Читать книгу Дыра: Провинциальные истории - Сергей Корнев - Страница 1

Сколько нас в нас? Каждый день нас меняет в лучшую или худшую сторону.

Иван Охлобыстин. Тёмный альбом

В одном захолустном рабочем посёлке под названием Искра жил молодой поп с матушкой и двумя детишками. Был у него неплохой приход – хоть и не такой «жирный», как у отца благочинного, соборного протоиерея, но всё же: маленькая церквушка, приземистая, вросшая в землю от старости, тесно наполнялась бабульками, пожертвования шли исправно, в кассе всегда было что взять на жизнь – как же, семью-то кормить надо.

Звали того попа отец Сергий. В детстве он мечтал водить поезд и, может быть, поэтому судьба определила ему быть всегда где-нибудь возле железной дороги: ещё студентом семинарии он жил в доме прямо за путями, потом определили на послушание в храм епархиального училища – бывшее железнодорожное ПТУ, и наконец свой приход на окраине Искры – по воле божьей оказался тоже вблизи железной дороги, за старинным разъездом, до путей рукой подать, так что проезжающие поезда заглушали совсем иной раз пение и чтение церковное.

Разъезд этот, деревянный вокзальчик с колодцем, яблоневым садом и огородиком, в 90-х годах закрыли и отдали церкви – под церковный дом, и там селились прежде присылаемые из города священники. Со временем попы обзаводились своим, более приличным жильём, и дом опять пустовал.

Так было и с отцом Сергием. Приехали они с матушкой, пожили в нём с годик, да и переехали в квартиру в кирпичной двухэтажке наподалёку. Дом же, сырой и холодный, закрыли на замок и забыли как страшный сон.

И вот прошлой зимой попросилась в него монахиня, сбежавшая из монастыря от тамошних тягот и самодурства. Ну, бывает, не выдержала – не каждый выдержит, тем более девушка. Устроилась здесь в храм – петь на клиросе, жить же негде. И отец Сергий разрешил, не пропадать же человеку.

Так и стала она жить в том доме.

Относился он к ней по-христиански – вежливо и мягко, но холодно, отстранённо, даже в душе брезгливо, вроде как к прокажённой. Расстрига не расстрига, но в мир монахинь не бог уводит, а бес. На таких грех висит, как будто заразная болезнь. Как ни оправдывай – это падшие люди, и всё.

И по-человечески ничего он в ней не видел – сломленный, грустный человечек, заискивающий, глаза в пол, слова сдавленные, безликие, да и по-женски тоже – она была бледная, заброшенная, неинтересная.

Единственное сильное и настоящее чувство, которое в нём стало со временем всё более к ней проявляться, – это жалость. Просто жалость, тепло сердца, похожее на боль. Идёт мимо, глянет в сторону её дома, и вдруг как-то непонятно и виновато защемит сердце. А в чём он перед ней виноват? Да ни в чём, конечно. Отбросит с досадой эту глупую боль и пойдёт дальше.

Однако чувство росло, и однажды он не вытерпел и зашёл – узнать, как житьё-бытьё, не трудно ли, вдруг чего нужно, сам ведь тут жил с женой, плохо тут было, углы худые, ветер гуляет, удобства на улице.

Она ответила, потупив глаза, что ничего не нужно. И он ушёл, но с тех пор стал иногда заходить. Просто из жалости. Поговорить, сказать слова утешения, ведь он всё-таки православный священник, должен говорить такие слова людям, на то и поставлен – утешать души страждущих.

И он, как мог, её утешал. И чем больше утешал, тем сильнее росло чувство жалости к ней. И уже не видел в ней падшего человека, по слабости поддавшегося бесу, он увидел несчастную жертву, виной несчастий которой был вовсе не бес, а люди – людские безответственность и жестокость.

А было это так. Жила себе девочка по имени Аня. Стала она ходить в церковь, читать православные книги, где написано про подвиги святых, и увлеклась этим и решила оставить мир ради Христа, уйти в монастырь. А там её поджидала совсем не та жизнь, что написана в православных книгах.

Её нарекли Феодорой и сделали дешёвой рабочей силой.

Сломали человека и бросили, точно огарок церковной свечи. Вот что тогда понял отец Сергий – ясно и бесповоротно, как всякую неудобную, хоть как её ни крути, правду жизни.

И вдруг влезла ему в душу шальная мысль. Ему вздумалось взять да и пожертвовать собой ради этой несчастной девушки, лишённой из-за злобы мира радости и счастья обычной человеческой жизни. В общем, захотелось ему рыцарства – пламенного и безрассудного.

Он представил, что он солдат, возвращающийся с войны домой и по пути зашедший на ночлег в дом молодой вдовы. И вот почему бы ему её не пожалеть? Как там у Ремарка: «Что может дать один человек другому, кроме капельки тепла? И что может быть больше этого?» Отец Сергий Ремарка не читал, но чувствовал именно так.

Он вспомнил, что ведь и женился тоже не по любви, а из жалости и даже самопожертвования. Ему всё равно надо было жениться по церковной необходимости, а будущая матушка его в девицах страдала, что её никто не хочет брать замуж. А он взял. И до сих пор считал это своим самым большим поступком в жизни. После принятия сана, конечно.

Летом матушка с детишками уехала погостить к родителям на дачу, и одним душным предгрозовым вечером он решился. Выпил для смелости и пошёл к Феодоре.

– Феодора, ты способна на поступок или так и будешь смиряться и бояться всю жизнь? – спросил он её пьяно и безумно.

Он был пьян и безумен, но больше не от вина, а от своей шальной мысли, вскружившей ему голову, словно налетевший невесть откуда вихрь.

А она будто бы только этого и ждала всё время.

– Способна, – ответила она с вызовом, и впервые её глаза глядели не в пол, а прямо ему в лицо – по-женски открыто и тепло.

Так и случился тот грех.

А за окном бушевала гроза, безудержный ливень и взрывы молний.

Он ушёл от неё под утро, но по темноте, чтобы никто не видел.

И вместе с похмельным пробуждением пришли муки раскаяния в содеянном. Ему было горько и стыдно перед женой, перед церковью и своим саном, перед Феодорой и самим собой, натворившим бог знает что.

«Зачем я сделал это? – терзался он. – Кому от этого хорошо?»

Его распирало от внутренней тяжбы, но повиниться, облегчиться, снять грех с души он не мог. Признание нанесло бы вред ещё больший, чем грех, – ладно ему самому, другим людям тоже. И особенно он не хотел через свою глупость ранить матушку: она-то чем заслужила это? Она-то хорошая и преданная жена, разве можно её ранить? Не смотря на свой грех или скорее благодаря ему, он понял, что любит её, любит всем сердцем.

Так, за своей лютой скорбью, он вначале не заметил, что произошло с Феодорой. А с ней произошло чудо – простое и вроде бы будничное, как и все настоящие чудеса в жизни. Она день ото дня преображалась – расцветала как женщина и оживала как человек. И вскоре её уже нельзя было узнать, от прежней сломленности, безликости, бледности не осталось и следа.

Из серого пепла Феодоры воскресла в жизнь Аня – но не девочкой уже, а женщиной, так что когда она шла, прохожие люди невольно смотрели ей вслед. И никто не мог понять причины такой внезапной перемены.

Только отец Сергий понял. И ещё он вмиг осознал, почему прежде у него было непонятное чувство вины перед ней. Это вина за церковь, которая когда-то убила в ней всё живое. А он часть церкви и, стало быть, пособник и соучастник того убийства. И потому тоже в ответе за это.

Тогда его мир обрушился. Будто бы он шёл через железнодорожные пути, и пронесшийся поезд со страшной силой сбил его, отбросив умирать на обочине, на холодных и острых придорожных камнях.

Зимой, на Введение, во время литургии, когда нужно было читать Евангелие, он разоблачился и вышел на амвон в одном подряснике. В глазах у него стояли слёзы, а руки дрожали.

– Вот вам какое сегодня будет Евангелие, братья и сестры, – сказал он глухо. – На Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают: связывают бремена тяжёлые и неудобоносимые и возлагают на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их; все же дела свои делают с тем, чтобы видели их люди: расширяют хранилища свои и увеличивают воскрилия одежд своих; также любят предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: учитель! учитель! А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья; и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах. Вот так, братья и сестры. На этом я снимаю с себя сан. Служба окончена, идите домой и просто любите друг друга. Больше мне сказать вам нечего, простите за всё.

И он, сойдя с амвона, прошёл через народ и вышел прочь из храма. В спину его проводили холодная тишина и острые людские взгляды, совсем как те придорожные камни на обочине, на которых он лежал внутри себя.

Матушка его догнала по дороге. С волнением схватила за руку.

– Скажи, что случилось с тобой?

И он рассказал всё – всё без утайки, как на предсмертной исповеди.

Она заплакала, но потом, смахнув слёзы, улыбнулась.

– Это ничего, Серёжа. Но как мы будем жить дальше?

– Как жили, так и будем жить… если ты не против, – ответил он. – Пойду работать на железную дорогу.

Той же зимой бывший поп отец Сергий пошёл работать обходчиком путей на железную дорогу. Его и теперь можно часто видеть там идущим по обочине возле путей с обветренным тёмным лицом и чумазыми руками.

Но взгляд его светел и чист, точно у ангела, сошедшего с небес.