Читать книгу Времена Амирана. Книга 6: Путь зерна - Сергей Голубев - Страница 1

Так и душа моя идет путем зерна:

Сойдя во мрак, умрет – и оживет она.

И ты, моя страна, и ты, ее народ,

Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год,—

Затем, что мудрость нам единая дана:

Всему живущему идти путем зерна.

(Владислав Ходасевич)

Пролог

Гости съезжались на праздник. Каждый год в этот зимний день и в этот сумеречный час встречались они тут. И древний замок, светясь изнутри словно от радости, встречал их гостеприимно распахнутыми дверями.

Гости – все в маскарадных костюмах, подъезжали в санях и каретах, возникающих словно из ниоткуда в мутноватой дымке, окутывающей замок, выходили из своих экипажей и проходили несколько шагов до крыльца. Они шли, не оставляя следов на чистом, наметенном недавней пургой снегу, а на крыльце их уже ждал, раскинув руки в готовности заключить в объятия радушный хозяин.

Гости обнимались с хозяином, которого знали вот уже тысячу лет, целовали руку сегодняшней хозяйке торжества, с которой были знакомы нисколько не хуже, а за их спинами на месте их сгинувшего невесть куда экипажа, уже появлялся какой-то следующий, и гость, не задерживаясь на крыльце, проходил внутрь.

Огромный зал с ушедшим куда-то в опрокинутую над головой бездну потолком, и уходящими туда же – в бесконечность, колоннами, был ярко освещен мириадами свечей, горящих в свисающей из ниоткуда люстре и бесчисленных канделябрах.

Сверкающие золотом шитья и блеском орденов мундиры, скромные на их фоне фраки, обнаженные плечи дам, пышные прически, брильянты, шпаги, страусиные перья и ливреи слуг, разносящих на серебряных подносах бокалы с жидким янтарем игристого вина – все это жило и шевелилось в не имеющем границ пространстве, перемещалось в нем и наполняло его сдержанным гулом голосов и звонким смехом.

Всем им, некогда могущественным, но потерявшим все и ушедшим за далекий горизонт, разрешено было раз в году встречаться в этом месте. И они радовались, встречая былых друзей, и обменивались любезностями с теми, кто и отправил их туда, откуда они ненадолго выбрались. Глядя оттуда, все те страсти, так много значившие когда-то для них, казались сущей ерундой. Да, в сущности, они этой ерундой и были, так чего уж, и зачем портить себе и другим настроение?

Здесь были божества не существующих ныне и забытых народов, жрецы потерянных во тьме истории богов, могучие маги и алхимики, искавшие смысл жизни вместо эликсира вечной молодости, да так и состарившиеся, не найдя ни того, ни другого. Те, чье имя давно уже ничего никому не скажет, стояли, мило перебрасываясь шутками с героями легенд и преданий, чьи имена стали нарицательными. Они не завидовали им, им дела не было до того, помнит ли их неблагодарный род людской. Когда-то они знали себе цену. Ныне же это знание казалось им сомнительным.

Радушный их хозяин отличался от них только тем, что место их ежегодной встречи, этот вот замок, некогда принадлежал ему, как и вся земля вокруг него. Но случилось то, что случилось, что случается рано или поздно с каждым, и замок, за много лет впитавший толику его сущности, остался один. Но он ждал. Он ждал и верил. И раз в году оживал, выплескивая из себя все, что накопил за целый год безделья и томительной скуки.

Невесть откуда – не иначе, как из той бездны, что раскинулась над головами гостей, прозвучал удар колокола, гулкий и звонкий одновременно, наполнивший вибрацией воздух и души у тех, у кого они были. Потом еще, и еще, и так – двенадцать раз. Значит, гости все в сборе, и можно начинать.

Хозяин, представительный мужчина в длинной мантии с горностаевым воротником, владелец пышной седой шевелюры на голове и седой же бороды, достающей до груди, вышел в центр зала, под свисающую откуда-то люстру. По левую руку от него, рука об руку, стояла высокая черноволосая красавица в нарочито простого покроя платье, ниспадающем с ее роскошных плеч до самого пола.

Гости перестали шуметь и перемещаться, окружив хозяина. Впрочем, вплотную никто не стоял, оставив его посреди пустого пространства. Хозяин воздел вверх правую руку.

– Друзья! – Голос его был вроде и не громок, но слышно было всем. – Друзья мои, дорогие гости, рад нашей встрече. Хочу сказать, что сегодня – особенный день. Особенный не только тем, что мы можем порадоваться общению, хотя это само собой. Сегодня большой день в жизни одной из нас. Вот она стоит, – он повернул голову к стоящей рядом женщине и улыбнулся, – самая, наверное, мудрая из нас. Не желающая, не смотря ни на что, туда, где все мы. Вот она – прекрасная и вечная богиня Йамага! Пусть ушел, канул в вечность народ, которому она некогда покровительствовала, пусть она осталась одна, но она никуда не уходит и не намерена уходить. Сегодня – день перерождения. Сегодня – успение, и сегодня же – рождество. И при этом таинстве нам, друзья, выпало счастье присутствовать.

И снова ударил колокол. Удар был один, но его хватило. Тускнеть стал огонь в свечах, а люстра начала подниматься вверх, пропадая из виду в сумерках ночного неба. Зато небо вдруг стало светлеть, и как-то сразу обозначилось утро.

Радостное утро было вокруг, радостный птичий гомон доносился из крон деревьев, растущих неподалеку. Влажно блестела сырая от росы трава под ногами. Воздух был свеж и ароматен, полон предчувствия первых солнечных лучей и целого беззаботного лета впереди.

И на этой траве у самых ног хозяина замка лежала лиса. Когда смолк последний отзвук удара колокола, лиса встала и огляделась. И стало видно, что она не одна. Рядом с ней лежал крохотный рыжий комочек.

Йамага присела перед лисой и погладила ее по голове. Лиса благодарно лизнула ее руку. Потом опустила голову и, осторожно схватив зубами, подняла лисенка. Подняла и опустила в подставленные ладони, предавая в волю богини свое дитя.

Йамага выпрямилась, прижимая к груди лисенка. Она смотрела туда, где через толпу пробирался одинокий лакей, держа в вытянутой руке поднос с одним бокалом. Он шел прямо к ней, и она приняла это подношение.

– Я не прощаюсь, – сказала она, держа бокал с рубиново-красной жидкостью, – мы еще встретимся, друзья, и не раз. Я обрету новое тело, новую жизнь, новые способности. Толика оборотистости, я думаю, не помешает старой, никому не нужной богине. Итак, я пью за жизнь. За вечную жизнь, за ту, что у вас, и ту, что у меня.

Толпа зашумела. Каким-то чудом у каждого в руках оказался бокал с такого же цвета вином. Йамага поднесла свой к губам и, не отрываясь, выпила до дна. Бокал выпал из руки в траву и исчез в ней, а она сама стала медленно опускаться на колени, все так же бережно держа лисенка у груди. Потом протянула руку и лисенок, сойдя на землю, кинулся к матери, которая тут же подхватила его и понесла прочь.

Небо стало стремительно темнеть, но в наступающих сумерках всем хорошо видна была одинокая фигура скорчившейся в траве старухи в каком-то рванье и с лежащей рядом сучковатой палкой.

Наступала ночь, и снова вспыхнули свечи в люстре и канделябрах. И уже гостеприимный хозяин звал всех к праздничному столу.

***

А где-то далеко, в заваленном снегом лесу, в уютной норке лежала, свернувшись клубочком, рыжая лисица, вылизывая свою маленькую, пушистую дочку, увлеченно присосавшуюся к одному из ее сосцов.

Часть 1

Глава 1

Vive ut vivas

(Живи чтобы жить)

Беда пришла откуда не ждали. Воды с собой взяли столько, сколько, как предполагалось, будет потребно для удовлетворения жажды – то есть, чтобы пить, и голода – чтобы варить пищу. Для всего же остального можно было черпать за бортом. Благо за бортом воды – целый океан.

– Ах, я – идиот! – Воскликнул Халеб Букин, ударяя себя кулаком по лбу.

Идиот-не идиот, а про то, что в море вода насыщена солью, он, точно, не подумал. До сих пор все паровые механизмы, которые ему случалось делать, работали на пресной воде.

И вот, когда ночной порой разорвало муфту, и вырвавшийся пар только чудом не обварил Бонифациуса, Халеб, и произнес это, заглянув в трубку.

Трубка была забита. Забита отложениями. И надо было полагать, что такое творится везде, по всему котлу. Котел, соответственно, подлежал замене или долгому ремонту. Это просто чудо, что прорвало именно там, где прорвало. Котел мог взорваться, и этот взрыв погубил бы не только того мага, что на тот момент исполнял обязанности кочегара, но и весь кораблик.

– Ну, и что теперь? – Спросил Бонифациус, когда они собрались в каюте.

Огонь погас, машина встала, и теперь не было нужды стоять у штурвала. Корабль слушается руля только когда идет. Сейчас же его просто болтало на волне, как щепку, как кусок нетонущего дерьма. Правда, в отличие от этой субстанции, корабль вполне был в состоянии затонуть. Вода, просачивающаяся в трюм, до сих пор успешно откачивалась помпой, приводимой в движение все тем же механизмом, что проворачивал винты и давал ход. Теперь же встала и помпа. Ну, а сейчас, когда волны заливали палубу, воды было особенно много. Наступило давно обещанное время штормов.

– Не знаю! – В сердцах воскликнул Халеб. – Котел пришел в негодность.

– А далеко еще до берега? – Подала голос Майя.

Это, конечно, в данных обстоятельствах был главный вопрос. Хотя, если подумать, то – какая, к черту, разница? Сколько бы ни было – не вплавь же? Не все ли равно, утонуть в трех милях от берега, или в трехстах?

Но, все же…

– Карты нет. Была бы карта… Я же не знаю, какое расстояние от Острова до материка. Плыли мы две недели. Прикинем: скорость это корыто дает стабильно около десяти узлов, то есть десять миль в час. Плыли мы без остановок, значит проходили двести-двести пятьдесят миль в день. Умножим на четырнадцать, – Халеб задумался, считая в уме, – возьмем двести. Тогда – две восемьсот. Ну, около трех тысяч-то мы, наверное, преодолели. Наверняка мы уже где-то рядом.

– Поплывем под парусом?

– Под каким парусом? О чем ты?..

– Ну, у нас же есть мачта?

Мачта на корабле была, это точно. В строительстве самого корабля Халеб не принимал участия. Он разрабатывал и делал двигатель и вот этот самый котел. А корабль построили уже после его бегства с Острова. И при этом – точно – снабдили его мачтой с реями, пусть даже и всего с двумя. Зачем? Ну, наверное, на всякий случай. Вот, вроде этого. Так что мачта, и впрямь, была. Вот только паруса… паруса не было.

Паруса, точно, не было. Но зато была Майя, которой, оказывается, взамен, видимо, почти отсутствующих магических способностей, Единый дал смекалку и наблюдательность. И еще не известно, что нужнее.

– Слушайте, – сказала она и растерянно посмотрела по очереди на Халеба и Бонифациуса, – так, это же…

Она замолчала. Она уже ни в чем не была уверенна. Они – такие умные, такие взрослые и сильные – они не могли не подумать о столь очевидном. А, значит, подумали. Подумали и отвергли. Они – отвергли, а она – глупая девчонка – лезет со своими…

– Что? – Почти хором спросили ее муж и любовник.

– Ну, та ткань, которую мы сняли…

Бонифациус и Халеб переглянулись. Переглянулись и посмотрели на Майю. Они смотрели на нее и во взглядах их не было ни насмешки, ни снисходительности. И Майя облегченно перевела дух: ну, надо же, кажется, она и не такая уж дура!

Кораблик, на котором они сейчас были, в ту памятную ночь – ночь бегства, пришлось еще поискать. И даже не столько потому, что он стоял в дальнем уголке гавани, а потому, что он был почти что незаметен в ночной тьме. Его, как выяснилось, когда все же наткнулись на него, закрывала темная непромокаемая, а заодно и маскирующая его, ткань. Два здоровых полотнища – одно закрывало корму до самой мачты, торчавшей посередке, другое наоборот – переднюю часть. Ткань эта держалась на специальных лямочках, вдетых в специальные скобы, идущие вдоль бортов. Сняв, ее бросили на причале. Она так и лежала там, подобно ковру. По ней ходили, перетаскивая припасы с телеги в трюм, и совсем, было, забыли про нее. А потом кому-то пришла в голову идея взять и ее. Зачем? А, так, на всякий случай. Авось места не пролежит, пусть будет. Ее свернули длинной колбасой, да и бросили туда же, в трюм. И забыли напрочь.

А вот сейчас вспомнили.

И дальше был сущий ад. Они спустились в трюм, где было темно и по колено плескалась вода. Они вытащили наверх этот громоздкий тяжеленный тюк и, подсвечивая факелами, стали разматывать его по палубе, рискуя быть смытыми за борт. Потом хоть сообразили привязать себя веревками к мачте, после того только как Майя и правда едва удержалась, уцепившись за ограждение. Веревки мешали, путались, о них спотыкались, но они все же давали уверенность в том, что упавший останется жив. Возможно.

Но, конечно, крепить эту ткань к реям можно было только при свете дня. Поэтому остаток ночи вычерпывали воду из трюма. Выстроились цепочкой и подавали друг другу ведро по очереди. А уж когда рассвело…

Повезло, что штормовой ветер дул в нужном направлении, подгоняя их суденышко в том же направлении, в котором они и плыли. Плыли, не зная, куда приплывут, в расчете на то, что материк большой, и уж куда-нибудь их да вынесет. Вот их и несло.

Их несло трое суток. Трое суток они почти не спали, ели в трюме, что попадалось под руку. Двое черпали воду, один стоял на руле, пытаясь направить свой ковчег в нужную сторону. Когда один выдыхался, воду вычерпывать приходилось в одиночку, таская ведро по почти вертикальному трапу. Зато, кажется, совсем перестали бояться смерти. Смерть представлялась отдыхом. А кратковременный отдых, который то один, то другой позволял себе, был похож на смерть.

Их путь лежал на запад, туда, куда по вечерам уходило почти невидимое за тучами солнце. На четвертую ночь ветер разогнал тучи и солнце, встав из-за горизонта за их спинами, высветило впереди темную полосу.

Им повезло. Вместо того чтобы разбить о прибрежные скалы, море и ветер – парус предусмотрительно сняли, но ветер продолжал подпихивать их в корму – ветер и волны ласково и бережно посадили их на мель.

Халеб, обвязавшись вокруг пояса веревкой, другой конец которой остался в руках Бонифациуса, прыгнул с накренившейся палубы за борт. Ноги нащупали дно. Оказалось где-то по грудь, хотя из-за волн идти было трудно, почти невозможно. И Халеб поплыл.

Берег был гол, но Халеб предвидел это. Несколькими ударами подвернувшегося булыжника он вогнал в плотный песок захваченный с собой железный штырь и привязал к нему свой конец веревки. На корабле Бонифациус привязал, предварительно натянув, свой. Теперь было за что держаться. Халеб двинулся обратно, у самого борта ему дали узел с какими-то вещами, заранее приготовленный к отправке на берег, и он побрел, держась за веревку. Эвакуация растянулась надолго, спасать еще было что, тем более что никто не знал – материк это, или остров.

Потом грелись и сушились у костра, потом, поев на скорую руку, улеглись рядышком на подстеленные одеяла – еще влажные, но не на голом же песке лежать, и, укрывшись бывшим своим парусом, дружно уснули. И спали почти до вечера. А потом, поужинав, еще и всю ночь.

И бессонница никого не мучила.

***

С реалиями мира – такого, каким он стал, пока их в нем не было, они познакомились на следующий день.

***

За ночь бушевавший в небесах ветер разогнал, наконец, тяжелые тучи. Яркое солнце заливало двор, и шест, вкопанный в землю в углу этого двора, отбрасывал четкую тень.

Дауд набросил куртку на голый мускулистый торс и шагнул из полумрака Дома Собраний наружу, во двор под эти по-осеннему теплые, не жгучие лучи светила. Судя по положению тени от шеста время прилета Крылатого Змея еще не наступило.

Там, откуда он вышел, в сумраке зала Дома Собраний сидели и ждали все мужчины поселка. Женщины, как им и положено, занимались домашним хозяйством. Дети, стряпня, домашний уют – вот их дело, все остальное – удел мужчин. Они идут в море, они идут в битву, а значит им и решать, кому жить, а кому умереть. Сегодня умрет та девка, последняя из всех, захваченных в соседнем поселке. Девка была молода, красива и покорна, – а чего еще от нее, собственно, и надо? – Дауду было хорошо с ней, но главное, что его печалило в эту минуту, было не то, что следующие ночи будут без нее, главное то, что завтра некого будет приносить в жертву Змею. Некого больше кроме кого-то из уже своего скота. Пока – скота…Или надо идти в новый набег, но на кого? Хасаниды, жители поселка Хас, так просто взять себя не дадут. Их и побольше, да и живут они подальше. Пока дойдем, они наверняка уже будут знать, приготовятся. Как бы самим не оказаться в роли жертвенных животных.

В самый первый день как-то ничего не запомнилось кроме дикого ужаса. Тогда прилетели сразу несколько – сколько, этого никто не мог сказать – спорили потом, чуть не дрались. Да кто же их считал тогда? Бегали как сумасшедшие, орали, прятались, кто где и как мог. Потом недосчитались одной коровы и трех человек. Когда все закончилось и все немного пришли в себя, собрались в этом же зале, где всегда и собирались по всяким важным и торжественным случаям. Дедушка Сам, старый маг, которого вопреки стараниям священника не изгнали поскольку он приносил общине удачу, сказал тогда, что, как ему кажется, больше такого не будет. Как принесло зло каким-то враждебным ветром, так и унесло дальше. Взяли эти твари свое, ну и все. Можно жить, как жили. И наутро вышли, как всегда, в море на промысел.

И вот, когда лодки были в море и пора было вытягивать сети с добычей, опять прилетели эти… А там-то, в море, куда денешься? Ну, попрыгали с испугу в воду. Так все равно же, весь-то в воду не уйдешь. Не рыба же. А те – что? Опускались до самой воды и когтями да зубами выхватывали барахтающихся. И бесполезно было нырять, ну разве только если ты решил утонуть – тогда да… А так!.. Все равно же вынырнешь. Вот тут и…

В общем, вернулись не все и без рыбы. Да что там – рыба!.. и сети бросили. Не до них.

А на следующий день случилось то, что положило начало их новой, теперешней жизни.

В тот день все мужское население вновь собралось в зале собраний. Никто уже и не думал о том, чтобы выходить на промысел или заниматься какими-то еще делами. Какие дела? То, что произошло вчера… Ведь даже и хоронить некого. Сожрали проклятые твари. На сей раз пятерых сожрали, и, если так пойдет и дальше, то поселок опустеет. Кто следующий?!.

И нелегкая вынесла вперед все того же дедушку Сама. Что-то он начал говорить, старый дурак – молчал бы!.. так нет. Что он там говорил, неважно, но вспомнили, как он убеждал, что беда прошла, что унесло ее ветром, как, бывает, в степи уносит тучу саранчи. И вот кто-то из родственников невернувшихся вчера подскочил к старому магу и тяжелым рыбацким кулаком выбил ему остаток зубов в его лживой вонючей пасти, заставив заткнуться.

И тут раздался крик:

– Летят!

И все вскочили и бросились к двери на улицу. Смотрели, не выходя наружу. Смотрели вверх. А там, в сером облачном небе не спеша совершал свой полет он – Крылатый Змей.

Главное, он был один. Одинокая тварь спускалась по спирали к центру поселка, очевидно рассчитывая на такую же легкую поживу, как и в прошлый раз. Но на сей раз улицы были пусты.

Что подвигло Дауда бен-Шлиегу на этот поступок, он и сам не знал, и потом не мог вспомнить. Мгновенное озарение, импульс, подтолкнувший его, это было что угодно, только не рассудок. Рассудок молчал. Ему нечего было предложить.

Дауд подскочил к злополучному старому магу и, пока все в остолбенении смотрели на то, что он творит, он содрал с него халат, рубаху, сапоги и штаны, Скрученной же, превращенной в некое подобие веревки, рубахой связал за спиной слабые старческие руки и, взвалив тело дедушки Сама на плечо, выскочил на площадь перед Домом Собраний.

Свалив ношу на землю, Дауд задрал голову вверх, туда, где уже совсем близко парило чудовище. Дальше Дауд, действуя опять же импульсивно, по наитию, сделал вот что: он, все так же глядя на распростершую над ним свои крылья смерть, опустился на колени и, воздев руки к небу, заорал:

– Это тебе! Тебе от нас! Возьми и никого больше не трогай!

И, опустив руки, указал на голое тело, лежащее у его ног. После чего развернулся и, стараясь изо всех сил не пуститься бегом, неторопливо зашагал ко входу в Дом Собраний. Навстречу вытаращенным глазам своих земляков. Голову он держал гордо задранной кверху.

Перед ним расступились, но он не пошел внутрь. Он остановился в дверях и развернулся. И в этот миг – это видел и он, и еще другие, те, что тоже торчали у дверей, и кому хватило места, чтобы видеть то, что произошло дальше, в этот самый миг чудовище плавно приземлилось, сложило свои огромные крылья и приступило к трапезе. На сей раз оно не стало уволакивать пожираемую жертву куда-то прочь. Все происходило тут же, на глазах у всех желавших лицезреть этот процесс. Змей не торопясь откусил старику голову. Сразу стало тихо, жертва перестала орать, и все присутствующие почувствовали при этом немалое облегчение. Потом началось поедание собственно тела. Съедено было все. Осталась кровь, впрочем, быстро впитавшаяся в утрамбованный грунт площади, и какие-то мелкие ошметки. Ну, примерно, как на тарелке остаются кусочки пищи и остатки соуса.

Насытившись, змей поднял голову на длинной шее и, повернув ее вбок, внимательно и не моргая уставился на тех, кто пялился на него из дверей Дома Собраний. Голова оказалась близко, так близко, что те, кто не убежал в страхе внутрь, хорошо видели, как медленно закрылись, а потом открылись вновь глаза чудовища. Веки его двигались снизу вверх. Ну, а потом оно задрало свою рогатую голову кверху и заревело. Так люди впервые услышали голос того, кого потом назвали Крылатым Змеем.

Так все началось. А продолжение случилось очень скоро. Змей, взлетев с площади, опустил свою тушу на крышу Дома Собраний, и его стало не видно. О том же, чтобы выйти и посмотреть на него, и речи быть не могло. Никому не хотелось превратиться в то, во что превратился дедушка Сам. Но все, кто был в зале, слышали присутствие Змея на крыше. Слышали и ждали. Ждали чего-то. Чего?..

И дождались.

В небе показались все увеличивающиеся точки. Кто-то начал считать. Сперва их было много, но большая часть стаи отделилась и улетела прочь, а четверо полетели прямо сюда, снижаясь над поселком.

Здание тряхнуло и те, кто смотрел на улицу, увидели, как навстречу приближающейся четверке взлетел змей. Их Змей. Он подлетел близко к тем, он, можно сказать, ворвался в их стаю, и они закружились там, в небе, в каком-то адском хороводе.

Что это было? Драка? Но никто не упал на землю. Клубок крылатых существ мотался в небе, кто там кто разобрать было невозможно, но вот один из них отделился и полетел вниз. Он полетел к ним, а остальные, выстроившись в цепочку, улетели вслед за той стаей, от которой они откололись.

И всем все стало ясно. Особенно, когда этот, уже их, Змей, снова опустился посреди площади и заревел, глядя туда, где толпились зрители. Он был победитель. Он торжествовал. Он только что отвоевал себе право безраздельно владеть этими угодьями. И эти угодья должны были теперь кормить его. Его одного. Это же лучше, чем целую стаю?

– Ему надо что-то дать, – громко сказал Дауд, – он защитил нас от тех. Надо показать, что мы благодарны.

Он оглядел присутствующих, и они под его взглядом стали расползаться к стенам. В полутьме плохо были видны лица, но и так было понятно, что ими владеет ужас. И Дауд, сперва не поняв, что происходит, сообразил и расхохотался.

– Что, разве у нас нечего больше дать, кроме нас самих?

– А что? – Раздался чей-то робкий голос.

– Отдадим теленка, – решил Дауд.

– Это какого? Чьего?

И тогда Дауд произвел то, что вполне можно назвать революцией. Революцией как в способе ведения хозяйственной деятельности, так и мировоззрении своих односельчан.

– Ничьего! – Громко заявил он. – Общего. Теперь, если мы хотим выжить, у нас не должно быть ничего своего, только общее. Иначе – пропадем. Ясно?! – Крикнул он в бледные лица, окружающие его.

– Всю скотину – на один общий скотный двор. Все харчи – в общую кладовую. Рыбу будем ловить вместе, и вместе же ее разделывать и солить. И вообще – теперь все вместе. Только так можно выжить.

И никто с ним не спорил.

А потом он под внимательным взглядом Крылатого Змея, так и лежащего посреди площади, прошел мимо него в дом, где, как он знал, недавно отелилась корова, и скоро вышел оттуда, гоня перед собой совсем еще молоденького теленка, провожаемый горестным мычаньем коровы-матери и печальным взором хозяйки, не рискнувшей без мужа воспротивиться грабежу.

Теленок шарахнулся было прочь от Змея, но Дауд удержал его и подтолкнул к лежащей на земле голове со словами:

– Держи, это тебе. Защищай нас, а мы будем тебя кормить.

Зачем он это говорил? Кому? Этому вот?.. Или своим соседям, которые слышали его? А может быть самому себе? Кто знает…

Но Змей услышал и понял его правильно. Он лениво приподнял голову и ухватил рванувшегося вновь теленка за загривок. Схватил и, без видимых усилий, положил его на землю перед собой. Взглянул на Дауда, моргнул своими глазами, словно поблагодарив за угощение, и стал неторопливо кушать. Наверное после дедушки Сама он еще не успел проголодаться.

А Дауд, постояв немного рядом, кивнул удовлетворенно, да и пошел прочь, туда, где его ждали.

Туда, где ждали именно его!

Именно с этой минуты жизнь в поселке потекла по-другому.

***

В поселке Ай-Даг, испокон существовавшем тут, на берегу залива, жили рыбаки. Рыбная ловля, если это, конечно, не сиденье на берегу с удочкой, занятие коллективное. Вместе выходили в море на лодках, вместе окружали косяк, а потом тянули добычу – уже каждый в свою лодку. Так что привычка к коллективным действиям у жителей была. И был даже свой совет – тонг, на котором совместно решали вопросы как коммерческие, так и бытовые. Он же – этот же самый тонг – мог и судить своих земляков, если было за что. Правда, если речь шла о чем-то серьезном, то того, кто этим судом был признан виновным, везли в город и передавали властям вместе со своим решением. В городе же ему определяли наказание за ту вину, что вменял ему тонг, и либо сажали в тюрьму, либо казнили – в зависимости от тяжести преступления.

В этот совет входили владельцы лодок. Лодка-то была отнюдь не у каждого, так что в состав экипажа каждого такого плавсредства входили еще несколько жителей, как правило члены семейства владельца, но и не только. Так, например, тот же Дауд бен-Шлиегу лодки не имел, а потому и в совет общины попасть шансов у него не было.

Дауд ушел из дома еще подростком, когда умер отец, а мать взял к себе один из местных, сразу невзлюбивший ершистого пацана. Вот и ушел Дауд, и скитался, пока не подрос достаточно, чтобы его взяли в солдаты. А недавно он вернулся, и, судя по тому, что пришел он в казенном обмундировании и с мечом, ушел он, не дожидаясь, пока его демобилизуют по хорошему, а сам. Дезертировал, одним словом. И пришел он сюда, откуда ушел когда-то, а куда ему еще идти-то было? Некуда.

И был Дауд молод, здоров, силен и опытен, но шансов стать полноправным членом общины не имел никаких. Дом, в котором он родился, снесли. Несостоявшийся отчим продал свой баркас, дом и имущество и свалил куда-то, оставив мать на улице. Она пожила еще какое-то время, питаясь подаянием, да так и померла, пока Дауд оттачивал искусство владения мечом в мелких стычках. Так что и он жил пока в чужих домах, у тех хозяев, что брали его на работу. Вот только брали его неохотно, все же рыбаком-то он так и не стал. И уже совсем было решил Дауд опять уходить – уходить хоть куда, да хоть в разбойники. Все лучше, чем тут, жить из милости, да терпеть насмешки.

И тут, вдруг, нате вам!..

***

– Ну, чего застыли? – Обратился Дауд к тем, кто был в зале. – Все теперь. Теперь это будет наш змей. Наш Крылатый Змей! – Повторил он громко и отчетливо, выделяя каждое слово.

– Он будет защищать нас от других. Но его надо будет кормить. Кормить каждый день. Но это лучше, чем если эти твари будут караулить нас и не давать носа высунуть. Тогда-то точно все передохнем, просто с голоду.

– А где же мы ему еды-то столько напасемся? – Раздался чей-то голос из глубины зала. – Рыбой-то он, поди, не питается. Вишь ты, мяса ему подавай, понял?..

– Ну, хочешь, давай тебя скормим. – Среагировал Дауд. Сказав эти страшные слова он улыбнулся, демонстрируя собравшимся, что это была шутка. – А вообще – вопрос серьезный. Я потому и сказал, что все должно стать общим, что свое отдавать жалко, а общее – не очень. Но и общего надолго не хватит. Значит, если мы не хотим подохнуть сами, придется отнять у кого-то.

– Как же… – охнул кто-то.

– А вот так! Теперь как на войне, или ты, или тебя. И жалости ни к кому никакой быть не должно. Пойдем и отнимем. А кто не пойдет, того первого Змею нашему скормим.

Он помолчал, а потом неожиданно рявкнул таким голосом, как рявкали в бою командиры:

– Кто жить не хочет?!

Тишина была ему ответом.

– Вот то-то, – сказал он уже тише, – нет таких.

***

Черт их дернул идти вдоль берега. Но решение было коллегиальным, так что винить в этом было некого. Да, в общем-то, в этом решении была логика. У моря должны же жить люди – рыбаки там, моряки…

С корабля на берег вытащили много. Теперь, глядя на эту гору, было ясно, что упереть все это на себе они не смогут. Но и бросать что-то было жалко. Что ни возьми, все могло пригодиться. Особенно еда, особенно вода. А те же инструменты? Как строить карьеру тому же Халебу среди людей, если у него не будет хотя бы минимального их набора? А и самый минимум, даже после тщательного отбора, тянул на несколько пудов. А что вы хотите – они же железные, а железо – оно тяжелое. Ну, одежда. Те же паруса, наконец. В общем – бросить жалко, а тащить…

Но Халеб все же не зря был инженером. Он, хоть в разговорах и называл себя ученым, был, в отличие от того же Бонифациуса – рафинированного теоретика, именно что практиком. К тому же обладавшим завидным жизненным опытом.

Светило солнце, но пронизывающий влажный ветер заставлял ежиться. В воду лезть не хотелось, категорически. Пересилив себя, Халеб разделся под удивленными взглядами спутников и, держась все за ту же веревку, побрел к брошенному суденышку. В руке у него был топорик.

Из досок, отодранных им от обшивки, он, уже на берегу, сколотил волокушу. На нее водрузили груз и впряглись в привязанные к волокуше веревки. Отчасти еще и поэтому пошли вдоль берега, что тащить это сооружение по влажному песку пляжа было легче, чем переть его по уклону вверх, туда, где и начиналась собственно суша.

Весь день шли без приключений, но и без результата. Берег был все так же пустынен. Поужинали и, взяв с собой все те же полотнища, вскарабкались наверх, туда, где посуше. В этом месте берег уже поднимался довольно высоко. Сами-то взобрались, но волокушу затащить даже пробовать не стали. Бросили вещи и припасы внизу, решив, что за ночь, авось, ничего такого не случится. И точно, наутро обнаружили все оставленное в целости, сохранности и на том же месте.

Двинулись дальше. И чем дальше шли, тем полоска пляжа становилась все уже, а берег справа поднимался все выше и все круче. Если вначале пути это был не слишком крутой подъем из земли и слежавшегося песка, поросший колючками и кустарником, то теперь все больше обнаженного камня возвышалось над ними. Назидательно торчали каменные столбы. Скальные стенки теснили их к морю. На душе становилось нехорошо, беспокойно. Мучило предчувствие тупика.

Предчувствие не обмануло. Скалы ушли резко влево, в воду, загородив дорогу. Путники встали. Халеб долго ходил вдоль скал, задирая голову и почесывая затылок. Он думал, он прикидывал, а потом сказал:

– Давайте, что ли, перекусим. Все равно же стоим.

***

Крылатый Змей, хоть и был прожорливой скотиной, но обязанности свои понял и исполнял честно. Стадо, ставшее общественным, спокойно паслось под его приглядом сверху. Можно стало и на рыбный промысел выходить. Рыбы наловили, так что можно было пока что о голоде не думать. Змей же пару раз спроваживал чужих тварей, и, как бы там они не объяснялись в поднебесье, но те, чужие, улетали куда-то дальше, оставляя поселок во власти нового господина. Драк не было.

Но, так или иначе, а поголовье с каждым днем уменьшалось. Опять же, рыба-рыбой, но ведь и кроме нее многое что надо. Мука скоро кончится, а на приезд торговцев рассчитывать приходилось едва ли. Значит, ни муки, ни соли, ни пшена, ни овса для лошадей… А новые сети? А парусина для лодок? А железо для кузни? Для жизни, оказывается, так много всего надо, о чем даже и не задумываешься, пока оно есть. А когда не станет?

Кузнец Ляма получил задание от Дауда. Теперь он срочно ковал наконечники для копий, используя железо от недоделанных якорей. Сами копья делались из лопат, граблей и вил. На рукоятки насаживались свежевыкованные острые перья и получалось вполне приличное оружие, которым и необученный боец сможет пользоваться. Тем более против таких же необученных.

И вот, наконец, пошли.

Дауд, как обычно, в ставший уже привычным час пригнал Змею, разлегшемуся на площади, очередного бычка. Тот милостиво соизволил сожрать подношение, и совсем уже было вознамерился вздремнуть по своему обыкновению после обеда, но Дауд шагнул к нему и, дотронувшись рукой до головы Змея, чтобы привлечь к себе внимание, громко сказал:

– Мы сейчас пойдем, – он показал рукой направление предполагаемого движения, – туда. Давай с нами. Покараулишь нас. Ладно?

Понял ли Змей его, или не понял, а глазами моргнул. Ну, и ладно. Вот и договорились. Дауд свистнул в два пальца и мужики, вооруженные копьями стали собираться вокруг. Запряженные телеги, пока пустые, их уже ждали. Но садиться не стали. Тут недалеко, так дойдут. Пусть пока лошади не напрягаются. Им еще обратно тяжелый груз тащить.

Во всяком случае на это надеялись.

Шли часа два. Змей парил над ними, совершая хаотические движения в воздухе, вроде щенка, радостно бегающего вокруг неспешно идущего хозяина на прогулке.

Да ведь, в сущности, – подумал Дауд, – это и правда что-то вроде собаки. Те ведь тоже, если стаей нападут – загрызут, а поодиночке будут служить, охранять. Вот только жрет эта скотина слишком много, а нечем будет кормить, так самого хозяина съест. Вот и думай, кто тут хозяин.

Поселок назывался Элим, и жители Ай-Дага хорошо его знали. Много женщин было отсюда, так же как в Элиме жили уроженки Ай-Дага. Обычное дело, невест искали не у себя, а по соседству. Так уж было заведено исстари. Но сейчас было не до родственных чувств. Своя жизнь дороже.

Как оказалось, жителей Элима основательно пощипали пролетавшие стаи чудовищ. Своего хозяина у них не было, не догадались завести, вот на них и нападали кто ни попадя. Что ж, сами виноваты.

Теперь их под бдительным присмотром Крылатого Змея сводили на центральную площадь, где всем и связывали руки за спиной. Одного, вздумавшего было сопротивляться, показательно проткнули копьем и с поклоном предложили на закуску взирающему сверху господину. Господин не отказался. Пока мужика ели, его жена так уж убивалась, так орала и рвалась, что ее решено было скормить тоже. Ну ее, хлопот с ней…

Сытный выдался день у Крылатого Змея. Ну, вот и хорошо, пусть знает, что с ними можно иметь дело.

Прошлись по кладовым, загрузили телеги мешками и корзинами. Кур вязали по нескольку штук, стадо согнали и погнали вперед. В реквизированные телеги запрягли местных лошадок и загрузили их бочками с соленой рыбой – пригодится. В общем, хорошо сходили.

***

– Слушай, – сказал Халеб Бонифациусу, – вот у меня есть знакомый маг, да я тебе про него рассказывал. Помнишь, как мы царскую дочь выручали? Ну, вот… короче, этот маг мог, став птицей, летать на разведку. Это нам тогда очень помогло. Ты как?.. Не слетал бы? А то не понятно, что делать, куда идти.

Бонифациус насупился, сердито фыркнул и, взглянув на своего бывшего воспитанника исподлобья, сказал:

– Ага!.. Щас-с… Вот перья почищу и полечу. У меня есть один знакомый, там, на Острове… вот он придумал, как можно делать мгновенно изображения. Хоть человека, хоть чего угодно. Раз – и готово! Ты как? Ты же тоже мастер, сделай, а?..

– Яс-с-сно!.. Не можешь. Так и скажи. Чего злишься-то?

– Да, не могу! То есть, могу, конечно, но не умею. Наверняка учил когда-то, это, вообще-то, элементарщина, такому учат еще в ранней юности, так с тех пор сколько лет-то прошло. А случая такого, ну… чтоб понадобилось, не возникло. Вот и…

Он развел руками.

Халеб взглянул на Майю.

– Может, ты?..

Майя улыбнулась сконфуженно и покачала головой. Нет, такое не для ее скромных способностей.

– Да, жаль. Ну, что ж…

Собственно, с этого места, где они сейчас сидели, закусывая и болтая, был только один путь – назад. Но назад не хотелось. А что тогда? Наверх? С вещами? Ага! Как удачно выразился Бонифациус – щас-с… Хотя… – Халеб еще раз внимательно посмотрел на скалы.

***

Чуть не уронив себе на голову камень, казавшийся надежным куском скалы, и чудом удержавшись на пальцах левой руки, Халеб подтянулся, преодолел последние несколько пядей и упал грудью на плоскую шершавую поверхность. Все, взобрался!

Он размотал с пояса веревку – ту самую, по которой плавал на корабль и с него, и стал искать, за что бы ее зацепить понадежнее. В любом случае пригодится – что самому спуститься вниз, что поднять груз и Бонифациуса с Майей, если окажется, что это имеет смысл. Он попробовал торчащий выступ. Вроде держится. Потом сделал петлю и закрепил на этом выступе. Теперь можно было и оглядеться, оценить обстановку.

***

Скот загнали в наспех сооруженный загон из вбитых кольев и прутьев. Случись какому-нибудь быку навалиться на него, и – все!.. Дохленькая получилась ограда, но уж какая есть. Все равно ненадолго. Сколько их тут, этих трофейных коров, коз, свиней и овец? Змею на месяц, ну – на полтора. Так что – как-нибудь!..

Но начинать, конечно, надо было не с них, эти-то могли травой питаться, а вот людям – тем, которых пригнали из Элима, этим-то то же подавай, чем и сами питаются. А эту пищу надо экономить. Где ее еще взять?

А пока что людей распихали – кого куда. Часть – преимущественно мужчин поздоровее, расселили в опустевшие хижины. Не нужно было, чтобы такие скапливались в одном месте Мало ли, что им придет в голову. И использовать их предстояло в первую очередь. Остальных – мужчин и женщин вместе, заперли в Доме Собраний. Дали им корыто для отправления естественных надобностей, поставили рядом с дверью часового, да и оставили в покое. Ну, и еще – молодая, красивая, явно не деревенская баба, или, скорее, девка. Эту девку Дауд приметил еще там, в Элиме. Ее он отделил и взял с собой. У него давно, с тех самых пор, как он приперся сдуру на родину, в Ай-Даг, не было женщины. И теперь он, как всякий изголодавшийся, никак не мог насытиться.

***

Если бы не запах, возможно, Халеб ничего бы и не заметил. Ветерок, дувший со стороны моря, вдруг поменял направление, и, придя с другой стороны, принес легкий запах дыма. Халеб резко обернулся и посмотрел в ту сторону. И сперва ничего не увидел.

***

– Значит, так, вот, смотрите, – Халеб рукой показал на скалы, ушедшие в воду и преградившие им путь, – это мыс. За ним – бухта. Там, – теперь он показал вверх, туда, откуда он только что спустился по веревке, – там гряда. От нее рельеф понижается. Плавненько так понижается, к той самой бухте. А на берегу там – поселок. Наверное рыбаки. Ну, я, конечно, только издали посмотрел. Во всяком случае, там живут. Люди там есть, точно. Можно пойти к ним. Что скажете?

– Ну, мы же и искали что-то вроде этого, – отозвалась Майя, – правда же?

Халеб кивнул.

– Сходить можно, – в тоне Бонифациуса явно читалось сомнение, – вот только?..

– Что? – Не поняла Майя.

– Может, не всем?

– Почему?

– Ну, не знаю. Так, на всякий случай.

– Ладно, – согласился со старым магом Халеб, – могу сходить.

Он подошел к куче вещей, лежащих на волокушах и начал снимать то, что было сверху. Сверху лежала провизия и все то, что необходимо для приготовления пищи в походных условиях. Майя и Бонифациус молча наблюдали за тем, как он роется в тюках.

– Что ищешь? – Наконец не выдержал Бонифациус.

–Да тут у меня… ага, вот.

Тот самострел, что был у часового, охранявшего вход в пещеру, Халеб тогда взял с собой. Взял он его и собираясь эвакуироваться с Острова. Самострел был завернут в тряпку и Халеб развернул его.

– Вот он, красавец. Все же это совсем не то, что получалось у меня. Вещь! Теперь еще найти патронную коробку… – и он снова запустил руки вглубь узла.

– Зачем тебе?.. – Поинтересовался Бонифациус. – Ты что, к врагам идешь? Простые рыбаки.

Халеб тем временем нашел коробку и с тихим щелчком присоединил ее к самострелу.

– Готов! – Удовлетворенно констатировал он.

– Знаешь, – сказал Бонифациус, – лучше давай-ка я пойду с тобой. А это ты оставь. Не дай Единый кто-то увидит. Ты же знаешь… Тут не Остров, тут другие законы.

– Хм, ты думаешь? – Халеб еще раз оглядел творение островных оружейников. Расставаться с такой красивой игрушкой не хотелось, но в словах старика тоже была правда. Здесь – не там. – Ладно.

Он положил самострел на тюки.

– Ну, пошли тогда.

– Э!.. Подождите! – Крикнула Майя. – А я? Я что, тут одна?..

– Ну, а что? – Обернулся Бонифациус.

– Я одна не останусь! А если вы не вернетесь? Что я буду делать?

***

Как зовут женщину, что приносила еду, а потом уносила грязную посуду, Агайя не знала. Не знала и не спрашивала. Она ненавидела эту грязную жирную тварь. Ненавидела едва ли не больше того страшного человека, что держал ее тут. Сюда, в эту комнатушку без окон, он привел ее сразу, как только все они пришли в этот поселок, в Ай-Даг. Сюда же принесли ворох соломы, прикрыли рваным вонючим тряпьем, и на этом ложе он насиловал ее. Вначале было страшно и больно, а потом она как-то привыкла, притерпелась и относилась к этой процедуре как к чему-то крайне неприятному и противному, но неизбежному.

С теткой было хуже. Каждый день, принося обед, она со злорадной усмешкой докладывала Агайе:

– Сегодня мужика вашего отдали.

И тут же, не дожидаясь вопроса, который Агайя хотела, но боялась задать, уточняла:

– Такого, знаешь, с лысиной на затылке. У него еще серьга в правом ухе. Ага!.. Ох, он же и орал, когда его тащили. И откуда человек столько ругательств знает?

Так Агайя узнала, что отца больше нет в живых. Потом тетка рассказала про брата, про мужа сестры. А потом и про саму сестру, и про мать.

Каждый день, каждый день…

– Сегодня бабу с ребенком… старуху… двоих пацанят – они же мелкие, одного-то мало будет.

Агайя вела счет. Она же знала всех. И вот настал день, когда тетка сказала:

– Троих барашков ваших скормили нашему Змею.

Значит – все. Людей больше не осталось. А она? Она-то что? Она так и будет тут, в этой вонючей комнате, на этой подстилке? И этот – этот так и будет приходить к ней? Лучше бы и ее тоже…

В отличие от людей, живших в Элиме, количество скота Агайя не знала. Не знала, и потому не могла вычислить день, когда же придет, наконец, и ее очередь.

А вот сегодня тетка была грустна. Она была зла и расстроена.

– Свинку нашу отдали. Моя ж была свинка. Я ж ее вырастила. Ах, какая ж свинка была. На, жри! Когда ж тебя-то, суку, скормят?

И Агайя поняла, что уже и их скот кончился. А значит, настал и ее черед. А она все еще жива. Почему?

– Троих каких-то пришлых поймали, – тем временем продолжала докладывать тетка, дожидаясь, пока Агайя съест то, что она принесла, – занесло их откуда-то, не пойми откуда. Ну, и ладно. Вот завтра кого-то из них скормят. Все экономия.

***

Дауд не торопясь одевался. Хоть он и насвистывал при этом марш своего полка, весело ему не было. Вот она, лежит, отвернувшись. Всякий раз так, отвернется, уткнется мордой в тряпки и молчит. Хоть бы раз что сказала, улыбнулась – нет. Демонстрирует свое отвращение к нему. Ну, и плевать. Он за все это время так и не спросил у нее, как ее зовут. И сейчас он этого не знал. Зачем? Все равно же…

Дауд набросил на обнаженное тело покрывало. Все равно оно уже не возбуждало его. Сейчас был последний раз, и уж он постарался выжать из него все по максимуму. Так что сейчас ему хотелось только одного, поскорее уйти отсюда. Скоро за ней зайдут, свяжут ноги, чтобы не могла бегать, и отнесут на место. На привычное уже место, где Крылатый Змей принимал от них ежедневную дань.

Для удобства посреди площади вколотили в землю железный штырь с кольцом на конце. Вколотили на всю длину, так что только кольцо и оставалось на поверхности. Очередной жертве связывали ноги, и этой же веревкой привязывали к кольцу. Руки оставляли свободными – так было забавнее. Жертва махала руками, пыталась отбиться – Змей играл с жертвой, ему это нравилось. Иногда он трогал жертву мордой, иногда лапой со страшными когтями, а потом, натешившись, укладывал жертву на землю – обязательно лицом кверху, придвигал к себе, и начинал кушать. Не торопясь, хотя и съедая все. Похоже, голодной эта тварь не была. Где-то там, куда он улетал обычно, еще кого-то ел. Но это его дела, их это не касалось. В любом случае ко времени кормления он не опаздывал, прилетал и вкушал. Зато другие твари сюда уже не летели. Мимо пролетали, да, это часто, а чтоб сюда – ни-ни, как отрезало. Вот и хорошо.

Вот только что делать дальше? Народ уже привык, что их скот не трогают. К хорошему вообще быстро привыкаешь. Но, какое-то время придется Змея своим покормить, а там в другой поселок наведаемся. Он, правда, подальше, и живет там народа побольше, но ничего. Возьмем с собой Змея – как в прошлый раз. С ним-то особо не забалуешь.

В дверь каморки деликатно постучали. Дауд как раз закончил завязывать тесемочку на штанах. Натянул сапоги и вышел. Во дворе его поджидали двое, Элиль – хозяин как раз того баркаса, на котором ходил в море Дауд, пока не началось все это. Сейчас-то обходятся без него, еще не хватало… И еще хромой Сипис стоял рядом, тиская в руках вязаную шапчонку. Дауд взглянул на них. Чего это их принесло?

– Там, это… – начал Элиль, – троих поймали. Чужие какие-то.

– Откуда?

Элиль пожал плечами. Дауд взглянул на Сиписа, тот повторил этот жест. Значит, надо идти, разбираться.

Они сидели связанные на земле, прислонясь спинами к стене Дома Собраний, руки сзади, ноги вытянуты в сторону центра площади, где им, скорее всего, и предстоит вскорости очутиться.

Хорошо!.. Три человека – три дня. И эту можно пока не трогать, ну, ту… А с этими надо поговорить – кто?.. откуда?.. что знают, что видели? Скоро уже Змей, правда. А, ладно!.. Сегодня какое-нибудь животное ему подсунем, свинью подложим! – Дауд усмехнулся, шутка получилась.

Он присмотрелся, не подходя близко. Старик, мужик средних лет и девка. Девка – это хорошо! Надо будет посмотреть повнимательней, может, после той какое-то время этой попользоваться.

– Как взяли? – Поинтересовался Дауд у Элиля.

– Да как?.. Шли они по улице, а пацаны-то их еще на подходе заметили, ну прибежали, сказали. Ну, ясно, что сюда идут. Что их в поле-то ловить, бегать? Ну, подождали, пока сами придут, а тут с копьями – трое сзади, трое спереди, не попрыгаешь. Ну и все. Связали, посадили, да к тебе.

– Они что-нибудь говорили?

– Нет, молчат пока. Меж собой переговариваются, да не по нашему.

– Ладно, посмотрим. Я кой-каким языкам-то понаблатыкался малость, пока в солдатах… То там, то тут. Ну, в общем, ладно, пусть пока… Потом с ними. Скоро Змей прилетит, так ты, Элиль, распорядись, чтобы свинью покрупнее ему привязали.

– А что?.. – Начал было Элиль, но Дауд, понявший, что тот хочет спросить, пресек эти поползновения:

– Делай, что сказано. И до нее очередь дойдет, никуда не денется. А сегодня – свинью. Какая разница, – добавил он уже тише, – ну, не сегодня, так завтра все равно же пришлось бы ту же свинью отдавать. А тут, вишь, как подфартило, еще трое. Давай! – Подтолкнул он в спину своего бывшего хозяина.

И тот рысцой кинулся выполнять распоряжение. Сипис захромал следом.

***

– Здесь жил маг, – Бонифациус покрутил головой, озираясь в полумраке комнаты и вроде как бы принюхиваясь, – ты как, Майя, чуешь?

– Да, похоже, – согласилась Майя.

По ее лицу было не совсем понятно, то ли она и впрямь чувствует, то ли соглашается так, на всякий случай. Ну, а Халеб – тот и вовсе не ощущал ничего кроме запаха давно закупоренного жилого помещения в котором что-то то ли протухло, то ли прокисло.

Им развязали руки и закрыли в этом домике. Сказать, что заперли, было нельзя, так как снаружи запоров не было. Видно не принято тут было запирать жилище, выходя из дома. Ни к чему. Все свои, кого бояться? Снаружи поставили часового – молодого парня с самодельной пикой, и этим ограничились. Зря, наверное.

После того, что они видели недавно, еще там, на площади, где их связанных и держали перед тем, как поместить сюда, мысль о том, что они попали в неудачное место и в неудачное время, не могла не прийти им в голову. То есть мысль о том, что отсюда надо убираться, причем любыми путями, ничего не боясь, поскольку хуже того, что им предстоит, все равно ни с кем из них не случится, не могла не прийти им в голову.

Они уже обсудили между собой и ужасного летающего монстра, и то, как он пожирал свинью, отданную ему как раз на съедение. Халеб вспомнил и того дракона, которого ему случилось как-то мельком увидеть в лагере Бенедикта. И он рассказал Майе с Бонифациусом странную историю, услышанную им там же – про мага, ставшего каким-то образом драконом.

Но этот был явно не тот, хотя и похож. Этот вел себя иначе, и вообще был какой-то дикий. И, похоже, их всех ожидала судьба этой свиньи. Ну, может, Майя… Если тому типу, что допрашивал их, и вообще, был, похоже, тут главным – если этому типу не захочется оставить Майю при себе в качестве наложницы. Тоже, между прочим, незавидная участь.

***

Толку от тех разговоров было чуть. Когда закончилась церемония кормления Змея, Дауд велел чтобы этих чужаков по одному приводили к нему для допроса. Он сидел у себя, а они стояли перед ним, напуганные, бледные и отвечали на его вопросы. На нормальном кранахском, как выяснилось, говорить мог только старик. Второй говорил по мирански и эрогенски, а девка – та вообще только по эрогенски. Хорошо, что Дауд нахватался и того и другого.

Девка, кстати, оказалась вполне ничего себе. Ее помыть, причесать, да приодеть, и можно… Да, вполне можно!

Как и предполагалось, плыли они откуда-то куда-то, да в бурю сели на мель. Судя по тому, что они рассказали, вынесло их как раз неподалеку от Хаса – того самого поселка, куда Дауд собирался отправиться в недалеком будущем. И, пойди они по берегу в другую сторону, они вскоре как раз туда бы и вышли. Но они, похоже, мест этих и вправду не знали, вот и понесло их сюда. Ну, и ладно. Оно и хорошо.

Кто они такие? Старик говорит, что он ученый. Второй, что приказчик у купцов, а девка – жена старика. Забавно, зачем ему жена? Ну, впрочем, он еще довольно крепок на вид. Откуда плыли говорят очень неопределенно, какой-то остров вдалеке. Как называется не говорят. Нету, говорят, у него названия. Ну, такого не бывает. Однако все говорят одно и то же. Сговорились? Но зачем? Зачем им скрывать название родных мест? Ну, да и черт с ними. Куда плыли? Куда-нибудь. Ага!.. Это купцы-то? Что везли? Мелют какую-то чушь. Но, так или иначе, искать их никто не будет, никому они не нужны, а уж теперь-то тем более.

И велел Дауд поселить их в домике того самого мага, что стал первой жертвой их персональному Крылатому Змею, новому богу здешних мест.

Кстати, о богах. Был ведь когда-то и в Ай-Даге храм Единого, в том самом здании, где теперь Дом Собраний. Был и священник – толстый и глупый пьянчуга и обжора. А потом каким-то ветром занесло к ним того самого мага. И маг показал им свое могущество. Мог стать невидимым, мог зажечь огонь, мог вызвать дождь или разогнать тучи. И всегда, когда они выходили на промысел, стояла хорошая погода, а рыба так и лезла в сети. Ну, а тот священник все злобствовал, крича, что, мол, это все происки Врага. Ну, подумал тогда народ, что же это за враг такой? Тогда это не враг, а друг. Вот и выгнали священника, а маг – маг прижился. Да, похоже, прав был тот священник, когда страшил всех гневом Единого. Вот оно так и вышло. Терпел-терпел, да и не вытерпел.

Ну, все это было когда его-то самого, Дауда, тут не было, так что за грехи соседей он ответственности не несет. Потому, наверное, и удалось ему найти общий язык с Крылатым Змеем.

Ладно, Единый далеко, а Змей – вот он, рядом. На сегодня он свое получил. Получил, подремал по своему обыкновению, да и сорвался куда-то прочь, в небо. А небо – оно большое, как море. И где он там – кто знает?

А завтра – ну, завтра ему в жертву принесем того, бородатого, что за купца себя выдает. Он из всех троих самый крепкий, надо от него побыстрее избавляться.

***

Мебели в комнатушке, куда их определили дожидаться своего будущего, каким бы оно там ни было, не имелось. Была наружная дверь, было два небольших окна по бокам от этой двери, была печь, пристроенная к той стене, что была напротив входа, да и все. И весь дом. Интересно, как тут жить-то было? Впрочем, похоже, климат в этих краях мягкий, так что не замерзнешь. Печку, вон, топить, если что…

Постояли, да и сели на пол. Полы были дощатые, а посредине лежал неопределенного цвета вытертый коврик. Бонифациус долго смотрел на этот коврик, а потом согнал всех с него и поднял. Под ковриком скрывался люк.

– Ну вот, – удовлетворенно произнес Бонифациус, – я чувствовал!

Что именно он чувствовал, старый маг уточнять не стал. Вместо этого он стал пробовать поднять крышку этого люка.

– Может, там подземный ход? – Робко, с надеждой спросила Майя.

Ей тут не нравилось. Ей хотелось прочь отсюда. Хоть бы даже и неизведанными подземными ходами.

– Погреб там, – отозвался Халеб, глядя, как безуспешно старый маг пытается открыть крышку. Крышка была подогнана на совесть. Щель там, конечно, была, но слишком тонкая, пальцы туда не пролазили.

Пальцы не пролазили, а ухватиться было не за что. Тут, судя по оставшимся от гвоздей следам, была ручка, но ее отодрали. А там что-то было, это Бонифациус чуял, чуял не носом, а тем органом, который помогает магам чувствовать то, что они и называют магией, хотя точного значения этого слова не знает никто. В том числе и они сами.

– Нож бы, – вздохнул Бонифациус, – а лучше топорик. Ни у кого топорика нет с собой? – пошутил он, и сам же ухмыльнулся этой своей шутке.

Не было у них топорика. Ничего у них с собой не было. А и было бы, так забрали бы когда обыскивали и вязали.

Но хоть у них и ничего с собой и не было, но сами-то они были! А это, знаете!..

Инженерное мышление в сочетании с магическими способностями – это тоже инструмент.

– Щель надо побольше? – Задал риторический вопрос Халеб. – Так и в чем дело?

– А что? – Насторожился Бонифациус.

– Ну, сам подумай, чем, кроме ножа, можно расширить эту щель? Даю подсказку: люк из старой сухой древесины. Ну?..

Молчание было ему ответом. Бонифациус молча уставился на люк, а Майя смотрела на Халеба с таким выражением, какое бывает у детей, когда они ждут подарка.

– Ладно, – разочарованно вздохнул Халеб, – что с вас взять? Смотрите, когда человек еще жил в пещерах и не имел никаких орудий труда, он, чтобы заострить палку, что делал?

Он помолчал, оглядывая собеседников.

– Они обжигали ее конец в костре. Потом счищали обгоревшее. Как раз получался конус, то есть то, что и надо. Бонифациус, возьми и аккуратно так, обугли край этой крышки. Ты же сможешь, я знаю. А потом – ну, пальцы, конечно, испачкаются, но, когда угли уберешь, то свободно можно будет ухватиться. Давай!

И ведь получилось!

***

– Смотри, какая древность, – бормотал Бонифациус, разглядывая том в кожаном переплете, – «Практическое применение формул Аль-Потреуса при воздействии на вихревые потоки в нижних слоях атмосферного воздуха», Густав Принкль. Давным-давно устарело. Этого самого Аль-Потреуса еще во времена моей юности вышвырнули из Академии как шарлатана.

Он отбросил книгу в угол и взял следующую.

Там, внизу, никакого подземного хода, увы, не нашлось. Зато там была свалена та немудрящая мебель, что была, видимо, тут ранее – несколько колченогих, скрипучих табуреток, один стул с гнутой спинкой и рваным сиденьем, стол и даже кровать. Кровать оставили внизу, а табуретки и стул вытащили. Все лучше, чем на полу сидеть.

Кроме мебели там были и еще всякие разные вещи, от которых и несло такой ядреной магией, что у Бонифациуса аж засвербело в носу. Тут были всевозможные приспособления для занятий алхимией и приготовления зелий, включая даже стеклянную посуду, частично, впрочем, разбитую, весы, тигли, ступки, пустые бутыли и еще много всего, покрытого пылью и облепленного паутиной.

И еще там были книги, много книг. Их Бонифациус, не ленясь, выбросил все наружу и теперь сортировал – одни в угол, где скопилась уже порядочная груда того, что он посчитал макулатурой, а отдельные экземпляры – на стол, который, по его просьбе, тоже извлекли из подземного мрака. И теперь он сидел за этим столом и смотрел, поднимая с пола книги, одну за одной, хотя на кой черт ему это нужно, наверное, и сам не смог бы сказать. Но, на его счастье, никто его об этом не спрашивал. Нашел человек, чем занять себя, и ладно. Все лучше, чем просто ждать, когда тебя поведут на съеденье.

– Та-а-ак, а это что у нас? – Бормотал Бонифациус, беря в руки очередную книжку в драной бумажной обложке, – а-а, ну, как же, как же… сборник, м-да!.. Помню, помню… тут же и мое должно быть. Ага!.. Вот она, «Влияние…», да… Популярная тогда была тема, да. Кто только… ну, вот, и я тоже. Потом это все как-то сошло на нет. Да, уж… – вздохнул он, отбрасывая потрепанный томик в угол.

В тот же угол пустыми глазами смотрел и Халеб. Вот что-то мелькнуло, не задев его внимания, и шлепнулось. Это было неважно, неинтересно. Халеб думал.

Что же творится? – Думал он. – Что происходит? Что за?.. Ведь совсем же недавно он был тут, на материке, и никаких драконов, кроме того, своего, который, по сути, и не дракон. А эти что?

В беседе с тем жлобом, что допрашивал его, интересуясь, кто он, да откуда, Халеб сумел узнать, что драконов этих – тьма-тьмущая. Летают стаями и жрут всех, кто не успел спрятаться. Хоть сиднем сиди и никуда не выползай. Но так ведь тоже нельзя, с голоду сдохнешь. А эти, значит, вроде как приручили дракона – ну, или он их приручил. И теперь они его кормят, а он, вроде как, не дает тут другим хозяйничать. Жрет вот только, зараза, много. Телку – за раз, или, там, свинью, вот вроде той, что он схарчил у них на глазах. Или человека? Или человека, не моргнув согласился тот.

И откуда же они взялись? Хотя, если их и правда скормят этому дракону, то какая разница? А значит думать надо не о том, откуда оно все взялось, а как бы не дать себя скушать. Конструктивно надо мыслить, конструктивно.

Понятно, что первое, что приходит в голову, это тихонько смыться отсюда. Ну, поставили они там у входа часового, подумаешь? Там, на Острове, когда он был в пещере, там тоже был часовой. Ну, и что?.. Тем более, они же не знают, что Бонифациус маг. Хватило ума у старика не хвастать этим. А как наслать сон на часового он должен еще помнить. Недавно же уже делал такое, когда склад очищали. Возможно, правда, что то место, куда выходит дверь, освещается ночью. Могут увидеть. Лучше тогда – в окно. Окна, хоть и маленькие, но пролезть можно. Окна заделаны какой-то пленкой – пузырем, наверное. Вряд ли бычьим, скорее рыбьим каким-нибудь. Неважно, главное – не стекло, звона не будет. Выдавим, переплет сломаем – и… И что? А если эта зверюга тут ночует? Да и собаки – собаки поднимут лай. Мимо домов же придется проходить. А им до того места, где поднимались, где веревка висит, и где, соответственно спуститься можно, и где вещи остались, топать и топать. И все по открытой местности. Лови – не хочу.

Завтра кого-то из нас, – думал Халеб, – кого-то, как ту свинью. Тоже, наверное, привяжут. И будет дракон как сытый кот с мышью играться. Кого, интересно? Ну, а сам он кого бы?.. Да самого сильного, то есть его. А Майю он, возможно, вообще погодит скармливать. Сначала сам натешится, а потом уже и дракону отдаст. Значит – он. Да он, он. К бабке не ходи, завтра его очередь изображать из себя кусок мяса. Ах, что же он, все-таки, не взял с собой самострел? Впрочем…

Халеб в раздумье и сомнениях покрутил головой.

Ну и взял бы, и что? В тех условиях, в которых они оказались, когда их взяли, он все равно ничего бы не сумел. Да и не стал бы. Что? Весь поселок перестрелять, что ли? Да у него и патронов не хватит. А самострел отобрали бы. А так – он там лежит, где никто не ходит, и никто про него не знает, а значит, никто и не возьмет. Лежит, зараза, готовенький, заряженный. Лежит и ждет. Вот только как бы до него добраться?

Никак!..

***

Когда начало смеркаться Дауд поймал проходившего мимо Элиля.

– Слышь, Элиль, ты там распорядись, чтобы на ночь Кицу сменили. Да покорми его хорошо. Парень весь день торчал, не ел. А туда еще пару поставь, у каждого окна. Там этот, с бородой, не нравится он мне. Может чего-нибудь выкинуть. Завтра-то мы его того… А пока… Ну, ты понял.

– Сейчас сделаю, – согласно кивнул головой Элиль.

Ну, вроде, все на сегодня. Можно и отдохнуть. Дауд направился к той хижине, где ждала его – он усмехнулся: заждалась, поди! – его наложница. Сегодня у нее счастливый день, сегодня ее не съели. А за это надо платить.

В хижине было уже темно, но Дауд захватил с собой лампу. Там, в уголке, к стене прибита полка. Вот на нее всегда и вставала эта лампа. Дауд любил, чтобы было видно – так куда как приятнее, особенно с такой красивой, как эта. Но, – он вспомнил ту, пришлую, – и та тоже очень даже…

Он подошел к своей добыче, вставшей, как обычно, при его появлении, и зажавшейся в угол, кутаясь в простыню. Он уже знал, как надо вести себя с ней. Сразу – резко, грубо, превозмогая возбуждающее сопротивление, прямо в этом вот углу, куда она жмется. И тогда она – против воли, но, куда ж денешься? – начинает постепенно тоже заводиться и в конце ей нисколько не хуже, чем ему самому. И от всего этого она словно мягчеет, растекается. И делай тогда с ней что хочешь.

Дауд молча подошел к пленнице и рывком развернул к себе спиной, одновременно задирая кверху нижний край простыни.

***

Начало смеркаться и Бонифациусу все ближе и ближе приходилось подносить книги к глазам. И, видимо, это его утомило. Он поднял очередную из кучи на полу и раздраженно швырнул ее на стол.

– Темно.

– Да уж, – отозвался Халеб, – вечер, что поделаешь. Уже вечер, а нас так и не покормили. И до утра совсем немного осталось.

– Ну, и что?

– Да так, ничего. А, слушай, – вдруг вспомнил он, – там, внизу, я свечи вроде видел.

– Да? Спустишься?

– Ну, давай, только факел мне сделай.

От одной из табуреток оторвали ножку. Получился факел. Внизу и правда нашлись свечи. Целая связка больших свечей.

Можно было продолжать.

– Так, это что у нас? – Бонифациус взял ту книжку, что недавно была брошена им. – О! Майя, это прямо для тебя. Лебель, «Магия для начинающих». Хочешь?

Впрочем, вместо того, чтобы отдать книгу жене, он раскрыл ее в конце и стал изучать оглавление.

– А!.. ты смотри! Хали, ты говорил, помнишь, про птицу? Что, мол, стал бы я птицей, да и полетел бы… это, на разведку. Вот: «Формулы материальных отражений Гаяна – Вон Пруда». Это то, что, как раз…

– Стоп! – Воскликнул Халеб, в голове которого разом сложилась та самая идея, которую он безуспешно пытался родить почти весь день. – Так ты сможешь?

– Ну, формулы – вот они. А все остальное всегда при мне.

– Так… ага! Птицей сможешь?

– Да хоть кроликом.

– Кроликом не надо. Надо именно птицей. Большой. Чтобы только в окошко могла вылететь.

– Это какой же?

– Орел, скажем. Орлы же – они же могут добычу таскать? Есть орлы, что могут целого барана схватить и унести. А тебе нужно будет поднять не больше десяти фунтов. Сможешь?

– По-моему, да.

– Тогда слушай. Вот что мы завтра сделаем.

Он встал и торжественно, глядя то на своего старого учителя, то на Майю, начал говорить с видом то ли поэта, то ли пророка, то ли просто шарлатана, пытающегося раскрутить на деньги толпу деревенских увальней на ярмарке.

– Завтра меня поведут на съедение этому дракону. Ну, как сегодняшнюю свинью.

– Почему тебя? – Удивилась Майя.

– Потому что! Ты-то точно будешь на десерт. Итак, завтра днем, когда меня поведут…

***

Тень от шеста приближалась к той отметке, за которой начиналось время Крылатого Змея. Время, когда он прилетал сюда и устраивался на площади в ожидании очередной порции жратвы. Он не привередничал, жрал, что дают – корова ли, свинья, козы, ну, или там, человек – все едино этой твари. Случись ему, Дауду, оказаться привязанным к кольцу, и его сожрет, и плевать ему, что между ними вроде как какой-то контакт наладился, какое-то взаимопонимание. А может, это только так ему кажется, а на самом деле Крылатый Змей и разницы-то никакой между ними, между людьми, не видит. И не важно ему, кто перед ним, он, Дауд, или, скажем, какой-нибудь хромой Сипис.

Дауд подошел к той хижине, где раньше проживал дедушка Сам – маг, приносивший некогда удачу и хорошую погоду, а потом так позорно облажавшийся и ставший первой жертвой, принесенной Змею. Там сейчас дожидались своей участи трое пришлых. И любого из них жалко куда меньше, чем вчерашнюю свинью.

– Сима, Яфет! – Крикнул Дауд, подзывая к себе парней, стоявших на страже возле окон хижины.

Они подошли, неся в руках пики. Хама, стороживший дверь, посторонился и Дауд вошел, имея за спиной троих вооруженных и готовых пустить это оружие в ход человек.

Все трое пленников сидели у стенки, дремали, наверное, сейчас-то, конечно, встрепенулись. Вон как уставились. Понимают.

– Ты!.. – Палец Дауда смотрел в лицо бородатого. – Вставай, пошли.

И тем же пальцем Дауд поманил к себе эту, намеченную им, жертву. Ну, вот, останутся старик и девка. За них можно особо не волноваться. Завтра – старика. Послезавтра – ту, прежнюю, из Элима. Хватит, надоела. Попробуем эту, новенькую. А сколько дней – это будет только от нее самой зависеть. Да, и пора, пора уже в Хас наведаться.

***

Вот так оно и бывает – готовишься, готовишься, а как до дела, так вовсе и не готов.

Дверь распахнулась и в проеме образовалась фигура. Кажется, тот самый, который тут у них главный. Который допрашивал. Он же, значит, и приговор выносит, он же и казнью распоряжается. На все руки…

Фигура издала зычный рев, смысл которого не понять было трудно. А если все же не понял, то вот, пожалуйста, палец указывает на него. А потом еще и манить к себе стал. Интересно, что этот жест у всех одинаков. Можно и не переводить: «иди сюда».

– Ну, учитель, – шепнул Халеб, поднимаясь, – не подведи. Все помнишь?

– Иди, не бойся.

Да я и не боюсь, – хотелось сказать Халебу, – ноги вот только, что-то…

***

Дверь захлопнулась. Они остались вдвоем. Теперь – дело за ними. Главное, чтобы у окон никого не было. Ночью там все время кто-то топтался. Стерегли. Сейчас-то зачем? Халеба нет, день, а они – что они? Старик и испуганная девушка? Чего опасаться? Да наверняка убрали. Жаль, конечно, что в окно не выглянешь, сквозь эту пленку все равно ни черта не видно. Ладно…

– Поможешь? – Шепнул Бонифациус.

Майя серьезно кивнула. Что-что, а это-то она могла. Просто направить силу на него. Сколько ни есть, а лишней не будет. Силы лишней не бывает, а ему все легче будет.

Бонифациус подошел к окну, потрогал, пошатал створки – нет, открыть не получится. Все гвоздями заколочено. Он ударом кулака пробил пленку, натянутую на раму. Прислушался – тихо. Хорошо, значит, точно рядом никого нет, и он схватился обеими руками, потянул, выламывая и стараясь при этом не шуметь.

Ну, а потом он взлетел на подоконник и выглянул наружу. Напротив, буквально в двух-трех шагах была плетеная ограда, за ней какая-то зелень – то ли кусты, то ли низкорослые деревья. Людей не было видно. Бонифациус оттолкнулся и взмахнул крыльями. Сейчас он был птицей, и летать учиться ему было не надо.

Вверх, вверх, вверх – туда, где не заметят, а если и заметят, то пускай. Что там, внизу? Хаос крыш и листвы – все вперемешку, а посреди пустое пространство. Вон Халеб, уже привели, посадили, привязали. Хорошо, что они это все делают загодя, до прилета дракона, чтобы не заставлять ждать свое новоявленное божество. А где он, кстати? Не видно пока. Ну, тогда полетели.

Бонифациус слегка взмахнул своими широкими крыльями, поймал ток воздуха и, развернувшись, понесся туда, где осталось все их имущество, включая и то, что ему сейчас нужно будет схватить. Да, вот этими самыми сильными лапами с крепкими изогнутыми когтями. Схватить, поднять, отнести.

Получится ли? Он не знал.

***

Получится ли? Сколько уж раз получалось, и каждый раз одно и то же – кажется, на этот-то раз точно – каюк! И, все-таки… Помнится, в детстве бабушка любила рассказывать сказку про какую-то булочку – бабушка ее называла «колобок». Он спросил, что это такое, вот она и сказала, подумав, что это такая булочка, круглая. И этот колобок, который, собственно говоря, и предназначен был для того, чтобы его съели – а для чего еще нужна булочка? – этот колобок категорически этого не хотел. Вот вроде, как и он сам сейчас. И все время ото всех сбегал. Как там бабушка говорила? – Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел… А от тебя, дракон? Уйду ли?

Халеб сидел на корточках возле самого крюка. Ноги были связаны, и от них шла веревка к этому самому крюку, вернее кольцу. Веревка сажени две. Вот в пределах этого радиуса он может перемещаться. Зачем? Он понял так, что это сделано для того, чтобы доставить дракону больше удовольствия. Внести, так сказать, элемент игры в процесс принятия пищи. Для аппетита.

Собственно говоря, и веревка-то была – так, на всякий случай. Ну, куда он денется? Хотя, правда, можно забежать под крышу. Ну, тут-то это бесполезно, выгонят, тут же выгонят наружу. А так, вообще… Дракон может схватить только когда жертва на открытом пространстве, так что спастись, в принципе, можно. Другое дело, если все время прятаться, то когда делами заниматься? А если ты не занимаешься тем, что тебя кормит, то все равно сдохнешь, от голода. Вот эти тут и устроились. Дракон им дает жить обычной жизнью – ходить в море, пасти скот, обихаживать свои огороды с садиками, не глядя постоянно в небо – не летят ли?

Кстати, Халеб поднял голову, не летит ли? Нет еще. Еще чуть-чуть пожить можно. Впрочем, можно и не смотреть. Вот тут этот стоит, с копьем. Охраняет, чтобы не вздумал ненароком отвязаться. Он-то, наверное, как дракона увидит, так сразу убежит. Хороший индикатор.

И, как сглазил. Стоило подумать, что еще есть время, как выяснилось, что его нет. Сгинул охранник, только босые пятки сверкнули. Халеб обернулся и увидел совсем уже близко жуткое чудовище, своими громадными крыльями загородившее, казалось, полнеба. Сзади зашел, откуда Халеб почему-то не ждал. Ну, что ж!.. Вот и началось.

Халеб вскочил на ноги. Ноги связаны, шагать он не может, но может прыгать, может наклоняться, падать на землю, руками может… что? Что тут можно сделать этими слабыми ручонками?

А вот – посмотрим! Где там орел наш, Бонифациус?

Дракон тем временем приземлился. Сел напротив на таком расстоянии, чтобы голова доставала до него. Сел и, подняв эту самую голову, уставился на свою жертву. Халеб напрягся, готовый двигаться, уклоняться, но пока стоял неподвижно, глядя в глаза чудовища. Эти глаза, похоже, могли и заворожить – они словно светились изнутри. Словно там, за прозрачной оболочкой глазного яблока тлел раскаленный уголек. Глаза были неподвижны. Пока неподвижны. Сейчас они дернутся, обозначив намерения этой твари. Халеб был начеку.

Глаза дернулись, но, почему-то вверх. Там, вверху, что-то привлекло их внимание. Какое-то движение. Дернулись глаза, за ними дернулась голова, и Халеб не утерпел, посмотрел туда же, вверх.

Огромная птица – сущая мошка, конечно, по сравнению с драконом, стремительно пикировала к нему. В когтях у нее было нечто продолговатое, похожее на палку. Халеб знал, что это такое. Этого он и ждал. Это должно было придать сил его слабым рукам, достаточно сил, чтобы победить в этой неравной схватке, в которую начиналась превращаться игра кошки с пойманной мышью.

Голова дракона резко дернулась, но промахнулась, или птица сумела уклониться в последний момент. Она резко взмахнула крыльями и ушла от атаки страшной пасти. И в этот момент то, что она несла, выпало из ее когтей. Выпало, ударилось со стуком о твердую землю, чуть-чуть откатилось и осталось лежать. И рядом лежало еще что-то, отделившееся во время удара.

Бонифациус – старый маг, друг и учитель – исполнил обещанное. Он принес сюда самострел, тот самый, что в последнюю минуту Халеб оставил там, на куче вещей на берегу. Он сумел. Вот только…

То, что самострел упал не рядом, это еще полбеды. Кажется, если лечь на землю, до него можно будет дотянуться. А вот то, что патронный короб отлетел – это уже…

И Халеб пытался вспомнить, передернул ли он ручку зарядки, когда присоединил этот самый короб, теперь лежащий отдельно и слишком далеко, или же нет. Если передернул – один патрон в приемник пошел, и теперь ждет там, готовый к выстрелу. Если же нет – ну, тогда, все!.. Конец колобку – хитрой булочке. Съест его лиса.

***

То, что получилось – а что там уж получилось, это со стороны видно, а не Бонифациусу – то, что получилось в результате всех его усилий, подкрепленных усилиями Майи, было тяжело и громоздко. То ли крылья были малы, то ли просто сил у старика не хватало, но лететь оказалось труднее, чем он рассчитывал. Но оно все же летело.

Самострел получилось ухватить когтями за ремень. По другому – никак. И какая же она тяжелая, сволочь, эта штука. И как же далеко ее тащить!

Бонифациус взлетел, напрягаясь. Дура эта на ремне болталась в воздухе как хотела, сбивая с ритма. Он чувствовал, что устает, сердце билось слишком часто, дышать было тяжело. Старость…

Это был трудный полет, да, но все же Бонифациус летел. Хорошо, что не было пота, заливающего глаза, а то ему нечем было бы его вытереть. Об этом он, мысленно усмехнувшись, подумал, взлетев уже достаточно высоко. Это было что-то сродни подъему по лестнице, да еще и с грузом. С тяжелым, неудобным грузом. Он осмотрелся. Дракона пока не было. И Бонифациус пошел вниз.

Он сел на крышу большого – самого большого в поселке, здания. Оно стояло рядом с тем самым местом, куда приводили обреченных. И где сейчас был Халеб. Его хорошо было видно отсюда. Халеб сидел на корточках. Сидел неподвижно. Переводя дух, Бонифациус подумал, что как бы ни тяжело было ему, Халебу сейчас в сто раз хуже. Там, привязанному, стреноженному, и теряющему последние силы на то, чтобы не отчаяться. На то, чтобы верить в него, своего старого друга, и ждать. Ждать смерти или спасения. Что поспеет раньше.

Ну, что же, он уже тут. А смерти все нет. Значит, спасение придет вовремя.

В отличие от Халеба Бонифациус заметил дракона издалека, еще в виде маленькой точки на горизонте. То, что это именно он, не вызывало никаких сомнений. А кто же еще?

Пока еще было время, Бонифациус сосредоточился на самом себе – на сердце, которое следовало успокоить, привести к нужному ритму, на дыхании, на ощущении силы, проходящей через все его естество. Силы, дарующей силу – силу мышц, силу воли, силу веры в себя.

Зачем он забрался так высоко? Ну, не иначе, как от страха. Теперь надо было идти вертикально вниз. И дракон, и Халеб были прямо под ним, и Бонифациус смотрел туда, и видел, как они застыли – один в нервном напряжении, другой в предвкушении. Вот сейчас голова дракона метнется в сторону жертвы, успеет ли Халеб уклониться, отскочить? Или все будет кончено в одну секунду? Да он сам-то? Чего застыл? Что, он зритель, что ли?

И Бонифациус ринулся вниз, как это и положено той птице, чье тело сейчас выполняло все эти движения, послушное как его воле, так и тому, что заложено в это тело природой. Так эти птицы ныряют вниз за добычей – камнем, кем-то оброненным там, вверху.

И оно само, само, не дожидаясь никаких команд, дернулось в воздухе, уходя от стремительной вспышки раскрывшейся навстречу пасти. На какие-то доли мгновенья то, в чем был сейчас заключен Бонифациус, опередило метнувшуюся голову чудовища. Опередило, извернулось в своем полете-падении, сманеврировало – то ли крыльями, распушив перья, то ли одним лишь желанием жить, сколь сильным, столь же слепым и бессмысленным.

Он увернулся, сам не понимая и не помня как. Тело действовало в своих интересах, и в своих же шкурных интересах оно выпустило из лап то, что мешало ему осуществить этот спасительный маневр. Самострел грохнулся на землю, а Бонифациус только секунду спустя заметил, что ему стало легче. Заметил, обрадовался, и только потом понял, что случилось.

Бонифациус увидел, как Халеб дернулся в сторону упавшего самострела, но голова чудовища была явно быстрее. И Бонифациус даже увидел ту точку, в которой они встретятся – голое тело Халеба и жадная, полная зубов пасть. И он бросился вниз, туда, где головы еще не было, но где она неизбежно должна была оказаться ровно через то же самое мгновенье, что и нужно было сложившей крылья птице, чтобы достичь этого самого места. Они поменялись местами. Теперь дракон – вернее его голова, была добычей. Его добычей, добычей огромной хищной птицы по имени Бонифациус.

И теперь уворачиваться пришлось этой твари. И дракон увернулся, резко прервав свое движение туда, где неизбежно оказывался Халеб, бросившийся за упавшим самострелом. А промахнувшийся Бонифациус, чуть отлетев, словно для разгона, бросился на ускользнувшую добычу вновь. Теперь старый маг действовал уже вполне сознательно, он дарил своему молодому другу время – пусть и мгновенья, но ему должно было этого хватить.

И снова дракон мотнул головой, пропуская назойливую муху мимо себя. Она начинала надоедать, раздражать, и в раздражении дракон махнул лапой, отгоняя это создание.

И Халеб, успевший не только подтянуть за ремень самострел, но и, взяв его в руку, начать подниматься, увидел, как громадная лапа ударила по серому комку перьев, отправив его куда-то прочь. Так теннисист ударом ракетки отправляет мяч в аут. В мире Халеба не играли в теннис, как, впрочем, не играли и в бадминтон – а то, что случилось, напоминало его, пожалуй, больше. Летящее прочь тело птицы с распушенными перьями больше напоминало волан, чем теннисный мяч. Так или иначе, все было кончено, и птица исчезла, растаяла в воздухе. Ее не стало.

Халеб остался один на один со стремительно летящей на него пастью. Ну, еще оставалась надежда, что он машинально передернул-таки рычаг.

Он поднял самострел. Упирать его в плечо смысла не было, выстрел, если, конечно, таковой вообще состоится, будет один. Но промахнуться он не должен. Как тут промахнешься, когда ствол глядит прямо в летящую на тебя пасть, уже обдающую зловонным горячим дыханьем, от которого хочется зажмуриться.

Халеб сумел не зажмуриться, он нажал на курок когда ствол был уже там, внутри. Он зажмурился, когда в лицо полетели брызги и какие-то ошметки. Спутанные ноги подвели его, он упал. Но рядом упала и туша дракона. Булочка по имени Колобок не далась в зубы и на сей раз.

Халеб, задыхаясь, вскочил на ноги. Падая, он ухитрился не выронить самострел. Рука мертво держала его. Он мельком увидел лежащую тушу, но смотреть на нее не было времени, он знал, что дракон мертв, этого знания было достаточно. Он обернулся назад, туда, откуда на него смотрели расширенные от ужаса и непонимания глаза тех, кто привел его сюда и оставил тут на съедение. Он улыбался, и его оскал был страшен.

Вот он, тот, главный. Халеб помнил, что тот говорит, понимает по эрогенски. И он крикнул ему:

– Ты!.. Иди сюда, гад. Разрежь веревки.

Ствол самострела смотрел на приближающегося врага, смотрел ему в лицо. И наплевать, что в стволе не было патрона, тому-то откуда это знать?

***

Бонифациус исчез. На том месте, где он только что был, сидела, нахохлившись и распушив перья, большая птица с крупным, страшным на вид клювом. Это было, конечно, чудо, но к такого рода чудесам Майя привыкла. То ли еще проделывали ее более чем она одаренные однокашники. Хотя, по правде говоря, почему-то маги всегда старались проделать это без посторонних глаз. Было в этом что-то, что заставляет людей уединяться в момент отправления некоторых естественных надобностей. Почему? Этого никто толком объяснить не мог. Так уж повелось.

Но тут уединиться было некуда, и Майя наблюдала этот процесс, ну, и ничего такого. Может быть, если смотреть в этот момент магу в глаза…

Но Бонифациус отвернулся лицом в угол, а она послушно и старательно направляла поток энергии ему в спину. Куда-то в область лопаток, поближе к сердцу.

Птица подпрыгнула, махнула крыльями и взлетела на подоконник. Пару секунд спустя Майя осталась одна. Строго говоря, Бонифациус по-прежнему был тут. Хотя его тут и не было. Можно было зайти в тот же угол, откуда он исчез. Зайти и ничего не почувствовать. Но лучше было этого не делать. Страшно даже представить, что случится, если кто-то окажется в том месте, откуда маг отправил фантома, в тот момент, когда он вернется обратно. О таких случаях рассказывали жуткие истории, хотя Майя и не знала никого, кто лично наблюдал бы подобное. Может быть, поэтому еще маги и предпочитали проделывать это, находясь в строгом уединении?

Она осталась одна и присела в противоположный угол. Села ждать и волноваться. Собственно, ничего такого уж сложного Бонифациусу и не предстояло. Во всяком случае, когда говорили об этом, это все выглядело достаточно просто. Ну, полетит – не так уж далеко, всего-навсего туда, откуда они поднялись, бросив внизу вещи. Вот к этим-то вещам и надо было прилететь, забрать там лежащий сверху оставленный в последний момент самострел, и отнести его Халебу. Ну, конечно, тут надо было выбрать подходящий момент, в чем и была главная сложность. Самострел следовало передать не раньше, чем прилетит дракон, иначе его могут отобрать, но и не дожидаясь того момента, когда Халеба начнут есть.

Вот, собственно, и все. Выстрела в упор никакой дракон не переживет, тут можно было не опасаться.

Она сидела, глядя перед собой, и стараясь ни о чем не думать. Конечно, было бы куда легче, если бы она могла выйти и пойти туда, на площадь, но охранник торчал за дверью, дисциплинированно похрустывая крупным песком под подошвами – туда-сюда, туда-сюда…

Вряд ли, – думала она, – Боня вернется раньше, чем все закончится. Чем бы оно ни закончилось. Впрочем, после прилета дракона все должно закончиться очень быстро. Так что, уж скорее бы прилетал, тварь.

Она смотрела на дверь, сквозь щели в которой пробивались лучики яркого света, когда в том углу, откуда исчез и где должен был появиться Бонифациус, раздался глухой, болезненный стон. Она быстро оглянулась. В углу лежала скрюченная фигура. И это не мог быть никто другой, кроме…

Майя вскочила на ноги. Несколько быстрых шагов и она склонилась над мужем.

– Что? Что случилось?

– Больно… – шепотом простонал Бонифациус, – ох, как же больно.

***

Как и все, кто собрался посмотреть на ставшую уже привычной, но пока еще не надоевшую картину, Дауд сперва ничего не понял. Раздался громкий звук, заставивший вздрогнуть от неожиданности, и голова Крылатого Змея словно взорвалась. Лапы чудовища подогнулись, и оно рухнуло на бок.

В отличие от остальных, ровным счетом ничего не понявших, Дауд слышал о так называемом «огнестрельном оружии». Это было то, что в принципе могло бы быть, но чего, слава Единому, не было. Оно было не просто запрещено, хотя и формальный запрет существовал, конечно. Сама идея использования такого, с позволения сказать, «оружия», вызывало в душе любого солдата чувство сродни отвращению. Как, скажем, идея пожирать себе подобных. А это ведь тоже возможно. В принципе. Но кто же это будет делать? Так же как и людоедство требовало потери человеческого облика, так и применение такого вот оружия было возможно только теми, кто не имеет ни малейшего представления о том, что такое честь, храбрость, простое человеческое достоинство, наконец. Это было хуже, чем преступление. Взяв в руки такое, ты просто переставал быть человеком и подлежал уже не наказанию, а уничтожению, как любая опасная тварь.

И вот теперь перед Даудом стояло такое существо, пренебрегшее священным правом любого человека на честную борьбу, пусть даже и с сильнейшим противником, а использовавшее подлый и запрещенный прием. Мало того, еще и лишившее жителей его поселка, только-только поверивших в то, что жизнь продолжается, их крылатого защитника и опекуна, и, тем самым, лишившего их всех надежды на выживание.

Оно стояло, это существо, стояло, глядя и направляя свое позорное оружие на него, на Дауда. Оно считало себя победителем, и думало, что вправе распоряжаться и командовать. И оно скомандовало:

– Ты!.. Иди сюда, гад. Разрежь веревки.

И, презирая и ненавидя, Дауд вынужден был подчиниться. Взяв на себя ответственность за жизнь земляков, он был не в праве идти на поводу своих чувств и желаний. Эти уйдут, а они, они-то останутся. И надо будет снова искать способы выжить в этом, внезапно ставшем чужим и враждебным, мире.

И он пошел. Пошел гордо и спокойно, всем видом показывая, что не боится этого нелюдя и его позорного «оружия». А нож – ну, нож-то у него всегда был при себе. И посмотрим, а не получится ли?.. А вдруг он – этот, отвлечется?

Но он не отвлекался. Он стоял и смотрел как Дауд, присев на корточки, режет веревку, опутавшую его ноги. Стоял и смотрел, а конец его «оружия» тоже смотрел – смотрел прямо в висок Дауду.

Дауд закончил и встал. Спокойно встал, не торопясь, без суеты и боязливости, встал, глядя в глаза пришельца. Тот, конечно, получив, что хотел, мог прикончить сейчас и его, как прикончил Крылатого Змея. Вот только что ему это даст? Ну, кроме того, что он проявит себя еще более подлым и трусливым. Но тот не стал убивать его, и Дауд, распрямившись во весь свой рост, сказал:

– Что же ты наделал, сволочь?

Он не знал, как эта сволочь отреагирует на его слова, но был готов к любому. Однако тот не стал ничего говорить в ответ, не стал стрелять и даже не ударил Дауда. Он сделал шаг назад, не поворачиваясь к Дауду спиной – понимает, гад! – потом еще шаг, и еще. Остановился, наклонился и подобрал с земли какую-то черную коробку, разогнулся и, все так же глядя на Дауда, с тихим щелчком присоединил эту коробку к своему «оружию».

И улыбнулся, как будто в этот момент ему полегчало.

***

– Как же ты, учитель?.. – Халеб стоял в горестном недоумении над скорчившимся в углу Бонифациусом. – Как же ты так?

Бонифациус не отвечал. Он был без сознания, и в данный момент это было лучше всего. И для него, и для остальных.

Заплаканная Майя стояла в дверях, сжимая в руках самострел, являвшийся сейчас скорее психологическим оружием. Пользоваться этой штуковиной Майя так и не научилась.

Что случилось с Бонифациусом, Халеб догадывался. Он успел увидеть тот удар – чудовищный удар чудовищной лапы чудовища. Хорошо, если только удар, а если еще и когтями задел? Но крови не было. Может, еще ничего? Выкарабкается? Он же маг, в конце-то концов…

Только что у него состоялся разговор с этим парнем, с тем, что обрек их на съедение и который, похоже, был тут за главного, в этом несчастном поселке.

– И что же я такого наделал? – Спросил он после того, как патронная коробка, наконец, была присоединена и рычаг, подающий патрон, передернут. Самострел был вновь готов, и можно было расслабиться, и даже поговорить.

– Я не дал себя сожрать, только и всего.

– Ну, что ты тычешь в меня этим, своим… – голос парня был спокоен, глаза чуть прищурены. Всем своим видом он выказывал ненависть и презрение. – Что, убьешь сейчас? Да убивай! Ты уже и так всех нас убил. Всех, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Я убил чудовище, дракона.

– Идиот. Это чудовище хранило нас от других. Если бы не он, нас бы сожрали уже другие, или мы загибались бы от голода. Он давал нам жить.

– Ага, а вы, значит, так с ним расплачивались.

– Да! Кормишь же ты своего пса.

– Человеческим мясом?

– А каким еще? Если бы мы не кормили его так, нам пришлось бы отдавать ему свой скот. А это значит, сами остались бы без еды. Тут уж выбирать не приходится. Тем более, если это чужаки, да еще такие.

Парень кивнул на самострел, по-прежнему смотревший ему в лицо.

– Вы же преступники. Ты хоть знаешь, что за это вот полагается?

– Хм… Ну, положим, догадываюсь.

– А я вот нет. Я не знаю, какой казнью полагается казнить тех, кто пользуется этим вот. Может, на кол сажать? А может, шкуру с живого снимать? Так что мы правильно с вами поступили. По закону.

Да, – понял Халеб, – с этим каши не сваришь. Он опасен. И он прав. И этим опасен тем более. Все население поселка думает сейчас так же, и что делать?

Ясно было, что отсюда надо убираться. Но не прямо же сию минуту? Надо же как-то подготовиться. Дорога предстоит дальняя. Дальняя и опасная. А с этим что делать? Науськает односельчан, так и самострел не поможет. Вон их сколько! С пиками… Запереть бы куда, да куда? Освободят же, не можем же мы одновременно и в дорогу собираться и его караулить.

Впрочем… – и Халеб улыбнулся, почему не можем? И сказал парню:

– Пошли.

Там, возле большого дома, выходящего своими дверями на эту площадь, продолжал стоять народ. Молча стояли, смотрели на то, что происходит. Стояли и думали, наверное, о том же, о чем этот сейчас толковал Халебу. О том, что пришла беда, и принесли ее вот эти.

– Стой, – велел Халеб.

Они остановились в нескольких шагах от входа.

– Вели кому-нибудь, чтобы принес веревку. Ту, которой я был связан.

– Зачем?

– Затем, что не хочу никого убивать. В том числе и тебя. Мы уйдем, но нам надо собраться. А чтобы ты не мешал, я сейчас свяжу тебе руки и подержу какое-то время взаперти. Так всем будет лучше. Или убить тебя? – На всякий случай поинтересовался Халеб.

– Ну, вяжи, – согласился парень.

Очевидно, умирать ему все-таки не хотелось. Хотелось еще немного помучиться. Ну, и пусть.

Вот Халеб и привел его туда, откуда этот совсем недавно его вывел. Там есть погреб. Без всякого, как выяснили, подземного хода оттуда. Вот в этом погребе он и посидит. Долго они собираться не будут, так что посидит, не подохнет. Их же держали? Кстати, без еды и воды. А и правда, зачем было на них ценное продовольствие тратить? Ну, вот, и на этого не будем.

Теперь он стоял в углу, слева от входа. Бежать не рисковал. Он же не знал, что Майя вряд ли смогла бы выстрелить в него. А Халеб, как увидел скорчившуюся в дальнем углу фигуру, так и, забыв про все, бросился туда.

То, что он увидел, спутало все планы.

***

Уже вечерело, а еду все не несли. И вообще, в соседнем помещении, куда выходила дверь ее каморки, и где жили хозяева хижины, было подозрительно тихо.

Агайе надоело смирно и терпеливо сидеть и ждать, и она стукнула в дверь. До сих пор она боялась так делать, предпочитая дожидаться, когда про нее вспомнят. Но обычно про нее так надолго не забывали. Особенно этот.

Агайя не знала, как его зовут. Не знала, и не хотела знать. Он для нее человеком не был. Он был сродни стихийному бедствию, чему-то крайне неприятному, опасному, но бороться с чем бесполезно. Как ты будешь бороться с наводнением или оползнем? Никак. Это можно только пережить, стиснув зубы. Ну, или – не пережить. Она, скорее всего, не переживет.

Что же там? Она постояла возле двери, прислушиваясь, ничего не услышала и тихонько толкнула ее. Дверь со скрипом, испугавшим Агайю, поехала, отворяясь. На скрип, однако, никто не отреагировал. Странно. Агайя просунула голову, озираясь. Как она помнила с тех пор, как ее провели через эту комнату, чтобы запереть в смежной, тут была куча народу. Наверное, прежде кто-то обитал и там, где держат ее сейчас. Пришлось, видимо, потесниться. Потому и не любили ее, что она заняла их место, да еще приходится за ней ухаживать – кормить, выносить за ней. На двор-то ее не пускают.

Пусто. Что-то случилось? До сих пор новостями ее снабжала хозяйка, принося еду. Правда, новости заключались в том, кого из жителей поселка Элим, отвели сегодня на обед этому их Крылатому Змею. И вот – ни еды, ни новостей.

***

– Ничего, – сказал ей отец при расставании, – не плачь. Ты еще вернешься сюда.

А она и правда плакала. Ей было тогда четырнадцать, и ей было страшно. Ее дядя, младший брат отца, ставший к тому времени уже шкипером на купеческом судне, забирал ее к себе, чтобы дать образование. Его корабль проплывал мимо, и брат бросил якорь ввиду Элима и на шлюпке приехал к ним в гости, в свой старый дом, к брату. Когда-то и он сам сбежал отсюда, и правильно, как говорил отец, сделал. А что его тут ждало, младшего брата? Фелюга, принадлежавшая их семье – не земля, ее не поделишь. А достаться она должна была старшему, так что ему все равно ничего не светило, кроме как быть вечным работником у своего брата. Вот он и ушел. Ушел и добился многого, хотя хозяином все равно не стал. Но жил хорошо, богато, и вот теперь мог даже позаботиться о своей племяннице – отдать ее в пансион, а потом и выдать замуж.

А она плакала, она боялась и не хотела.

– Ты еще вернешься сюда, – сказал тогда ей отец, – ведь, в конце-концов, тут твой дом. Тут тебе всегда будут рады.

И когда израненный и оборванный солдат, служивший во взводе ее мужа, пришел к ней ночью, чтобы передать, что Базиля больше нет, когда наутро войска Арбокора, ломая сопротивление последних защитников, вошли в Кранах, и кто-то уже ломился и в их ворота, она ушла. И ушла туда, где, в конце-концов, был ее дом, и где, как сказал отец, ей будут рады.

И радость, точно была. И радость, и слезы. А потом началось…

Ту одежду, в которой Агайю пригнали сюда, в этот поселок, тот тип, что забрал ее себе, в первый же раз сорвал и выкинул. Теперь она куталась в какие-то тряпки, те же, на которых спала и которыми укрывалась. И теперь, обнаружив цветастый ворох, Агайя стала лихорадочно рыться в нем, разыскивая что-нибудь, что можно натянуть на себя. То, что здесь сейчас никого нет, могло означать только одно, что что-то случилось. А что бы ни случилось хуже, чем есть сейчас все равно не будет. Самое плохое – смерть, но она уже не страшила ее так, как раньше. Тем более, что она все равно случится не сегодня, так завтра.

Вот, кажется, платье, подходящее по размеру. Явно, значит, не из гардероба той толстухи. А чье? Да, какая разница, может, дочери, или еще кого. На ноги были только сандалии или сапоги. Сапоги, – решила Агайя. И стала примеривать, вытаскивая их из-под лавки.

Она стояла посреди комнаты, тонущей в полумраке, разглядывая свое мутное отражение в зеркале, висящем на стене, когда входная дверь открылась. Вернулись, наконец, хозяева. Сразу вся орава. О чем-то они там между собой переругивались или спорили, продолжая это делать и переступая порог один за одним, но тут же умолкая при виде стоящей посреди их комнаты Агайи.

Агайя тоже молчала. Так они какое-то время и стояли, рассматривая друг друга. Они, хозяева, топтались, сгрудившись у порога, словно в нерешительности, и Агайя поняла, что они почему-то боятся. Боятся – кого? Ее?.. Что она могла им сделать? Значит, кого-то еще, и этот кто-то самим своим присутствием где-то там защищал ее от гнева этих вот.

И она гордо подняла голову, ощущая себя сильной. И так, с поднятой головой, направилась к выходу, словно не замечая препятствия, и это препятствие не говоря ни слова, а только провожая ее взглядами, убралось прочь с ее пути.

Она вышла на улицу. Впервые за столько дней она покинула, наконец, эту лачугу. Она вышла, дыша вольным воздухом свободы и расправив плечи, как человек, держащий свою судьбу в своих руках.

Она совершенно не представляла, что ей делать дальше и куда идти.

***

– Стой!

Этот тип, имени которого Халеб не знал, послушно остановился. Руки у него были связаны за спиной, перед ним чернел проем люка. Лестница в погреб, как убедился Халеб, не была закреплена. Ее можно было вытащить, а значит, руки можно было развязать – не вылезет. Так он и собирался сделать, и уже стоял с ножом, чтобы разрезать веревку, но тут в голову ему пришла мысль.

– Слушай, ты, кстати, как тебя зовут?

– Дауд, – отозвался тот, не оборачиваясь.

– Вот что, Дауд. Надо поговорить.

Назвавшийся Даудом хмыкнул и нехотя обернулся.

– Ну?.. Что еще?

– Давай так, – начал Халеб, – что случилось, то случилось. Давай-ка отложим в сторону взаимные обиды и претензии, и поговорим как взрослые люди. Жизнь продолжается, а значит, надо что-то делать, что-то решать.

– Ну-ну… Вот даже как!..

– Да. И ты не хмыкай. Давай серьезно. Ты тут главный?

– Ну, пока еще… А там – не знаю.

– Ну, пока ты тут главный. Вот что… – Халеб помолчал. – Там, на площади, туша лежит. Этот ваш дракон. Это мясо. Много мяса. Вы же рыбу заготавливаете?

– Конечно.

– Значит, у вас все есть, что надо.

– А что ты хочешь?

Впрочем, Дауд уже понял, чего хочет этот пришелец.

– Ну, как чего? Тушу надо разделать, а мясо засолить, закоптить – ну, сам лучше знаешь.

– И что?

– Как – что? – Удивился Халеб. – Мясо. Пища. Вам же…

– А вдруг оно не съедобно?

– Ну, если боишься, дай собакам попробовать. Если будут жрать, значит съедобно. Ну, что? Распорядишься? Туша большая, надо, чтобы все приняли участие. Чтобы побыстрее. Согласен?

– А вы? – Поинтересовался Дауд.

– А мы уйдем.

– Куда?

– Туда. Тебе-то что? Ну, так ты как?

– Давай.

И вновь повернулся спиной, подставляя связанные руки.

***

Воздух свободы, сначала было опьянивший Агайю, оказался довольно холодным. Чужое платье не защищало тело от ветра с моря – влажного и пронзительного, пробиравшего до костей. Она шла по темной улице, обхватив себя за плечи, делая нарочито маленькие шаги и аккуратно ставя ноги, чтобы не споткнуться. В большинстве хижин в окнах горел свет – слабый, ничего не освещавший, обозначавший только присутствие людей за этими темными стенами. Люди, которые там сидели в свете свечных огарков и лучин не ждали и не звали ее. Это были чужие люди, они не станут делиться с ней пищей и не укроют ее от холода.

Она брела, сама не зная куда. Ей было страшно тут, в поселке, и страшно вдруг оказаться одной за ее пределами, где даже эти низкие стены не будут защищать ее от ветра, и где не к кому будет обратиться за помощью. За помощью, которая была ей необходима, но которую и тут ждать было не от кого.

В воздухе пахло дымом и почему-то копченым мясом. Пахло резко, и от этого запаха у нее сводило живот. Голод мучил ее не меньше, чем этот проклятый ветер. Но не возвращаться же было…

– А ну, стой! – Раздался вдруг знакомый голос. Кто-то схватил ее сзади за руки. Сильно и грубо, отчего сразу предательски дрогнули колени. А она-то думала, что все кончилось.

– Куда это ты? А ну-ка, пошли.

Он потянул ее за руку, и она послушно пошла.

– Поесть хоть дай, – тихо сказала она, когда они уже подходили к той двери, откуда она так триумфально вышла совсем недавно.

***

Пинком отворив дверь, Дауд впихнул эту сучку внутрь и зашел следом. Похоже, все уже были дома. Увидев их, они начали вставать.

– Ну, и что это значит? – Обратился Дауд к хозяевам. – Почему она гуляет? Кто ее выпустил?

Хозяином тут был Белик – низкорослый и тщедушный, когда-то бывший хозяином баркаса, но давно уже разбивший его о камни и теперь нанимавшийся то к одному, то к другому. Жена его, Анна, была в два раза толще его, но такая же дура. Были и две дочери, выдать замуж которых Белик давно потерял всякую надежду. Да и они сами уже и не думали об этом, почему и искали не женихов, а так, случайных трахалей на ночь, желательно попьяней, потому что по трезвухе-то кто бы польстился на этих уродок.

Сейчас они были тут все, похоже, ужинали. Встав, они молча уставились на него. Дауд, подождав ответа и так и не дождавшись, сам прервал это угрюмое молчание.

– Если еще раз…

– И что будет? – Вдруг прервал его Белик, шагнув к нему. – Что? Ну?.. Отдашь на съедение? И кому на сей раз? Где он, этот твой Крылатый Змей, а? Не его ли мы, часом, потрошили? Не его ли мясо сейчас коптится? Или – что? Сам съешь?

Он хрипло и зло рассмеялся.

– Едальник еще не вырос.

Дауд аж поперхнулся от неожиданности. Надо же? Откуда вдруг?..

– Да я ж тебя!.. – Он сжал кулаки. Одним ударом он мог если и не убить этого плюгавца, то уж свалить-то точно. И долго тому пришлось бы приходить в себя.

– А ну-ка, пусти, – Белик резко направился к выходу, по пути оттолкнув опешившего от такой наглости Дауда. Миновав его, он вышел за порог и вдруг резко, оглушительно свистнул в два пальца. – Эй, парни! Идите сюда! – Заорал он в темноту. – Тут этот нарисовался.

А толстая Анна подошла к не менее растерянной девке и, обняв ее за плечи, сказала, подталкивая к двери в ее комнату:

– Иди, милая, иди, не бойся.

Дауд не стал дожидаться драки. Он вышел и, обернувшись к так и стоящему Белику, сказал сквозь зубы:

– Ладно, потом разберемся. Вы эту-то покормите. Весь день не жрала.

И пошел прочь.

***

– Мы же его не бросим?

– Что?..

Внезапно прозвучавший в тишине голос Майи заставил Халеба вздрогнуть и открыть глаза.

Черт побери! Он уже начал задремывать. Он встал. Нет, уж он постоит. Спать нельзя. Он яростно потер кулаком глаза. Нельзя спать! Иначе их тут всех… Эти чертовы аборигены.

– Что? – Повторил он.

– Я говорю, мы же не бросим его тут?

– Конечно, нет.

– Возьмем с собой? Или сами тут?..

– Не знаю. Посмотрим, как он…

Майя лежала, прижавшись к Бонифациусу, осторожно обнимая его и пытаясь насытить его тело энергией. Толку, конечно, от этих ее стараний, чуть, но хоть что-то… А что она еще могла?

Лучше бы спала, право же. Сейчас бы поспала, чтобы хоть под утро сменить его тут, на посту. А то, если он так и не поспит, что делать будет завтра?

А что им предстоит завтра? Этого Халеб не знал. Действительно, все будет зависеть от состояния учителя. Что же с ним такое? Эх, лекаря бы сюда! И не из тех, что здесь, на материке, а кого-нибудь из тех, что остались там, на Острове. Да чтобы операционная у него была со всем необходимым набором инструментов. У Бонифациуса же наверняка повреждены внутренние органы, может быть даже порваны, возможно, он там, внутри, истекает кровью. И что они могут с этим поделать? Только ждать, когда он умрет, чтобы уйти отсюда с чистой совестью. Все равно уйти, только потеряв несколько дней. Несколько дней, проведенных среди ненавидящих взглядов и шепотов, каждую минуту ожидая какой-нибудь каверзы.

Но, и в самом деле, не бросать же его тут?

***

Агайю и впрямь накормили. И не рыбой с рисом, как все эти дни, а дали полную миску вареного мяса, от которого так одуряющее пахло, что даже голова закружилась. И целую лепешку, и того, что тут называли чаем – отвар травы Бискум. В детстве она тоже пила его, потом отвыкла.

Накормили и дали – неслыханная щедрость – матрас, набитый слежавшимся сеном. Сено было старое и даже не пахло, оно свалялось в комки, но все же это было куда лучше, чем просто утоптанный земляной пол, в котором, к тому же, жили больно кусавшиеся блохи.

И Агайя выспалась. Выспалась, поела все того же мяса – кстати, очень вкусного, нежного, хоть и приготовленного без специй. Выспалась, поела, посетила нужник во дворе, путь куда до сих пор ей был заказан, и, провожаемая непонятным взглядом хозяйки, беспрепятственно вышла на улицу.

На улице было хорошо. Ветра не было, ярко светило солнце в чистом небе, и никого, кто хотел бы обидеть ее. Слышались детские голоса, но детей видно не было. Должно быть они играли во двориках. Пустая улица привела Агайю к площади. Площадь тоже была пуста. Посредине виднелась какая-то неприятная на вид кучка чего-то, над чем роилось целое облако мух, чье жужжание долетало даже до того места, где она остановилась.

Агайя огляделась. Она стояла рядом с большим домом, размером чуть ли не в целый квартал тех крохотных хижин, из которых и состоял этот поселок. Дом был похож на храм. Подобный стоял и в ее родном поселке. Вот только креста на этом доме не было, так что храмом он быть никак не мог. Агайя вспомнила, что, когда их пригнали сюда, то большинство загнали как раз сюда. Сама она там не была, ее тот тип сразу отделил от прочих.

Агайя заглянула внутрь. В полумраке огромного зала было пусто. Стояли скамейки. Напротив входа, у противоположной стены было возвышение, как и в их храме. С этого возвышения священник читал свои проповеди, туда же к нему подходили, чтобы покаяться и получить отпущение грехов и благословение. А тут что? Если это не церковь?.. А, впрочем, ей-то какая разница? Она же не собирается тут жить.

А что она собирается? А вот об этом стоило основательно поразмыслить. Сесть на скамейку, и подумать.

Агайя вошла и подошла к крайнему ряду. Села. Через некоторое время ей стало неуютно. Тут, в этом не-храме, было сумрачно, тихо и прохладно, а на улице светило солнце, согревая своими лучами. Захотелось туда. Там, правда, сесть было не на что. Вот и выбирай…

А, впрочем…

Агайя встала и наклонилась к скамье, на которой сидела, попробовала поднять, и скамья оказалась в воздухе. Она не была прикреплена к полу. Отлично!

Теперь она сидела, прикрыв глаза и подставив лицо солнечным лучам, сидела, прислонясь к стене, и думала.

И что бы ей ни приходило в голову, все было не то.

***

За ночь ничего не случилось. Халебу удалось-таки поспать, а когда он проснулся, светило яркое солнце и Майя кормила с ложечки Бонифациуса мясным бульоном. Халеб облегченно вздохнул. Но, как выяснилось, он рано радовался. Вскоре у больного началась рвота, причем с кровью, после чего он вновь потерял сознание.

Страдая от осознания собственного бессилия, Халеб решил занять себя работой. Что он будет делать, он решил еще вчера.

Он, позавтракав куском мяса, которого стало просто завались, прошелся по поселку, приставая к встречным с одним вопросом:

– Дауд. Где? Где Дауд?

Наконец, один не стал делать круглые глаза и беспомощно вертеть головой, а взяв его за рукав, подвел к одной из хижин и ткнул пальцем, сказав при этом что-то, наверное «здесь», как перевел это для себя Халеб.

Дауд ему нужен был в первую очередь как переводчик, ну, и как посредник тоже. Предстояло кое что позаимствовать у селян. Что-то на время, а что-то и насовсем.

– Дауд, – сказал Халеб, увидев в полумраке хижины сидящего на полу вчерашнего врага, – Дауд, иди сюда, разговор есть.

Дауд вышел. Вид его был хмур и смотрел он исподлобья, однако стоял он спокойно. Ну, и ладно, – решил Халеб, – что он мне?

– Дауд, мне нужна телега. Насовсем.

– Зачем? Ты что, хочешь запрячь лошадь и уехать? Так ее сожрут по дороге.

– Ты прав, – согласился Халеб, – я думал об этом. Поэтому лошадь не нужна. А из телеги я сделаю маленькую тележку, которую мы сможем толкать сами. Если что – спрячемся под нее же. Так что, телега мне нужна только чтобы взять от нее колеса. Ну, и еще кое-что. И инструменты нужны.

– Нету у нас ненужных телег. – Дауд был все так же хмур и слова цедил сквозь зубы, нехотя. – Никто не даст. Ну, разве что – силой отнять.

– Силой бы не хотелось.

– И правильно.

– Но, слушай, ты же тут главный, помоги.

– Уже нет.

– Что – нет? – Не понял Халеб.

– Не главный уже. Был главный, пока был Крылатый Змей. Он меня слушался, а поэтому слушались и эти. – Он мотнул головой куда-то в сторону, подразумевая, по-видимому, своих земляков.

– А!.. – Понял Халеб. – Так тебя низложили. Ясно. Но что же делать? Без тележки-то все равно никак. А нам идти надо.

– И куда ж вы собрались?

– Да вот, думаю, в Миранду податься.

– Ничего себе! Неблизкий путь.

– Во-во, и я про то, без тележки – никак.

– И зачем вам туда?

– Да тебе-то что? – Теперь нахмурился Халеб. Впрочем, – решил он, – какая разница? Ну, скажу, и что?..

– Бенедикта знаешь? Царя Амирана?

– Ну, знаю. Кто ж его не знает?

– Я с ним знаком. Постараюсь там устроиться. Все легче, чем одному.

– Это точно.

Дауд помолчал, потом сказал:

– Вот что, с тележкой я тебе помогу. И делать ничего не надо. Есть такая, как тебе нужна. И не одна. На них рыбу с причала возят. Можно взять.

– Отнять?

– Ну, зачем? Договоримся. Только при одном условии.

Он замолчал, пристально глядя в глаза Халебу. Он ждал. И дождался:

– Каком? – Спросил Халеб.

– Ты возьмешь меня с собой. Туда, в Миранду, к Бенедикту.

– Тебе-то зачем? Ты же и здесь неплохо устроился.

– Да уж!.. – С горькой иронией отозвался на его слова Дауд. – Я-то думал, я их спасаю. Я думал, они должны быть мне благодарны, а эти!..

Он махнул рукой.

– Быдло! Скот! Короче, не жить мне тут. Не простят они мне, того, что я ими командовал.

– А у Бенедикта?

– А что? Я старый солдат. Я пригожусь.

– А как тебе то, что у нас запрещенное оружие?

– Ну, оно же не у меня. Это ты сам с тем же Бенедиктом разбирайся. Как он к этому отнесется. А мне – что, мне!.. Мне плевать! Другая жизнь – другие правила.

***

Тележка оказалась что надо. Крепкая, достаточно легкая на ходу, с окованными железными полосами колесами. Был у нее и недостаток – она воняла рыбой, но если что-то и могло заставить Халеба отказаться от такого подарка, то уж, точно, не это.

Он договорился – через Дауда, разумеется, с местным кузнецом, и тот пообещал сделать несколько крюков, которые, будучи забиты в борта тележки, будут держать веревку, которой, в свою очередь, будет крепиться груз. Ну, и, кажется, все. Кажется, больше никакого ремонта и усовершенствований тут не требовалось.

Халеб впрягся в нее и, сопровождаемый Даудом, который, кажется, решил отныне не отходить от него ни на шаг, потянул воз к тому дому, где они квартировали. Он думал про Бонифациуса. Как он там? Ждать ли, или погрузить его в тележку, благо тягловой силы прибавилось, да и тронуться в путь? Да, – вспомнил он, – надо же еще и вещи достать оттуда, где они их оставили.

Это была правильная мысль, тем более, что рядом шел тот, кто не откажется помочь ему в этом. И Халеб, остановившись, стал разворачивать тележку.

***

Они стояли на краю обрыва.

– Вот веревка, – говорил Дауду Халеб, – по ней легко спуститься вниз. А вон, видишь? Это наши вещи. Их надо поднять сюда. Спускаешься, берешь, привязываешь к веревке. Я поднимаю. И все. Как? Справишься, старый солдат?

Дауд не ответил, он смотрел не туда, куда показывал Халеб, он смотрел куда-то ему за спину. Смотрел и молчал.

Халеб обернулся. В небе были точки, это было похоже на стаю птиц. Но, похоже, это были не птицы.

– Бежим, – сказал Дауд, – нашего Змея не стало, а народ расслабился. Скот повыгоняли.

***

Как они ни бежали, но, если бы народ сам не увидел драконов, все равно опоздали бы. А так, когда они подоспели, живность уже загоняли в сараи, пряча от этих прожорливых тварей. Загоняли пинками и руганью, торопясь и самим убраться под крышу.

Тяжело дыша, Халеб с Даудом остановились посреди поселка на площади. Остановились рядом со входом в Дом Собраний, и стали наблюдать за приближающейся стаей.

– Сколько их! – Тихо выдохнул Халеб, еще не видевший драконов в небе и в таком количестве.

– Да, вот так они и налетают обычно. Не дай Единый, в поле застанут. Тут-то ладно, шмыгнул за дверь, и сиди.

– Да им же, – усомнился Халеб, – эти ваши хижины… так, плюнуть и растереть. Захотят – сломают, как нечего делать.

– Это точно, – согласился Дауд, – но пока они так не делают. Потом, может, и сообразят. А пока – пока не видят никого, ну, и пролетают. Интересно, сейчас как? Пролетят? Раньше, пока Змей был, просто пролетали мимо. Видать, знали, что тут место занято.

– Так они, что?.. – Удивился Халеб. – Они соображают? Умные, что ли?

– Не знаю, но наш Змей меня вроде как понимал. И, видишь, с другими как-то договорился, чтобы не трогали.

От пролетающей над затаившимся поселком стаи отделилась пара. Один остался кружить в вышине ясного неба, другой пошел на снижение.

– Пошли, – Дауд толкнул Халеба к дверям, – не стой тут.

В Зале было пусто. Все разбежались по своим домам. Впрочем… Дауд присмотрелся. Один кто-то сидел там, в глубине на скамейке.

Впрочем этот кто-то недолго оставался неузнанным.

– Вот ты где, сука! – Прошипел Дауд.

И радость наполнила его сердце. Все повторялось. Все возвращалось. Сейчас… Сейчас у них снова будет свой Змей. Свой, родной, прирученный. И тот, кто его приручит, будет опять он, Дауд! И вот вам всем!.. А то, ишь, гады!.. Нет уж, он тут король! И лучше он тут будет королем, чем жалким ландскнехтом у какого-то другого.

***

Халеб стоял у дверей, глядя, как по сужающейся спирали тварь снижается над площадью. Интересно, зачем? Видит же, гад, что никого нет. Летел бы себе, куда летел. Что за любопытство?

Этот «Крылатый Змей», как называл это существо Дауд, явно прицеливался сесть, причем именно на то самое место, куда вчера приземлился и тот, которого убил Халеб, и чьи жалкие останки, так и лежали до сих пор неубранной кучей посреди площади. Может быть, этого дракона именно они и привлекли?

Но тут Халеб отвлекся. В большом зале, на пороге которого он стоял, что-то происходило. Халеб обернулся.

Там, роняя скамейки, Дауд тащил кого-то к выходу. Этот кто-то сопротивлялся и пытался кричать через зажатый рот, но Дауд был явно сильнее.

Чего он хочет? – Растерялся Халеб. – Кто это?

И тут он увидел. Тот человек, которого Халеб, злобно что-то ворча сквозь зубы, волок, причем явно на улицу, это была женщина.

– Прочь! – Прорычал Дауд, приближаясь к дверям.

Халеб растерянно шагнул в сторону, решив, почему-то, что стал свидетелем семейной сцены. Дауд сейчас был похож на разгневанного мужа в приступе страстной ревности. А встревать в такого рода разборки Халеб не любил и старался избегать, испытывая при этом чувство мучительной раздвоенности. И хотелось заступиться, и знал, что не надо. Хуже только будет. Все же какой-никакой жизненный опыт у него был.

Но зачем же наружу-то, не мог понять он. Опасно же. А Дауд уже выволок женщину именно что наружу и теперь целенаправленно волок ее туда, куда вчера вел его самого – в центр этой площади, туда, в то самое место, над которым и кружил сейчас дракон.

– Так он – что?.. – Не веря самому себе прошептал Халеб. – Это он… Ах, гад!

Самострел вдруг, словно сам спрыгнул с плеча и оказался в руках. Халеб быстро пошел туда, где на его глазах разворачивалось целое действо.

Дауд, одной рукой удерживая жертву прижатой к земле, другой срывал с нее платье, оставляя тело обнаженным. До конца это у него не получилось, но ему хватило и этого. Он опустился на колени, одной рукой так и держа тело, а другую воздел вверх, к снижающемуся дракону. И что-то заорал, явно обращаясь к этой крылатой хищной твари. Он был настолько увлечен этим своим представлением, что не заметил подошедшего сзади Халеба. И тот, не останавливаясь, сходу ударил его носком сапога в голову. Дауд упал.

На сей раз Халеб был уверен в самостреле, патрон был в стволе и готов вылететь, как и он сам был готов отправить его туда же, куда направил его собрата вчера. Стрелять в другие части тела дракона наверняка было бесполезно. Вон какая туша – что ему какая-то жалкая пуля? А вот голову разорвет, да и то, неизвестно, если попасть в голову, какая там у него кость? А вдруг выдержит? А вот прямо в пасть – это наверняка.

Так и вышло. Зверюга, как и планировалось, раззявил свое чудовищное хлебало, дохнув горячей гнилью. Туда ему и влетело. Выпрямившись и посмотрев на дело своих рук, Халеб закинул самострел за спину, и склонился над женщиной, которая, похоже, была без сознания. Там, наверху, был напарник этого, убитого, и он, похоже, начал спускаться. Надо было спешить. Халеб подхватил не слишком тяжелое тело и поспешил в здание. Когда он уже подходил к дверям, женщина, похоже, пришла в себя. Две руки обняли Халеба за шею и ему стало сразу как-то легче.

В зале он посадил женщину на скамью и бросился к дверям. Что он хотел? Спасти так же и этого – Дауда? Или что?

В любом случае он опоздал. Вторая тварь расположилась рядом с телом своего товарища и, не обращая на него никакого внимания, закусывала тем, кто собирался стать жрецом Крылатого Змея. Жрецом и владыкой этих мест.

***

Агайя сперва решила, что этот вот, вновь нашедший ее бугай, хочет опять насиловать ее, а для того и тащит – тащит обратно, в ту же хижину, откуда его вчера выгнали. Ну, или в какое-то другое место. И, решив так, даже расслабилась – ну, что, дело уже привычное. Но, когда он выволок ее на площадь и бросил на землю, она поняла, что ошиблась. Она увидела приближающуюся летающую тварь с хищно разинутой в предвкушении пастью, и ее накрыло спасительное облако бесчувствия.

Очнулась она в чьих-то крепких объятиях и машинально схватилась за того, кто нес ее. И вот теперь она сидела на скамье а тот человек, что принес ее сюда – принес, буквально выхватив из той ужасной пасти, отвернулся от дверей, в которых стоял, и подошел к ней. Подошел, и что-то сказал. Похоже, спросил. Причем, кажется, по эрогенски. Она не раз слышала этот язык, но сама, увы, им не владела. Она покачала головой и пожала плечами. Тогда он заговорил на другом языке. Этот язык она изучала в том заведении, куда дядюшка устроил ее, привезя в Кранах. Миранский язык. И она поняла, что ее спрашивают, кто она и как ее зовут.

Тщательно подбирая слова – учеба была уже давно, и многое выветрилось из памяти за ненадобностью, она начала отвечать:

– Агайя, – она ткнула себя пальцем в грудь, показывая, что она говорит о себе, – я… там, поселок… другой. Элим… Поселок Элим. Я – там… оттуда.

– А зачем здесь? – Спросил незнакомец.

– Эти… – Она задумалась, формулируя фразу. – Эти нас оттуда сюда. Все… Всех люди… оттуда сюда.

– Они на вас напали, да? Напали и пригнали сюда?

– Да! – Обрадовалась Агайя. Она вспомнила это слово:

– Да, напали. Всех, – добавила она, – люди и скот.

– И где все?

– Нету, – грустно сказала Агайя, – съел там… – она махнула рукой в сторону выхода, в сторону площади, – все люди… весь скот. Съел…

Незнакомец как-то странно взглянул на нее, покрутил головой, вздохнул и сел рядом. Он обнял ее за плечи, и она охотно, радостно потянулась к нему, положила голову ему на грудь, а он другой рукой осторожно погладил ее по волосам. Потом снова вздохнул и сказал:

– Бедная. Как же тебе досталось.

***

Вот так, как говорится, не было забот… Вот и еще один человек, который чуть не погиб, и наверняка же погибнет, если он, Халеб, не поможет ему. Эта Агайя, кстати, совсем не походила на деревенскую девку. Как она очутилась тут? Ну, тут – понятно, это она хорошо объяснила, – не тут, а там, откуда их всех сюда… на корм этой твари. Вот же суки, откупались.

Он оглядел ее, вроде ничего, но вот от платья остались одни обрывки. Как-то надо ее одеть.

Да что там – как-то!.. – мысленно взревел Халеб, – вот сейчас пойдем и возьмем, и пусть только попробует у меня кто-то вякнуть. Уложу, патрона не пожалею. Сволочи!

– Вставай, Агайя, – сказал он, беря девушку за руку, – пойдем. Уже, наверное, можно.

Он дождался, пока она встанет, и быстро прошел к дверям. Что там? Улетела та тварь, или кружит? Нет, не видно. Справила тризну по своему приятелю, и полетела вслед остальным.

– Пошли, – сказал он, – можно.

– Куда идти? – поинтересовалась Агайя. Каждое слово словно с трудом выдавливалось из нее. Языком она владела, но плохо. Видно, что учила, но, наверное, – подумал Халеб, – давно не пользовалась.

– Надо одеться. – Он говорил, отделяя одно слово от другого, чтобы ей легче было понять, и стараясь произносить слова медленно и внятно. – Тебе надо одеться. Пойдем, возьмем одежду.

– Где? – Поинтересовалась девушка.

Халеб не ответил. Он смотрел по сторонам. На улицу уже начал выходить народ. Озираясь, вертя головой, осторожничая, люди выползали из хижин и шли к площади, где лежали объедки их недавнего вождя и нетронутая новая гора мяса.

Из-за угла вынырнула какая-то девица с расширенными глазами и головой, втянутой в плечи. Ей было страшно, и она готова была в любую секунду юркнуть куда-нибудь, забиться и сидеть там. Халеб поймал ее за рукав. Она ойкнула и остановилась, глядя на него с ужасом. Похоже, она боялась его не меньше, чем дракона.

Халеб оглядел ее. Пожалуй, телосложением она была похожа на эту, как ее, Агайю. Что ж…

– Скажи ей, – обратился он к Агайе, – что тебе нужна одежда. Пусть отведет к себе и даст.

– А разве так можно?.. – Заикнулась было эта несчастная жертва, но Халеб, напустив строгости, рявкнул:

– Нужно! Давай!

Агайя что-то залепетала, обращаясь к так и стоящей столбом девице. Та испуганно моргнула, и закивала головой.

Дома у нее, под взглядами сбившихся в кучку родных, Халеб и Агайя долго перетряхивали гардероб этой девки, ища то, что, пусть и не красиво, и не ново, но практично и по размеру.

– И теплые вещи бери, – сказал Халеб, – зима скоро. На ноги – чулки, носки, портянки – сама смотри. Чтобы тепло и ноги не натирать.

Видно было, что для Агайи это все сущая пытка – вот так рыться в чужих вещах, примеривать их, откладывать. И все это под молчаливые взгляды тех, кого она, по сути, грабит.

Наконец, закончили. Что-то она одела на себя тут же, что-то понесла в руках.

Встал вопрос: что с ней делать дальше.

Но сначала нужно закончить то дело, что не удалось сделать с Даудом.

***

– Как он?

– Ты знаешь, по-моему, лучше, – увидев Халеба, вошедшего в хижину, Майя, сидевшая возле мужа, поднялась на ноги, – он поел. Я опять ему немного бульончика дала. Сейчас спит.

– Не тошнило?

– Нет. А, главное, он помочился. И крови было немного.

– Но все же была?

– Была. – Майя помолчала, подумала, потом добавила:

– В следующий раз может и совсем не быть. Он же маг.

– Да, – согласился Халеб, – и один из самых сильных. Недаром его в свое время на Остров забрали. Целое дело было, он тебе не рассказывал?

– Так, слегка.

– Ну, когда поправится, ты попроси его рассказать. Очень интересно. Так, значит, думаешь, правда выживет?

– Кажется, да.

– Ну, слава Единому!..

– Как-как? – удивилась Майя, – а я думала ты атеист. У нас там на Острове все атеисты. Даже попы.

– Да это так, – смутился Халеб, – нахватался выражений тут. Не обращай внимания. Так что тогда, будем собираться? – Он улыбнулся. – А я уже все вещи забрал, те, что мы там оставили. Забрал, собрал, на тележку погрузил. Вот она тут стоит. Все готово.

– А как это ты? – Удивилась Майя. – Там же…

Она не договорила, но Халеб ее понял. Конечно, одному там было не справиться.

– А я пару местных мужиков мобилизовал. Один внизу вещи к веревке привязывал, другой тянул наверх. Ну, а я уже в тележку укладывал. А потом втроем уже ее сюда прикатили.

– А как тебе удалось их – как это ты сказал? – мобилизовать?

– Да легко. Они тут, знаешь, меня боятся. Боятся и ненавидят. Очень нехорошее сочетание. Так и жди какой-нибудь гадости типа ножа в спину или камня сверху на голову.

Он помолчал и добавил:

– Хорошо, что Бонифациусу полегче. Уходить надо.

***

К вечеру вещи в тележке были уложены окончательно, и с учетом того, чтобы наиболее необходимые были под рукой, и с тем, чтобы можно было достаточно удобно устроить в ней Бонифациуса. Когда он проснулся с ним поговорили. Он не возражал.

– Если умру, – сказал он, – так какая разница, где.

– Ты не умрешь! – Горячо заверила его Майя.

– Ну, значит, выживу, – не стал спорить с ней Бонифациус.

Он вообще стал тихим и покладистым. Поинтересовался только не потерялись ли его рукописи. Рукописи не потерялись и не были забыты. Они лежали в тележке на самом дне. Вряд ли они могли понадобиться в пути.

Трогаться решили утром.

А вечером к ним пришли гости. Их было двое – та самая девушка, которую сегодня Халеб спас, кажется, ее звали Агайя, и с ней довольно представительный старик.

– Это Байгор, – представила старика Агайя, – он, это… главный старейшина. Он – в совет.

– Какой совет? – Не понял Халеб.

– Совет – он управлять тут. Байгор член совета.

– И чего же хочет уважаемый Байгор?

Агайя сказала несколько слов, обращаясь к старику. Старик встал со стула, на который его усадили и заговорил. Когда он закончил, заговорила Агайя:

– Совет приглашает тебя на э-э… совет. Совет собрался в Доме Собраний. Это там, на площади. Мы там были. Байгор просит тебя пойти с ним туда.

– Это зачем? – Насторожился Халеб.

Опять между стариком и Агайей состоялся диалог, после чего Агайя выдала его краткое резюме.

– Они хотят говорить с тобой.

– О чем?

– Они хотят просить тебя.

– О чем просить-то?

Видимо, этот Байгор как-то и без перевода понял суть задаваемых Халебом вопросов, потому что опять начал толкать речь. Агайя слушала, время от времени кивая головой в подтверждение того, что поняла и запомнила. Старик говорил долго, Агайе же хватило нескольких слов.

– Они хотят чтобы ты остался тут.

– Зачем, черт возьми?

– Защищать. Ты убил уже двух змеев.

– Нет, – тон Халеба был категоричен, – никуда я не пойду, оставаться не могу, защищать не буду.

– Почему? – Похоже, Агайя и в самом деле была удивлена. А это в свою очередь удивило Халеба.

– Почему? И ты еще спрашиваешь? А что они сделали с твоими? И после этого… Да пусть сдохнут!

– А что, ты бы так не поступил? Если выбрать – ей умереть, – Агайя ткнула пальцем в стоящую рядом Майю, – или ему.

И она кивнула на старика.

– Один все равно умрет. Кто?

Поскольку сказано это было на миранском, Майя ничего, естественно, не поняла. Она вообще не понимала, что тут, собственно говоря, происходит. Она удивленно посмотрела на Халеба и спросила:

– Чего она хочет?

– Они хотят, чтобы мы остались и защищали их тут.

– А ты?

– А я не хочу.

– Почему?

– Да потому, хотя бы, что у меня слишком мало патронов. И когда кончатся, что я буду делать? Тогда они или прибьют нас, или отдадут в жертву этим… Крылатым Змеям. Нет уж, надо уходить, имея патроны. Они нам в дороге пригодятся.

Пока он разговаривал с Майей, Агайя и старик терпеливо ждали. Потом Агайя спросила:

– Так ты пойдешь? Тебя ждут.

– Нет. Пусть не ждут.

Старик опять разразился речью. Смысл сказанного он понял, и теперь он явно ругался. Во всяком случае, в его голосе слышались нотки гнева, иногда он срывался на визг. И брызгал слюной. Это было неприятно, и Халеб сказал, вставая:

– Все, идите. До свидания.

И они ушли.

***

Халеб долго не мог успокоится.

– Нет, ну надо же, – бурчал он, устраивая себе ложе на полу, – какая наглость. Сперва схватили, держали, можно сказать, в плену, хотели скормить этому своему… А теперь приходят – охраняй их, видите ли!.. Ага, щаз-з!.. Разбежался. Вот все брошу, и буду…

В эту ночь дежурства решили не устраивать. В прошлую ничего не случилось, ну и в эту – как-нибудь. На всякий случай Халеб припер дверь, открывавшуюся внутрь, стулом, и положил рядом с собой меч и самострел. Свечи потушили. Если кто-то и зайдет, уронив стул и нашумев таким образом, то пусть ему будет и темно вдобавок.

Удовлетворенный содеянным, Халеб быстро уснул под обнадеживающее похрапывание Бонифациуса, согреваемого юным телом жены. Но только было начавший сниться ему сон был грубо прерван грохотом упавшего стула. Мгновенно проснувшийся Халеб сперва было растерялся, не зная, что хватать – меч или самострел, но тихие проклятья, доносившиеся от двери, несколько успокоили его. Судя по голосу, споткнувшийся о стул незваный гость был женщиной.

– Кто там? – Громко спросил Халеб, стараясь придать своему голосу угрожающий тон.

Рядом поднялась и села Майя.

– Это я, Агайя, – раздалось от двери, – вставайте скорее.

– Что случилось, Агайя?

Халеб встал и шарил рукой по полке в поисках кресала и огнива.

– Не надо огня, – сказала Агайя, видимо, догадавшаяся о его намерениях, – они сейчас придут. Будут вас убивать. Дом будут жечь. Они так решили.

– Кто?

– Совет. Вы отказались, вас надо убить. Скорее.

– Ну, что ж, – усмехнулся Халеб, – резонно. Мог бы и сам догадаться. Майя, бери подстилки, я возьму Бонифациуса. Давай, пошли.

Быстро, правда, не получилось. Уже вынеся старого мага, Халеб вспомнил, что груз на тележке привязан веревками, и, прежде, чем класть туда больного, их надо убрать. Пришлось занести Бонифациуса обратно, а потом в потемках распутывать на совесть завязанные узлы. Наконец, все было готово. Халеб впрягся в тележку спереди, Майя толкала сзади. Обернувшись, Халеб увидел, что толкает она не одна. Рядом с ней трусила эта – Агайя.

Они пробежали по улице, никого не встретив, провожаемые лаем собак из дворов, и вывезли, вытолкали свой груз за околицу. Халеб перешел на шаг.

– Почему медленно? – Услышал он сзади. – Надо быстро. Догонят.

– Будем бежать, – обернувшись ответил Халеб, – устанем. Они же не знают, куда мы пошли.

– Узнают, – возразила Агайя, – тут одна дорога.

Ну, надо же, – подумал Халеб, – как это я ухитрился в темноте и не зная попасть как раз на нее. А то сейчас бегали бы по поселку. Ну, повезло!..

– Ладно, – сказал он, – побежали.

И они побежали.

Но не так уж и далеко удалось им убежать.

– Смотрите! – Раздался испуганный голос сзади.

Халеб остановился, вытер рукавом пот с лица и оглянулся, потому что впереди ничего такого, на что стоило бы посмотреть, не было. А сзади было мельтешение огоньков, словно рой светлячков. Факелы, – понял Халеб.

А за ними, за светлячками, посреди того места, где был поселок, сейчас почти не видный, поднимался к небу колеблющийся столб света. Видимо, горела хижина того неведомого мага, которую они занимали. Горели книги, рукописи, горели балки и стропила – горело то последнее место на этой земле, которое хоть на один день да стало им домом.

Любоваться этой почти праздничной иллюминацией, однако, было некогда, и Халеб вновь навалился грудью на перекладину, соединяющую ручки тележки. Вперед.

Интересно, – думал он на бегу, – как долго они собираются нас преследовать? Или – пока не догонят? И за что же, черт возьми, они на нас так взъелись? Ладно, – думал он, – будут догонять, постреляю. Может, это их остудит? А может, – продолжал он размышлять на бегу, – и не остудит. Они же не знают, что это такое. Та же пика – это понятно, это страшно, это может убить. А вот это? Они же даже названия не знают, и никогда не слышали про такое. Дауд не в счет. Он – солдат. Там знают. Хоть и не пользуются, а знают. На всякий случай, наверное.

Мысли на ходу не мешали, даже помогали скорее, отвлекая от усталости и отчаянья.

– Как там? – Бросил он на ходу сквозь одышку. И услышал:

– Приближаются.

Ну, ясно, они же налегке. Что им… Сам оборачиваться не стал, чтобы не сбиваться с ритма. Просто постарался налечь еще и бежать быстрее. Но получалось плохо.

А сзади уже слышались крики догоняющих. И не надо было знать язык, чтобы догадаться, что там они кричат.

Похоже, пора задействовать оружие, – решил Халеб.

– Стой! – Скомандовал он, и сам остановился. – Идите туда.

Он показал куда – вперед, за тележку.

– А что ты хочешь? – Испуганно спросила Майя.

– Постреляю. Может, это их отпугнет.

– Ой!.. – Прошептала Майя и закрыла себе руками рот.

Халеб не стал ни утешать ее, ни объяснять, что хуже все равно не будет, потому что хуже некуда. Он молча снял со спины самострел и подошел туда, где стояли его спутницы. Подошел и подтолкнул их прочь, туда, где только что был сам. Передернул рычаг, и стал ждать, прикидывая, сколько выстрелов он может сделать. Он не смотрел, но наверняка изначально коробка была полной. А в ней, в полной, тридцать патронов. Сколько раз он стрелял? Два. Значит, двадцать восемь выстрелов. Много это? Был бы день, чтобы можно было стрелять прицельно, вполне хватило бы и половины, а может, и после первого же убитого разбежались бы. Но сейчас, в темноте… И они не будут видеть и понимать, что происходит. А девять из десяти пуль уйдут мимо. Так что двух-трех он зацепит, а остальные навалятся и забьют. Проткнут своими самодельными копьями.

– Что, колобок, – шепнул он, – как на сей раз? Уйдешь, как всегда, или?..

Вопли преследователей становились все громче, все отчетливей. Огни факелов в их руках уже не напоминали веселую пляску светлячков на лесной поляне. Халеб оперся спиной о борт тележки. Сейчас уже пора будет. В принципе попасть не так уж и трудно. Факелы, и бегут по дороге, а она узкая. Потом, может, и догадаются разбежаться в стороны, но сперва-то я парочку завалю, как минимум. Передних, а те, что сзади, о них споткнутся, остановятся. Сгрудятся, это уж наверняка, и в эту кучу можно будет еще пару раз выстрелить. Мимо не уйдет.

– Что ж, – решил он, – может еще и поживем. Может не все так безнадежно. Ну…

Вдруг среди криков, не таких уж и громких – на ходу орать-то трудно, раздался вопль. Совсем не такой. Испуганный вопль. И факелы остановились, заметались на одном месте. И вдруг кинулись врассыпную, уже не по дороге, уже как попало, но в обратную сторону.

И тут Халеб понял. Только одно могло вызвать такую панику – ну не он же со своим самострелом, тем более, что его и видно-то не было. Только одно. И он крикнул:

– Ложись!

А потом, сам оседая на землю:

– Заползайте под телегу!

А там, впереди, факелов стало гораздо меньше. Те, что посмышленее, выкинули их, чтобы не привлекать к себе внимания, но многие так и мчались, надеясь успеть забиться под крышу, размахивая огоньками.

Халеб взглянул вверх и увидел, как на фоне темной, но прозрачной бездны летят плотные сгустки тьмы. Силуэты их были похожи на кляксы, сделанные черными чернилами. Живые кляксы, постоянно меняющие свои очертания. Они пролетали над ними, мимо них. Их привлекло скопление пищи дальше и они догоняли это убегающее стадо. Убегающее в тщетной надежде спастись. Увы! Вот уже и первый вопль раздался оттуда вслед за тем как один из сгустков, одна из этих клякс на безоблачном небе спикировала вниз.

А потом еще, и еще. Огоньков не стало совсем. Там, впереди, была тьма, за которой смутно виднелось зарево над догорающей хижиной, и в этой тьме раздавались вопли – один за другим.

Интересно, – подумал Халеб, – сколько там было, этих тварей?

Вот сколько их летело в этой стае, стольких человек и недосчитается поселок утром.

Вопли стихли. Так или иначе, но все было кончено. Кому суждено было быть съеденными, были съедены, остальные бегут домой. Халеб посмотрел в небо. Небо было чистым, полным ярких светлячков. Но это были не жалкие факелы, это были звезды. И ничто их не заслоняло, ни тучи, ни силуэты летящих драконов.

Ну, что, колобок? – Улыбнулся Халеб, поднимаясь, – опять ушел?

– Подъем! – скомандовал он. – Отдохнули? Пора в путь.

Глава 2

Бальбек Гасан ас-Сахруни – высокий сухощавый старик, чью лысину компенсировала буйная растительность на его тощем скуластом лице, был недавно назначенным губернатором провинции Хамадии. Такому стремительному взлету карьеры человека, ничем раньше кроме разведения овец не занимавшегося, способствовало то великое переселение народов, которое успел осуществить царь Амирана Бенедикт Первый.

В своем селе, Сахруджобе, Бальбек и раньше был главным, большинство жителей села принадлежали к той же семье – Сахруни, что и сам Бальбек, а в этом семействе он считался патриархом, и слово его было – закон. Так что руководить Бальбек худо-бедно умел, привык и это ему нравилось.

Бальбеку и его сородичам повезло. Сахруджоб был селом небогатым, с плохими, разбросанными пастбищами, и стоявшим далеко на отшибе. Благодаря этому к ним заявились когда процесс выселения уже подходил к концу. Были и раньше строптивцы, не желавшие ни в какую уходить со своей земли. И они тоже пытались обороняться, они тоже запирались дружно, когда уже некуда было деваться, в храмах, в надежде непонятно на что. То ли на Великое Небо, которое явит чудо и испепелит кощунственных захватчиков, то ли на то, что эти самые захватчики вдруг проявят уважение к религии и оставят их в покое. Но – напрасно. Несколько раз храмы просто сжигались со всеми, кто там был, в других случаях эти жуткие существа, именуемые «бессмертными», и впрямь не боящиеся смерти, ломали двери и предавали бесчеловечной казни всех или почти всех. Но, к тому времени, когда очередь дошла до Сахруджоба, стало ясно, что выселение идет быстрее, чем переселение, то есть просто образовалась толпа выселенных, которых не на чем было вывозить – телег с лошадьми катастрофически не хватало, – и можно особо не спешить. Вот они и сидели, забаррикадировавшись в храме. Молились заодно, и, как выяснилось, не зря. Великое Небо явило великую милость. Явился человек, представлявший лично царя, и вызвал Бальбека на переговоры, в ходе которых и сделал ему предложение, от которого он не смог отказаться.

Детство Бальбека пришлось на те счастливые несколько лет, когда в Амиране вошли в моду теории, имевшие хождение в некоторых других странах несколько ранее, а к тому времени уже настолько себя дискредитировавшие, что их проповедники вынуждены были бежать, и укрылись, в том числе, и в Амиране, для которого их бредовые идеи были в новинку и в диковинку.

Поддавшись этому модному в великосветских салонах увлечению, молодой еще совсем тогда царь Эдуард – папа нынешнего, – решил развивать в подданных гуманизм и благородство, и с этой целью начал повсеместно насаждать просвещение. И где можно, и даже там, где лучше бы этого избежать. Возникли тогда очаги культур-мультур и в Хамадийских горах. Так что Бальбек проходил несколько лет в школу, где его учили говорить, читать и считать по мирански. Потом, понятно, местное население пришло в себя, Эдуард отвлекся на другие, более насущные злобы дня тогдашнего, ну и отвели тех учителей, тех, кто выжил, понятно, на рынок в Кабыр-Дормоне. А школы сгорели. Но языком Бальбек успел овладеть, и говорить на нем мог, хоть и с жутким акцентом, и понимать, хоть и через слово. А что вы хотите? Практики-то, почитай, что и не было. Зато теперь ее было хоть отбавляй. Причем говорить приходилось в основном с теми, кто и сам по мирански разумел еле-еле. В пределах плохо освоенной школьной программы.

Да, отстояв свое село, Бальбеку пришлось заниматься тем, что многие вообще назвали бы предательством и коллаборационизмом. Да, назвали бы, глупые люди. А Бальбек и слов-то таких не знал, а как можно быть коллаборационистом, если ты не знаешь, что это такое? В общем, пришлось помогать тем, кто пришел на их исконно хамадийские земли, эти земли занимать, обживать и осваивать. А пришли какие-то, ничего ни в чем не понимающие, не знающие не то, что нормального человеческого, но даже миранского языка, понятия не имеющие ни о каких, даже самых простых вещах, которые знает любой ребенок. И приходилось их всех буквально за руку водить и пальцем тыкать, объясняя, что тут строить нельзя – тут сель пройдет и все снесет, а тут лучше не пахать, лучше пусть тут лошади пасутся, а здесь – овцы. И ту поляну лучше оставить в покое, потому что там живет дух. И если его не трогать, то и ничего страшного. И кладбища старинные лучше не разорять – мало ли, что там плиты надгробные хороши для фундаментов. Предки, обидевшись, могут такой беды понаделать, мало не покажется!..

Но это все ерунда! Пока шло собственно заселение и размещение вновь прибывших, Бальбек был, что называется, на коне. Он был начальник, он был господин, и это ему нравилось. Эти, новенькие, слушались его во всем и благодарно смотрели ему в рот. Пока шла речь о том, где жить, так все и было. Но потом, когда пришла пора решать то, как жить, начались сложности. Эти новые поселенцы, как объяснил с самого начала Бальбеку представитель Бенедикта, были жители совсем другой страны – солдаты, попавшие в плен, и решившие, что лучше перейти в амиранское подданство, чем умереть. А там, у себя, они привыкли жить по-своему. И мешать им так жить не надо. Ну, а чтобы жить так, как им привычно, они выбрали какой-то «совет». И теперь, если Бальбек хотел, чтобы они просто вели себя прилично, допустим, не пили вина в светлое время суток, или чтобы их женщины, выходя из дома, закрывали лица, он должен был сперва обратиться с этим своим предложением в этот самый «совет». И только если «совет» согласится принять это требование, оно становилось законом. Такое положение дел раздражало Бальбека, угнетало его и, порой, приводило в бешенство.

Зато, правда, и ни одно решение этого их «совета» не могло быть претворено в жизнь без его, Бальбека, согласия. А то придумали, тоже, дескать, необходимо запретить использование рабского труда. Идиоты! Ну, пускай, пускай попробуют, поковыряют здешнюю землю сами. А не захотят сами – пусть попробуют нанять кого-нибудь на эту работу. Вот пусть попробуют, пусть узнают, во что это им обойдется, тогда и посмотрим, будут ли они и дальше приставать к нему, чтобы он утвердил этот их дурацкий закон.

Но, наверное, рано или поздно, а притерлись бы, поладили бы. И эти поневоле, живя тут, поумнели бы, и Бальбек рано или поздно научился бы запоминать их имена и различать лица. Все бы наладилось, будь на то воля Великого Неба. Но Великое Небо, разгневавшись – и справедливо! – за то, что сотворили с избранным Им народом, разразилось гневом. И гнев этот пролился, как это часто бывает, на всех. На правых и виноватых. Потому что эти твари – эти громадные крылатые ящерицы, которых представитель Бенедикта называет драконами, они, сволочи, жрут всех и все, не делая никаких различий.

***

Если человек, которому дали разлинованный лист, пишет на нем поперек, то он, наверное, заслуживает уважения, как всякая упорная в своих убеждениях личность. Уважения, может быть, да, но желания подражать ему, пожалуй, нет.

Алеф Йот, например, всегда писал по разлинованному, так и легче и чище как-то, даже орфографических ошибок почему-то меньше. Алеф не был романтиком, он не искал бурь. Тех, что находили его сами, ему хватало за глаза. Он не любил спорить. Если он видел, что человек вопреки здравому смыслу прет не туда, он не вставал преградой у него на пути. Он знал, что это бесполезное и неблагодарное занятие. Он предоставлял такому полную свободу и законную возможность свалиться в яму. Порой даже, чтобы ускорить процесс, помогал в этом.

И никогда не стремился иметь больше, чем имеет, искренне полагая, что каждый имеет именно то, чего заслуживает. Того же, чего заслуживал он, ему всегда хватало. Иногда даже с избытком.

Вот и сейчас, став почти официальным женихом царской дочери, и попав в самый ближний круг монарха великой державы, он не рвался к каким бы то ни было должностям. Должность полномочного представителя царя в новой, только-только формируемой провинции свалилась на него нежданно-негаданно. И даже Принципия была удивлена. Об этом с ней отец не говорил. Ну, что делать? Пришлось ехать.

Военная часть всей этой операции прошла, слава Единому, без его непосредственного участия. Там было кому командовать. Но вот дальше…

И если с будущим губернатором, с этим бородатым Бальбеком Гасаном ас-Сахруни вышло все более-менее просто и быстро – тот вполне удовлетворился тем, что никого из его родичей и односельчан не тронут и оставят жить, где живут, то с эрогенцами было все гораздо сложнее.

Они слишком долго сидели все вместе во временном лагере, где их кормили и предоставляли возможность общаться, не загружая в то же время работой. Вот они, от скуки, видимо, и успели выработать некую концепцию, некие условия, на которых и собирались строить свое дальнейшее существование вдали от старой своей родины.

Ну, впрочем, можно было догадаться, да тот же Бенедикт и говорил же ему, что они наверняка захотят там, у себя копировать тот образ жизни и те институты, что остались в Эрогении. И пусть себе, – сказал мудрый государь, – все равно жизнь со временем все исправит и расставит по местам. То, что в тех горах, куда мы их поселим, годится, останется. Прочее – отомрет само собой.

Власть в любой провинции государства Амиран была устроена очень просто. Возглавлял провинцию губернатор, назначаемый лично царем. Царь же его и убирал, ежели чего. Законодательной властью губернатор не обладал, поскольку закон в Амиране был один. Один на всех, без скидок на национальные обычаи. Значит, задачей губернатора было поддержание порядка и исполнение законов. Вроде бы. На самом деле поддержанием порядка занималась полиция во главе с оберполицмейстером, подчинявшимся непосредственно министру внутренних дел, ответственному, в свою очередь, перед государем. С губернатором оберполицмейстер был, конечно, знаком, они могли даже дружить домами, но к делу это не относилось. За преступность с губернатора не спрашивали, не его это дело.

В любой провинции были какие-то воинские части – как постоянной готовности, так и резервные. В мирное время за их состояние отвечал назначаемый военным министром военный комендант. В его же руках было подразделение военной полиции и всевозможные хозяйственные структуры, с помощью которых комендант поддерживал дисциплину, снабжал воинов всем необходимым, ремонтировал и строил – на деньги, присылаемые ему регулярно из Миранды, из толстого царского кошелька. С губернатором военный комендант поддерживал хорошие отношения, ходил на балы и приемы, обеспечивал, если надо, почетный караул, да и все, пожалуй. Ни тот, ни другой друг от друга не зависели и друг в друге не нуждались. Нет, ну, конечно, конечно… Ну, мог, положим, военный комендант – чисто по дружбе, – выделить десяток другой солдат из своей строительной роты, чтобы помочь губернатору побыстрее закончить строительство домишки для младшей дочурки. А губернатор мог помочь, допустим, с отводом земельного участка под строительство чего-нибудь нужного в домашнем хозяйстве того же коменданта или того же оберполицмейстера. Но это все – так, мелочи. Чисто личные отношения.

Да, что еще? Ну, конечно, налоги! Никакого отношения к этой деликатной сфере губернатор опять же не имел. И даже не интересовался, чтобы ни у кого никаких мыслей не возникало – ни-ни!..

Налогами в любой провинции ведал оберфискал со своей немаленькой службой. Оберфискал подчинялся министерству налогов и сборов, от него получал инструкции, приказы и распоряжения, туда слал отчеты и собранные деньги.

Деньги он отправлял через филиал казначейства, директор которого починялся лично министру финансов. Филиал казначейства выплачивал, в свою очередь, жалованье всем-всем-всем, включая и самого господина губернатора. Подразумевалось, что больше губернатору денег взять негде, ну, разве что, у жены в тумбочке. Иметь какой-то посторонний приработок или участвовать в коммерции губернатору, как и всем его заместителям, и прочим сотрудникам, было строжайше запрещено. За этим следил губернский прокурор – чиновник, не подотчетный губернатору, а только генеральному прокурору.

Что еще осталось такого важного, к чему мог бы приложить руку губернатор? Ага, благоустройство городов и весей. Но у каждого города был градоначальник, назначаемый Отделом Городских Образований при Собственной Его Величества канцелярии, правда, с подачи губернатора. Губернатор же следил за этими градоначальствующими – ему там, на месте, виднее, – и мог, если что, потребовать убрать нерадивого. Но это – и все. Приказывать ему напрямую губернатор не мог. Мог только советовать и намекать. Что же до сельской местности, то там губернатору вообще делать было нечего, разве что выехать на пикник.

Сельская местность начиналась за городской чертой – условной границей, разделяющей убитую, утоптанную и покрытую камнем землю городов от живой, дышащей и родящей. В Амиране было три формы владения землей. Больше всего земли принадлежало государству, то есть, собственно, царю. Часть этой земли не использовалась никак – всякие овраги, болота, пустыни, горные хребты и прочие неудобья. Там мог гулять всякий, стараясь, конечно, особо не портить природу. Прочая же царская земля вся была в аренде. Либо у крестьянской общины, либо у фермера-единоличника. Деньги за аренду, как и налог с продажи урожая и прочих благ, даруемых арендованной землей, взимало все то же министерство налогов и сборов в лице оберфискала и его ненавистных подручных. Не принадлежала царю, а значит, и не арендовалась, а была в собственности, земля городов – в отведенных границах, и земля помещичьих хозяйств. Помещики – наследие прошлого, когда цари расплачивались за службу не деньгами, как это стало принято последние несколько сот лет, а земелькой с живущими там крестьянами. Ну, крестьяне-то давно перестали быть собственностью барина, и могли идти, куда хотят и чем хотят заниматься. Но, большей частью, они работали на своего помещика, а он делился с ними вырученными за плоды их труда деньгами.

И так – куда ни глянь и за что ни возьмись, а все уже занято, и оставалось губернатору быть кем-то вроде натуралиста, с любопытством наблюдающего, но ни во что не вмешивающегося. Нет, впрочем, были провинциальные дороги, а к ним – мосты и переправы, за которыми следить должен был губернатор. Следить и ухаживать, то есть поддерживать в должном состоянии. Чем, конечно, занимался не он сам, а рабочие и служащие губернского дорожного управления.

Стать губернатором было мечтой любого чиновника предпенсионного возраста. Это была, по сути, синекура, позволявшая закончить свои дни в довольстве и почете, гарантированно устроив судьбу своих отпрысков.

А вот в новой провинции, в Хамадии, все было не так.

Армия, предположим, там, конечно, была. Она осуществляла и контролировала великий исход местных горцев со своих веками насиженных мест, но, поскольку процесс подходил к концу, то и армия потихоньку убиралась оттуда. А значит и никакого военного коменданта. Не было там пока что и полиции – в ближайшем обозримом будущем сами переселенцы должны были обеспечивать у себя порядок. Бенедикту так понравилась эта идея, что он размечтался о том, как распространит подобное потом и на все остальные провинции. Министр внутренних дел Сифул Балендис считал это полной чушью и прожектерством, но благоразумно держал свое мнение при себе.

Не было там и оберфискала, ответственного за великое дело взимания налогов и арендной платы за землю. Какие налоги? Какая аренда? Туда, напротив, вкладывать и вкладывать. А уж получать оттуда – это дело следующих поколений.

Законы там тоже предполагались свои, выработанные самими переселенцами с учетом их обычаев и традиций. Не противоречащие основным законам Амирана, но свои. Их, однако, еще предстояло выработать, что, похоже, будет не так уж и просто, учитывая некоторую разницу в мировоззрении бывших эрогенцев и губернатора-хамадийца. А пока решено было считать, что на территории новой провинции действуют законы Амирана. Как бы.

И на данный момент такое положение всех устраивало.

Алеф Йот, на данный момент представитель центральной власти, иногда в шутку называл себя иголкой, сшивающей два куска материи. Он мотался от избранного переселенцами Совета к губернатору, и обратно, стараясь несколько умерить требования одной стороны и уговорить другую сторону принять их хотя бы в сильно урезанном виде. И, не говоря уже о сложностях собственно переговорного процесса, еще и дорога занимала немало времени. Губернатор, например, напрочь отказался покидать свое село Сахруджоб, где и была теперь его резиденция в собственном доме. А этот Сахруджоб находился высоко в горах, в отличие от Подгорного – большого села, ранее населенного теми, кого местные жители называли хаямами, то есть жителями равнин. Село было брошено обитателями, и что делать, если они вернутся, Алеф не знал, поскольку на сей момент оно было занято переселенцами, устроившими тут нечто вроде своей столицы. Оно гораздо больше походило на то, к чему они привыкли у себя на родине, чем села хамадийцев, и потому Совет разместился именно тут.

Сложность была еще и в том, что из себя представляли эти люди, эти самые переселенцы, которым предстояло осваивать здешние, и без того нелегкие, земли. Примерно половина из них была профессиональными военными – офицерами, сержантами, солдатами-наемниками, в жизни не державшимися за соху, лопату, вилы или косу. Они владели оружием и знанием тактики, они были кавалеристами, понятия не имевшими о том, как надо разводить лошадей. Это были лучники, пикинеры и алебардщики, это были пехотинцы, которым сподручнее было бы ковырять землю своим мечом, чем мотыгой.

Вторая половина этого отнюдь не маленького контингента были люди призванные в армию на период военных действий. Они когда-то отслужили срочную, а потом подвизались на гражданке. Были среди них и крестьяне, но мало, очень мало. Зато много было мелких торговцев, ремесленников, студентов-недоучек и всякой прочей, не пойми чем занимающейся шушеры, составляющей большую часть населения крупных городов.

И вот теперь приходилось как-то приноравливаться к этому, для чего ставить все с ног на голову. И если ты раньше был важным штабным офицером, то сейчас тебе приходилось идти рядовым к какому-нибудь бывшему фермеру, чтобы учиться пропалывать грядки, пахать землю, дергать коров за сиськи, пытаясь выдоить из них хоть что-нибудь. И теперь бывшие зачуханные и бесправные нижние чины ходили, гордо подняв голову и выпрямив стан. Они отбирали себе тех, кого будут кормить и учить, ну, и издеваться над кем будут немножко – как без этого. В Совет, правда, такие не попали, Совет все-таки составился из высоких чинов, не ниже полковника. Да и что делать в Совете бывшему фермеру, не владеющему миранским? А знание этого языка было для членов Совета обязательным. Им же надо было общаться с местной властью. Не на эрогенском же это прикажете делать.

Слишком многие из этих новых подданных хотели стать мельниками, кузнецами, возчиками, торговцами. Дай им волю, на мельницах нечего было бы молоть, а кузнецам нечего, некому и, главное, не из чего было бы ковать в своих кузнях. Было много рыбаков и моряков, вот только ближайшее море было далековато, ну, и так далее.

В самом начале предпринимались какие-то попытки, даже писаны были петиции с просьбами использовать военных профессионалов по их назначению. Это еще когда они в лагере ждали решения своей участи. Бенедикт, надо отдать ему должное, сразу отверг эти поползновения. Не нужны нам, – сказал он, – те, кто смерти предпочитает предательство. А солдат у нас и своих хватает.

Была и еще проблема, которую никто не знал, как решать – почти полное отсутствие женщин на такую прорву мужиков. Сколько-то баб, конечно, было. В обозе любой армии есть и маркитантки и работницы солдатских борделей, не говоря уж о поварихах и прачках. Некоторые генералы, из числа высшего руководства, имели при себе жен или любовниц. Но это все была капля в море. А без женщин вся эта затея с заселением новых земель была мертворожденной. Скоро опустеет провинция, не приживется на этой земле саженец.

Но у Алефа и без этого хватало забот. Пусть думают там, в Миранде, в царской резиденции – воровок и проституток сюда ссылать, создавать особое ведомство для решения демографической проблемы, или еще какие меры предпринять – его это не касается.

А скоро и эта, и большинство других проблем просто перестали существовать. Им всем на смену пришла всего одна проблема, одна задача встала перед всеми, и не только в Хамадии – просто выжить, просто не дать себя сожрать.

***

Среди новых обитателей новой провинции было много, как уже было сказано, кузнецов. В принципе, кузнечное ремесло и само по себе может себя прокормить. Так много всего нужно человеку такого, что делается из железа, что только куй, да куй. Вот только – из чего? Везти сюда поковочное железо из тех мест Амирана, где его много? Рентабельно ли? Может, уж проще везти уже готовые изделия? А чем тогда занять кузнецов? Тем же, чем и бесполезных тут морских офицеров – послать арыки копать, да в и без того убитую дорожную землю вколачивать дробленые булыжники, чтобы дороги дождями не размывало? Тоже, конечно, хорошее дело. И нужное.

Но среди прочих нашлись в общей массе и специалисты-рудознатцы. И пришли эти спецы в Совет, а Совет обратился к Алефу с общей просьбой разрешить проводить тут, в горах, изыскания. Изыскания на предмет отыскания железных и прочих руд, а также каменного угля. Втихую надеялись, конечно, наткнуться на золотую жилу, но говорить об этом представителю центральной власти не стали. Найдут, тогда и подумают, как этим золотом лучше распорядиться. А пока – железо, там, медь, олово, цинк, свинец… Ну, и уголь, конечно. Куда ж без угля. Не все ж дровами топить, так никакого леса не хватит. Уж кто-кто, а эрогенцы это хорошо понимали. Свой-то лес они там, у себя, еще когда свели.

Алеф выслушал, вник и проникся. Свое железо, это хорошо, а свой уголь – так и вовсе прекрасно. Вот только как эти рудознатцы свои изыскания-то производят? Алеф сталкивался, Алеф знал. Не ходят они по горам, выковыривая носком сапога из почвы железные, медные, золотые и прочие самородки. Нет. А то – чего бы проще? Так нет ведь, этим вот рудознатцам-умельцам надо непременно в землю зарыться, и глубоко. А с этим, как и с прочей подобной хозяйственной деятельностью, надо идти к губернатору, к его высокопревосходительству Бальбеку Гасану ас-Сахруни, дай ему Единый долгих лет жизни, и пропади он, зараза, пропадом.

– Нельзя, – сказал Бальбек, – никак нельзя.

И замолчал, надувшись, полный воодушевляющего самоосознания своей значимости.

– Почему? – Вежливо улыбнувшись, поинтересовался Алеф.

Весь его жизненный опыт подсказывал, что если нельзя, но очень хочется, то иногда и можно.

– Йами. – Сказал его превосходительство, и посмотрел на Алефа с видом человека, знающего нечто такое, о чем остальные не подозревают и не догадываются. С видом гордым и снисходительным.

– Ну, – нахмурился Алеф, – йами. Знаю таких. Жил у них в гостях несколько дней. И что?

Вот тут уже удивился Бальбек. Ничего себе! Приходит какой-то хаям, и заявляет, что он жил у йами. Это когда он – старейшина, и вообще губернатор, сам их никогда не видел. Знать-то знал, а вот встречать… Не любят йами с людьми общаться.

Удивился Бальбек, но вида не подал. Да и вообще, может этот-то и врет, цену себе набивает. Видел он!.. Жил он у них. Да быть того не может.

– У нас с йами, – сказал Бальбек, – договор. Все, что в земле – это их. Мы не должны лезть в землю, а они не лезут к нам, сюда.

И добавил, помолчав:

– Вот так-то!

– Ну, ладно, – согласился Алеф. Он вообще легко и охотно со всеми соглашался, хотя потом почему-то все равно выходило так, как это ему нужно. Ну, во всяком случае, часто.

– А они там, у себя, железо и уголь добывают? Могут они его нам в нужных количествах поставлять?

– А я откуда знаю? – Отозвался губернатор. – Я же у них не жил.

– Ну, когда я жил у них этот вопрос мы не затрагивали.

Да уж, действительно, как хорошо это запомнил Алеф, речь тогда шла не о железе, и даже не об угле. Речь тогда шла о жизни. О жизни и смерти как самого Алефа, так и Принципии и всех тех, кто был тогда с ними.

В общем, решили, что, действительно, не годится этот вопрос решать помимо этого мелкого зловредного народца. И вообще, надо налаживать с ними контакт. И Бальбек уполномочил кого-то из своих родственников на ведение переговоров, а Алеф, очередной раз смотавшись в Подгорное, взял одного из то ли членов Совета, то ли просто командированного этим сборищем. Скорее даже второе, но умеющего говорить по мирански.

Так он и оказался в том самом месте, из которого однажды вышел, будучи уверен, что идет на скорую и мучительную погибель. Там он и стал свидетелем первого появления драконов, оторванный не только от Миранды, но даже от губернатора и своих подопечных экс-эрогенцев, для которых, как он подозревал, явление этих летающих монстров явится весьма неожиданным и неприятным сюрпризом.

***

Люди – удивительно стойкие и жизнеспособные существа. Возможно когда-нибудь вымрут на земле муравьи и исчезнут загадочно тараканы, а человек, мертвой хваткой вцепившись в убиваемую им планету, будет, как и было ему предписано некогда, плодиться и размножаться.

Бесчисленные войны закалили человека, научили его выживать среди хаоса и смерти. Вот и появление летающих хищных монстров – чем не война? А на войне, как на войне, и внезапное нападение превосходящих сил противника вовсе не означает неизбежного поражения и всеобщей гибели. Дайте только прийти в себя, отдышаться, осмотреться – и мы еще покажем!

И люди, те, кто поудачливее, кто не погиб в первые же дни, стали искать и находить способы выживания в новых условиях. Еще пока не борьбы, еще только выживания. Так потерпевшие кораблекрушение сначала ищут, за что бы зацепиться – шлюпка, плотик, просто обломок мачты, – не важно. Это потом они начнут думать, в какую сторону им плыть, и что они будут есть и пить. А пока…

А пока стало ясно, что крыша над головой, да даже просто кроны деревьев в лесу спасают от летающих тварей. Вот если ты в чистом поле, и тебе некуда спрятаться, то – беги, не беги, а спасения тебе не будет. Да и то, появились уже и те, кто выжил даже и в таких условиях. Те, кто не стал убегать, а лег на землю и накрылся чем-нибудь, притворился кочкой, холмиком. И дождался, перетерпел, не поднял слишком рано голову, чтобы посмотреть, а не улетели ли эти.

Но и эти твари, надо отдать им должное, тоже учились. А может быть и не впервые они сталкивались с такой добычей. Во всяком случае, уже замечены были попытки – зачастую удачные, – срывания кровли с ветхих хижин. И тогда те, кто там прятался, становились жертвами этих тварей. Особенно доставалось навесам для скота. Вообще, коровы, лошади, свиньи – те, что покрупнее, это была любимая добыча драконов. Ну, и как прикажете пахать землю? Ладно, сам лег в борозду и притворился ветошью, а лошадь? А без лошади что делать? Ни вспахать, ни проборонить, ни урожай вывести. А кормить ее чем? То есть, если ее даже не съели, жива лошадь – чем ее кормить? Овсом? А где его взять, если его ни вырастить, ни собрать? Сеном? Так его тоже надо – сперва траву накосить, потом соскирдовать, а после и привести на той же лошади. Вот тут-то и окажется, что уже не нужно никакого сена. Не самому же его жевать. Впрочем, скоро, кажется, и до этого дойдет.

Но все это потом, потом, не сразу. А в тот первый день, первый миг – ах, как хорошо запомнился Алефу этот первый миг, когда он и еще двое человек, пришедшие вместе с ним в гости к йами, стояли, выглядывая из пещеры, и глядели, как гибнут их товарищи, провожавшие их в этом пути, как убегают прочь уцелевшие, но сорвавшиеся с привязи лошади.

И те йами, что были в этот миг рядом, тоже смотрели на все это. Им-то что, этим детям подземелий. Их-то не достанут драконы. А вот они…

И, проводив взглядами последнюю тварь, уносящего куда-то одну из их лошадей, они не сговариваясь повернули головы туда, где стоял йами, просивший называть его Бэр – посредник между людьми и своим народом. Они ничего не сказали, они просто посмотрели, но Бэр понял. Он вообще был на редкость толковым йами. Он понял и отрицательно покачал головой. Умному, как он полагал, достаточно.

Но один из тех двух, что были с Алефом, посланник губернатора по имени Али, то ли оказался не достаточно умен, то ли просто еще слишком молод и романтичен. Он согнулся в поясе и, глядя на коротышку снизу вверх, сказал:

– Вы же позволите нам тут остаться? Туда же нельзя! – Он махнул, не разгибаясь рукой в сторону выхода из пещеры. – Там же…

Голос его предательски дрогнул и сорвался. Он не договорил, но, в общем, было понятно. Да и так понятно всем кто тут был и все видел, что снаружи – смерть.

Бэр взглянул на Али и отвернулся. Алефу даже стало жаль его. Это же неприятно, обрекать кого-то на смерть. А Али этот дурак. Не дергался бы, так им и дали бы тут посидеть еще хоть полчасика, пусть бы те твари подальше улетели. А так…

И точно. Бэр, так и не сказав ни слова, ушел к себе, туда, вглубь, в спасительную тьму. Остались стражники, сразу как-то насупившиеся и вспомнившие про свои обязанности. А обязанности их заключались в том, чтобы нога человеческая не переступала священную границу их мира. И они уставили свои копья на пришельцев, кивая головами в сторону выхода.

Общаться со стражниками было бесполезно. Они часовые, а что такое часовой на посту Алеф знал хорошо. Он осторожно выглянул наружу, задирая голову. В небе никого не было, во всяком случае, он никого не видел.

– Пошли, – сказал он своим спутникам.

Там, за кустами, где до этого устроило бивак их сопровождение, лежал на земле хурджин, где ехал небольшой запас пищи. Наверное, дракон утащил ту самую лошадь, что везла его, вот он и упал, когда лошадь оказалась в лапах чудовища. Что ж, по крайней мере, без еды они не остались. Алеф разрезал постромки, связывавшие между собой две половинки хурджина. Одну взвалил на себя, другую подобрал Сэмюэль Робинсон, представитель Совета, просивший называть его просто Сэм.

Помня о том, как запросто драконы расправлялись в этом месте с теми, кто тут был, решили тут не задерживаться. Вдали был лес. Туда и побежали.

Там, под раскидистыми ветвями старых деревьев, остановились, почувствовав себя в безопасности, и перевели дух.

– Что же, нам теперь так и бегать? – Задал Сэм риторический вопрос.

А Али сказал:

– Свиньи! Дети собаки!

– Это ты про кого? – Поинтересовался Алеф.

– Да эти, – Али мотнул головой в сторону пещеры, – гады!

– Так они свиньи? Или все же дети собаки? Это же разные животные.

– Они хуже! – Нашел ответ на этот непростой вопрос Али. – Они живут тут только потому, что мы им это разрешаем. А думают – хозяева! Да мы их выкурим оттуда, из их нор. А сами – туда. Пусть знают.

– Ну, что ж, – не стал спорить Алеф, – хорошее дело. Конечно, попробуйте.

– Надо было отобрать у этих копья и самих выгнать, – продолжал горячиться Али, – а мы убежали. Они теперь думают, что мы испугались.

– А мы не испугались?

– Лично я – нет! – Заявил Али, и лицо у него было при этом ну совсем как у человека, которому и впрямь неведом страх.

– Что это за твари? – Дипломатично перевел разговор Сэм. – Откуда взялись?

– А тут уже были такие, – отозвался Али, – и недавно. Я сам не видал, мне рассказывали. И с ними люди какие-то. Они села наши грабили. Чудовище прилетит, всех распугает, а тут эти – все заберут и уходят.

– И что? – Заинтересовался Сэм.

– Да ничего. Поймали их потом.

– Да? И Чудовище тоже?

– Нет, как его поймаешь? Чудовище куда-то улетело, вот их и взяли.

– Ну? А потом что?

– Ну, что… Что за такое бывает? Судили и убили.

– Всех?

– Всех, конечно.

Алеф с большим интересом слушал этот рассказ.

– Значит, ты считаешь, это то же самое чудовище? – Спросил он.

– Не знаю. То, говорят, одно было. А этих – вон сколько.

– Значит, – с серьезным видом высказался Алеф, – оно слетало к себе, и привело друзей, чтобы они отомстили за тех, кого вы убили.

Шутки шутками, но Алеф-то знал о существовании Караван-Талды и той черной дыры рядом, откуда как раз и пытались постоянно вылететь вот такие монстры. Тем более, что и Принципия ему рассказывала о том, что сама там видела. Так что же случилось? Снабжение магов он наладил, с этим, благодаря поддержке Бенедикта, которого тоже пришлось ввести в курс, проблем не было. И, тем не менее, там что-то произошло. Потому что больше ниоткуда подобные существа появиться просто не могли. И где, кстати, Пафнутий? Он же, насколько знал Алеф, собирался туда? Может, это из-за него? Он, вместо того, чтобы защищать наш мир, чего он, вроде бы хотел, и чем собирался заняться, вдруг напал на магов? Сошел с ума? Окончательно превратился в дракона? И из солидарности с ними…

Бред!

Они перекусили, и стали думать, что делать дальше. Собственно, для Алефа и Сэма вопрос стоял не в том, что делать. Им было ясно, что – пробираться туда, в Подгорное, в фактическую столицу этой провинции, где как в самом селе, так и вокруг него концентрировалось пока население. Расходились, конечно, потихоньку, но как-то никто в горы особо не рвался, всеми правдами и неправдами стараясь задержаться там. Под любым предлогом. Что, конечно, добавляло головной боли и Совету, и самому Алефу. Так что, куда идти было ясно. Вот только – идти прямо сейчас, или переночевать тут, а двигаться с утра?

Как выяснилось, ясно все было в этом плане и Али.

– Пойдем в Сахруджоб? – Спросил он.

По тому, как он это сказал, было ясно, что вопрос для него риторический. А куда же еше? Там губернатор – Бальбек Гасан ас-Сахруни, дедушка Бальбек, самый главный, самый старый, самый мудрый. И если кто и может чего тут решить и сделать, то это он. Кто же еще?

– Нет, – сказал Алеф, – в Подгорное.

Так они разделились, и Алеф никогда больше не встречал этого храброго горского парня и ничего не слышал о нем. Поделили оставшуюся еду на три части, и Али, взяв в один из мешков свою треть, ушел. А Алеф с Сэмом решили-таки заночевать тут, чтобы двинуться утром.

Путь, который они на лошадях проехали за день, да еще с заездом в Сахруджоб, где Али к ним и присоединился, теперь они преодолели за неделю. За это время им не раз пришлось прятаться от пролетавших драконов. Помогла лесистая местность, идти по которой было хоть и трудно, зато безопасно. По дороге к ним присоединились еще трое.

Первый, встреченный ими – бывший актер бродячего театра, бывший пехотинец, а ныне фермер, тоже, похоже, бывший, пас небольшое стадо, когда подвергся атаке сразу пяти драконов. Драконы, на его счастье, предпочли бычков, а он чесанул в лес, да так и бежал, пока не подвернул ногу. Когда Алеф с Сэмом на него наткнулись, он сидел, мучимый жаждой, голодом и смертной тоской. Похоже, парень уже попрощался с жизнью, понимая, что никуда не уйдет. Теперь одному все время приходилось помогать этому несчастному. Сам идти он не мог.

Потом они вышли к селу. В этом пустом пока селе жили три человека. И один из них уходить отказался. Он, всю жизнь нанимавшийся батраком там, у себя, в Эрогении, впервые в жизни стал хозяином.

– Я, – сказал он, – скорее сдохну тут, но землю свою не брошу. Эти твари как прилетели, так и улетят. Ничего, я подожду.

Те же, кто был определен ему в работники, два флотских лейтенанта, оставаться не собирались, и до сих пор не ушли только потому, что совершенно не знали дороги. Оставшийся фермер поделился припасами и пожелал счастливо добраться.

– Спасибо, – сказал Алеф, – ты герой. Желаю тебе и правда дожить до того, как эти твари сгинут. Счастливо тебе.

– Сгинут, сгинут, – сказал остающийся, которого звали Герберт, – я, незадолго до того, как меня забрили, книжку одну читал. Там из-за моря приплыли тоже какие-то жуткие монстры и стали всех жрать. И поделать с ними никто ничего не мог, и тоже казалось, что все, кранты. А потом они взяли, да передохли. Заразились от людей какой-то болезнью, которая нам-то пустяк, а их, вишь, сгубила. Я так думаю, это Единый наказывает нас. Ну, так это он же любя. А раз так, то пропасть-то не даст. Кто не верит, кто отчается, кто руки опустит, как эти вот двое, – он кивнул на своих несостоявшихся помощников, – те, может, и пропадут. А я, например, точно выживу.

Так это или нет, Алеф тоже никогда не узнал.

***

Резкий гнусавый звук горна заставил Алефа буквально скатиться с кровати. Скатиться и начать лихорадочно натягивать на себя разбросанную по всей комнате одежду.

Сигнал означал отмену тревоги. «Воздушной тревоги», как назвали появление в воздухе очередной оравы этих летающих хищников. За небом теперь наблюдали неотрывно, и стоило на горизонте появиться многочисленным точкам, как горнисты подавали сигнал. И все сразу прятались. Прятались туда, куда можно, в те дома, что были рядом, и никто не возражал, все понимали, что в другой раз самому придется вот так же потревожить чей-то покой.

Сейчас получилось так, что Алеф зашел в дом, где квартировал полковник Вильям Брун с супругой. Полковник, отправляясь с экспедиционным корпусом в Амиран, не рискнул оставить молодую жену дома, одну и без присмотра. Должно быть, он уже успел достаточно хорошо узнать свою излишне общительную молодую вторую половину. Зато теперь он стал объектом жуткой зависти со стороны своих коллег, обреченных на вынужденное воздержание, а его жена, напротив, стала тем центром притяжения, каким, похоже, мечтала стать всю жизнь. Но, будучи всего лишь слабой женщиной, она не всегда могла противостоять могучему напору стихий.

Алеф давно положил на нее глаз, и она всегда при встрече улыбалась ему. Улыбалась ласково и чуть-чуть беспомощно, всем видом давая понять, что готова сдаться, если вдруг ему взбредет в голову сделать с ней что-нибудь нехорошее. Сейчас он пришел в дом полковника по делу. И – такая досада! – не застал его дома. Хозяйка же была так любезна, что предложила ему подождать Вилли, а пока выпить с ней по чашечке чая. К тому времени, когда прозвучал сигнал тревоги, он выпил уже три, и сидел рядом с хозяйкой, иногда касаясь губами нежной кожи ее плеча и вдыхая аромат ее густых, чисто вымытых волос. Сигнал означал, что если в течение минуты-другой сам господин Брун не заявится, то, как минимум полчаса еще его точно не будет. И Алеф оторвался от плеча Женни – так звали госпожу Брун, и впился в ее мягкие, податливые губы.

Прошло уже три дня с тех пор, как Алеф со своими попутчиками пришли в расположение – чего? Не совсем понятно, так как армией это скопище перестало быть уже давно, но командиры, заседавшие в Совете, упорно называли село Подгорное расположением. Не уточняя, правда, чего именно.

И с тех пор, как он прибыл в расположение, заседание Совета не собиралось ни разу. Каждый из членов Совета все это время был ужасно занят, правда, непонятно чем. Однако что-то все-таки делалось. Так, например, была организована служба наблюдения, оповещавшая о появлении противника. Отдавались и тут же отменялись какие-то распоряжения. Зачем-то проводили построения, пересчитывая тех, кто был в строю. И это несмотря на то, что все, уже отбывшие по местам прохождения дальнейшей службы – так Совет именовал организуемые фермерские хозяйства, – все они были учтены и записаны в толстые книги.

В тот день, когда прилетели первые драконы, ждали обоз с продовольствием и сельхозинвентарем. Ждали напрасно, обоза не было, и ясно уже было, что и не будет. Очевидно, встреча обоза с крылатыми тварями произошла где-то по дороге. А теперь и следующих обозов ждать не приходилось. А ведь их должны были обеспечить зимней одеждой.

За эти три дня Алеф успел встретиться и переговорить со многими членами Совета – так, с глазу на глаз. Так что он был в курсе как положения вещей, так и настроений среди личного состава. Сейчас все лихорадочно обдумывали способы борьбы с новой напастью. Сегодня, наконец, Совет должен был собраться. Все начальники – члены Совета, – очень боялись бунта, бессмысленного, но беспощадного. Чтобы его избежать следовало выйти к народу с какой-то идеей. Хоть с какой. Чтобы как-то занять умы, сердца и души рядового и офицерского состава чем-то конструктивным, пока состав этот не занялся ими самими. За неимением ничего другого.

Под свои заседания Совет облюбовал очень удобное для этих целей здание местного храма. Священника в расположении все равно не было, так что никто, кроме, может быть, самого Единого, обижен не был. В экспедиционном корпусе, конечно, служители культа были, и в достаточных количествах – куда ж без них? Но, когда Бенедикт принял сдачу войска, он был так рад бескровному концу войны, что на радостях повелел всех священнослужителей, обретавшихся при эрогенском войске, считать некомбатантами, и отпустить восвояси. Взамен им сюда обещали прислать амиранских священников. Но пока что их не было, а теперь, очевидно, уже и не будет. Придется подыхать так, без отпущения накопившихся грехов и покаяния.

Алеф членом Совета не был, но в заседаниях участие принимал. Голос у него был, естественно, совещательный, но к тому, что он советовал, прислушивались. И, между прочим, не только потому, что он был официальным представителем верховной власти.

Вот и сейчас он сидел не за общим столом, а в стороне, на лавочке, вольно развалясь и положив ногу на ногу, а спиной подпирая каменную стену.

Дисциплина в эрогенской армии была хорошей, не хуже, чем у каких-нибудь арбокорцев, так что никого не ждали, ерзая на скамейках и точа лясы. Слово попросил майор Пуссикэт, молодой амбициозный командир роты Королевских егерей, сейчас поставленный на организацию банно-прачечного дела. Необходимость заниматься сколь безусловно необходимым, столь и далеким от подвигов занятием, угнетала бравого майора, и он постоянно пытался как-то проявить себя и напомнить о былых заслугах и своем немалом потенциале.

– Господа, – начал он, встав из-за стола, – хочу предложить вам послушать одного из моих подчиненных.

– Истопника или портомоя? – Вальяжно поинтересовался один из присутствующих.

– Никак нет, из моих егерей. Он придумал хороший способ борьбы с этими…

Он запнулся.

– Драконами, – подсказал ему из своего угла Алеф.

Это слово никак не желало приживаться среди контингента. Было в нем что-то несерьезное, сказочно-детское, а эти твари были более, чем реальны. Реальны, грубы, зримы и чертовски опасны. А главное, неуязвимы.

– Да, вот именно, – согласился майор, – с ними, тварями.

– И что же там такое опять? – Председательствующий, генерал Бильд, в свое время принявший командование у графа Гранта Элиаса после его добровольной отставки, нахмурился.

За эти дни – те, что прошли после первого визита драконов, командование наслушалось бредовых предложений. Фантазия, подстегнутая страхом, работала. И чего-чего только не предлагали – и плести огромные сети, и подбрасывать отравленную приманку, и атаковать конным строем…

На поверку оказывалось, что сети плести не из чего и некому, да и как такую сеть набросишь? Отраву делать – опять же, из чего прикажете? А просто протухшим мясом драконы брезгуют. Зачем им, когда вокруг так много свежего?

– Я предлагаю, – продолжил майор, не смутившись, – выслушать самого… этого, который предлагает. Он ждет за дверями. Разрешите позвать?

– А кто таков вообще? – Задал кто-то глупый вопрос. Как будто личность изобретателя хоть что-то значила.

– Капрал Халли Вер. Ветеран, награжден медалями «За храбрость» и «за отчаянную храбрость».

Разрешение было получено, и майор пригласил бравого и изобретательного капрала внутрь. Капрал вошел строевым шагом, держа пальцы правой руки у шляпы. В другой его руке была какая-то палка.

– Докладывайте, капрал, – разрешил председатель.

– Так точно! – Рявкнул капрал. – Есть докладывать! – И дальше, уже спокойнее:

– Вот, – он вытянул руку с зажатой в кулаке палкой, размером примерно в локоть, – вот…

Все внимательно посмотрели.

– И что?

– Видите, у нее концы заострены? Представьте, что на вас нападает эта зверюга. – Капрал воодушевился, глаза его заблестели и голос окреп. – Вы остались с ней один на один. Она разевает пасть, чтобы… ну, чтобы откусить вам, положим, голову. А вы в эту вот разинутую пасть засовываете эту вот палку. Вертикально. И – все!

В голосе капрала было торжество победителя.

– Что – все? – Не понял кто-то из слушателей.

– Как – что? – В свою очередь не понял капрал. – Зверюга не может сомкнуть пасть. Она безопасна и беззащитна.

– Вот, господа! – Удовлетворенно прокомментировал майор Пуссикэт. Ему-то эта затея точно была понятна и понравилась.

– Хм-м… – задумчиво протянул генерал Бильд, – сами придумали, капрал?

– Никак нет, – не стал брать на себя лишнего докладчик, – у меня брат в колониях, на острове Буколали. Вот как-то рассказывал, как там на крокодилов охотятся. А крокодилы – это такие же ящерицы, только без крыльев. Вот туземцы там так и делают.

За столом зашумели, обмениваясь мнениями. Мнения были разные, зачастую диаметрально противоположные. Председатель, однако молчал. Молчал, ожидая решения своей судьбы и капрал. Наконец генерал Бильд, которому этот гвалт наскучил, хлопнул ладонью по крышке стола и произнес.

– Тише, господа! – И повернулся в ту сторону, где скромно сидел Алеф. – А что скажет господин Йот?

Алеф встал, дружелюбно улыбнулся и кивнул капралу, и сказал:

– Идея интересная. Есть, правда, несколько замечаний. Просто так вышло, что я видел и крокодилов, и драконов. Причем и тех, и других вблизи и в действии, так сказать. Палка, кстати, подходящего размера. У вас, капрал, хороший глазомер. Но, дело в том, что крокодилы несколько отличаются от драконов. И те, и другие когда нападают движутся очень быстро. Успеть среагировать трудно. Хотя хорошему фехтовальщику и возможно – в случае с крокодилами. Вот с драконами… У них гораздо более длинная и гибкая шея, а значит и большая свобода и амплитуда движений. Боюсь, что и чемпиону тут не справиться, разве что это будет сытый и сонный дракон, желающий не столько съесть, сколько попугать и позабавиться. И тогда, когда он перед вами разинет пасть, демонстрируя свои намерения, тогда – да! Тогда можно вполне взять и засунуть ему эту палку. Может получиться. Пока же мы все видели, как они нападают слету. В таком положении… не знаю, не знаю, господа.

Он помолчал, грустно кивая головой.

– Но я бы вот что сделал, – продолжил он с таким видом, будто в голову вдруг влетела спасительная идея, – я бы не стал отмахиваться от этого предложения. Пусть это будет оружием последнего шанса. Может быть, это кому-то и впрямь спасет жизнь, как знать? Поручить капралу возглавить массовое производство таких палок, приказом обязать всех иметь такую всегда с собой, объяснив предварительно для чего это нужно и как ею пользоваться. Возможно, провести несколько показательных тренировок. Как-то так, господа.

И сел.

Идея всем понравилась. Она была проста и одновременно давала как занятость, так и иллюзию надежды. Правильно, пусть обзаводятся палками, пусть тренируются, что, конечно, все равно не исключает необходимости прятаться во время «воздушной тревоги».

Когда шум улегся, и удалился бравый капрал в сопровождении не менее бравого майора, которому было поручено проследить, помочь и обеспечить, слово взял генерал, чье имя алеф забыл. Они как-то почти и не общались. То ли повода не возникало, то ли желания. Уж очень как-то неприязненно смотрел этот генерал на Алефа, когда тому случалось ловить на себе его взгляды.

Вот и сейчас вид у генерала был хмур. Он сказал, не глядя при этом на того, о ком шла речь, а глядя почему-то на генерала Бильда:

– Я хотел бы задать вопрос господину представителю Ставки. Я хотел бы узнать, что думает Ставка по поводу происходящего, и какие шаги собирается предпринять.

Вопрос был явно провокационный. И судя по тому, какое напряженное молчание воцарилось, когда генерал сел, понимал это не только Алеф.

Он нехотя поднялся.

– Господа, – начал он, стараясь быть убедительным, – все это началось десять дней назад. Путь от Миранды досюда, если это курьер, и ничто не мешает ему в дороге, примерно столько времени и занимает. При этом я не думаю, что драконы в Миранде появились в тот же день, что и здесь. Я примерно представляю себе тот путь, что им нужно проделать дотуда. Возможно, они появились там дня два назад, вряд ли раньше. Узнать же от нас его величество не мог, поскольку уважаемый Совет решил не посылать туда людей, резонно опасаясь за их жизнь. Так что, смотрите сами – если пару дней назад руководство столкнулось с теми же явлениями, то в лучшем случае сегодня они задумаются о том, что творится тут. И – что? Можно, конечно, послать армию, но что она сможет? Как кто-то уже предлагал, в конном строю атаковать драконов? То-то у драконов будет праздник. Просто послать гонца, чтобы передать нам пожелание не падать духом и держаться? Так еще вопрос – доедет ли этот посол доброй воли. А если и доберется, то сколько времени ему на это понадобится. Вряд ли он сможет проделать весь путь по дороге и на лошади. Так что, я думаю, надо на какое-то время забыть о существовании центральной власти. Надо надеяться на себя, господа. Опираться на собственные силы, искать резервы и придумывать нетривиальные ходы. Вот вроде как этот капрал со своей палкой. Пусть будет больше идей. Из сотни – хоть одна хорошая да найдется. Вот, кстати, – он посмотрел в пол, как бы в раздумье, потом вскинул глаза на председателя, – господин Бильд, скажите пожалуйста, в составе контингента имеются маги?

– Что?!. – Растерянно выпучил глаза генерал. – Маги?

– Ну да, – доброжелательно улыбнулся Алеф, – маги. А что такого? Насколько я знаю, присутствие боевых магов в свое время зафиксировано в боевых частях эрогенской армии. Говорят даже, что битву при Бранье выиграли именно маги, сумевшие поднять пыльную бурю, в которой захлебнулась атака конницы АльКатрасского княжества.

– Ну, было, да… – горько усмехнулся старый генерал, – были и маги, точно.

И Алеф заметил, как все присутствующие пригорюнились.

– Были, пока наш молодой король, да приберет Единый душу его, не затеял свои широкомасштабные реформы. Сколько и правил-то – всего ничего, – а дел наделал!..

Бильд вздохнул.

– Да, в общем, нету у нас магов.

– Может, кто-то все же есть, из числа мобилизованных? – Не отставал Алеф. – Может, если объявить…

– Можно, конечно. Зачем только? Или вы думаете с этими тварями можно магией что-нибудь сделать?

– Я не маг, я не знаю. А вот с магом я бы на эту тему поговорил. На всякий случай.

Тут снова вылез тот генерал, чьего имени Алеф не помнил, тот, что спрашивал про Ставку.

– Я прошу прощения, я не закончил, – начал он все так же угрюмо глядя в сторону, – мною был задан вопрос, и из полученного ответа ясно, что власти в Амиране нет до нас никакого дела. Нам было предложено считать, что и власти самой нет, а потому выпутываться самим. В таком случае возникает вопрос, если нет власти, то, что делает тут ее полномочный представитель. И чего, собственно, он тут представляет. Самого себя? А кто он такой? И вообще, если Амиран устранился от помощи, то не логично ли и нам устраниться от Амирана и считать присягу, которую мы ему дали недействительной?