

– Ух ты, раскипятился, – усмехнулся Бен-Салех, – подумаешь! Я, например, за свою жизнь знаешь, сколько стран поменял? И ничего. Человеку, знаешь ли, по большому счету абсолютно все равно, как называется то место, где он живет. Главное, чтобы жить давали. Ну, правда, возникает языковая проблема, но, если не лениться, за достаточно короткое время можно выучить любой язык. Хотя тебя я тоже понимаю. Лично тебе нигде не будет так хорошо, как было в родном дворце. Но дворец – ты же слышал, сгорел.

– Ладно, – прекратил дискуссию Ратомир, – пошли. Раз отец, как говорят, сам идет сюда, скоро мы его найдем.

Несмотря на свое высокое происхождение, Ратомир был всего лишь человек, а человеку свойственно ошибаться.

***

Этим же утром, и совсем недалеко отсюда, при выезде на тот же тракт, по которому сейчас шли Ратомир с Бен-Салехом, и вдоль которого, только им навстречу неторопливо двигалось воинство Бенедикта, остановился маленький обоз, в котором ехало семейство крайсов. Клавдий, всю ночь правивший передним фургоном, спал. Юма, его старшая жена, слезла на землю и пошла разведать обстановку. Обилие всякого транспорта, и даже идущих пешком, насторожило ее. Никогда такого не было. Тракт, конечно, оживленный, но это значит, что в полчаса три телеги туда-сюда проедут. А тут…

Крайсы народ особый, не чета нам, прочим всяким. То, что не получилось у Бен-Салеха, Юме было раз плюнуть. И скоро она знала все. Все, включая такие подробности, какие ни один очевидец не расскажет, а расскажет тот, кто слышал от тех, кто лично знает этого самого очевидца.

Юма вернулась и, растолкав недовольного Клавдия, стала толковать ему, что туда, куда они направлялись, ехать никак нельзя. Оттуда наоборот все удирают. Там идет огромное войско, пожирающее все на своем пути, словно туча саранчи – помнишь саранчу? Клавдий помнил саранчу. А те, оказывается, еще и людей едят – вот это уже вообще страх! А Миранда сгорела, совсем сгорела, одни головешки от столицы остались. И царский дворец сгорел. А царя эти, которые идут, захватили, и сейчас он у них, вроде как в плену. А зачем он им нужен – это ты уж у них сам спроси. Спроси, спроси, когда встретишь! А Миранду поджег страшный дракон. Все говорят, его там все видели. А если не бывает, значит и Миранда цела, и дворец, и царь на месте, и по дороге никто никуда не бежит. А ты сходи, сам посмотри, а потом и будешь говорить – не бывает!..

По всему выходило, что планы надо менять. Выезжать на тракт и толкаться там в общем потоке не хотелось. Подгорное, которое еще вчера проезжали, было, точно, не спокойно. Но и бежать никто там никуда не бежал. Так что, наверное, имело смысл развернуть оглобли, да и вернуться туда, а там уже и посмотреть, что дальше делать. У Клавдия возникла мысль пропустить мимо ту страшную саранчу, а потом боковыми дорогами, которые он хорошо знал, зайти ей в тыл, да пошарить хорошо в поспешно брошенных селениях. При такой панике все с собой не захватишь. Так что, если не быть дураком и не пугаться всяких бабьих сказок, можно очень неплохо поживиться. И без всякого вреда для здоровья.

А вообще, – думал Клавдий, – времена, похоже, наступают суровые. Сейчас народу не до ярмарок будет. Придется каким-то другим способом себе пищу добывать. Да и милостыню, когда такая кутерьма, кто подает? Так что, пожалуй, эта ночная находка станет бесполезной нахлебницей.

Ладно, сейчас-то он ее не выгонит, конечно, а вот в Подгорном, в Подгорном ее придется оставить. Пусть уж сама. Может, выживет…

2

Регентский совет Арбокорского королевства, образованный сразу после трагической гибели Его Величества Шварцебаппера, и правящий от имени его семилетнего наследника Альфреда, собрался, как это было заведено, в пятницу, в четыре часа пополудни в Малом зале собраний королевского дворца. Как всегда начало заседания почтил своим присутствием сам малолетний король в сопровождении королевы-матери Софронеи.

Взобравшийся с помощью специальных малозаметных ступенек в свое высокое кресло, стоящее в торце длинного стола, Альфред махнул ручкой, разрешая собравшимся сесть, и сел сам. Кресло его матери стояло тоже в торце, только противоположном. Кроме них в зале присутствовали: Первый Министр, господин Ханс Прюкенторф, Военный министр – маршал Газгольдер, Министр внутренних дел Карел Девони, Министр финансов Захариас, Начальник Собственной Его Величества канцелярии – Франк Бомм, Министр иностранных дел Зевс Моргалис, шеф информационного бюро, имени которого никто не знал по причине секретности, и отзывавшийся, когда его называли «господин Зет», и седой и сгорбленный девяностопятилетний Министр двора Фабрициус, переживший уже пятерых монархов, и приглашаемый на заседания в качестве некоего символа верности традициям. Фабрициус был почти глух, но, в то же время, исключительно вежлив, как и полагается человеку, отвечающему за церемониал. По причине глухоты он не слышал, о чем шла речь, вежливость же мешала ему переспрашивать. Поэтому он обычно сидел смирно, и о том, что все кончено и решено догадывался по тому, что все вставали и начинали расходиться.

Дождавшись, когда все усядутся и сделают соответствующие моменту выражения лиц, Прюкенторф встал и, с поклоном, обратился к государю:

– Ваше Величество, позвольте считать заседание Совета открытым.

Король милостиво кивнул.

– Ваше Величество, спешу сообщить, что ваше высочайшее повеление относительно покупки нового пони выполнено. Пони в конюшне и ждет вас. Это замечательное животное носит имя Ветерок. Я надеюсь, прогулки на нем доставят вам удовольствие.

У короля заблестели глаза, и он осчастливил собравшихся довольной улыбкой. От того, чтобы кричать и хлопать в ладоши от радости, его уже успели отучить. Поэтому он вел себя сдержанно, хотя и видно было, как не терпится ему убежать из этого унылого зала в манеж.

А Прюкенторф уже повернулся в другую сторону.

– Ваше Величество, – теперь он обращался к Софронее, – согласно вашему распоряжению мы отыскали мага и чудотворца Архимодуса. К глубокому нашему прискорбию выяснилось, что он недавно скончался. По совету ваших медиков и лекарей мы выписали из Ледерландии знаменитого травника по имени Каллистрат Омелик. Говорят, он творит чудеса, причем берет за них гораздо меньше, чем покойный Архимодус. Сэкономленные средства наш совет решил передать вам на обновление гардероба.

Королева поднялась. Невооруженным глазом видно было, как трудно ей это далось. Королева давно болела, но она была королева, и стоически несла свое тяжкое бремя. Она встала, и, оглядев присутствующих, произнесла:

– Благодарю. А теперь, с вашего позволения мы с Его Величеством вас покинем.

***

Ушла, грузно влача свое большое нездоровое тело, королева, ушел, четко печатая шаг по каменным плитам, юный король. Теперь можно было заняться государственными делами.

– Итак, – откашлявшись начал господин Первый Министр, – вы все, разумеется, помните, на чем мы расстались прошлый раз. Вы обещали подумать, подсобрать информации, проконсультироваться и сегодня высказать свое мнение. С этого и начнем. Может быть, кто-то хочет?..

Он помолчал, прислушиваясь к молчанию.

– Тогда, господин Захариас, попрошу. Финансы – первое дело. Поэтому, вам и первое слово.

– Ну, что же, – тщедушный Захариас отодвинул стул, но вставать не стал, а уселся свободнее. Здесь, в своем узком кругу, можно было вести себя достаточно раскованно. – Если не вдаваться в детали, и говорить на всем понятном языке, то, я думаю, положение в финансовой сфере, и так известно каждому. Я только напомню, что наш внешний долг приближается к шестистам миллионам, что почти вдвое превышает наш принятый годовой бюджет. Три четверти долга приходятся на Эрогению…

– Минутку! – Перебил его Министр иностранных дел. – Как это… У нас же…

– Спокойно, Зевс, – Прюкенторф укоризненно взглянул на нарушителя деловой дисциплины, – Захариас знает, что говорит.

– Да-да, – подтвердил Министр финансов, – совсем недавно барон продал принадлежащие ему ценные бумаги. Сделка была секретной. Я знаю об этом от господина Зета. Они, скорее всего, пока придержат. Но не исключено, что выбросят на рынок и обвалят. Дефолт, господа, дефолт…

– Я так понимаю, – маршал Газгольдер в волнении хлопнул по столу пухлой ладошкой, – что эти негодяи, не рассчитывая справиться с нами в честном бою, решили удушить нас таким вот подлым образом. Экономически…

– А почему – нет? – Первый Министр был как всегда спокоен и чуточку ироничен. – Раз мы им позволяем. Да и кто из нас не сделал бы того же самого?

– Я думаю, – сказал Франк Бомм, – что выражу общее мнение, если скажу, что с этой несчастной Эрогенией пора кончать. Пока она не покончила с нами, – добавил он после паузы.

Франк Бомм потому и был Начальником Канцелярии, что умел выражать не только, и не столько свои мысли. И выражать кратко, четко и ясно.

– Наш Франк – сущий младенец! Его устами всегда глаголет истина. – Сострил Карел Девони, Министр внутренних дел. – Вот только как до них, проклятых, добраться? Они же там, на своем острове – как в крепости.

– Нет таких крепостей… – усмехнулся Прюкенторф, – маршал, я вас попрошу, обнародуйте свои мысли. Те, которыми вы делились со мной давеча. Я подумал на досуге, и понял, что в них есть рациональное зерно. Прошу.

– Крепости, господа, – начал Газгольдер, – берутся если не штурмом, то правильной осадой. По подсчетам специалистов из ведомства господина Зета три четверти как продовольствия, так и прочих товаров, включая лес и пеньку, необходимые для строительства их знаменитого флота, Эрогения берет из Амирана. Им это очень удобно, так как их разделяет относительно узкий пролив. Если перекрыть им этот канал, Эрогения долго не продержится. В десятки раз удлиняется плечо доставки, а море есть море. Там бури, ураганы, пираты, наконец. Да и мы – нас тоже не надо сбрасывать со счетов. Да, такого флота, как у них, у нас нет, но кое-что все же имеется. Да и пиратам всегда можно помочь. Пусть порезвятся.

– Все правильно, – не выдержал Прюкенторф, и встрял, воспользовавшись паузой, сделанной маршалом ради солидности, – все верно, господа. И если еще вчера мы могли говорить об этом чисто гипотетически, фантазировать, так сказать, на свободную тему, то нынче неожиданно оказалось, что этот вариант вполне жизнеспособен. Извините, маршал, продолжайте, прошу вас.

– Да, действительно, – недовольно хмыкнул Газгольдер. Там, у себя, в своем ведомстве маршал как-то отвык от того, чтобы его перебивали. Ну, тут, конечно, не там, приходилось терпеть, – так вот… О чем я?.. ах, да! Эрогения. Эту зажравшуюся тварь можно взять голыми руками. Нужно только воспользоваться благоприятным моментом. И этот момент наступил. То, что сейчас происходит в Амиране – что бы там ни происходило!.. – играет нам на руку. По последним данным разведки власть там отсутствует. Почему – загадка. Некоторые связывают происходящие там события с теми, что происходили летом, когда погиб наш монарх. Ну, вы помните… Но, так или иначе, а царя их, этого пресловутого Бенедикта, в столице нет. Столица сгорела. Сгорел дворец, может быть и Бенедикт с ним, хотя, согласно непроверенным слухам, он сбежал из дворца и где-то бродит сейчас. Самое главное – управление армией перестало существовать. Нет объединяющего центра. Через границу переходят уже не отдельные перебежчики, как это было раньше, а целые части, ищущие себе хозяина и согласные на все. Они подтверждают, что все военное министерство просто перестало существовать. Они говорят много вздора, которому верить не стоит, но факты, господа, факты!..

– И эти факты говорят, – снова влез Прюкенторф, – что медлить нельзя. Амиран лежит перед нами. Голый и беззащитный. Осталось только взять его.

– Зачем? – Задал резонный вопрос Министр финансов. – Что там хорошего?

– Да плевать на Амиран, – разгорячился Прюкенторф, – маршал, скажите им… нам нужен не Амиран, гори он огнем. Нам нужно захватить порты, питающие Эрогению. А это можно сделать только через территорию Амирана. Так что Амиран нужен только в этом качестве. Территория! Все! Ну, а если попутно что прихватим ценного, так это нам будет лишний бонус, как говорят финансисты.

– Прошу прощения, господа, – раздался вдруг дребезжащий голос откуда не ждали, – я слышал сейчас, тут упоминался Амиран. Прошу, на всякий случай, не забывать, что наша королева – дочь Амиранского короля.

И все молча уставились на Министра двора. Ну, надо же, проснулся, старый козел.

***

Принципия ела кашу из котелка. Это был ее последний завтрак. А так же, очевидно, и последний обед, и последний ужин. Об этом ее осведомила жирная тетка, сунувшая ей в руки этот котелок, и снабдившая ложкой. Эту, безусловно, судьбоносную информацию, Принципия пропустила мимо ушей. Может быть потому, что сказано это было на незнакомом ей языке, а может быть и потому, что все вообще сейчас проходило мимо. Она безучастно смотрела по сторонам, и то, что она видела, что окружало ее, не вызывало у нее никаких вопросов. А если нет вопросов, то нет и ответов. А они ей были и не нужны. Она не знала даже, кто она сама. Весь мир сузился до одного единственного маленького комочка плоти, лежащего у нее на руках. И, как ни странно, но все, что этому комочку нужно, она каким-то образом знала, и делала это. Она понимала его, понимала, когда ему хочется есть, и тогда она обнажала грудь, не обращая ни на кого внимания, и испытывала странное чувство наслаждения, ощущая, как часть ее перетекает в этот комочек. Люди, подобравшие ее на дороге, были так добры, что дали ей целый ворох тряпок. В них она перепеленывала ребенка, и делала это довольно-таки умело. Руки сами справлялись с этим. Может быть, все дело было именно в этом. Голова не мешала.

Голова была пуста. Голова отключилась, сознание уснуло, наполняя сонным покоем и безразличием все ее существо. Оно спокойно спало, и безумное отчаянье не могло добраться до него.

***

Село Подгорное еще жило. Его лихорадило, и лихорадка эта, возможно, предвещала скорый конец. Люди готовились. Уже ждали неизвестно чего собранные в одно большое стадо коровы, собирали овец. С курями была проблема – как их, непоседливых, взять с собой? Взволнованно ржали лошади. Телеги, опустив оглобли, ждали их. Собачий лай перекрывал голоса людей. А люди-то, как раз, особо и не шумели. Они, крепко стиснув челюсти, стояли большой толпой на площади перед храмом. Говорил, взобравшись на паперть, один – староста. Священник спокойно стоял рядом, молчал, но молчание его было одобрительным. Все, что говорил староста, церковь в лице своего полномочного представителя поддерживала и одобряла.

А староста говорил в общем-то страшные вещи. Он говорил, что не сегодня-завтра к ним в гости явятся их добрые соседи, хамадийцы, которые уже спускаются с гор и скапливаются неподалеку. И эти вот самые хамадийцы, сволочи, кого не убьют, того заберут с собой и продадут в рабство. И что идет, вроде бы войско, чуть ли не под предводительством самого царя. Вот только на сей раз не помощи от этого войска ждать приходится. Эти едва ли не хуже хамадийцев, хотя, если столкнутся, то хамадийцам ловить нечего. Но вот только разорит это войско подчистую, хаты пожжет, баб спортит, а еще… А еще говорят, с ними там вообще страшные какие-то идут. Людей пожирают. А сделать с ними ничего нельзя, меча они не боятся. Потому что бессмертные. А бессмертные они потому, что души у них нет.

При этих словах староста взглянул на священника, и тот одобрительно кивнул. Все верно сказал староста. Нет у них души. А нет потому, что не Единого этого порождения, а Врага Его. И об этом даже бумага из церковного управления вроде бы была. Сам-то священник ее не видел, но говорят – верно…

Но это все люди уже и сами знали. А староста говорил дальше, и все молча слушали, стараясь не упустить ничего. Стараясь запомнить, чтобы потом передать тем, кого нет сейчас на площади. Тем, кто собирает живность, запрягает лошадей, грузит повозки, одевает детей. Или просто – бессильные, больные, старые, беременные – сидят в опустевших избах, глядя сквозь слезы на обнажившиеся неказистые, но такие родные стены. Судьба ли увидеть их когда-нибудь снова?..

А староста говорил, что посланные в ближайший монастырь люди вернулись ни с чем. Там уже полнехонько тех, кто поспел туда раньше. Монахи больше никого не принимают. В город идти бесполезно. Города сейчас не те, что в старину. Никого города уже не спасают. Нету, срыли давно, на постройки пустили древние стены, некогда уберегавшие города и всех, кто в них прятался от супостата. Да и где сейчас этот супостат? С какой стороны ждать удара? Никто не знает. А сидеть тут, и ждать… Ну, сами понимаете…

Уйти в лес? Спрятаться там, переждать? Ну, армия со своими людоедами может и уйдет, а хамадийцы-то, хамадийцы останутся. Они же давно на наши земли зубы точат. Мы же для них чужие. Они нас обратно не пустят, говорил староста. Да все это и так понимали.

И народу сейчас поднялась уйма, – говорил староста, – бегут, и тоже никто не знает, куда. И их, куда бы они ни пришли, везде мечами, да дубьем встречать будут, потому что они никому не нужны. Да мы бы и сами… Ну, чего об этом говорить. Земля наша большая, вот только места на ней для нас нету. А где не занято, там жить нельзя.

И выход один, – говорил староста, и все слушали, а священник еще и кивал, одобряя и соглашаясь, – уходить надо отсюда совсем. Не так давно, – говорил староста, – купцы – не наши, чужеземные, но это не важно, – так вот, купцы на своих кораблях попали в бурю, и занесло их на острова в океане, далеко, аж на краю земли. И на тех островах, говорили они потом, никто не живет. А там – хорошо! Там реки текут, озера есть. Там климат мягкий и земля жирная, по три урожая в год снимать можно.

Вздох пронесся над толпой. Три урожая…

Вот, – говорил староста, – вот она, земля обетованная! Вот куда мы пойдем, мужики. Вот куда я поведу вас.

– А как же?!. – возник внезапный всплеск сомнения. – Это же!..

– Да, это за морем. Ну, так и что? И доберемся. Пойдем к морю. Пусть далеко, дойдем. А там – на корабль. Единый поведет нас. Он ничего не делает зря, правда, святой отец? – обратился староста к священнику, ища у него поддержки.

– Да, братья, – голос священника был профессионально звонок и далеко разносился в ядреном морозном воздухе, чуть припахивающем навозцем, – да! Единый испытывает нас, своих детей. Своих любимых детей. И кто пройдет это испытание, и не возропщет, тот придет в райские кущи с плодородной землей, с которой потом будет снимать по три урожая. Главное, терпеть и верить. И не опускать рук. И не бояться трудностей. И вам воздастся!

– Да что там!.. Да мы согласны! Веди! – Загомонил народ.

А один все-таки вылез с обычным своим скептицизмом и прагматикой:

– А как мы на корабль-то сядем? Кто нас туда пустит.

– Так, спокойно, – староста поднял руку, успокаивая стихию, – все продумано. Значит, так… Первое, мой племяш сейчас служит. Он там сержант в своем полку, а полк в районе Хамистополиса стоит. Там недалеко. Оттуда один парнишка, дезертир, вчера был тут, весточку передал. Они там еще не разбежались пока. Надо успеть туда, к ним. Я племяша-то сблатую, чего ему?.. а он еще человек десять парней подговорит. Нам хватит. С ними мы всю страну пройдем. Возьмем где чего – Единый простит, на благое дело ведь. А как до моря доберемся, корабль захватим, в порту. По дороге золотишка посшибаем с богатеньких. Сейчас же не только голытьба с места сорвалась, помещики, те тоже – ноги в руки. Вот мы их и пощиплем во славу Единого. Не все им нас щипать. Когда-то должок и вернуть надо, верно?

– Верно! – откликнулось собрание единым облегченным выдохом.

– Ну, я и говорю… наймем команду, да и поплывем к тем островам. Первыми будем, никого больше не пустим. Верно?

– Верно!!

– Ну, что? Идем?!.

– Идем!!!

И староста, сжав могучий кулак, взметнул его вверх, туда, где из высокой пустоты неба глядели на них всех, любимых своих детей, добрые и все прощающие глаза Единого.

***

Дракон по имени Пафнутий пил воду. Между прочим, зимой, когда морозы покрыли реки ледяной коркой, занятие не из простых. Хотя Пафнутий уже приспособился. Он вообще довольно быстро обживался в этом непривычном и чуждом для драконов мире. Сначала-то он просто слизывал снег. Приходилось, чтобы напиться обесснеживать целые поляны. Сейчас же он сидел на берегу и, опустив голову на длинной шее к воде, огнем растапливал лед. Ну, а потом пил в свое удовольствие из образовавшейся полыньи.

Поначалу-то огонь возникал как-то спонтанно, помимо его желания, просто как реакция на раздражающие обстоятельства. Примерно так, как кашляет поперхнувшийся человек. Но он быстро научился пользоваться этой способностью своего организма. Что-то это напоминало ему, но он никак не мог вспомнить, что. Впрочем, он многого не мог вспомнить.

Пафнутий напился, опорожнил кишечник, и поднялся ввысь. Сегодня был хороший день. Сегодня по дорогам шло много коров. Пафнутий был сыт. Он летел просто так. Он не высматривал пищу. Он наслаждался полетом и с любопытством поглядывал вниз. Его последнее время странно тянуло к людям. А они разбегались при его появлении. Контакта не получалось. Пафнутию было как-то грустно из-за этого.

Это чувство было похоже на голод, но от съеденной пищи не проходило.

***

Две женщины – одна молодая и красивая, другая старая и сгорбленная, тяжело опирающаяся на сучковатую клюку, стояли на обочине и смотрели на проходящий мимо народ.

Последнюю неделю они безвылазно просидели у себя в доме, в глухой чащобе, куда не было ни дорог, ни троп. Они были заняты. Они готовили зелье, которое должно было помочь маленькому внуку местного трактирщика, известного богатея. Внук неожиданно захворал, местные лекари не помогали, и трактирщик обратился к ним, когда они пришли в село за продуктами. Внук был осмотрен, диагноз поставлен, плата оговорена, и они удалились к себе, готовить из запасенных еще летом трав и прочих ингредиентов то, что гарантированно поднимет мальца на ноги, а им даст столь же гарантированный кусок хлеба еще месяца на два, на три.

Трактир оказался закрыт, ворота, окна и двери надежно забиты досками, зелье в узелке оказалось никому не нужным. Ушел трактирщик. Куда? А куда бредут все эти люди, куда скрипят колесами повозки, куда гонят стадо?

Молодая все порывалась пойти, спросить, но старуха останавливала ее. Зачем? Они сами не знают. Им просто страшно. А больше они ничего не скажут, в лучшем случае наговорят с три короба всяких досужих сплетен и слухов. Пусть идут…

***

Принципия сидела на скамеечке возле ворот. Ворота были закрыты. Тут суета закончилась, хозяева собрали все, что смогли, уложили в две телеги, да поехали туда, где все собирались. Так что некому было потревожить Принципию, и она никому не мешала.

А чуть подальше суета еще продолжалась, но это Принципию не трогало и не волновало. На руках у нее был ее младенец – вся ее жизнь, и смысл этой жизни в придачу. Младенец спал. Принципия тоже была сыта, и ее клонило ко сну. Рядом стояла сумка с хлебом и тряпками, собранная и подаренная ей на прощанье ее недолгими попутчиками и несостоявшимися хозяевами. У них был свой путь. У Принципии, наверное, тоже, только она его не знала. Пока же ей было хорошо, спокойно. Солнце согревало ее своими лучами, сияя в незамутненном небе. Мороз пощипывал лицо, но это было даже приятно.

Вдруг деловая суета сменилась суетливой паникой. Все, кто был в поле зрения принцессы, забегали с криками, замахали руками, словно крыльями перепуганные куры. Это было забавно, и Принципия улыбнулась. Их страх не передался ей.

А людей на улице, между тем не стало. Побросав повозки, запряженные лошадьми, которые сейчас тоже ржали и метались в разные стороны, норовя разбить к чертям эти самые телеги, их хозяева попрятались, бросив все на произвол судьбы, или того, что сейчас ее воплощало, медленно кружась над селом.

Тень на мгновенье легла на лицо Принципии, и она подняла голову, чтобы посмотреть, что там вверху загораживает солнце. Странное существо плавно скользило уже совсем не высоко в небе. Огромные крылья были почти неподвижны. Длинная шея с узкой головой в конце была опущена вниз, словно высматривая что-то тут, на земле. И Принципии пришло в голову, что это вот, что бы оно ни было, прилетело за ней, и теперь ищет ее тут.

Ну, так вот же она. Она встала, и вышла на середину опустевшей улицы, на место, с которого даже брошенные лошади уволокли свои телеги. Теперь она была тут одна, и не заметить ее было невозможно.

3

Ратомир и Бен-Салех так и шли встречь течения. И тут вдруг непрерывный поток прервался. Впереди было пустое пространство. Стояли несколько человек, опустив свои поклажи на землю, и смотрели в ту сторону, откуда шли. А там, в отдалении, как раз таки народ был, и много. Там создалась какая-то пробка, и оттуда слышался шум голосов.

Подойдя к стоящим, Бен-Салех поинтересовался:

– А что там, любезные?

Бабка, стоящая, опершись на палку, обернулась и сказала:

– А там мужики своего барина поймали, разбираются.

– Интересно, – равнодушно отозвался Бен-Салех.

– Что значит, разбираются? – Не понял Ратомир.

– А то и значит… – начала было бабка, но тут отчаянный женский крик раздался из той толпы, что клубилась впереди.

И Ратомир начал торопливо, трясущимися пальцами расстегивать полушубок. А потом, стряхнув его с плеч, вытащил меч, висевший у него на боку – тот еще, доставшийся от благодарных йами, и бросился вперед.

Толпа окружила крытую повозку с какими-то гербами на дверцах. Народу было много, но большинство просто топтались и криками подбадривали тех, кто был впереди. Ратомир быстро пробрался через это отнюдь не молчаливое большинство, через этот кордебалет, и выскочил на сцену, где работали солисты.

Солисты пытались открыть дверцу, которую кто-то держал изо всех сил изнутри. Судя по воплям, там была женщина. На крыше кареты приплясывал мужчина, одетый в богатый, но, по виду, дорожный камзол. Он был без шляпы, и холодный ветер развевал его длинные волосы. Он, шумно дыша, пытался достать шпагой тех, кто был у дверцы, а те, в свою очередь, длинными палками и вилами пытались достать его самого. На мужиках были лохматые шапки и полушубки вроде того, что Ратомир только что оставил на снегу, и ему пришла в голову мысль, что, если он ударит мечом, то не пробьет эту толстую шкуру. И эта мысль затормозила его стремительное движение, а остановка родила неуверенность. Он снова чувствовал себя примерно так же, как в тот злополучный вечер, там, в подворотне, перед тем, как побежать с бутылкой. И ладони вспотели, делая рукоять меча скользкой, и ноги знакомо отяжелели, и глаза заметались по сторонам.

Он кашлянул, чтобы убрать возникший комок из горла, и крикнул – вернее, ему показалось, что крикнул:

– А ну, пошли отсюда!

Но его услышали. Услышали и обернулись. Обернулись и удивились. Даже не столько вид обнаженного меча, сколько яростно блестевшие стекла очков, в которых отражалось, бросая зайчики во все стороны, невысокое зимнее солнце.

Тот, что был на крыше кареты, уловил изменение обстановки, и решил воспользоваться случаем. Он присел, и, наклонившись вперед, ударил шпагой сверху вниз одного из тех, кто был ближе всего. Он метил в голову, собираясь, очевидно, проткнуть темечко. Но ему не повезло, в самый последний миг, когда смертоносное лезвие уже пошло вниз, жертва переступила с ноги на ногу и отклонилась. Шпага прошла рядом с бородатой щекой и, задев воротник, застряла в рукаве. Тот же, в кого был направлен удар, ухватил рукой, одетой в толстую рукавицу, запястье дворянина, и дернул его вниз. Тот молча кулем грохнулся под ноги взбунтовавшейся черни. Ратомир закричал. На сей раз он кричал громко, но что он кричит, не знал никто, в том числе и он сам. Он закричал, и воздел меч, готовый разить, но ужасная боль пронзила его голову, и, теряя сознание, он увидел, как медленно приближается к нему грязный снег и чьи-то серые в латках валенки.

***

Принципия стояла посреди пустой улицы. Сердце колотилось, но не от страха, от предчувствия того, чего она, кажется, так ждала все это время, чего-то забытого ею, но хорошего. И она шагнула вперед.

А то, что было над нею, плавно, хоть и грузно, опустилось на землю неподалеку, опустило брюхо, опустило голову, протянув ее к ней, и она пошла.

Присев на корточки, левой рукой прижимая к себе ребенка, правой она потянулась к этой, лежащей на земле голове. Шевелились большие черные губчатые ноздри, торчал рог, похожий на коровий, а за ним на нее смотрели два глаза, два больших, светящихся изнутри глаза. Рука коснулась головы повыше рога и глаза вдруг прикрылись. Веки двинулись снизу вверх и сомкнулись. Это существо, казалось, чего-то ждало от нее, и она поняла, чего. Ее рука, чуть касаясь пальцами холодной шершавой кожи, двинулась дальше, к этим закрытым в ожидании чего-то приятного глазам. Она дотронулась до того места, что было между ними и легонько почесала там, как когда-то чесала своему щенку за ухом. И оно, это крылатое чудовище, от которого в ужасе разбегались все, кто его видел, шумно вздохнуло, выдув пузыри из ноздрей.

Принципия изменила позу, теперь она сидела прямо возле головы, совсем не страшной, симпатичной и какой-то смутно знакомой. И она сама опустила голову и прижалась щекой к этой голове. И в голове ее само собой родилось слово: «Принципия». И вдруг она поняла, что это обращаются к ней, что это она – Принципия. А перед закрытыми глазами вдруг возникла картина – она сидит верхом и смотрит вниз, а внизу проплывает земля. Она летит верхом на драконе. Дракон – вот что это такое. Она – Принципия, а это – дракон.

И тут словно прорвало какую-то пленку. Воспоминания хлынули, освобождаясь сами и освобождая что-то, где они были спрятаны, мучая, распирая, словно мочевой пузырь, и вот, наконец-то…

Она вспоминала, как летела на драконе, а перед этим ее сбросили в пропасть, в которой она с драконом и встретилась, а перед этим она ехала в тележке по длинному, бесконечному темному коридору, а перед этим она прыгнула в пасть…

– Ты помнишь? – Мысленно спросила она дракона. – Ты помнишь, как мы летели вместе? Я думала, ты погиб, а ты – живой. Я так рада!

– Я Пафнутий, – раздалось у нее в голове в ответ, – я – Пафнутий, маг, ты помнишь меня? Я сейчас только вспомнил. Тебя увидел и вспомнил. А то все забыл.

– Ты Пафнутий?..

Пафнутий… теперь она вспомнила и Пафнутия. Они вместе шли. Шли куда-то. Куда? И имя – Геркуланий. И осознание того, что Геркулания нет, что он умер, пронзило ее раньше, чем она вспомнила, кому принадлежит это имя.

– Ты помнишь, я воскресил Геркулания? – Снова раздалось у нее внутри. – Ну, почти воскресил.

– Да, кажется, помню. А куда мы шли?

– К моему учителю… Да-да, точно, теперь я вспомнил. Его звали… его звали Бен-Салех. И я когда-то спас его. А он дал мне рецепт, как можно… как вызвать духа, который умеет возвращать жизнь. И я… ну, да, я же вызвал его, мы еще дрались с ним в каком-то другом мире. И я победил, правда, потом он сказал, что поддался. Он – сукин сын! Это он сделал меня таким вот. Правда, я сам согласился. Я не знал… Он сказал, что мое тело примет ту форму, что больше всего подходит мне, так, кажется… Я не знал, что мне подходит именно это.

– Геркуланий, – повторила про себя Принципия, я теперь вспоминаю, только никак не могу вспомнить его лицо. Но, я же любила его?

– Да, это его ребенок.

– Но он же умер?

– Умер.

– Я почему-то все забыла.

– Я тоже. Ты – от горя, а я – я потому что переродился. И еще во мне живет тот дух, про которого я говорил. Он захотел посмотреть этот мир, но он ему не понравился, и теперь он спит. Он может долго спать. Но перед тем, как уснуть, он мне сказал, что я Пафнутий. И я все вспоминал, вспоминал… А вот сейчас, кажется, вспомнил. Как хорошо, что я нашел тебя.

И Принципия почувствовала, что ее невидимый собеседник улыбнулся. Оказывается, это можно почувствовать.

***

Служба Сохранения Равновесия устроена сложно и своеобразно. Она с одной стороны есть, а с другой – ее нет. Это государство, которого нет на картах. Девять из десяти человек, так или иначе связанных с Службой, в штате ее не числятся. Да и штат этот – вещь весьма условная. Да, есть реестр сотрудников, но он существует всего в одном экземпляре и хранится в секретном сейфе Директора. Достается он только тогда, когда надо внести коррективы, а так – лежит себе, никому не нужный. Сам Директор знает только семерых. Семь человек у него в непосредственном подчинении, и только они знают его в лицо и могут с ним общаться. А он – с ними. Каждый из этих семи, отвечающих каждый за свое направление, имеет в своем подчинении тоже от семи до двенадцати тех, кому он может отдать приказ. Ни один из них никогда не видел Директора, хотя и знает о его существовании. Каждого из этих подчиненных начальник отбирает сам, и несет за них полную ответственность. В большинстве случаев, разумеется, эти подчиненные перешли к нему по наследству от предыдущего хозяина того кресла, которое он занимает. Но все равно, он должен был каждого осмотреть со всех сторон, пощупать, понюхать и, коль уж оставил, то под свою теперь ответственность. Такой принцип формирования кадрового корпуса существует в Службе на любом уровне. У тебя есть один начальник и семь – десять, реже двенадцать, подчиненных. И ты знаешь про них все, включая то, кто чем занят в данную минуту, и где находится. То же самое знает о тебе твой начальник.

Но кадры – это скелет. И на этом скелете держится все остальное, вся требуха, мышцы, бесполезный, вроде бы, жир, кожа и даже одежда, эту кожу прикрывающая.

Но даже эти, кадровые, значащиеся в том самом реестре, все имеют обязательное «прикрытие». Так, наш знакомый Алеф Йот, руководитель регионального отделения Службы, числился заместителем директора брокерской конторы при бирже. Кстати, соответствующее образование у него было. Все семь человек, которыми он руководил, и которых знал, работали в том же здании, только в разных конторах. И пусть там, где они получали жалованье, сослуживцы и косились на них, подозрения их вертелись вокруг участия тех в преступных сообществах, а среди приличных людей на такие вещи принято закрывать глаза.

Ладно. Что там долго рассусоливать, в общем, сложное устройство. Столетиями выстраивавшееся, поколениями отлаженное, и работавшее – вот, что главное, работавшее. И работавшее не плохо. Но, к сожалению, рассчитанное на стабильную обстановку. Ведь, в конце-концов, стабильность и была главным делом, тем продуктом, который вырабатывала эта организация. И теперь, когда отдельные звенья этих цепочек были вырваны, она оказалась при смерти. Да чему удивляться? А мы сами? Да будь ты хоть семи пудов весу и семи пядей во лбу, а крохотная аккуратная дырочка, проделанная девятиграммовой пулькой в твоем теле, запросто может лишить тебя не только всех радостей жизни, но и жизни как таковой.

***

Десяток всадников, избегая дорог, на которых сейчас творилось черт знает, что, почти сутки добирался до этого, обнесенного глухим высоким забором хутора. Тут, за этим забором, за крепко запертыми воротами, по углам которых стояли две высокие смотровые вышки, обитали егеря – они же охранники, они же объездчики, короче – лесничие, смотрящие за порядком на территории государственного заказника. Заказников таких, предназначенных для царской охоты, по всему Амирану было несколько десятков. Учитывая то, что царь Бенедикт практически не охотился, этого было вполне достаточно. Охранялись эти заповедные кущи отборными ребятами, прошедшими воинскую службу, сильными, ловкими и смелыми. Им хорошо платили, причем в основном не из казны. Откуда шел тот приварок, за который стоило рвать жилы, егеря не знали. Да их это особо и не интересовало. После тщательного отбора на службу поступали те, кто за хорошие деньги сделает все, что прикажут. Слишком умным и чересчур принципиальным путь сюда был закрыт, так же как слабым и робким. Это был как раз тот народ, что одинаково хорошо себя чувствует как в полиции, так и в разбойничьей банде.

Это были мускулы Службы. Сильные, тренированные мышцы. Дисциплина тут была сродни армейской, с той разницей только, что никто на нее не роптал, согласившись на нее добровольно. Один командир и две дюжины подчиненных ему солдат. Ну, или егерей, если угодно. Командир, и только он, знал лично человека, привозившего деньги – не те, что шли из казны, а настоящие, – и чьи распоряжения были равны приказу, не подлежащему обсуждению. С ним и только с ним он имел право иметь дело. В этом была загвоздка. Этого человека не было. И куда он делся, никто не мог подсказать. Пропал, как многие в эти смутные дни.

И, подъезжая к воротам, Алеф Йот думал, как же быть. Там, за этими воротами было то, что сейчас было важнее всего. Там была «быстрая почта» – хитрая штука, выдуманная умниками в лабораториях Службы. Таких на весь Амиран было всего несколько, в разных местах. Та, что была в Миранде, пропала во время пожара. Хорошо, что удалось найти человека, умеющего пользоваться этой самой «почтой». Теперь надо было до нее добраться. Добраться, связаться с Руководством, получить инструкции, ну, а дальше – дальше поступать в соответствии с ними.

Тот, кто привел сюда их маленький отряд, был непосредственным начальником того самого, который передавал деньги и, в случае нужды, приказы этим егерям. Именно его знал в лицо старший тут, в этой импровизированной крепости, которую – что? – штурмовать теперь? А его самого не было. Не нашли его. Как, впрочем, и многих других. Из всего десятка их проводника не нашли никого. Такие дела!.. Дома, где они обитали, либо сгорели, либо были брошены и разграблены. На оговоренные места встреч в случае таких вот ситуаций никто не являлся, да и места эти… Тоже, того… В большинстве, увы. А это значит, и вся цепочка оборвалась.

Но сейчас думать об этом было не ко времени. Сейчас нужно было как-то проникнуть внутрь, туда, где в тайнике пребывала в покое законсервированная до поры та самая «почта», воспользоваться которой пришла, наконец, пора.

Спешились. Алеф Йот в сопровождении знатока устройства подошел к калитке и постучал. Он не боялся, что его не услышат. Он знал, что за ним сейчас наблюдают. Как минимум две пары глаз смотрели на них в прорези на вышках. Если что – там у них есть надежные арбалеты, которыми все егеря владели виртуозно. Будет надо – не промажут. А пока они подают сигналы туда, в дом, где собралась дежурная смена, и сейчас кто-нибудь подойдет. Плохо, что их проводник не знал имени старшего тут. Издержки конспирации. Не положено ему знать этого. Придется как-то так…

– Вам кого? – Раздался голос с той стороны.

Вот ведь, действительно, егеря! Алеф и не услышал, как кто-то подошел.

– Здравствуйте, – отозвался Алеф Йот, – нам нужен ваш старший.

– Какой еще старший? Вы по поводу охоты?

– Нет. У нас важное дело. Нужно срочно переговорить.

– Так что ему сказать? Кто его спрашивает? Вы назовитесь, а то он не выйдет.

– Хорошо, – согласился с этим, вполне понятным, требованием Алеф, – передайте ему, что мы те, кто дает те деньги, которые ему приносит Азарий.

– Передам.

На сей раз Алеф Йот услышал шаги. Они удалялись.

***

– Кто вы такие? – Опять из-за калитки. – Что вам надо? Про какие деньги вы говорите?

Чер-р-т!.. – Алеф стиснул зубы. – Ну, что же делать? Ведь так и не пустит, сука! И ведь, что обидно, все делает правильно. По инструкции.

Он повернул голову и пальцем поманил к себе проводника, того, начальника этого самого злополучного Азария, которого угораздило так некстати пропасть.

– Я уже сказал, мы вместо Азария. Азарий не смог прийти. Мы принесли деньги.

– Деньги, уважаемые, должны быть двадцать восьмого. А сегодня какое?

– Да какая, к чертям разница! – Алеф почувствовал, что задыхается. Спокойно, – приказал он самому себе, спокойно. – И выпустил воздух сквозь сжатые зубы. Нервы сейчас были ни к чему.

– Вы что, не в курсе, что творится в Миранде? Пропал Азарий. Может быть погиб. Если вы нас сейчас не пустите, считайте, что ваша служба кончилась. Не только от нас больше ничего не будет, но и дворцовое ведомство вам больше платить не будет.

– Это еще почему?

– А нету его – ведомства! Сгорело вместе с дворцом.

– Как это?

– Хватит болтать. Открывай, или мы пошли. А вы тоже можете расходиться. Больше вы никому не нужны. Все!

– Спокойно, – урезонил его голос оттуда, из-за ворот, – может, оно и так, а может… Короче, Азарий… ну-ка, если вы его знаете, опишите-ка мне его. Да с подробностями.

– Давай, – шепнул Алеф проводнику, – опиши своего подчиненного.

– Так, – тот откашлялся, давая себе секунду на раздумья, – Азарий… значит, так… росту около сорока вершков, худой, волосы… такие, с рыжиной. Стрижет обычно коротко. Усы вислые, брови темные, густые, сросшиеся. Глаза, э-э… ну, темные, в общем, точнее не скажу. Что еще? А!.. – вспомнил он, и обрадовавшись этому, заговорил уверенней, – говорит он с акцентом. Он, вообще-то, из Эрогении, эмигрант. Он там в заговоре принимал участие, ну, и сбежал сюда. Он родом-то отсюда, из Амирана, только в детстве, с родителями, туда переехал, вот…

– А какое у него любимое выражение? – поинтересовался старший егерь.

– Какое?.. А-а!.. Точно! Факин щит – вот. Это что-то по Эрогенски.

– Точно! Я как-то спросил у него, что это. А он говорит – так, мол, присказка такая. Ладно, заходите, хоть расскажете, что там у вас творится, а то мы тут, как в лесу. – И рассмеялся собственной шутке.

***

Железный ящик был извлечен из тайника и водружен на стол. Специалист – как это все-таки здорово, что хоть его удалось разыскать! – долго возился, втыкая в него провода, потом надел на голову странное сооружение, которое он обозвал «наушники», и которое должно было передавать прямо в уши голос того, с кем сейчас будет установлена «связь». Потом долго крутил шпенечки на этом ящике и все повторял: «База, база, я леший, я – леший, прием». И видно, что вслушивался – во что только? Ни разу еще Алеф сам не пользовался этой «почтой», передавал, что надо, и получал ответы от людей. Теперь он лично воочию наблюдал, как это делается. Наблюдал и думал, а что если бы такое вот устройство, да попало в руки простых людей? Да они рехнулись бы. Только и делали бы, что переговаривались друг с другом, особенно дамы: « А я сейчас только от парикмахера… А чем ты кормишь свою собачку… А мы с мужем в пятницу едем на воды». Ужас!

Наконец там, на том конце, на другом конце света, откликнулись, и спец снял наушники и одел их на голову Алефу.

– Прежде, чем что-то сказать, надо нажать эту кнопку, – он показал какую, – и держать ее нажатой, пока говоришь. Как закончишь, скажешь: «прием», и отпускай. Там будут знать, что ты готов слушать. А как услышишь, что они сказали «прием», опять нажимаешь, и говоришь, понятно?

Алеф кивнул.

– Я тогда пойду, – сказал спец, и вышел.

Правильно, их разговор ему слушать не положено.

– Здесь Алеф Йот, – сказал Алеф в то место, куда нужно говорить. Кнопку он нажал, это он запомнил, – начальник Амиранского отделения. Мне нужно переговорить с господином Софроном. Прием.

И, отпустив, как велено, кнопку, услышал:

– Господина Софрона сейчас нет. Прием.

– А когда будет? Прием.

– Будет завтра. Во сколько – не знаю. Давайте, завтра, в пять вечера. Я передам, он будет на связи. А пока, что там у вас? Давайте, я ему передам. Прием.

– У нас все хреново. А подробности – подробности лично Софрону. Прием.

– Как знаете. Я передам. Будьте завтра в пять. До связи. Прием.

– Буду. До завтра. Прием.

– Все, конец связи.

И стало тихо.

4

Пространство, тускло мерцающее переливающимся фантастическим светом, колебалось, пульсировало, дышало. Дышало с ним вместе, заставляя дышать и его самого. Оно – то сжималось, уплотнялось, наваливалось, выдавливая из легких выдох, то раздвигалось, уходя сводами, с которых мириадами свисали живые слабо светящиеся нити, вверх и в стороны. Тогда Ратомир чувствовал, как его наполняет воздух. Вдох приносил облегчение, но оно было недолгим. Своды начинали сжиматься, выдавливая из него вместе с тем, что он только что вдохнул, силы и надежду.

Вдох – выдох, вдох – выдох… Раз за разом. Это входило в привычку, это становилось рутиной, это уходило из сознания, становясь чем-то, существующим помимо него, само по себе. И сознание, освободившись, обрело себя в понимании: пещера… Когда-то он уже был тут, или это когда-то и есть сейчас?

А потом пространство отделилось, обособилось, исторгло его из себя. И стало понятно, что это пещера с озером. А то, что он слышит, тот звук, который, оказывается, все это время мучительно пытался прорваться к нему, это чей-то далекий и слабый крик. И Ратомир прислушался.

– Ратоми-и-ир!.. – Кричал кто-то.

И звук этого крика шел непонятно откуда, то ли из глубины мерцающего света, то ли из глубины его собственного существа. А скорее всего – отовсюду сразу.

– Ратоми-и-р! Помоги!..

– Кто там? – Крикнул, а может быть, просто подумал, Ратомир.

– Это я, Геркуланий! Помоги!..

Геркуланий, ну, конечно!.. Геркуланий. Скорее, скорее…

Ратомир брел по пояс в тепловатой воде. Вода не пускала, она мягко держала его, тормозила, и каждое движение было медленным и плавным, а сердце билось все быстрее, и силы уходили в эту воду, растворяющую его в себе. Он погружался в нее, становясь ею, превращаясь в одну из волн, одну из струй, неотличимую от других. Он куда-то стремился. Он куда-то стремился?.. Он не помнил уже. Он сам стал этим озером, струями в нем, волнами, бегущими по поверхности, спокойной, прохладной глубиной, которой дела нет до этих суетливых волн. И что бы там ни было, что бы ни звало его – оно уже тоже было в нем.

И ему уже некуда было спешить.

***

– Быстрее, он умирает! – Бен-Салех поднял голову и резко повернулся к тому углу, где рядом с печкой на колченогом столе, заставленном плошками, кувшинами, еще какой-то дрянью, старуха, освещаемая колеблющимся светом свечей и пламени из топки, тщательно растирала что-то в большой миске, похоже, сделанной из цельного камня. Пучки трав свешивались с прокопченной балки, и она то и дело задевала их своей уродливой лохматой головой.

– Сейчас, сейчас… – тихо пробормотала она. – Далеко не уйдет, успеем.

Бен-Салех сидел на табурете возле большого деревянного ложа, на котором, поверх удивительно чистой для этого логова простыни, лежал Ратомир. И голова, и грудь Ратомира были перевязаны белыми тряпками, на которых проступали кровавые пятна. Бен-Салех внимательно прислушивался к дыханию раненого. Правой рукой он щупал его замирающий пульс. Ратомир, похоже, уходил от них, и все, что Бен-Салех мог сейчас сделать для него, это пытаться подкачать его своей энергией, что он изо всех сил и делал. Но, то, что хорошо получается с магами, у простых смертных выходит гораздо хуже. Большая часть того, что, исторгая из себя, Бен-Салех направлял в умирающего, им не воспринималась и шла мимо. Все равно, что лить воду из ведра в узкогорлый кувшин.

Рядом стояла, праздно опустив руки, юная девушка. Она помогла Бен-Салеху донести Ратомира до этой вот избы, потом растапливала печь, помогала обмывать и перевязывать раны, искала по распоряжению старухи какие-то травы среди свисающих пучков, бегала за водой – в общем, помогала, как и чем могла. Теперь же она просто стояла и смотрела. Смотрела и ждала. Наконец, бесполезное ожидание ей наскучило.

– Здорово вы их, – сказала она, обращаясь к Бен-Салеху, – раз, и все. И все легли. А они точно проснутся?

– Проснутся, проснутся, – пробормотал Бен-Салех, которому было стыдно за свою немощь.

Когда-то он разметал бы эту толпу деревенских олухов. Было время… да что теперь вспоминать! Только и смог, да и то, не сразу, а основательно напрягшись, до головной боли, напустить сон на этих.

Да, они уснули, уснули прямо на ногах и с воздетыми для удара дубинками и вилами. Уснули и повалились там, прямо – кто где стоял. И пришлось ворочать их грузные тела, чтобы вытащить из под них Ратомира с пробитой головой и исколотого острыми жалами вил.

А там, дальше, поднялся ропот, и, оправившись от вполне понятного изумления, та толпа, что стояла на дороге, задержавшись поневоле из-за этого инцидента с загородившей дорогу каретой и разъяренным мужичьем, жаждавшим крови и денег, толпа эта набросилась бы на них, на проклятых колдунов, бесстыдно творящих свое непотребство.

И им бы не уйти, если бы не старуха. Пока Бен-Салех с помощью этой вот девицы поднимал потяжелевшее тело юного принца, старуха, отойдя чуть в сторону, совершила классическое заклятье Формозеуса. Бен-Салех понял это, увидев краем глаза ее жесты и характерно сложенные пальцы. И, похоже, у нее это получилось, во всяком случае, им удалось уйти с дороги, и никто за ними не погнался. Для тех, кто мог бы это сделать – догнать их и прикончить, они просто перестали существовать. Они исчезли, и не за кем стало гнаться. На дороге же стояла карета – достойная пожива, ею, наверное, и занялись. Бен-Салех, понятно, любопытства не проявлял. Он тащил Ратомира туда, куда вела шедшая впереди старуха. А юная эта дева помогала ему по мере своих скромных сил.

Старуха тем временем закончила мешать и растирать, добавила в чашку воды и начала насыщать зелье магическими формулами. Бен-Салех почти видел, во всяком случае, явственно ощущал, как бешеным волчком закрутились над зельем вихри несущей энергию субстанции, переполняя его животворящей силой.

***

Раствориться… стать сразу и ничем, и всем – блаженство! Не радость, не счастье, нет, тихое блаженство. Ощущать, как разжимается невидимый кулак, к которому ты привык настолько, что перестал его замечать – а он, оказывается, был! – и отпускает тебя, устав держать в своей жесткой ладони. И в этот самый, бесконечный миг, когда свобода небытия уже почти несла его в невесомое и безмятежное никуда, снова послышался крик:

– Ратоми-и-р!..

И исчезло куда-то, сгинуло, спугнутое им, хрупкое, как еще не начавшийся сон, блаженное равнодушие и беспамятство. Вновь Ратомир был сам по себе, а озеро, почти принявшее его в себя, само по себе. И он вновь ощутил его сопротивление. Сомкнувшиеся над головой воды упруго держали его, не давая ни вздохнуть, ни сделать шаг. И он напрягся, он рвался изо всех сил наружу, туда, откуда слышался крик, и где нужна была его помощь.

Он вынырнул, выгреб, преодолел и сделал вдох, едва не разорвавший легкие. Он открыл глаза.

***

– Ну, вот и все, – сказала старуха, – теперь – все. Жить будет.

***

Кто раньше жил в этой избушке, затерявшейся среди глухого леса посреди поляны, летом, наверное, полной цветов, а сейчас засыпанной снегом? Монах-отшельник? Охотник? Лесоруб? Хотя это – вряд ли. Лесорубы не живут в одиночку. Лес рубить – дело трудное, шумное и требующее компании. Но, кто бы тут не жил, сейчас его тут не было. Но избушка была цела, целы были дверь и окна, затянутые пленкой – бычьим пузырем, наверное. Цела была печь, растопив которую, неопытная Принципия напустила дыму. Но, в конце-концов, печке надоело капризничать, и сейчас на ней стояли два котелка. В одной варилось мясо, другой же был предназначен для чая.

Посуда тут тоже нашлась, чем Принципия, мысленно попросив у неведомого хозяина разрешения, и мысленно же получив его, и воспользовалась.

Пафнутий был снаружи. Эти хоромы были ему не по размеру, да и не нуждался он в крыше над головой. Драконы живут на воле.

Ах, как же было славно лететь, сидя на его длинной, удобной шее, и держась одной рукой за рог – один из двух, растущих сразу за головой, а другой прижимая к себе младенца. Она вспомнила, как она назвала его – Геркуланий. Красивое имя. И он, когда вырастет, будет красивым. Как и положено Геркуланию.

Кое-чем она запаслась еще там, в том селе, где она встретила Пафнутия. Ну, или он нашел ее – какая разница? Народ разбежался, побросав то, что собрал в дорогу. Так что соль, крупа, хлеб, чай – все это у нее было. А когда кончится – да стоит ли об этом думать?

Они летели долго, и она замерзла, а маленький Геркуланий начал плакать. Пришлось искать место для посадки. Вот эта полянка с домом на ней и подвернулась. И подвернулась очень удачно. А Пафнутий отлучился и вскоре принес целого теленка. Принципия, уже вспомнившая навыки обращения с кухонной утварью, полученные еще там, в гостях у магов в Караван-Талде, отрезала себе мяса. Остальное оставила Пафнутию. Он такой большой, ему надо много.

– Пафнутий, – позвала она, не открывая рта, произнося имя друга мысленно, оказывается, можно и так!.. – Пафнутий, как ты? Ты еще тут? Не улетел?

– Нет, – отозвался Пафнутий, и она поняла его лучше, чем если бы он кричал с улицы, – я пока еще не поел. Сейчас поем, потом посплю. Но ты не волнуйся, у меня сон чуткий. А если что – зови. Я услышу.

– Пафнутий, а мы куда-нибудь полетим? Дальше?

– А что, тебе тут не нравится?

– Нет, почему? Тут мило.

– По-моему, – сказал, подумав, Пафнутий, – неплохое место. И меня тут никто не увидит, и дом хороший, не землянка какая-нибудь. А если что надо – слетаем, возьмем.

– Куда?

– Да куда угодно. Люди, ты же видишь, пугаются и убегают. Бери, что надо.

– Но, так же нехорошо.

– Не знаю. Я же теперь дракон, а у драконов именно так и принято. А ты что предлагаешь?

– Тоже не знаю, – вздохнула Принципия. Она и правда не знала. Денег у нее не было, совсем, ни гроша, а жить-то как-то надо же было. – Не знаю, Пафнутий. Найти бы кого-то из своих. Дворец, ты говоришь, сгорел…

– Ну да, – в голосе Пафнутия, если то, что слышала Принципия, можно назвать голосом, было раскаянье, – так получилось. Я же уже говорил…

– Да-да, Пафнутий, я помню. Ты еще был не ты, ты еще ничего не осознавал. Я помню, ты не думай. Я же не в упрек, я просто думаю, что отец не мог сгореть там. Не такой он человек, чтобы просто взять и сгореть.

– Надеюсь, – буркнул Пафнутий. Разговор ему начал переставать нравиться. Мало того, что он отвлекал его от еды, так еще и вызывал чувство вины. И дворец-то он сжег, и пол Миранды, понимаешь…

– А ты знаешь, Пафнутий, – продолжала неугомонная Принципия – а что? Мясу еще вариться и вариться, – мне пришла в голову мысль. Насчет тебя. Сказать?

– Скажи, конечно, – согласился дракон, – не таи в себе. Говори прямо, что думаешь. Мы же друзья?

– Ну, да… так вот, ты, чем просто так летать, мог бы быть очень полезен. Ты же можешь заменить целую армию. Представляешь? Поступай на службу. И тебе будет хорошо, о тебе будут заботиться, не надо будет искать, что поесть, и государству. Как ты думаешь?

– Государству? Какому? Амирану, что ли? Так, похоже, его уже и нет.

– Глупости! Подумаешь, дворец сгорел. Новый построим, лучше того. Лишь бы отец был жив и Ратомир. И все образуется, вот увидишь! А если и ты еще немного поможешь…

– Ну, и как ты себе это реально мыслишь?

– Надо отца найти. Где он, там, значит, и государство.

– А как?

– Не знаю, может так?.. Сверху?

– Сверху не видно ни черта, а народ сразу разбегается и прячется. Или начинают стрелами пулять.

– Ничего, найдем!

Найдем, – повторила она уже про себя, и Пафнутий ее не услышал. Он снова принялся за трапезу.

А принцесса потыкала ножом в кусок мяса в горшке, и, сочтя его достаточно сварившимся, всыпала туда крупу. Она тоже хотела есть. И сейчас именно это было главным, как и то, что тряпки, в которые она заворачивала Геркулания, давно пора было постирать. И поспать самой…

А государство – ну, государство, оно и подождет чуть-чуть. Ничего с ним пока не случится.

5

Сутки вынужденного отдыха были восприняты как самим Алефом Йотом, так и его попутчиками весьма благосклонно. Поесть, выспаться, вообще отдохнуть – это было прекрасно. Так бы всю жизнь. Но, увы, идеал недостижим, и скоро им снова в дорогу, может быть – в бой. А куда, зачем, с кем – это им скажут завтра. Пока же можно думать только о хорошем.

Как и у всего вообще на свете у того, что мы называем «завтра», есть две стороны – хорошая и плохая. Хорошо то, что это самое «завтра» наступит аж завтра, ну, а плохо – плохо то, что «завтра» неизбежно превращается в «сегодня», а потом и в «сейчас».

И когда это «сейчас» наступило, в наушниках раздался голос:

– С кем я говорю? – Поинтересовался голос.

– Алеф Йот, к вашим услугам, – и, чуть не забыв, добавил:

– Прием.

– Хорошо, – согласился голос в наушниках, – тогда слушайте меня внимательно. Это не господин Софрон. К сожалению, господин Софрон говорить с вами не может, он ранен. Он продиктовал мне то, что я вам сейчас зачитаю. Сразу должен предупредить, переспрашивать меня бесполезно. Того, о чем идет речь, я не знаю. Это должны знать вы. Вы готовы? Прием.

Час от часу не легче. Софрон ранен. Ладно, об этом потом, сейчас – что он там…

– Готов. Прием.

– Итак, первое и главное, что вы должны сделать. Ваша задача всеми возможными силами и средствами продолжить обеспечение программы «Черная дыра». Невзирая ни на что эта программа должна осуществляться. Это сейчас самое главное. Пусть все рухнет, но это должно оставаться в том же виде, как было. Понятно? Прием.

– Понятно. Прием.

Алеф знал, о чем идет речь. Обеспечение магов в Караван-Талде продовольствием и прочим, что необходимо для того, чтобы они могли там жить и охранять мир. Вот только как? Сейчас-то?..

А голос продолжал:

– Для этого вам надлежит выдвинуться в точку 15-К. Повторяю – 15-К. Туда мною – то есть, господином Софроном, разумеется, послан летучий корабль. Он поступает в ваше распоряжение вместе с экипажем и командой десанта. На борту есть вооружение, наше вооружение – вы понимаете. При нужде пускайте его в ход. Сейчас уже все равно. На этом корабле будете доставлять туда все, что надо. Обычным образом сейчас доставка будет затруднительна. Вам все понятно? Прием.

– Да, все понятно, выдвигаемся к точке 15-К и встречаемся там с кораблем. Корабль наш. Понятно, прием.

– Теперь так: вы помните ваш последний разговор с господином Софроном? Прием.

Алеф помнил. Чего там не помнить, когда это было вот только-только. Помнил он и о том, о чем шла речь – о бароне и его людях, о том, что за ними нужно установить хороший негласный пригляд.

– Помню, – подтвердил Алеф Йот, – прием.

– Так вот, те люди, о которых шла речь, объявили нам войну. С этого момента считайте их врагами, и, по возможности, уничтожайте. Но это – не главное, главное – «Черная дыра». Как поняли? Подтвердите. Прием.

– Понял. Что у вас там? Что с Софроном? Прием.

– Со слов господина Софрона я знаю, что барон Рупшильт затеял что-то ужасное, грозящее всему человечеству. Подробности неизвестны. Но он, судя по всему, решил избавиться от Службы, которая может помешать ему. Был взрыв в одной из лабораторий, причем как раз, когда господин Софрон находился там. Скорее всего, диверсия. Господин Софрон тяжело ранен, сейчас он эвакуирован в одно из укрытий, с ним наши маги и лекари. Это все, что я могу вам сказать. Еще вопросы есть? Прием.

– Вопросов нет. Мы возьмем с собой эту «почту». Будем связываться. Прием.

– Правильное решение. Ну, тогда, до связи. Счастливо вам там.

Алеф Йот снял наушники и вышел из комнаты. Цели были ясны, задачи определены, пора было браться за дело. До точки 15-К были сотни верст. И пройти их будет не легко.

***

Воздушный корабль устроен очень просто. Еще черт-те когда ученые заметили, что есть такие газы, которые легче воздуха. Есть те, что тяжелее – они опускаются вниз, а есть те, что стремятся вверх, как пузырьки воздуха изо рта тонущего поднимаются вверх из воды. И если этот газ заключить в непроницаемую для него оболочку, а к этой оболочке привязать груз, то груз может подняться вверх.

А дальше – опыты, опыты, опыты. Пробовались разные варианты конструкций, решались вопросы, возникающие по ходу. В итоге получилось то, что сейчас неслось в темном ночном небе Амирана, приближаясь к тому месту, которое на карте было обозначено как точка 15-К.

Две длинные колбасы, сделанные из особым образом обработанной кожи на каркасе из тонкой стальной проволоки, наполненные легким газом. Между ними – коробка. Большая коробка – кузов, несущий полезную нагрузку. Это могут быть люди – до сотни человек разом, или иное что, столь же необходимое. Чтобы, поднявшись вверх, еще и двигаться в нужном направлении, на корабле есть паруса. Это совсем не те паруса, что на обычном паруснике, ходящем туда-сюда по морской глади. Эти паруса крепче, они из того же материала, что и баллоны с газом. Они крепятся по всей поверхности корабля. Ну, чтобы легче представить себе, что это такое, вообразите рыбу. Рыбу, покрытую чешуей, рыбу, у которой эта чешуя встала дыбом, как шерсть у напуганной кошки. Вот эта чешуя и ловит ветер, а за счет подвижности чешуек-парусов может маневрировать.

Но, если подняться можно, наполнив баллоны газом, то опуститься-то как? Выпустив газ? А как потом снова взлететь? Где взять газ? А его делают только на Острове. Как опуститься, чтобы потом снова взлететь? И тут на помощь науке пришла магия.

До сих пор, хотя с магией люди имеют дело уже тысячи лет, ни одному из магов не удалось найти способ делать предметы легче, не говоря уж о том, чтобы заставить их летать. Хотя в принципе это возможно. Ведь летают же драконы, хотя, вроде бы, и не должны. Ну не могут даже их огромные крылья поднять в воздух столь громоздкую и тяжелую тушу. Им помогает что-то, и это «что-то» ищут. Вот только пока что безрезультатно. Почти. Потому что, если делать предметы легче так и не научились, то утяжелять – вышло. А значит, когда-нибудь, научатся и облегчать. Но это – потом, а пока…

А пока в состав экипажа воздушного корабля входит маг, в нужный момент увеличивающий вес всего этого сооружения и того, что в нем находится. В этот миг и команда, и пассажиры испытывают чувство тяжести, их вдавливает в кресла, а корабль начинает терять высоту. Когда он садится, его тут же закрепляют к грунту специальными якорями. Теперь достаточно отпустить их, перестать цепляться за землю, и корабль взлетит, и дующие там, наверху, ветры помчат его в нужном направлении. Быстро и беспрепятственно.

Корабль, носивший бесхитростное название «Ласточка» принадлежал Службе. У Службы был свой воздушный флот, располагавшийся в отдельных ангарах. До недавнего времени флот состоял из четырех единиц, но недавно, в прошлом году, один корабль был потерян. Осталось, соответственно, три.

Вечером «Ласточку» вывели из ангара. Погрузка происходила в темноте и максимально возможно тихо. Попросту говоря, грузились тайком. На борт был взят весь наличный состав Службы за исключением обслуги, ученых и магов. В том деле, что предстояло, они были бы только обузой. Зато был погружен весь арсенал и тот запас продуктов, что хранился на принадлежавшем Службе складе. А также утепленные палатки, шанцевый инструмент и прочие, необходимые для выживания в полевых условиях, вещи.

Путь на материк лежал через Остров, поэтому то обстоятельство, что он взял курс на отдаленный горный хребет, если даже кто узнает про это, никого не насторожит. Все должно было выглядеть как бегство сотрудников ССР. Бегство туда, на большую землю, а куда же еще. Вот пусть там и сидят. Пока…

В действительности же корабль, перелетев хребет, снизился, и большинство его пассажиров сошли на землю, забрав с собой почти весь груз. Здесь, в дикой лесной чащобе, на обратной стороне горного хребта, шедшего вдоль всего острова, будет оборудована партизанская база. И однажды, в самый подходящий момент, отсюда будет нанесен удар в спину коварному врагу. Знать бы еще, что они, сволочи, задумали…

А корабль налегке полетел через океан.

– Место, – доложил штурман, – надо снижаться.

Командир отдал приказ, и все заняли свои кресла. Предстояло несколько не самых приятных минут, но если сидеть и не двигаться, то перегрузка переносилась достаточно легко.

Настала очередь мага. Шепча формулы и совершая пассы, он заставил погрузневший корабль пойти вниз. Это был опытный маг, и снижение происходило плавно. Наконец, зависли в паре десятков саженей над землей.

– Свет! – Распорядился командир.

Направленные вниз фонари вспыхнули, осветив поляну и дом на ее краю. Пустая поляна, дом без признаков жизни.

– Садимся!

***

Геркуланий опять не дал поспать. Заодно выяснилось, что вода в котле почти кончилась. Принципия оделась и, взяв ведро, вышла из дома. Темно, тихо. Пафнутия, как обычно, нет. Опять где-то летает. Охота и разведка – так это у него называется. На самом деле ему просто нравится летать. Да уж… тут его можно понять. Ах, как она сама летала бы! Стать, что ли, тоже драконом? Только как? Ладно, зато Пафнутию теперь никогда не стать человеком. Дракон – это навсегда.

К воде вела тропинка. Ею же и протоптанная тропинка, сейчас почти не заметная. К тому месту, где есть удобный спуск к реке идти далеко. Туда-то ладно, а вот обратно, с полным ведром… Раза два приходится останавливаться, чтобы отдохнуть. Спасибо Пафнутию, сделал удобную полынью, чтобы набирать воду. Жаль, что он не может ведра носить. Может, что-нибудь можно придумать? Но лучше бы, конечно, поскорее найти отца. И сразу все как-то станет на свои места. Где же он, интересно?

Из своих охотничье-разведывательных полетов Пафнутий возвращался с невеселыми известиями. Все больше брошенных сел и хуторов, часто сожженных неведомо кем и почему. Все так же тянутся по дорогам люди, но уже не так густо. В городах мало людей и много пожаров. Пару раз Пафнутий наблюдал сверху стычки. Группы людей дрались друг с другом. Как только он начинал спускаться, все сразу разбегались, кто куда, врассыпную. Видимо, он был страшнее, чем те, с кем была драка. Хотя дрались не на кулачках, дрались насмерть. Пафнутий видел трупы. Они никуда не убегали, они лежали спокойно и давали себя рассмотреть. В воинском обмундировании там никого не было.

Зачерпнув ведром воды, и добавив туда до верху специально взятым для этой цели ковшиком, Принципия пошла обратно. С тяжелым ведром, да в горку – нелегкий путь. Сколько раз за день приходится его проделывать? Раз пять? Шесть?..

Она уже была недалеко, осталось обогнуть поросший елями холмик, и она выходила на место, откуда уже видно было дом. Странно, как быстро она привыкла к тому, чтобы воспринимать эту неказистую избушку своим домом. Может быть, это потому, что она уже давно бродит по свету, привыкла как-то и к еще более суровым условиям. Да и прежняя жизнь все же, хоть память к ней и вернулась, а вспоминается, видится, словно сквозь мутное стекло. И не вся, а отрывками. И то и дело в памяти всплывает что-нибудь до того позабытое. То из недавнего, а то – из далекого детства.

Она не смотрела вверх. В небе было темно и пусто. Закрытые плотными облаками не радовали глаз звезды, и луны не было. Лучше смотреть себе под ноги, что она и делала. Поэтому яркий свет, пролившийся откуда-то сверху на то место за холмом, где стоял ее дом, она заметила краем глаза. Заметила, подняла голову и, ахнув, уронила ведро.

Сжавшись и стараясь быть как можно незаметнее, она прокралась по тропинке вперед, и увидела, как, подминая широким брюхом вырывающийся из него свет, на полянку садится что-то. Что-то никогда не виданное, непонятное и неизвестно как называемое. Она стояла за деревом, она ждала, что будет.

Разбежавшись вокруг корабля и, как полагается, поелозив животами по снегу, смотря стволами в разные стороны, десантники поднялись. Не от кого тут было защищаться. Пусто было место сие. Хотя, как выяснилось, и не совсем. В доме, при свете лучины, обнаружили спящего грудного младенца. Ну, где младенец, там и мать. А может быть, и отец. С этим следовало разобраться. Хранитель точки – это одно, а посторонним тут не место.

– Кабан, Цук, – обратился командир к десантникам, – тропку видите? Сгоняйте по ней, приведите – кто там.

Никому не дано право безнаказанно видеть летучий корабль.

Потихоньку Принципия стала отступать назад. Ей было страшно. Если бы не сын, оставшийся там, в доме, то она бросилась бы бежать. Прочь, без оглядки, спотыкаясь и падая. Но страх за маленького Геркулания подавил поднявшуюся было волну паники. Вернул способность соображать и действовать осмысленно.

В конце-концов, – думала она, отступая, тем ни менее, все дальше и дальше, – это вот, то, что там… оно может быть опасно, а может быть, и нет. Если бы Геркуланий был с ней, насколько легче было бы. Как же забрать его оттуда?

Ничего не приходило в голову. Забраться в дом помимо двери было никак не возможно. А чтобы через дверь… Ну, тогда нужно выйти прямо, не таясь, иначе – никак.

Послышались голоса. Принципия прислушалась. Язык был чужой. Кто-то что-то командовал, громко и резко. И она увидела как две фигуры бросились туда, где начиналась ее тропинка.

Она бежала, понимая, что оставляет следы, и что по этим следам ее найдут и догонят. Но она бежала, задыхаясь, стараясь прятаться за деревьями, и, в то же время, стараясь не удаляться от домика. Ну не могла она вот так просто взять и убежать. Геркуланий держал ее, заставляя бежать вокруг, словно привязанную.

– Не могу, – прошептала она, останавливаясь и сгибаясь, упираясь руками в колени, стараясь отдышаться. Бежать по снегу было тяжело, сил уже почти не оставалось, – господи, хоть бы Пафнутий…

Пафнутий! Пафнутий бы спас их. Но только…

И она, зажмурившись, изо всех сил мысленно закричала, стараясь дотянуться своим криком до летящего где-то дракона.

– Пафнутий!.. Пафнутий, помоги!

И, разогнувшись, побежала дальше.

***

Иной раз, особенно во время полета, Пафнутий ловил себя на том, что воспринимает вот это – его скольжение в небе и взгляд вниз, на землю где-то далеко под ним, как что-то совершенно естественное, и изумлялся этому. Ну, словно всю жизнь летал, словно рожден был с крыльями.

Зачем вообще рождаются люди, – думал иногда он, с наслаждением входя в плавный разворот, – не знаю… может быть для счастья? Ну, а я, – думал он, пикируя на высмотренную внизу добычу, – рожден для полета. Так получается.

На сей раз добычей был жеребенок. Это было хорошо. Это было оптимально. Хватит и Принципии, и ему как раз на один хороший обед. Если бы было больше, то пришлось бы переедать, или оставлять недоеденное, а это очень не нравилось привередливой принцессе – валяющиеся останки, остатки его трапезы, и потом это привлекало из леса голодных по зимнему времени волков. Он не знал, понравится ли Принципии конина, но ведь едят? Пусть и она попробует. Лошадей пока что на дорогах хватает.

А вообще, похоже, пора уже ему сажать ее к себе на шею, и везти куда-нибудь туда, где еще живут люди. Кончаются припасы – мука, соль, крупы всякие и прочие земляные яблоки. Не одним же мясом ей питаться, она же не дракон. Тряпки, опять же, маленькому.

Интересно, – пришла ему в голову мысль, – вот сейчас-то ей пока что легко сидеть на нем, примотав к себе этого Геркулания, а когда он немного подрастет? Брать с собой? Так он, пожалуй, еще и свалится, зараза. Оставлять? А если что?.. Мало ли кто набредет на их убежище. Волки, люди. Люди – так те еще хуже.

Раздумья эти были прерваны так резко и внезапно, что он чуть не свалился в штопор. Применительно к человеку можно было бы сказать, что он сбился с ноги. Мозг пронзил крик, и крик этот был ее – Принципии, больше никто сигналов ему не подавал. Ни с кем больше он не мог говорить, и ничьих мыслей больше не слышал, только ее.

– Пафнутий!.. Пафнутий, помоги! – Кричала она.

Пафнутий выпустил из пасти жеребенка, и бросился туда, к ней, на помощь.

***

Это было странно, но тот, за кем они – Цук и Кабан, гнались, не хотел уходить в лес. Следы, правда, плохо видные в темноте, но все же читаемые, вели их за ним. А он, похоже, нарезал круги вокруг их корабля. Но они возьмут его. Судя по всему – судя по следам, человек был один. Это не мог быть хозяин и смотритель точки, тот не стал бы убегать. Он радостно встретил бы их, он был свой. А это был чужак. А чужим тут делать нечего.

Они не далеко ушли от корабля, поэтому хорошо услышали крик. Это звали не их, вообще никого не звали. Кто-то кричал просто так, от страха, или изумления. Это насторожило, и они остановились. Там, у корабля, что-то происходило, и они не знали – бежать туда? Или продолжить погоню?

Деревья, которых тут было понатыкано слишком много, мешали видеть. Они загораживали взгляд, и смотреть можно было только или вперед на пару шагов, или вверх. Впереди точно ничего не было, и они посмотрели вверх.

Первое, что им пришло в голову, что это другой корабль. В темном небе темный силуэт был плохо различим. Но это что-то приближалось, увеличиваясь в размерах, и стало, наконец, понятно, что никакой это не корабль.

***

Этот крик, заставивший остановиться Цука с Кабаном – доблестных десантников, ловких и бесстрашных охотников на двуногую дичь, услышала и Принципия. А потом – уже совсем по другому, другим каким-то, внутренним ухом, она услышала то, что слышать было дано только ей, да только ей и предназначалось:

– Принципия, я тут. Ты где? Что с тобой?

Она подняла голову и увидела знакомый силуэт – эту размашистую кляксу на темном небе. Пафнутий, он приближался. Ну, слава Единому, он сейчас… что?!.

А если он – огнем? А – дом? А там же…

И она закричала, хотя он и так бы ее услышал. Но она закричала, боясь опоздать:

– Пафнутий, только не надо огня! Я на улице. В доме Геркуланий. Не жги!

– А что это вообще?.. – Откликнулся Пафнутий.

– Не знаю. Оно прилетело. Там люди. Они охотятся за мной.

В этот момент послышались какие-то громкие, странные звуки. Словно что-то с треском ломали, как, бывает, деревяшку об колено, только громче. И голос Пафнутия со странным выражением произнес:

– Ух, ты! Черт!.. Больно! Чем это они? Так же и убить могут.

И Принципия увидела, как, приблизившийся было, дракон, резко взмахнул своими крыльями и поднялся выше.

– Они чем-то стреляют, – услышала Принципия, – только это не стрелы. Это – хуже.

***

– Отогнали, кажется, – сказал командир, опуская самострел, – прекратить огонь.

Звуки выстрелов смолкли. Чудовище, пусть и живое, удирало, заполошно маша своими уродливыми крыльями.

На звуки выстрелов прибежали и те, кто был в доме, и те, кого он послал на охоту. Ну, не беда. Еще поймают, далеко от ребенка не уйдет.

– Что это было, командир?

– Не знаю. На дракона похоже.

– Но драконов же…

– Да, не бывает. Знаю. Значит, и этого вот тоже нет. Показалось.

В голосе командира была ирония.

– Все на борт!

Шутки-шутками, а наличие под боком такой вот твари могло сорвать всю операцию. Что ж им теперь?.. А когда корабль улетит, оставшимся тут как быть? Если эта тварюга вернется. А она вернется, как пить дать. Она и сейчас, вон, не улетает. Поднялась повыше и мотается там, в небе. Выписывает круги. Чего-то ждет? Что они уберутся отсюда? Ну, уж, хрен!..

Остается одно – добить ее. Догнать и добить. Эта тварь, конечно, куда маневренней, зато у них есть самострелы. Главное, попасть ей куда нужно. Ну, да – рано или поздно, а попадем.

Итак – за ней?

***

Пафнутию было больно. Нет, это совсем не как пчелка ужалила, не комарик укусил. Эти твари были позубастей и поядовитей. Болело крыло, грызла боль шею возле головы, так, что двигать ею стало весьма затруднительно. Правой ноге тоже досталось. Но все это пока что была ерунда. Пафнутий чувствовал – ерунда, поболит, и пройдет. А еще он чувствовал злобную радость. Они поддались на его нехитрую подначку. Они захотели добить подранка. Они – вот молодцы! – поднялись в воздух.

Теперь немного отвести их, туда вон, где, как он знал, болото, и там уж!.. Болото примет их, и следов никто никогда не найдет. Если даже кто и будет искать, в чем Пафнутий почему-то сильно сомневался.

Дело к утру, и, поднявшись повыше, можно уже видеть светлый край неба. Здесь, на высоте, лучше видно противника. Вот какой он – странное сооружение. Явно не живое, явно дело рук человека. А человек, хоть он и умен и мастеровит, и вообще любимое детище Единого, но до Единого ему далеко. И эти их штуки, плюющиеся отравленными стрелами, могущими ранить, а то и убить, им не помогут. Он, Пафнутий, в небе – как рыба в воде, а они барахтаются, как упавший в ту же воду щенок. Во, во!.. На разворот пошли! Ну, молодцы! Смотрел бы и смотрел. До чего же забавно, до чего неуклюже. Ну, ладно, пусть пока. Потерпим до намеченного места.

Ишь ты, а у них терпелка-то похуже. Уже начали плеваться. Не далековато будет? Страшно им, бедным, наверное. Ну-ну, болезные, скоро, скоро отмучаетесь. Немного уже…

***

Вот только что это жуткое крылатое чудовище, как-то неровно, словно спотыкаясь в воздухе, удирало, явно проигрывая им в скорости. Еще немного, еще чуть-чуть… Пули, похоже, уже долетали, но надо ближе, ближе, чтобы не ранить эту толстокожую тварь, а убить, завалить напрочь. И, распушив все паруса, корабль пер вперед, вперед и вверх, идя на сближение, от которого эта тварь так нелепо и напрасно пыталась уйти.

И вдруг преследуемое чудовище – эта обреченная жертва, – странно изогнулось прямо в полете, вывернулось как-то и нырнуло вниз, уходя с траектории движения и линии прицеливания. Исчезло из виду.

Осталось только огромное небо, уже принявшее в себя первые лучи восходящего солнца. И этот рождающийся свет вобрал в себя всех, кто находился на корабле. Пламя, охватившее «Ласточку», чудовищный взрыв заточенного в гигантские баллоны легкого, но горючего газа, взрыв этот на миг превратил корабль в новую яркую звезду, далеко видную на темном еще предутреннем небосводе.

6

Смех-смехом, а путь Алефа Йота со товарищи, к которым примкнули и егеря из заказника, благо лошади у них имелись, был и правда тернист. И это при том, что шли они не напрямки – через дремучие леса и высокие горы, штурмуя вплавь водные преграды. Нет, ехали они, вытянувшись длинной вереницей, по дорогам, преимущественно по обочинам, обгоняя и объезжая препятствия вроде стад, телег и просто толп, запрудивших проезжую часть. Иногда приходилось прорываться сквозь заторы, прокладывая себе путь грубой силой, подкрепленной сталью мечей.

Главная проблема заключалась в том, что еду себе и лошадям приходилось не покупать, а добывать. Деньги, те самые амиранские золотые, за которые еще вчера не то, что мешок овса, а и душу при желании купить было можно, стали вдруг никому не нужны. Золото обрело свою истинную стоимость – стоимость никуда не годного, даже на гвозди, металла. И им совершенно искренне советовали засунуть монеты себе в задницу.

Крестьяне, у которых в их телегах и была еда, искали место, где можно было бы осесть и распахать целину, посеять зерно, пустить пастись скотину, срубить дом – а для всего этого золото – ну никак не годилось, разве что зарыть монетку, и ждать, что вырастет денежное дерево. Да и, опять же, на черта оно нужно? Те же, кто хотел найти новое пристанище в городах, желательно за границей, где нет этого бардака и все прекрасно, те бы и взяли, но у них, если и было, так только себя прокормить в пути.

Грабить же прижимистых селян прямо на дороге было чревато. Ехали-то они не по одному, а сразу всей своей общиной, где один за всех, а все – за одного. Топоры же и вилы с косами в умелых руках не так уж и уступали мечам. А жрать-то хотелось даже не то, что ежедневно, а по несколько раз на дню. И лошади – ну, это вообще святое! Сам не поешь, а лошадь накорми. А она зимой вынуждена полагаться на человека. Не будет она еду под снегом искать. А если и будет, то тогда уж слазь с нее. Так будет хотя бы честно – ни ты ей, ни она тебе.

Однако, выкрутились, нашли способ. Ум человеческий, подкрепленный чувством голода, способен на чудесные озарения. Сперва купили у гуртовщика, гнавшего табун, трех лошадей. Цену он, конечно, загнул несусветную, но денег не пожалели, тем более, что, как выяснилось, тратить-то их особо не на что. Потом, прихватив этих лошадок, навестили брошенное село, стоявшее в стороне от дороги. И нашли там три телеги. Телеги были не на ходу, почему и остались там, а не ехали сейчас, везя скарб своих нерадивых хозяев. Починка заняла сутки. Пока одни чинили, другие шарили по погребам и прочим сусекам. Добыча была мизерной, но кое-что все же удалось употребить в пищу.

Теперь, с телегами, ехать стало труднее, уже так легко не объедешь других. Пришлось сбавить темп до того, с которым двигались все прочие беженцы. А ночью…

Штука в том, что если поглядеть на поток, тянущийся неведомо куда по тракту, то кажется, что с места стронулась вся страна. Ошибочное впечатление. Сорвалось с места гораздо меньше половины. Остальные проявили завидное благоразумие и остались, не желая искать от добра другого добра. Их пока никто не трогал, и с какой стати они должны были ожидать чего-то плохого? Они же никому ничего плохого не делали? Так что обитаемых сел, особенно подальше от этого проезжего тракта, было предостаточно. И к ним вели тоже дороги, похуже, поуже, но вполне способные пропустить группу всадников и три телеги в придачу.

Дальше порядок действий был такой. Ночь. В тишине и мраке кавалькада бесшумно спешивается и собирается у села, с той стороны, откуда и прибыла. Села же – они как? – они в основном вытянуты вдоль дороги. Ну, и вот, все тут, у ближнего конца, а на дальний уходят пара-тройка отчаянных малых с крепкими нервами и быстрыми ногами. Ну, понятно, в руках тоже есть кое-чего. В руках у них палки, обмотанные тряпками, пропитанными горючим маслом. Ну, тем самым, что наливают в светильники. Дальнейшие их действия зависят от направления ветра. Оптимально, то есть – лучше всего, это если ветер дует со стороны дальнего конца села в сторону ближнего. Тогда молодцы идут к крайней избе с того, дальнего конца, и с помощью подожженных факелов подпаливают эту избу. И огородами, огородами – назад. От подожженной избы ветер несет искры на соседей. Те, естественно, выскакивают и поднимают крик. Надо же тушить, пока и их гнездо не вспыхнуло. Люди выбегают и бросаются на помощь. Не потушишь, так и до твоего дома доберется. И, потом, чем больше погорельцев, тем хуже и всем. Их же не бросишь – свои же! Значит, придется делиться, как кровом, так и куском хлеба. Короче – все туда, с криками, песнями, шутками – все на пожар. Ну, а тем временем, в опустевшие избы с ближнего конца заходят фуражиры. Или мародеры – называйте, как хотите. Понятно, что бегут на пожар не поголовно, маленькие дети, старики и прочие нетрудоспособные сидят дома. Маленьких, как правило, не трогали. И правильно, пусть живут, а рассказать все равно ничего толком не расскажут. А вот тех, кто постарше, прежде чем убить, спрашивали, где что лежит. И те – говорили. Ну, понятно, не совсем добровольно, но куда ж денешься, если на глазах матери собираются вспороть животик ее младенца. Это старый, как мир, но очень действенный способ разговорить любого, даже в условиях жесткого цейтнота.

Ну, а потом – что? Мешки в телегу, и кто там под руку подвернется, куры? Отлично. Телка? И ее туша туда же, ну и все такое, главное – побыстрей, и прочь, прочь из этого нехорошего места.

И не надо, не надо думать плохо про этих людей. У них задача – не свою шкуру спасти. У них – человечество! А это такая цель, которая оправдывает любые средства.

Да, а что если ветер в другую сторону? Ну, тогда поджигалась не крайняя изба, а где-нибудь посреди ряда. В остальном – все то же.

***

А наутро утомленные ночной суетой селяне собирались где-нибудь в центре, возле храма, и начинали всерьез толковать промеж собой, кто же это такой нехороший. Кому Единый воздаст после его кончины, и как бы помочь Единому в этом деле, кончину эту ускорив. И, как правило, подозрения падали на соседей. У любого села есть неподалеку другое, где живут ну просто очень плохие люди, всячески вредящие, и куда лучше не заходить. Не убьют, так побьют за милую душу. И кто, если не они?..

И на следующую ночь горело уже то село, горело хорошо – аж душа радовалась, глядючи. Горело, подожженное со всех концов, не взирая на ветер, и там уж мало кому удавалось остаться в живых. Ну, а кто оставался – тот разносил по окрестностям весть о негодяях-поджигателях. И теперь жителям первого села лучше всего было убраться подобру-поздорову. И, чем быстрее, тем лучше. И вливалась еще малая толика в поток, текущий по тракту. И шли мужики и бабы, стиснув челюсти и ругая весь белый свет за несправедливое его устройство. А куда деваться?

***

Не ожидал Пафнутий такого эффекта. Кто же знал, что это нелепое сооружение рванет с такой силой? Протуберанцы яростного огня не только уничтожили корабль, они достали и до дракона. Вспышка принесла боль, боль и тьму – не ту, ночную и уже разбавленную рождающимся светом, а настоящую. Глаза ослепли.

Пафнутий уже не летел, он барахтался в небе, как утопающий. Он еще чувствовал, где верх, где низ, а вот куда лететь – этого он не знал. И он закричал, закричал, как недавно кричала Принципия, зовя его на помощь. Теперь помощь нужна была ему.

***

Когда то, что прилетело, то, что стояло на поляне, то, что принесло с собой тех, кто охотился за ней – когда оно, наконец, поднялось вверх, Принципия подбежала к дому. Первым делом она проверила, на месте ли ее Геркуланий. Слава Единому, с ним все было в порядке. Пришельцы его не тронули. И она выскочила, прижав сына к себе, на улицу.

Сооружение пришельцев было уже далеко. Пафнутий был еще дальше. Они гнались за ним. Принципия смотрела им вслед. Она смотрела, и она видела, как вспыхнул клубок огня, уже далеко от нее.

А потом в мозгу взорвалось:

– Принципия! Принципия, помоги!..

Этот крик чуть не оглушил ее. Она и не думала, что это может быть так громко. А что же было, когда кричала она? Она же просто вопила. Бедный Пафнутий, он, наверное, тогда просто оглох. Однако… что с ним?

Она видела Пафнутия. Он был далеко, но она видела, что он там, в небе, значит, все в порядке. Или – что?..

– Пафнутий, что с тобой?

– Я ослеп, – услышала она. Это был уже не крик, напротив, это был почти шепот.

– Как?!.

– Огнем… глаза ничего не видят. Подскажи мне, куда лететь. Ты же меня видишь?

– Вижу. Только как я тебе подскажу? А!.. – Догадалась она. – Ты лети, лети куда-нибудь, а я буду говорить, куда тебе повернуть. Давай!

И она увидела, как Пафнутий стал удаляться.

– Развернись! – Закричала она.

***

Глаза были целы. Принципия боялась увидеть на их месте кровоточащие провалы, но глаза были целы. Огонь выжег их внутри. Дает ли это какую-нибудь надежду ни Принципия, ни Пафнутий не знали. Оставалось ждать. Ждать и надеяться на то, что зрение восстановится. А пока как-то жить. Как? Принципия прикинула, того, что у нее оставалось, если очень экономить, хватит на три дня. А вот Пафнутию есть было нечего уже сейчас. И ни ему, ни себе Принципия помочь не могла. Все, что она могла – это принести дракону воды попить. Она и принесла, а потом ушла в дом, что толку сидеть на холоде? Если что – Пафнутий позовет. Она услышит. А пока – пусть лежит спокойно.

***

Последний участок пути был самым трудным. Точка 15-К, будь она проклята! – находилась в глуши. На сто верст вокруг не было никого, никаких сел. И дорог туда, соответственно, тоже не было. А прийти-то надо было не пустыми. Что толку, если они припрутся туда сами? Нужно было доставить продовольствие. Иначе – все зря!

Последнее село, бывшее у них на пути, перед тем, как свернуть на бездорожье, ограбили просто, нагло, без всяких ухищрений. Окружили, и шли по избам, выгоняя всех, убивая проявлявших строптивость, и сгоняя тех, кто шел, в большой общественный амбар. Потом, взяв старосту, чья семья тоже была заперта вместе с остальными, пошли по подворьям. Старосте сказали, что, если он окажется не сговорчив, амбар подожгут. Староста все понял правильно. Скоро обоз из десяти груженых телег выехал за околицу.

Ехали медленно, помогая лошадям выволакивать тяжелый груз. Лошадей приходилось менять, но об этом позаботились заранее, реквизировав в селе все конское поголовье, да и свои, родные, предназначенные не для телег, кони, тоже пригодились.

Но лошади отдыхали, а вот люди – людям приходилось тяжко. А тут еще мужики из этого, последнего села, затеяли войну. Решили, гады, отбить свое добро. Надели на ноги снегоступы, вооружились топорами, догнали, обошли и напали ночью.

Потом насчитали десяток трупов. И из своих трое было ранено, так, что идти они не могли, и их пришлось пристраивать на телеги.

Путались в буреломах, проваливались в ямы, один раз потревожили медведя, в результате чего пострадал еще один. Медведю, правда, повезло еще меньше. Его разделали и съели.

А еще потом была река. Река была подо льдом, но лед в эту пору уже ненадежен. Шли осторожно, прощупывая лед, но все же одну из телег потеряли. Что-то, конечно, успели спасти, но, в основном, весь груз с телегой и лошадь утонули в той чертовой полынье.

Но река означала, что цель уже рядом. Еще день мучений и, посланный на разведку егерь, вернулся с известием, что дом стоит. Людей он, правда, не видел. Он так – издали, посмотрел, и – назад.

Оставив обоз, Алеф Йот и еще пятеро сели на коней.

– Ждите тут, – распорядился Алеф, – мы скоро.

***

Третий день Принципия сидела без еды. Такого еще с ней не случалось. Никогда. Среди прочего, вспомнившегося ей, она вспомнила то путешествие, и, судя по этим воспоминаниям, там ей часто приходилось испытывать чувство голода. Но, чтобы так…

От слабости дрожали руки, и она, беря малыша, боялась уронить его. Было и такое, что темная волна накрывала ее и она, очнувшись, обнаруживала, что лежит на полу. А если бы она в этот момент держала ребенка? А он, бедный, тоже мучился. Молоко иссякло, и она давала сосать мокрую тряпочку, чтобы хоть ненадолго обмануть, заставить замолчать этот охрипший от плача, мучительный голос.

Пафнутий лежал, свернувшись, и почти не шевелился. Зрение не возвращалось, к тому же, похоже, воспалились раны, полученные им в бою с пришельцами. Они почти не разговаривали. Не о чем, да и не хотелось. Выхода не предвиделось. Идти – куда? Умереть в лесу, или умереть тут, какая разница. Тут хоть теплее.

Она сидела на своем лежаке, низко склонившись над наконец уснувшим Геркуланием, лежащим у нее на коленях. Может быть, он уснул, может быть впал в такое же забытье, как случалось ей самой – не важно, главное, затих, перестал мучить. Мыслей не было, было тихое дремотное состояние – самое лучшее из всего того, что она испытывала в последнее время, даже проклятое сосущее чувство под ложечкой угомонилось, не терзало. Она, слегка покачиваясь, тупо и безразлично смотрела, не видя, куда-то в угол. И даже не сразу поняла, что дверь, скрипнув предупреждающе, отворилась.

Мороза не было, поэтому облако пара не сопровождало вошедшего, застывшего на пороге. Он сделал шаг, еще, осторожно осмотрелся, шагнул к Принципии, поднявшей голову, снова встал, глядя на нее в упор, потом резко развернулся и вышел, хлопнув дверью.

Принципия не испугалась, и даже не удивилась. Сил не было ни на то, ни на другое. Она просто снова опустила голову и продолжила монотонное покачивание.

А дверь, тем временем отворилась снова, и снова вошел тот же человек. Вошел и сделал шаг в сторону, освобождая дорогу идущему следом. Вошел второй, аккуратно прикрыв за собой дверь. В доме было тепло, дров Принципия натаскала много – лес же, и теперь хотя бы у огня была пища.

Вошедший вторым снял шапку и тоже огляделся. Кроме неподвижно сидящей женщины с младенцем и правда никого не было. Кто она такая, где хозяин, что за странная туша лежит рядом с домом – все это предстояло выяснить, причем как можно скорее. И, главное, прилетал ли корабль? Ведь, по идее, он давно должен был быть уже здесь. Может быть улетел?

***

– Ты кто такая? Эй!.. – рука, поддев подбородок, подняла ее голову, – Ну? Что молчишь?

Они же улетели, – удивилась про себя Принципия, – улетели и сгорели. Или это уже другие? Чего они хотят?

Она сосредоточилась. У нее что-то спрашивали.

– Ты меня слышишь?

Она кивнула. Да, она слышала. Теперь – да.

– Ну, так кто ты?

– Я Принципия, дочь царя Амирана Бенедикта Первого.

– Что-о?.. Ну-ка… – и снова рука поднимает ее голову, а глаза глядят внимательно и настороженно.

– А ведь похожа. Нет, правда… – и в голосе того, кто стоял перед ней, и задавал никчемные, глупые вопросы, послышались растерянность и изумление. – Вы, Ваше Высочество?..

И снова Принципия кивнула.

– А откуда?.. Как вы здесь? А еще кто-нибудь?..

И тут, прогоняя предательскую слабость приближающегося обморока, ударило сердце. И толчком, вместе с кровью, посланной в мозг, туда же пришла мысль о том, что это – спасение. Эти люди знают ее, они не сделают ей ничего плохого. Они принесли еду, много еды, сейчас… сейчас, надо только не отпускать их, а то вдруг… Вдруг их не станет!..

– Да, – собрав силы и собравшись с духом Принципия подняла голову и взглянула на пришедшего, – я Принципия. Я – тут. Как я здесь оказалась – долгая история. Это, – она взглядом показала на сына, – Геркуланий, мой сын, мой и Геркулания Эрогенского. И мы помираем от голода. У вас есть еда?

***

Это уже начинало напрягать. Четвертый день они торчали на этой полянке. Устроились, разбили шатры, предусмотрительно захваченные с собой. В домике оставили одну принцессу. С ней, кстати, пришлось повозиться, хорошо, что в команде нашелся человек, закончивший некогда лекарские курсы и одно время подвизавшийся на поприще военной медицины. Он буквально силой ограничивал изголодавшуюся Принципию, заставляя первое время употреблять практически один бульон.

Иначе, – говорил он, – несварение желудка, а то и заворот кишок.

Это звучало достаточно грозно, Принципии пришлось смириться. Младенцу тоже давали пососать бульончика, правда, пожиже. И, вроде бы, дела у них пошли на поправку. В глазах принцессы появился блеск, а младенец перестал так отчаянно орать, и теперь все больше дрых.

Хуже было с тем, что вначале было воспринято как непонятная туша. Туша, как выяснилось, была драконом. Да-да, самым настоящим драконом, со всеми присущими драконам причиндалами, но слепым. В чем там дело – Принципия не знала, возможно – врала. Так или иначе, но дракон был, и он тоже был голоден. Пришлось кормить и дракона.

Так что налицо были – дочка царя с его же, как выяснилось, внуком, был дракон по имени Пафнутий, был дом, в котором по идее должен был обитать смотритель точки, была поляна перед домом, сейчас занятая – частично шатрами, частично дрыхнущим на ней драконом. Поляна предназначалась для приземления воздушного корабля. Которого, как раз, и не было.

На вопрос, не прилетал ли кто, Принципия ответила категорическим отрицанием. Больше к этому вопросу не возвращались. Хотя это и волновало больше всего. Принцесса, царский внук, дракон, наконец – это все хорошо, конечно, и удачно они поспели, спасли бедную девушку от мучительной голодной смерти, но это все было так, второстепенно. Где корабль?

Корабль должен был прилететь, если ничего не случилось, гораздо раньше их. Что ему лететь-то? Это экипаж корабля должен был ждать и волноваться, а не они. Неужели что-то случилось? – Этот вопрос Алеф Йот задавал себе все чаще и чаще. И другого ответа, кроме – да, случилось!.. – у него не было. И следом возникал другой вопрос – что же теперь делать?

***

Ну, без дела, понятно, не сидели. Не такой был человек Алеф Йот, чтобы самому бездельничать и позволить расслабляться подчиненным. Праздность развращает, да и уставы предписывают…

Хорошо еще, что выпивки с собой не было, однако карты были, и уже собирались компании, и азартно раздавали щелбаны друг дружке. Ну, первый день – ладно. Отдых, разумеется, был просто необходим. Но уже со второго дня Алеф постарался пристроить к делу всю команду. Было организовано дежурство по лагерю, заключавшееся в основном в уборке снега. Хотя – зачем? Этого не знал и сам Алеф. Ну, скажем так, для порядку. Заготовка дров в лесу. Караул. Приготовление пищи на костре – печь в доме была маленькая, пусть уж принцесса ею пользуется для собственных нужд.

Была организована охотничья команда. Учитывая аппетиты свалившегося им на голову дракона, мяса требовалось много, и того, что они привезли с собой, надолго бы не хватило. А ведь надо было думать не только о себе, но и о тех, ради кого и была, собственно, организована эта экспедиция. О тех магах в Караван-Талде. Пока-то у них там еда должна быть. Первый караван туда уходил весной, когда перевал делался проходимым. Но, что делать, если корабля так и не будет? Самим туда пробираться со всем обозом? В нынешних-то обстоятельствах?

Связь – вот что сейчас заботило Алефа Йота больше всего. Надо связаться с Софроном, или кто там будет, пусть прояснят относительно корабля. Может, его не удалось послать? Может, он прилетит позднее? Когда?.. А если нет?

«Быстрая почта» ехала на отдельной лошади. Даже, учитывая весь сопутствующий груз, на двух. И этот, специалист, тот, который умел ее настраивать и запускать – еще на одной. И сейчас этот специалист был занят подготовкой «почты». А это, как выяснилось, было совсем не простым делом. С его слов, «почта» – этот ящик с наушниками, в которые был слышен голос – голос человека, находящегося за тысячи верст от тебя, питался некоей силой. Сила эта заключалась в двух черных ящиках, поменьше самой «почты», но значительно тяжелее ее. Но и в них она была в ограниченном количестве, ее туда нужно было периодически «подкачивать». Тоже непростое, как оказалось, дело.

Специалист собрал некое сооружение, снабженное двумя, как он выразился, «педалями». Кто-нибудь должен был садиться на это сооружение верхом и, поставив ноги на эти самые «педали», нажимая на них по очереди, крутить их. И вот та сила, которую затрачивал крутящий «педали» человек, по словам специалиста, превращалась в ту, что была необходима, что питала эту самую «почту». Но вначале она собиралась в тех черных, тяжелых ящиках. А уж из них…

Короче – вот тоже дело, причем не из легких. Алеф попробовал сам, и довольно быстро устал, хотя слабосильным и не был. Так что крутили эти «педали» по очереди.

А сам спец долго возился с топором и ножовкой, собирал из веток – тех, что потолще, еще какую-то хитрую штуковину, которую потом обматывал проводами особым, одному ему понятным образом. А когда сделал, что, вроде бы, хотел, полез на сосну, росшую немного в стороне. Лазить по деревьям он, как оказалось, был не мастер. Несколько раз срывался – хорошо, с небольшой высоты. Пришлось отрядить ему в помощь троих, чтобы подсаживали как-то, что ли…

В результате то, что спец назвал словом «антенна», было-таки водружено на верхушку. И вот сейчас, наконец, почта была готова к работе.

– Давай, соединяй, – сказал Алеф спецу. Он волновался. Что-то ему скажут? Как отнесутся к его нерадостному докладу?

Но он же, вроде, сделал все правильно? Он же, вроде, ни в чем не виноват?

Но все же какой-то червячок сидел в душе. Сидел, и не давал покоя.