Читать книгу Стук топора по вишневому саду - Сергей Карамов - Страница 1
ОглавлениеСТУК ТОПОРА ПО ВИШНЕВОМУ САДУ.
Роман.
КАРАМОВ С. К.
«Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву».
Чехов А.П. «Вишневый сад».
«Да, жизнь в этом доме кончилась… больше уже не будет…».
Чехов А.П. «Вишневый сад».
Глава 1
Я не оловянный солдатик!
Никита Золотицкий, режиссер и художественный руководитель Театра юмора, средних лет господин, широкоплечий, худощавый, с короткой стрижкой, блондин с голубыми глазами, сидел со скучающим видом на очередной репетиции спектакля «Вишневый сад».
Золотицкий очень любил свою профессию и театр, постоянно думал о театре, как на работе, так и дома. Он производил впечатление человека, наделенного незаурядным умом, постоянно анализировавший все свои поступки и действия окружающих. Хотя он не имел медицинского образования, Золотицкий знал и любил психоанализ, часто в одиночестве думая о своем жизненном пути и карьере. Чрезвычайно умный и гордый, ершистый и резковатый Золотицкий старался всегда честно и открыто высказывать свое мнение, если даже оно шло вразрез с мнениями сильных мира сего, в частности, с мнениями чиновников из Министерства культуры, курировавшими его театр; вдобавок он пытался отстаивать свое мнение до победного конца. Однако тем не менее в рациональности и рассудительности ему тоже нельзя было отказать – Золотицкий никогда не совершал опрометчивых поступков, тщательно обдумывая все слова и действия. Каждый день он вставал с лучезарной широкой улыбкой, желая совершить сегодня что-то хорошее на общее благо. Он был честолюбивым, как все талантливые и одаренные люди, которые хотят признания и известности.
Репетиции спектаклей в театре казались Золотицкому лишними. Ну, зачем проводить репетиции спектаклю, как размышлял он, если все уже сыграно давным- давно, десятки лет назад, если все известно, как и что сказать и когда? Он хотел ставить новые спектакли, хотел ставить современные пьесы, часто полемизируя с разными режиссерами, чиновниками из Министерства культуры, но пока это не удавалось – слишком много было противников новизны в театре, слишком много было приверженцев старого, еще советского репертуарного театра, когда долгие годы ставили в театрах одни и те же спектакли. Чиновники боялись новизны, новых современных тем в пьесах, поэтому советовали Золотицкому успокоиться и работать на старом отработанном материале.
К тому же Золотицкий считал, что пьеса «Вишневый сад» это драма, а не комедия, как написал Антон Чехов. Поэтому он часто спорил со своими актерами, которые пытались и не раз внести какое-то оживление в действие.
Золотицкого несколько раз приглашали за рубеж, награждали дважды, чему он был очень рад. Однако его жена Анфиса советовала лучше не связываться с заграницей, мотивируя это тем обстоятельством, что сейчас не время ездить за границу, когда все
агрессивно настроены друг против друга, когда говорят, что якобы везде враги.
–3-
Золотицкий спорил с Анфисой, говоря иронично:
–Анфис, понимаешь, ну, если везде враги, значит, у кого-то паранойя!
Анфиса, миловидная дама лет тридцати пяти, шатенка с голубыми глазами, казалась мужу немного наивной, простодушной, слишком верящей убеждениям телепропагандистов.
–Ну, если говорят, значит, так и есть,– кротко возражала Анфиса.
Ершистый Золотицкий ранее поставил в своем театре комедию «Лисистрата» древнегреческого комедиографа Аристофана. Это случилось полгода назад после бурного спора с Аристарховым, чиновником из Министерства культуры, когда чиновник в очередной раз пытался убедить Золотицкого ставить старые проверенные пьесы.
–Хорошо! Тогда поставлю в своем театра пьесу Аристофана, назвав это премьерой!– рассмеялся Золотицкий, говоря с чиновником.
Аристархов ничего не ответил Золотицкому, лишь пожав плечами. Однако на премьеру древнегреческой комедии «Лисистрата» он пришел. И удивленно смотрел, как на сцене ходят три абсолютно голые актрисы, за которыми бегают три актера; актеры в отличие от актрис были с обнаженными торсами, но в шортах, а спереди шортов виднелись прикрепленные кожаные фаллосы. Посидев минут пять, Аристархов
недовольно воскликнул:
–Что за пошлятина!
И ушел, не попрощавшись.
К Золотицкому подбежала его секретарша Нина, молодая девушка, брюнетка, сильно накрашенная, в синих джинсах и красном свитере.
–Ой, Никита Сергеевич, вам звонит опять этот чиновник!– сообщила она.
Золотицкий нахмурился:
–Аристархов звонит?
–Он самый. Он спрашивает по поводу явки на собрание.
Золотицкий помолчал минуту, потом нехотя ответил:
–Скажи, что я на репетиции. Очень занят.
Нина сказала со скрытой досадой:
–Он уже трижды звонил. Надоел! Я говорю, режиссер на репетиции, а он твердит одно и то же: позови!
Золотицкий нехотя встал, пошел в свой кабинет.
–Да, слушаю…– произнес небрежно он, беря телефонную трубку.
–Слушаете, да? Я уже трижды звонил!– услышал Золотицкий в трубке бас чиновника:.
– Вы помните о собрании?
–Как же. Помню.
–Всем надо завтра явиться в час дня! Это собрание очень важное. Для поддержки правящей партии!– сказал приказным тоном Аристархов.
Золотицкий промолчал, закусывая нижнюю губу от злости. Он не хотел ругаться с наглым и важным чиновником из Министерства культуры.
–Никита Сергеевич, что же вы молчите?– поинтересовался Аристархов.
–Я слушаю вас.
–Слушаете? Я напоминаю, чтобы вы пришли на собрание!
Золотицкий помолчал минуту, потом решил отказаться:
–Извините. Я занят репетициями.
–Напрасно, Никита Сергеевич! Советую одуматься. Явка обязательна!
–А если я не поддерживаю эту партию?– задал вопрос Золотицкий.
Слова Золотицкого вызвали бурную реакцию чиновника: он повысил голос, негодуя и настаивая, чтобы Золотицкий явился на собрание:
–Никита Сергеевич, подумайте! Не хотите прийти? А потом будете просить финансовую
–4-
поддержку вашему театру?
Золотицкий насупился:
–Только не надо меня шантажировать!
–Я никого не шантажирую! Явка обязательная!
Золотицкий слегка усмехнулся:
–Хорошо, постараюсь. Оловянный солдатик Золотицкий постарается прийти.
–Что за глупости? В общем, жду.– С этими словами Аристархов повесил трубку.
Нина стояла рядом с Золотицким, часто вздыхая.
–Напрасно, Никита Сергеевич… Напрасно вы так резко говорили,– упрекнула она режиссера.
–Вовсе не резко,– парировал Золотицкий.– Я просто высказал свое мнение по поводу партии. Я не оловянный солдатик, чтобы мною командовали на плацу. И я очень занят.
Вечером усталый и задумчивый Золотицкий пришел домой. Анфиса сразу заметила, что муж чем-то удручен, поэтому после того, как он поужинал, задала вопрос:
–Что случилось, Никита?
Золотицкий не ответил, сидел за столом, уставившись в одну точку. Потом он поднялся, прошелся по кухне, говоря неторопливо и тщательно обдумывая каждое слово:
–Понимаешь, Анфис… Вроде стараюсь, работаю, но очень трудно делать вид, что ничего не происходит. Что вроде наша обычная жизнь… – Он остановился, сокрушенно вздохнул:
–Сверху постоянно какие-то приказы. То приди на собрание, то подпиши какую-то бумагу, какое-то воззвание, то одобри, что не хочешь одобрять…
–Поясни.
Золотицкий пристально посмотрел на Анфису, удивленно спросил:
–Неужели непонятно? Как жить, когда пространство свободы постоянно сокращается?
Анфиса пожала плечами:
–Ты еще спроси, как классик: быть или не быть.
–Не поняла?… Как сохранить самого себя, не став оловянным солдатиком.
Анфиса уверенно произнесла:
–Просто работать, приносить пользу. Я тоже не хочу быть оловянным солдатиком.
–Это хорошо, что не хочешь… Да, постоянно надо останавливать себя, чтобы сказать откровенно: да плевал я на это или то! Самоцензура угнетает.
Анфиса сразу согласилась:
–Да… Ты знаком с аутотренингом, успокойся.
–Иногда он не помогает…– Золотицкий помолчал, потом припомнил:
–У писателя Мамина-Сибиряка есть хорошая сказка о Серой Шейке.
–При чем…
Золотцкий задумчиво произнес:
–Послушай… Серая уточка, которая не смогла осенью улететь в теплую страну и теперь плавает в полынье, которая все сужается. Трудно выжить в этой замерзающей полынье!
–Неплохой образ для пояснения ситуации. Но ты режиссер, твори, радуйся театральной жизни.
Золотицкий быстро согласился:
–Да, я режиссер, а не политик или чиновник… Да, мне нравится театр, в котором работаю. Но жизнь сейчас в социуме становится намного противнее, чем ранее.
Он помолчал минуту, потом добавил, слегка вздыхая:
–Слышится стук топора по вишневом саду…
Анфиса удивилась:
–Ну и метафоры у тебя!
–Понравилось?
Анфиса слегка улыбнулась:
–Да… Кажется, тебя приглашали в Америку на постановку там «Вишневого сада»?
–5-
–Скоро поеду… Хотя ты советовала не ехать.
–Поедешь, забудешь все. С головой уйдешь в творчество. Вместе поедем.
Золотицкий мечтательно произнес:
–Я режиссер, мечтаю ставить пьесы… Знаешь, иногда я мечтаю оказаться в прошлом. Поставить пьесу «Вишневый сад» в театре в присутствии Антона Чехова!
Анфиса присвистнула от удивления:
–Да ну? Мечтаешь оказаться в прошлом?
–В последнее время очень часто. И с тобой.
Золотицкий обнял жену, поцеловал. Вечер прошел вполне спокойно. А следующий день…
Глава 2.
Сплошные неприятности.
А следующий день оказался очень тревожным. Как всегда, Золотицкий зашел в свой кабинет в десять часов утра. Увидев его, Нина не удержалась от комментария:
–Никита Сергеевич, глядя на вас, даже часы не нужно проверять.
Золотицкий милостиво улыбнулся:
–Хочешь сказать, что я пунктуален.
–Да. Как всегда, приходите ровно в десять часов.
Золотицкий вошел в кабинет, включил компьютер.
Нина пошла следом за ним, докладывая:
–Никита Сергеевич, вам уже дважды звонил…
–Неужели этот противный Аристархов?– предположил Золотицкий.
–Он самый.
–И что опять хотел?
Нина пожала плечами:
–Того не знаю. Но звонить будет.
Нина вышла из кабинета. Несколько минут Золотицкий просидел в задумчивости.
«Да, господин Золотицкий, постоянно вы оказываетесь в пучине неотвратимых тревожащих мыслей и страшных снов!– подумал с горечью Золотицкий.– Ну, что делать, если приходится жить в период новых заморозков? К сожалению, у нас только два времени года: оттепель и заморозки, увы… К сожалению, времена не выбирают, как и страну, в которой тебя родили… Перестань думать о плохом… Страшные сны, прочь от меня! Сосредоточься исключительно на работе!».
Осторожный стук в дверь вернул его в бодрое, рабочее состояние.
–Да…– Золотицкий привстал, потом вновь сел в кресло.
В кабинет вошел актер его театра Борис Вильштейн, лет сорока, светловолосый, коренастый, в очках, чем-то взволнованный. Вильштейн работал в Театре юмора уже десять лет. Он вырос в актерской семье, оба родители тоже были актерами. Вильштейн, робкий и нерешительный в жизни, но талантливый и уверенный в актерской игре, был очень симпатичен Золотицкому. Они дружили, ходили друг к другу в гости, не раз ездили в отпуск вместе с семьями.
Поздоровавшись, Вильштейн сел на стул напротив Золотицкого.
–Что-то случилось, Борис?– поинтересовался Золотицкий.
Вильштейн закурил сигарету, говоря удрученно:
–Случилось… И многое.
–Поясни.
Вильштейн минуту помолчал, потом робко ответил:
–Ты знаешь, я иногда что-то пишу в соцсетях… Ну, понимаю, что все сейчас проверяют, опасно писать, о чем думаешь… Не удержался, поставил один лайк в сети.
–6-
–И что?
–А то!…– Вильштейн перестал курить, сжал пальцы рук в кулаки.– Вчера вечером ко мне заявляются люди в черных масках, хамят, забирают мой компьютер.
–За один лайк? И по поводу чего он был?
–Да забыл уже… Мне грозят судом! И еще одна гадость. Хотят арестовать сына.
Золотицкий опешил:
–А его за что?
Вильштейн протяжно вздохнул:
–Витя написал пост по поводу спецоперации.
Минута прошла в гробовом молчании. Вильштейн сидел, уткнувшись в одну точку на полу, с выражением беспомощного страха на бледном лице.
Золотицкий постучал пальцами по столу.
–Да, все тревожно…– подытожил он. – Даже робкий Вильштейн решил уехать.
–Робким был раньше. А сейчас надо быть решительным!– твердо произнес Вильштейн.
–Да, могут тебя записать в иноагенты. Я уже давно ничего не пишу в соцсетях. И тебе советую!
Вильштейн подхватил:
–Раньше я тоже ничего не писал. Боялся. А сейчас черт попутал…
Золотицкий криво усмехнулся:
– Раньше говорили о врагах народа, а сейчас появились иноагенты… Да-с, метаморфозы нашего бытия… Здравствуй, капиталистический 37 год!.. И что ты намереваешься делать?
–Уеду. Да, я уеду!– Вильштейн подскочил, повторяя одни и те же слова, но все громче и громче, переходя потом на истерический вопль:
–Уеду! Уеду!! Уеду!!
Пришлось Золотицкому встать, похлопать по плечу друга, успокаивая.
–Хватит кричать… Сядь и остынь…– произнес добродушно Золотицкий. – Я тебя не узнаю… Куда делась твоя робость?
Вильштейн сел на стул, прикрывая глаза.
–И куда хочешь уехать?
Вильштейн открыл глаза, взглянул на Золотицкого растерянно.
–Надо уехать… С сыном. Пока на свободе…– сказал он еле слышно.– Уже решил уехать
в Израиль. Один русскоязычный театр в Тель- Авиве давно приглашал меня играть в «Беге» по Булгакову.
Золотицкий скептически произнес:
–Там тебе не будет лучше.
–Нет, будет.
–Неужели?
Вильштейн уверенно сказал:
–Будет! Там не сажают за лайки! Мне надоела полицейщина! Мне все надоело!
Золотицкий печально протянул:
–Значит, «Бег» по Булгакову… Но сначала бег из Москвы.
–У тебя в ходе нашего разговора появляются аллегории.
–Что поделать, мы люди творческие… Бег… Там, кажется, в пьесе четыре действия и восемь снов.
–Правильно.
–А сон есть драматургическая условность, представляющая что-то нереальное… То есть все, как страшный сон русской интеллигенции.
Вильштейн расплылся в улыбке:
–Как ты все образно описал! Творческая интеллигенция не могла найти консенсус… Не могла поступиться своими нравственными принципами.
–7-
Золотицкий восторженно улыбнулся:
–Это ты, кажется, говоришь и о себе.
–Правильно!
Золотицкий протянул другу лист бумаги, говоря:
–Ну, пиши заявление по собственному.
Вильштейн кивнул, начал писать. Раздался телефонный звонок.
Золотицкий занервничал:
–Только бы не этот противный Аристархов…
Опасения Золотицкого подтвердились: в телефонной трубку он услышал бас Аристархова:
–Приветствую, Никита Сергеевич!
Золотицкий поздоровался, взял подписанное заявление у Вильштейна. А любопытный Вильштейн не уходил, прислушиваясь к разговору.
–Никита Сергеевич, вы не пришли на собрание,– то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес Аристархов.
Золотицкий от злобы закусил нижнюю губу, мысленно настраивая себя на спокойствие и хладнокровие, желая в этот миг, чтобы противный и надоевший ему чиновник побыстрее повесил трубку.
–Не пришел…– коротко ответил Золотицкий.
–Я же вам напоминал!
–Извините, был на репетиции. Я обещал прийти, но не смог.
–Очень плохо!.. Ладно… – Аристархов помолчал минуту, потом продолжил:
–Да, вам надо будет подписать одно заявление. Уж не отказывайте в этом.
Золотицкий раздраженно сказал:
–Слушайте, то собрание, то заявление, то еще что-то! Я работаю в театре или в каком-то военном штабе, где только слышатся приказы?
–Напрасно вы так… Не сердитесь! Заявление только подпишете и все.
Золотицкий беспокойно спросил:
–И о чем заявление?
–Так, заявление театральных деятелей по поводу одобрения проводимого курса… И еще завтра в двенадцать часов дня состоится митинг, на который обязаны явиться все наши театральные деятели. Как куратор вашего театра, сообщаю.
–Хорошо, постараюсь.– Голос Золотицкого зазвучал однотонно, бесстрастно.
–То, что постараетесь, неплохо, но было бы лучше, если б ответили: обязательно приду!
–Извините, но я бываю очень занят на работе!
–Это понятно… Но мы находимся в социуме, а не в космосе. Как говорил раньше товарищ Ленин, нельзя находиться в обществе и быть свободным от общества.
Золотицкий снисходительно усмехнулся:
–Знаете, эта мумия Ленин не мой товарищ. И он мне не авторитет.
На том конце провода замолчали.
Вильштейн хихикнул, неслышно хлопая в ладоши.
–Что ж, плохо, что Ленин вам не указ…– услышал Золотицкий ответ чиновника. – До свидания. Но советую все-таки прийти. Чтобы не было потом неприятностей.
Аристархов дал отбой.
–Он мне еще и угрожает…– процедил сквозь зубы Золотцкий.
–И чем же?
Золотицкий пожал плечами:
–Упоминал о финансовой поддержке театра. Может прислать новую налоговую проверку.
Вильштейн встал, напоследок сказал:
–Советую тебе тоже уезжать.
–А что я буду делать за рубежом?
–8-
Вильштейн быстро ответил:
–Будешь так же работать режиссером.
Золотицкий с жаром возразил:
–Нет! Моя родина тут!
–Тут ты мучаешься…
Золотицкий махнул рукой:
–Когда мучаюсь, когда радуюсь… Ты не очень спешишь?
–А что?
Золотицкий порылся в ящике письменного стола, вытаскивая исписанный лист бумаги.
–Послушай… Написал забавный монолог на злобу дня. Может, вставлю в какую-нибудь пьесу.
Он встал, прошелся по кабинету, начав читать:
–Скажи, нам теперь надо забыть название романа Льва Толстого? Какого романа? Роман «Война и мир» Толстого.
Золотицкий сделал паузу, а Вильштейн хихикнул.
–Ой, нельзя говорить!– Золотицкий, подражая актерам, театрально поднял обе руки, закатывая глаза.– И как теперь… Ой, даже не знаю… О многом говорить нельзя.– Он испуганно оглянулся, вздрагивая.– Ой, даже страшно стало! И о войне нельзя говорить… Ой, ой, о мире тоже нельзя говорить!
Вильштейн снова хихикнул, хлопая в ладоши.
–Ой, как страшно стало жить! Обо всем нельзя говорить. Почему? Можно хвалить наших чиновников. Да, это можно, но не хочется. Помнишь, как Оруэлл писал? Что мир это война, а война это мир? Вот-вот… Только не надо об этом говорить. Помню, когда была война в Афганистане. Нет, нельзя! Ой, говорили о контртеррористической операции. Верно. Лучше говорить: операция Ы. Почему ж Ы? При чем тут название старой комедии? Да потому, что наша жизнь похожа на комедию. На комедию или трагикомедию? Ой, как страшно стало жить!
Золотицкий захохотал, пряча листок бумаги в ящик стола. Вильштейн захохотал тоже, похвалив своего друга:
–Слушай, а у тебя есть способности к сочинительству! Молодец! Почти, как Оруэлл!
Золотицкий засмущался:
–Ну, ты скажешь…
–Пиши! Молодец! И в какую пьесу вставишь этот монолог? Надеюсь, не в «Вишневый сад»?
Золотицкий отрицательно качнул головой:
–Не туда.
Глава 3
Маски-шоу в театре.
На следующий день Золотицкий, как обычно, зашел в свой кабинет ровно в десять часов утра. Нина сообщила ему, что опять звонил Аристархов. Золотицкий ничего не ответил, лишь только кивнул секретарше.
Посидев примерно часа два на репетиции, Золотицкий вернулся в свой кабинет. Он решил не ходить на собрание. Он даже не хотел сегодня брать телефонную трубку,
чтобы не говорить с противным ему чиновником.
Ровно в час дня обезумевшая от страха Нина вбежала в кабинет, вопя:
–Никита Сергеевич! В театр ворвались люди с автоматами!
–Вызвать полицию!– произнес приказным тоном Золотицкий, вскакивая.
–А она тут не поможет…– пробормотала Нина.
Выйдя из своего кабинета, Золотицкий увидел людей в камуфляже и черных
–9-
масках с автоматами, которые кричали: «Всем лечь на пол! Лежать и молчать!». Увидев это, Золотицкий застыл от неожиданности. Нина стояла рядом с трясущимися руками.
Через минуты три к Золотицкому подбежали трое в черных масках.
Высокий в черной маске, заметив Золотицкого, представился:
–Капитан Козлов! Это экстренная проверка вашего театра! Показать все документы, все компьютеры.
Золотицкий презрительно усмехнулся:
–Простите, капитан каких козлов?
Козлов нецензурно выругался, потом схватил Золотицкого за рукав, говоря очень грубо:
–Слушай, умник! Интеллигентик! Ты для меня дерьмо! Проверка твоего поганого театра!
Нина модяще воскликнула:
–Отпустите его! Не бейте!
Козлов немного смягчился и отпустил Золотицкого.
Войдя в кабинет Золотицкого, двое в черных масках открыли шкаф, побросав на пол
все папки с документами, включили компьютер.
–Чем обязан? Почему устроили маски – шоу?– тревожно спросил Золотицкий.
–Проверка. Растраты. Налоги. Все проверим,– отрывисто произнес Козлов, не смотря на помрачневшего Золотицкого.
–Какие растраты?– удивился Золотицкий. – Не было никаких…
–Черт! Отставить разговорчики!– грубо оборвал его Козлов, снова нецензурно ругаясь.– Вопросы здесь задаю только я!
Золотицкий покраснел от волнения, сжав пальцы рук в кулаки.
–Так, где бухгалтерские отчеты?– деловито спросил Козлов.
–В бухгалтерии,– ответил тихо Золотицкий. – Я могу…
–Сиди. И без тебя принесут.– Козлов махнул рукой одному в черной маске, после чего тот быстро кивнул и вышел из кабинета.
Через несколько минут человек в черной маске вернулся с несколькими журналами. Он положил их на стол, ожидая дальнейших команд капитана. Козлов стал перелистывать бухгалтерские журналы.
Золотицкий минуту молчал, потом не выдержал:
–Что за придирки? Вы не церемонитесь, будто у себя дома!
Козлов коротко ответил, не глядя на режиссера:
–Что значит придираться? У нас плановая проверка!– Потом он снова грязно выругался, плюясь.
Козлов приказал людям в черных масках унести компьютер и бухгалтерские журналы.
Золотицкий подскочил, почти крича:
–Постойте! А как же я буду работать без компьютера?
–Черт поганый! А мне на это наплевать!– огрызнулся Козлов.
Через несколько минут Золотицкий с Ниной остались в кабинете одни.
Золотицкий сел в кресло, сжимая пальцы рук в кулаки. Зазвонил городской телефон. Однако Золотицкий сидел неподвижно, будто не слышал звонка.
–Телефон… Никита Сергеевич…– еле слышно сказала Нина.
Золотицкий догадывался, кто звонит, поэтому не спешил взять телефонную трубку. Но трубку подняла Нина:
–Да… Театр юмора….– Через минуту, она прошептала Золотицкому, прикрывая трубку ладонью:
–Это опять…
Золотицкий кивнул:
–Аристархов…
–Вы угадали, Никита Сергеевич.
Золотицкий нехотя взял телефонную трубку, процедив сквозь зубы:
–10-
–Слушаю…
–Приветствую вас, Никита Сергеевич!– услышал режиссер бас Аристархова.
Золотицкий промолчал, чтобы не выругаться.
–Алло, Никита Сергеевич, вы слышите меня?
–Слышу. И только что видел ваших опричников в черных масках.
Аристархов почему-то засмеялся:
–Ну, какие же они мои? Ребята работают, ищут неплательщиков налогов, растраты…
Золотицкий произнес ядовито – ледяным тоном:
–Значит, эта ваша месть? Грозили мне проверкой?
–Месть?
–Ну, маски – шоу…Проверка финансовой отчетности, да?
Аристархов моментально ответил:
–Это пока вам предупреждение, чтобы впредь были бы полюбезнее! Чтобы являлись на наши собрания! Чтобы подписывали, когда вас просят!
–Значит, это цветочки? А ягодки впереди?
Аристархов повысил голос:
–Не кипятитесь, Никита Сергеевич! Знайте, что все кандидатуры на посты режиссеров и худруков заменяемы! И вас могут легко заменить!
Золотицкий помедлил с ответом, потом тревожно спросил:
–Значит, угрозам нет конца?
–Повторяю: все заменяемы! У нас незаменимых нет!
Золотицкий сухо ответил:
– Незаменимых нет, но есть недосягаемые! Извините. До свидания!
Золотицкий бросил телефонную трубку.
В кабинет Золотицкого вбежала испуганная главная бухгалтер театра Таня Маслова, пожилая дама, брюнетка в коричневом брючном костюме, с отечным лицом. Золотицкий всегда посмеивался над ней, говоря, что она похожа на ходячую парфюмерную выставку; но сегодня он заметил на ее лице слезы с размазанным макияжем.
–Что случилось, Татьяна Петровна?– участливо спросил Золотицкий.
–А вы не знаете?– Маслова присела на краешек стула напротив режиссера, вытирая платком слезы.– Люди с автоматами! Ворвались ко мне, унесли компьютер!
Золотицкий встал, дружески похлопал ее по плечу, говоря как можно мягче:
–Это плановая проверка, Татьяна Петровна. И ко мне заходили.
–Знаю. Мне звонили еще из налоговой полиции.
Золотицкий сел в кресло, попросив главного бухгалтера рассказать, что сказали в в налоговой полиции.
–Ну, что сказали? Ничего хорошего…– ответила удрученно Маслова.– Плохое состояние бухгалтерии, хищение двухсот миллионов рублей.
–Черт! Не было никакого хищения!– разозлился Золотицкий.– Это все Аристархов подстроил!
–Он вам грозил?
–Да… Намекал… И сегодня звонил, мол, надо было приходить на собрания. Подписывать, если просят что-то подписать.
Маслова прочувственно воскликнула:
–Ну, надо было вам все подписать! Нам грозит суд! Театр обвиняют в хищении миллионной суммы! Вы понимаете…
–Я все понимаю, Татьяна Петровна,– перебил Золотицкий.– Но прежде всего прошу не кричать в моем кабинете!
–Извините, я…
–Так, уже была одна попытка ранее обвинить театр в хищении,– напомнил Золотицкий.-
И теперь снова… Назначенная ранее комплексная проверка финансовой отчетности
–11-
показала, что не было грубых нарушений! Да, была госсубсидия, все у нас есть в отчетах.
–Есть, конечно,– сразу согласилась Маслова.
–И в обвинительном раннем заключении мало было конкретики, неясно, в чем выразились противоправные действия обвиняемых. Все финансовые документы мы представили.
Маслова кротко возразила:
–Но это было раньше. А сейчас все снова…
–Снова… Если будет новое обвинение, повторится все, как и ранее,– уверенно сказал Золотицкий.– Пусть проверяют, пусть пугают… Пусть забирают у нас компьютеры! Лучше бы подумали о несовершенстве порядка госфинансирования в сфере культуры!
–О чем это вы?
–Недавно Союз театральных деятелей России заявил, что система финансирования театральных проектов создает непреодолимые препятствия для работы! Наши театры вынуждены составлять планы и графики работы на годы вперед. Финансирование, согласно закону, выделяется постфактум, в порядке компенсации за уже выполненные работы! Уже выполненные! И бухгалтерия составляет фиктивные отчеты о еще не выполненных работах, чтобы получить деньги на решение театральных задач.
Маслова заулыбалась:
–Ой, Никита Сергеевич, как с вами приятно говорить! И все разложите по полочкам, и все объясните. Да, еще… Чтобы купить реквизит на блошином рынке нужна наличка.
–Знаю… Все я знаю… Наличка нужна театру, а не нам. А налоговая полиция думает, что мы якобы преступники, казнокрады! И мы почти каждый день должны доказывать, что мы честные!
– Как это в старой юмористической сценке, докажи, что ты не верблюд.
Минута прошла в молчании.
В кабинет вошла Нина, сообщив, что люди в черных масках покинули театр.
Золотицкий благосклонно улыбнулся:
–Очень хорошо! Покинули.
–Надолго ли?– подхватила Маслова, сокрушенно вздыхая.
–Уже бы завтра отдали наши компьютеры и больше б нас не беспокоили.
Оставшись один, Золотицкий минуту просидел в кресле, потом поднялся и стал ходить по кабинету, взволнованно говоря:
–Стук топора по вишневом саду все отчетливее! Увы!
На следующий день маски – шоу вновь повторились. Уже в одиннадцать часов утра Нина вбежала в кабинет Золотицкого, вопя:
–Никита Сергеевич, снова эти с автоматами!
Золотицкий встал, вышел в коридор и увидел подходящего хмурого капитана Козлова в сопровождении двух в черных масках и с автоматами.
–Чем обязан на этот раз?– деловито спросил Золотицкий.
Козлов ничего не ответил, спрашивая людей в черных масках, где главная бухгалтер.
Золотицкий еще раз повторил свой вопрос, но Козлов лишь грубо оттолкнул его, матерясь. Через минут пять привели плачущую Маслову. Она была в наручниках. Двое а черных масках держали ее за руки, словно вели какого-то особо опасного преступника. Увидев Золотицкого, Маслова завопила:
–Никита Сергеевич! Что происходит?
Козлов поморщился:
–Происходит задержание преступников. Мы работает в рамках закона!
–Неужели?– усомнился Золотицкий.– Это мы преступники? И я тоже преступник?
Козлов глянул на Золотицкого, отвечая с полупрезрительной снисходительностью:
–И ты тоже преступник! Арестовать его!
Золотицкого окружили двое в черных масках.
Золотицкий слегка опешил:
–12-
–За… за что?
Козлов грязно выругался и отошел от Золотицкого. Плачущую Маслову посадили в автозак и повезли в сопровождении троих в черных масках и автоматами. А Золотицкого посадили в другой автозак и привезли домой, напоследок сказав ему, что он месяц будет находиться под домашним арестом.
Анфиса занервничала, увидев арестованного мужа:
–Черт! За что?
Золотицкий пожал плечами:
–Опять старое дело вспомнили. Якобы растраты…
Анфиса попросила:
–Ну, наручники ему снимите! Что творится?
Один в черной маске снял наручники, забирая их. Через минуту оба в черных масках ушли.
Анфиса подбежала к мрачному мужу, причитая:
–Зачем все это? Почему домашний арест? Что ты натворил? Ну…
Золотицкий перебил ее:
–Перестань плакать… Вспомнили старое дело.
–Старое?
–Золотицкий кивнул:
–Ничего криминального раньше найти не смогли, не смогут и сейчас. Это просто месть чиновника Аристархова.
Золотицкий сел на стул, потирая запястья.
–Что? Болят руки?– участливо спросила Анфиса.
–Немного ноют… Да, стук топора по вишневому саду все отчетливее!
Анфиса обняла мужа, моляше восклицая:
–Ну, согласись с этим противным Аристаховым! Подпиши бумажку! Я не хочу, чтобы тебя посадили в тюрьму!
–Не посадят.
–Не посадят, если будешь подписывать то, что скажут!
Золотицкий решительно возразил:
–Нет и еще раз нет! Я не оловянный солдатик!
Вечер прошел спокойно. Золотицкий стал смотреть телевизор, говоря, что это теперь будет его каждодневным занятием.
Глава 4
Жить по правде.
Ночью Золотицкий ворочался с боку на бок, уснуть не смог. Он несколько раз вставал, ходил по квартире, раздумывая. А Анфиса крепко спала, не слыша его шагов. Золотицкий пролежал с закрытыми глазами примерно час, потом вздремнул на час. Проснувшись, он поднялся в предутренней темноте и подошел медленно к окну. Звезды еще блестели, но рассвет занимался теперь быстро. Постояв немного возле окна, Золотицкий снова лег, прикрывая глаза и желая успокоиться. Он сильно переживал, что его приговорили к домашнему аресту, что главная бухгалтер Маслова тоже арестована, а театр фактически остался без руководства. Невозможность что-то изменить в данной трагической ситуации бесила его. Он всегда был человеком действия, всегда обдумывал свои поступки, сторонился всякого криминала, поэтому сейчас страстно желал что-то изменить, доказать, что ни в чем не виноват: напрасно вспомнили старое дело о каких-то театральных незаконных растратах, когда год назад все уже было доказано, что ни он, ни Маслова не совершали ничего противозаконного.
–Жил по правде…– говорил вполголоса сам себе Золотицкий,– Не прогибался ни
–13-
перед кем. И не молчал. Постоянно надо молчать, что ли? Постоянно угождать разным чиновникам, подписывать разные заявления, как они требуют? А если моя совесть не велит того подписывать?! Молчим, мы молчим… И к чему приведет наше бездействие? Боимся даже лишнего слова сказать! Можем только анекдотики на кухнях рассказывать! И сколько раз я слышал трусливый комментарий: «А что мы можем? Мы ничего не можем…». Увы, многие утеряли человеческий облик, став какими-то жалкими животными, которые удавятся за миску супа, забыв все принципы, душу свою, все старания своих предков. Чего же мы боимся? Боимся потерять комфортное пребывание в уютной квартирке, боимся совершить даже один шаг гражданского мужества! Да, вот недавно во Франции были демонстрации протеста, забастовки, но это там… А у нас молчаливое и долготерпеливое население, которое по привычке помалкивает, лишь тихо ругая кого-то на кухне. И никто не выйдет на улицу, протестуя, а если выйдет, его моментально арестует полиция. Хотя одиночные пикеты сейчас разрешены, но это только на бумаге… А в нашей удручающей реальности даже одиночный пикет запрещен! А если выйдет не один, а тысяча, если выйдет на улицу миллион протестующих граждан? Поводов для протестов предостаточно! Если выйдет целый миллион?! Ой, я даже не призываю никого к бунтам, помилуйте! Я только размышляю… Да, за годы кровавого коммунистического террора взрастили трусливое и покорное поколение, которое будет молчать, когда надо действовать! Когда надо сказать лжи свое решительное «нет»! Когда надо не поддерживать ложь на всяких собраниях, когда надо перестать быть робкими и молчаливыми, когда надо не подписывать разные заявления на работе, которые тебе нагло подсовывают подписать. Каждый должен выбрать путь честного человека, отвергающего ложь, или путь подлого слуги лжи. Не сидеть, не слушать разную беззастенчивую пропаганду и ложь на собраниях, лекциях, опровергать эту ложь по мере возможности! Жить по правде сложно, но нужно! Да, можно из-за этого лишиться работы, большой премии, похвалы начальства, но душу чистую свою сохранишь. И можешь смело заявить всем: не быдло я, не трусливый страус, ура – холуй, а свободолюбивый и честный гражданин! Вот путь, который может привести нас к освобождению ото лжи, тупой пропаганды, ненужной рабской покорности. Который приведет к лучшей жизни, без всяких кровавых переворотов. Забыть свою робость, покорность, перестать быть молчаливым и терпеливым быдлом! Сказать свое решительное «нет!», когда от тебя, молчаливого и покорного, требуют сказать «да»! Может, мы сами виноваты в плохой жизни? Может, надо подумать, чтобы ее изменить? Заткнули рты, не дав говорить?! Закрыли разные оппозиционные сайты? Не работает сейчас радио «Эхо Москвы» и не выходит «Новая газета»? А что ты сделал, что ты сказал, чтобы они работали, как прежде? Нет, ты молчал, как ура – холуй! Выборы? Возможно, можно и нужно голосовать не по указке. Не молчать! Не молчать нигде: ни на работе, ни на собраниях, лекциях. Излагать свою точку зрения, спорить и доказывать. Жить по правде! Иначе станем рабами, которым, как писал Пушкин, нужно «ярмо с гремушками да бич».
Последние слова он произнес достаточно громко. Анфиса проснулась, зевнула.
–И чего ты добился со своей правдой?– криво усмехнулась она, потягиваясь.– Сидишь теперь под домашним арестом… Чистеньким хочешь быть? А иногда надо прогнуться, чтобы выжить, муженек честненький! Чтобы хорошо жить и хорошо жрать!
Насмешливый и грубый тон жены оскорбил Золотицкого. Он вскочил, недовольно восклицая:
–Нет! Прогибаться ни перед кем не буду! Я не ура – холуй!
–Не будешь? Тогда дождешься, что тебя посадят в тюрьму!
Золотицкий пронзительно закричал:
–Не буду! Не стану я биодекорацией режима!
Анфиса удивленно спросила:
–Чего, чего? Какая такая декорация?
–14-
–Биодекорация режима!– повторил Золотицкий. – Может, видела на разных выставках улыбающихся к месту или не к месту девушек у разных стендов? В прайс – листах выставок есть специальная статья расходов на этих работниц, которых цинично называют «биодекорациями». Если девушка, тьфу, биодекорация молчит, ее называют молчащей биодекорацией. В штате имеется говорящая биодекорация, которая получает больше молчащей. Можно быть такой биодекорацией не только на выставках. В жизни у нас есть везде биодекорации, ура – холуи, которые выслуживаются перед режимом!
–Чего? Какая такая декорация?– Анфиса помолчала минуту, потом добавила с нескрываемым раздражением:
–Лучше позвони этому чиновнику, скажи, что будешь все подписывать!
–Неужели? И он сразу прикажет меня выпустить? Сажали меня другие.
Анфиса парировала:
–Сажали другие, да, но с его подачи! Не будь упрямым идиотом!
Золотицкий категорически заявил:
–Не буду ему звонить и унижаться! Не хочу быть ура – холуем!
Анфиса недовольно поджала губки, уйдя в соседнюю комнату. А Золотицкий сел смотреть телевизор. К сожалению, телевизор не отвлек его от горестных мыслей, лишь только еще больше разозлил.
–Черт!.. Что за зомбияшик!– недовольно воскликнул он, вскакивая.– Надоели эти мастера телепропаганды!
Под словами «мастера телепропаганды» наш герой подразумевал теледикторов или ведущих разных телеканалов, которые настойчиво пытаются внушить обывателям, что якобы все везде у нас хорошо, оболванивая обывателей. Золотицкий раздраженно стал переключать каналы, ища что- то интересное, однако, кроме новостей с комментариями мастеров телепропаганды и скороспелых фильмов, мыльных опер, пошлых юмористических программ, ничего не нашел. Сев в кресло напротив телевизора, он протяжно вздохнул:
–Ой, стук топора по вишневому саду слышится еще ближе… Правильно писали ранее в «Новой газете», что телевизор, точнее, зомбиящик применяет против обывателей оружие массового поражения! Всякие политические шоу нагнетают только страх, выключают механизмы рационального мышления. Ложь, ненависть… Не нравятся мне соловьиные трели и кисельные берега!.. Тьфу, ура – холуи!.. А что наши деятели культуры? Какая-то спецоперация в культуре… Витринные люди страны, наши культурные звезды (не хочу называть фамилии, которых почти каждый день показывают по телевизору, словно выставляя их на витрине) поносят тех, кто не одобрям-с, кто не желает постоянно орать «ура!!». Какой-то патриотический ренессанс!.. Музыкальные патриоты создают патриотическую музыкальную Ассоциацию, говоря, что якобы у нас мало духоподъемных песен. Чего стоит одна песенка «Из России – матушки вдаль глядят сарматушки»! Тьфу!..
Выключив телевизор, Золотицкий решил узнать, как дела в его театре. Он позвонил своему заместителю, режиссеру Пузикову.
Пузиков Антон, лет тридцати пяти, рослый шатен с короткой стрижкой, работал в театре уже лет пять. Он стремился работать без всяких конфликтов с администрацией, пытался угождать всем, кому надо в данный момент угодить. И постоянно уговаривал Золотицкого помягче разговаривать с чиновниками. Золотицкого крайне раздражало поведение Пузикова, его конформизм. Золотицкий даже несколько раз ругался со своим замом, ворча:
–Мне не нужен на работе конформист, соглашатель! Мне нужен честный и бескомпромиссный гражданин, который любит свою страну и свой театр! Мне не нужна говорящая биодекорация режима!
На что Пузиков смущенно отвечал, что не желает ни с кем ругаться и портить
отношения.
–15-
Набрав номер телефона кабинета Пузикова, Золотицкий услышал бодрый ответ, что
все хорошо.
Золотицкий усомнился:
–Так ли все хорошо? Спектакли идут?
–Все хорошо, Никита Сергеевич!
Золотицкий минуту помолчал, потом поинтересовался:
–Этот противный Аристархов звонил?
–Он не звонил. Он вчера пришел в театр. Все хорошо.
Золотицкий присвистнул от удивления:
–Да ну? И что хотел?
–Ну, спрашивал тоже, как дела… Заходил в ваш кабинет.
Золотицкий занервничал:
–И что он искал в моем кабинете?
–Ой, не знаю… Все хорошо!
–Компьютер же забрали. И когда его отдадут?
Пузиков снова повторил:
–Ой, не знаю…
–И сколько мне сидеть под домашним арестом? Тоже не знаешь? И снова повторишь: все хорошо? Как в песенке «Все хорошо прекрасная маркиза»?
На том конце провода Золотицкий услышал лишь вздох. Минуту помолчали.
Золотицкий спросил с интересом:
–Может, мне позвонить этому противному Аристархову?
Пузиков пробормотал:
–Ой, не знаю…
–Интересно, что ты знаешь? Что все хорошо?
Пузиков помолчал минуту, потом осторожно произнес:
–Знаете, Никита Сергеевич, лучше не ссориться с этим Аристарховым.
–Я с ним не ссорился. Только не соглашался.
Пузиков сокрушенно вздохнул:
–Напрасно, Никита Сергеевич.
Закончив разговор с Пузиковым, Золотицкий поднялся, походил в задумчивости по квартире, потом сел. Раздался телефонный звонок. Золотицкий не торопился брать телефонную трубку. Он напрягся, думая, что звонит Аристархов. Прошли три минуты, а телефон продолжал звонить. Не выдержав, он поднял трубку, говоря еле слышно:
–Да, слушаю.
–Хорошо слушаете, Никита Сергеевич?– услышал в трубке бас Аристархова.
–Хорошо.
–Как настроение, Никита Сергеевич?
Золотицкий пожал плечами:
–Интересные у вас вопросы… Лучше скажите, когда я буду выпушен на свободу.
–Значит, раскаиваетесь?
Золотицкий твердо произнес:
–Я ни в чем не раскаиваюсь! Я не совершал никаких преступлений! Жил и буду жить по правде!
–Вот оно как?
–Да, по правде!.. Маслову освободили?
–Пока нет.
Золотицкий повысил голос:
–Но она ни в чем не виновата!
–Только не кричите на меня.
–Я волнуюсь, я…
–16-
Аристархов перебил:
–Раньше надо было волноваться! И не спорить со мной!
–Выходит, вы мстите мне?
Аристархов сухо ответил:
–Бросьте нести всякую чушь! Скоро вас обоих освободят. И надеюсь, впредь вы будете более благоразумным!
–Скоро? Это когда?
Однако вместо ответа Золотицкий услышал в трубке частные гудки.
Золотицкий помрачнел:
–Черт! Стук топора по вишневому саду слышен очень хорошо!
В комнату вбежала испуганная Анфиса.
–Ты чего кричишь?– беспокойно спросила она.
–Кричу… Стук топора…
Анфиса сразу перебила мужа, нахмурившись:
–Заладил одно и то же… Лучше бы помягче говорил с Аристарховым.
–Помягче? Надо жить по правде…
Золотицкий подошел к Анфисе, обнял ее, потом мечтательно произнес:
–Вот если бы я попал в прошлое, на репетицию «Вишневого сада»! В Малом театре!
–Ну, ты и фантазер.
–Мечтаю хотя на денек оказаться там… Поговорить бы со Станиславским.
Анфиса хмыкнула:
–А с Чеховым не хочешь поговорить?
–И с Чеховым тоже хочу поговорить! И с Гоголем хочу поговорить! Знаешь, человек иногда страдает от того, что он не живет в своем времени.
Анфиса удивленно спросила:
–Ну и что потом? Поговорил бы, дальше-то что?
–Ой, я мечтаю… Кажется, мое время- это прошлое. Каждый человек рожден для своего времени, но когда он попадает не в свое время, он страдает!
Глава 5
Встреча со Станиславским.
… И увидел Золотицкий удивительный сон. Сны, конечно, не явь, что-то среднее между фантасмагорией, вымыслом и удручающей реальностью. Он очутился в зрительном зале Московского Художественного театра, когда шел спектакль «Вишневый сад». Золотицкий сначала удивленно оглядывался вокруг, потом немного успокоился, наблюдая за игрой актеров. После окончания спектакля все зрители захлопали, некоторые вставали с криками «Браво!». Занавес на короткое время закрылся, потом открылся, все актеры вышли на сцену, радостные, улыбающиеся. Через минуту на сцену вышел режиссер Константин Сергеевич Станиславский. Он был огромного роста, отличного телосложения, с энергичной походкой и грациозной пластикой; у него были совершенно седые волосы на голове, а большие усы и густые брови остались черными. На груди на золотой цепи висел лорнет. Все в нем подкупало: и огромный рост, и грациозная пластика, и ясные глаза, и простодушная улыбка, и четко поставленный голос. Золотицкий подивился немыслимой гармонии великого режиссера, его силе, красоте, артистизму; в Станиславском не было ничего специфического актерского, никакой фальши, никакого налета театральности и интонаций, заимствованный у сцены.
Подождав, когда зрители стали расходиться, Золотицкий проник за кулисы. Он увидел Станиславского с несколькими актерами, которые очень оживленно говорили. Золотицкий медленно подошел к ним, стоя поодаль, но внимательно наблюдая и вслушиваясь в
–17-
разговор. Через минуты две Станиславский заметил его, интересуясь:
–Вы что-то хотите мне сказать, сударь?
Золотицкий кивнул, волнуясь, пробормотал что-то невнятное. Станиславский вскинул брови от удивления.
Наконец через минуту Золотицкий робко ответил:
–Извините меня великодушно, Константин Сергеевич, я очень хочу с вами познакомиться.
–А кто вы, сударь?
Золотицкий слегка поклонился режиссеру, потом представился:
–Я режиссер из Москвы, Золотицкий Никита Сергеевич. Я живу в будущем, но сейчас угодил в 1904 год.
Собеседники Станиславского хмыкнули, отошли в сторону. А Станиславский остался рядом с Золотицким. Минуту Станиславский молчал, пристально смотря на незнакомого ему человека, потом недоверчиво сказал:
–Говорите, из будущего… Да-с… Похоже, вы, сударь, фантазер.
Золотицкий немного осмелел, поэтому решительно возразил:
–Что вы, Константин Сергеевич, я живу в будущем! Я режиссер и художественный руководитель Театра юмора в Москве! Я…
Станиславский перебил его, предлагая продолжить беседу в его доме. Он жил со своей семьей на втором этаже большого особняка в Каретном ряду. Парадную дверь открыл старый слуга Василий. Он почему-то напомнил Золотицкому Фирса из спектакля «Вишневый сад».
Впустив Золотицкого и притворив дверь, Станиславский сел в кресло, предлагая своему гостю сесть напротив. Золотицкий оглянулся, осматривая зал со скользким, хорошо натертым паркетом; зал показался Золотицкому неуютным, холодным, со стульями возле стен. Он немного походил по залу, потом сел напротив Станиславского.
–И как находите мой дом?– поинтересовался Станиславский.
–Хорош, весьма,– похвалил Золотицкий.
–Итак, коллега… Вы разрешите мне так вас называть?
Золотицкий засмущался:
–Ну, конечно…. Рад, что такой известный режиссер, как вы…
Станиславский жест руки остановил Золотицкого:
–Право, не стоит… Расскажите, что вы ставите.
–«Вишневый сад» Чехова!
Радости Станиславского не было предела: он повеселел, подскочил, прошелся по залу энергичной походкой, потом сел снова в кресло, говоря очень возбужденно:
–Это весьма!.. Это весьма превосходно, коллега! Никита Сергеевич, если мне не изменяет память?
–Он самый.
–Весьма превосходно, коллега!.. И вы считаете «Вишневый сад» комедией или трагедией?
Золотицкий моментально ответил:
–Считаю «Вишневый сад» драмой.
–Вот как? – Станиславский задумался.– В моей первой постановке «Вишневого сада» Антона Павловича многое не устраивало. Он писал эту пьесу специально для Московского художественного театра.
–Интересно, что же его не устраивало?
–Многое… Распределение ролей в спектакле, настроения и жанр. Понимаете, я ставил трагедию! Расхождения еще касались даже постановочных средств, отражающих натуралистическую эстетику театра. И я сказал Чехову, что напишу новую пьесу, и она будет начинаться так: „Как чудесно, как тихо! Не слышно ни птиц, ни собак, ни кукушек, ни совы, ни соловья, ни часов, ни колокольчиков и ни одного сверчка“». Я процитировал шутку Антона Павловича по поводу звуковой партитуры. Да, гнетущая атмосфера, слезы,
–18-
потоки слез пугало Антона Павловича.
Станиславский замолк, поняв, что он увлекся своим рассказом, забыв на какое-то
мгновение о госте.
–Однако я слишком много стал рассказывать о себе… Что вы еще ставите?
Золотицкий ожидал этот вопрос, поэтому он начал бодро рассказывать:
–Я работаю в Театре юмора, поэтому ставлю только комедии. Ставил комедию «Ревизор» Гоголя, пьесы Островского.
Станиславский убежденно сказал:
–Если честно, коллега, я не считаю пьесы Островского комедиями.
–Да?
–Скорее, его пьесы драмы,– уточнил Станиславский.
Золотицкий спросил спокойно:
–Да, а как вы оцениваете его пьесу «Доходное место»? Ее у нас ставили в Театре сатиры.
–Театр сатиры?.. Гм, возможно, ставить ее и как комедию,– согласился после некоторого раздумья Станиславский.
Но через минуту уточнил:
–Нет, лучше, как трагикомедию.
–Константин Сергеевич, я стремлюсь ставить в своем театре что-то новое, но это очень трудно! – взволнованно произнес Золотицкий.
–Почему?
–Постоянно в мою работу вмешиваются чиновники! Из Министерства культуры. Лучше, говорят, ставить проверенные годами пьесы, чем ставить что-то современное. Я спорю с ними по мере возможности. Спорил, спорил, потом надоело, поставил комедию Аристофана.
Станиславский засмеялся:
–Аристофана?.. И после этого чиновники больше вас не беспокоили? Думаю, эта комедия очень древняя. И проверенная веками!
–Точно… Только чиновнику не понравилось, что актеры бегали по сцене голыми.
Станиславский удивился:
–Совсем голыми?
–Актрисы совсем голые, а актеры с обнаженными торсами. И они были в кожаных шортах с искусственными фаллосами.
Станиславский поморщился:
–Я бы оставил только кожаные шорты. Без фаллосов. И что потом сказали на это ваши чиновники?
Золотицкий слегка усмехнулся:
–Сказали, что я ставлю пошлятину. И больше не приходили в мой театр.
Станиславский снова засмеялся:
–А вы молодец, Никита Сергеевич. А пьесу «Вишневый сад» ставите, как комедию?
–Уже говорил вам,– напомнил Золотицкий.– Считаю «Вишневый сад» драмой. Но мои актеры хотят играть ее, как комедию.
–Напрасно! Никак нельзя ставить, как комедию. Это трагедия!
После минутной паузы Золотицкий признался:
–Я очень хочу поработать с вами, Константин Сергеевич! Хотя бы один день! Поучиться
у вас режиссерскому мастерству!
Станиславский благосклонно улыбнулся:
–Попробую вас включить в штат театра, но обещать это на сто процентов не могу, коллега.
–Спасибо! Еще бы я хотел поставить «Вишневый сад», чтобы спектакль смотрел Антон Павлович!
Станиславский немного погрустнел:
–19-
–Нет, коллега, Чехов сейчас болен, отъехал лечиться. У него сильный кашель.
–Может быть, потом, когда он приедет?
–Гм, возможно… Я согласен, но когда приедет Чехов, не знаю.
… Проснувшись, Золотицкий привстал, зевнул и пробормотал:
–Значит, все мне привиделось… То был сон…
Анфиса перестала храпеть, приподняла голову, спрашивая:
–Чего ты говоришь? Не спишь?
–Уже проснулся. Я говорил со Станиславским!
Анфиса равнодушно сказала:
–Ну- ну… Фантазер ты. Спи.
Золотицкий удивился:
–И тебе не интересно, что я видел?
–Совсем не интересно. Мне интересно только, когда ты станешь вести себя поумнее. Чтобы соглашался с Аристарховым.
Сказав это, Анфиса отвернулась от мужа, закрыв глаза. А Золотицкий стал ходить по комнате, вспоминая только что увиденный сон. А ранним утром…
Глава 6
Это прекрасное слово «свобода»!
А ранним утром раздался звонок в квартиру Золотицкого. Он очень удивился, не торопился открывать дверь, думая, что звонили по ошибке. Однако звонок повторился, потом стали сильно стучать в железную дверь, поэтому Золотицкий подошел к двери, посмотрел в глазок. Каково же было его удивление, когда он увидел полицейского. Открыв дверь, Золотицкий поздоровался с полицейским, но тот не ответил, быстро заходя в прихожую. Полицейский лет тридцати, в чине сержанта, бритоголовый, жевал жвачку, Он внимательно посмотрел на хозяина квартиры, потом прошел в комнату, постоял минуту молча, только потом сказав Золотицкому довольно равнодушно, что домашний арест гражданина Золотицкого Никиты Сергеевича с сегодняшнего дня отменен.
Золотицкий обрадовался:
–Очень хорошо! А постановление об этом вы принесли?
Полицейский отрицательно повертел головой, идя к двери.
–Постойте! А вдруг мне скажут, почему я вышел на улицу, мне нужно…
Полицейский огрызнулся:
–Черт! Тебе все сказали, придурок!
Открыв дверь, полицейский вышел, не попрощавшись.
Анфиса, услышав разговор, вышла из спальни.
–Никит, кто-то приходил? – поинтересовалась она.
Золотицкий кивнул:
–Полиция.
Анфиса забеспокоилась:
–Что-то опять случилось?
Золотицкий радостно воскликнул:
–Мне дарована свобода! Это прекрасное слово «свобода»!
–Но это же прекрасно!– обрадовалась Анфиса.
–Но только на словах.
–Как это?
Золотицкий пожал плечами:
–Знаешь, Анфис, в последнее время я ничему не удивляюсь. Я спросил полицейского,
–20-
где бумажное постановление об отмене моего домашнего ареста, но в ответ услышал…– Он замолк, слегка вздыхая.
–Понятно… Значит, ты можешь выходить на улицу, работать в своем театре.
–Могу, но хотелось бы получить официальное разрешение от полиции.
Через час раздался снова звонок в квартиру Золотицкого. Тот же полицейский молча отдал то разрешение от полиции, которое ждал Золотицкий: с печатью, на официальном бланке.
–Ну, теперь ты должен быть доволен,– расплылась в улыбке Анфиса, держа принесенный полицейским бланк с печатью.
Золотицкий снисходительно усмехнулся:
–Да… Лучше поздно, чем никогда.
Он подошел к телефону, позвонил Пузикову.
–Очень рад за вас, Никита Сергеевич, что вас освободили!– услышал Золотицкий радостный голос Пузикова.
–А Маслову выпустили?– деловито спросил Золотицкий.
–Нет, ее нет в театре.
Золотицкий насупился:
–Плохо это…
–Ничего, все будет хорошо!
–Перестань твердить одно и то же! Где все хорошо, если Маслову не выпустили?..– Золотицкий помолчал, потом спросил, как идет работа в театре.
В ответ он услышал стандартный ответ своего зама:
–Все хорошо! Ждем вас в театре.
–А можно поконкретнее?
–Работаем, репетируем спектакль «Вишневый сад». Все хорошо!..– Пузиков помолчал минуту, потом несмело продолжил:
–Еще небольшое новшество мы придумали… Чтобы осовременить «Вишневый сад».
Мы решили ставить мюзикл.
Золотицкий опешил:
–Что, что вы решили? И кто ж такой смелый…
Пузиков перебил:
–Извините, Никита Сергеевич, но по уставу театра, как гласит устав… В общем, в отсутствие худрука его функции выполняет зам, то есть я.
–И воспользовался ситуацией, чтобы переписать классику? Да как вам не стыдно? Как вы посмели?– вспылил Золотицкий.
Пузиков помолчал, потом коротко ответил, что сейчас идет на репетицию, и попрощался.
Золотицкий застыл, не кладя трубку на рычаг.
–Что опять случилось?– беспокойно спросила Анфиса.
Однако Золотицкий не ответил, только махнул кулаком.
–Да что случилось, Никит?
После того, как Золотицкий коротко рассказал о модернизации в его театре, что там ставят мюзикл «Вишневый сад», Анфиса ахнула от неожиданности:
–Не может быть!
–Может, Анфиса… Вот поэтому я хочу поехать сейчас в театр…
Анфиса перебила мужа:
–Не стоит.
–Почему, я…
–Не стоит! Ты иногда бываешь вспыльчивый. Остынь, посиди сейчас, подумай, а завтра поедешь.
Золотицкий парировал:
–21-
–Но я художественный руководитель театра, я должен вмешаться…
–Вот и вмешаешься! Завтра! А сейчас ты пока должен радоваться свободе!
Золотицкий слегка улыбнулся:
–Радуюсь.
–Вот и отлично. Пойдем в парк, погуляем.
Глава 7
Мюзикл «Вишневый сад».
На следующий день ровно в десять часов утра, Золотицкий бодро вошел в свой кабинет. Увидев его, Нина подскочила к нему, радостно говоря:
–Ой, Никита Сергеевич! Рада, что вас выпустили!
Золотицкий осмотрел внимательно свой кабинет, сел в кресло.
–Так, а где мой компьютер? Почему не вернули?– деловито спросил он.
Нина пожала плечами, ничего не говоря.
–Вызови ко мне Пузикова!– приказал Золотицкий, хмурясь.
Нина захотела выйти, но дорогу ей преградил улыбающийся Пузиков.
–Зачем звать меня, когда я уже здесь?– С этими словами он пожал руку Золотицкому, садясь напротив него.
–Так, прошу ответить, что творится в театре! Где Маслова? Где мой компьютер? Где…
–Извините, Никита Сергеевич,– перебил Пузиков,– но я не так осведомлен, как вы думаете. Я не ведаю, почему не выпускают Маслову.
–А где мой компьютер?
–И того не знаю.
Золотицкий постучал пальцами по столу, потом негодующе спросил:
–А что с репертуаром? Зачем надо было переписывать классику? «Вишневый сад»? Теперь тоже скажите, что все якобы хорошо?
Пузиков улыбнулся фальшивой улыбкой:
–Все в самом деле хорошо! Стало больше зрителей. Зритель хочет веселья, музыки, танцев. Поэтому мы ставим мюзикл «Вишневый сад».
–Ставим? Вот когда будешь художественным руководителем другого театра, Пузик, тогда и будешь работать, как хочешь! Не будет никакого мюзикла!– властно произнес Золотицкий.
Пузиков вежливо возразил:
–Извините, Никита Сергеевич, но новая версия спектакля утверждена Министерством культуры. И моя фамилия Пузиков, а не Пузик.
–Вот как? Никак Аристархов утвердил?
Пузиков ответил утвердительно:
–Он самый. И ему очень понравилось.
Золотицкий недовольно воскликнул:
–Кажется, мне сначала должно понравиться! Я худрук театра!
–Да, не отрицаю…
–А! Не отрицаешь? Я тут главный!
Тогда Пузиков предложил Золотицкому пойти на репетицию мюзикла. Золотицкий кивнул, вскакивая.
В большом зале театра как раз шла очередная репетиция мюзикла. Золотицкий знаком руки поприветствовал всех актеров на сцене, усаживаясь на первом ряду. Покрасневший от волнения Пузиков сел рядом с ним. Посидев минуты две молча, Золотицкий не выдержал, спрашивая своего зама с нескрываемой досадой:
–Почему поставили такую пошлятину? Пляски, объятия? Зачем так искажать классику?
–22-
–Извините, Никита Сергеевич,– произнес виновато Пузиков,– музыка, танцы должны вызвать радость зрителей, улыбки. Какая пошлятина?
Раздраженный Золотицкий моментально ответил:
–Знаете, Раневская с Лопахиным никак не могут танцевать! И обниматься!
Пузиков начал неуклюже оправдываться, мол, зритель желает веселья, музыки, но через минуты три Золотицкий увидел совсем непотребную сцену, когда актриса, играющая Раневскую, осталась в одной белой комбинации, а актер, играющий Лопахина, – в одних черных трусах.
–Что это такое?!– гаркнул на весь зал Золотицкий.
Пузиков невольно вздрогнул, садясь чуть подальше от Золотицкого.
–Черт! Пузиков, что ты выдумал? Пошлятина! Может, они и сексом сейчас займутся?
Актеры на сцене застыли, не зная, что делать.
А Пузиков натужно улыбнулся, не смотря на злого худрука, робко отвечая:
–Они займутся сексом за ширмой. На сцене ничего не будет видно.
Золотицкий взревел от гнева:
–За ширмой, значит?! Хватит! Я запрещаю играть эту пошлятину!
Пузиков криво дернул губой, злобно говоря:
–Никита Сергеевич, вы, кажется, не ханжа!
–Да, я совсем не ханжа, но эту вульгарность, эту пошлятину запрещаю! Все актеры на сцене могут быть сегодня свободны! – В голосе Золотицкого звучал металл.– Я запрещаю играть эту гадость! Это надругательство над классикой! Все актеры на сцене могут уйти!
Пузиков напомнил:
–Никита Сергеевич, вы ведь недавно ставили пьесу Лисистрата», где все актеры бегали
по сцене голые.
Золотицкий хмыкнул:
–Гм, да… Но то была древнегреческая пьеса Аристофана, которую я поставил без всяких изменений! И вы, Пузик, прекрасно знаете, что я ничего не дописывал!
Пузиков обиженно произнес:
–Опять искажаете мою фамилию! Я Пу…
Золотицкий оборвал Пузикова:
–Знаю, Пузиков! И я увольняю своего заместителя Пузикова!
Пузиков растерялся:
–По какому праву, я…
Золотицкий оборвал Пузикова, вскакивая и махая кулаком:
–По закону! Я являюсь тут художественным руководителем театра и его главным режиссером! Вы, Пузиков, будете уволены с сегодняшнего дня за превышение полномочий!
–Я временно был…
–Временно, а теперь постоянно я буду худруком театра! А вы уволены с сегодняшнего дня! И никакой чиновник из Минкульта вам не поможет! Вы, Пузиков, надругались над классикой, своевольно изменили репертуар театра! Вы не согласовали со мной изменения в театре! Вы переписали классическую пьесу «Вишневый сад», исказив все в ней, внеся только секс и пошлятину! Вы надругались над классикой! Вы не будете здесь работать! Это настоящий позор, что вы натворили! – Золотицкий остановился на минуту, потом обратился к застывшим актерам на сцене:
–А чего вы стоите? Или вы не знаете, кто тут главный режиссер и худрук? Расходитесь! Этот поганый и пошлый мюзикл не будет ставиться на сцене!
Взбешенный Золотицкий вбежал в свой кабинет. За ним плелся покрасневший Пузиков.
–Так, Нина, печатай приказ об увольнении Пузикова!– приказал Золотицкий.
Нина вопросительно взглянула на Золотицкого и Пузикова, ожидая какого-то объяснения.
–23-
–Извините меня, Никита Сергеевич, я…– начал оправдываться Пузиков, но его оборвал Золотицкий, садясь в кресло:
–Сударь, вы можете уходить! Вы не справились со своими обязанностями!
Нина осторожно спросила:
–Извините, Никита Сергеевич, по какой статье вы увольняете Пузикова?
–Пузиков уволен в связи несоответствия занимаемой должности.
Мрачный Пузиков стоял возле двери, смотря на пол.
–Так, сударь, чего вы тут делаете? Вы уволены!
Пузиков застенчиво спросил:
–Может, пока не стоит меня увольнять? Может, я смогу исправить свою ошибку?
–И ничего слышать не желаю!– гаркнул Золотицкий.– Можете звать сюда на помощь кого угодно, и Аристархова, и даже министра культуры, но вы уволены!
Минутой позже Золотицкий спросил без обиняков:
–Сударь, на мое место метите?
–Да что вы, я…
Золотицкий ударил кулаком по столу, снова гаркнув:
–Все! Вон отсюда!
Нина дала Золотицкому напечатанный приказ на подпись. Он быстро подписал приказ,
говоря, чтобы она срочно отнесла его в отдел кадров. Пузиков постоял еще минуту, потом вышел, не прощаясь.
Нина сочувственно сказала, слегка вздыхая:
–Извините, Никита Сергеевич, но я таким сердитым вас никогда не видела.
Золотицкий не ответил ей, посидел несколько минут в кресле, потом подошел к окну. Нина вышла из кабинета. В дверь кабинета постучали. Он обернулся и увидел входящую улыбающуюся Маслову.
–Здравствуйте, Никита Сергеевич!– поздоровалась она.– Меня выпустили!
Лицо Золотицкого залилось легким светом улыбки.
–Как я рад! И меня тоже выпустили!..– обрадовался Золотицкий.– Он хотел добавить, что сейчас уволил Пузикова, но решил пока повременить с этой новостью.
Маслова села на стул, спрашивая:
–А что случилось в театре? Видела мрачного Пузикова.
Золотицкий несколько помрачнел, говоря вполголоса:
–Я уволил его.
Маслова изумилась:
–За что?
–Он хотел поставить в театре мюзикл «Вишневый сад».
Маслова снова изумилась:
–Что за бред?
Золотицкий воскликнул с отвращением:
–Вот именно, Татьяна Петровна! Этот Пузик надругался над классикой! Как вы себе представляете танец Раневской с Лопахиным в спектакле?
–Такого не может быть!
–Совершенно с вами согласен!– продолжал злиться Золотицкий.– Ладно, танцы… Но потом…– Он остановился, чуть не выругавшись.– Да, потом Лопахин раздевает Раневскую, она в одной комбинации, он только в трусах…
Маслова замахала руками, прося худрука:
–Ой, хватит! Даже не хочу слушать про эту гадость!
Золотицкий сразу согласился:
–Да, гадость… Актеры в спектакле по милости Пузика должны заниматься сексом! Вот поэтому я его уволил с сегодняшнего дня!
Маслова одобрительно сказала:
–24-
–Правильно сделали!
Золотицкий прибавил:
–И этот придурок еще заикался об Аристархове, что он якобы утвердил мюзикл.
–Гм, Аристархов уже худрук вместо вас?
Золотицкий махнул рукой:
–Ладно, с этим придурком… Но Аристархов может явиться в театр.
–Пусть… Полагаю, Никита Сергеевич, вы сможете ему достойно ответить?
Золотицкий смягчился:
–Конечно… Ладно, когда мой компьютер вернут?
Словно в ответ на вопрос Золотицкого в кабинет вошла улыбающаяся Нина, говоря:
–Никита Сергеевич, ваш компьютер вернули!
Золотицкий встал, недоуменно спрашивая:
–А почему не принесли в мой кабинет? .. – И потом сам же ответил:-Да, ничему не надо удивляться сейчас… В царстве абсурда…
Он сам занес компьютер в кабинет, включил в сеть.
–Значит, Татьяна Петровна, мы полностью реабилитированы!– подытожил Золотицкий, слегка улыбаясь.
–Да, все обвинения сняты. Лучше поздно, чем никогда! Остается только завтра ждать Аристархова,– ответила убежденно Маслова.
Глава 8
Те же и Аристархов.
Слова Масловой насчет прихода Аристархова оказались пророческими: на следующий день в кабинет Золотицкого уверенно вошел Аристархов. То был важный господин лет пятидесяти, низенький и тучный, с поседевшими висками, с серыми безжизненными глазами. Он был одет в строгий синий костюм, синий галстук и белую сорочку.
Аристархов работал в Министерстве культуры уже лет двадцать. Окончив ВГИК, он мечтал работать актером, но актер из него получился никудышный – никакого таланта не было, к тому же излишний гонор и непомерное высокомерие вызвали неприятие к нему режиссеров и всех актеров, в результате чего Аристархов был уволен из-за несоответствия своей должности. Мать его занимала высокий пост в Министерстве финансов, подключила всех знакомых, чтобы устроили ее высокомерного сынка в Министерство культуры. Там ему не нужен был талант актера, только требовалось усердие и исполнительность. Несколько напуганный увольнением, Аристархов работал примерно, умерив свои непомерные амбиции. Поначалу работа показалась ему скучной, однако со временем он понял, что сидит на неплохой должности – ездить и проверять, делать указания с важным видом знающего все и вся значительно лучше, чем быть исполнителем. Через пять лет Аристархов дослужился до более высокого поста в Министерстве культуры, став куратором нескольких театров.
Аристархов весьма брезгливо огляделся вокруг, не замечая секретаршу Нину, заходя без всяких церемоний к Золотицкому.
Увидев его, Золотицкий поздоровался, предлагая присесть напротив себя. Аристархов кивнул, сел на стул, потом произнес высокомерно – меланхолическим тоном:
–Знаете, Никита Сергеевич, я по долгу службы обязан курировать несколько театров, но в некоторые мне очень не хочется заходить… Да… Я понимаю, что худрук в театре самый главный, но есть еще над ним многие, которые тоже трудятся на благо своей страны.
Длинное предисловие чиновника совсем не понравилось Золотицкому. К тому же холодный взгляд серых безжизненных глаз Аристархова внушали лишь отвращение к его
–25-
особе.
Золотицкий подумал недовольно: «Вот явился тут… Поучать будет… Как он мне надоел! Только бы не сорваться…».
Он тревожно спросил чиновника:
–Извините, Петр Иванович, я что-то опять не то сделал, как вы считаете? Опять
претензии ко мне?
– Да, есть претензии. По поводу репертуара и по поводу увольнения Пузикова.
Золотицкий брезгливо поморщился:
–Этот Пузик… этот Пузиков вчера мной был уволен.
–Он стоит за дверью, сейчас я его приведу.– С этими словами Аристархов поднялся, ведя Пузикова за собой.
Пузиков поздоровался с Золотицким, но тот сделал вид, что не заметил прихода бывшего своего зама. Пузиков остался стоять возле двери, а Аристархов сел напротив Золотицкого.
–Никита Сергеевич, считаю, что Пузиков незаслуженно был уволен,– продолжил Аристахов,– поэтому настоятельно советую вам отменить свой приказ об увольнении!
–Нет, Пузиков уволен!– решительно возразил Золотицкий.– И не будет работать в моем театре!
–Это театр государственный, а не ваш личный.
–Конечно, он государственный, но я тут работаю. Я тут художественный руководитель!
Пузиков натужно улыбнулся:
–Никита Сергеевич, извините меня, я…
Золотицкий перебил Пузикова:
–Сударь! Вы уволены в связи несоответствия занимаемой должности.
Аристархов парировал:
–Никита Сергеевич, но ранее он вас устраивал.
–Да, ранее все было нормально, но теперь…– Золотицкий остановился, еле сдерживаясь, чтобы не выругаться.– Теперь он самовольно изменил репертуар театра, он…
–Но вас не было в театре,– перебил Аристархов.
–Не было всего месяц, да… Но можно было хотя бы позвонить мне, согласовать изменения! Пузиков надругался над классикой!
Аристархов добродушно сказал:
–Никита Сергеевич, вы работаете в Театре юмора. И Пузиков хотел…
–Да, в Театре юмора, а не Театре пошлости! Пузиков уволен за превышение полномочий!
–Никита Сергеевич, но он хотел поставить…– начал Аристархов, но его оборвал Золотицкий:
–Он уволен за глумление над классикой!
–Никита Сергеевич…
–Пузиков бездарно переписал классику!
Аристархов хотел снова возразить, но Золотицкий перебил его:
–Он самовольно изменил репертуар театра!
–Но…
–Он поставил в театре пошлятину!
–Но, Никита Сергеевич…
Золотицкий прочувственно воскликнул:
–Не может быть мюзикла «Вишневый сад» с танцами, сексуальными сценами! Театр юмора, а не Театр пошлости! Нельзя глумиться над классикой! Над известной пьесой Антона Чехова «Вишневый сад»! Это позор! Пузиков превысил свои полномочия! Понимаю, Петр Иванович, что вы одобрили задумку бывшего моего зама, но это ошибочное решение! Я тут художественный руководитель театра, я решаю, что нужно
делать в театре! А вы можете лишь советовать мне!
–26-
Аристархов моментально ответил:
–Я лишь советую.
–Спасибо, Петр Иванович, за ваш совет, но считаю недопустимым пребывание Пузикова
в должности моего зама! Поэтому прошу Пузикова выйти из моего кабинета!
Минута прошла в полном молчании. Аристархов неприязненно посмотрел на покрасневшего Золотицкого, потом развел руками, обращаясь к Пузикову:
–Ну, что делать… Пузиков, уходи отсюда…
Пузиков вышел, ничего не говоря.
Аристархов произнес со зловещим добродушием:
–Так, Никита Сергеевич, теперь о вас… Думаю, теперь вы будете более благоразумным? После домашнего ареста? Вас выпустили, компьютер отдали. Лучше не ссориться со мной. Давайте жить мирно, надеюсь, будете более благоразумным.
–Что значит более благоразумным?
Аристархов пояснил:
–Думаю, в следующий раз, когда вам будут звонить из Министерства культуры, вы не станете отказываться от посещения разных собраний. Это ведь в ваших интересах. Зайти
и подписать заявление или поприсутствовать на важном собрании…
Золотицкий недовольно подумал:
«Как он мне надоел! Очень хочется грубо ответить… Нет, надо держать себя в руках… Спокойно, Никита, не сорвись…».
Аристархов повторил свой вопрос, пристально глядя на Золотицкого.
Золотицкий уклонился от прямого ответа:
–Постараюсь…
–А если честно? Будете ходить на собрания?
–Ну, возможно…
Аристархов не унимался, требуя четкого ответа:
–Поточнее бы!
Золотицкий помолчал минуту, потом порывисто ответил:
–Если честно… Я загружен… Работы много! И если мое появление поможет вам, тогда постараюсь прийти. Но прошу больше мне не угрожать всякими проверками, рейдами силовиков, финансовыми проверками!
Аристархов скептически сказал:
–Не уверен, что придете. Но за честный ответ спасибо.– Он помолчал минуту, потом заговорил о репертуаре театра:
–Да, Никита Сергеевич, теперь о репертуаре Театра юмора. Хотелось бы, чтобы спектакль «Лисистрата» больше не ставился в театре. Если вы против пошлости, тогда со мной сразу согласитесь.
Золотицкий неуверенно сказал:
–Ну, подумаю над этим… Вообще-то я против пошлости, да… Но грек Аристофан не писал же, что герои его пьесы были во фраках или смокингах.
Аристархов внушительно, медленно произнес:
–Вы правы, Никита Сергеевич. Надеюсь, мы поняли друг друга. Теперь насчет других пьес. Надо, как я вам советовал, ставить в театре только проверенные годами пьесы.
–А мы их и ставим: «Вишневый сад», «Горе от ума», «Ревизор». Разве это не проверенные пьесы?
Аристархов сразу согласился, кивая:
–Полностью с вами согласен.
–И я вы можете быть уверены, что в Театре юмора никто не увидит мюзикла «Горе от ума»! А также мюзиклов «Вишневый сад» и «Ревизор».
Аристархов благосклонно улыбнулся:
–27-
-Очень рад, что этих спектаклей не будет. Но я ранее говорил Пузикову, что зритель
хочет веселья, музыки, танцев.
Золотицкий произнес добродушно:
–Полностью одобряю ваши слова. Но без пошлятины.
Аристархов встал, прощаясь. Напоследок он снова напомнил, что надеется на посещение Золотицким некоторых собраний. Когда Аристархов ушел, Золотицкий упрекнул себя в уступке чиновнику:
–Да, напрасно ты почти согласился с Аристарховым, Никита… Теперь он будет думать, что мой домашний арест надломил меня! Хотя, если честно говоря, очень тягостно быть сидеть дома без дела, когда хочется работать!
Придя домой, Золотицкий рассказал жене о визите Аристархова.
Она обрадовалась:
–Значит, теперь тебя никто больше не посадит! Теперь ты будешь ходить на собрания!
Золотицкий кротко возразил:
–Если будет время… Хотя мне очень не хочется быть оловянным солдатиком.
–Я тоже не хочу, чтобы мой муж был оловянным солдатиком, но еще страшнее, если тебе угрожают арестами и штрафами. Хоть на время уйми свою гордыню! Ну, ответь!
Золотицкий слегка кивнул. Он не хотел больше ссориться с женой, понимая, что она беспокоится за него и желает лишь лучшего.
Глава 9
Золотицкий на премьере спектакля «Вишневый сад».
Вечером следующего дня Золотицкий вышел погулять в центре Москвы. Ему очень нравился именно центр: Тверская улица, Моховая, виды Кремля, Театральная площадь. Анфиса отказалась идти, предпочтя смотреть телевизор.
Подходя к Малому театру, Золотицкий остановился возле памятника Островскому и задумался. В задумчивости Золотицкий простоял примерно минут пять, потом пробормотал, не глядя на одиноких прохожих:
–Попасть бы в прошлое… Поговорить бы с Чеховым, Станиславским. Ну, хотя бы на денек! – Постояв возле памятника и помахав ему по- дружески рукой, он повернулся.
–Что ж, могу помочь вам,– услышал Золотицкий чей-то незнакомый голос за спиной.
Он обернулся, ища говорившего, но никого не нашел.
–Кто говорил? Тут со мной рядом…
–Сударь, это я вам говорил,– ответил быстро памятник.
Золотицкий оторопел:
–Неужели памятники могут говорить?
–В нашей стране все возможно! В нашей стране многие памятники иногда живее всех живых! Не хочу называть их фамилии,– добавил памятник.– Их фамилии и имена мне противны!
Золотицкий догадался:
–Понимаю вас… И знаю, о каких политических монстрах прошлого говорите.
–Вот именно – о монстрах прошлого, которые не уходят из нашей жизни! А вы читали
мои пьесы?
Золотицкий оживился:
–Как же!.. И читал, и ставил в театре. Недавно ставили вашу пьесу «Доходное место». Мне очень нравится. Некоторые считают ее комедией, но я старался поставить трагикомедию.
–Приятно слышать! Трагикомедия? Возможно.
Минута прошла в молчании.
Золотицкий осторожно спросил:
–28-
–Скажите, а как же вы мне поможете? Как я могу оказаться в прошлом?
–Сударь, будьте завтра в десять часов вечера тут, окажетесь в любимом вами прошлом. Хотя, если честно, надо стремиться расти свой сад, а не думать о прошлом.
Золотицкий благоразумно промолчал, кивая. Следующим вечером он вновь пошел
погулять по центру Москвы. И медленным шагом подошел к Малому театру. Золотицкий не верил в чудеса, во все мистическое, однако тем не менее он шел с тщетной надеждой воплотить свою мечту в явь.
Постояв возле памятника минут десять, он посмотрел на часы: до десяти часов вечера оставалось каких- нибудь четыре минуты; Золотицкий стал оглядываться по сторонам, будто думая, что к нему кто-то приедет или подойдет. Как только наступило десять часов вечера, Золотицкий покачнулся, что-то его подняло вверх…
И через мгновение Золотицкий чудесным образом очутился в помещении театра. Поначалу он не понял, в каком театре находится. Только потом, присмотревшись внимательно, Золотицкий обрадовался: он находится в помещении Московского Художественного театра! А когда увидел ходящего в фойе Станиславского, еще больше обрадовался, тихо говоря себе:
–Неужели, Никита, твоя мечта сбылась?
Разряженные дамы в декольте и мехах расхаживали вместе со своими кавалерами в дорогих костюмах и смокингах. Они оживленно говорили меж собой, что именно сегодня 17 января 1904 года (по старому стилю, юлианскому календарю) состоится премьера пьесы Антона Чехова «Вишневый сад» в постановке режиссёров Станиславского и Немировича-Данченко. Станиславский приурочил премьеру к дню рождения Чехова, чтобы ему было приятнее – двойной праздник.
Немирович – Данченко, невысокого роста, пожилой, неброской наружности, с большой окладистой бородой, поспешно подошел к Станиславскому, взволнованно говоря:
–Константин Сергеевич, что же Антон Павлович? Где он?
Станиславский ответил с легкой полуулыбкой:
–Ждем-с!
–Я уже послал за ним экипаж, написал записку.
Станиславский добродушно произнес:
–Не волнуйтесь, Владимир Иванович! Именно ради премьеры Чехов приехал из Крыма в Москву. Ждем-с!
–Может и опоздать…
Как и предполагал Немирович – Данченко, Чехов опоздал, приехав лишь концу третьего акта. Золотицкий наблюдал, как суетится Немирович – Данченко, бегал по фойе, думая, что Чехов приехал и ждет его там.
Золотицкий подошел к Станиславскому, успокаивая его:
–Извините, Константин Сергеевич, не волнуйтесь. Антон Павлович обязательно приедет.
Станиславский внимательно посмотрел на Золотицкого, интересуясь:
–Сударь, мы знакомы?– Он сбросил пенсне, ожидая ответа.
–Ну, в какой-то мере…
–Поясните… Мы ждем на премьеру Антона Павловича, так что нет времени поговорить
с вами.
Золотицкий смущенно произнес:
–Как-то раз мы разговаривали в театре.– Он не уточнил, что виделся с известным режиссером во сне, справедливо предполагая, что тот сочтет его ненормальным.– Я очень хочу с вами работать, режиссер из Москвы.
–А из какого вы театра?
Золотицкий охотно ответил:
–Работаю в Театре юмора.
–Гм, Театр юмора? Такого не слышал…
–29-
Подошедший Немирович – Данченко отвлек Станиславского. Они отошли в сторону.
Золотицкий сказал тихо сам себе:
–Ну, чего ты навязываешься? Допустим, Станиславский согласится тебя взять помощником режиссера. Что дальше? Ты будешь жить в прошлом?.. А может, лучше
возделывать свой сад, а не чужой? Согласен, лучше… Если позволят… А если не дадут, лучше останусь здесь… И буду расти свой сад, как хочу… И мне никто не помешает… Мечты, мечты…
Наступил последний антракт. Наконец, Чехов появился.
Увидев его, Станиславский подбежал к нему, обнимая:
–Рад видеть вас, Антон Павлович!
Подошедший Немирович – Данченко подхватил:
–Мы рады видеть вас! И публика давно ждет!
Чехов, высокий, худощавый, с острой бородкой, поправил очки и слегка улыбнулся.
После окончания спектакля Чехов появился на сцене вместе со Станиславским. Зрители устроили овацию Чехову, крича: »Браво!». Чехов слегка наклонил голову в знак благодарности. Любимейший писатель русского общества стоял на сцене, радуясь успеху своей пьесы; Немного сгорбленный, смотрел умными, ясными глазами, несколько раз кашлял. Станиславский с Немировичем – Данченко хлопали вместе с ликующими зрителями. Чехов на самом деле чувствовал себя нехорошо, мертвенно бледный, слабый, не в силах унять кашель.
Кто-то из зрителей выкрикнул:
–Ну, подайте стул Антону Павловичу! Ему плохо!
Однако Чехов нахмурился и простоял все длинное и тягучее торжество своего юбилея. Потом в кулуарах он вспомнил, что добродушно смеялся в своем водевиле над юбилеем.
