Читать книгу Зима утраченных надежд - Сергей Константинович Карамов - Страница 1

(Записки живущего в холодильнике под названием «Россия»).

Карамов С.К.

«Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия воспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!»

Пушкин А.С.

«У нас два времени года: оттепель и заморозки».

Карамов С.К.

Глава 1

Опять зима…

Опять выпал снег, густой, чистый. Опять предстоит выдержать жестокие морозы! Ощущение такое, будто

необъятным белым ковром покрыта вся земля, словно холодная снежная королева в белом пальто явилась вновь к нам, принеся с собой искрящиеся бриллианты снега. Многим почему-то нравится зима, она ассоциируется у них с вечным праздником чистоты и света, когда грязь и почерневшая земля покрыты белоснежным покрывалом, превращая обычный мир в какой-то сказочный; возможно, они радуются зимним пейзажам, детским радостям: катанию на санках, каткам, игре в снежки, радуются поскрипывающему под ногами снегу, ночному зимнему небу со сверкающими звездами, вспоминая свое беззаботное детство. Зима начиналась, как обычно, после холодного ветра, сменившего частые осенние дожди. Лета, казалось, не было – оно пролетело так быстро, что никто его и не заметил! Так что наблюдения многих о том, что в основном у нас лишь два времени года – лето и зима, очень верные, однако если применить эту мысль не только к описанию природы, но и к политике, общественной жизни, следует говорить, что у нас два времени года: оттепель и заморозки. Изменение природы вполне естественно, но тем не менее оставляет в душе легкое чувство

горечи от того, что лето быстротечно, время бежит неумолимо вперед, и с каждым годом все быстрее и быстрее… А как хочется пожить хоть немного в теплых краях, где цветут пальмы, ярко светит солнце целый год и можно ходить, не кутаясь в пальто! Как надоела эта холодная Москва с ее надменностью, официозом, важными чиновниками, которые брезгливо смотрят на тебя, словно ты не человек вовсе, а сбежавшая горилла из зоопарка! Как надоел постоянный пронизывающий смертным холодом страх за свою жизнь и жизнь близких! Очень хочется разбить, растопить лед в холодной Москве, хочется тепла и сердечности! Как надоел ледяно – ядовитый тон разговора, холодный пронизывающий взгляд стеклянных безжизненных глаз, деловито – официальный и

чрезвычайно строгий разговор вместо теплого дружеского

общения, которое сразу же согревает душу человеческую! Прежние страхи, разочарования сталинских годов, конечно, прошли с наступлением оттепели, и у людей появилась надежда на лучшую достойную жизнь без доносов, стукачества, постоянных ночных страхов из-за возможного ареста…

Так размышлял молодой журналист Петр Пущин, идя утром на работу в редакцию газеты «Рабочий листок» и протаптывая себе дорогу в заметенной заснеженной улице. То был высокий, стройный блондин с правильными чертами лица, голубыми глазами. Петр закончил филологический факультет МГУ в июне 1963 году и начал работать в газете. Будучи еще в школе, он мечтал стать журналистом, прочитал все книги в домашней библиотеке, посещал две городские библиотеки, читая не только художественную литературу, но и многие газетные издания. Начитавшись романов Жюля Верна, Фенимора Купера, Майн Рида и Луи Буссенара, он мечтал жить в теплых краях, где солнце постоянно радует всех жителей своими теплыми лучами, где везде растут пальмы и море такое голубое- голубое и близкое! И читатель понимает, с каким остервенением наш герой выходил из квартиры в зимнюю пору, идя по надоевшему снегу, который он про себя называл белой гадостью!

Школьная учительница Людмила Матвеевна всегда восторгалась своим учеником Петром, постоянно ставя ему пятерки по литературе и русскому языку. А когда впервые пришла в школу Нина Николаевна, мама Петра, то Людмила Матвеевна сказала ей с придыханием:

–Ой, знаете, у вас такой замечательный и талантливый сын! Одни пятерки! Грамотен, умен, правила орфографии знает наизусть! А как прекрасно пишет сочинения!

Нина Николаевна, услышав похвалу в адрес ее сына, расплылась в улыбке и поблагодарила учительницу за ее

труд.

–Спасибо,– ответила учительнице Нина Николаевна,– очень рада! Отец Петеньки тоже бы рад был, если услышал вас!

–Что ж, он тоже может прийти в школу,– охотно ответила Людмила Матвеевна,– я повторю ему, что и вам говорила.

Нина Николаевна прослезилась, потом вполголоса произнесла:

–Нет, он не придет… Он больше никогда и никуда не придет… Расстреляли в 1946 году.

–Извините…– тихо сказала Людмила Матвеевна.– Теперь вроде оттепель…

–Вроде…– согласилась Нина Николаевна.

–Теперь ничего подобного не повторится,– сказала с надеждой Людмила Матвеевна.

–Очень надеюсь.

–А за что расстреляли?

Пришлось Нине Николаевне рассказать учительнице немного о своем муже Николае Пущине, который работал инженером на военном заводе. Николай слыл весьма грамотным и энергичным работником, тихим, немного-словным, любящим свое дело. Директор завода прочил Николая на место главного инженера завода, благо что место это было вакантно из-за недавней смерти главного инженера Козлова. Однако нашлись завистники, желающие тоже занять место главного инженера. После анонимки на Николая, в которой некий недоброжелатель указывал, что-де Николай рассказывал анекдоты про Сталина, Николая арестовали, разбудив его дома в два часа ночи.

–И когда его арестовали?– поинтересовалась Людмила Матвеевна.– Если не секрет…

–В 1946 году. В том же году и расстреляли. Это мы узнали только недавно… А тогда никаких сведений о нем…

Ничего…– прошептала Нина Николаевна, плача.

–Значит, только сейчас вы узнали…– то ли сказала утвердительно, то ли вопросительно Людмила Матвеевна.

–Совсем недавно,– кивнула Нина Николаевна.– После реабилитации. Прислали короткое письмо, что он реабилитирован.

–Извините…

–Петр вырос без отца,– добавила печально Нина Николаевна.

–Надеюсь, ничего подобного не повторится,– уныло заметила Людмила Матвеевна.

–Увы, вся наша жизнь- постоянная надежда… Все надеемся да надеемся…

–Что поделать,– вставила Людмила Матвеевна, разводя руками.

Петр рос один с матерью Ниной Николаевной в коммунальной московской квартире, занимая комнатку в пятнадцать метров и соседствуя еще с пятью семьями. Он почти не помнил отца, которого арестовали, когда Петру было всего пять лет. Как и всякий ребенок, в детстве Петр задавал вопросы об отце, на что Нина Николаевна постоянно придумывала всякие небылицы: мол, папа работает на Крайнем севере, оттуда не так просто уехать, потом папа стал якобы разведчиком за границей. В семнадцать лет Петр потребовал от матери честного ответа:

–Мам, скажи честно, где мой папа? Он умер?

После долгого молчания Нине Николаевне пришлось ответить утвердительно.

–И когда он умер?

–В 1946 году.

–Он умер своей смертью?– допытывался Петр.

Нина Николаевна протяжно вздохнула, не желая отвечать. Но Петр настаивал на ответе:

Нет, скажи! Правду скажи!

Нина Николаевна не выдержала:

–Хорошо, сын! Я скажу тебе правду, как ни горька она не была!

–Скажи, что случилось?

И Нина Николаевна рассказала сыну, что случилось в далеком 1946 году…

Петр быстро зашел в помещение редакции газеты, не успел снять пальто, как следом за ним влетел главный редактор Солдафонов Ефим Сергеевич, грузный небритый человек пятидесяти лет, с отечным покрасневшим лицом, одетый в черный костюм, белую сорочку и черный галстук. Все сотрудники газеты привыкли к хамистой манере общения Солдафонова, ненавидя его и называя за спиной Солдафоном. Он не отличался мягкостью нрава, словно оправдывая свою неблагозвучную фамилию, слыл грубым, неотесанным мужланом, пьяницей и редким подхалимом, постоянно заискивая перед директором завода «Красный рабочий», в чьем ведении была газета. Как это нередко бывало, на административные должности, назначали не столько специалистов, а проверенных людей, которые заискивали перед режимом, бездумно выполняя все вышестоящие приказы; должность главного редактора заводской газеты была, конечно, не такая уж важная и престижная на заводе, но тем не менее на нее назначили именно Солдафонова. Ранее он занимал должность сотрудника отдела пропаганды и агитации одного из райкомов партии, часто получал выговоры и взыскания ввиду постоянного пьянства, поэтому был снят с должности в райкоме и переведен в главные редакторы заводской газеты. Так что лично для него назначение на должность главного редактора маленькой заводской газеты явилось понижением.

–Черт собачий, ты чего опять опаздываешь?– выкрикнул Солдафонов, обращаясь к Петру.

Извините, Ефим Сергеевич, нельзя ли повежливей?– попросил Петр, покраснев.

–Черт собачий! А нельзя ли тебе не опаздывать?

–Извините, я упал возле своего дома…– признался Петр.– Столько снега, спотыкнулся.

Солдафонов хихикнул, покачал головой:

–Вот черт собачий! Видно, тебе в Африке надо жить!

Петр еле сдержался, чтобы грубо не ответить Солдафонову.

Солдафонов снова хихикнул и вышел из кабинета, бормоча: «Вот черт собачий…». Как видно, выражение «черт собачий» было одно из любимых у Солдафонова.

Молодая редактор Алла Болванкина, которой нравился Петр Пущин, не удержалась от комментария:

–Фу, как он надоел, этот Солдафон! А ты, Петенька, не злись, не обращай на него внимания.

Алла, молодая смазливая девушка с голубыми глазами, тоже работала редактором газеты. Успев в двадцать четыре года дважды выйти замуж и развестись, она подыскивала себе нового мужа. Остановив свой выбор на Петре, Алла очень скоро поняла, что он не торопится жениться, но не против случайных встреч у нее дома. Как заявил ей неделю назад Петр, брак – это очень серьезный шаг в жизни, сначала надо встать на ноги, начать работать, освоить профессию. Петр сказал ей эту фразу как бы невзначай, вроде разговаривая на разные темы о жизни, но его намек она поняла – Петр ничего просто так не говорил, не относился к болтунам. Решив, что он серьезный и надежный парень, трезво оценивающий свои возможности и желающий иметь семью в будущем, Алла стала не торопить события и ждать, когда Петр сам сделает ей предложение. Он понравился ей с первого взгляда, когда впервые зашел в помещение редакции: стройный, высокий, улыбающийся, добродушный, не без чувства юмора.

–Легко сказать,– откликнулся сразу Петр, садясь рядом с

Аллой,– не обращай внимания, когда этот Солдафон

–Легко сказать,– откликнулся сразу Петр, садясь рядом с Аллой,– не обращай внимания, когда этот Солдафон каждый день нервы треплет.

–Эх, молодежь, молодежь! Нечего вам расстраиваться! Можете в снежки поиграть, на лыжах покататься!– слегка упрекнула Петра Вера Степановна, редактор, пожилая дама в длинном коричневом платье ниже колен.

–Снежки?– поморщился Петр.– Я давно вышел из младенческого возраста.

Алла хихикнула, приняв ответ Петра за шутку.

–Хотя, если честно,– добавил Петр,– рад, что считаете меня молодым. Я и в самом деле молод, но давно вышел из ползунков.

Алла снова хихикнула.

–Из этого следует, Петенька,– решила Вера Степановна,– что зиму вы не любите.

–Совершенно верно, Вера Степановна,– быстро согласился Петр.– Я люблю солнце, море.– Он зажмурился на миг, представляя себя в тропиках.

–Понятно, Петенька. Отпуск проведете в Сочи,– то ли утвердительно, то ли вопросительно произнесла Вера Степановна.

–Фу, Вера Степановна!– фыркнул Петр.– Почему обязательно Сочи?

–Сочи, Сочи, темные ночи…– пропела приятным сопрано Алла, широко улыбаясь.

–Если не Сочи, куда ж еще?– удивилась Вера Степановна.

–Можно и на Золотые пески съездить,– предположил Петр, тоже улыбаясь и подмигивая Алле.

–И я хочу на Золотые пески!– радостно воскликнула Алла.

–Но это же Болгария,– недоуменно сказала Вера Степановна.

–Болгария,– кивнул Петр.– Поедем в Болгарию.

-А я считаю, надо сначала свою страну посмотреть, а потом уж мотаться по заграницам,– убежденно ответила Вера Степановна, хмурясь.

Алла пожала плечами, ничего не говоря. Петр тоже благоразумно промолчал, начиная читать незаконченную вчера статью.

Зазвонил внутренний телефон. Алла подняла трубку, потом передала ее Петру, шепча ему:

–Это Солдафон…

Петр нехотя взял трубку:

–Мы у телефона.

–Мы у телефона? Смеешься там, мальчишка?– Петр услышал на другом конце провода бас главного редактора газеты.– Быстро в мой кабинет!

–Знаете, я вчера не закончил статью, так что…– начал было Петр, но его оборвал бас Солдафонова:

–Вот черт собачий! Бегом в мой кабинет!

Глава 2

Статья о передовике производства.

Злой Солдафонов сидел за столом, заваленном бумагами. Увидев вошедшего Петра, он перестал что-то печатать на машинке и приказал:

–Бежишь сейчас на завод. Ищешь передовика производства. Пишешь о нем статью. Все, не задерживаю.

Петр ничего не ответил главному редактору, обдумывая приказ начальства, поэтому Солдафонов решил повторить только что сказанное:

–Бежишь на завод…

–Нет, я пойду на завод,– перебил Солдафонова Петр,– но как я буду искать там передовика? Искать их на Доске почета?

–Черт собачий!– разозлился Солдафонов. – Находишь бригадира. Передашь мой приказ! Все, не задерживаю!

Петр не двигался, раздумывая, как осторожно сказать начальству, чтобы оно было более корректным, но не находил подходящих слов. Короткие отрывистые фразы, сказанные весьма грубо и не корректно, не понравились бы любому, не только нашему герою. К тому же вид постоянно злого, покрасневшего начальника, озлобив-шегося на весь мир, вызывал отвращение у Петра. Несмотря на свой молодой возраст, Петр успел повидать многих официальных лиц, весьма грубых, хамистых, похожих друг на друга строгим выражением равнодушия и безразличия ко всему, что их окружает, и озабоченных лишь своими проблемами.

–Знаете, Ефим Сергеевич…– пробормотал Петр, отводя от главного редактора взгляд в сторону, не желая смотреть на злое лицо Солдафонова с его безжизненными глазами.– Я бы просил вас так грубо не разговаривать…

–Что – о?!– завопил мгновенно Солдафонов, резко перебивая Петра.– Мальчишка, мне указывать будешь?

–Я попросил бы…

–Я попрошу тебя бежать на завод! Черт собачий! Марш статью писать!

Петр покраснел от волнения, все-таки решив объясниться с главным редактором:

–А я прошу вас, Ефим Сергеевич, грубо не говорить со мной! Почему так зло? Все-таки с людьми работаете, а не со скотом!

–Вот как ты заговорил, черт!– удивился Солдафонов.

–И не обзывайте меня постоянно чертом собачьим,– прибавил Петр, втайне радуясь своей смелости.

–И еще чего захочешь, черт собачий?– взревел Солдафонов, ударяя кулаком по столу.– Еще минуту поболтаешь тут, выговор влеплю за неисполнение приказа!

–Я только прошу вас…

–Живо на завод, черт собачий!

Петр нервно дернул головой, махнул рукой и вышел из

кабинета, ничего больше не говоря Солдафонову.

Появившись на заводе, Петр нашел бригадира, прося его познакомить с передовиком производства.

Бригадир Маслов живо откликнулся на просьбу Петра:

–Вот это правильно! О передовиках надо всегда помнить и писать о них!– Он хлопнул ладонью по плечу Петра.– Это по- нашему!

–Так о ком я буду писать? Познакомите?– поинтересовался Петр.

–Это мы с радостью тебя познакомим,– улыбнулся Маслов, снова хлопая Петра по плечу.

–Только не надо меня хлопать,– попросил Петр.

–Ой, интеллигенты такие нежные!– криво усмехнулся Маслов.– Пойдем.

Он жестом пригласил Петра следовать за ним. Зайдя в соседний цех, Маслов остановился возле молодой рабочей в грязной спецовке.

–Вот наш передовик!– пояснил Маслов, показывая на рабочую.– Васильева Люба!

Люба отошла от станка, с любопытством смотря на Петра.

–Чего удивляешься? Вот пришел человек из газеты,– пояснил ей Маслов.– О тебе писать будет.

–Обо мне… А чего такого обо мне писать?– растерялась Люба.

–Будет статья о передовиках производства,– добродушно сказал Маслов.– А ты, Васильева Люба, наш передовик. План в этом году перевыполнила.

Люба кивнула:

–Насчет плана- да… Перевыполнила.

Маслов хотел отойти, потом решил добавить:

–Она – мать – одиночка…. Трудно ей работать, но как хорошо работает!

Петр полчаса побеседовал с Любой, записал ее ответы в блокнот, после чего направился в редакцию.

-Ну, собрал материал?– полюбопытствовала Алла, увидев входящего довольного Петра.

–Собрал. Статья о передовике производства Васильевой Любе.

Через полчаса Петр напечатал на машинке короткую статью и зашел в кабинет Солдафонова.

–Уже написал, черт собачий?– удивился Солдафонов.

–Уже, только прошу не ругать…

–Черт, статью дай!

Ознакомившись быстро со статьей, Солдафонов поморщился, покачал головой.

–Нет, не то…– заметил небрежно он, после чего порвал три листа машинописи на мелкие кусочки.

Изумленный Петр недовольно воскликнул:

–Что вы сделали, Ефим Сергеевич?

–Такая статья не пойдет.

–Но почему?

–Мать – одиночка.

–Эта Васильева Люба – передовик производства!

–Понимаю, но мать – одиночка!

–Но она передовик!

–Понимаю, черт собачий, но мать – одиночка!

Петр минуту помолчал, потом тревожно спросил:

–Неужели, если эта рабочая одна воспитывает ребенка, она перестала быть передовиком?

–Не понимаешь…– насупился Солдафонов.– Передовик должен по всем статьям соответствовать! Должен быть примером!

–А она пример! Пример другим рабочим! План перевыполнила!– парировал Петр.

–План перевыполнила, но мать – одиночка.

–Если одиночка, значит не передовик?

–Не положено!

–Что не положено?

–Черт собачий, передовик должен быть примером! А тут

мать – одиночка!

–И что с того? Она передовик!

–Не положено!– упрямо повторил Солдафонов.

–Но она передовик!– настаивал на своем Петр.

Солдафонов раздраженно ответил:

–Черт собачий, да какой же ты тупой! Одна воспитывает ребенка. А где отец ребенка?

–Вообще-то отец должен быть…– сразу согласился Петр.

–Должен. А если нет, если она, эта Любочка, не замужем, то можно подумать об аморальном поведении,– почему-то к удивлению Петра хихикнул Солдафонов.

–Да при чем тут…

–Именно при том!– подчеркнул, сверкая глазами, Солдафонов.– Передовик должен быть примером во всем. Во всем! И детали быстрее всех делает, и план перевыполняет, и в быту примером должен быть! А тут, тьфу, дитё без папочки!.. Дошло?

–Может, эту Любу бросили?– засомневался Петр.– Может, она хотела иметь семью?

–Все может быть в нашей жизни, Петенька! Бросили, говоришь? А может, ребенок родился до брака, а когда родился, папочка убежал? Аморалка!

–Но она же передовик…

–Иди писать новую статью!

–Значит, снова идти на завод и…

–Идешь на завод! Ищешь передовика! Чтобы был примером и на производстве, и в быту. Пишешь статью. Не задерживаю! – приказал Солдафонов.

Унылый Петр возвратился в кабинет редакции. Алла заметила его удрученный вид, поэтому спросила:

–Чего на этот раз? Твоя статья Солдафону не понравилась?

Петр жалобно вздохнул:

–Это мягко сказано… Он ее порвал…

–Как порвал?– одновременно спросили Алла и Вера Степановна.

-Порвал…– уныло повторил Петр, садясь.– Нашел передовика Васильеву Любу, но она оказалась матерью – одиночкой.

–И что с того?– спросила с интересом Алла.

Петр надул щеки, подражая главному редактору газеты и говоря намеренно очень грубо:

– Передовик должен по всем статьям соответствовать, черт собачий! Должен быть примером! А тут аморалка! Дитё без папочки!.. Ищешь передовика. Чтобы был примером на производстве и в быту. Не задерживаю!

–Понятно…– удрученно произнесла Алла.

А Вера Степановна печально добавила:

–К сожалению, сейчас женщины часто сами воспитывают детей.

–Но сразу шить аморалку?– пожала плечами Алла.

Петр снова направился на завод. Бригадир Маслов очень удивился, увидев его:

–Какими судьбами снова к нам?– Он снова хлопнул ладонью Петра по плечу.

–Ну, статья не понравилась нашему главному редактору,– нашелся Петр.

–Неужели? Плохо ее написали?

–Не в том дело, но… Но нужно еще найти другого передовика.

–Зачем? Чем вам Васильева не угодила?

–Знаете, главный редактор попросил найти другого передовика,– уклончиво ответил Петр.– Чтобы был примером во всем.

–Ах, во всем?

–Верно. И на производстве, и в быту.

–Что ж, хорошо…– слегка усмехнулся Маслов, видимо, поняв, почему Солдафонову не понравилась статья о передовике Васильевой.– Найдем вам другого передовика, мужчину. И не отца – одиночку. – С этими словами Маслов вновь хлопнул Петра по плечу.

-Да перестаньте меня хлопать!– недовольно воскликнул Петр.

–Нежный ты интеллигентик,– криво усмехнулся Маслов.

Вместе с Петром он подошел к пожилому рабочему за станком.

–Вот наш другой передовик!– представил рабочего Маслов.– Самуил Викторович Жухерман, знакомьтесь.

–Кто, кто?– Петр внимательно посмотрел на пожилого рабочего.

–Жухерман я…– Рабочий отошел от станка, снял перчатки, здороваясь с Петром.

–Небось, теперь фамилия передовика не подойдет?– предположил Маслов и не дождавшись ответа Петра, отошел в сторону.

А Петр полчаса побеседовал с Жухерманом, потом пошел в редакцию. Напечатав быстро статью, он слегка задумался.

–Напечатал?– поинтересовалась Алла.

–Напечатать-то напечатал, но…– Петр не докончил фразу, раздумывая.

–Думаешь, опять Солдафон забракует?– предположила Алла.

Вера Степановна прекратила печатать на машинке, спросила с любопытством:

–А о ком новая статья?

–О передовике производства,– сообщил Петр, не желая называть фамилию этого передовика.

–Снова женщина или…

–Нет, на этот раз мужчина. Самуил Викторович,– ответил после минутной паузы Петр.

–Кто, кто?– в один голос спросили Алла с Верой Степановной.

–Жухерман. Самуил Викторович Жухерман.– Петр встал, собираясь идти со статьей к Солдафонову.

Алла вскочила, преграждая дорогу Петру:

-Ты чего, Петенька? Ты не понимаешь, какой мат сейчас услышишь?

Вера Степановна равнодушно пожала плечами, начиная снова печатать на машинке.

–Петенька, то ты находишь мать – одиночку, то рабочего еврея,– недоумевала Алла.

–Да, еврей…– ответил с вызовом Петр.– Из-за этого Жухерман не может быть передовиком?

Алла тяжело вздохнула:

–Ты, как маленький… Статья не пройдет.

–Ах, если он еврей, то не пройдет?– упорствовал Петр.

–Ты ведь сам все понимаешь…

–Еврей не человек, что ли?

–Ты упрям, Петенька…– махнул рукой Алла, садясь.– Иди, послушай сейчас ругань нашего Солдафона.

Увидев входящего Петра, Солдафонов пристально взглянул на него:

–Что на этот раз?

–Новая статья, Ефим Сергеевич. Извольте ознакомиться,– учтиво ответил Петр, отдавая статью.

Минуты тишины сменились ревом Солдафонова, который вскочил и забегал по кабинету с выпученными от злости глазами:

–Черт собачий! То пишешь о матери – одиночке, то об еврее! Ты не мог русского передовика найти?!– После этого Петр услышал такой отборный мат, который еще никогда он в жизни не слышал.

Петр наивно – простодушно сказал:

–А если он еврей, то из-за этого не может быть передовиком?

–Самуил, черт собачий, Викторович!– вопил Солдафонов.– Жухер, тьфу!.. – Он снова начал ругаться, выбирая самые отборные ругательства из лексикона улиц и коммунальных квартир.

–Но он такой же гражданин нашей страны, как мы с вами!-

убежденно произнес Петр.

–Даже фамилию этого еврея не выговоришь! Тьфу, какого-то хера еврейского подсовываешь!– Солдафонов сел за стол, постукивая пальцами по столу.

–Извините, его фамилия – Жухерман,– напомнил Петр.

–Черт собачий, ты еще издеваешься?!– продолжал вопить Солдафонов.– Нам надо статью о передовике! Во всех смыслах передовике!

–А я и написал…

–Статью надо было писать о русском передовике! А не о каком-то Фухер… тьфу, язык сломаешь! Все, не подходит!– Солдафонов в состоянии крайнего раздражения разорвал два листка машинописи в мелкие клочья и бросил их в лицо Петра.– Не задерживаю!

–Что вы себе позволяете…– пробормотал Петр, но его резко перебил Солдафонов:

–Черт, не задерживаю! Задание не выполнил! Иди заканчивай старую статью!

Глава 3

Ночная политинформация.

Вечером Петр зашел в гости к Алле. Она накормила его, потом поинтересовалась:

–Ну, Петенька, понял, что надо было меня послушать? Не торопиться со статьей об этом рабочем Жухермане?– Спросив, она уже через полминуты поняла, что не стоило это спрашивать.

Петр нахмурился, отвернулся от Аллы, ничего не говоря.

–Ладно, прости, что проявила бестактность…– извинилась Алла.– Я тебя люблю, поэтому…

–Поэтому задаю неприятные вопросы?

–Нет, вовсе нет!.. Просто иногда ты бываешь таким простодушным и наивным, что диву даешься!– призналась Алла, ослепительно улыбаясь.

-Неужто?

–Именно, Петенька! Я ведь беспокоюсь о тебе, Петенька! Как бы этот Солдафон не испортил тебе карьеру!– забеспокоилась Алла.

–Да какая карьера?– усомнился Петр.– Я только начинаю работать, так что…

–Не говори так, Петенька… Даже молодой редактор, даже только начинающий работать, мечтает стать достичь высот в должности, не так ли?

–Что верно, то верно, – подтвердил Петр.

А ночью, лежа в постели, он разговорился с Аллой, проснувшись.

– Ты не спишь?– удивилась она.

–Не сплю… Думаю.

–О чем же?

–О жизни.

–Интересно, может, расскажешь о своих думах?– заинтересовалась Алла.

И Петр начал неспешно свой рассказ:

–Знаешь, в детстве я любил слушать и читать сказки. Но вижу, что в нашей стране сделали одну страшную сказку былью! Надеялись, веря в сказку.

–Это ты о чем, Петенька?– слегка вздрогнула Алла, прижимаясь к своему любимому.

–О сказке о всеобщем счастье и благоденствии, которое почему-то не наступает. Страшная сказка с множеством крови и трупов. То ли сказка, то ли надежда, несбыточная наша надежда о лучшей жизни и…

–Ты чего? О чем думаешь?– испугалась Алла.– Ты что, революционер, что ли?

Петр благосклонно улыбнулся:

–Какой я революционер, Алла… Вот мой предок был революционером.

–Твой предок? Расскажи.

–Точнее, он был декабристом. Помнишь восстание декаб-

ристов при царе Николае Первом?

–Ну, учили в школе.

Петр помолчал минуту, потом ответить:

–Слушай внимательно… Мой предок – декабрист Рылеев. Это мне недавно сообщила моя мама.

–Почему недавно?

–Вот чего не знаю, того не знаю. И еще она призналась, что моего отца загубили из-за анонимки. Расстреляли его.

–И теперь ты станешь революционером, новым декабристом?– в ужасе предположила Алла.

–Что ты, милая!.. Куда мне, хотя…

–Хотя?

–Хотя наследственный декабризм ощущаю по своему… – сказал задумчиво Петр.

–Поясни.

–Гм, неужели непонятно? Чувствую себя патриотом, продолжателем дела декабристов, которые болели за свою страну!

–А что насчет революции?

– Да, революция- это не лучший способ решения проблем, да… Но если понимать декабризм как заботу не только о своем благополучии, а о благе жителей своей страны, как стремлению не только к материальному благу, но и к чему-то более высокому, то да, я в себе такое чувствую…

–Ой, не надо даже думать об этом!– моляще взмолилась Алла.– Петенька, не хочу видеть тебя в тюрьме!

–Успокойся, сам туда не хочу.

–Но ты меня тревожишь!

–Успокойся… Меня постоянно предостерегали. Помню мою боязливую бабушку, постоянно охающую и ахающую при каждом моем движении: «Ой, ай-ай, Петенька, помедленнее! Ой, упадешь, ноги сломаешь!».

–Ну, она беспокоилась за тебя.

–Чрезмерно беспокоилась,– подтвердил Петр.– Потом

беспокоилась моя мама: « Ой, ой, ничего крамольного в университете не говори!».

–А ты разве что-то говорил?– испугалась Алла.

–Да нет, что ты!.. Я пытался отшутиться маме, что ничего в университете не скажу, но пожалуюсь тогда папе римскому, однако в ответ ахи и охи усилились.

–Да уж… – протянула Алла.– Ты был несносным трудным ребенком.

–Я был самым нормальным ребенком,– кротко возразил Петр.– Я любил читать!.. Поступил в университет, ходил в театр на разные спектакли. И как-то раз записал в своем дневнике: «В театре абсурда никогда не бывает пауз!».

–И это кто-то прочитал?– догадалась Алла, невольно вздрагивая.

–Ты слушай…– продолжал Петр.– Будучи молодым и горячим юношей, я очень рано понял, где живу. Стал вольнодумцем, воспитанный на пьесах Мольера, Шиллера, Бомарше, сочинениях Вольтера, Дидро, Жан Жака Руссо, Достоевского, Чернышевского и Добролюбова.

–Гм, Дидро? Такого даже не слышала.

–Я часто раньше смотрел ночью на безлюдную улицу из окна, вспоминая черный квадрат, как у Малевича… Нужно постоянно смотреть в темноту, как я тогда думал, чтобы научиться не бояться ее!

–При чем тут темнота?

–Черт, темнота нашей жизни… Надо научиться смотреть на черный квадрат, стараясь не бояться темноты! Нужно долго смотреть в темноту, как на известную картину Малевича, чтобы надеяться на будущую счастливую жизнь. Знаешь, ты не бойся, я смотрел на эту мерзкую и тошнотворную темноту, вспоминая свои редкие счастливые дни. Со временем я научился находиться в темноте и не бояться ее!

–А я боюсь темноту…

–Напрасно, надо тебе научиться не бояться ее. Темнота –

это наша неустроенная жизнь, наше поганое болото!

Алла снова вздрогнула:

–Петенька, ты, кроме меня, об этом ни с кем не говорил?

–Нет, а что?

–Не говори. Сочтут ненормальным.

–Глупости,– слегка усмехнулся Петр.– Не боись, Алла…

–А что было в университете? Твою запись в дневнике кто-то видел?

–К сожалению…– вспомнил Петр.– Один мой товарищ увидел, и из-за его подлого доноса устроили комсомольское собрание. Там присутствовали двое офицеров из органов, которые только наблюдали за происходящим.

–Ужас!

–Я в начале собрания постарался успокоить всех, говоря, что запись моя касалась лишь театра, и ничего более в виду не имел. Мне не поверили (ах, как они были правы тогда в своем неверии!), но я пытался их переубедить…

–И что дальше?– с интересом спросила Алла.

– Потом через два часа бурных дебатов и горячих речей твердолобых и стойких комсомольцев меня отпустили домой, напоследок предупредив, что если я хочу остаться комсомольцем, то должен читать почаще сочинения товарища Сталина, а не разных там мольеров и шиллеров!

–Петенька, тебе ж повезло!– радостно воскликнула Алла, обнимая своего любимого.– Могло бы значительно хуже!

–Возможно… Я тогда машинально согласился, что-то пробубнив в ответ… Другой бы на моем месте одумался, но только не я!

–Это точно,– сразу согласилась Алла.– Ты упрям.

–Упрям или упорный?

–Сейчас уже не то время,– сказала добродушно Алла.– Сталина уже нет.

–Уже нет, к счастью…– охотно согласился Петр.

-Ой, только ты так откровенно не говори с другими,– попросила Алла.

–Я особо ни с кем так откровенно не говорю.

–И партия уже осудила культ личности,– напомнила Алла.

–Осудила, значит, можно об этом культе спокойно говорить или будем продолжать бояться?– не понял Петр.

–Говорить?.. – снисходительно усмехнулась Алла.– Интересный у нас разговор в постели происходит, не находишь?

–А что такое?

–В постели, Петенька! Ночью! Не о любви говорим, а о политике!

–Гм, у нас все связано: любовь, политика, общество.

–Ладно, что было дальше?– полюбопытствовала Алла.

–Потом я стал прятать свой дневник дома в укромном месте.

–Зачем было его вести? Никогда его не вела.

–Потом я вырезал из газеты громадное фото Сталина и проколол ему ножницами глаза.

Алла встревожилась:

–Да ты спятил, Петенька! Тебя бы могли расстрелять!

–Слушай дальше…

–Это ж в каком году было?

–Когда я учился на первом курсе. В 1951 году.

–Ну, рассказывай дальше.

–Еще написал сверху головы Сталина одно неприличное слово.

–Какое же?– спросила с любопытством Алла.

–Гм, а не скажу!

–Ну, скажи!

–Не скажу, я…

–Ну, скажи, скажи!

–Ты не перебивай, а слушай… Как-то раз я случайно положил вырезанный кусок газеты с фото Сталина в свой портфель.

-Ужас! Ну, как можно быть таким неосторожным, Петенька!– упрекнула Петра Алла, слегка хмурясь.

–И тот мой бывший товарищ, который на меня настучал (а я потом с ним поругался

и не разговаривал), снова донес на меня, увидев в моей тетрадке это фото с проколотыми глазами Сталина.

–Ужас! Ты такой смелый, Петенька!– порывисто воскликнула Алла, целуя Петра.

–Потом было бурное собрание с негодующими товарищами в серых костюмах и выпученными от злости глазами.

–Негодующие товарищи были студенты?

–Студенты, кое-кто из преподавателей… Кстати, как ты думаешь, могут ли все быть друг другу товарищами?– неожиданно спросил Петр.

–А при чем тут…

–Я говорил о негодующих товарищах. Ведь не могут быть товарищи негодующими или ненавидящими тебя?

–Ну-у… Не знаю…– протянула Алла.

–Чего ты не знаешь?.. Послушай, отключись от советской пропаганды хоть на миг! Сама подумай!

–Я думаю. Да, товарищи. И что такого?

–Неужели? Тогда, если думаешь, представь: все вокруг якобы твои товарищи. На улице, в доме твоем, на работе. Все могут запанибрата с тобой говорить, говорить, как с товарищем, жаловаться тебе на жизнь или спрашивать вдруг на улице, а как дела?

–Ну и что?

–Не поняла? Вот ты идешь себе спокойно, думаешь о чем-то, а вдруг какой-то незнакомец фамильярно хлопает тебя по плечу, мол, привет, Аллочка, как дела? А ты его не знаешь, но если все вокруг товарищи, то можно так себя вести, да?

Алла твердо сказала:

–Нет уж, на улице не хочется, чтобы ко мне посторонние

приставали!

–Вот, правильно говоришь!– обрадовался Петр, целуя Аллу.– Правильно!.. Ни на улице, ни еще где. Посторонние не могут быть твоими товарищами или даже друзьями. Нельзя всех вокруг называть товарищами или друзьями! Пойми: товарищ, тем более, друг,– это глубоко личное, что ли, интимное по сравнению с общим. И не могут все-все на земле быть друзьями или товарищами!

–Понятно… Ладно, а что было потом в университете?

–Меня исключили из комсомола, даже хотели исключить из института.

Алла слегка ущипнула Петра за ухо, говоря зло:

–Дурачок какой!… Ты благодари судьбу, что жив остался!

–Благодарю,– кивнул Петр. – В университете я остался, закончил его на одни тройки (меня пытались за любую провинность исключить, придирались ко всем ответам, ставя тройки там, где другим охотно ставили четверки). Потом я стал слушать зарубежные голоса и убедился, что они говорят правду.

–Не может быть!– не поверила Алла.

–Правду истинную! И «Голос Америки», и «Би-би-си», и «Свобода».

–Ты такой знаток радиоголосов?– изумилась Алла.– Даже не подозревала…

–Только слушать их очень трудно из-за постоянных помех, умышленно создаваемых нашими кэгэбэшниками, чтобы так называемые свободные граждане нашей свободной и счастливой страны СССР не могли услышать чужеземные буржуазные радиоголоса, вдохнуть хоть немного настоящий воздух свободы!

–Гм, поэтично как говоришь, Петенька!– восторженно произнесла Алла.– И поэтично, и насмешливо!

Петр улыбнулся и поцеловал Аллу.

–Когда начался в Москве Всемирный фестиваль молодежи

и студентов,– продолжал он задумчиво,– все поняли, что иностранцы такие же люди, как и мы! Мы, жители СССР, тогда получили долгожданный поцелуй свободы из-за рубежа!

–Хорошо сказал, Петенька!– похвалила Алла.– Поцелуй свободы! Как поэтично! Будто слушаю стихи поэта.

–И мы поняли, что иностранцы тоже могут и хотят любить, они поют и танцуют, а не воюют с нами! И они тоже за мир! Ты помнишь фестиваль?

–Помню.

–Приехала молодежь более из ста стан мира! Студенты пели, шутили, ходили и любовались Москвой!– восторженно говорил Петр.

–Значит, не все так плохо в нашей жизни?– постаралась уточнить Алла.

–А я никогда не видел все вокруг в черном цвете!.. Черный квадрат не заслонил мне сияющее солнце окружающего мира!..

–Ой, ты поэт, что ли?– изумилась Алла.– Так поэтично говоришь…

–Ты слушай… Я вспомнил фестиваль молодежи не просто так. Наши люди в 1957 году впервые поняли, что иностранцы такие же, как и они! Ну, какие они враги?

–Вот как?

–Пойми: нельзя всех называть врагами! Мы это поняли тогда в 1957 году! Не могут все за рубежом быть нашими врагами!

–Я согласна.

–И эти иностранцы могут свободно передвигаться по миру!

–Что ты хочешь этим сказать?

–Гм, они могут поехать в любую страну мира! Лю-бу- ю!– по слогам произнес Петр очень медленно, чтобы Алла поняла его мысль.– Они свободные люди! Незакомплек-

сованные! Счастливые!

–Ну, у них тоже есть свои проблемы?

-Возможно… Но они свободные люди! Они, как я понял из их разговоров, могут пожить немного в одной стране, потом поехать в другую.

–Зачем?

–Весьма странный вопрос, Алла!– слегка усмехнулся Петр.– Они могут учиться не только в своей стране, но и за рубежом. Или работать в своей стране, потом поехать работать и жить в другую страну. Можешь ли ты учиться за рубежом?

–Где?

–Хотя бы в Оксфорде.

–Ну, ты фантазер!– покачала головой Алла.

–Вот сразу стал фантазером, а они не мечтают об этом. Если они захотели учиться в

Оксфорде или Кембридже, то едут туда, поступают и учатся. Им это дозволено: передвигаться свободно по миру и жить, работать или учиться в разных странах!

–И что с того?

–Черт, они свободные люди! Как ты этого не поймешь? Мало у нас осудить культ личности!– недовольно воскликнул Петр.– Этого очень мало!

–Революции хочешь?– испугалась Алла.

–Нет, какой из меня революционер! Эти иностранцы свободные в самом деле, а не только по Конституции своей страны! У них нет тоталитарного режима!

–А что ты скажешь о Кубе?– спросила с интересом, слегка улыбаясь, Алла.

–Черт… Куба – что наша страна… Я говорю об Европе, Штатах… У них нет идиотской крепостной прописки, как у нас! У них множество партий, а не одна, как у нас! У них настоящая демократия! Не показная, как у нас!.. Они не боятся жить! Живут без страха за свою жизнь, не то, что мы! У них свобода слова! Можно прочитать правду в газетах, а не выискивать между строк, как делаем мы!– прочувственно воскликнул Петр.– Неужели ты этого не

поняла?,. Мало назвать тюрьму дворцом, надо сделать, чтобы тюрьма перестала быть ею!.. О бедности нашей, постоянном дефиците даже не говорю!

–Но у них тоже есть свои проблемы…– вставила Алла.– И тоже есть бедные.

–Да, ты уже об этом говорила. У всех свои проблемы, я ничего и никого не идеализирую!

По сути, если подумать,– продолжал Петр задумчиво,– нам только обещают хорошую жизнь!

–Да, в будущем,– согласилась Алла.

–Вот в будущем все мы будете жить в изолированных квартирах, а не в коммуналках.

–Точно!.. Хотя клетушки Хрущев все-таки построил.

–Построил,– охотно согласился Петр.– Хрущевки, как их стали называть… Да не все туда вселились, вот я до сих пор маюсь в коммуналке!

–Сочувствую… – жалобно вздохнула Алла.

–Помнишь стихи Маяковского: « Через четыре года здесь будет город-сад»?

–Помню. Через четыре года. Да, надейся и жди… Ты прав, Петенька!

–Через четыре года, в следующей пятилетке… Все потом да потом… После завершения переходного периода от социализма к коммунизму и так далее… Люди, живите только одними надеждами! Наши деды и прадеды жили и умирали в надежде на лучшую жизнь!..

–В надежде… Одни утраченные надежды…– тоскливо сказала Алла.

–А лозунги тебе напомнить?

–Ой, не надо…– поморщилась Алла.

–Нет, напомню… «Советский человек – вечный строитель коммунизма!». Поняла?

–Что?

–Вечный строитель, понятно? Что этот коммунизм будет строиться вечно! Веч- но! Вечно! Вечно!– повторял Петр,

повышая голос каждым словом «вечно».

–Перестань, Петечка!.. Надоело!

–Или другой лозунг: «Все для советского человека, строителя коммунизма!», забыла?

–Не забыла… Только не расшифровали, что там подразумевается под словом «все»?

–Гм, ничего хорошего не предлагается, Аллочка!.. – В голосе Петра звучал металл.– Пятилетки, лозунги, съезды товарищей по партии с унылыми лицами, постоянный дефицит, низкие зарплаты, крепостная прописка, железный занавес, многолетние очереди на жилье, стройотряды, трудовые отряды городских жителей для уборки картошки в деревнях, гонка вооружений одновременно с постоянной болтовней о желании мира во всем мире, почти пустые магазины, ненужная регламентация всех сфер жизни, аресты и расстрелы тысяч людей… Достаточно или продолжить?

–Достаточно! Уже голова болит от этого разговора!– схватилась за голову Алла.

–Одни надежды на лучшую жизнь, одни утраченные надежды… И декабристы тоже раньше надеялись, что помогут своему народу улучшить жизнь, но их надежды не сбылись!..

–Не сбылись…

Алла помолчала немного, потом посоветовала своему любимому:

–Все-таки ты, Петенька, поосторожней бы в разговорах… Понимаю, что культа личности нет, но все-таки…

–Я с тобой сейчас только разоткровенничался,– признался Петр.– Хоть с тобой можно поговорить?

–Со мной можно… Все-таки твой отец считался врагом народа, так?

Петр сверкнул глазами, пристав:

–Его реабилитировали, забыла?

-Знаю, не сердись только.

Петр немного смягчился, говоря:

–Ладно… Понимаешь, страх у нас всех не исчез, к сожале-нию… Он вроде генетической болезни, он проник в наши клетки… Нельзя сказать, что хочу! Нельзя читать, что хочу! Нельзя говорить никому, что хочу повидать мир, поездить по разным странам!

–И я хочу поездить, особенно, Петенька, с тобой.

–Ты все переводишь на любовь…

Алла покачала головой:

–Петенька, ты забыл, что говоришь с женщиной. С любящей тебя женщиной.

–Не забыл, Аллочка… И еще. Эта надоевшая пропаганда везде! Коммунизм, видите ли, победит во всем мире! Ура, товарищи!..

–Ой, об этом, Петенька, хоть ни с кем не говори,– попросила Алла.

–Не такой уж я идиот, чтобы вслух сомневаться в победе коммунизма,– криво усмехнулся Петр.– Но ты ведь понимаешь, что коммунизм – сказка для дебилов!

–Почему? Я верю…

–Неужели веришь?

–Верю…

–Вот уж не догадывался.

–А что, не надо верить в коммунизм?– засомневалась Алла.

–Верь, как верят разным несбыточным сказкам. Несбыточ-ная мечта, надежда люмпенов и пьяниц: все разграбить и потом поделить поровну!

–Ну, зачем так резко?

–А иначе не получается… Все общее, даже раньше говорили, что даже жены должны быть общими!– засмеял-ся Петр.

–Ну, дошел до пошлятины,– поморщилась Алла.– Значит, с помощью радиоголосов понял, что происходит?

–Не только. Думал, сопоставлял.

-Что сопоставлял?

–Нашу жизнь и жизнь за рубежом. Говорил со студентами на фестивале. Кое-что читал из самиздата.

–Кого?– с ужасом спросила Алла.

–Ой, только не бойся… Солженицына читал.

–Ой, только не читай этот самиздат!– попросила Алла.– Посадят.

–Вот и наша хваленая свобода в действии…– снисходи-тельно усмехнулся Петр.– Не читай лишнего, не говори лишнего, ай-яй-яй, как бы чего не вышло…

–Просто я боюсь за тебя…– удрученно ответила Алла.– Петенька, ты – новый декабрист.

–Не похож.

–Очень прошу поосторожней веди себя! Знаешь, что наш Содафон стукачок?

–Нет, откуда знаешь?– полюбопытствовал Петр.

–Слышала.

–Слышала что?

–Слышала его разговор по телефону с кем-то. Подходила к его кабинету, а дверь была приоткрыта.

–И что?

–Достаточно того, что Солдафон очень уважительно и обстоятельно говорил. Мол, наблюдает за всеми, недозволенных разговоров в его редакции нет,– сообщила Алла шепотом.– А как что услышит, то непременно позвонит. В любое время суток, на что ему, кажется, ответили, что звонить следует только в рабочее время. Он ответил: слушаюсь. Вот кому он мог так ответить, если не кэгэбэшникам?

–М-да… Ты права… – пробормотал Петр, зевая.

–Ты зеваешь? Хватит разговоров ночью. Давай поспим.

–Устала?

–Тема не та для разговоров в постели. Спасибо за ночную политинформацию.

–Тогда спокойной ночи…– С этими словами Петр повер-

нулся на левый бок и закрыл глаза.

Глава 4

Выговор.

На следующий день Солдафонов вызвал Петра к себе, приказывая:

–Задание. Напишешь статью о стилягах.

Петр удивился:

–Статья о стилягах в рабочей газете?

–Черт собачий, не обсуждать! Пиши статью!– вспылил Солдафонов.

–Гм, а я могу отказаться?– осторожно спросил Петр, втайне удивляясь своей смелости.

–Не можешь!

–Но все-таки?

–Хочешь выговор получить?– вскричал Солдафонов.– Забыл, что статью о передовике не написал?

–Написал, но вам не понравилось.

Солдафонов произнес чуть мягче:

–Вот только с этим я согласен с тобой. Правда, твоя статья мне не понравилась. И ты знаешь, почему она не понравилась.

Петр промолчал.

–Повторяю: хочешь выговор получить?– деловито спросил Солдафонов.

–Не хочу.

–Тогда пиши статью!

–Но у нас же газета «Рабочий листок»,– попытался возразить Петр.

–Премного благодарен, интеллигентик, что напомнил,– презрительно усмехнулся Солдафонов.– А то я позабыл.

–Нет, вы помните.

–Тогда чего стоишь?

–А не хочу писать на эту тему,– ответил с вызовом Петр. – Не считаю эту тему важной.

-Гм, я спрашивал твое мнение, щенок?

Петр покраснел от волнения:

–Хватит меня оскорблять!

–Статью будешь писать?

–Зачем писать такую статью? Осуждать молодежь, которая хочет хорошо одеваться?

–Хочет хорошо одеваться? Гм, наша молодежь разве раздета?

–Не раздета. Но не одета красиво.

–Вот как? И как же красиво надо одеваться?

–Вот когда приезжали иностранцы на Всемирный фестиваль молодежи и студентов, тогда я увидел. И все увидели.

Солдафонов тихо грязно выругался, потом процедил сквозь зубы:

–Болтун!.. Занимаешься буржуазной пропагандой!

–Что вы, Ефим Сергеевич!– всплеснул руками Петр.– Даже не думал я…

–Иди писать статью!– перебил Солдафонов.

Однако Петр упрямо повторил:

–Не считаю эту тему важной. Не вижу необходимости такой статьи в рабочей газете.

–Вот черт собачий!.. Такая статья, осуждающая проявление мещанства, критикующая

наших несознательных юношей и девушек, которые стали бездумно подражать буржуазным подонкам, очень нужна в рабочей среде! – твердо заявил Солдафонов.– Надо думать нашей молодежи не об одежке, а о своих мозгах!

–Кажется, вы позабыли слова Чехова,– ответил с досадой Петр.

–Вот как?

–Позабыли.

–Ты считаешь меня неграмотным?

–Чехов говорил, что в человеке все должно быть прекрасно. И душа, и мысли, и одежда.

Солдафонов помолчал минуту, потом заметил брезгливо:

–Грамотность свою, интеллигентик, хочешь показать? Приказ слышал?

–Слышал, но не хочу об этом писать. Кажется, вы напоминаете мне человека в футляре.

–Черт собачий, ты издеваешься надо мной?

–Даже не думал… Извините, но нельзя уподобляться человеку в футляре: то нельзя, это нельзя. Красиво одеваться нельзя, говорить то-то и то-то нельзя,– ответил неприязненно Петр.

Солдафонов, наверно, никогда не слышал таких слов в свой адрес, поэтому минуты три сидел с выпученными от удивления глазами, не зная что ответить своему редактору. Потом он отрезал, постукивая пальцами по столу:

–Хорошо, Петенька. Получишь сегодня выговор.

Петр кивнул и вышел быстро из кабинета главного редактора.

Алла, увидев покрасневшего Петра, вопросительно – грустно и с готовностью участия спросила его:

–Опять неприятности с этим Солдафоном?

–Опять…– вполголоса ответил Петр.

–Что на этот раз?– вмешалась Вера Степановна, продолжая печатать на машинке.

–Он поручил мне писать статью о стилягах.

–Понятно… А ты отказался?– догадалась Алла.

–Отказался. Выговор объявит.

Вера Степановна прекратила печатать, говоря очень серьезно:

–Напрасно, Петр. Напрасно вы отказались писать статью.

–Но я не хочу об этом писать! Я не считаю эту тему важной!– резко возразил Петр.

–А выговор, Петенька?– покачала головой Алла.– Тебе он нужен?

–Нет, совсем не нужен.

-Тогда пиши статью.

–Я не могу об этом писать. Сам хочу ходить в красивой одежде.

–Тогда почему я не вижу тебя в ней?– удивилась Алла.

–Денег не хватает… И нет красивой одежды в магазинах.

Вера Степановна назидательно сказала:

–Петенька, не ту профессию себе выбрали. Журналист пишет не всегда, о чем хочет писать. Журналист работает в команде. В редакции газеты, журнала. Он выполняет

поручения главного редактора.

–И что теперь? Ломать себя, да?! Писать по заказу?– негодующе спросил Петр.

–Знаете, Петенька, все журналисты пишут часто не о том, о чем хотят писать,– так же сказала Вера Степановна.

–Ломать себя, да? Писать по заказу? – злобно повторил Петр.– Понимая, что не стоит об этом писать? Что тебе противно осуждать то, что осуждения не заслуживает?! Зачем осуждать и высмеивать молодых, если они хотят выглядеть ярко и красиво? Зачем постоянная регламен-тация везде и во всем?!

Вера Степановна слегка вздохнула и продолжила печатать.

А Алла подошла к Петру, погладила его по голове, шепча:

–Соглашайся, новый наш декабрист. А то выговор получишь. И Солдафон на тебя настучит.

–Нет и еще раз нет!– стоял на своем Петр, садясь за стол.

–Как знаешь…– пожала плечами Алла, тоже садясь за свой стол.

Через полчаса Солдафонов вновь вызвал Петра к себе.

–Ну-у… – протянул Солдафонов, пристально глядя на вспотевшего и покрасневшего Петра.

Петр решил помолчать, не ожидая ничего хорошего.

–Ну, чего молчишь, черт собачий?– процедил сквозь зубы Солдафонов, закуривая папиросу.– Куришь?

-Не курю.

–А чего так?

–Не люблю,– коротко ответил Петр, смотря в сторону.

Ему был противен грубый, наглый Солдафонов, который пренебрежительно относился к своим сотрудникам и не считался ни с кем в редакции.

–Слушай, ты забыл, где зарплату получаешь?– поинтересовался Солдафонов.

–Вовсе нет.

–Не забыл, значит? И где ты ее получаешь?

–В своей стране.

–А поточнее?

–В СССР.

–А еще точнее?

–В Москве.

Солдафонов засмеялся:

–Похоже, ты вспомнил старую игру: «Жарко, холодно», да? Щенок, детство твое закончилось! Забыл, что получаешь зарплату в моей газете?

Петр усилием воли сдержался, чтобы не ответить грубо главному редактору.

–Молчишь, как партизан?– продолжал Солдафонов.– Папиросы не куришь? Может, предпочитаешь сигареты «Кент»?

–Я ж не курю…

–Помнишь стишки: «Сегодня куришь сигареты «Кент», а завтра ты вражеский агент!»?

–А при чем…

–Черт, при том! Сначала тебя соблазняют одеждой, западными сигаретами, а потом вербуют!– закричал Солдафонов.– Твисты всякие танцевать хочешь, да?

Петр пожал плечами, ничего не ответив главному редактору.

–А чего на меня не смотришь?– допытывался Солдафонов.– И не говоришь, не отвечаешь мне?

-Зачем на вас смотреть?

–Чего на меня не смотришь?

–Вы не девушка, чтобы на вас смотреть,– отрывисто ответил Петр, демонстративно рассматривая потолок.

–Еще дерзишь своему начальнику?.. Слушай, ты комсомолец?

–А зачем это вам?– не понял Петр, на миг переводя взгляд на главного редактора.

–Черт, ты комсомолец?

–Был.

–Как это был?

–Меня исключили в университете.

Ответ Петра крайне удивил Солдафонова. Он даже встал, подошел поближе к Петру, качая головой.

–Не ожидал услышать такое…– произнес вполголоса Солдафонов, а потом закричал что есть мочи:– Черт собачий, да ты же враг наш! Враг народа, если не комсомолец! Если исключили! И за что исключили?

–Это вам не интересно.

–Нет, ты скажи!– настаивал Солдафонов.– Начальству надо знать о моральном облике своих подчиненных!

Пришлось Петру весьма коротко рассказать, за что его исключили из комсомола. Услышав рассказ Петра, Солдафонов минут пять ходил вокруг своего редактора, ворча и тихо поминая известные ругательства улиц и коммунальных квартир. Потом Солдафонов решил спросить:

–И если не комсомолец, не хочешь выполнить задание партии, черт собачий?

–Вы не говорили, что статья о стилягах – задание нашей партии,– сказал как можно спокойнее Петр, хотя ему хотелось сейчас обозвать и оскорбить Солдафонова, как тот почти каждый день ругает его.

–А если скажу так, напишешь статью?– спросил с надеждой Солдафонов.

Петр промолчал.

–Опять молчишь? Кстати, недавно видел у тебя на столе запрещенную литературу, – припомнил Солдафонов, садясь за стол.– Не боишься, черт собачий?

–Какую такую запрещенную? Я ничего такого…

–Хватит врать!– грубо перебил Солдафонов, ударяя кулаком по столу.– Солженицын запрещен, ты знаешь об этом! А ты читал.

Петр смиренно ответил:

–Извините, Ефим Сергеевич, но вам показалось.

–Показалось? Я не видел у тебя сложенных напечатанных на машинке листов бумаги?

–Наверное, то была моя статья.

–Вот как? Не читал самиздат?– продолжал допытываться Солдафонов.

–Ничего подобного не читал.

–Врешь! Не слышал о Солженицыне?

–Ничего не слышал,– нагло врал Петр, стараясь не смотреть на злое покрасневшее лицо главного редактора.

–И о Пастернаке не слышал?

–Пастернак? Это кто такой? Писатель?

–Поэт… Но он написал гадостный роман «Доктор Живаго», он запрещен у нас!

Петр смущенно улыбнулся:

–Зачем мне это знать? Ничего запрещенного не читаю.

–Неужели?– не поверил Солдафонов.

–Я читаю только то, что разрешено читать в нашей самой свободной стране мира!– произнес вполголоса со скрытым намеком Петр.– Газету «Правда», например.

–В свободной стране мира?– повторил глухо Солдафонов слова Петра.– Издеваешься? На что-то намекаешь, да?

–Что вы, Ефим Сергеевич!.. Читаю только то, что разрешено. Что продается в наших книжных магазинах. Газету «Правда» читаю.

–Что-то ты врешь!– не поверил Солдафонов, постукивая

пальцами по столу.

–Правду говорю, Ефим Сергеевич!

–А при чем тут газета «Правда»?

–Как при чем?.. Там вся правда наша,– ответил без тени улыбки Петр, хотя внутренне он хохотал и желал добавить, что читая газету «Правда», надо выискивать правду между строк.

Солдафонов на минуту замолчал, понимая, что к ответу Петра придраться не за что.

–А откуда вы знаете эти запрещенные книги?– поинтересовался Петр.– Читали?

–Вот черт собачий, зачем мне эту пакость читать!– возмутился Солдафонов.– Как главный редактор газеты, я должен знать, что запрещено, а что нет! Я могу заявить на тебя, сообщить, кому следует.

–Извините, вы ошиблись. Даже ничего не слышал о… Как его…– Петр намеренно остановился, делая вид, что с трудом припоминает фамилию писателя:– Служицын или…

–Солженицын.

–Сложеницын?– опять исказил фамилию писателя Петр.

–Сол- же- ни- цын!– выкрикнул Солдафонов.

Петр решительно ответил:

–Нет, такого не слышал. И ничего подобного не читал.

–Стало быть, у меня галлюцинации?– криво усмехнулся Солдафонов.

–Уж не знаю, что с вами.

–Мне померещилось?

Петр промолчал, уставившись опять в потолок.

–Молчишь, черт собачий? Ладно, иди пока… Выговор себе обеспечил,– злобно заключил Солдафонов.

Петр выбежал из кабинета главного редактора, на минуту вышел из помещения редакции на морозную улицу, вдыхая чистого воздуха.

–Как приятно дышать чистым воздухом!– сказал сам себе

Петр.– Душно мне!.. Задыхаюсь в душной атмосфере!

Войдя в помещение редакции, он сел за свой стол, начав печатать старую недоконченную статью. Алла попыталась поговорить с ним, но мрачный Петр стоически молчал, намеренно не обращая внимания на нее.

А ночью ему приснился сон о декабристе Рылееве…

Глава 5

Порывы молодой души.

–Non, non, attendez, messieurs! Mon dieu, право! Хватит пить и кутить! Causons!– решительно сказал Рылеев, худощавый, молодой офицер, с черными слегка вьющимися волосами, сверкающими карими глазами, несколько навыкате, за общим столом офицеров, когда неожиданно возник разговор о несправедливости в жизни.

–А что делать?– откликнулся сидящий рядом за общим столом офицер Косовский.

–Что делать?.. Прекратить пустую жизнь, постоянно пьянство, бездумное подчинение заведенному порядку!– ответил порывисто Рылеев.

–Да вы, Кондратий Федорович, похоже, карбонарием желаете стать-с?– предположил один из офицеров.

Кое-кто из офицеров спьяну засмеялся, однако Рылеев не обратил внимания на их смех.

–Господа!– прочувственно воскликнул он.– Право, господа офицеры! Вы не видите, как тяжело живут люди в Рос-сии?– Он хотел добавить, что нуждается в союзниках, которые боролись бы с российским беззаконием, существовавшим нередко под видом государственных законов, но потом остановился на миг.

–Кондратий Федорович, mon ami, не играйте с огнем!– предупредил Рылеева его друг Косовский.– Je vous en conjure.

–Помилуйте, Косовский!– продолжал горячо Рылеев.– Надо

попробовать поехать туда, где люди живут и дышат свободно!

–Начитались Сен-Симона, Фурье и Кабе?– догадался Косовский.

–Не стану отрицать, читал этих господ, весьма, знаете, почтенные господа, весьма интересно и интригующе написано!– подтвердил Рылеев.– Собираюсь ехать в Америку! Непременно в Америку! Купить там участок земли и основать колонию независимости! Свободную колонию свободных людей! Без царя – батюшки! Без крепостного рабства! Если кто из вас хочет жить свободно, забыть, что такое русское лихоимство и беззаконие, приму в свою колонию с распростертыми объятиями! Мы заживем хорошо, как немногие из смертных! Уж надеюсь, господа!

Большие, карие глаза Рылеева сверкнули, он резко взмахнул рукой, будто рубанул кого-то острой саблей. Ожидания Рылеева были напрасны – вновь кто-то из офицеров засмеялся, а сидящий рядом Косовский попросил его отказать от пустой затеи ввиду того, что выглядит все глупо, ничего не выйдет, одна трата денег, к тому же охотников ехать в далекую Америку среди дворян не сыщешь. Несколько минут Рылеев слушал реплики офицеров, не отвечая им. Дождавшись тишины, бледный от гнева Рылеев отчетливо сказал, смотря вдаль, будто видит далекую американскую колонию:

–Mon dieu! Вы не правы, господа!.. Пока вы не знакомы со всеми моими мыслями и чаяниями, поэтому не можете понять меня!.. Сожалею, господа офицеры!.. Как предполагаю, вы жалкие люди, умрете в неизвестности, не принеся пользы обществу!

Офицеры наперебой стали спрашивать Рылеева:

–А вы?

–Неужели вы, Кондратий Федорович, станете знамени-тостью?

-Кем вы станете? Знаменитым полководцем?

–Или новым миссионером в далекой Америке?

–Я очень надеюсь, что мое имя займет в истории нашей России несколько достойных страниц!– ответил с гордостью Рылеев.

Если б в этот момент кто-то бы снова засмеялся, Рылеев, не долго думая, вызвал бы такого насмешника на дуэль, но, к счастью, никто не засмеялся. Рылеев очень хотел

поделиться со своими сослуживцами своими мыслями, поэтому он продолжал:

–Умоляю, господа, послушайте меня внимательно! Куда стремятся мои помышления!.. Наше отечество ожидает от нас общих усилий для блага его! Сами только что говорили о несправедливостях, сами видите, сколько зла вокруг, господа! Надо все стараться уничтожать оное зло во славу нашей России!

Конечно, призыв Рылеева был ясным и понятным всем, но офицеры воздержались от комментариев. Только один Косовский похвалил Рылеева:

–Mon cher, quell style! Quelle force!

Некоторые сослуживцы Рылеева находили его незаурядным человеком, зная, что он много читает и занимается сочинительством. За спиной они называли его «новым гением». Однако находились и такие, которых раздражала горячность Рылеева в спорах, обсуждениях, в которых он ставил свои мнения превыше остальных.

Капитан Любецкий, лет сорока, с пышными закрученными кверху усами, поинтересовался:

–Скажите, Рылеев, неужели вы недовольны своей судьбой?

–Гм, почему же?

–Полагаю, судьба вас бережет,– продолжал Любецкий,– ни пуля, ни огонь, ни вода вас не берут. Vous etes un heros!

– Судьба, как уверен, благоприятствует мне, oh mes bons, mes bons amis! Она оказывает приятное покровительство, ведя к заветной славной цели моей!– радостно воскликнул

Рылеев.– Много я успел подумать, господа! Много еще предстоит потрудиться, но нужны сотрудники.

Вновь раздались вопросы заинтригованных офицеров, стремящихся узнать ответ Рылеева:

–Цели?

–И какая ж ваша цель, Кондратий Федорович?

–Гм, сотрудники?

Один из офицеров предположил:

–Верно, вы желаете основать масонскую ложу?

–Non! Вовсе нет,– коротко ответил Рылеев.

–Мы готовы посочувствовать вам, Рылеев, даже помочь, но без поездки в Америку!

–Рылеев, вы стремитесь к великому, прекрасному, истинному! Ставите себе высокие цели! Но мы считаем, что вы такой же, как и мы! Не лучше и не хуже! Поосторожней бы, Рылеев, chevalier sans peur et sans reproche!

А Косовский осторожно добавил:

–Кондратий Федорович, право, вы спаслись от пуль и потопления на войне. Не считаете ли сие знаком судьбы, которая вас бережет?

–Возможно…– ответил вполголоса Рылеев.

Косовский припомнил эпизод встречи Рылеева со знаменитой прорицательницей – мадам Ленорман в Париже. Когда Ленорман взглянула на ладонь Рылеева, она мгновенно оттолкнула ее с выражением ужаса на лице, отказываясь что-то предсказывать ему. Однако Рылеев настаивал. Тогда мадам Ленорман вновь взяла ладонь Рылеева и начала долго всматриваться в нее. Рылеев покорно ждал ее ответа молча. Через минут пять прорицательница ответила ему удрученно, не глядя на Рылеева:

–Вы умрете не своей смертью, mon ami…

–Похоже, меня убьют на войне?– предположил Рылеев.– Ne me tourmementez pas!

-Non, mon ami…

–Гм, я теряюсь в догадках, мадам, ответьте, прошу и склоняюсь к вашим ногам в ожидании предсказания!

–Не пытайте меня,– тихо попросила Ленорман, смотря в сторону.– Уходите. A l’instant.

–Non, non, madame, avouez!– настаивал Рылеев.– Меня убьют на дуэли?

–Non! Adieu!

Больше Ленорман не сказала Рылееву ни слова. Будучи в Париже, Рылеев не придал значения словам предсказательницы, но его друзья потом часто вспомнили это страшное предсказание…

–Пустое!– отмахнулся Рылеев.– Госпожа Фортуна меня бережет!

–Да, Рылеев,– вставил Любецкий,– думаю, у вас нет цели.

Рылеев покачал головой, говоря весьма горячо:

–Что ж, господа, вы вольны думать, как вашей душе угодно. Но замечу: остаетесь в заблуждении. Но попом-ните мои слова, господа: уверен, что имя моя займет в истории России свое заметное место!

Кое-кто из офицеров назвал ответ Рылеева безумием, после чего все разошлись.

Молодой прапорщик Рылеев пока решил не рассказывать офицерам о своей цели, лишь призывая их к борьбе против несправедливости. Временами он с жаром говорил о лихоимстве чиновников, ругал судопроизводство, крепостничество, ратовал за свободомыслие и равенство всех в России, ругал временщика Аракчеева, не касаясь лишь царя.

–Не надо подчиняться тупым и жадным чиновникам,– часто говорил Рылеев своим сослуживцам,– надо стремиться к всеобщему равенству! Идти по пути здравого рассудка!

Капитан Любецкий, услышав как-то призыв Рылеева к всеобщему равенству, язвительно осведомился:

–Господин Рылеев, вы очень часто толкуете нам о всеоб-

щем равенстве. Может, вы сами нам покажете пример: пойдите и почистите сапоги и платье вашему денщику Ефиму. Милости просим, а мы, любезный нам Рылеев, сие посмотрим!

Ничего не ответил на это Рылеев, лишь слегка усмехнулся.

Сослуживцы молодого Рылеева даже не догадывались о всех думах его, да и он сам пока не сообщал им всех замыслов. Но то были думы будущего декабриста, который выйдет на Сенатскую площадь в Санкт- Петербурге вместе с другими единомышленниками, чтобы свергнуть царя. А для сослуживцев Рылеев являлся лишь прапорщиком конной артиллерии и бедным дворянином. Как часто то бывает, окружающие не замечают величия или гения своих современников, ведь они пока не совершили своих подвигов, что им предназначено Госпожой Фортуной!

Глава 6

«Надежды юношей питают…»

Рылеев Кондратий Федорович родился 18 сентября 1795 года. Отец его – Федор Андреевич Рылеев, дворянин, подполковник , командир Эстляндского егерского батальона, кавалер ордена Святого Владимира 4 степени, мать- Анастасия Матвевна, урожденная Эссен, дворянка. Поместье Рылеевых, согласно шестой части родословной дворянской книги Тульской губернии, находилось в Крапивенском и Богородицком уездах этой губернии. Отец Рылеева был самодуром, человеком весьма суровым. Он часто бил свою жену, запирал ее в погреб. А выйдя в отставку, он бездумно пропил, промотал все те небольшие сбережения, какие скопил.

Анастасию Матвеевну спасли ее богатые родственники. Генерал- майор Петр Федорович Малютин продал ей имение Батово в Петербургской губернии. Хотя в купчей крепости была отмечена цена за имение четыре тысячи

девятьсот рублей, Малютин не взял с матери Рылеева ни копейки, фактически он подарил ей имение навеки, за что она и сын Кондратий постоянно благодарили генерала, называя его благодетелем.

В 1800 году Анастасия Матвеевна оставила без всякого сожаления мужа и переехала с детьми в Батово. А потом генерал Малютин определил молодого Рылеева в Первый кадетский корпус в Петербурге, желая, чтобы юноша сделал себе карьеру на военном поприще, как это водилось в дворянских семьях. Маленький Кондратий Рылеев сопротивлялся, как мог, не желая быть военным.

–Нет, maman, нет!– упрямо твердил он, топая ножкой.– Хочу быть поэтом или писателем! А военным не хочу!

Анастасия Матвеевна улыбалась, ласково говоря сыну:

–Сыночек, ты еще молод, послушай старших! Наш благодетель Малютин плохого тебе не посоветует!

Но Кондратий капризничал, не желая становиться военным. Тем не менее он проучился в кадетском корпусе все тринадцать лет, ни разу не покидая Петербурга. Первого февраля 1814 года Рылеев был выпущен прапорщиком в конную роту номер один Первой резервной артиллерийской бригады. Он страстно желал сражаться против Наполеона на территории России, но принял участие в войне уже только на территории Франции, когда догнал отряд генерала Чернышова. Именно к генералу Чернышову приписали и Первую конноартиллерийскую роту резервной артиллерийской бригады.

Рылеев сразу с начала военной службы невзлюбил ее. Он постоянно критиковал командира батареи подполковника Сухозанета, критикуя его за излишнюю муштру, солдафонство. Сухозанет часто злился на молодого прапорщика, делал ему замечания. Не желая видеть строптивого Рылеева рядом, Сухозанет просил генерала Меллер- Закомельского отчислить прапорщика. Однако

Меллер-Закомельский долго служил вместе с отцом Рылеева и был другом отца. Поэтому Рылеев пока остался служить в части.

Рылеев хотел оставить военную службу, предпочитал ей службу гражданскую. Он писал матери Анастасии Матвеевне:

–Знаю, что неприлично в такой молодости оставить службу и что четырехлетние беспокойства недостаточная еще жертва с моей стороны отечеству и государю. Но разве не могу и не военной службе доплатить им то, что не додал в военной?

Молодой прапорщик ссылался на то, что хочет заняться восстановлением ветшающего имения Батово, однако мать понимала, что сын более не хочет служить.

После ее вопросов он признался:

–Маменька, для нынешней службы нужны подлецы, и я, к счастью, не могу быть им!

Он не указал еще другой весомой причины своей отставки, однако потом рассказал матери всю правду. Дело в том, что Рылеев влюбился в одну дворянку Наташу Тевяшову, которой читал свои стихи. Будучи в гостях у Наташи, Рылеев рассказал о своих чувствах н намерениях ее отцу. Старик Тевяшов отказал Рылееву:

–Как можно, сударь!.. Non, non!.. Право, как можно сие! Je vous en conjure!..Отдать мою дочь за военного? За перекати- поле, который сегодня здесь, а завтра – бог весть?

Рылеев нисколько не смутился отказом, он лишь слегка вздохнул и твердо сказал:

–Тогда я не выйду из дома, пока не получу вашего согласия!

–Это как понимать?– опешил Тевяшов.– Parlez-moi de ca…

–Parlons raison. Я люблю вашу дочь Наталью Михайловну! И я не выйду отсюда живым, ежели не получу ваше благословение!– С этими словами Рылеев вынул из

кармана пистолет.

Тогда Тевяшов засуетился, упросил Рылеева спрятать пистолет, после чего заявил:

–Любезный Рылеев! Вы ж вроде разумный человек, не так ли?

–Гм, разумный.

–А ежели разумный, то соизволите подумать, любезный сударь, а как вас убьют на войне?

–Убьют? Меня пуля не берет!– похвастался Рылеев, благосклонно улыбаясь.

–Пуля не спрашивает, она бьет всех без промаха!– решительно возразил Тевяшов.-

–Надеетесь на фортуну,mon ami? Надежды юношей питают?

–Но я люблю…

–Извольте, сударь, понять меня, отца!.. Ежели вас все-таки убьют, что моей дочурке делать?

–Я подам в отставку!– твердо произнес Рылеев.

Тевяшов обрадовался:

–Вот это слова мужа истинного, а не вздорного мальчишки! Charmant! Вот это другое дело! Но вот что Натали моя скажет? Уж не могу я ее принудить…

Он не договорил. Дверь с шумом распахнулась и в комнату вбежала покрасневшая от волнения Наталья, радостно восклицая:

–Папенька дорогой мой! Я люблю Кондратия Федоровича!

–Любишь?– удивился Тевяшов.

–Люблю! Qui, sans doute! Безумно его люблю, папенька!

–И когда ж полюбить успела?

–Ой, люблю его до безумия! Я хочу… я мечтаю быть его суженой! Его женой!

–Неужто так сильно его любишь, Натали?– не поверил Тевяшов.

–Или за Кондратия Федоровича, или в монастырь!-

отчеканила Наталья.

Расстроганный Тевяшов погладил дочь по голове, благословил ее и Рылеева, приговаривая:

–Mon dieu! Voyons… Ayez confiance en sa misericorde… Qui vivra verra…

Рылеев закончил военную службу в январе 1819 года и женился на Наталье Тевяшовой. После удачной женитьбы он долгое время не мог найти себе новое место. Он появился в Петербурге после восстания гвардейского Семеновского полка. И в январе 1820 года Рылеев был избран дворянством Петербургского уезда в заседатели Петербургской уголовной палаты. Рылеев желал биться за правду, отстаивая права слабых и бедных людей, прежде всего обездоленных крестьян, страстно надеясь им помочь в суде против лихоимства и беспардонного угнетения их чиновниками и помещиками. Молодой и горячий Рылеев был полон надежд…

Глава 7

Восстание Семеновского полка.

Как поговаривали придворные при императорском дворе, повторяя слова императора Александра I, ропот народа – первое дуновение бури, которая может впоследствии смести с трона неугодных царей. Швейцарец Лагарп, горячий приверженец философов – просветителей, приглашенный Екатериной II в воспитатели ее любимого внука Александра, не раз напоминал своему наставнику:

–Поймите, милейший Александр, ропот – первый язычок пламени, из которого возгорается пожар революции!

–Пожар? D’ ou, diable…– удивлялся Александр, – как он может появиться?

–Qui, sans doute, откуда,– кивал Лагарп,– от всяких вольнодумцев, мой государь! Будьте очень осторожны!

Философия, просвещение и либерализм хороши, но в меру!

От Александра ждали радикальных реформ в политическом и гражданском устройстве России. Многие придворные, общественные деятели, даже возвращенный из ссылки писатель Радищев, мечтали о реформах, подавая свои проекты императору.

Целая волна восстаний докатилась до Петербурга в 1819 году. Летом 1819 года в аракчеевских военных поселениях восстали Таганрогский и Чугуевский уланский полки, было арестовано более двух тысяч солдат.

В отличие от других полков Семеновский гвардейский полк находился на особом положении. Причиной тому было то, что сам император Александр являлся шефом полка. Только в Семеновском полку были запрещены телесные наказания, а лучшей привилегии для тех времен не придумать! Добился отмены наказаний в полку командир Семеновского полка генерал Потемкин. Многие солдаты полка обучились грамоте, могли читать и писать, читали газеты и журналы. А такие офицеры полка, как Трубецкой, Сергей и Матвей Муравьев – Апостолы, Чаадаев, Якушкин. Бестужев – Рюмин, будущие

декабристы, весьма способствовали просвещению солдат. Но военному министру, генералу Аракчееву не нравилось, что Семеновский полк обходится без телесных наказаний. Он побаивался вольнодумства многих офицеров, предполагая, что офицеры специально просвещают солдат для того, чтобы настроить против начальства. Аракчеев решил сменить командира полка, мотивируя это тем, чтобы якобы генерал Потемкин не может или даже не хочет бороться с вольнодумством солдат и офицеров. Реакционный и опасливый Аракчеев внес специально предложение о замене командира полка именно в то

неспокойное время, когда в Италии и Испании прошли революционные события. Пребывая за границей,

Александр получал донесения о том, что офицеры Семеновского полка создали какое-то тайное общество, то ли масонское, то ли какой-то Союз либералистов, что внушало царю большие опасения. И это в то самое время, когда крестьянские бунты в России происходили один за другим: в течение лета и осени 1820 года в Воронежской, Тульской, Гродненской, Екатеринославской, Минской, Могилевской, Олонецкой, Пермской, Казанской, Тамбовской, Тверской губерниях. И царя, и его придворных крестьянские бунты очень напугали, особенно, известия о том, что в отдельных губерниях крестьянами были убиты несколько помещиков. Поднятые по приказу войска усмирили крестьян: крестьян судили, сажали в тюрьмы, пороли нещадно и ссылали в Сибирь.

Помимо политических и государственных проблем, у Александра появились совсем некстати и личные проблемы. Дело в том, что его брат, великий князь, Константин Павлович, развелся со своей женой Анной Федоровной и теперь намеревается жениться не на русской, а на польке, княгине Лович, что сулит ничего хорошего, так как Лович не являлась принцессой, а поэтому Константин Павлович теряет право наследования российского престола. Но сему обстоятельству великий князь не обеспокоен, он согласен написать отречение от престола.

Хотя Семеновский полк был любимым у Александра, он вызывать у него весьма-весьма горестные воспоминания – именно офицеры этого полка оказались убийцами его родителя – императора Павла. Вдобавок ко всему охаивать Семеновский полк помогал Аракчееву младший брат Александра – Михаил Павлович, бригадный генерал, не любивший ничего печатного и письменного, а любивший лишь муштру и плац. Именно Михаил Павлович предложил царю заменить генерала Потемкина на полковника Шварца. Неизвестно утаил или сообщил

младший брат царю о том, что некий Шварц забил телес-

ными наказаниями половину Калужского гренадерского полка, которым командовал, но царь склонился все-таки к назначению Шварца командиром Семеновского полка.

Немец Шварц с самого начала назначения стал зверствовать в полку: ввел различные телесные наказания, проводил часами различные учения: смотры, шагистику, не давая даже минутного отдыха. Шагать почти целый день в неудобной форме, когда толстые ремни сдавливали грудь, а твердые краги – ноги, было очень трудно даже опытным солдатам. А садист Шварц не успокаивался и придумывал новые наказания и издевательства: смотры «десятками», вызывая к себе солдат и заставляя их стоять неподвижно часами. Он постоянно наказывал солдат за любую провинность, неисправность в обмундировании. Офицеры пытались как-то образумить Шварца, но командир полка никого не слушал. Офицеры понимали, что терпение солдат скоро лопнет, что и произошло во время одной короткой передышки: солдаты второй роты Семеновского полка только разошлись, однако Шварц неожиданно приказал построиться. Опытный солдат Бойченко, израненный в сражениях, имевший боевые заслуги, отбежал по нужде и не успел застегнуть мундир, бегом зайдя в строй. Казалось, садисту Шварцу это и было нужно, чтобы еще раз поиздеваться над солдатами. Он подбежал к бедному запыхавшемуся Бойченко и плюнул ему в лицо. Все стоящие солдаты и офицеры разом от изумления ахнули. После этого Шварц резко схватил руку солдата, ведя его за собой и громко приказывая всем:

–А ну плюйте все ему в лицо, негодяю!

Некоторые солдаты отворачивались от Шварца, не желая плевать в лицо своему товарищу по оружию. Их, ослушав-шихся приказа командира полка, потом подвергли

телесным наказаниям. Однако нашлись и те послушные

солдаты, которые плевали, краснея и не глядя в глаза Бойченко.

Когда об этом узнали в первой роте полка, все солдаты собрались вместе вроде как на перекличку. Фельдфебель стал кричать, что рано собрались, но солдаты упрямо стояли на месте, крича хором:

–А подай нам сей минутой капитана Кашкарова, ротного командира!

Прибежавший испуганный Кашкаров пытался образумить солдат, успокоить их, требуя немедленно разойтись, но солдаты стояли на своем:

–Мы желаем, господин капитан, подать жалобу на Шварца! Мы не желаем боле терпеть его издевательства и не желаем его своим командиром!

Кашкаров примерно минут три стоял с разинутым ртом от удивления, даже не зная, что и делать, но потом спохватился, успокоился и стал говорить очень спокойно, чтобы не злить и так разозленных солдат:

–Успокойтесь, ребята!.. Того, что просите, сделать не могу, я…

–Делай, чего сказали!– выкрикнул кто-то из солдат, ругаясь вполголоса.

–Но поймите, ребятушки, я завтра доложу начальству, а пока идите-ка спать!

В ответ Кашкаров услышал:

–Ваше благородие, докладывай нынче! Потому как боле ни единого часу терпеть сил нет!

Кашкаров побежал докладывать начальству о требовании солдат.

А утром взволновался весь Семеновский полк. Подлый Шварц испугался и убежал из полка, скрывшись в неизвестном направлении. В полк приезжали уговаривать солдат успокоиться и граф Бенкендорф, и генерал-майор

Милорадович, и князь Васильчиков, говоря одно и то же возмущенным солдатам:

–Ой, ребятушки, стыдно вам, государевой роте, бунтовать!

Но семеновцы стояли на своем: они требовали убрать Шварца из полка, требовали справедливого суда над Шварцем. Полк окружили, пригнали артиллерию и драгун для усмирения бунта семеновцев. Однако семеновцы не оказывали никакого вооруженного сопротивления. Они лишь стояли, как вкопанные, на месте, не стреляя и не желая расходиться. Узнав потом, что первая рота полка уже сидит в Петропавловской крепости, остальные семеновцы бодро зашагали туда строем, приговаривая:

–Где голова, там и ноги.

Как только Рылеев появился в Петербурге, он услышал восторженные рассказы о восставших семеновцев. Многие жалели солдат, ругали нещадно садиста Шварца. После предложений Аракчеева царю Семеновский полк был раскассирован – всех солдат и офицеров разослали по другим полкам. В Семеновский полк набрали других солдат. Военный суд хотел было наказать Шварца, но за Шварца заступился сам государь, считая, что командир полка виноват только в том, что не предпринял мер для прекращения неповиновения. Конечно, из гвардии Шварца убрали, так как и новый Семеновский полк отказался от него. Шварца забрал к себе в военные поселения военный министр Аракчеев. А взбунтовавшихся семеновцев судили, подвергнув палочным наказаниям, наказаниям шпицрутенами. Двести солдат сослали в Сибирь на каторгу, других же определили служить в дальние регионы: в Сибирь или на Кавказ.

А царь Александр был весьма напуган восстанием Семеновского полка. Он не верил, что сами солдаты взбунтовались, не верил, что полковник Шварц издевался над своими подчиненными, будучи убежденным в том, что должен был обязательно зачинщик восстания, который

тайно настроил солдат против власти.

–Отчего же вдруг сделаться Шварцу варваром?– писал царь Аракчееву, недоумевая.– По моему убеждению, тут кроются другие причины. Внушение, кажется, было не военное, ибо военный умел бы заставить взяться за ружья, чего никто из них не сделал, даже тесака не взял… Признаюсь, что я его приписываю тайным обществам, которые, по доказательствам, которые мы имеем, в сообщениях между собою и коим весьма неприятна наша соединение…

Как любопытно, господа хорошие, что правитель в любую эпоху не жалует своих подданных, не желая понять, что они тоже могут мыслить и быть недоволь-ными, и что для изъявления оного недовольства необязательно, чтобы был какой-то внешний провока-

тор или зачинщик; очень часто правители даже не понимают, что простые люди тоже могут выдвигать свои требования, надеясь на лучшее в жизни, перемены, и для того им не требуется какой-то помощник со стороны или зачинщик восстания, увы…

Удивительно, но Александр приписывал восстание Семеновского полка козням некой тайной революционной организации, однако ни один офицер Семеновского полка, включая будущих декабристов, во время восстания не являлся зачинщиком восстания, не подговаривал солдат к бунту. Русские тайные общества тогда еще не были готовы для открытого восстания против царя. Позже Рылеев, вспоминая о бунте Семеновского полка, будет сожалеть об упущенной возможности восстания.

Глава 8

Северные и Южные общества.

Зимой и весной 1821 года Рылеев продолжал заниматься сочинительством и стал посещать заседания

Вольного общества любителей российской словесности,

куда привел его друг Дельвиг. Основал это общество литератор Никитин. У него на квартире собирались часто многие литераторы и музыканты. Позднее Рылеева в это общество вступили и будущие декабристы: Бестужевы и Корнилович. Таким путем Рылеев нашел своих единомышленников, о которых мечтал, еще будучи на военной службе. Одновременно Рылеев, как и многие другие дворяне, участвовал в тайной деятельности масонских лож. Он знакомится со многими масонами: Бестужевым, Гречем, Дельвигом, Глинкой, Кюхельбекером. В те времена многие либералы, в том числе и будущие декабристы, пытались использовать масонство для своих благородных целей. Рылеев говорил своим друзьям:

–Поймите, господа, я вступил в масонскую ложу «Пламенеющая звезда» не просто так! Я вступил туда для возможности познакомиться с крупными чиновниками, которые являлись членами ложи, дабы по возможности влиять на работу государственного аппарата.

Однако многие декабристы, в том числе и Рылеев, вышли из масонских лож еще до официального указа 1822 года о запрещении этих лож. Возможно, Рылеев разуверился в возможности что-то изменить к лучшему, будучи в масонской ложе, не желая играть только во взрослые тайные игры с разными обрядами, символами и переодеваниями.

В январе 1821 года сформировавшийся из Вольного общества любителей российской словесности декабристский Союз благоденствия был распущен, но сразу возникло новое общество – Северное, в Петербурге. Рылеев вступил в Северное общество по протекции своего нового друга – Ивана Пущина, поручика Конной артиллерии. Пущин обиделся на великого князя Михаила Павловича, когда тот, обходя строй, сделал строгое

замечание поручику:

–Поручик, следовало бы застегивать мундир на все пуговицы!

Пущин покраснел, застегнул верхнюю пуговицу мундира, ничего не отвечая князю.

Однако Михаил Павлович стоял возле Пущина, ожидая извинений.

–Гм, погляжу, вы очень горды, сударь!– изумился Михаил Павлович, пытливо смотря на поручика.

–Да уж… Кто ж себя не ценит,– вполголоса ответил Пущин.

–И извиниться не желаете, милейший поручик?

–Не желаю. ..– Пущин помолчал минуту, потом выпалил:

–Могу уйти со службы, ежели неугоден вашему сиятельству!

Как видно, Пущин искал повод для увольнения из армии, и повод, к его счастью, было нашелся. Пущин пошел работать мелким чиновником в Петербургскую палату уголовного суда, где и познакомился с Рылеевым. Оба бывших артиллерийские офицеры быстро подружились. Пущин порекомендовал принять Рылеева в члены тайной петербургской декабристкой организации Северное общество, причем не в качестве «согласного» (то

была лишь первая ступень), а в качестве «убежденного» (хорошо проверенного члена организации). Пущин надеялся, что Рылеев сможет оживить аморфное Северное общество, которое занималось теоретическими планами (будущей Конституцией, судебным положением, экономическими вопросами будущей России). А Южное общество, возглавляемое энергичным декабристом Пестелем, добивалось слияния обоих обществ в одно целое и быстрейшего начала восстания.

В кабинетах то Пущина, то Пестеля, то Бестужева, полных шумных разговоров и табачного дыма, долго

беседовали и спорили офицеры, декабристы и многие литераторы. Рылеев часто участвовал в спорах и беседах Северного общества.

В один из таких вечеров в центр кабинета вышел твердым шагом Пущин и обратился ко всем, предлагая:

–Итак, господа, прежде чем устанавливать свои порядки в нашем благородном отечестве, не лучше сначала установить его в этом кабинете?

–Messiers, давайте выберем председателем собрания Волконского!– предложил Рылеев.

–Может, Раевского?– предложил кто-то.

Уже через минуту большинство собравшихся выбрало Александра Раевского. Высокий и стройный Раевский подошел к столу. Он принял строгий вид, спрашивая:

–Итак, господа, кто первым желает высказаться?

Первым взял слово капитан Якушкин:

–Надо разбудить наш молчащий народ! Чтобы он поднялся против самодержавия!

–Хорош молчащий народ,– сразу возразил Рылеев,– когда только что прошли крестьянские бунты!

–Правильно, Рылеев!– послышался голос Сергея Муравьев – Апостола.

Рылеева поддержало еще несколько человек:

– А восстание Семеновского полка?

–Это молчащий якобы народ?

–Qui, sans doute!

–Qui! Неужто этого мало?

Якушкин кивнул:

–Мало, господа! Народ надо направить, показать ему путь от избавления от рабства! И в этом, как считаю, наша задача!

Вместо Якушкина вышел Рылеев, говоря очень взволнованно:

–Господа, мы говорим о рабстве, так? Мы говорим о том, что наши крестьяне маются в крепостном иге? А сами мы

разве не рабы?!

С разных сторон послышалось:

–Как же, как же! Рабы!

–Именно! Чего изволите-с, господин барин?

–Рабы, но имеющие милости от своего царственного рабовладельца!

–Рабы с балами, поместьями, барышнями!

–Правильно говорит!

Выждав, пока крики одобрения стихнут, Рылеев вдохновенно продолжал:

–Значит, согласны, господа!.. Qui, qui!.. Едим сытно, кутим, танцуем на балах! И болтаем о благе людском в разных столичных салонах?!.. И вы такие желаете стать революционерами, господа хорошие, рабы своего императора?

–Что вы предлагаете?– поинтересовался кто-то из задних рядов.

–Хватит болтать о Конституции,– продолжал Рылеев.– Может, лучше дело делать? Может, хватит словопрений и благоглупостей, господа? Слыхал я про одного помещика, который сам освободил своих мужиков от рабства!

–Как же освободил?– не понял Бестужев – Рюмин.

–Очень-очень просто-с! Оный помещик вышел к крестьянам на крыльцо и объявил, мол, так и так, с сего распрекрасного дня вы, мужички работящие, боле не подо мной! Мол, идите-ка, любезные, куда глаза глядят, а я поеду в свой полк служить! Вот так-то! Кто на такую смелость готов пойти, господа либеральные?

–Молодец!– похвалил помещика Муравьев – Апостол.

–Не думаю, что он молодец,– поморщился недовольно Волконский.

–Ах, не нравится?– вспыхнул Рылеев.– Объявите просто своим крепостным, что они свободны, что такие же, как и вы, господа! Вот тогда будет польза от ваших слов,

которые не должны расходиться с делами!

Призыв Рылеева поддержало большинство собравшихся. Многие захлопали, одобрительно говоря:

–Молодец Рылеев!

Вошедший лакей сменил свечи, все на короткое время замолкли. Когда лакей вышел, к Рылееву подошел Волконский, говоря добродушно:

–Успокойтесь, Кондратий Федорович!.. Придет наше время…

–Интересно, когда оно придет?– полюбопытствовал Рылеев.

–Скоро. Очень скоро.

–А поточнее?

–Вам же известно, что число нашего общества все растет и растет,– ответил охотно Волконский.– И не только в столице, и на юге. На Кавказе, там у Ермолова свои единомышленники.

Вбежавший в кабинет улыбающийся Пушкин только услышал обрывки фраз: общество, единомышленники. Он остановился, вскидывая брови от удивления.

–Господа, значит, есть тайное общество?– обрадованно воскликнул Пушкин, оглядывая всех.– Charmant! Je trouve que c’est charmant! Но почему вы не говорили мне всей правды? Князь Волконский, mon ami, ответьте же мне!

Смущенный Волконский промолчал, не желая отвечать Пушкину.

Рылеев быстро подошел к Пушкину, говоря твердо и быстро:

–Видите ли, Александр Сергеевич, любезный наш поэт, князь только пошутил, а вы, не слыша наш разговор, поверили.

–Поверил?

–Поверили в небылицу,– продолжил Рылеев.

Побледневший Пушкин, застыв, не знал, что и сказать.

А все, находящиеся в кабинете, молчали, отводя глаза от поэта.

–Значит… значит, глашатаи свободы, вы не хотите посвящать меня в свои тайны?– предположил Пушкин, даже не подозревая, как он близок к правде.– Значит, меня обманывают? Diables! Diables! Au revoir! – Он гордо выпятил грудь и выбежал из кабинета.

Волконский и Рылеев побежали за ним, крича:

–Александр, постойте!

Пушкин остановился на минуту, говоря весьма беспокойно:

–Значит, меня держат лишь за писаку, с котором не желают делиться секретами? Значит, не уважают мои либеральные взгляды, поэтому…– Он махнул потом рукой, замолкая.

–Что вы, дорогой наш поэт! Мы все вас любим и чтим!– заверил с ослепительной улыбкой Рылеев.

–Любите да всего не договариваете?– спросил нервно Пушкин и спустился на нижний этаж.

Когда огорченные Рылеев и Волконский вошли в кабинет, они услышали упреки в свой адрес:

–Нехорошо, господа, получилось!

–Нехорошо обижать поэта, любимца публики!

Волконский кротко ответил:

–Нет, мы бережем нашего поэта, поэтому и скрываем от него наши тайны!

–Зачем?– не понял Якушкин.– Разве он наш враг?

–Вовсе нет! Он друг наш сердечный! Но он несколько неуравновешен и вспыльчив. Он поэт, господа!.. – поспеш-но ответил Волконский.

А Рылеев взволнованно добавил:

–Пушкина надо беречь! Мы ценим и любим лиру нашего поэта! Зачем подвергать его лишней опасности, которая может подстерегать каждого из нас? Неужели вы желаете видеть его в Петропавловской крепости, заточенным в темницу, или узнать, что его сослали в Сибирь? Лира

Пушкина волнует русские души, она помогает бороться против деспотизма!

Довод Рылеева убедил всех в правильности действий заговорщиков.

Глава 9

Пестель.

В марте 1824 года в Петербург приехал декабрист Павел Иванович Пестель, руководитель Южного общества. То был человек невысокого роста, плотного телосложения, с правильными чертами лица, с черными, слегка выпуклыми глазами, спокойный, достаточно уверенный в себе, даже порой властный. Рылееву показалось, когда он впервые увидел Пестеля, что Пестель ведет себя со спокойной уверенностью хорошего актера. На миг Рылеев подумал, что за спокойной уверенностью Пестеля скрывается страстность, даже запальчивость; и в то же время Рылееву понравился ровный голос Пестеля, зоркий взгляд, от которого ничего не ускользало, твердость в отстаивании своих тезисов.

Пестель сначала встретился с декабристом Оболенским, потом познакомился с Трубецким. В разговорах с ними Пестель убеждал обоих, что надо побыстрее объединять оба общества в одно целое, добиваться, чтобы Россия стала республикой, вспоминая древнюю Грецию или Великий Новгород, и ввести для начала диктатуру Временного правительства. Если Оболенского Пестель смог убедить в правоте своих слов, то Трубецкого он не убедил – Трубецкой ужаснулся планам Пестеля, прочувственно восклицая:

–Non, non! Я решительно против диктатуры! Пусть и временной! J’ai peuz, j’ai peur! Я боюсь любой диктатуры!

–Но почему?– удивился Пестель.– De quoi vous avez peur?

–Нет и еще раз нет!– повторил Трубецкой.– Мы еще не забыли Наполеона Бонапарта!

-При чем…

–Мы не забыли, как совсем недавно Наполеон превратился из консула в императора!

–Гм, если вы намекаете на меня, считая меня будущим русским Наполеоном, то вы глубоко ошибаетесь, господин Трубецкой! Soyez tranquille!– отрезал Пестель.

Однако Трубецкой стоял на своем:

–Нет!.. Никакая диктатура не поможет России! Мы надеемся жить без диктатуры, хоть и временной!

Потом Пестель вместе с Оболенским явился на квартиру Рылеева. Пожимая руку Рылееву, Пестель сказал весьма добродушно:

–Я давно желал познакомиться с вами, Кондратий Федорович! Много слышал о вас

лестных слов, что вы один из самых решительных и авторитетных членов Северного общества!

–Ну, что вы…– смутился Рылеев, но Оболенским прибавил, хваля тоже Рылеева:

–Как же, господин Рылеев очень деятельный член нашего Северного общества.

Пестель с Рылеевым проговорили два часа. Они обсуждали будущее государственное устройство Российской республики, поминая Северо-Американскую республику, древние Грецию и Великий Новгород.

–Знаете, образ правления Северо – Американской республики есть самый удобный для нашей России,– спокойно заметил Пестель.

–Что ж, может быть, однако есть одно но,– отозвался сразу Рылеев.

–Какое же?

–Россия к сему правлению еще не готова.

–К республиканскому правлению?

–Именно так!.. Увы!..

–А как вы находите Конституцию Англии?

Рылеев подумал минуту, потом ответил убежденно:

-Устав Англии безбожно устарел.

–Правда?

–Sans doute, qui… Теперешнее просвещение народов требует большей свободы и совершенства в управлении! Английская Конституция имеет много пороков. Она обольщает только слепую чернь, ихних лордов, пэров!

–Согласен! Близоруких англоманов!– подхватил Пестель, слегка улыбаясь.– Вы правы. Зачем нам английский король или королева? От своих бы царей избавиться!– Он остановился на минуту, потом продолжил:– Вот еще. Очень хорош, думаю, Устав испанского государства.

–Возможно, но там тоже король.

–Понятно… А как вы относитесь к Наполеону, mon ami?

–Наполеон Бонапарт мне противен,– поморщился Рылеев.

–Неужели, Кондратий Федорович? Наполеон – великий человек! Наполеон возвысил Францию, поднял ее на высокий пьедестал, заставив считаться с ней!– пронзительно воскликнул Пестель, сверкая глазами.– Je trouve que c’est charmant!.. Он возвысил ее!.. Он покорил народы! Если уж иметь деспота, то только Наполеона!

Поняв, что для Пестеля Наполеон что-то вроде кумира. Рылеев порывисто ответил:

–Пусть так. C’est bien. Храни нас бог от Наполеона!

–Храни бог?

–Непременно храни нас бог от Наполеона и будущих наполеонов, которые не замедлят появиться!– сурово прибавил Рылеев.

–Вы так считаете?

–Так я считаю! Хотя сейчас, если появится новый честолюбец, он будет пытаться подражать Вашингтону, чем Наполеону!

Пестель горячо поддержал Рылеева:

–Охотно верю! Разумеется!.. Говоря о Наполеоне Бонапарте, я только хотел сказать, что даже честолюбец, ежели он только благоразумен и в трезвом рассудке, ежели

он желает воспользоваться нашим будущим восстанием, то ему должно быть никем иным, как только Наполеоном! Вторым Наполеоном!

–Нет! Никаких старых и никаких новых Наполеонов!– решительно возразил Рылеев.– Никаких деспотов нам не нужно! Мы надеемся в России впредь жить без деспотизма!

Пестель пожал плечами, потом поинтересовался:

–Скажите, а какое правление для России в нынешнее время вам предпочтительнее?

Рылеев ответил, не задумываясь:

–Мне наиболее удобнейшим кажется правление Северо – Американской республики. Причем областное правление республики при императоре, но власть которого не должна

быть боле власти президента Штатов!

Пестель задумчиво улыбнулся:

–А это хорошая идея!.. Да-с, хорошо сказали, Рылеев! Я подумаю над этим. А как вы смотрите по поводу разделения земель крестьянам?

–Как смотрю?

–Считаю, что нужно все земли, как помещичьи, так и удельные, разделить в каждой деревне поровну кресть-нам.

–Дарение?

–С правом дарения и продажи. И В вечное, потомственное владение. А другую часть земель помещичьих оставить помещикам.

Рылеев также обсудил с Пестелем необходимость большего введения членов общества в число депутатов Учредительного собрания.

–Однако диктатуру Временного правительства я решительно отвергаю!– твердо заявил Рылеев.

–Напрасно. Вы тут не благоразумны, Кондратий Федорович. Как можно быть таким упрямцем!– упрекнул Пестель.

-Нет, я против диктатуры, пусть и временной!– упрямо повторил Рылеев.– Ни Конституция Муравьева, ни ваша «Русская Правда» меня не устраивают!

–И почему?

–Должен быть выработан Устав, который бы одобрили все члены Северного и Южного обществ!

–А почему Конституция Муравьева вас не устраивает?

–Никита Муравьев то за республиканское правление, то за революционную диктатуру. Его проект Конституции с ограниченной монархией меня не устраивает!

–Хорошо, а моя «Русская Правда»?

–Слишком радикальны вы! Слишком радикален проект введения нового строя при помощи Временного правительства!

–Но это временно, вы…

–Временное правительство на десять или пятнадцать лет?

–Пусть на десять!

–Без всякого обсуждения? Без сбора представителей всех сословий?

–Но это временно.

–Глава такого Временного правительства будет иметь неограниченную власть? А где гарантии, что он оною не злоупотребит?

–Знаете, я ею не злоупот…– начал было Пестель, но потом осекся под выразительным взглядом Рылеева.

–Мы только что говорили о Бонапарте,– припомнил Рылеев.– И мне не хочется видеть нового Бонапарта в России с фамилией Пестель или иной фамилией.

–Я не хочу быть уличен в личных видах… К тому же у меня фамилия не русская… Но ежели члены общества сочтут нужным, я смогу быть полезен России, ежели меня изберут. Но я вовсе не мечтаю стать русским Бонапартом!

–Хорошо, принимаю ваши замечания…

После встречи с Рылеевым Пестель встретился с Никитой Муравьевым. Муравьев тоже, как и Рылеев, не поддержал

планы Пестеля о создании диктатуры Временного правительства.

–Нет! Ваша диктатура Временного правительства кажется мне несбыточной и невозможной!– твердо заявил Муравьев.

–Неужто?– удивился Пестель.

–Даже против нравственности!– быстро прибавил Муравьев.– Нет, я решительно против ваших планов о

диктатуре и Временной правительстве!

Встретившись с членами Северного общества, Пестель им изложил основы своего проекта «Русская Правда».

–Мой демократический, республиканский документ,– излагал он основы своего проекта,– должен стать основой законодательства России после нашего восстания! Моя грамота или проект написаны для великого русского народа! Название я взял у Ярослава Мудрого. «Русская Правда», как я надеюсь, господа, предупредит волнения и возможные неудобства. Она объясняет людям, что они будут свободными от рабства! Если Оболенский и Трубецкой считают, что власть царя должна быть ограничена в пределах Конституции, которую сочинил Никита Муравьев, то я хочу сказать: надо покончить с монархами, царями! Ежели лишь один монарх правит, то какая бы ни была хорошей Конституция, будет деспотия! А нам не нужен тиран, господа! Мы помним славу древнего Рима, когда он был еще республикой, и помним конец Рима под властью императоров. Вспомните историю Великого Новгорода, думаю, согласитесь, что преимущест-ва республиканского правления налицо! Да, Никита Муравьев вспоминал о Конституциях Англии и Франции. Но разве мешали эти Конституции английским министрам, к примеру, делать, что они хотят, плюя на свой народ?

–Согласен,– кивнул Волконский.– Эти Конституции нам не понадобятся.

Пестель чуть улыбнулся, потом продолжил:

-В моей «Русской Правде» описаны будущие реформы социального, политического уклада государства, там я писал о границах государства, разделении территории на области, уезды, округа, о государственном управлении, безопасности. Писал о Временном правительстве. Теперешнее правительство есть зло и еще раз зло для народа нашего! Полагаю, Временное правительство должно уничтожить рабство, крепостное право.

–Правильно!– поддержал Пестеля Оболенский.

–Благодарю за ваше согласие! Очень рад!– великодушно сказал Пестель.– Российский народ не должен пребывать в рабстве! Мы должны освободить русского мужика от ярма подлого крепостничества.

–Только мы против диктатуры Временного правительства,– вставил Трубецкой.

–Но это временная мера,– слегка нахмурился Пестель.

–Тем не менее мы против!– добавил Трубецкой.

Его поддержали многие члены Северного общества:

–Ваши взгляды слишком радикальны!

–Именно!

–Мы против диктатуры Временного правительства!

–Как и против любой диктатуры!

–Мы надеемся жить в республике, а не в монархии!

–Мы за созыв Великого Народного собора после восстания!

–Мы за республику! А не за диктатуру!

Пестель сначала молчал, потом прочувственно воскликнул, раздраженный сопротивлением членов Северного общества:

–Одну минуту, господа!.. Почему-то я вам кажусь честолюбцем, новым бонапартом! Многие подозревают меня в каких-то диктаторских намерениях, чего нет на самом деле, уж поверьте мне! C’est ridicule, je vous en conjure! Я лишь радею за благополучие России, и только, господа!..– Он помолчал минуту, потом взволнованно

закончил, махнув рукой:– Так будет же республика! Au revoir! – И сильно ударил кулаком по столу.

Глава 10

Товарищ Брежнев и анекдоты.

14 декабря 1964 года Пленум ЦК КПСС освободил первого секретаря ЦК КПСС Хрущева от занимаемой должности по состоянию здоровья. Вместо Хрущева был назначен Брежнев Л.И. или, как впоследствии называли его все вокруг, товарищ Леонид Ильич Брежнев, непременно, товарищ, ну, как же иначе? Формулировка «освободить от должности по состоянию здоровья» являлась лживой и лицемерной, как и все, что происходило в бывшей тоталитарной стране с громким названием СССР, и это понимали многие граждане. То прошедшее мерзопакостное время можно было назвать еще временем всеобщего и тотального дефицита, когда туалетная бумага называлась такими пафосными названиями, как «Труд» и «Правда», а читатели многих газет пытались искать правду между строк. Это было время всеобщего одобрямса, если так можно выразиться, когда фальшь, лицемерие, ложь заняли почетное место в обществе, а Свобода слова, Правда, Права человека находились в мусорной свалке истории; когда, к сожалению, несогласные с коммунистическим режимом объявлялись ненормальными, а секретарей той самой единственной партии возили в машинах, называемых шутливо в народе «членовозами», до самой смерти, ибо по своей воле уходить с насиженного тепленького местечка никто не хотел – выносили под звуки оркестра ногами вперед (иногда бывали иные случаи, когда кого-то просто освобождали от должности в связи с болезнью или преклонным возрастом, не дожидаясь, когда вынесут конкурента ногами вперед, хотя все ездоки в «членовозах» были и больными, и очень преклонного возраста). Неу-

лыбчивые товарищи по партии или членовозы всегда старались не говорить правду своему же собственному народу. Они не желали объяснять ему, что будучи на высоком посту, Хрущев наделал множество ошибок в государственном управлении и сельском хозяйстве, а уходить с насиженного местечка он не хотел. Лучше обойтись одним эвфемизмом вместо чистой правды, как, возможно, думали неулыбчивые товарищи по партии, хотя какие они могли быть друг другу товарищами? Просто так, в силу служебной необходимости, называли себя товарищами и обращались так же, говоря: » Товарищ Хрущев» или «Товарищ Брежнев», думая, возможно, про себя: « Когда ж покинешь место свое, динозавр ты наш политический, а я займу его?».

Период правления Хрущева (1953- 1964 гг.), ой, извините, господа… товарища Хрущева, как ранее постоянно обращались к руководителям бывшего тоталитарного государства СССР, оказался переломным в жизни советских граждан: исчезла жесткая цензура, началась оттепель, процесс реабилитации многих невинных граждан, сосланных и расстрелянных жестоким режимом, осудили культ личности тирана Сталина, что очень многие восприняли с большим воодушевлением. Стали строить новые дома, называемые в народе «хрущевками», и люди переселялись из бараков и коммуналок в изолированные квартиры, вздохнув с облегчением и надеясь на лучшую жизнь. Впервые крестьянам выдали паспорта, после чего они смогли выезжать, куда хотят, перестав быть советскими крепостными. Немного приоткрыли железный занавес: в Москве провели Международный фестиваль молодежи и студентов в 1957 году, но реформы носили лишь поверхностный характер, а режим продолжал оставаться тоталитарным… После назначения Брежнева процесс реабилитации был приостановлен и культ личности

Сталина более никто не осуждал, к сожалению, так что

оттепель быстро закончилась к великой радости сталинистов. А после оттепели, как догадался наш читатель, не наступила долгожданная весна – начались заморозки и надежды многих граждан, с радостью встретивших долгожданную оттепель исчезли…

Узнав о смещении Хрущева, Петр бодро вошел утром в редакцию газеты и выпалил:

–Всё!.. Переходим на печное отопление!

Алла и Вера Степановна одновременно спросили его:

–Это почему?

–А Никита дров наломал!– охотно ответил Петр.

К несчастью за спиной Петра стоял вошедший за ним Солдафонов.

Услышав реплику Петра, он возмутился:

–Ты чего себе позволяешь, черт собачий? Все шуточки?!

Петр быстренько снял пальто и сел за свой стол, стараясь не глядеть на злого начальника. Однако Солдафонов повторил вопрос, не отрывая взгляда от Петра.

–Извините… Я пошутил,– вполголоса ответил Петр.

–Пошутил, да?

–Шутка, Ефим Сергеевич. Я не опоздал…

–Не опоздал, но шутишь над членами ЦК?!

–Извините, ни с какими членами ЦК не знаком.

–Опять шуточки?– не унимался Солдафонов.– Ты позволяешь себе шуточки над товарищем Хрущевым?!

–Извините, вы не так поняли, я…

–Черт собачий, я тебя прекрасно понял!

–Теперь, как я понял, у нас есть товарищ Брежнев, я…

–Что ты болтаешь?.. Через полчаса зайдешь ко мне!

Петр пожал плечами и усилием воли сдержался, чтобы ничего не ответить.

Когда Солдафонов вышел, к Петру подскочила

взволнованная Алла.

–Ты чего, Петруша, спятил, да?– сгоряча спросила она.

А Вера Степановна добавила:

–Не стоило так резко говорить с нашим Солдафоном.

–Разве резко?– усомнился Петр.

–Знаете, Петенька,– ответила равнодушно, печатая на машинке, Вера Степановна,– на вашем месте я бы искала новое место работы.

–И не подумаю!– недовольно воскликнул Петр.