Читать книгу Театральная эпопея - Сергей Константинович Карамов - Страница 1

«Весь мир – театр.

В нем женщины, мужчины – все актеры.

У них есть выходы, уходы

И каждый не одну играет роль.

Семь действий в пьесе той.

Младенец, школьник, юноша, любовник,

Солдат, судья, старик».

Вильям Шекспир, «Как вам это понравится».

Глава 1

Театр – моя страсть.

Господа, я очень люблю театр! Помню, как в детстве отец часто водил меня в театр,

и живое театральное действо на сцене меня удивляло и восхищало. Я мечтал стать

артистом или театральным режиссером, однако отец настаивал на том, чтобы я стал врачом и продолжил его фамильную династию. Но прежде, чем начать интересный

и правдивый рассказ о моих театральных приключениях, моей театральной эпопее, давайте сначала я представлюсь моему дорогому читателю. Зовут меня Сергей Соколов, мне сейчас сорок лет, работаю врачом в Москве и одновременно пишу сатирические произведения. Я женат на красивой блондинке Валентине, у меня одна дочка Аннушка. Недавно я вступил в Союз писателей России, получил членский билет. Родители мои живут отдельно от меня, давно уже на пенсии.

Почему я озаглавил свой рассказ, как театральная эпопея? Дорогой мой читатель, я, конечно, в курсе того, что эпопея- произведение эпического характера, захватывающее большой временной период и имеющее большое значение в жизни народа. Но одновременно с этим, как считаю, эпопея – сложная и значительная история, которая может повествовать даже о жизни одного человека. А мои театральные детские

мечтания, моя страстная любовь к театру, не могут быть чем-то вроде театральной эпопеи? А мои бесконечные обращения к разным театральным режиссерам на

протяжении многих лет, частые переживания, беготня по различным театрам со

своими комедиями, мои настойчивые просьбы прочитать их, мое участие в различных театральных конкурсах, а также многое другое, что я постараюсь отразить

в своем рассказе, не могут считаться театральной эпопеей?! А мои бесчисленные бессонные ночи, когда я писал разные сатирические комедии, мои горькие думы по поводу засилья старых пьес, мое творчество на протяжении многих лет не может считаться моей театральной эпопеей, которая не знает конца?!..

Итак, я объяснил читателю, почему назвал свой рассказ театральной эпопеей, а

теперь перейдем к самому рассказу.

Как уже упоминал, мой дорогой и не в меру беспокойный отец, врач по профессии,

Константин Михайлович Соколов, ставший впоследствии доктором медицинских наук, профессором, мечтал видеть своего единственного сына тоже врачом. Он постоянно рассказывал о самой гуманной в мире профессии, доказывая, что именно профессия

врача – моя судьба, и больше не надо ни о чем мечтать! Но он в то же время

знакомил меня с театром, водил на разные театральные спектакли, советовал читать побольше классики. Конечно, как и всякий родитель, отец желал видеть меня

счастливым и образованным человеком. Помимо обучения в обычной школе-

десятилетке, я ходил в музыкальную школу. Многие педагоги в музыкальной школе признавали мои способности, указывая на очень хороший слух, память и даже

способность к импровизации. А отец, слушая музыкальных педагогов, сиял, стоя

рядом со мной. Потом, приходя домой, как сейчас вспоминаю, он хвалил меня и

рассказывал долго о разговорах с педагогами моей маме. Отец при этом упоминал,

что я с моим музыкальным слухом буду прекрасно слушать шумы сердца больных

людей. Он часто проделывал некоторые эксперименты со мной: сажал меня одного в

одну комнату, оставив дверь открытой, а сам с мамой находился в другой комнате, и

постукивал пальцами по столу, требуя, чтобы я повторял все его движения. Я

охотно соглашался (мне казалось это легким и интересным занятием, которое даже забавляло меня), повторял его постукивания пальцами по столу, а он с мамой

восторгались моим слухом и хвалили меня.

–Молодец, Сережа!– говорил счастливый мой отец тогда, поглаживая меня по голове.-

Ты станешь хорошим врачом!

–Врачом?– с большим сомнением спросил я.

–Да, да, именно – врачом!– повторил мой отец, а мама моя Елена Васильевна

добавила:

–Не упрямься, Сережа! Ведь папа тебе только добра желает.

Как помню, я тогда впервые вслух признался моим родителям, что мечтаю о театре, желаю стать актером или театральным режиссером, на что отец сразу возразил мне,

махая указательным пальцем:

–И думать о том не смей, Сережа! Будешь врачом! Будешь продолжать нашу

врачебную династию!

Как я сейчас ругаю себя за то, что согласился поступить в медицинский институт! Я просто тогда в десятом классе смалодушничал, не отдал документы в театральный институт, хотя мечтал об этом все детство. Вспоминаю частые беседы с отцом,

который убеждал меня стать врачом, а мама при этом повторяла надоевшую мне фразу:

–Все артисты нищие, сынок!

Как мне жалко зря потраченные годы, проведенные в медицинском институте,

которые мог бы с удовольствием посвятить театру! Однако что тут сетовать и махать кулаками после драки – я поступил в медицинский институт, надел белый халат и стал посещать занятия. Однако одновременно с занятиями я не прекращал ходить в театр,

часто ходил один или с друзьями на разные спектакли, не пропускал ни одной

премьеры. Я ходил и в Драматический театр, который ставил лишь старые классические пьесы давно умерших авторов, также полюбил Театр юмора, раза два ходил в Театр современных инсценировок, но потом перестал ходить в последний театр, однако

об этом расскажу чуть позднее. Еще тогда в юности я заметил, что режиссеры ставят

лишь классические пьесы, пьесы зарубежных авторов, нет новых современных пьес современных драматургов, что меня удивляло. Конечно, я понимал, как и мои друзья,

что классические пьесы нужны, их никогда не следует забывать, но почему же не ставят современных пьес наших драматургов? На этот вопрос мне никто не отвечал, поскольку

ни мои друзья, ни родители не входили в театральную среду. И даже позднее, когда я

стал печататься в различных литературных журналах, многие редакторы журналов отшучивались или просто пожимали плечами, когда заходил разговор о засилье классических пьес в наших театрах.

–Вы понимаете, что наш театр похож на какой-то музей старых и поношенных

вещей?– спрашивал я многих редакторов, понимая в глубине души, что никакого

толкового ответа не получу, но мне хотелось выразить вслух, о чем я думал не раз,

чтобы хоть кто-то поговорил со мной на театральную тему.– Наш старый

репертуарный театр мертв. От него пахнет на версту нафталином.

Большинство редакторов уклонялись от ответов, делая вид, что очень заняты или

не понимают моего беспокойства.

Только один главный редактор театрального журнала «Амфитеатр» нехотя ответил

мне:

–Гм, а что собственно вы сами предлагаете?

Честно говоря, я очень удивился его ответу и порывисто ответил со свойственной

мне горячностью:

–А я предлагаю ставить на сцене новые пьесы!

–Новые?

–Да!

–Это ж какие новые, позвольте вас спросить?– брезгливо поморщился редактор,

смотря на меня, словно на ненормального.– Смотрите-ка на него,– обратился он к

своим коллегам, которые сидели рядом и делали вид, что не прислушивались к

нашему разговору,– он предлагает ликвидировать наш репертуарный театр!

–А что вы предлагаете вместо репертуарного театра?– задал мне вопрос другой

редактор, сидящий рядом со мной. – Одну антрепризу оставить?

–Господа! Вы меня неправильно поняли!– объявил я.– Я хочу, чтобы в наших

репертуарных театрах режиссеры ставили современные пьесы!

–Гм, современные?

–Именно так, господа!

–Но их нет,– возразили мне.

–Их вы не печатаете, поэтому считаете, что современных пьес нет! – продолжал

убеждать я редакторов, понимая, что разговор бесполезен, но все же продолжал

разговор.– Хотя бы в Интернете поищите прежде, чем отрицать наличие

современных пьес! Вот ваш журнал театральный, но пьесы не печатаете.

–Да, мы не печатаем пьес! Мы только печатаем анонсы разных театров, статьи о

спектаклях.

–А! Статьи о тех старых спектаклях, которые ставили еще при царе Горохе?-

усмехнулся я.

–Гм, молодой человек, не надо над нами посмеиваться,– сухо ответил мне главный

редактор, нервно постукивая пальцами по столу.– Вы не вправе здесь обсуждать

работу нашей редакции! Так что забирайте свои пьесы, вы явились не по адресу!

А один из редакторов добавил:

–В Интернете нам чего-то искать? Да Интернет- это всемирная помойка!

Я усмехнулся, понял, что дискутировать бесполезно, забрал свои рукописи и

поспешно вышел из редакции.

Именно благодаря театру, я стал вольнодумцем, который воспитывался на пьесах

Мольера, Шиллера, Бомарше, Грибоедова. Я с большим удовольствием смотрел

несколько раз трагедию «Гамлет» Шекспира, хотел прочитать эту трагедию, но в

продаже книг Шекспира я не находил, а в библиотеках мне отвечали отказом, что

пьесы Шекспира находятся у читателей. Будучи тогда наивным и простодушным мальчиком, я решил сходить в нашу библиотеку через месяц, чтобы выяснить, может,

пьесы Шекспира уже прочитали и можно взять хотя бы одну книжку с его пьесами на

короткое время? Господа, каково же было мое удивление, когда библиотекарша, даже

не смотря на меня и копаясь в бумагах на столе, ответила мне с нескрываемым раздражением:

–Ну, сколько, мальчик, тебе говорить можно, а? Пьесы Шекспира читают!

Я набрался храбрости и быстро спросил, краснея от волнения:

–А когда мне можно придти?

–Не знаю,– ответила крайне неохотно библиотекарша, продолжая копаться в бумагах.

–А что тогда мне посоветуете прочитать?– не унимался я.

–Вот смотри на столе,– равнодушно протянула библиотекарша.

На столе лежали книги Ленина, Карла Маркса, книжечка Леонида Брежнева

«Малая земля», еще что-то, уж не помню, но пьес Шекспира на столе я не заметил.

–Скажите, а есть сейчас в библиотеке пьесы Шиллера?– спросил я библиотекаршу.

–Нет.

–А пьесы Бомарше?

–Тоже нет.

–А пьесы Мольера?

Библиотекарша подняла, наконец, голову, недовольно взглянула на меня, помолчала минуту, потом строго спросила:

–Мальчик, ты всех писателей будешь здесь мне перечислять?

–Но я хочу их прочитать!– воскликнул я, краснея от волнения.

–Нет сейчас ничего.

–Я в каталоге я эти пьесы нашел, вот….

–Да, в каталоге книги есть, но они сейчас на руках, мальчик! Или домой, а то я

сейчас милицию вызову.

–Гм, зачем милицию вызывать?– удивился я.– Я хочу читать книги, я…

–Мальчик, эти книги на руках, понятно?

Я отошел от стола библиотекарши, тяжело вздохнул и вышел из библиотеки.

Потом мой школьный товарищ Дима сказал, что дефицитные книжки библиотекари отдают читать своих знакомым, поэтому этих книг нельзя никогда найти на

библиотечных полках, или иногда даже продают некоторым знакомым.

–Как продают?– удивился я.– Ведь это библиотечные книги!

Мой товарищ Дима лишь посмеялся надо мной, говоря, что я наивный и следует уже становиться взрослее:

–Слушай, Сережа, ты как на Луне растешь, что ли? Знаешь, какая маленькая зарплата

у библиотекаря?

–Ну…

–Вот и ну! Хорошие книжки – дефицит, как и хорошая колбаса! Вот и обменивают

кило колбасы на дефицитную книжку, которую ты не можешь прочитать. Потом

читатель приносит эту книжку в библиотеку, дает библиотекарше еще новый дефицит,

а она ему – новую дефицитную книжку. Бизнес своего рода!

–Фу, как противно…

–Это жизнь, старик!– объяснял мне Дима, улыбаясь.– А иногда дефицитные книжки

даже продают.

–Как это?

–Молча! Бизнес своего рода, а потом книжки списывают. Или пишут, что их читатели потеряли.

Помните, мой дорогой читатель, старые лозунги о том, что наша страна являлась

самой читающей страной в мире? Да? А помните сбор макулатуры в обмен на

интересную книжку? Помните, надеюсь, книжных спекулянтов у входа в книжные магазины? Я-то все помню, помню мои тщетные поиски пьес Шекспира, Шиллера, Мольера. Как мне хотелось их прочитать! Не найдя этих пьес в библиотеках, я решил

ходить в читальню, чтобы читать нужные мне пьесы. Представляете себе, господа, мои дорогие читатели, отчаяние юноши, который хочет читать Шекспира, других известных драматургов, но не может найти их пьес в продаже или в библиотеках, живя в самой читающей стане мира?! Не абсурд ли, хотя мы жили и продолжаем жить в стране

абсурда!.. И как мне было трудно читать пьесы в читальне, когда такое чтение требует тишины, покоя! Я тратил каждое воскресенье в читальне несколько часов, чтобы читать пьесы Шекспира. Отец постоянно ворчал, говоря, что потраченное мной время надо

было уделить занятиям медициной, но я старался пропускать его замечания мимо ушей

и не отвечать ему – так спокойнее жилось. Наконец, прочитав в читальне несколько пьес Шекспира и Мольера, я также прочитал многие сочинения Вольтера. Дидро,

Жан Жака Руссо, Чернышевского, Добролюбова, которые еще более способствовали

моему свободолюбивому нраву. Если отец с матерью жили тихо, даже опасливо, я рос

и становился совсем иным, чем они: смелым, горячим, решительным. Я открыто говорил своим знакомым ребятам во дворе, что надоело жить в царстве дефицита и

нищеты. Неоднократно отец и мать делали мне замечания, даже кричали на меня,

говоря, что я должен помалкивать и не говорить, о чем думаю, с ребятами во дворе.

–Нет!– решительно возразил родителям я.– Молчать я не буду!

–А тогда тебя посадят в тюрьму!– известил меня отец, весь красный от волнения.– Или

тебя посадят в сумасшедший дом.

–Меня? Но я не больной.

–Посадят, Сережа,– поддакнула отцу моя мать.– Лучше помалкивай, так лучше будет.

Здесь дома ты можешь говорить, о чем думаешь, но вот на улице или в школе не советую.

Я тебе по секрету скажу, только ты никому во дворе и школе не рассказывай.

И она впервые рассказала мне про своего отца, который погиб в сталинских застенках.

Его арестовали за какую-то случайную фразу, которую он сказал при многих свидетелях

на работе, не думая о последствиях. Поздно ночью в квартиру моего дедушки, как рассказывала мать, плача, вошли три мрачных офицера, которые довольно грубо приказали дедушке быстро одеться и пройти с ними. Они посадили дедушку в черную машину и увезли, даже не сказав, куда его везут и зачем. Потом по прошествии целых двадцати лет моя бабушка узнала, что его на следующий день утром повели в суд, приговорив к десяти годам за антисоветскую агитацию. Тщетные попытки бабушки

узнать, где находится ее муж и арестован ли он, не увенчались успехом, и долгие

годы она прожила в отчаянии и страхе. Лишь во времена хрущевской оттепели она

узнала, наконец, правду, но от этого легче ей не стало. Бабушка умерла от рака легких. Умирая, она рассказала все моей маме со слезами на глазах.

–Прошу тебя, моя Леночка,– шептала бабушка моей маме,– помнить всегда о

бедном твоем отце, чтобы дети твои не повторили его судьбы! Чтобы они не говорили

что-то при чужих! Чтобы твои дети помалкивали, а то их посадят и убьют сталинские палачи! Дай мне слово, что ты воспитаешь их умными молчунами, которые сто раз подумают, а один раз из ста что-то скажут, предварительно обдумав каждое свое слово!

Моя мама тогда успокоила умирающую, говоря, что последует ее советам…

Отец сурово спросил:

–Понял ты, какая опасность тебе грозит или нет?

–Но ведь время сейчас уже не то…– попытался возразить я, однако отец завопил, подскакивая со стула и бегая по квартире, грозно сверкая глазами:

–Идиот! Ой, какой идиот мой сын, Лена!

–Не ругай моего сына!– заступилась за меня мама.

–Нет, какой он идиот! Да именно в э т о й с т р а н е всегда то время, когда могут

тебя посадить в психушку, или арестовать за какую-то фразу!– Слова «этой стране» он специально выделил, стуча кулаком по столу.

Я послушно кивнул, чтобы только закончить неприятный разговор и успокоить

моих не в меру крикливых и опасливых родителей. Однако отец не стремился идти

спать, а напоследок решил добавить:

–И еще, Сережа!… Лучше тебе работать врачом, чем актером или режиссером.

–Но…

–Нет, ты хотя бы выслушай отца!.. Врач не болтает попусту, понял?.. А режиссер или

там актеришка должен что-то на сцене болтать, а вдруг что-то крамольное скажет?..

Тогда тебя сразу в психушку поместят или посадят в тюрьму за антисоветскую

пропаганду! Понял?

Я снова послушно кивнул, думая совсем о другом – о театральной сцене, о мечте

стать режиссером или актером. Мечта, к сожалению, осталась лишь мечтой… Как

рассказал ранее своим дорогим читателям, в десятом классе я смалодушничал, решив подчиниться отцовской воле и поступить в медицинский институт. Ой, сколько раз я

ругал себя за то, что поступил в медицинский институт и стал врачом, не любя эту профессию!

Шесть лет обучения в мединституте пролетели быстро. За это время я успел не только освоить медицину, но и прочитать все пьесы Шекспира, Мольера, Островского, Чехова. Бомарше. Кое-что я прочитал в читальне, тратя субботние и воскресные дни, кое-что

мне давали прочитать товарищи по институту, которые узнали о моей страсти к театру.

Будучи студентом, я пытался выступать в студенческом любительском театре. Сыграл несколько эпизодических ролей в спектаклях Шекспира, Мольера, потом я со своими единомышленниками решили поставить «Гамлета», пригласили даже худрука Театра

юмора Ширмыршлянского и худрука Драматического театра Сеновина. Наша игра

обоим худрукам понравилась, особенно, они хвалили после окончания спектакля меня

за успешно сыгранную роль Гамлета. Не думал в те счастливые минуты я, что доведется еще несколько раз повидаться с обоими режиссерами, худруками, но уже в иной

роли – в роли автора, который пытается безуспешно предложить им свои пьесы

для постановки на сцене.

Однако об этом чуть позднее, мой дорогой читатель!

Глава 2

Юмор, один юмор.

Иосиф Борисович Ширмыршлянский, художественный руководитель Театра юмора,

вышел утром из дома, позевывая, неспеша сел в поджидавшую его машину.

–Поехали, Федя!– приказал своему водителю Ширмыршлянский.

Ширмыршлянский был грузный, рослый господин с вьющимися черными волосами с проседью, зачесанными назад, семидесяти лет, одетый в строгий черный костюм, белую сорочку и черный туго завязанный галстук. Так он всегда одевался, когда ехал на работу. Многие поговаривали за его спиной, что он похож на партийного чиновника, а некоторые дамы из театра посмеивались, обсуждая традиционную одежду своего начальника: « Наш барин Ширмыр опять в своей черной униформе!» Как догадался читатель, «Ширмыр» являлось кличкой худрука Театра юмора. Ходил он очень важно, подняв голову высоко вверх, будто стремился на потолке что-то разглядеть. Будучи Львом по знаку Зодиака, он

с детства желал лишь руководить всем и вся, наконец, по достижении пятидесятилетнего возраста добился должности худрука Театра юмора, о которой столь долго мечтал! Более полувека проработал Ширмыршлянский в Театре юмора, начинал там сначала актером, потом окончил режиссерские курсы и стал работать режиссером. Больше всего он любил ставить на сцене спектакли-обозрения, капустники. Сейчас он работал над спектаклем «Бравый солдат» по мотивам романа Гашека. Конечно, именно Ширмыршлянский

написал театральную версию романа, и именно он, Ширмыршлянский,

руководил постановкой спектакля в качестве худрука. Многим актерам и режиссерам Театра юмора не нравился властный, авторитарный стиль руководства театром, однако Ширмыршлянского это совсем не волновало – он открыто не раз заявлял всем: « Не нравится тебе работать со мной? Двери моего театра всегда открыты! Можно зайти в

театр, можно и выйти. Или вылететь из него! Я никого тут не задерживаю!» Господин Ширмыршлянский не любил иных мнений, кроме своего собственного, даже не старался

хотя бы выслушать мнение актера или режиссера, которые пытались порой что-то

возразить худруку. Все альтернативные мнения по различным вопросам казались

посягательством на его руководящую роль в Театре юмора. Говоря о Театре юмора, Ширмыршлянский всегда говорил так: «Мой театр», словно театр являлся его

собственной вотчиной, имением, и что интересно: все сотрудники свыклись с этим, не пытаясь даже что-то возразить или поспорить.

Ширмыршлянский закурил трубку и задумался. Сегодня предстояла новая репетиция спектакля «Бравый солдат». Все роли в спектакле давно распределены им, актеры быстро заучили текст, остались лишь мелочи: костюмы, грим, освещение, музыка, некоторые актерские интонации, но эти мелочи особо не волновали его. Несколько возмутило позавчера на очередной репетиции заявление молодого актера Николая Кузнецова,

который пытался при всех заявить, что Гашек написал не юмористический роман, а сатирический. Тогда Ширмыршлянский не среагировал на заявление Кузнецова, которого никто из работников театра не поддержал. Но вчера на репетиции, когда Кузнецов вновь повторил свои слова, неожиданно для всех молодая актриса Татьяна Архипова, светлая шатенка с голубыми глазами, горячо поддержала Кузнецова:

–Да! Почему вы, Иосиф Борисович, не прислушиваетесь к мнению Кузнецова?

Ширмыршлянский попытался отшутиться, даже не смотря в сторону Архиповой:

–Пока мне медведь на ухо не наступил, так что со слухом у меня все в порядке.

Кто-то из актеров засмеялся, так что Ширмыршлянский надеялся, что инцидент

закончен, однако Архипова не унималась и продолжала, покраснев, настаивать на своем:

–Нет, это не ответ, Иосиф Борисович!.. Вы считаете, что спектакль должен предстать просто, как театральная фантазия на тему Гашека?

–Вздор! Какая фантазия?– морщась, спросил Ширмыршлянский.– Ты разве против юмора?

Все сотрудники Театра юмора привыкли, что их худрук обращался ко всем на «ты»,

даже к тем актерам, которые достигли пожилого и старческого возраста. Он сам считал,

что такое обращение вовсе не фамильярность или хамство, а скорее товарищеское обращение к коллегам, хотя лично к своей дорогой персоне требовал обращения именно

на «вы». Поначалу молодые актеры Архипова и Кузнецов тоже были удивлены

подобным обращением, но потом свыклись с этим.

–Нет, не против, – моментально возразила худруку Архипова,– но Гашек написал сатирический роман, а вы пытаетесь скатиться только на один юмор. Юмор ниже пояса!

–Какой вздор!

–Вовсе не вздор! Роман Гашека и его главного героя Швейка читатели полюбили за

его антимилитаризм!

Ширмыршлянский сидел на кресле, не двигаясь, не меняя выражения лица.

А Кузнецов тут же добавил, ободренный репликой Архиповой:

–Войну и всяких военных тупых чинуш надо высмеивать, а мы только поем о триппере! Говорим о клистире!

Ширмыршлянский неожиданно для всех актеров захлопал в ладоши, приговаривая:

–Браво!.. Браво! Какой темперамент у наших молодых актеров! Вот бы им так на сцене играть, а не со мной спорить.

–Вы не слышите нас!– воскликнула Архипова.– Швейк не хочет воевать! Вот где

поговорить нам со зрителями, уставшими от войны, незаметно перетекшей в контртеррористическую операцию!

Ширмыршлянскому надоело слушать двух молодых актеров.

–Прекратить прения в моем театре! – разозлился Ширмыршлянский.– Вот ты,

Архипова недавно институт закончила, не так ли?

–А при чем…

–Сначала бы поработала годик- другой, опыт бы получила, а то сразу меня критиковать вздумала! Спектакль должен состояться, а ты с Кузнецовым хочешь его сорвать!

–Нет, Иосиф…

–Немедленно приказывать прекратить прения в моем театре!– продолжал

Ширмыршлянский.– У нас тут театр, а не политический форум. У нас Театр юмора и забывать это не нужно. Кто тут против юмора, может выйти. Двери моего театра всегда открыты на вход и на выход. У нас один юмор и еще раз юмор! Сатиры в моем театре

не будет!– Тут Ширмыршлянский замолк на минуту, закурив трубку, потом строго

спросил:– Гм, скажите, а вы оба, Архипова с Кузнецовым, считаете, что сатира не

должна смешной?

–Нет, она должна быть смешной, она должна высмеивать…– попытался ответить худруку Кузнецов, но его резко оборвал Ширмыршлянский, улыбнувшись фальшивой улыбкой:

–Браво, как хорошо, что хоть иногда ты со мной соглашаешься, Кузнецов! «Смешить и

еще раз смешить!»-вот девиз моего театра… Смешить, а не высмеивать! Понимаешь разницу?

–Но…

–Так,– перебил актрису Ширмыршлянский, – можешь организовать свой собственный

театр, но не здесь, а в другом месте, и там ставить свои спектакли, но здесь мой театр!

И я здесь худрук, ясно?..– Ширмыршлянский нахмурился, замолчал минут на три, держа поистине театральную паузу, когда все актеры молчат, но зрители понимают, что пауза вовсе не снимает напряжения в зале, и пауза служит для осмысления услышанного и прочувствованного в спектакле.

Все актеры в зале молчали.

–Вы оба срываете нашу репетицию,– заявил Ширмыршлянский.

–Но…

–Итак, продолжим нашу репетицию!– распорядился Ширмыршляский, не желая больше разговаривать с молодыми актерами.

Машина подъехала к Театру юмора, Ширмыршлянский открыл дверцу, медленно

вышел из машины и привычной твердой походкой направился к служебному входу, находящемуся с боковой части здания. Возле двери он заметил средних лет брюнета в джинсах, с усами и небольшой бородкой, с черной сумкой в руках. Брюнет нетерпеливо переминался с ноги на ногу, глядя на подходящего худрука и слегка улыбаясь ему. То

был я, мой дорогой читатель! Я решил встретиться с Ширмыршлянским и отдать ему

свои две сатирические комедии. Конечно, я не надеялся, что Ширмыршлянский вспомнит обо мне, когда в пору моего студенчества он зашел посмотреть наш любительский театр.

–Здравствуйте!– обратился я к Ширмышлянскому.

Ширмыршлянский даже не посмотрел на меня, бросив только, когда он взялся за

ручку входной двери:

–Гм, это вы мне?

–Да! Я – писатель Соколов, автор двух комедий, я хочу….

–Гм, молодой человек, все хотят! – сухо ответил худрук.– Оставьте свои гениальные рукописи на вахте.

–Но…

Тут Ширмыршлянский остановился, наконец, взглянув на мое обеспокоенное

лицо, и назидательно произнес:

–Слушайте, я попрошу вас, молодой человек, не задерживать меня и не всучивать свои рукописи на улице. Оставьте все на вахте, мне передадут. Вернее, в моем театре есть

завлит, он прочтет.

–Но я хотел…

–Все хотят, молодой человек!– улыбнулся фальшивой улыбкой Ширмыршлянский,

чуть толкая меня, так как я загораживал ему вход в здание. – Пропустите вы меня или

нет?

Я моментально посторонился, шумно вздыхая. Ширмыршлянский поспешно вошел

в театр, а я остался стоять у входа. Было слышно, как худрук накричал на служащих,

потом крик прекратился. Ко мне вышел средних лет охранник с заспанным лицом

и спросил, оглядывая меня с головы до ног:

–Ты чего тут стоишь?

Знаете, мой дорогой читатель, мне всегда не нравилась фамильярность, грубость, но

я чудом сдержался и ответил как можно спокойнее:

–Я хотел поговорить с Ширмыршлянским, но…

–Все хотят с ним поговорить! Он приказал, чтобы тут всякие посторонние не стояли.

–Но мне нужно передать завлиту мои комедии!

–Отдай их мне, я передам завлиту. Ответ будет через две недели.

Мне ничего не оставалось делать, как выполнить требование охранника. На этом

моя встреча с Ширмыршлянским закончилась. Я побрел домой, думая, как же

встретиться с Ширмыршлянским и поговорить с ним.

А Ширмыршлянский прошел в свой просторный кабинет, уселся в мягкое кресло.

Он помнил, что сегодня должна состояться репетиция спектакля «Бравый солдат»,

поэтому вытащил из ящика стола блокнот со своими заметками.

В кабинете стоял возле стены большой коричневый письменный стол, рядом со

столом – два кресла, вдали у окна телевизор, холодильник, книжный шкаф, мягкий диван. На стене выше стола висел портрет Станиславского, Ширмыршлянский почитал

известного режиссера, его систему и всегда повторял на репетициях известные слова Станиславского: «Не верю!» На столе худрука красовался новенький ноутбук, принтер. Зазвонил телефон, но Ширмыршлянский не торопился брать телефонную трубку. Однако телефон звонил, не переставая.

–Да, слушаю…– вяло протянул Ширмыршлянский, беря трубку и перелистывая блокнот.

– Ну, Иосиф Борисович, не торопишься трубку брать?– услышал он в трубке уверенный

и насмешливый баритон.

Ширмыршлянский отложил блокнот, услышав в трубке голос художественного руководителя Драматического театра Юрия Ксенофонтовича Сеновина.

–Гм, приветствую тебя, Юрий Ксенофонтович!– чуть улыбнулся Ширмыршлянский.-

Чем обязан звонком?

–Да, так… Вспомнил о тебе, решил позвонить. Али побеспокоил? Отвлек от репетиций?

–Пока я только зашел в кабинет, если честно.

В трубке раздался приглушенный смех Сеновина:

–Ха!.. И поздновато ты на работу являешься, друг мой!

–Совсем нет,– возразил Ширмыршлянский,– как всегда, в одиннадцать часов. Вообще-то

мне не десять лет, чтобы мне тыкать! Я сколько раз о том тебе говорил!

В трубке снова раздался смех, Сеновин быстро ответил:

–Ладно, будем общаться на «вы»… Я…

–У тебя какая-то новость или нет?– нетерпеливо спросил Ширмыршлянский.

–Хотел попросить тебя…, извините, вас попросить помочь мне с новыми актерами.– Сеновин вспомнил, что Ширмыршлянский не терпел фамильярностей к своей дорогой персоне, хотя всем остальным тыкал, даже к собеседникам старше себя по возрасту.

–Новыми? У тебя в знаменитом Драматическом театра не хватает актеров?– удивился Ширмыршлянский.

–Как сказать…

-А ты правду скажи, авось полегчает,– усмехнулся Ширмышлянский, закуривая трубку.

–Штатных единиц у меня в театре свободных нет, то правда, но проблема в том, что все актеры старые… Нет молодых актеров!– признался Сеновин.

–Сочувствую, Юрий Ксенофонтович, сочувствую!.. И понимаю тебя прекрасно, когда

самая молодая актриса в театре в возрасте пятидесяти восьми лет.

–Гм, вот мне не до смеха,– сухо ответил Сеновин, прекратив смеяться.

–Есть у меня молодые актеры, целых два есть,– ответил Ширмыршлянский, вспомнив

о Кузнецове и Архиповой,– но они тебе не понравятся.

–Это почему?

–Дерзкие они… Настойчивые… И для твоего театра они вовсе юные, всего лет

двадцать пять.

–Хорошо! Я согласен, можно с ними переговорить?

–Не уважают они свое начальство… А переговорить с ними всегда можешь, если

захочешь. Главное, чтобы они согласились перейти в твой театр.– Ширмыршлянский говорил, вспоминая последнюю репетицию спектакля «Бравый солдат» и короткую словесную перепалку с Кузнецовым и Архиповой, хмурясь.

–Обломаем их.

–Не уверен, молодые, настойчивые, цену себе знают!

–Гм, все мы цену себе знаем…

–Да ну?.. И во сколько ты меня или себя оцениваешь?

–Ладно, давайте по делу…Вы мне их отдадите?– с надеждой спросил Сеновин.

–Ну, что значит отдашь? Они разве крепостные? Не пойдут они в твой театр! Я-то с радостью им предложу к тебе перейти, честно, с радостью от них отделаюсь…

–Правда?

–Сущая, сущая правда, милейший Юрий Ксенофонтович!.. – Ширмыршлянский

помолчал минуту, потом заявил, думая, что последующее его заявление испугает Сеновина:– Им сатира в театре нужна, а в твоем театре не ставят сатиру, как знаю.

–Верно,– согласился Сеновин, – у меня только классика, трагедии, драмы…А тебе, как понимаю, сатира не по душе?

Ширмыршлянский покачал головой, кладя трубку на стол.

–Что значит» по душе или нет»?– ответил Ширмышлянский.– Зачем моему Театру

юмора (само название говорит за себя: Театр юмора, а не сатиры) лишние проблемы?

Еще финансирование закроют. И так сейчас вопят, что старые репертуарные театры

не нужны.

–Ну, не волнуйтесь, Иосиф Борисович!..

–Как тут не волноваться? Сатира высмеивает, а чего мне кого-то высмеивать? Достаточно, как считаю, моему театру смешить, а не высмеивать!

–Согласен.

Ширмыршлянский замолк на минуту, закуривая, потом не отказал в себе удовольствии поиронизировать над собеседником:– Говорят, у тебя новый репертуар?

–Новый?

–Да!… Новые постановки древнегреческих драматургов!– Сказав эту фразу, Ширмыршлянский не выдержал и засмеялся.– Спектакль по мотивам древнегреческого драматурга Софокла, да?

Сеновин минуту помедлил с ответом, поняв скрытую иронию в словах собеседника,

потом ответил с досадой:

–Ну… ну, зачем так посмеиваться, Иосиф Борисович?.. Я ж к вам со всем уважением!..

Ну, зачем так…

–Ладно, ладно тебе расстраиваться, успокойся,– Иосиф Борисович понял, что

напрасно так поиронизировал над Сеновиным и решил сменить тему разговора:-

Как там Фуцман поживает?

-Фуцман? Ах, этот Фуцман!.. А вот именно этот Фуцман в своем Театре современных инсценировок ставит разные спектакли по мотивам!– разгорячился Сеновин.-

Понимаете, именно этот Фуцман ставит сейчас инсценировку комедии «Горе от ума»!

И еще получит свои авторские!

–Что я слышу?– удивился Ширмыршлянский.– Ведь комедия «Горе от ума» и так уже написана для театра, чего тогда ее переписывать и делать по ней инсценировку?

–Милейший Иосиф Борисович! От жизни отстаете!– упрекнул Сеновин

Ширмыршлянского.– А инсценировка того же Фуцмана пьесы Шиллера? Тоже спектакль

по мотивам… Авторские, авторские… Вот раньше такого он бы не позволил!

–Раньше?: Опять ты ностальгируешь по совковым временам недостроенного коммунизма?– хохотнул Ширмыршлянский, вспомнив, что Сеновин был коммунистом и свой партбилет

в 1991 году не сдал, как многие, и продолжает верить в коммунистические идеалы.

Возникла напряженная пауза, во время которой Ширмыршлянский перелистывал

блокнот, ожидая ответа собеседника, но тот замолк, обидевшись.

Через минуты две Сеновин заговорил вполголоса:

–Попрошу вас, Иосиф Борисович, не посмеиваться над моими идеалами, взглядами!

–Ладно, остынь… А недавно и мой театр ставил комедию «Горе от ума»,– вспомнил Ширмыршлянский.

–А в нашем Драматическом театре эту комедию играют уж двадцать лет!– сообщил Сеновин.

Сеновин минуту помолчал, потом добавил:

–Этот Фуцман хочет не просто поставить инсценировку по мотивам «Горе от ума».

Он ставит мюзикл.

–Что я слышу?– удивился Ширмыршлянский.– Вот так потеха!

–Потеха, точно сказано.

–Ладно, шут с этим Фуцманом,– поморщился Ширмыршлянский, – ему уже надоел

этот разговор и он покачивал головой.

–А я, Иосиф Борисович,– продолжал Сеновин,– истинный приверженец классицизма

в драматургии! И считаю, что нет сейчас хороших современных пьес! Вот раньше…

–Слушай ты перестань со своим «раньше», хорошо?

–Хорошо, но вы согласны со мной в том, что сейчас нет хороших современных пьес?

Ширмыршлянский кивнул головой, добрея:

–Браво!– повторил свое любимое слово Ширмыршлянский, улыбаясь.– Полностью с

тобой в этом согласен! Полностью! Еще с этими современными авторами повозишься!

–Верно, тут приходил ко мне один брюнет, надоел со своими комедиями.

–И ко мне приходили недавно… Да что недавно, сегодня один брюнет возле двери остановил…

–Одни графоманы кругом!– добавил Сеновин.– Нет современных хороших пьес!

Поэтому я ставлю одну классику!

– Говорят, Шекспир тебе наскучил?

–Что значит наскучил? А кого мне еще ставить?

–Как кого? А Грибоедов?

–Ну, Грибоедов тоже есть… Островский, Шиллер…Мало пьес, нет хороших пьес…

Вот я и решил повозиться с древнегреческими драматургами, их хочу ставить.

–Софокла?

–И Софокла, и Эсхила, и Эврипида, и многих, многих других…

–А как у тебя в театре с юмором?

–С юмором?.. Туговато, если честно… Хотя есть задумка поставить комедию

«Лисистрата» Аристофана.

–Ну, приглашай на премьеру.

–Охотно приглашу… Так насчет молодых актеров что мы решили?– напомнил свою

просьбу Сеновин.

–Я им предложу перейти к тебе, а дальше… Дальше пусть сами решают.

–Уж ты постарайся, Иосиф Борисович!– попросил Сеновин.

–Естественно постараюсь,– слегка усмехнулся Ширмыршлянский,– они мне не нужны

в моем театре… Такие смутьяны мне не нужны!

–Смутьяны?

–Да!

–Гм, а мне смутьяны нужны, что ли?– удивился Сеновин.

–Ну, не хочешь и не бери,– пожал плечами Ширмыршлянский, будто он являлся

владельцем крепостных актеров, которых можно было продать и отдать другому

хозяину.– Со мной не спорят в моем театре!.. Я им создам в моем театре такие распрекрасные условия, что они побегут куда подальше.

–Будем надеяться.

Ширмыршлянский минуту помолчал, потом спросил:

– Слушай, вот ты ставишь такое старье, уж извините, если задел своим вопросом…

–Я ставлю классику, если вы то забыли, я…– повысил голос Сеновин, но его тут же

перебил Ширмыршлянский:

–Стой, не кипятись, Юрий Ксенофонтович!…Я просто интересуюсь реакцией твоих зрителей.

–А что мои зрители?

–Ну, как они смотрят это старье… тьфу, эту одну классику, с интересом? Софокл,

Эсхил, Аристофан…

–Нормально смотрят, даже хлопают!

–Да неужели? И как зрители вникают в это старье? Понимают, о чем речь?

–Да.

–А говорят, что зрители у тебя ходят только смотреть на игру твоих старых актеров,-

ляпнул Ширмышлянский и тут же понял, что не следовало было этого говорить.

–Что – о?!… Старые пьесы, старые актеры?!..– взревел Сеновин так, что Ширмыршлянский вздрогнул и отвел руку с телефонной трубкой подальше, чтобы не слушать крик

Сеновина.– Я к вам с просьбой, по-человечески, а вы?!…Смеяться надо мной, да? А у

вас в Театре юмора новые пьесы есть, да?.. Покажите, посмотрю, если таковые есть!.. «Ревизор» – современная пьеса?

–Успокойся, я…

–Или «Фигаро»? Или «Бравый солдат»?

–Ладно, ладно, Юрий Ксенофонтович! Успокойся и приглашай на премьеру Софокла!-

добродушно сказал Ширмыршлянский, посмеиваясь.– Извини, но ко мне зашли, пока!..-

С этими словами он повесил трубку, не дожидаясь ответа Сеновина.

Ширмыршлянский перелистал свой блокнот, потом встал, подошел к окну. В дверь кабинета осторожно постучали, но он не откликнулся на стук. Через минуту вновь

раздался осторожный стук и дверь чуть приоткрылась.

–Кто там?– недовольно спросил Ширмыршлянский, не оборачиваясь.

–Это я, Иосиф Борисович,– послышался приглушенный женский голос.

Дверь открылась полностью и в кабинет вошла средних лет дама в коричневом

брючном костюме, шатенка с серыми глазами, сильно напудренная и накрашенная.

Это была завлит Театра юмора Котова Елена Степановна.

Ширмыршлянский ее переносил с трудом, даже один раз предложил уволиться, но

потом все-таки извинился, заявив, что сказал, не подумав. Ему не нравились умные женщины, а Котова была как раз умной и не раз спорила с ним по разным театральным вопросам, что очень раздражало худрука. Вдобавок Ширмыршлянский не выносил излишней косметики на женском лице, открыто заявляя не раз, что женское лицо должно

быть красиво и не без косметики. Однако Котова лишь посмеивалась про себя, слыша заявления худрука. Так они и работали, нередко ссорясь и споря, многие годы.

–Что тебе?

–Извините, Иосиф Борисович, если отрываю от дел,– начала медленно Котова,– вы

говорили вчера об утверждении нового репертуара театра…

–Ну…– меланхолично протянул Ширмыршлянский, позевывая.

–Вот я и зашла, чтобы поговорить об этом.

–Ну…– также протянул Ширмыршлянский.

Котова застыла, не зная, что дальше говорить. Иногда сотрудники Театра юмора не понимали своего худрука – он впадал в меланхолию, ничего не желал делать и слушать, отвечал одними междометиями, как и сейчас; складывалось такое ощущение, что Ширмыршлянский отсутствовал в театре, мечтая и витая где-то в облаках, несмотря на

то, что он находился именно в Театре юмора. А Ширмыршлянский в самом деле сейчас призадумался, вспомнив молодые студенческие годы, когда пытался играть в

капустниках и играть в КВН. Вот с тех пор он полюбил капустники- обозрения, желая ставить лишь их, если станет театральным режиссером. А когда, наконец, добился должности режиссера, ему пришлось ставить известные комедии давно умерших драматургов, участвовать в бесконечных репетициях, хотя хотелось ставить одни

смешные капустники. Репертуар Театра юмора не обновлялся уж десять лет: комедии Шекспира, «Горе от ума» Грибоедова, комедии Мольера, несколько лирических комедий старых советских драматургов, кое-что из зарубежной драматургии. Но поискать что-то новое для своего театра, современную пьесу современного драматурга даже не

приходило ему в голову, как ни странно, хотя неоднократно Ширмыршлянский

участвовал в различных театральных конкурсах. Справедливости ради нужно отметить,

что худруку полгода назад пришло в голову поставить спектакль по мотивам романа Гашека, что он и сделал, написав инсценировку и начав репетиции спектакля «Бравый солдат». Однако пьес российских современных драматургов Ширмыршлянский не

искал и не ставил в своем театре.

Котова молчала, ожидая приглашения худрука сесть, но его не услышала. Ширмыршлянский, подумав еще минуту, отошел от окна, сел в кресло и сокрушенно вздохнул.

–Извините, Иосиф Борисович, мне уйти?– осторожно спросила Котова.

–Нет, почему уйти… Чего стоишь, садись, раз зашла,– предложил Ширмыршлянский.

Котова присела на край кресла напротив Ширмыршлянского.

–Так, чего репертуар нам менять? Какая в том надобность?– позевывая, спросил Ширмыршлянский.

–Ну, вы сами ранее…

–Послушай, я говорил то вчера при всех для проформы только.

–Да?

–Нет, ты мне скажи другое: зритель в мой театр идет или нет?

–Идет.

–Чего тогда обновлять репертуар?

–Но…

–Нет, ты ответь: зритель в мой Театр юмора идет?

–Идет, но…

–Чего там «но»?.. Черт, ну, сколько можно говорить одно и то же?– разозлился Ширмыршлянский.– Вот ты чего ко мне зашла?

–Утвердить репертуар театра, Иосиф Бо…

–Утвердить? Да пусть он еще несколько лет будет один и тот же!– решил

Ширмыршлянский.

–Как?– не поняла Котова.

-А вот так, моя дорогуша!.. Ты мне ответь, если сможешь и знаешь все наши театры,

какой театр сейчас обновляет свой репертуар?

Котова минуту помолчала, потом неспеша ответила:

–Вот Драматический театр сейчас ставит Софокла…

–Ха!.. Новость какая! Новая пьеса, ха-ха!..– слегка усмехнулся Ширмыршлянский.– Премьера пьесы древнегреческого драматурга Софокла! И какую именно пьесу

Софокла там ставят?

–«Антигону».

–Гм, хороша новая пьеса древнегреческого драматурга!.. Для меня, твоего

художественного руководителя, то не новость. Только что я говорил с Сеновиным!..

И вот что я думаю, зачем нам постоянно репетиции?

–Как зачем?

–Лишь имитация деятельности, дорогая ты моя Котова!– признался Ширмыршлянский, закуривая трубку.– Одна имитация!.. Новых пьес нет!.. Нет новых хороших комедий!..

Чего тогда нам репетировать?

Котова моментально спросила худрука, только потом понимая, что иногда следует

и помолчать, когда говоришь с начальством:

–А вы сами когда-нибудь искали новые пьесы?

–А чего искать того, чего нет?..

–Нет?– несказанно удивилась Котова.

–Нет, нет и еще раз нет!– занервничал Ширмышлянский, чуть хмурясь.

–Как можно заведомо утверждать, что чего-то нет в природе, не пытаясь даже искать,

что хочешь найти? Как в народной сказке: «Ищу, не знаю что, не зная, где»?

Ширмыршлянский пристально посмотрел на Котову, минуту помолчал, потом

задумчиво сказал:

–Слушай, а ты бы стала хорошим философом, как погляжу.

–Философом?

–Да, может, тебе работу новую поискать?– с надеждой в голосе спросил

Ширмыршлянский.

–Гоните опять меня?– тревожно спросила Котова.

–Что ты!… Вовсе нет… Так, подумалось что-то…

–А в Интернете вы искали новые пьесы, если журналы сейчас их не печатают?-

поинтересовалась Котова.

–Гм, Интернет? Зачем мне чего-то там искать? Интернет – всемирная помойка!

– ответил неприязненно Ширмыршлянский, закуривая.

–Но…

– Опять ты со мной споришь?

–Нет, а вы же участвуете каждый год в разных театральных конкурсах. Неужели там

нет ничего достойного нашего театра?

–Нет, как ни странно.

Котова слегка усмехнулась и заметила:

–Но кто-то же выигрывает на театральных конкурсах, получаете призы.

–Что этим хочешь сказать?– не понял Ширмыршлянский.

–Если та или иная современная пьеса российского драматурга получила первое или

второе место, разве нельзя поставить в нашем театре?

Ширмыршлянский минуту помолчал, потом недовольно воскликнул:

–Зритель и так идет в мой театр!.. Москва все-таки!.. Приезжих много, они всегда

идут в театры, как в музеи. Чего мне эти репетиции проводить, время тратить?

Котова возразила:

–Не поняла вас, Иосиф Борисович… Вы хотите отменить репетиции?

-Ну, совсем их отменять не следует…

–А как же с репетициями «Бравого солдата?– спросила Котова.

–Ах, да!..– кивнул Ширмыршлянский.– Вот эти репетиции буду проводить, а на

остальные пусть бегает Голодаев.

–Голодаев?

–Да!.. Зачем мне каждый день бегать на репетиции и выслушивать мнения некоторых молодых смутьянов?

Котова понимающе кивнула:

–Ясно, вы говорите о Кузнецове и Архиповой.

–О них!.. – подтвердил Ширмыршлянский.

–И из-за них хотите отменить все репетиции в театре?

–Ну, зачем же передергивать? Не все… Одной репетиции в месяц было бы достаточно.

Вот пусть Голодаев ходит один раз в месяц на репетиции старого нашего репертуара,

а я буду ходить на репетиции «Бравого солдата».

–А зрителям и Кузнецов, и Архипова нравятся,– заметила Котова.

Ширмыршлянский нахмурился, сердито говоря:

–Они мне надоели, нельзя ли их перевести в Драматический театр?

–Не знаю… Они не захотят…

–Надо постараться их перевести или заставить уволиться из моего театра,– твердо

произнес Ширмыршлянский,

–А репетиции «Бравого солдата» сколько будут длиться?

–Да, скоро репетиции «Бравого солдата» закончатся, – быстро ответил

Ширмыршлянский.– Он отложил трубку в сторону, потом глянул внимательно на

своего завлита, поинтересовался::– Ну, какие еще вопросы ко мне?

–То есть… то есть репертуар…

–Да!.. Репертуар, как был, таким он и останется!.. – приказал Ширмыршлянский.– В

моем театре должен быть только юмор и один юмор!.. Если даже мы ставим Гашека, то

спектакль должен быть ю-мо- рис- ти- чес- ким!– Последнее слово он произнес по

слогам, делая ударение на каждом слоге.– Никакой сатиры в моем Театре юмора быть

не должно!.. Пусть тогда эти Кузнецовы и Архиповы создают свой собственный театр,

если смогут!.. Если им дадут таковую возможность создать в наше время свой театр!

Ну, вопросы еще ко мне есть?

–Нет… Я зашла, так как вы говорили об утверждении нового репертуара и…

–Я говорил?– оборвал завлита Ширмыршлянский.– Возможно, тебе то почудилось…

Или я мечтал тогда о новых комедиях, которых нет… Ну, сколько можно ставить

одно и то же?

Котова быстро спросила:

–Тогда, как нам быть? То вы говорите, что хватит старого репертуара, потом сетуете,

что не хватает нам новых комедий?

Ширмыршлянский одобрительно кивнул:

–Правильно говоришь, Котова, браво!.... Повторяешь мои мысли… Капустники

желаю ставить, понятно тебе?

–Капустники?– спросила Котова.

–Да! Если нет хороших новых комедий!

–Капустники?– почему-то переспросила Котова, пристально глядя на худрука.

–А чего ты переспрашиваешь? Непонятно сразу?

–Нет… Удивилась…

–Нечего тебе удивляться!.. Капустники безобидны, просто один юмор и еще раз

юмор, не более того. К разным юбилеям, торжествам.

–А кто будет писать эти капустники?

–Кто, кто… Я, кто же еще… Будем работать и придумывать капустники. Все, иди

к себе, работай!– приказал Ширмыршлянский, хватаясь за телефонную трубку. – Я

очень занят…

Глава 3

Инсценировки и секс.

Фуцман Моисей Викторович, художественный руководитель Театра современных инсценировок, лысый, лопоухий господин низкого роста, лет сорока, одетый в

коричневый пиджак, черные брюки, белую сорочку и желтый туго завязанный галстук, сидел в своем кабинете, задумавшись. В руках он держал листок с перечислением спектаклей своего театра. Отечное, с резкими чертами лицо его, изможденное ранними морщинами, свидетельствовало о весьма бурной молодой жизни, большим числом бессонных ночей, несоблюдением режима. Еще в студенческую пору он больше времени уделял посещению дискотек, кафе, пытаясь потом наверстать упущенное ночами в преддверии очередных экзаменов. Позднее, уже став работать режиссером, он являлся частным гостем ночных клубов, фуршетов и презентаций. Заняв долгожданную должность худрука, он первым делом изменил название своего театра. Ранее театр назывался совсем по-другому – Театр современной пьесы, но такое название предполагало постановки

современных пьес, чего не желал Фуцман – он хотел ставить лишь инсценировки, писать свои версии по мотивам известных романов и пьес, получать авторские гонорары за

переписывание и безбожное искажение известных пьес и романов. Добился Фуцман переименования театра с помощью чиновников Министерства культуры, целый год потратил на визиты к ним, льстиво улыбаясь и одаривая дарами секретарш и многих чиновников, обещая помнить их всех на всю оставшуюся жизнь. Вдобавок проворный и хитроумный Фуцман закрутил короткий роман с одной развязной бабенкой из

Минфина, которая как раз курировала бюджетное финансирование Министерства

культуры. В итоге наш герой добился, наконец, желаемого. Надо сказать, что Фуцман

слыл великим эротоманом, однако жены и постоянной любовницы у него не было. Еще будучи студентом, он познакомился с одной молодой девушкой, но их роман закончился довольно быстро. Фуцман жаловался, кому только мог на женское легкомыслие и их стервозный нрав, но за его спиной знающие люди поговаривали, что как раз он изменил своей знакомой, переспав со случайной повстречавшейся девушкой. Его знакомая

какое-то время пребывала в неведении относительно неверности своего любимого, но

через месяц она закатила бурную сцену ревности, заметив следы ярко красной помады

на шее своего любимого; Фуцман пытался отнекиваться какими-то несвязными междометиями, но объяснить ей толком ничего не смог – не говорить же ей сущую

правду, что совершенно неожиданно встретил на улице понравившуюся ему блондинку

в короткой юбке, быстро познакомился с ней, предложил выпить кофе в ближайшем кафе,

а потом затащил в постель? После разрыва и бурной сцены Фуцман пытался знакомиться

с женщинами на разных фуршетах, презентациях, бывали у него случайные мимолетные связи, но серьезно его никто из женщин не воспринимал. Со временем Фуцман понял,

что, возможно, оно и к лучшему, если нет жены и постоянной любовницы – не надо

никому ничего объяснять и ни перед кем не надо извиняться и оправдываться за новую любовную связь и очередную измену. Многие сотрудники театра удивлялись, как женщинам на разных фуршетах и презентациях мог понравиться лысый, низкий

человечек, да еще и лопоухий, двигающий иногда своими оттопыренными ушами?

Однако женская душа подчас загадочна, мой милый и дорогой читатель, и даже совсем невзрачный, некрасивый низкий мужчина может иногда понравиться женщине…

–Та – ак,– протянул Фуцман, читая список пьес,– «Мушкетеры», мюзикл по мотивам

романа Александра Дюма… Хорошо… «Золушка, доктор Айболит и Буратино»,

спектакль по мотивам детских сказок… Мюзикл «Горе от ума», по мотивам одноименной комедии Грибоедова… Мюзикл- это хорошо!.. И секс там будет, что тоже хорошо…

Секса, секса нам не хватает в постановках. Та – ак, далее читаем… Мюзикл «Ревизор»,

по мотивам одноименной комедии Гоголь «Ревизор»… спектакль «Играем самого Шиллера», по мотивам пьесы «Мария Стюарт»… Мюзикл «Отелло», по мотивам одноименной трагедии «Отелло» Шекспира… Шесть спектаклей, мало или

нормально? Гм, подумать надо…

Фуцман встал, медленной походкой прошелся по кабинету.

–Ой, а я ж не написал свою версию спектакля «Горе от ума!– спохватился он, подходя

к столу и беря список пьес.– Как это я не углядел… Сцен секса там нет, вот ужас-то!.. Придется пока снять спектакль с афиш…

Размышления Фуцмана прервал телефонный звонок. Он поморщился, не желая ни

с кем говорить, через полминуты телефон звонить перестал. Но через минуту телефон

вновь зазвонил и Фуцман нехотя поднял трубку, держа ее на весу далеко от уха.

–Да! Слушаю!– вполголоса произнес Фуцман, садясь в кресло.

В ответ он услышал незнакомый относительно молодой мужской голос, который настойчиво добивался встречи с худруком Театра современных инсценировок и

который твердил про свои комедии.

Фуцман чертыхнулся про себя, шумно вздохнул и ответил довольно сурово:

–Постойте, молодой человек! Давайте-ка послушайте меня, хорошо?

–Но я…

–Послушайте меня сначала! Наш театр не нуждается в чьих-то пьесах, это понятно

сказано или требуется повторить для тупых?

–Почему вы так грубо….

–А потому!– Фуцман нахмурился и строго потребовал:– Сначала не мешало бы представиться!

–А-а… Соколов я!

–Эта фамилия мне ничего пока не говорит,– слегка усмехнулся Фуцман,– не Шекспир,

не Мольер, но слушайте снова мой ответ, Соколов: наш театр не нуждается в ваших творениях! Все!– Фуцман протянул трубку, желая опустить ее на рычаг, но из трубки раздался отчаянный возглас Соколова, молящего о продолжении разговора:

–Извините меня, но выслушайте, хотя для начала прочитайте мои комедии, я…

Фуцман бросил трубку, давая отбой. Минуту он просидел, не двигаясь, потом встал

и прошелся по кабинету. Он обдумывал репертуар своего театра, желая, чтобы во

всех постановках говорили о сексе.

«Да, секс- это именно то, что нужно всем всегда!… Именно эту тему всегда одобрит

зритель, а если ему что-то показать на сцене… О-о, тогда будет аншлаг!.. – раздумывал Фуцман.– Как я недавно вставил сцену секса в спектакль «Отелло»!..Вот только как

быть с этой сказкой? Там секс не вставишь, дети все-таки… М – да! Нужно

побыстрее отменить этот спектакль».

Он вызвал к себе своего режиссера Зайцева, молодого парня, только что окончившего театральное училище. Игорь Зайцев, высокий и широкоплечий здоровяк с постоянной широкой улыбкой на лице, всегда соглашался со своим руководителем.

Зайцев присел на краешек стула напротив стола худрука и вопросительно

посмотрел на Фуцмана.

–Вызывали, Моисей Викторович?– спросил Зайцев.

–Да… Слушай, вот тут я думаю по поводу секса в постановках…

–Секс? Это здорово, короче! Это так интригует!– оживился Зайцев.

–Тоже так думаешь?

–Тоже. Прикольно!

–А как быть с этой сказочкой тогда?

-В смысле?

Фуцман поморщился – он недолюбливал молодежный слэнг, все их словечки вроде:

« в смысле», «короче», «прикинь», «зашибись», «отстой», «бухать», «типа того»,

«выпал в осадок», «я тащусь», «прикол», «ты гонишь», «отпад», «улет», «класс»

и так далее, но его молодой режиссер как раз употреблял все эти словечки и потом

не раз выслушивал нотации раздраженного худрука по поводу молодежного

жаргона, недопустимого в театре.

–Гм, ты снова повторяешь вульгарные фразы, Игорь?

–Ой, извините, короче…

Фуцман недовольно покачал головой, делая замечание Игорю:

–Слушай, ведь ты, кажется, не на рынке работаешь,– в театре!

–Ну…

–А раз так, именно мы должны изъясняться правильным русским языком, а не

какими-то вульгаризмами, молодежным слэнгом!

Фуцман минуту помолчал, потом продолжил:

–Итак, думаю, что следует отменить спектакль по мотивам детских сказок, ведь

нельзя говорить о сексе в детском спектакле.

–Правильно, Моисей Викторович!

–И еще… Спектакль «Горе от ума» мы объявили, а я ведь не написал текст.

Игорь изумился и машинально ответил, не обдумав свои слова:

–Да ведь эту известнейшую комедию «Горе от ума» давно написал Грибоедов!

Услышав реплику молодого режиссера, Фуцман изменился в лице, поправил свой

желтый галстук и пристально глянул на Игоря. А Игорь только сейчас понял, что не следовало говорить об авторстве комедии, понимая, что его шеф постоянно

переписывал и подчас искажал известные классические произведения, внося свои

авторские новации. Игорь помрачнел, перестал улыбаться.

«Как мне этот Лопоухий надоел!– подумал Игорь (Лопоухим звали Фуцмана за

спиной все сотрудники Театра современных инсценировок, а некоторые дали своему

начальнику другую кличку – Эротоман).– Попугайский галстук опять надел!..

Эротоман!»

Фуцман произнес с нескрываемой досадой в голосе:

–Вот что, молодой человек! Если вы… если вы хотите работать в нашем прекрасном

театре, извольте обдумывать свои слова. Я еще не забыл, кто написал комедию «Горе

от ума», но наш театр называется так: Театр современных инсценировок, это понятно?

–Да, я не хотел…

–Не перебивайте меня, молодой человек!– повысил голос Фуцман.– Именно я, являясь художественным руководителем театра, занимаюсь авторскими инсценировками классических пьес и романов. Я стараюсь для нашего зрителя, а не для себя. Я тружусь

в поте лица, молодой человек! Так что попрошу вас уважать мой труд и труд своих сотрудников, если хотите работать в нашем театре.

Игорь поспешно кивнул, робко ответив:

–Все понятно, Моисей Викторович… А галстук вам очень идет.

Последняя фраза молодого режиссера была явно не к месту, видно, он хотел

побыстрее сменить тему разговора и не нашел ничего лучшего, как сказать о желтом галстуке худрука.

–При чем тут мой галстук?– Брови у Фуцмана от удивления поднялись.

–Галстук, говорю, хорош,– медленно повторил Игорь, слегка улыбаясь.– Желтый.

–Ты чего улыбаешься? Ну и что, если он желтый?

–Прикольно.

–Над моим галстуком смеешься?– обиделся Фуцман.

–Что вы, Моисей Викторович! Говорю, прикольный галстук цвета попугая.

-Вижу, продолжаешь посмеиваться над моим галстуком? Давай-ка о деле говорить.

–Да, короче, я не въехал в начало разговора, извините…

Фуцман вспылил:

–Перестань, черт тебя дери, говорить при мне на твоем слэнге!.. – Он протяжно

вздохнул и сухо проговорил:– О репертуаре надо подумать.

–А вы все обдумали.

–Обдумал, вот читал список спектаклей и обнаружил, что пока моя версия по

мотивам «Горе от ума» не написана.

–А когда ее напишите?

–Думаю, скоро, через недели две.

Игорь похвалил шефа, улыбаясь:

–Какой вы молодец, Моисей Викторович! Такую известную комедию «Горе от ума» написать всего за две недели!– Едва он произнес последние слова, как понял, что опять сказал что-то лишнее не к месту, поэтому шумно вздохнул и с молящей улыбкой

попросил:

–Извините меня, Моисей Викторович, я опять что-то не то ляпнул…

–Ладно!– Фуцман говорил нервно, стараясь не смотреть на Игоря.– Иногда хоть на

работе думай, о чем говоришь…Распорядись изменить афишу, надо вычеркнуть

пока «Горе от ума».

Игорь кивнул:

–Сделаем….– И добавил:– Горе от ума, горе уму, горе ума.

–Это ты на что намекаешь?– подозрительно спросил Фуцман.

–Нет… Это я так, вспомнил старые названия комедии…

–Гм, старые названия?

–Да, ум вычеркнем, короче… И горя тогда не будет.

–Чего ты болтаешь?..– обозлился Фуцман.– У нас… у нас в нашем Театре современных инсценировок в нашей новой версии…… новой…. новой версии комедии спектакль

будет называться «Горе от ума», ясно тебе или нет?– Фуцман специально повторил

слова «новая версия», чтобы его молодой режиссер осознал работу своего руководителя

и его новации в театре.

–Ясно.

–И музыка к спектаклю еще не готова.

–Недавно этот Выдрин заходил ко мне,– вспомнил Игорь о визите композитора Егора

Выдрина в театр.

–И о чем говорили?

Зазвонил телефон, Фуцман с ужасом уставился на него, думая, что это вновь звонит

какой-то Соколов со своими комедиями.

–Опять, что ли, этот графоман…– протянул Фуцман.

–Надоели авторы?

–Именно,– кивнул Фуцман, наконец, улыбнувшись, радуясь, что хоть иногда Игорь понимает его.– И кто ему дал мой номер телефона?

Телефон продолжал настойчиво звонить, а Фуцман упрямо не брал трубку, сидя молча

и разглядывая потолок. Молчал и Игорь, мечтая побыстрее выйти из кабинета худрука. Наконец, не выдержав, Фуцман сорвал трубку:

–Слушаю!

–Извините меня, я, Соколов, только что вам звонил, но звонок сорвался, отбой…– послышался в трубке баритон неизвестного автора Соколова,– я…

–Послушайте, некто Соколов! Прекратите, п – рек- ра- ти-те мне звонить, а то я вызову милицию и вас оштрафуют за хулиганство!– выкрикнул Фуцман, краснея от гнева.– Вас

не хотят тут знать и слышать!

–Но я пишу комедии, может…

-А не называли ли вас хотя бы раз феноменальным нахалом?

–Почему это я нахал? Я пишу…

–Ладно, писатель, о сексе ты пишешь?– насмешливо вдруг спросил Фуцман, желая поиздеваться над Соколовым.

–Нет.

–И зря, что не пишешь. Нам нужны пьесы о сексе.

–Но у вас в репертуаре классика, вернее, по мотивам классики,– парировал Соколов,– и Дюма, и Грибоедов, и Гоголь….Какой там секс?

–Гм, молодой наш автор, очевидно, предполагает, что в старину, когда жили многие классики, сексом не занимались? Или о нем не хотели писать?

–Вы хотите показывать секс на сцене?– спросил крайне удивленный Соколов.

–Ну, не в сарае же его показывать,– заметил Фуцман,– у нас театр есть.

–Нет, но классики писали о любви, а не о сексе.

–Гм, у нас тут намечается дискуссия на тему» Секс или любовь?» – с необычайной нескрываемой иронией в голосе спросил Фуцман, хихикая.

–Я пишу не об этом, я высмеиваю…

–Молодой подающий надежды автор! Нам не нужны ваши комедии, ваши надежды и

ваши насмешки! Адью!– С этими словами Фуцман раздраженно бросил трубку.

Минута прошла в полном молчании.

–Ты ответь,– прервал молчание Фуцман, обращаясь к Игорю,– так о чем говорили с Выдриным?

–Так, короче, обо всем, анекдоты рассказывали. Что-то он не парится, тянет с

музыкой своей.

–Зря не парится! И зря, что ты тоже, как вижу, не паришься! Сейчас позвонишь этому Выдрину и сообщишь ему мое распоряжение: через три дня принести свое

музыкальное творение.

–Хорошо, Моисей Викторович. А если он откажется…

–Тогда я разрываю с ним договор, так и скажи! Анекдоты они рассказывали…-

Фуцман, минуту помолчал, потом усмехнулся и вспомнил один анекдот:

–Хочешь анекдот послушать?

–Да.

–Тогда слушай…– Фуцман смягчился, лицо его повеселело на миг.– Идет вечером одна женщина домой, видит, за ней какой-то тип бежит. Она сумку ему бросает, но он не

берет сумку и бежит за ней. Тогда она снимает с себя кофточку и кидает ему, но кофточку тип тоже не берет. Она кричит: « Мужчина, у меня денег нет!» А он бежит за ней и

кричит: « А я даром! А я даром!»

Не дожидаясь реакции Игоря, Фуцман громко захохотал, а Игорь лишь слегка

улыбнулся, мечтая побыстрее выйти из кабинета.

–Ладно, иди работай…-протянул Фуцман.

Глава 4

Надейся и жди…

Каждый будний день я шел на работу в свою городскую поликлинику № 13, где работал терапевтом. Работа там начиналась в восемь часов утра, а заканчивалась в два часа дня. И каждый день я ожидал окончания рабочего дня с большим нетерпением, часто поглядывая на часы. Настоящий рабочий день для меня, писателя, начинался глубокой ночью, когда я сидел за письменным столом в одиночестве с листом бумаги и ручкой. Я оживал лишь,

когда творил, и жил по инерции, когда приходилось выполнять врачебную работу. Жена

и дочка спали, а я творил в полной тишине. Иногда писал и в выходные дни, но тогда приходилось писать при включенном телевизоре – Валя и дня не могла провести без общения с зомбиящиком (так я в шутку называл телевизор). Кое-что из моих сатирических рассказов и сказок удалось напечатать в разных журналах, чем я очень гордился. Через

два года после опубликования моих сатирических рассказов я решил писать комедии, написал целых две, но напечатать их не смог, хотя обращался в ряд журналов Москвы. Я писал в московские редакции журналов по Интернету, высылая им свои две комедии для ознакомления, также, также приносил свои рукописи, но одни редакции даже не утруждались отвечать мне, хотя я просил об этом, а другие сухо отвечали, что комедии

не подошли для журнала. Тогда я решил искать литературные журналы по Интернету, нашел кое-что и стал посылать в их редакции свои комедии. Через два дня я получил ответ от журнала «Солнце», в котором неизвестный мне редактор сообщал, что комедия может быть напечатана в их журнале, но за счет автора. То есть мне следовало, если хочу публикации комедии в журнале «Солнце», уплатить за каждую страницу текста по 400 рублей и еще потом после публикации выкупить три авторских экземпляра. Я даже не

стал отвечать редактору «Солнце». Я понимал, что существует такое слово, как «самиздат», но хотелось настоящей публикации. Вращаясь в литературной среде уже несколько лет,

я прекрасно понимал насколько престижно публиковаться в тех журналах, которые не занимаются самиздатом, и как мало значение публикации в самиздатовских журналах.

Ведь самиздат состоит в том, что любой текст любого автора может быть напечатан за деньги автора, а редактор сам ищет таких авторов- графоманов, коих известные журналы печатать не стремятся. Тогда я стал искать литературные журналы, которые не

связываются с самиздатом. К моему счастью, месяц назад я получил положительный

ответ из сибирского журнала «Посвящение», который гласил, что одна моя сатирическая комедия прочитана, может быть принята к печати через полгода, но нужно автору

выкупить хоть несколько экземпляров журнала. Я моментально согласился, ответив,

что заплачу за два авторских экземпляра. То был вовсе не самиздат ввиду того, что мне

не предлагали оплачивать каждую страницу комедии, а только выкупить несколько

авторских экземпляров. Так я стал сотрудничать с сибирским литературным журналом «Посвящение». Конечно, я был больше рад, если бы мою комедию приняли к печати в Москве, но все мои попытки публикации в столице пока успехом не увенчались.

Вообще-то я по природе своей больше оптимист, чем пессимист, хотя с возрастом больше склоняюсь к тому, что нужно стать философствующим пессимистом и считать пессимизм не как обретение безысходности, а безыллюзорности. Мой дорогой читатель, как я радовался публикации моей комедии в журнале «Посвящение», когда получил, наконец, свои два экземпляра! Я сначала показал журнал с напечатанной моей комедией жене,

но она особо не обрадовалась. Может, то мне показалось, или она была усталой, но я

желал увидеть ее радостное лицо… Иногда я просил ее прочитать что-то из моего творчества, но Валя постоянно отказывалась читать, мотивируя свой отказ нежеланием меня обидеть, если ей не понравится и она скажет об этом мне. Но я все равно настойчиво просил прочитать мою комедию или какой-то рассказ, она под моим напором соглашалась, читала минут пять или чуть более, а потом объявляла, что, дескать, все уже прочла и написано в общих чертах неплохо. Я слегка усмехался и более не надоедал Вале своими просьбами.

Конечно, меня, как члена Союза писателей, печатали раза два в изданиях этого

Союза, но там, как я понял позднее, была очередь и многие авторы ждали с нетерпением, когда их напечатают. Вдобавок многие писатели при встрече со мной в здании Союза писателей сетовали на то, что вот раньше они получали гонорары за публикации в различных журналах, а сейчас им ничего не платят, да еще в очередь на публикации записывают. Я не ввязывался в надоевшие и набившие оскомину воспоминания насчет

прежних времен, памятуя, что многие пожилые писатели симпатизировали коммунистам или даже состояли в рядах компартии. Я не то, что не вступал в компартию ранее, даже комсомольцем не был. Представляете себе, дорогой читатель, когда на лечебно- профилактическом факультете медицинского института учится один студент, не являющийся комсомольцем? То был я, который по всяким предлогам увиливал, как мог,

от вступления в комсомол, хотя меня сразу бы приняли. Лично я считаю себя демократом, даже как-то вступил в одну демократическую партию, думал, что буду принимать в ней посильное участие, посещать разные собрания и дискутировать, но потом меня осенило:

л ю б о й партии нужна только ее численность и победа на выборах, так что меня приняли в партию и сразу забыли обо мне. Поэтому я больше не стремился участвовать в

партийном движении, а через месяца два позвонил одному функционеру партии и потребовал, чтобы он зачеркнул мою фамилию, вычеркнув меня из ее рядов,

обосновывая свою просьбу тем, что меня не приглашают на собрания партии, и я не

желаю просто числиться в партии, как безмолвный статист.

Прошло два месяца после опубликования моей первой сатирической комедии в

сибирском журнале «Посвящение». Я отослал в редакцию этого журнала вторую

комедию, которую тоже приняли к публикации, чему я был несказанно рад. Взяв

авторские экземпляры, я ходил с ними в московские театры, желая, чтобы завлиты или худруки театров прочитали комедию, но мои просьбы о прочтении и даже только о

встрече успехом не увенчались. Как понял мой дорогой читатель, и Ширмыршлянский,

и Фуцман даже говорить со мной не желали. Прошло более двух недель, как я оставил комедию у вахтера Театра юмора, и я решил позвонить в этот театр.

–Здравствуйте!– поздоровался я, позвонив в театр с работы.– Это один автор Соколов, я оставлял свою комедию для худрука Ширмыршлянского.

–И что вы хотите?– услышал на том конце провода женский равнодушный голос.– Ширмыршлянского сейчас нет.

–Я хотел узнать его ответ.

–Ответ?

–Да!… Он сказал, чтобы я оставил комедию охраннику, меня не пустили в театр, а две недели прошли. Можно меня соединить с завлитом?

–Ее тоже нет.

–А с кем я говорю?

–Это вахтер.

–Пожалуйста, позовите администратора,– вежливо попросил я.

В трубке послышался шум, ворчание вахтерши, чей-то разговор. Наконец, через

минут пять трубку взяли, и я услышал сердитый мужской голос:

–Да, слушаю!

–Это администратор Театра юмора?

–Да. – На том конце провода чавкали, сопели.

–Я отдал свою комедию две недели назад на вахте. Как мне сказал Ширмыршлянский,

через две недели мне ответят.

Неизвестный мне администратор вместо ответа громко икнул, потом выругался.

–Алло! Вы меня слышите?– спросил я.

–Слышим, слышим вас…Ширмыршлянского нет сейчас в театре, но вашу комедию

никто ставить не будет,– сообщил мне администратор.

–Почему?– удивился я.

Администратор снова икнул, потом снисходительно ответил мне:

–Такова политика нашего театра. Мы не ставим пьесы современных авторов.

–Все-таки объясните мне причину!– возмутился я.

–Такова политика нашего театра, молодой человек,– повторил администратор довольно холодно.

-Но почему только старые пьесы ставят в вашем театре?

–Как это старые?

–Вы же только что сказали, что пьесы современных авторов не ставите, так?

–Да.

–Но почему?

–Мы не ставим пьесы современных авторов. Такова политика нашего театра. Что еще

хотите услышать, молодой человек?

–Гм, вот и получается, что ставите только старые пьесы давно умерших авторов,-

заключил я.

Администратор снова икнул, отложил трубку, говоря с кем-то другим и посмеиваясь.

–Алло!– завопил в трубку я.

–Да, чего хотите, молодой человек? Я ж ответил, чего надо-то?

–Вот так- с, да?– неожиданно для себя вскричал я.– Всевластие режиссера! Хозяин-

барин! Я…

На том конце провода трубку положили, я услышал частые гудки. Больше звонить в

Театр юмора смысла не было, как и просить вернуть журнал с напечатанной в нем

комедией. Неожиданно я услышал правдивый и довольно циничный ответ от неизвестного мне администратора, который должен был отрезвить меня и избавить от ненужных иллюзий. Но я не считал себя слабовольным человеком, который сдается при первых трудностях. Трудности должны закалять человека, как полагал я. Ведь вся наша жизнь – постоянная борьба! Надейся и жди, все жди, а жизнь проходит… Поэтому нужно не терять драгоценное время, успевать и писать, и бегать по театрам, редакциям журналов.

Я решил обратиться в Драматический театр, к худруку театра Сеновину. Уже имея печальный опыт общения с режиссерами, я обдумывал тщательно свой план похода в

этот театр. Ведь Драматический театр известен театралам своим неизменным

репертуаром; не меняющимся многие десятилетия – в театре шли лишь классические

пьесы давно умерших авторов, в довершении ко всему почти все актеры театра были пожилого и старческого возраста, чему никто из зрителей не удивлялся. Кстати, слышал, что и сам Сеновин не возражал против игры пожилых и старых актеров, актрис в театре, мотивируя это тем обстоятельством, что чем старше актер или актриса, тем он или она более опытны, а с молодыми начинающими актерами надо работать и работать. Однако чуть позднее и Сеновин, наконец, понял, что пора менять старых актеров и актрис на

более молодых. Некоторые старые актеры и актрисы стали плохо слышать, видеть, да пластика их желала лучшего. А система Станиславского с ее постулатами о том, что

любого актера можно натренировать и научить играть на сцене, здесь не срабатывала, как ни пытался Сеновин, известный приверженец этой системы, – ведь возраст никак не убавишь, он останется, и ничего с этим не сделаешь; одним тренингом и муштрой по Станиславскому не добьешься, чтобы старик превратился в процессе работы над собой снова в молодого, сильного, пластичного, подвижного, и зритель прекрасно видит, кстати, что роли молодых героев вроде Ромео и Джульетты играют совсем не молодые, даже

не средних лет актеры и актрисы, а старики, и это обстоятельство в последнее время

вызывало у некоторых зрителей насмешку.

Я недавно раздумывал, если сейчас, а не во времена короля Людовика, жил и творил бы известный комедиограф Жан-Батист де Мольер, как трудно ему пришлось ставить свои комедии и добиваться, чтобы их не запретили? Даже недавно, ложась спать, представлял, как мэтр Мольер входит в кабинет Сеновина со своей комедией (не важно, какой именно – все комедии известного комедиографа хороши!), и как худрук Сеновин с недовольной физиономией ему отказывает, мотивируя свое решение лишь тем, что Драматический театр ставит лишь классику. Сеновин, как представлял я, даже не возьмет почитать комедию Мольера, чем вызовет изумление мэтра комедиографа. Как я полагаю, такая участь могла

постичь даже самого Шекспира, если бы он появился на миг со своими знаменитыми пьесами в кабинете Сеновина, но то лишь мои мечтания, ведь не увидишь никогда такой сцены, которую я представлял…

Я сначала решил позвонить в Драматический театр, желая поговорить с Сеновиным,

хотя наперед знал его отрицательный ответ. Возможно, иной читатель сравнит меня с

неким Сизифом, известным в древности тем, что занимался ненужным трудом, не приносящим пользы. Однако, чтобы польза была как автору, так и зрителям, следует

немало потрудиться, даже больше, чем сам древний Сизиф… Иной раз не следует думать

о потерянном времени, энергии. Сколько ты потеряешь энергии и сил, столько ты

получишь в будущем, поэтому работай, трудись, пока можешь, молод и полон сил!

Как и ожидал я, трубку взял не Сеновин- его никто не хотел звать к телефону.

Выяснилось, что говорил я опять с администратором театра, который довольно

холодно ответил мне:

–Наш Драматический театр не нуждается в современных пьесах.

–А почему?– Я наивен иногда до ужаса, но настырен и энергичен.

–Не нужны они нам,– услышал я и представил, о чем в самом деле думал мой

неизвестный собеседник: « Звонят тут разные!.. Надоели как! Фу!»

Иногда в отдельных отрывистых фразах, сказанных вслух вашим собеседником, понимаешь их истинный смысл и скрытый от вас подтекст, даже его мысли, о чем я догадался, говоря с надменным администратором.

–А как можно заранее утверждать, что пьесы не нужны, не читая тех самых современных пьес?– допытывался я, понимая, что следует уже класть трубку и не разводить демагогию.

–Гм, а они есть, эти современные пьесы?– Услышал я в трубке и представил истинный не сказанный мне пока ответ: « Ну, чего ты пристал? Писака? Пьески пишешь?»

–Есть, у меня есть одна сатирическая комедия, ее напечатали в журнале «Посвящение»,

я…

–В каком, каком журнале напечатали вас?– перебил меня администратор, а я по его интонации понял несказанное: « Ба!.. В завалящем каком-то журнальчике напечатался,

да еще хвастается, нахал!»

–В журнале «Посвящение».

–Гм, в Москве нет такого журнала, молодой человек,– слова «молодой человек» были

сильно подчеркнуты администратором, видно, он хотел ими сказать совсем иное:

« Молод еще, чтобы пьески писать и пытаться их нам предлагать! Стань классиком, а

потом лезь к нам в наш прославленный на весь мир Драматический театр!»

–Но…

–Я бы попросил вас не беспокоить нас своими звонками. Наш Драматический театр не нуждается ни в чьих пьесах! Попрошу вас более не беспокоить!– Администратор повысил голос, хотя пока не кричал в трубку.

А в действительности, как я догадывался, администратор подумал примерно так:

« Вот нахал, надоел!.. Лезет тут со своими пьесками!»

–Но….

Отбой и частые гудки отрезвили меня, давая ясно понять, как любезны в

Драматическом всемирно известном театре.

Я порылся в своем блокноте, ища домашний телефон одного моего нового знакомого, театрального критика Незамыслова. Он как-то повстречался мне в здании Союза

писателей, мы познакомились, разговорились, и я признался, что сейчас пишу пьесы и

льщу себя надеждой увидеть их когда-нибудь на театральной сцене. Тогда Незамыслов говорил мне, что знаком со многими театральными режиссерами, в том числе и с Сеновиным.

Незамыслов Николай Антонович, моих лет господин с полулысиной, в спортивной

куртке, джинсах, после моих слов очень внимательно поглядел на меня, помолчал

минуты три, а потом задумчиво проговорил, словно жалея меня и пытаясь отговорить

от моей затеи, как маленького:

–М- да… Ситуация… Уж не думал, что встречу такого…

–А что? Думаете, не выйдет ничего у меня?– порывисто спросил я, желая сразу

поспорить, если придется.

Незамыслов пожал плечами, говоря вполголоса:

–Не знаю, не знаю… Лбом стену не прошибешь…

–Стену? Говорят, капля камень точит,– убежденно произнес я.

–Говорят… А сколько ждать тогда, когда она то совершит? Жизнь – штука весьма короткая!.. Весьма!– скептически заметил Незамыслов.– Может, мышь справиться с

горой, как думаете?

–Что верно, то верно, жизнь коротка… А насчет мыши и горы…… – Тут я на миг

задумался, потом продолжил:– Вспомнил сейчас сюжет одного современного

американского фильма, в котором…

–Фу! Не люблю голливудские фильмы!– оборвал меня Незамыслов.

–Да вы сначала послушайте! Хоть немного послушайте меня…– попросил я.– Очень

кратко рассказываю…. Итак, один одинокий американец живет в своем двухэтажном

доме. И представьте себе, что донимает его в доме какая-то маленькая и подлая серая

мышь. Она носится по ночам по дому, шумит, не дает ему спать… Что он только ни

делал, какую только отраву он ни лил по углам, ничего не помогало… Устав от мыши,

этот американец зовет на помощь одного специалиста по борьбе с мышами (кажется,

в Штатах такие есть), который является в дом со своим оборудованием, с приборами

ночного видения, со специальными ружьями, со многим, многим…

–И что? Убил таки он мышь?– не выдержал Незамыслов.

–Вы слушайте, слушайте…В итоге мышь этот горе- специалист не убил!..

–Да?

–Вот-вот!… Мышь, как была, так и бегала, прыгала, а этот со своими громадными приборами не смог справиться с одной паршивенькой маленькой-премаленькой

мышонкой! Еще я не сказал о самом доме нашего американца. В итоге военных действий этого приглашенного горе-спеца с одной маленькой мышкой дом оказался

разрушенным, а мышь, как жила, так и осталась жить да поживать.

Незамыслов выдержал короткую театральную паузу, после чего слегка усмехнулся:

–Вижу, вам следует басни писать.

–Мне? Басни?

–Сможете,– решил за меня Незамыслов.

–Нет, басни не для меня,– заявил я.– Я пишу сатирические комедии, рассказы… Пишу

прозу. Вы мне окажете услугу, если познакомите с Сеновиным.

–Да?

–Очень вас прошу!– Я не отрывал глаз от Незамыслова, даже затаив дыхание.

–Хорошо, подумаю,– кивнул Незамыслов,– видите ли, этот Сеновин- очень сложный человек, к нему нельзя просто так зайти и с ходу попросить: вот, мол, мой друг,

помогите ему поставить пьесы в твоем театре.

–Ой, не так бы я хотел, что вы!– всплеснул руками я, улыбаясь.– Я придумаю предлог

для знакомства.

–Вот и думайте, до свидания,– попрощался со мной Незамыслов и удалился.

Теперь я, вспомнив этот недавний разговор с театральным критиком, позвонил ему, напомнил о себе и своей просьбе.

–Ах, да, припоминаю!– ответил мне приветливо Незамыслов.– Помнится, вы говорили

о Сеновине?

Я очень обрадовался неплохой памяти моего собеседника и мгновенно радостно

ответил ему:

–Именно о нем, Николай Антонович! Я придумал предлог для знакомства с Сеновиным.

–Так, слушаю,– с интересом произнес Незамыслов.

–Зная, как его Драматический театр ставит лишь классические пьесы и понимая, что заинтересовать Сеновина можно разговором о классике, я желал бы представиться ему,

как писатель, интересующийся творчеством, скажем, Островского.

–Ладно, идея, может, неплоха, а при чем тут этот Сеновин? Ведь он режиссер.

–Верно, Николай Антонович! Послушайте… Итак, я прихожу с вами в его кабинет, вы знакомите меня с ним, он улыбается, ведь разговор о драматурге Островском, чьи пьесы

не сходят со сцены Драматического театра, так?

–Ну…

–Я болтаю всякую чепуху насчет моих идей о будущей книге об Островском,– продолжаю я,– говорю, что якобы мне требуется рассказать в книге о всех наших театрах, которые ставили и продолжают ставить пьесы Островского. И мне нужен рассказ Сеновина о постановке пьес классика в его Драматическом театре.

–Ну, пока понятно, а что дальше?

–Дальше?

–Гм, послушайте, вы придумали неплохой предлог для встречи с Сеновиным, я вам

хочу помочь, хотя заранее ( понимаете, за – ра- не-е!) предполагаю отрицательный

результат вашей задумки! Ладно, вы заявили, что желаете писать книгу об Островском, Сеновину ваша идея, может, понравиться, а что же дальше? Вы же хотите, чтобы ваши комедии прочитал Сеновин и их поставил в театре?

–Да!.. Когда Сеновин услышит, что я хочу писать книгу об Островском, он без всякого сомнения станет ностальгировать и вспоминать, что вот раньше были хорошие пьесы и хорошие драматурги, а сейчас таковых нет. А я, нет… нет, лучше вы заявите тогда вдруг как бы невзначай, что я-де, господин Соколов, тоже автор пьес, драматург, член Союза писателей России, тщусь надеждой, чтобы такой прославленный театральный режиссер,

как сам Сеновин, ознакомился с моими пьесами…

Я выпалил свою мысль, с нетерпением ожидая ответа Незамыслова, однако тот

молчал, что меня несколько насторожило.

–Алло! Вы меня слышите. Николай Антонович?

Через минуту Незамыслов откликнулся, вздыхая:

–Слышу, слышу, наш современный драматург! Может, интересная у вас задумка, не

знаю… Я, слушая вас, представлял сцену с нами и Сеновиным, знаете, я не в восторге

от нее.

–Но почему?

–Думаю, не выйдет у вас ничего путного с ним…– печально промолвил Незамыслов,

шумно вздыхая.– Уж потом вспомните мои слова…Переход от пьес Островского к

вашим пьесам кажется мне надуманным… Да, надуманным и весьма банальным, что

ли…

–Но…

–И еще,– продолжил Незамыслов.– Я никогда никого к нему не приводил…

Понимаете, это человек старой закалки, коммунист, с ним очень сложно подчас… Не знаю…

Я с ужасом пролепетал:

–Вы… вы мне… от…. отказываете?

–Гм, отнюдь… Давайте попробуем,– решил Незамыслов.– Не отказываю. Только я не отвечаю за конечный результат.

–А я и не требую от вас какого-то результата,– заверил я своего собеседника.– Мне

лишь бы с ним познакомиться. А то уже есть опыт общения, когда тебе только говорят отдать пьесу вахтеру, а потом через две недели слышу про отказ.

-Даже так?– удивился Незамыслов.

–Даже так… И даже пьесу отдать не желают. Видите, у них то не принято.

Ответ Незамыслова поразил меня:

–А я знаю, почему они не отдают пьес авторам! Пьеса, возможно, завлиту или худруку понравилась, ее переделывают, оставляют только саму идею, меняют фамилии, имена, названия городов или стран, в общем, почти все меняют… А потом ставят новый

спектакль в антрепризе где-нибудь на периферии, только не в Москве. Зритель валит на премьеру, театр зарабатывает неплохие деньги, все довольны.

–Все довольны, кроме автора, который написал пьесу, да?

–Да!… Но собственно сам автор даже не догадывается о компиляции его пьесы и

постановке измененной пьесы с новым названием, с новыми именами и фамилиями

героев!– уточнил Незамыслов.

–Какое безобразие!– недовольно воскликнул я.– Управы на этих режиссеров нет!

Незамыслов минуту помолчал, потом спросил меня:

–Скажите, а вы пробовали бороться с мафией?

–С кем, кем?

–С мафией. Почему так ставлю вопрос? Везде существует своя мафия. И в политике,

и в литературе, и в строительстве, и в науке, и в театральной среде. Театральные

мафиози так же страшны, как и все остальные.

–Ну – у, вы скажете…– протянул я.

–Я вас не пугаю, поверьте… Конечно, не думайте, что вас могут убить, как в борьбе одиночки с продавцами наркотиков, нет… Но театр тоже является своеобразным наркотиком, к нему тоже у некоторых типов наступает привыкание… И театр тоже

может принести его хозяевам немалый доход даже при нынешней развитой

киноиндустрии, шоу-бизнеса…Вы мне симпатичны, очень энергичны, я стараюсь вас отговорить от ненужной волокиты, ненужной беготни по театрам… Борьба одного

автора- одиночки против целой театральной мафии успеха вам не принесет.

–Надо стараться.

–Надо, надо… Но, может, лучше обратить ваши взоры на киноиндустрию? Там не утверждают, что нет якобы новых сценариев и новых книг, там все намного проще

и быстрее…

–А если я вам возражу, что и в киноиндустрии есть своя мафия?

Незамыслов засмеялся:

–Ха!.. Ну, господин с юмором!… Как же, не спорю, есть там своя мафия, верно… Но

все-таки, думаю, в кино все намного легче… Или создавайте свой театр.

–Как это создать свой театр?– удивился я.

–Просто! Как один режиссер в Сибири создал свой театр, нашел место в подвале одного жилого дома, вынес мусор, сделал ремонт, набрал людей и стали работать… Я просто

вам советую, подумайте… А наш репертуарный театр, как вы высказывались при

первой встрече со мной, похож на какой-то музей старых, поношенных вещей, в

который ходят изредка. Нашим театральным режиссерам своеобразный застой в театре даже на руку. Ведь они сами там хозяева, они сами пишут новые театральные

постановки, театральные фантазии по мотивам известных пьес, романов, они же сами

потом с радостью получают свои авторские гонорары за так называемые инсценировки.

–Неужели все так безнадежно?– печально проговорил я.

–Увы, мой друг! Увы!… Однако давайте продолжим наш разговор в более прозаическом ключе. Когда вы хотите встретиться со мной и пойти к Сеновину?

– Завтра! Завтра!– моментально вырвалось у меня, и сердце мое сильно забилось от волнения.

–Что ж, завтра, так завтра… Буду вас ждать тогда завтра в пятнадцать часов у входа

на станцию метро» Театральная», хорошо?

-Договорились.

Глава 5

Театральный храм.

Закончив работу в два часа дня, я поспешно вышел на улицу. Однако московская

погода вовсе не обрадовала меня: апрельская слякоть, кое-где оставшийся лед на

тротуаре, ливший с утра моросящий дождь; я не говорю уже про постоянное изменение температуры, капризный дамский московский климат, когда выходишь утром из дома одетый налегке, прослушав заранее вечером прогноз погоды на завтра, а потом, после работы, идешь и мерзнешь, проклиная ненадежную метеослужбу, так как неожиданно

снова похолодало, когда вовсе не должно холодать, судя по утверждению наших прозорливых синоптиков. Да-с, господа с периферии, желающие жить да поживать в

нашей громадной Москве, вовсе не благодать жить тут, скажу я вам! И погода чересчур капризная, и постоянная теснота, толкотня везде всем нам, москвичам, очень надоела. Это может показаться парадоксом, ведь это громадный город-мегаполис и вдруг разговор о тесноте в этом городе, но факт остается фактом: в Москве стало очень тесно. Возможно,

известная фраза многих коренных москвичей: «Ой, понаехали!» появилась намного ранее, чем люди думают, а именно тогда, когда Робинзон на необитаемом острове встретил Пятницу со словами: «Ой, понаехали тут!» Люди толкаются на улицах и давятся в метро.

В часы пик человек в метро вынужден просить других: « Разрешите мне пошевелиться»,чувствуя себя сдавленным шариком паюсной икры.

Москвичи, скажу вам, делятся на коренных и понаехавших, на метрожителей и автолюбителей. Коренные ругают понаехавших, а метрожители завидуют автолюбителям, хотя подчас автолюбители, простаивая часами в пробках на дорогах, завидуют метрожителям и нередко становятся ими, бросая свой автомобиль. Понаехавшие думают, что Москва без границ и она может расширяться без предела, вмещая всех от Калининграда до Якутии. Несмотря на то, что Москва – громадный город, только в ней могут встретиться совершенно случайно в метро несколько жителей Твери, приехавших

в Москву в разное время. Коренные твердо уверены; плохо то, что Москва со всех сторон окружена Россией. Мечта многих россиян: отнять у москвичей двойное гражданство и оставить москвичам только одно российское.

И коренные, и понаехавшие постоянно куда-то спешат, у всех не хватает ни на что времени; жизнь их проходит в перерывах между долгой дорогой на работу и обратно.

Коренные, конечно, стараются быть доброжелательными, когда заходит речь о жителях других провинций и областей, жалея их, что они не москвичи. Но эта жалость

мгновенно проходит, когда коренные снова давятся в транспорте или толкаются на

улицах в часы пик.

Как коренные, так и понаехавшие очень интересуются погодой. Порой кажется, что программа о погоде для нас, москвичей, является самой важной и интересной из всех программ телевидения. Особенно это удивительно наблюдать разным туристам, когда

они по приезде в Москву наблюдают за реакцией москвичей, прильнувших к экранам телевизоров и замерших в ожидании сообщения о прогнозе погоды на завтра.

Но нельзя сказать, что все коренные не рады понаехавшим, отнюдь, если вспомнить о московской полиции (кстати, и многие сотрудники полиции не являются коренными, а понаехавшими). Именно наша московская полиция рада понаехавшим – она не

пропускает ни одного понаехавшего, вежливо прося предъявить документы, интересуясь пропиской или регистрацией нового понаехавшего. И самое интересное: никто в руководстве московской полиции такому вниманию к понаехавшим не удивляется,

не обращая внимания на частые поборы полиции.

Рядом с Москвой находится известная всем Рублевка, где живут многие миллионеры, куда стремятся разные светские львицы и где можно недорого пообедать за три

тысячи баксов, слушая живую Шакиру.

Именно в Москве нашли работу многие понаехавшие. Конечно, все бывшие

питерские работают в Москве на руководящих должностях.

В Москве даже временно работают зарубежные певцы и певицы: Элтон Джон,

Агилера, Шакира, Крис Норман и многие, многие другие…

Думая таким образом, я брал штурмом прибывший вагон метрополитена. Надо успеть занять место на платформе, чтобы сразу влезать в переполненный до отказа сидящими

и стоящими пассажирами вагон. Если же вы не успели подойти к платформе за

несколько минут до прибытия поезда, вам в него не влезть, уж поверьте мне, тому несчастному человеку без машины, который каждый божий день едет на метро,

являясь своего рода метрожителем.

Итак, дорогой мой читатель, я успешно влез в вагон, но свободного места, к сожалению, в нем не оказалось, и пришлось стоять в толпе пассажиров с мрачными лицами, ждать минут пять, когда же поезд доедет до станции «Театральная».

С немыслимым облегчением я выскочил из вагона, вернее, меня просто вынесла толпа, и я, обреченный жить в постоянной толпе и тесноте, вышел на улицу, вдыхая свежий воздух. Незамыслова рядом не оказалось, и я посмотрел на часы: было без четверти три.

Я по обыкновению всегда стараюсь придти на встречу пораньше условленного часа, поэтому быстрыми шагами подошел к театральному киоску, чуть не шлепнулся,

случайно наступив на неубранный лед возле киоска. Минуты две я безразлично разглядывал афиши, читал названия спектаклей. В киоске сидела со скучающим лицом пожилая дама с рыжими волосами.

–Вы хотите купить билет?– неожиданно спросила она меня, когда я просто читал

названия спектаклей.

–Нет… Смотрю пока,– ответил без выражения я.

–А-а…– протянула пожилая дама.– А то у нас есть билеты на разные спектакли,

можете купить.

Я поблагодарил продавщицу в киоске и не удержался от комментария:

–Вот на современную постановку я бы пошел!

–Да?– обрадовалась продавщица.– Сейчас я вам выберу.

Я ничего не ответил, слегка усмехаясь. Через минуты две она, порывшись в билетах, достала целую их связку и радостно сообщила мне:

–Вот, нашла вам!

–Что же нашли?

Говорить мне с ней особо не хотелось, но стоять просто так в ожидании Незамыслова тоже было утомительно, поэтому решил поговорить с продавщицей, тем более она сама первая заговорила со мной.

–Новая постановка в Театре современных инсценировок,– продолжала продавщица, улыбаясь,– спектакль «Ревизор».

–Гм, «Ревизор»? Новая – старая постановка? Это по Гоголю? – Я покачал головой.-

Если бы я жил- поживал во времена великого Гоголя, для меня бы этот спектакль, несомненно, являлся бы современным. Я же просил вас поискать по настоящему современные спектакли, если таковые есть!

–Это спектакль по мотивам комедии Гоголя,– охотно ответила мне продавщица, -

вернее, мюзикл.

–Мюзикл?

–Да!.. Премьера!

–Ах, вот как:– удивился я.– Премьера «Ревизора»?

-Да! Премьера мюзикла «Ревизор». В театре современных инсценировок художественный руководитель театра Фуцман сам поставил этот мюзикл и сам написал свою версию инсценировки пьесы Гоголя. Вдобавок хочу вас порадовать, что в мюзикле есть сцены секса, и почти всем зрителям это нравится.

Я еле удержался от нехороших слов в адрес Фуцмана, потом спросил продавщицу:

–Там прямо на сцене актеры занимаются сексом?

–Ну, не знаю…– замялась продавщица.– На спектакле не была, но многие рассказывают…

Они там за ширмой, ну, понимаете, чтобы… чтобы не видно было зрителям…

–А-а! Актеры занимаются сексом за ширмой, зрители их не видят, так? Только стоны зрители слышат?

Тут продавщица рассердилась, нахмурив брови:

–Ну, что вы пристали ко мне! Откуда я знаю, как там они… ну, постыдились бы вы!

Я горько усмехнулся и попытался образумить мою неожиданную собеседницу:

–Видите ли, уважаемая, это вы сами со мной заговорили, помните?

–Да, но…

–И вы сами стали предлагать билеты, рассказывать о спектаклях, так что я к вам не приставал, если на то пошло!

–Ладно, будете покупать билеты или нет?– нетерпеливо спросила продавщица.

Я пожал плечами, говоря вполголоса:

–Собственно, пока нет. У вас много таких новых современных постановок есть?

–Ой, много!– призналась продавщица.– Еще несколько мюзиклов того же театра:

мюзикл «Отелло» по мотивам пьесы Шекспира «Отелло», мюзикл «Мушкетеры» по мотивам известного романа Александра Дюма, также готовится к выходу мюзикл

«Горе от ума» по мотивам…

–По мотивам комедии «Горе от ума» Грибоедова,– закончил я вместо продавщицы.

–Верно,– кивнула она.– Ну, что мы покупаем?

– Ни – че – го,– сухо отчеканил я.

Улыбка на лице продавщицы моментально исчезла, она подняла брови и

недовольно спросила:

–Гм, а чего так? Театр вы не любите?

–Нет, он как раз театр любит,– кто-то сказал за моей спиной.

Я обернулся и увидел подошедшего Незамыслова, который стоял рядом со мной.

–Давно тут стоите?– спросил я его.

–Минуты две,– посмеиваясь, ответил Незамыслов, после чего он обратился к продавщице:

–Скажите, по-вашему: зритель идет на эти мюзиклы из-за сцен секса или по иной причине?

–Шут их знает,– без выражения и улыбки пробормотала продавщица.– А вы чего-

нибудь брать будете или так, просто поболтать пришли? Как этот вот?

–Нет, я поболтать, как вы выразились, не хочу,– улыбнулся Незамыслов,– и покупать

билеты не буду, уж поверьте, меня самого приглашают все режиссеры бесплатно посмотреть их творения.

–Да неужели? Вы сам драматург, что ли?

–Критик, театральный критик!

–Ну, пойдемте к Сеновину?– предложил я, смотря на Незамыслова.

Мы отошли от киоска, но настырная продавщица стала кричать нам вслед:

–Постойте, постойте! У меня есть билеты на новые спектакли в Драматический театр!

Я вопросительно поглядел на Сеновина, тот также поглядел на меня и мы снова подошли к киоску.

–Ну, что у вас есть в Драматический театр?– нетерпеливо спросил я.

–Ой, много билетов у меня! Очень много билетов в этот театр!– всплеснула руками продавщица, вновь улыбаясь, с надеждой, как на потенциальных покупателей, смотря

на нас.– Тут и спектакль «Антигона «Софокла, и спектакль «Медея» Эврипида, и спектакль «Персы» Эсхила, и «Лисистрата» Аристофана… И…

Незамыслов перебил продавщицу:

–Насколько мне не изменяет память, уважаемая, то были старые пьесы древнегреческих драматургов, так?

–Может, так… И чего тогда? Покупать не будете?

Я не стал обнадеживать продавщицу, разводя руками:

–Я ведь просил вас дать мне билеты на современные пьесы! Нет их, современных пьес, ничего покупать не будет.

–Как так нет современных спектаклей?– не унималась продавщица.– Премьера

спектакля «Антигона» в Драматическом театре! Премьера спектакля «Медея» в Драматическом театре! Премьера…

Я остановил настырную и чересчур разговорчивую продавщицу:

–Довольно! Довольно нам древнегреческих премьер! – После чего обратился

к улыбающемуся Незамыслову:

– Не кажется ли вам, Николай Антонович, что мы живем в мире абсурда? Никогда

бы не подумал, что могут быть премьеры пьес древнегреческих драматургов.

Незамыслов сразу ответил мне:

–Согласен с вами на все сто! Но наша действительность такова, что куда ни глянь,

везде абсурд и все вокруг смешно до ужаса!

Мы отошли от театрального киоска и направились к Драматическому театру.

–Думаю, не стоило дискутировать с этой недалекой продавщицей,– осторожно

высказал свое мнение Незамыслов.– Она ничего не решает, маленькая сошка.

–Да, ей только бы билетов побольше продать,– согласился я,– но я ждал вас, она

сама начала мне предлагать билеты… Я заговорил, чтобы скоротать время, пришел

чуть раньше… А потом…

–А потом вы не удержались,– продолжил за меня Незамыслов,– ведь новые

постановки – ваша больная тема.

Минут пять мы прошли в полном молчании, думая каждый о своем. Я захватил с

собой сумку со своими комедиями, журналами, чтобы при первом удобном случае показать их Сеновину, но особо не надеялся на успех. Как и не надеялся на успех

моей затеи и Незамыслов. Но я всегда действовал по правилу: лучше действие, чем бездействие, ведь под лежащий камень вода не течет…

Войдя в служебное помещение театра сбоку от здания, мы остановились. К нам

неспеша подошел пожилой администратор с суровым выражением лица, в

коричневом костюме.

–Вы к кому?– осведомился он, смотря в упор на нас.

–Мы к Сеновину,– ответил Незамыслов.

–Он занят, если я могу вам…

–Нет, вы нам никак не поможете!– оборвал администратора Незамыслов.– Передайте Юрию Ксенофонтовичу, что к нему не пускают театрального критика Незамыслова!

Лицо администратора чуть подобрело.

–Ой, зачем же сразу кричать на нас!– упрекнул Незамыслова администратор.– Я ведь

по собственной прихоти вас не пускаю.

–А я ранее всегда входил к Сеновину без всяких объяснений,– ответил с досадой Незамыслов, протягивая администратору свою визитную карточку.– Почитайте вот, передайте мою карточку Сеновину.

Администратор взял визитную карточку, подошел к телефону на вахте и стал

набирать номер Сеновина, а Незамыслов раздраженно говорил мне вполголоса:

–Смотрите-ка…. Меня не пускают…

Через минуту администратор положил телефонную трубку, улыбаясь, подошел к

нам, любезно говоря:

–Извините меня ради бога!.. Я тут работаю всего месяц, еще Сеновин на меня сейчас наорал… Извините!

–Ладно,– добродушно произнес Незамыслов,– нам можно пройти к Сеновину?

–Конечно, можно, я сам вас встречаю,– приветливо обратился к нам подходящий улыбающийся господин,– идемте в мой кабинет.

–Это Сеновин,– прошептал мне Незамыслов, улыбаясь худруку и пожимая ему руку.

Сеновин Юрий Ксенофонтович, главный режиссер и художественный руководитель Драматического театра, лет шестидесяти или чуть больше, был среднего роста,

с седыми волосами, зачесанными назад, в очках, в сером застегнутом на все пуговицы костюме, белой сорочке и черном галстуке. Более четверти века он проработал в Драматическом театре, сначала работал актером, потом стал режиссером, закончив режиссерские курсы. Долгожданную должность худрука он получил лет пять назад,

чем был несказанно рад. Его отличала ярая приверженность к классике, он даже

слышать не хотел о чем-то современном, о какой-то современной пьесе современного автора. В силу этого Сеновин всегда отказывался от участия в разных театральных конкурсах в качестве члена жюри, читать и обсуждать какие-то новые пьесы

современных авторов, считая, что лучше Шекспира, Мольера, Островского, Чехова

никто ничего не напишет, а поэтому нечего тратить свое драгоценное время на всякую писанину разных графоманов. Не раз Сеновина упрекали многие режиссеры, театральные критики и коллеги за то, что он не хочет принимать участие в театральных конкурсах, читать современные пьесы, называя его за спиной ретроградом и ортодоксом, но

Сеновин был непреклонен в своем мнении. Доходило нередко до парадокса, когда он, рассказывая своим актерам на репетициях о творчестве многих русских драматургов, говорил о русском драматическом театре, как о театре современной пьесы. Одна

актриса Видняева не выдержала и осторожно спросила его, а почему же в нашем

театре нет современных пьес, почему наш современный российский театр и

современная российская пьеса расходятся, как в море корабли, и доколе наш

современный театр будет ставить лишь одну классику, перебиваясь одними переработками набивших оскомину сюжетов всем известных не одно десятилетие

пьес, ставя так называемые спектакли «по мотивам»?

Тогда Сеновин к удивлению всех актеров заорал, утверждая, что нечего мешать ему проводить репетицию, и если самая молодая в его Драматическом театре актриса (все актеры и актрисы театра были старше шестидесяти лет, и лишь одной Видняевой было всего пятьдесят восемь лет) задает подобные наивные вопросы, вообще не любит театр,

не любит Островского, Чехова, Сухово-Кобылина, Гоголя, ей не место в театре. Словом, Сеновин никак не ответил на каверзные вопросы Видняевой, не объяснил, почему российский театр не стремится показать насущные социальные, политические и экономические проблемы, которые волнуют наших современников, и почему наш современный российский театр стремительно бежит от жизни, реальности, злободневности, утрачивая высокое звание театра, как театра гражданского протеста,

желая лишь развлечь своего зрителя. Возможно, Видняева и промолчала бы, как

молчала и ранее многие годы на репетициях и разных собраниях театра, но Сеновин чересчур увлекся рассказом о пьесах давно умерших древнегреческих драматургов,

говоря об актуальности их творчества, злободневности, заставляя своих актеров углубиться в далекую древность, и одной Видняевой стал очевиден парадокс, когда худрук, известный всем своим нежеланием ставить на сцене современные пьесы российских драматургов, не признавая социальную их значимость, восторженно и

ярко рассказывал о пьесах давно минувших дней, об их гражданском пафосе.

Присев в кабинете Сеновина, Незамыслов сразу представил меня:

-Познакомьтесь, Юрий Ксенофонтович! Это хороший писатель, член Союза писателей России Сергей Соколов.

Юрий Ксенофонтович слегка кивнул мне, переводя недоумевающий взгляд на Незамыслова. Незамыслов, надо отдать ему должное, сразу понял, о чем подумал худрук, и поэтому упредил его, продолжая представлять меня:

–Сергей Константинович сейчас хочет написать книгу о творчестве Островского, его жизни. В связи с этим все возможные постановки спектаклей Островского тоже весьма интересны ему, как и биография этого известного русского драматурга.

Юрий Ксенофонтович при последних словах моего протеже милостиво улыбнулся

мне, потом припомнил, говоря Незамыслову:

–А мы, кажется, договаривались встретиться, чтобы обсудить вашу статью о театре в журнале «Амфитеатр».

–Да-да, помню,– кивнул Незамыслов.– это потом, если позволите. Я бы хотел,

чтобы вы переговорили с Соколовым.

Сеновин ничего не ответил Незамыслову, помолчал минуту, потом спросил

меня с интересом:

–А чем я могу помочь вам? Собственно, биография Островского известна всем,

о нем, кажется, писали многие. Да и о его пьесах тоже много написано.

Я кивнул, подтверждая слова худрука:

–Что верно, Юрий Ксенофонтович, то верно, но я хотел бы услышать ваш рассказ о спектаклях Островского в Драматическом театре.

–В нашем Драматическом театре?– спросил, словно не расслышал четно мои слова, Сеновин.

–Именно – в Драматическом театре.

–Что ж… . Извольте… Скажу вам, что шедевры Островского мы часто ставили в

нашем театральном храме, как я лично называю наш Драматический театр…– Сеновин

на минуту задумался, потом начал свой рассказ об Островском, его пьесах, о том, как

часто ставили Островского в Драматическом театре, а я сидел тихо и слушал,

незаметно разглядывая кабинет и думая, когда можно, наконец, приступить к

настоящей цели моего визита: познакомить Сеновина с моими пьесами.

Кабинет худрука был просторный, с окном на шумную улицу. Возле стены стоял широкий стол, за которым сидел Сеновин. Слева на стене висел портрет

Станиславского, которого чтил Сеновин и всегда стремился ему подражать.

–Ой, пропустите меня!.. Я работаю в театре почти полвека, пропустите!-

послышался скрипучий голос какой-то старухи за дверью.

Сеновин, услышав старческий голос, изменился в лице, улыбка сразу исчезла. Он заерзал на стуле, озабоченно глядя на свои наручные часы. Незамыслов заметил беспокойство худрука и сразу спросил его, приподнимаясь:

–Может, мы не вовремя? Вас кто-то ждет?

–Нет… нет…– махнул рукой Сеновин, вздыхая.– Видите ли, когда в коллективе есть опытные, но старые актеры, многое случается… Да!… У нас сейчас проблема-

отсутствие молодых актеров… Ищу их… А со старыми возникают проблемы и…

Договорить Сеновину не дали – дверь с шумом распахнулась и в кабинет вошла

актриса весьма преклонного возраста, крича:

–Нас не пускают в наш театральный храм!

Мне показалось, что ей лет примерно за семьдесят или около восьмидесяти. Вся

седая, чуть сгорбленная, с множеством морщин на бледном лице, она стояла возле

двери, воздев руки вверх почти по – театральному, будто декламируя что-то на сцене

и выражая огромное горе. Сеновин, увидев вошедшую актрису, поспешно поднялся, подошел к ней, спрашивая:

-Что случилось, Елизавета Семеновна?

–А вы не в курсе? Вы не знаете, что творит ваш Монин?

Сеновин усадил актрису возле себя, дал стакан воды.

–И что же творит мой Монин?

–Он не утвердил меня на роль Офелии!– плаксиво ответила Елизавета Семеновна,

доставая платок.

Я еле сдержался, чтобы не засмеяться. Незамыслов слегка улыбнулся, отворачивая

лицо от актрисы.

Сеновин выразительно глянул на нас, пожимая плечами, потом продолжил беседу

с актрисой:

–Ну, я с этим разберусь… Вы не переживайте.

–Как это не переживать? Я в театре более полувека, сколько сил я отдала этому театральному храму, а теперь…

–А теперь тоже все будет хорошо,– закончил за нее Сеновин, вставая, явно давая

ей понять, что следует уходить.

Елизавета Семеновна заметила нас, вытерла платком слезы на лице и спросила Сеновина:

–А это кто у вас?

–Это мои гости, Елизавета Семеновна: один из них театральный критик, часто

пишущий о нашем театре, а другой – писатель, который желает написать книгу об Островском.

–Об Островском?– удивилась актриса.– О нем уж все написано.

В дверь кабинета постучали, за нею раздался крик какой-то старухи:

–Пустите меня к нему! Я тут самая старая заслуженная актриса!

Дверь резко распахнулась и в кабинет вошла еще одна актриса, которая показалась

мне намного старше Елизаветы Семеновны. Вошедшая передвигалась с помощью небольшой трости, немного прихрамывая, но походка ее казалась величественной,

словно сейчас она изображала для нас, невольных зрителей театральной перепалки, какую-то королеву; тоже вся седая, с короткой стрижкой.

Елизавета Семеновна, увидев вошедшую, привстала, говоря очень доброжелательно:

–О-о, приветствуем Евгению Павловну!

Сеновин тоже поздоровался с вошедшей актрисой, усадил ее возле стола.

–Что вас привело сейчас ко мне, Евгения Павловна?– осторожно спросил Сеновин,

смотря на часы.

–А вы не знаете, что творит ваш режиссер Монин? Вы не знаете, что Монин хочет

старых заслуженных актеров и актрис выжить из театра? Чтобы они померли

где-нибудь дома и о них никто не знал? – разразилась бурной филиппикой Евгения Павловна.– Я вот недавно поскользнулась… болела недели две, но тем не менее

бодра, как никогда в молодости, горю желанием играть Офелию! А Монин меня

на роль Офелии не утвердил!

Услышав ответ самой старой актрисы Драматического театра Евгении Павловны Махонтовой, девяноста двух лет, Елизавета Семеновна с жаром возразила ей,

пряча носовой платок в карман:

–Нет!… Позвольте, Евгения Павловна! Это я должна играть Офелию в «Гамлете»,

а не вы! Меня утвердили на эту роль еще в прошлом году!

Сеновин попытался что-то сказать, но его слова потонули в бурном споре двух

старых актрис.

Евгения Павловна покраснела и недовольно воскликнула:

–Что я слышу? Меня тут оскорбляют? Я, которая играла на протяжении сорока лет Офелию, Джульетту, Софию, Дездемону, должна теперь оставаться без ролей?

–Это я осталась без роли Офелии!– парировала Елизавета Семеновна, покрывая

багровыми пятнами от гнева.

–Нет, я осталась без Офелии!– упорствовала Евгения Павловна.

–Что – о?! Вы со своей палочкой Офелию хотите играть? Как же, как же! Видали

таких молодящихся старушек! Самой то стукнуло девяносто два года, а она девочку

из себя строит!– заорала Елизавета Семеновна.

–Что – о?! А самой тебе сколько? Восемнадцать, что ли?– выкрикнула раздраженная Евгения Павловна, краснея. – Какое безобразие! Указывать даме на ее возраст! Ну,

ладно, у меня бальзаковский возраст и что дальше?

–Бальзаковский или старческий, мадам?– не отставала от своей коллеги Елизавета Семеновна.

–Какая неслыханна наглость!– истерично выкрикнула Евгения Павловна, грозя

тростью Елизавете Семеновне.– Указывать мне на мой возраст!

–Послушайте, уважаемые мои актрисы!– попытался успокоить их Сеновин.– Вы не замечаете у меня гостей? Вы не понимаете, что я сейчас занят?

Последние слова худрука были явно некстати – обе старые актрисы выпучили глаза

от негодования, обиды и стали говорить еще громче, не обращая никакого внимания

на меня и Незамыслова.

Незамыслов прошептал мне:

–Посидим, послушаем… Думаю, это ненадолго…

Я кивнул ему, ничего не говоря, продолжая с большим интересом слушать

бурный диалог старых актрис.

–Давайте пока разойдемся,– предложил актрисам Сеновин,– завтра я вас вызову и подробно обо всем поговорим вместе с Мониным.

Евгения Павловна посмотрела на висящий портрет знаменитого Станиславского,

упрекая Сеновина и грозя худруку пальцем, как маленькому нашкодившему мальчику:

–Вот сам Станиславский в свое время хвалил мою игру! Сам Станиславский! – Глаза

ее трагически засверкали, она захрипела:– Я… Я… вам, Сеновин, не верю! Как сам Станиславский говорил: « Не верю!»

–Что ж, не верьте,– безразлично ответил Сеновин, протяжно вздыхая.

Как мне показалось, он достаточно часто выслушивал обиды и разные претензии

обоих старых актрис и ему это очень надоело.

В дверь снова постучали.

–Слушайте, может, это снова еще одна старая и молодящаяся актриса, которая

желает играть Джульетту или Офелию?– вполголоса спросил я Незамыслова.

К моему несчастью мои слова были услышаны Евгенией Павловной.

Она подняла трость, погрозила ею мне, рассердившись:

–Молодой человек, постыдились бы посмеиваться над старыми заслуженными

актрисами!

Я промолчал, делая вид, что ничего не услышал.

Сеновин открыл рот, чтобы что-то сказать актрисам, но дверь кабинета резко распахнулась, и шаркающей походкой в кабинет вошел один седой актер, одетый в

серую куртку и черные брюки. Он почему-то часто тряс головой и мигал. Увидев Елизавету Семеновну, он подошел к ней, улыбаясь.

–Вот оба Бормотовские снова вместе,– прокомментировала появление старого

актера Евгения Павловна, глядя на него и Елизавету Семеновну.

Вошедший актер поздоровался со всеми, обращаясь к Сеновину:

–Извините, Юрий Ксенофонтович, что побеспокоил. Монин надоел нам всем.

Сеновин помолчал минуту, сжимая пальцы в кулаки, потом резко спросил актера:

–Беспокоитесь, Константин Вениаминович, что Монин не утвердил вас на роль Ромео?

Как я понял минуту позднее, реплика худрука оказалась напрасной. Иногда, думаю, стоит помолчать и не раздражать своими репликами публику.

Елизавета Семеновна недовольно воскликнула:

–Вы почему моего мужа не уважаете? Обижаете его?

–Ничего подобного.

–Как же? Он более пятнадцати лет играл Ромео!

–То есть, если более полувека он играл Ромео,– насмешливо заключил Сеновин,-

значит, еще полвека его играть будет?

Константин Вениаминович не расслышал слов худрука и спросил жену:

–Меня утвердили на роль Ромео?

Я усмехнулся, шепча Незамыслову:

–Интересно, как еще такие актеры играют…

–Гм, помнят старые роли…

А Константин Вениаминович переспросил жену:

–Меня утвердили на роль Ромео?

–Нет и еще раз нет! Ты больше не будешь играть Ромео!– крикнула Елизавета

Семеновна в ухо глуховатого мужа, чтобы тот услышал.

Константин Вениаминович, наконец, понял, что происходит, и схватился за

сердце, охая:

–Ой, что тут творится!… Ой!… Ведь я работаю здесь более полувека, зачем так со

мной поступать?! Я играть хочу по-прежнему!

–И я тоже играть хочу по-прежнему!– вторила ему Елизавета Семеновна, плача.

–Молодые люди,– обратилась к Бормотовским Евгения Павловна,– вы для меня

еще молодые… Вижу, что заслуженные старые актеры никому в театре не нужны…-

Она сердито взглянула на помрачневшего Сеновина, потом продолжила: – Нехорошо получается, Юрий Ксенофонтович, очень нехорошо…

–Но, вы не понимаете…– начал Юрий Ксенофонтович, но его оборвала Евгения

Павловна, говоря очень сурово:

–Да вы сначала послушайте старших!.. Да, молодость наша прошла, кстати, как

и ваша, но разве актерское наше мастерство тоже улетучилось? Разве мы,

старые заслуженные актеры, с множеством наград, стали хуже играть на сцене?!

Разве желание играть у нас пропало с возрастом? Нет и еще раз нет!…

Сеновин резко спросил Евгению Павловну:

–Так, чего вы добиваетесь?

–А вы не поняли?– изумилась Евгения Павловна.– Чтобы Монин не вносил

изменения в актерские состав, чтобы все наши роли оставались по-прежнему за

нами.

–А вы не подумали, что Монин действует по моим указаниям? Что нельзя больше

играть Ромео или Офелию в старческом возрасте? Что зрители начинают

посмеиваться, глядя на старых актеров и актрис, пытающихся безуспешно играть молодых, юных любовников? Что это становится очень смешно?

–Зритель нас любит!– моментально прочувственно воскликнула Елизавета Семеновна!

–Что-то я не расслышал,– произнес Константин Вениаминович, обращаясь к своей

жене Елизавете Семеновне,– Монина уволят?

–Нет…– ответила без выражения Елизавета Семеновна.

Сеновин выразительно посмотрел на Елизавету Семеновну и спросил ее:

–Вы хотите видеть такого вот Ромео на сцене? Как ваш супруг – глуховатого,

трясущегося, с шаркающей походкой? Седой Ромео? Я не могу возвращать своим

актерам молодость!

Елизавета Семеновна словно не поняла худрука:

–А грим исчез в нашем театре? Грим поможет закрасит седину.

-Но возраст он не уменьшит!– тут же возразил Сеновин.– Неужели вы все не понимаете меня? Я не хочу никого увольнять. И Монина тоже…Просто надо выбирать более подходящие для вашего пожилого… так скажем, возраста, роли.

Константин Вениаминович спросил Сеновина, не расслышав его полностью:

–Приятно, что нас вы поняли. Роли наши утвердили. Как я хочу сыграть снова Ромео!

–Да не будешь ты играть никогда Ромео!– разволновалась Елизавета Семеновна.– В театральном храме сейчас нам места нет!

Сеновин упрекнул Елизавету Семеновну:

–Что вы такое говорите? Как это вам тут места нет? Разве я говорил, что увольняю

вас или Монина?

–Правильно! Монина надо уволить!– обрадовался глуховатый Константин

Вениаминович, снова не поняв, о чем толком идет речь.

Я не выдержал и засмеялся. Сеновин бросил взгляд на меня, полный немого укора,

но ничего не сказал.

–Нет, Монина я не уволю,– вздыхая, произнес Сеновин.

Однако и на этот раз Константин Вениаминович правильно не расслышал слов

худрука, говоря:

–Спасибо вам, Юрий Ксенофонтович! Хорошо, что уволили Монина.

Евгения Павловна спросила худрука, пристально глядя на него:

–Что нам делать, Юрий Ксенофонтович? Ведь мы учили все роли, теперь что? Учить новые? Забыть Офелию, Ромео, Джульетту?

Однако Сеновин молчал, уставившись в одну точку и не двигаясь. Прошло минуты

три, а Сеновин молчал. Сеновин понимал, что Драматическому театру очень нужны

новые актеры, новая смена, но что делать со старыми заслуженными актерами, посвятившими театру всю свою жизнь и не мыслящим жизни без театра?..

Старые актеры сидели, ожидая ответа худрука.

–У этого Сеновина поистине мхатовские паузы,– прошептал я Незамыслову.

Незамыслов улыбнулся мне и кивнул.

Наконец, прозвучал голос Сеновина:

–Итак, я еще раз вам повторяю: я никого, ни – ко – го из старых заслуженных актеров

сейчас увольнять не хочу! Пока не хочу! Я уважаю ваш нелегкий и почетный труд,

ваши все заслуги! Кстати, вы хорошо знакомы с нашими классическими пьесами,

знаете текст, так что способны играть и другие роли…

Константин Вениаминович привстал, благодаря Сеновина:

–Спасибо! Рад, что вы утвердили меня на роль Ромео!

–Может, на все остальные роли вас утвердить?– разозлился Сеновин, бросив косой

взгляд на Константина Вениаминовича.– И на роль Гамлета, Фигаро, Хлестакова?

Елизавета Семеновна покачала головой, говоря с укором:

–Зачем смеяться над моим мужем?

Сеновин сделал паузу, заерзал на стуле, потом продолжал говорить сухо:

–Я знаю, что многие москвичи ходят в наш Драматический театр специально, чтобы полюбоваться игрой старых заслуженных актеров! Но и вы должны тоже понять

меня! Нельзя изображать юношу, тряся больной головой, и будучи полуглухим!

–Вы опять, Юрий Ксенофонтович?– недовольно спросила Елизавета Семеновна.

–И точно также нельзя играть на сцене молодую Джульетту актрисе в семьдесят или

более лет! С морщинистым лицом, извините…Возраст никаким мастерством, к сожалению, не убавить! И грим вам не поможет! И в силу этого сегодня наш режиссер Монин, следуя моим указаниям (слышите – моим указаниям!) изменил распределение ролей актеров.

–Правильно! Монину сделайте замечание, Юрий Ксенофонтович,– вновь плохо

расслышал слова Сеновина Константин Вениаминович.

-А у вас есть актеры помоложе нас?– задала вопрос Евгения Павловна.– Есть

кандидаты на наши места, наши роли?

Вопрос показался Сеновину явно провокационным.

Он помолчал минуту, потом продолжал, делая вид, что не слышал никакого вопроса:

–Итак, давайте, уважаемые и заслуженные актеры, сейчас разойдемся. Я подумаю

сегодня и завтра над вашим вопросом, какие роли вам лучше подойдут в вашем

возрасте. Еще раз повторяю, что никого пока увольнять не буду. – С этими словами

он встал, сжимая пальцы в кулаки и выразительно смотря на актеров.

Актеры встали, вышли из кабинета молчащими и удрученными.

Оставшись наедине со мной и Незамысловым, Сеновин тяжело вздохнул и

обратился к нам:

–Уж извините нас за только что виденную вами драму! Или за водевиль, что ли!– Он махнул рукой, встал, быстрой походкой подошел к окну, открыл форточку, вдыхая

свежий воздух с улицы.– Иногда так хочется все бросить, если откровенно, к чертовой матери!.. Уйти на пенсию, что ли… Все-таки тоже не мальчик… Старые кадры

нужны, но они стареют… А новых нет.

Я возразил:

–Как же так? Неужели театральные институты больше не готовят актеров?

–Готовят,– согласился со мной Сеновин,– но… Но многие из выпускников не подходят

для нашего Драматического театра. Ведь у нас театральный храм, если хотите знать!

Ведь не всякий нам подойдет, не всякого я возьму… Вот попросил недавно Ширмыршлянского помочь мне с актерами, он обязался помочь…– Он задумался

на минуту, погрустнев, потом вспомнил о нас, тихо сидящих возле стола, и попытался вспомнить:

–Так, о чем шла речь до прихода моих актеров?

Я понял, что наступил тот долгожданный момент, когда можно перевести тему с

пьес Островского на мои пьесы, мою персону. И медленно заговорил, выбирая

каждое слово перед тем, как его произнести вслух:

–Видите ли, Юрий Ксенофонтович, мы ранее говорили о пьесах Островского, о том,

что в старину русский театр всегда откликался на все социальные, политические проблемы общества.

–Да, да!– горячо подтвердил Сеновин, усаживаясь за стол и внимательно глядя на меня.

– И в силу этого русский театр ставил на сцене пьесы на различные актуальные темы,

а посему современники наших классиков охотно шли в театр.

–Ну, тут вы не совсем правы,– возразил мне Сеновин,– зрители шли в театры не только

из-за актуальных тем! Они восторгались талантом русских драматургов!

–Согласен с вами на все сто, Юрий Ксенофонтович,– улыбнулся я.– Если сейчас

снова вспомнить драмы Островского, то можно назвать такие его пьесы, как

«Доходное место», «Таланты и поклонники», «На всякого мудреца довольно

простоты». Ведь в то время театр не уходил от реальности, смело говоря на сцене о разных взяточниках, казнокрадах, подхалимах, дамских угодниках, всяких

проходимцах, продажных чиновников. Вспомним хотя бы комедию Гоголя «Ревизор».

А что сейчас, спросят нас многие зрители? А сейчас в наших театрах ставят лишь

старые классические пьесы, переработки старых пьес, так называемые спектакли «по мотивам…»

При последних моих словах Незамыслов заерзал на стуле.

Сеновин замер, смотря прямо мне в глаза.

Я же храбро продолжал, говоря про себя, что мир покоряется только смелым:

–Сейчас почему-то театр, наш российский современный теат…(здесь я начал

картавить – иногда в моменты волнения я не произношу букву «р») боится ставить

современные пьесы российских д…аматургов. Он просто их не замечает, если хотите знать.

–Что не понял вас,– остановил меня Сеновин, – теат…– это что такое? Может, театр?

–Да, вы п…авы!– быстро ответил я.– Иногда, когда волнуюсь, некото…ые слова не п…оизношу. Уж извините…

–Ясно,– ответил Сеновин.

Я набрался храбрости и продолжал:

–А ведь есть сейчас российские драматурги, которые пишут пьесы на современные

темы, но все их попытки поставить свои пьесы в наших театрах безуспешны. Драматурги участвуют в разных театральных конкурсах, получают там призы за свои пьесы

( интересно, что в театральных конкурсах участвуют многие режиссеры и худруки), а потом мы не видим почему-то ни одну награжденную пьесу на конкурсе ни в одном театре России. Почему так…

–Стоп!– Сеновин ожил, усмехнулся и сухо произнес:

–Как я понял вас, Сергей Константинович, вы тоже драматург. И мечтаете увидеть

свои пьесы в театре.

–Совершенно верно,– подтвердил я слова худрука.

–Осторожнее,– прошептал мне Незамыслов.

– Значит, вся эта прелюдия с Островским оказалась лишь предлогом для знакомства со мной? Чтобы вы потом показали мне свои пьесы?– Сеновин довольно быстро раскусил мой план, чему я был, кстати, рад.

Я быстро кивнул, а Сеновин погрустнел, говоря:

–Не ожидал я… Во всяком случае не ожидал такого от вас, Николай Антонович.– Здесь

он укоризненно поглядел на притихшего Незамыслова.

–А что я? Я лишь привел писателя Соколова к вам,– отозвался Незамыслов.

Сеновин поднялся, подошел к окну, смотря на улицу.

–Снова знаменитая мхатовская пауза,– отметил Незамыслов, шепча мне.

–Нам уже уходить или можно посидеть напоследок?– так же шепотом спросил я Незамыслова.

–Уйти мы всегда успеем… Посидим,– решил Незамыслов.

Через минуты три Сеновин оторвал взгляд от окна, поворачиваясь к нам.

–Знаете, куда вы оба пришли?– спросил, прищуриваясь, Сеновин.

–В Драматический театр,– быстро ответил я.

–А вы не торопитесь с ответом,– попросил Сеновин.– Вы посетили театральный

храм! В этом храме творил сам Станиславский!– При этих словах он вытянулся,

словно говорил простой солдат о своем генерале, лицо его стало светлым и радостным.– Вот его портрет висит у меня на стене, видите? В этом храме ставят классиков:

Шекспира, Мольера, Шиллера, Гоголя, Островского, Чехова, сейчас мы пытаемся

ставить шедевры древнегреческих драматургов. Вы, наверно, слышали эти имена: Софокл, Эсхил, Эврипид, Аристофан?

–Слышали,– ответил я,– но…

–Послушайте меня спокойно хоть минуту!– перебил меня Сеновин.– Вы достаточно прочувствовали названные мною имена? Шекспир, Мольер, Островский!

Я не удержался от комментария:

–А если… если сейчас в ваш кабинет войдет сам Мольер, что вы ему скажете?

Подите вон, мэтр?

–Кто, кто войдет?

–Жан-Батист де Мольер!

–Гм, вы шутите, Сергей Константинович,– скептически произнес Сеновин.– Никогда

ко мне не войдет Мольер, он давно умер. И никогда мы не найдем ему замену.

Понимаете меня? Я не вижу сейчас хороших современных пьес.

–Или не хотите их видеть?– наконец, подал голос Незамыслов.

Сеновин по- театральному всплеснул руками:

–Ой, ну, что вы так плохо обо мне думаете? Уж не ожидал от вас, Николай Антонович.

–Знаете, я пока помалкивал,– как можно спокойнее произнес Незамыслов,– слушал вас обоих, теперь решил что-то сказать… Если вспомнить о том старом русском театре, который вы, Юрий Ксенофонтович, хвалите, то именно он отличался пьесами на актуальные, злободневные темы. Достаточно назвать «Свадьбу Кречинского» Сухово- Кобылина, «Ревизор» Гоголя, «Доходное место» Островского. Считаю трагедией нашего российского театра отсутствие на сцене современных пьес! Как театральный критик с большим опытом (сами это говорили мне не раз!), считаю, что отсутствуют у наших режиссеров современные способы языка и мышления. Наши театральные режиссеры демонстрируют лишь технику и весификаторство, ставя одну классику.

–Постойте!– недовольно воскликнул Сеновин.– Считаю, что наши современные драматурги, если таковые есть, в чем я сильно сомневаюсь, просто не знают сцены,

театра, чтобы писать пьесы.

–А у них есть опыт общения с режиссерами, опыт работы в театре?– горячо возразил я.

Сеновин на мой вопрос не ответил, чему я не удивился.

А Незамыслов продолжал:

–Давайте-ка подумаем, почему современные пьесы не доходят до сцены. Да, можно утверждать, как Юрий Ксенофонтович, что пьесы современных драматургов слабые,

им еще далеко до постановки… Допустим… Но есть ли диалог театральных режиссеров

с нашими современными драматургами? Нет его, к большому сожалению, нет… Вот

тут говорили о театральных конкурсах, мы знаем не понаслышке, что подобные

конкурсы проводятся лишь для имитации бурной деятельности.

–Ну, зачем вы так, Николай Антонович!– укоризненно воскликнул Сеновин.

–Наши театральные режиссеры,– продолжал Незамыслов,– стремятся не видеть современных пьес, а эти пьесы с большим трудом печатают в наших литературных журналах, которые еще печатают пьесы. Только в Интернете можно найти все современные пьесы наших драматургов, еще прочитать их можно, зайдя на сайты различных театральных конкурсов… Итак… Да, были неудачи некоторых режиссеров

на периферии, которые обратились к современным пьесам и поставили их на сцене.

И эти самые неудачи способны убедить зрителей в том, что современные наши драматурги плохо знают театр. Хотя я бы заметил здесь вот что: главный недостаток некоторых современных пьес – незнание своего потенциального зрителя. Современную

пьесу не ставят, как же можно тогда выявить ее недостатки, если таковые есть? Недостатки или достоинства пьесы могут быть видны только при постановке пьесы

на сцене! И в силу этого неожиданный для вас, Юрий Ксенофонтович, тезис: недостаток современной российской пьесы заключается в том, что ее не ставят на сцене! Нет прежнего сотрудничества, как в те старые годы жизни Чехова, Островского, режиссера

с драматургом. Налицо, как видим, кризис современного российского репертуарного театра! Скептики могут упрекнуть меня в плохом знании театральной специфики, упомянув об антрепризных летучих театрах, но я достаточно знаю об их деятельности

и могу уверить, что их постановки современных пьес единичны. Наш российский театр,

к сожалению, не желает отражать современную социальную жизнь, не ищет современного героя. Театр увлекается костюмами, музыкой, сиюминутой красотой показываемого действа, но как это самое действо отражает нашу жизнь?

–А зачем?– вставил свое слово Сеновин.

–Как зачем?

–Зачем отражать нашу современную жизнь? Чтобы показывать на сцене ваших

буржуа с сотовыми телефонами, с их проститутками?– повысил неожиданно голос Сеновин, краснея от волнения.– Бандитов показывать? Лекцию явились мне читать, да? Где положительный герой в современных пьесах? Чтобы я показывал на сцене всякие фуршеты и банкеты?

–Вовсе то необязательно,– возразил я.– Вы можете показать на сцене жизнь хорошего человека.

–Это какого же? Банкира или рэкетира?

–Показать на сцене жизнь врача, педагога, водителя, если та пошло.

Сеновин порывисто ответил нам обоим:

–Знаете, господа-товарищи, вот наш Драматический театр ставил Розова, его пьесы

«В день свадьбы», «Ее друзья», потом ставили Арбузова, пьесу «Мой бедный Марат».

Меня тут можете упрекнуть в увлечении старыми советскими пьесами, ненужной ностальгией по прошлым временам, но почитайте-ка их пьесы! Какие стремительные сюжеты, какой хороший язык!.. И самое главное: для нашего Драматического театра важна та забытая ныне тема хорошего человека! Хорошего, понимаете?.. Таких пьес сейчас никто не пишет! А Розов и Арбузов верили в торжество хорошего человека!

Незамыслов улыбнулся и прокомментировал реплику Сеновина:

–Понимаю вас, Юрий Ксенофонтович, понимаю ваши коммунистические взгляды.

–Да при чем тут…

–Нет, послушайте… Если мне не изменяет память, пьеса Розова «В день свадьбы» написана в начале шестидесятых годов прошлого века, так?

–Так…

–Она шла с успехом в свое время по всей стране, потом сошла со сцены. Ведь

конфликт, сами герои, проблемы- все это устаревшее для нашей современной жизни.

Все старое, даже мне такие пьесы смотреть не интересно, что тогда делать юноше

или девушке в театре? Не понимаете, как скучно им там? Не понимаете, что они хотят

увидеть что-то поновее Розова?

–Что ж, – заключил Сеновин, глядя печально на меня,– тогда вам нужно открывать

свой театр и ставить в нем свои пьесы. Как поступил известный режиссер Нукляда. Но

в Москве открыть вам свой театр не удастся. Может, лишь на периферии, где-нибудь

в Сибири.

–Гм, почему так пессимистично вы думаете?– удивился я.– Может, в Москве удастся…

–Нет! В Москве у вас ничего не выйдет! Даже не надейтесь!– веско сказал Сеновин,

поднимаясь и давая нам понять, что аудиенция окончена.– Надеюсь, мы обо всем поговорили?

Я и Незамыслов тоже встали, думая каждый о своем.

Уходя, я не удержался от вопроса, на который Сеновин мне не ответил:

–А все-таки, Юрий Ксенофонтович, один вопрос еще…

Сеновин нехотя отозвался:

–Ну, что еще?

–Все-таки ответьте, пожалуйста, если сегодня или завтра к вам войдет со своими комедиями сам мэтр Жан-Батист де Мольер, что вы ему скажете? Что вам достаточно одного Шекспира или Аристофана?

–Гм, без комментариев, молодой человек!– Сеновин поморщился, покачал головой,

на прощание сказав мне одну неприятную фразу, которую я запомнил на всю жизнь

и которая прозвучала, как откровение:– Чтобы вас когда-нибудь поставили в нашем Драматическом театре, надо стать классиком! Прощайте!

На какое-то мгновение я застыл, запоминая и осмысливая эту фразу, думая про

себя, что в нашей стране классиком можно стать только после смерти. А значит…Нет,

не то, что я боялся смерти, просто рановато мне пока на тот свет, пока не все написал,

что задумал написать и пока не достиг того, что задумал! Последняя фраза Сеновина

означала: он абсолютно уверен в том, что я никогда не стану классиком ни при

жизни, ни после смерти.

Выйдя из Драматического театра, мы с Незамысловым несколько минут прошли

в молчании.

Наконец, подходя к метро, Незамыслов осторожно спросил меня:

–И как ваше настроение сейчас, мэтр?

–Хорошее. Бодр, как никогда. Только не называйте меня мэтром.

–Весьма любопытно!– поднял брови мой знакомый.– Потерпеть фиаско и оставаться хладнокровным и бодрым?

–А что делать? Наша жизнь такова, что всегда следует оставаться спокойным и

бодрым. Честно говоря, не надеялся на хороший результат, но и плохой результат

тоже может помочь.

–Гм, интересно чем?

–Опыт… Чем больше опыта в общении с театральной публикой, режиссерами,

критиками, тем свободнее чувствуешь в их среде, тем больше надежд на успех.

Незамыслов засмеялся:

–Надежды юношей питают! Классиком станете?

–Постараюсь,– заверил его я.

–Что ж, похвально, что пытаетесь добиться успеха, мэтр!

–Спасибо за вашу помощь,– поблагодарил я Незамыслова,– но еще просьба к вам…

–Что еще желаете, мэтр Соколов?

Я взмолился:

–Хватить звать меня мэтром! Мы ж не во Франции!

–Да я в шутку… Так о чем ваша просьба?

–Помогите мне проникнуть на репетиции,– попросил я критика.

–Это зачем вам? И в качестве кого?

–Посмотреть театр наизнанку, что ли… Никогда не был на репетициях. Вместе с

вами, может быть.

–Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе?

–Вы поняли меня, Николай Антонович,– улыбнулся я.

–Хорошо, я подумаю… Только не в этот театральный храм, хорошо?

–Разумеется.

На том мы и попрощались.

Глава 6

Жан – Батист де Мольер.

Домой пришел я задумчивым и усталым. Жена сразу заметила мое меланхоличное настроение и спросила, хлопоча на кухне:

–Сережа, что-то случилось?

–Нет… Ходил вместе с Незамысловым в Драматический театр.

–А! А я думала, что-то случилось,– улыбнулась Валя.– То-то пришел позднее, чем

обычно.

Я привык, что Валя снисходительно относилась к моему литературному творчеству, говоря, что я по профессии врач, а литература и драматургия что-то вроде хобби. Я

пытался спорить с ней, но потом спорить перестал – я очень любил свою жену, может, даже слишком, а в силу того прощал ей явное невнимание к моему творчеству. Конечно, мне было неприятно порой, когда я хотел ей что-то рассказать про свою новую публикацию в журнале или газете, про написанную новую комедию, а она сидела

усталая после работы, уткнувшись в телевизор, не слыша меня. Да, я тоже уставал, приходил после работы, беготни по редакциям журналов, посещений разных

театральных режиссеров намного позднее ее, но тем не менее я хотел высказаться,

чтобы она меня выслушала. Однако очень часто, к сожалению, она слушала невнимательно, предпочитая смотреть все телевизионные программы подряд, часто переключая их. Валя, как полагал я, не могла жить без телевизора, который я называл в шутку «зомбиящиком». Очень многие люди, как и моя любимая женушка, подвержены телегипнозу, не в состоянии прожить без него и одного дня. Достаточно сказать, что

Валя, встав утром в субботу и воскресенье, первым делом включает зомбиящик и

смотрит все подряд, даже не читая телепрограмму и не выбирая, что смотреть. Я одно время критиковал ее, но потом перестал. Со временем я смирился с невниманием Вали

к моим литературным поискам. Судьба художника порой такова, что он одинок в мире,

и думая так, я не злился на Валю, только часто вздыхал…

Я лежал на диване, когда после получаса пребывания на кухне ко мне подошла

Валя, спрашивая, почему я не иду есть. Я вяло кивнул и пошел на кухню.

–Слушай, ты совсем какой-то расстроенный,– заметила Валя.– С кем-то поссорился?

–Нет…

–Эта беготня твоя по театрам ничего не даст,– озабоченно сказала Валя,– на тебе просто лица нет! Ну, что случилось?

–Гм, неужели тебе это интересно?

–Давай откровенно,– продолжала Валя, усаживая меня за стол.– Ты сам не раз

утверждал, что театр наш сейчас что-то вроде музея поношенных вещей, что старый репертуарный театр мертв.

–Ну и что дальше?

–А дальше следует, как понимаю, то, что хватить бегать по театрам со своими пьесами. Лучше пойди на телевидение или в кинокомпанию.

Я наотрез отказался идти на телевидение, мотивируя свое решение тем, что телесериалов я не пишу и писать их не буду никогда, а сатиру телечиновники и продюсеры ставить не будут, хоть тресни.

–Тогда обратись к какого-нибудь кинопродюсеру, если хочешь, чтобы снимали твои комедии,– посоветовала мне Валя.

Я напомнил ей об общении с одним режиссером, которому понравились мои комедии. Звали его, если не изменяет мне память, Владиславом Масловым. Этот Маслов при встрече со мной заявил: фильм можно снять, но денег на съемку фильма у него нет, значит, нужно искать продюсера или чтобы сам автор стал спонсором будущего фильма. Сказав эти слова, он выжидательно посмотрел на меня, словно ожидал, что я вытащу из карманов джинсов миллион четыреста тысяч долларов (именно о такой сумме шла речь, вдобавок, как говорил Маслов, то была минимальная сумма для съемки телефильма, а съемка кинофильма обойдется еще дороже!). Господа, неужели я похож на миллионера, или как сейчас говорят вокруг, на олигарха? Хорош олигарх, который работает простым врачом в поликлинике на зарплату, которая вовсе не высока, как хотелось бы! Я не оставил режиссера без ответа, сразу отметив, что слухи о том, что все писатели якобы миллионеры, очень надуманны и весьма ошибочны. Маслов, услышав мои слова, очень огорчился и посоветовал мне взять кредит в банке или искать спонсора. Я раздумывал,