Читать книгу Железный Гулаг - Сергей Медовый - Страница 1

Часть первая.

«Воронок» выехал из леса на просёлочную дорогу, поднимая клубы пыли. По обе стороны потянулись деревянные одноэтажные домики с палисадниками, обустроенными невысоким, аккуратно покрашенным забором из штакетника. Небольшая ухоженная деревенька, затерявшаяся в тайге бескрайней Сибири, была безлюдной и казалась нарисованной, сказочной.

Вдруг, непонятно откуда, появились дворняги. Шесть разношёрстных псов с жутким лаем, взрывающим тишину советской глубинки, погнались за большим железным «газоном», чуть ли не бросаясь ему под колеса.

«Глупые животные, – подумал тогда я, – понимают ли они, что им никогда не совладать с этим «монстром», что их неистовый остервенелый лай лишь пустая бравада друг перед другом? Скорее всего, нет. Я пристально вглядывался в собачьи оскаленные пасти, и начинал осознавать: как всё-таки они похожи на людей, как велико, порой, желание мелкого ничтожества, если не одолеть, так хотя бы облаять более сильного в этом мире».

Меня зовут Алекс. Мне уже за семьдесят. Я живу в одной из респектабельных стран Европы. Не без гордости признаюсь, что в материальном плане у меня все неплохо, имею собственную фирму, несколько филиалов, в одном из которых руководит мой сын, женат. В общем, не олигарх, но в достатке. В часы досуга частенько просматриваю новости из России по спутниковому ТВ.

Взяться за перо меня подтолкнуло последнее послание Президента России Федеральному собранию, где его речь была акцентирована на новейших разработках стратегического оружия. Плюс возраст, в котором желание поведать эту историю пересиливает страх за собственную шкуру.

Вы, конечно, сейчас улыбнётесь и скажете: совсем старый буржуй из ума выжил, намешал всё в кучу. Причём тут речь Президента России и «воронок», проезжавший по советской деревне? А дело вот в чём: в том самом автофургоне в 1977 году везли меня и ещё двух осуждённых. Все трое были приговорены Мосгорсудом к высшей мере наказания, то есть к расстрелу. И звали меня тогда Алексеем Дмитриевичем Соколовым.

Глава 1.

Уточню сразу: я – не серийный убийца. Просто в то время в СССР расстреливали по многим статьям уголовного кодекса. Одна из них, которой обозначили моё преступление, была ст. 93 УК РСФСР со значком «прим», то есть хищение государственного имущества в особо крупных размерах и ещё много сопутствующих статей, не помню их номера, но звучали они, как «валютные операции», «злоупотребление служебным положением», «дача взятки» и так далее.

В двадцать восемь лет я уже занимал должность первого секретаря областного горкома комсомола. Естественно состоял в рядах КПСС. Сказать откровенно – работа была не из лёгких, но деньги, власть и, как мне тогда казалось, безнаказанность оправдывали все трудности. Честно! Я ходил с высоко поднятой головой, в хорошем костюме, ездил на служебной «Волге», подчинённые обращались ко мне по имени отчеству; и, конечно же, девушки… они были все порядочными…, но доступными для меня.

Постараюсь не предвзято, но правдиво описать свою внешность. Уж простите меня за нескромность. Рост под сто восемьдесят. Спортивное телосложение, результат семилетнего занятия гимнастикой. Темно русые волосы, всегда аккуратно причёсанные и, совсем-таки, не безобразное лицо, выделяли меня из общей массы. А голубые глаза, не давали покоя моим коллегам слабого пола. «Ваш взгляд, Алексей Дмитриевич, да и вся внешность обманчивы, – говорили они, – Вы кажетесь добрым и пушистым по первому впечатлению, но как только начинаете командовать, мурашки бегут по телу».

Два высших образования, одно из них в престижной по тем временам «плешке», Плехановском институте, плюс прекрасное владение английским языком. Ну и самое главное – это моя неуёмная энергия, переливающая через края, благодаря которой я так быстро поднимался по карьерной лестнице. В общем, эталон молодого советского функционера с большими перспективами на будущее.

Разворовывали казну страны в то время все, кто имел хоть какое-то отношение к власти. Во власть и стремились, только для того, чтобы находиться поближе к «кормушке». По большому счёту, это было, есть и будет всегда. Так устроены люди. Конечно, крупные боссы не крали, им приносили. По рангу, по приближённости к самому верху складывались суммы взяток. И все же надо признать, нетрудовые доходы не зашкаливали в Советском Союзе, как, допустим, в какой-нибудь капиталистической стране. Причина банальна – тратить в полной мере их было невозможно. ОБХСС и КГБ всегда находились на страже. Но случались и исключения…

Мой главный босс, мой протеже и мой большой друг на старости лет, а ему тогда шёл без малого седьмой десяток, решил «свалить» из СССР. Естественно, он был евреем, советским, партийным, «преданным» своей родине евреем. Простому смертному никогда не придумать такой гениальной схемы обогащения за счёт бюджета государства. Ну и как многие уже догадались, все его задумки воплотил в жизнь Ваш покорный слуга. Я не пытаюсь сейчас переложить вину на своего начальника, наоборот, мне казались понятными его стремления сбежать от перспективы заслуженного пенсионера в Союзе, и пожить по-человечески, где то за границей ни в чем себе не отказывая. Но все же хочу признать, что делал я это не только из корыстных побуждений, у меня на тот момент было все, о чем можно мечтать, а в основном, из-за творческой составляющей самого процесса. Схема и правда являлась эталоном с точки зрения криминального таланта. Она требовала к себе ума, находчивости и много разных личных человеческих качеств, присущих далеко не каждому. Казалось, раскрыть её не представлялось возможным. Если выражаться техническим языком, то всё крутилось чётко по плану, каждая шестерёнка механизма была смазана и никак не могла сломаться. Валюта, большая её часть, оставалась за рубежом на счетах каких-то родственников моего босса, определённая часть перепадала мне наличными, ну и государство не обижали. Как говорится: «все довольны, все смеются».

Задумываться я начал, когда мои накопления, которые хранились в подвале на даче стали до неприличия огромны. Но назад, оказалось, пути, просто не существует. Нет, не от жадности. А вот от чего: остановить этот маховик махинаций стало бы реально, если собраться всем участникам и договориться, разработать план отступления. А как это сделать, когда никто ни кого не знал в лицо, ни то, чем каждый занимался в отдельности, за некоторым исключением. Нужно менять всю структуру работы, а это то же самое, что самому сдаться органам. Вдобавок ко всему: попробуй мой босс не «занеси» своему боссу, а тот дальше по «пищевой цепочке». Ведь они не знали, чем мы занимались конкретно.

«Плохо работаем, товарищи!» – Сколько товарищей эта фраза довела до инфаркта и до инсульта в те времена? Мы крали у них, и им же несли долю. Смешно.

Четыре с половиной года длилась вся эта эпопея интересной, насыщенной событиями и приключениями жизни. И вот наступил конец. Классический сценарий всех уголовных преступлений. В один осенний день за мной пришли и увезли на Лубянку. Я до сих пор не знаю, как нас разоблачили. Но во время допросов мне показалось, что КГБ давно уже «вело» моего начальника и меня. И судя по одиночеству на скамье подсудимых в течение всего закрытого судебного процесса, не сложно было догадаться: who is who. Кто есть кто в этой жизни. Я не «сдал» босса, ха-ха, меня особо и не спрашивали. Они всё давно знали, и суть допросов сводилась к тому: Крал? Да крал; Подписывал? Да подписывал; Вывозил из-за рубежа валюту? Да вывозил. Схема, разработанная моим боссом, начиналась и замыкалась на мне. Гениально! А когда при обыске на даче оперативники извлекли мои нажитые нечестным путём рубли и доллары, как уже говорилось выше, в безобразно большом количестве; я понял – расстрела мне не избежать, невзирая на мои молодые годы.

Прошу прощение за то, что опустил некоторые детали относительно моего семейного положения. Но уж слишком больно, даже сейчас, спустя много лет, вспоминать о своих родителях, жене и четырёхлетней дочурке. Я для них умер. Да и повествование моё не об этом – не о любви.

Глава 2.

Год в общей камере, десять месяцев в одиночке. Однажды открылось окошко в тюремной двери:

– Распишитесь.

Пришёл ответ из Верховного суда СССР. В кассационной жалобе отказать, приговор Мосгорсуда оставить без изменений. Потом «кормушка» открылась ещё раз с отказом о помиловании и всё. Ни свиданий, ни передач, ни писем, только газеты и сигареты «Дымок».

И ещё один месяц протянулся, как год. Ведь я ждал, что вот-вот меня выведут и расстреляют или повесят, или съедят заживо. Никто же со мной не разговаривал, не объяснял, как это все происходит. Даже баланду разносил угрюмый конвойный, а не заключённый, с которым всегда можно было пообщаться.

В один из монотонных дней в девять часов утра, сразу после завтрака заработали замки на двери. Сердце стало колотиться так, что я машинально надавил ладошкой на грудь, дабы придержать его. Страх сковал все моё тело. Ноги перестали слушаться. За порогом стоял офицер и два конвоира.

– Выходим! – его голос не предрекал ничего хорошего.

– С вещами? – взяв себя в руки, спросил я.

– А они тебе, вообще, нужны, Соколов? – пошутил офицер, – Пошли на допрос.

Всю дорогу по длинным тюремным подвалам я шёл и ждал выстрела в затылок, кто-то рассуждал о таком исходе в общей камере, и в тот момент почему-то вспомнилось. Но, нет, всё обошлось. Меня завели в обыкновенный кабинет, усадили на приколоченный табурет и перестегнули наручники вперёд. В окне за решёткой виднелась крона липы, лето было в самом разгаре. Весь набор гадких мыслей о своей глупости и никчёмности в жизни пронеслись в моей голове за один миг. Глаза наполнились слезами. Но всплакнуть мне не дали. В кабинет вошёл мужчина в строгом костюме, высокого роста и крупного телосложения, в руках он нёс папку. Ярко синие глаза, красивое по-мужски лицо делали его похожим больше на западного артиста, чем на работника органов.

– Полковник Госбезопасности Коротченко Андрей Васильевич, – представился он, устраиваясь на стул напротив.

Я ничего не ответил. Потом наступила пауза; он долго на меня смотрел и, наконец, спросил:

– Вопросы есть какие-нибудь?

– Конечно, есть, – вдруг почему-то осмелел я.

– Задавайте.

– Когда меня убьют и, самое главное, как?

Он открыл папку на столе, перевернул несколько листов, скорее всего, выдерживал паузу, подготавливаясь к ответу. Затем снова поднял глаза и сказал:

– Вас расстреляют…, могут завтра, могут в течение года. Если честно, я не знаю. Исполнение приговора – прерогатива тюремного начальства.

Снова повисла пауза.

– «Зачем же ты пришёл тогда?» – Промелькнуло у меня в голове. И, как будто прочитав мои мысли, полковник сказал:

– Алексей Дмитриевич, я уполномочен предложить Вам альтернативу высшей мере наказания. Вы молоды, здоровы, образованы, и государство считает расточительным расходовать «такой материал». Замечу, что любые наши договорённости будут иметь исключительно добровольное начало.

Не знаю, как описать чувство, охватившее меня в тот момент. Наверное, его можно сравнить с падением вниз с бесконечной высоты; вот ты летишь день, второй, неделю, месяц, тебя крутит, бьёт о какие-то каменные выступы, ты задыхаешься, и вдруг тебя кто-то или что-то подхватывает и держит, и ты не знаешь, бросит оно обратно или мягко опустит на землю. Одним словом – надежда. Она вылетела из уст этого начальника, как большая красивая птица из пещеры; и я мысленно схватил её железной хваткой.

– Я согласен.

Он еле заметно улыбнулся, вынул из папки один лист и передал мне. Там было написано:

«Заявление.

Я ………….. осуждённый …………….. приговорён …………, находясь в полном здравии и ясности рассудка, и при отсутствии всякого давления со стороны, даю своё согласие на замену смертной казни альтернативным видом наказания, включающим в себя трудовую деятельность на стратегических объектах, как гражданского, так и военного назначения. Я так же принимаю условия, выдвинутые мне государством:

1). Полное лишение всех гражданских прав.

2). Полный отказ от связи с внешним миром.

Действие настоящего заявления – бессрочно».

Подпись………….. ………………1977г.

– Рудники? – со знанием дела спросил я. Об этом тоже говорили старые сидельцы в общей камере.

– Наверное. В тонкости я не посвящён. Единственное, что могу сказать: Вы будете жить, работать, полноценно питаться, иметь право на медицинское обслуживание. Не исключено присутствие ограниченных развлечений. Эта правительственная программа, конечно секретная, существует уже больше сорока лет. Краем уха слышал, что смертность среди заключённых практически отсутствует, она не выгодна государству. Да, и в дополнении: за Вами всегда останется право отказаться от заявления. Но, хочу заметить, что подобного в моей практике никогда не происходило. Ещё раз спрошу: Вы согласны.

– Да. – А в голове бегали мысли: «Сумасшедший ты, что ли?! Согласен ли я?! Ты меня от смерти спасаешь, да ещё такую шикарную жизнь рекламируешь, а я ещё сомневаться буду с ответом».

– И это все серьёзно? – спросил я, еле скрывая бешеную радость.

– Вы во мне клоуна увидели, пришедшего сюда повеселиться? – Почти зло произнёс он. – Заполните заявление и подпишите….

На грязном, с облупившейся побелкой потолке камеры мне виделись парусники, качающиеся на волнах океана, крик чаек, и звучала очень тихая мелодия. Я лежал на спине, подложив ладони под голову и, наверное, начинал понемногу сходить с ума. Но именно тогда мне стало отчётливо понятно: это и есть настоящее счастье – остаться жить.

Глава 3.

Последний большой город, моего путешествия в «столыпинском вагоне» был Красноярск. Неделя передышки в пересыльной тюрьме, и рано утром снова по железной дороге. Конвоиры не разговаривали. Казалось, я один во всем поезде. Но это было не так. Уже поздно ночью меня и ещё двоих осуждённых высадили на какой-то тёмной станции. Ни названия, ни людей, ни фонарных столбов. Под светом фар грузовика нас провели сквозь строй вооружённых автоматами солдат и трёх грозно рычащих овчарок в небольшое помещение, похожее на КПЗ.

Защёлкнулись засовы. Тусклый свет от лампочки, спрятанной за железной решёткой где-то в стене над дверью, открыл нашему взору интерьер камеры. Он был незамысловатый. Размер её составлял где-то четыре на два с половиной метра. Лежанка, выполненная из досок, и покрашенная в тёмно-коричневый цвет напоминала сцену в каком-нибудь деревенском клубе. Она занимала всю длину помещения. Посредине над ней – наглухо зарешеченное окно. Площадка между дверью и деревянным настилом была узкой и не оставляла места для свободного хождения. От бетонного пола исходила сырость. В правом углу находилось, повидавшее не лучшие времена, большое металлическое ведро, как я понял, заменяющее туалет. Раковина с умывальником отсутствовали. Но стены заслуживали особого внимания. Подобная технология мне не встречалась нигде. Их никто не выравнивал. Просто накидали раствор на кирпичи, дождались, пока высохнет, и нанесли побелку. Получилось оригинально, с точки зрения модернизма. Судя по черным затёршимся разводам, побелили очень давно. Взобравшись на «сцену», я внимательно осмотрел этот шедевр тюремного искусства и даже потрогал.

– «Шуба» называется, – пояснил один из попутчиков, заметив мой интерес к стене, – Чего, никогда не видел?

– Нет. Эту технику штукатурки лень породила или ещё, какой умысел? – я старался держаться достойно, стараясь маскировать свою скованность.

– А хрен его знает. Может лень, а может для того, чтобы головы себе могли разбить. Нашего брата списать легче, чем кормить весь срок. Ну, если по логике, то раньше все стены исписаны были, а сейчас не накарябаешь ничего, никакую информацию. Ладно, давайте знакомиться. Меня Колькой зовут, «погоняло» – «Мокрый». Не от слова обоссался, а от слова «мокруха», – он улыбнулся, демонстрируя жёлтые зубы.

На вид ему было лет пятьдесят, среднего роста. Голова побрита под ноль. Морщинистый низкий лоб, прямой небольшой нос. Острый злой взгляд серых глубоко посаженных глаз, отпугивал и не позволял расслабляться окружающим рядом с ним. Улыбался он одним ртом, глаза при этом оставались нейтральными. Худым его можно было назвать с натяжкой. Скорее – сухой, но крепкого телосложения. Внешние стороны больших кистей рук полностью занимали татуировки, отчего они казались темно-синими. Он их не стеснялся, а наоборот, как бы, выставлял на передний план, определяя свой статус в обществе.

– Лёха, – назвался я.

– Шпагин Валерий Михайлович, капитан 3-го ранга, – интеллигентно представился наш третий осуждённый. Он немного шепелявил из-за отсутствия нескольких передних зубов.

– Прокурор что ли? – зло с ехидцей спросил «Мокрый».

– Военно-морской флот, – спокойно, но горделиво ответил капитан.

– А…а, понятно. Так вы оба «первоходы»? Сколько ж делов натворить надо, чтоб под расстрел попасть по первому разу.

– Какая страна, такое и правосудие. С нашим прогнившим режимом, любого невинного могут приговорить к расстрелу. Советский Союз спасёт только революция, – капитан лёг на спину, положив свой баул под голову.

– Понятно. Значит, тебя пустили в расход за недовольство режимом. А ты, Лёха, тоже власть не любишь?

– Мне всё равно, кто стоит у руля. Как говорил мой начальник, никогда не нужно революционировать, нужно приспосабливаться. Цель любой революции заключается в смене одних высокопоставленных жуликов на других. Естественно, с кучей трупов и, конечно, под благовидными лозунгами, типа «Власть народу» и тому подобное.

– Значит, по-Вашему, Алексей, все должны молчать, как стадо баранов, закрывая глаза на взяточничество, безнаказанность, вседозволенность для избранных и банальное разворовывание страны? – капитан приподнялся и посмотрел прямо на меня.

Он был моим ровесником, может немного постарше. Высокий лоб, правильные черты лица, карие добрые глаза, тонкие фигурно-выраженные губы, заканчивающиеся ямочками в концах, и мягкий, чуть заострённый подбородок, ставили его в полную противоположность «Мокрому». Даже когда капитан спорил или злился, не ощущалось страха, хотя убедительность и командные нотки, натренированные со временем, звучали отчётливо и твёрдо. Стрижка…. Стрижки у всех осуждённых того времени были одинаковые – под машинку. Единственное, чем можно было выделиться, это побрить голову бритвой. Подобный имидж не возбранялся.

– Я уже озвучил свою позицию. Бороться с режимом, считаю бесполезным и опасным для здоровья занятием. Кстати, я сам, один из представителей сегодняшней власти. И, как видите, безнаказанность обошла меня стороной, – я достал сигареты и прикурил.

– Вы коммунист? – Шпагин не унимался.

– Был.

– Вот это я попал в «компашку»! – «Мокрый» схватился двумя руками за бритую голову, – Один вояка, другой коммуняка. Понятий никаких нет, одни уставы. Как же вас угораздило сюда «заехать» в одну камеру со мной, убийцей? Давайте, ребята, рассказывайте всё по порядку. Жуть, как интересно.

Наступила пауза. Хвастаться своим преступлением не хотелось. Но поговорить так и подмывало. Почти год в одиночной камере, казалось, атрофировали мой слух и речь. Уже после, когда мне удавалось взять слово, я ловил себя на мысли, что получаю больше удовольствия от звука своего голоса, чем от содержания сказанного. Наверное, и мои новые знакомые Николай и Валерий чувствовали подобное. И всё же инициатива и лидерство принадлежали «Мокрому». Он ощущал себя хозяином в своём доме. А мы, вроде как, гостями.

– Ну, давай, капитан, с тебя начнём, – «Мокрый» сел на настил, прислонился к стене и закурил, всем своим видом показывая, что приготовился внимательно слушать.

– Не считаю себя обязанным рассказывать подробности моего дела. Тем более его засекретили, и любое разглашение чревато последствиями.

– Послушай, Валерий… как тебя там… «Михалыч», ты не обижайся, конечно, но нас, если не забыл, расстреляли. Ты представь, что мы уже в аду на веки вечные. И все секреты остались там, на грешной земле, в прошлой жизни. Или ты лелеешь надежду выйти отсюда? Забудь, – Коля мог себя вести и как искусный дипломат, – Конечно, никто тебя заставить читать свой приговор в «хате» не имеет права, но секретность перед сокамерниками тоже вызывает подозрения. А вдруг ты каннибал какой, или педофил. Ты чего, хочешь, чтобы мы не спали по ночам, остерегаясь быть съеденными заживо? Шучу, конечно. Да поймите вы! Может нам здесь месяц сидеть, может год, а может завтра передумают с альтернативой и в расход пустят. Мы уже никто, и звать нас никак. Чего захотят, то и сделают с нами. А ты, Валера, о неразглашении каком-то говоришь. Можно, я уж так по-арестантски на «ты»?

Капитан кивнул в знак согласия.

– А сам-то, Николай, за какие заслуги здесь? – мягко, но без испуга спросил Валерий.

– Ладно, уговорил. Давайте с меня начнём, – «Мокрый» выдержал продолжительную паузу.

Ночь была в самом разгаре, но спать совсем не хотелось. Я тоже присел на «сцену» с краю напротив капитана.

Глава 4.

– Дьявол спустился на землю в тот день, когда женщинам дали равноправие. Это к тому, что все беды в мире из-за них проклятых. Я только «откинулся», то бишь, освободился. Пристроился в Вязниках, город во Владимирской области такой есть. В Москву прописаться не разрешили. Четыре месяца на свободе, и вот угораздило по-пьяному делу. Убил шестнадцатилетнего сына своей подруги, точнее утопил в ванной. Звучит страшно. Да? Сам испугался, когда сотворил уже. А главное – мамаша, не только просила меня «порешить» сынка своего, но и помогала усердно. Она со мной по статье идёт, как подельница. Ей четырнадцать лет дали, а мне «вышку».

Мы с Валерием переглянулись. И правда, рассказ начинался страшновато. "Мокрый" продолжал:

– Познакомились мы с ней на лавочке около магазина, я там грузчиком пристроился. Сижу после работы, пью пиво, смотрю, «подкатывает» с пузырём водки. Вроде прилично одетая «тёлка», но бухенькая уже изрядно и с синяком под глазом. Ну, слово за слово, разговорились. Живёт одна с сыном в своём доме, зовут Антониной. Мужа нет, как я понял, и не было. Работает кладовщицей. В общем, долго болтали, бутылку водки её «уговорили». Приглянулась она мне. Да чего греха таить, баб давно не видел. Пятнадцать лет за убийство «звонком отмотал», срок не малый. Жалко её стало. Сынок издевался над ней, синяк тот от него получила.

Короче, встречаться стали у Тони дома. В основном по выходным. Выпивали. Познакомился с Димой, с сыном её. Здоровый бугай, почти на голову выше. Он меня сразу в штыки принял. Мол, ты здесь на хрен не нужен нам с матерью. Я ему говорю, что у мамы твоей другое мнение, и не тебе решать с кем ей жить и зачем жить. А та во мне, вроде как, защиту увидела, и всегда на моей стороне была. И вот однажды, в субботу под вечер явился Димон с двумя друзьями. Мне показалось, они постарше были, лет по двадцать, и все пьяные конкретно. Я сразу прочуял, что по мою душу пришли. Не успел до кухни добежать за ножом…, а так бы всех их «замочил» в тот день….

«Мокрый» резко махнул рукой, замолчал и опустил глаза. Воспоминания об упущенном моменте расправы над тремя молодчиками давались ему нелегко. Обида читалась на его грустном задумчивом лице за прошлую совершённую ошибку. Николай достал сигарету, прикурил и продолжил:

– В общем, «отоварили» они меня тогда до полусмерти. Три ребра сломали, сотрясение оставшегося мозга, правым глазом неделю ничего не видел, синяк был в пол лица. А товарищи Димины после меня за Тоню взялись, избили и изнасиловали, я так понимаю, с молчаливого согласия сыночка. Естественно, никто в милицию не обращался. Мне, вроде, «западло», а мать, конечно, не стала сор из избы выносить, на сына «заяву катать». Ну, понимаете. Отлёживались мы недели две. Дима не появлялся. Видать протрезвел, вспомнил, чего натворил и боялся на глаза показываться.

Прошло около месяца. И вот, в один прекрасный момент «нарисовывается» пасынок, прямо в канун восьмого марта. Принёс пузырь дешёвого портвейна, типа мириться пришёл. Ладно бы извинился, покаялся. Но нет, учить стал, мол, живёте, как скоты, «пашете» за копейки, а потом по выходным их пропиваете. Портвейн свой сам и «уговорил», пока разглагольствовал. Хватило моего терпения где-то на час. Я встал, взял пустую бутылку и «опустил» ему на голову. Он наповал. И лежит, не шелохнётся. Не поверите, мужики, такое облегчение получил. На душе полное удовлетворение. Даже не от мести, а за восторжествовавшую справедливость. Мне этого было достаточно. А Тоня моя, вместо того, чтобы накинуться на меня, и заступиться за сына, молча вышла из кухни и пошла в сарай. Связал я его козла на всякий случай и в комнату оттащил. Долго её не было. После приходит с бутылкой самогона. Давай, говорит, наступающий праздник отмечать. Про сына ни слова. Видать в уме всё для себя решила уже. Выпили, закусили, чем Бог послал. Сбегали к соседке ещё за литром. В общем, к вечеру дошли до кондиции. А Димон в комнате оклемался, стал орать, угрозы посылать в мой адрес, мол, конец тебе пришёл, скажу друзьям и так далее. И вдруг Антонина поднимает на меня глаза и произносит: «Надо его убить, Коля. Он мне больше не сын», – главное, говорит серьёзно, осознанно, трезво, будто и не пила совсем. Страшно мне стало от таких слов. Ну, думаю, пьяная, со злости болтает. Понял, что шутки кончились, когда притащили пасынка в сарай. Там ванная чугунная стояла, заполненная водой. Это она когда уходила, натаскала её ведром из колодца. Ну, и всё…. Я хоть и «вдребодан» был, но голова ещё «варила» немножко. Раз десять её спрашивал, хорошо ли она подумала, понимает ли, что хочет сотворить. Ответ был однозначный….

Николай притих. Наступила пауза. Мы молчали. Капитан сидел, обняв согнутые в коленях ноги, и напряжённо смотрел на рассказчика. Я тоже не отрывал от него взгляда. Почему-то в тот момент подумалось, что если глубоко вникать в психологию того или иного поступка, совершённого осуждёнными, то оправдать можно любое преступление, хотя бы на уровне людских отношений и человеческой морали. Они не убивали хладнокровно, преследуя какую-то выгоду, они вершили суд. Но в приговоре, скорее всего, было описано их деяние сухим юридическим языком: «По предварительному сговору, группой лиц, с особой жестокостью, ранее судимый за тяжкое преступление гражданин «Мокрый» и гражданка Антонина совершили убийство своего несовершеннолетнего сына, утопив его в ванной. Смягчающих обстоятельств нет». Закон есть закон.

Мы все закурили. Николай сделал пару затяжек и заговорил:

– Как нас арестовали, рассказывать не буду – не интересно и не важно. Следак сказал, что если докажем факт изнасилования, то «вышака» можно будет избежать. Надо нанимать адвоката за деньги. Только он сможет дать толчок к расследованию по заявлению Тони, которое она написала уже на допросе. А так никто этим заниматься не будет. Ну, ясно же – денег нет, близких и родных, кто бы мог помочь, тоже нет. Вот, по полной и схлопотали.

«Мокрый» замолчал, немного посидел, уставив пустой взгляд куда-то в угол камеры. Затем полез в свой баул, достал алюминиевую кружку, маленькую пачку запрещённого чая и кусок тюремного одеяла.

– Давай, Лёха, постучи в «кормушку», попроси у «вертухая» кипяточку. Щас «чифирку» «сварганим», – как ни в чём не бывало, обратился он ко мне.

Глава 5.

«Чифир» – тюремный напиток, из чёрного чая. Рецепт его приготовления не содержит в себе особых сложностей, но определённый опыт присутствовать должен. Кладут пятьдесят граммов сухой заварки на полулитровую кружку воды и доводят до кипения подожжённым куском одеяла, свёрнутого в трубочку. Пить его не подготовленному человеку очень даже не просто. Он горький и сильно вяжет рот. Никакого кайфа «чифир», конечно, не даёт, но бодрость, энергия и душевный подъём появляются уже после третьего, четвёртого глотка. Хочется больше двигаться, суетиться, заниматься спортом, разговаривать без остановки. А ещё увлекает сам процесс изготовления этого арестантского допинга в полевых условиях, если так можно выразиться. Во-первых, стимулирует запрет, основанный на отсутствии каких либо нагревательных приборах в тюремных помещениях, во-вторых, это организованные слаженные действия, объединяющие людей каким-то делом, помогающие отвлечься от скуки и мрачных мыслей о своей загубленной судьбе.

Настала наша с капитаном очередь поведать о своих преступлениях. Кидать монетку не пришлось. Валерий Михайлович, взбодрённый крепким чайным напитком, и осознав слова «Мокрого» о том, что мы уже в аду на веки вечные, и всякая секретность на данный момент не актуальна, тихо начал свой рассказ:

– Я никого не убил. К счастью. И ты, Николай прав, скрывать что-то в нашем положении уже бессмысленно. Но поймёте ли вы меня? Вот в чём вопрос. Приговорили меня к высшей мере наказания за бунт, поднятый на военном боевом корабле. Конечно, я не заслужил столь сурового наказания. Но советская политическая и военная машина не могла меня оставить в живых. Ведь я покусился на самое святое – на их власть. Цель у меня была одна единственная – выступить по телевидению с разоблачением всего прогнившего сегодняшнего режима, а после потребовать изменение государственного и общественного строя, с заменой правительства….

– Ого! Это ты лихо замахнулся, – «Мокрый» прищёлкнул языком в знак удивления и восхищения.

Капитан не отреагировал на реплику и продолжил:

– У любого простого человека в нашей стране есть понимание о том, что мы плохо живём. Взятки, блат, воровство, продвижение по службе за счёт высокопоставленных родственников, решение любых вопросов по телефонному звонку свыше и тому подобное. А, уж, об офицерской чести забыли давно и не вспоминают. Каждый рабочий или крестьянин, солдат или интеллигент откровенничают друг перед другом о своих оппозиционных амбициях у себя на кухне. Но встать и честно заявить своё видение положения не может никто. Боятся. Буквально в открытую чиновники от Политбюро разворовывают страну, исказили до неузнаваемости коммунистическое учение. Полностью пошли другим курсом. От этого – не эффективность экономики, а значит и обнищание народа в целом. Я когда закончил Военно-политическую академию, то, как будто, прозрел. Всё вдруг стало ясно, как белый день. Идеи Маркса, Энгельса, Ленина втоптали в грязь. Само понятие коммунизма опошлили и опозорили перед всем миром. Приспособились вольготно жить, держась за свои портфели, принимая безответственные государственные решения. А обыкновенные люди существуют, перебиваясь от зарплаты до зарплаты, и ненавидят власть.

– В общем, я тогда для себя всё решил – буду выискивать возможности для публичного выступления. У меня к тому времени уже была готова своя программа, в основе которой лежала полная реформа политического и экономического положения нашей страны. Во-первых – многопартийная система, во-вторых – свобода слова, в-третьих – честные открытые выборы, как в партии, так и в стране.

– После академии меня назначили замполитом на боевой противолодочный корабль. Я постепенно, в течение двух лет, начал подготавливать личный состав к своим взглядам и пониманию сегодняшнего положения в стране. Большая часть матросов и офицеров разделяли моё мировоззрение. Они первый раз в жизни общались с таким не правильным замполитом. Как уже было сказано, общаться в камбузе – одно, а решиться и выступить – совершенно другое. Но к моему большому удивлению, меня поддержали все матросы и большая часть офицеров. Восьмого ноября, два года назад мы организовали общее построение на палубе корабля, и я зачитал своё воззвание и план действий. Не согласным, коих оказалось не так много среди офицерского состава, предложили спуститься вниз в каюты. Капитана корабля, я нейтрализовал заранее, заперев его в нижнем помещении. Правда, одному мичману удалось спрыгнуть за борт и добраться до ближайшего судна. Но это ничего не меняло. Я уже передавал по всем каналам связи наши намерения. Решили идти в Ленинград, и там требовать предоставить мне возможность выступить по телевидению с критикой на действующую власть.

Валерий Михайлович остановил своё повествование и полез в баул за новой пачкой сигарет. Я смотрел на него, как заворожённый. Капитан не был похож на революционного лидера с первого взгляда. То, что он – офицер советской армии, соответствовало его внешности, но что – бунтарь, никак не вязалось в моём сознании.

– Скажи ка мне, Валера, – «Мокрый», на правах хозяина взял слово, – ты говоришь, служил на боевом корабле. Значит, и пушки у вас были? Ну, снаряды там, торпеды всякие.

– Нет, не было. Весь боекомплект, кроме личного оружия, мы выгрузили на береговых складах специально, чтобы обозначить наше мирное выступление.

– Дальше можешь не рассказывать, – Николай сплюнул на бетонный пол, – Я сам продолжу. Через три четыре часа военные начали вас расстреливать с воздуха и кораблей, требуя остановиться и сдаться. И после первых выстрелов, вся смелость ваших морячков поиссякла, и они тебя продали. Правильно?

– Ну, как-то так…, – капитан запнулся от неожиданного комментария «Мокрого» и удивлённо посмотрел на него.

– Дурак ты, Валерий «Михалыч»! Прости меня, конечно, но другого определения тебе нет. Вроде, говоришь, академии заканчивал, должен умным быть. Может ты и умный, но опыта жизненного ноль, как и понимания сегодняшней действительности. Вот, скажи честно нам с Лёхой, положа руку на сердце, во сколько процентов ты сам оценивал успех вашего предприятия?

– Процентов на семьдесят. Мы же не вооружённый переворот собирались сделать, а мирно выступить, указав на ошибки власти. У меня и в мыслях не было, что они отдадут приказ на уничтожение.

– А я бы не дал вам даже одного процента, если б знал заранее, что вы хотите «замутить». Ты совсем ненормальный?! Попробуй в «зоне» посягни на власть блатных или «мусоров», смотря кто там рулит; сразу в «петушатнике» окажешься, или прирежут по-ночухе. А ты на Политбюро ЦК замахнулся, да ещё на военном корабле. Хотел их кремлёвских пайков лишить. Вот, если бы ты не сдал оружие, а наоборот, запасся по полную завязку снарядами, минами, торпедами, заплыл какими-нибудь каналами водными в Москву реку, и как дал жару из-за всех орудий по Кремлю…. Вот, это – критика! И тогда бы я сейчас на колени перед тобой встал. Да весь народ тебя боготворил бы. И тысячу лет вспоминали добрым словом…. Убили б наверняка. Но ведь, тебя и так приговорили к «вышаку». Я думаю лучше героем умереть, чем засекреченным зэком.

– А меня сейчас гордость берёт, за твой поступок, Валер, – вмешался я, – Правда. Не у каждого духа хватит на подобное. Даже стыдно стало за своё преступление. Мне казалось обкрадывать жуликоватое государство благородно и рационально. Все чиновники крадут или берут взятки. Так и живут, считая себя умными влиятельными людьми. Директор столовой вместе с шеф-поваром колбаску, осетринку, язычок режут тоненькими порциями, а списывают, как положено по норме. Излишки продают налево. Официанты обсчитывают пьяных посетителей помимо того, что получают чаевые. Делятся с начальством. Попасть учиться в МШМО – школу метрдотелей и официантов, тяжелее, чем в МГИМО. А это о многом говорит. И работяги в нашей стране не исключение. Тащат всё подряд с заводов, фабрик, складов. Можно продолжать бесконечно. Я считал, что не воруют только те, кто просто боится, и от обиды на свой страх прикрывается моралью, или у кого нет возможности. Мне никогда не приходилось слышать осуждения из уст обыкновенных людей в адрес какого-нибудь начальника, живущего не по средствам. Наоборот, восхищались ими, мол, умеют жить люди. А ты, Валера – белая ворона. Было бы в нашей стране больше таких честных коммунистов. Может, и я стал задумываться об угрызениях совести. Всё равно, поступок смелый. Я восхищаюсь тобой. Но Николай прав: затея ваша – изначально обречённая. Надо было плыть за границу. Вот там бы тебя выслушали и опубликовали на весь мир.

– Шанс такой имел место быть, – капитан опустил глаза и на мгновение задумался. – До территориальных вод капиталистического государства километров двадцать тридцать оставалось…. На минуту проскочила мысль….

– Так чего ж вы не уплыли-то!? Мать вашу! – «Мокрый» даже подпрыгнул и вскочил с настила.

– Во-первых, это совершенно другая позиция, и о ней я никогда не задумывался. Все перебежчики клевещут на страну, из которой бегут. В сознании людей именно такое мнение. А вот, выступить здесь в Союзе – многого стоит. Во-вторых, меня бы никто не поддержал на корабле, объяви я об уходе за границу. Подобный поступок приравнивается к измене родины. Хотя мне и так присудили измену. Сказали, что я преследовал цель сбежать в Швецию. Нагло, бездоказательно обвинили, а дело строго засекретили.

Наступила пауза. Минутная тишина накрыла камеру.

– Ладно, после драки кулаками не машут. В конце концов, все мы оказались здесь, – грустно подытожил Николай и посмотрел на меня. – Ну, давай, Лёха, «колись», чем не угодил властям.

Я прикурил очередную сигарету и поведал свою историю. На протяжении всего рассказа, реплики со стороны «Мокрого», типа «молодец», «вот это по-нашему», сыпались с завидной частотой. А когда я озвучил сумму в миллион рублей и четыреста тысяч долларов, изъятую у меня на даче, он встал и зааплодировал. Капитан молчал, пренебрежительная гримаса отчётливо читалась на его лице. А мне было стыдно перед ним. Первый раз в жизни я почувствовал себя мелкой сошкой перед величием духа и порядочности этого человека. Поэтому говорил спокойно, нейтральными интонациями, стараясь исключить бахвальство, на которое провоцировал меня Николай.

Общались всю ночь. Строили гипотезы, куда нас везут. После просто вспоминали интересные или смешные эпизоды из жизни. Вор, убийца и революционер, объединённые одним смертельным приговором как-то нашли общий язык и, даже можно сказать, сдружились в полутёмном пространстве тесной камеры. Как не суди, но мы все – обыкновенные люди, хоть, и наказаны другими людьми.

Глава 6.

Утром нас погрузили в «воронок» и повезли в неизвестном направлении. Кузов где мы сидели, отличался от городских «авто зэков» присутствием двух окон с решётками. Не знаю, как это сочеталось с безопасностью, но нам понравилось, и всю дорогу мы смотрели в них, периодически перекидываясь впечатлениями, заметив что-то необычное или смешное. Настроение было приподнятое, ведь мы избежали смерти, а сейчас едем, подпрыгивая на ухабах, и любуемся свободой.

Дорога тянулась в основном по тайге. Лишь очень редко попадались небольшие деревеньки или хутора. Особенно бросались в глаза мощные многолетние деревья, как будто мы попали в сказку из детского фильма. Казалось, вот-вот вылетит из-за поворота баба-яга на своей ступе, или выскочит леший. Здесь никогда не шла вырубка леса, как везде по стране, где мне довелось побывать. В какой-то момент я заметил в метрах трёх от дороги большой белый гриб. О чём сразу поведал попутчикам. Но мне никто не поверил. А может и правда померещилось.

Уже к вечеру, мы остановились у ворот со шлагбаумом, от которых в разные стороны простирался высокий забор из красного кирпича. Пятиминутная проверка документов у наших сопровождающих, и «газон» продолжает двигаться уже по асфальту.

– Военный городок, – поясняет Николай, – здоровый. Значит зона рядом.

А нам с Валерой было все равно, ведь там за окном по улицам ходили люди, точнее взоры устремились на женскую половину. В лёгких летних платьях они шли по своим делам, не обращая ни на кого внимания, проживая свои очередные будни. Но для меня они были все праздничные и очень красивые, и казалось, будто я смотрю цветное кино на экране. « Может в последний раз», – промелькнуло в голове.

И вот мы снова у шлагбаума на выезд. Опять проверка и опять грунтовая дорога. Километров десять по лесу и вновь ворота, но теперь с белым забором.

– Все, приехали. Зона, – продолжает комментировать «Мокрый».

И, правда, наверху я замечаю колючую проволоку в три ряда, а где-то вдалеке забор заканчивается деревянной вышкой с вооружённым солдатом.

Здесь проверка проходила дольше, посмотрели не только документы, но и на нас, вежливо попросили показать наручники. Потом по рации передали непонятную нам команду и пропустили. Снова асфальт, за окном бараки, отштукатуренные и побеленные, газоны, клумбы с цветами. Я насчитал шесть двухэтажных и три одноэтажных строения. На фасаде одного из них, то ли клуба, то ли столовой контрастно выделялась надпись 1934 г., выложенная из красного кирпича. Коля, что-то бубнил себе под нос о том, какая старая зона, но я не слушал; на смену моему возбуждённо лёгкому настроению пришло возбуждённо напряжённое.

Мы проехали ещё одни ворота почти без проверки, и оказались в промышленной зоне. Это было что-то! По масштабам её видимая площадь могла сравниться, наверное, с территорией завода ЗИЛ, на котором мне частенько приходилось работать по своей прямой обязанности. Чтобы пересечь её по главной дороге у нас ушло около получаса. Здесь была своя ТЭЦ с огромными трубами, железная дорога, горы песка, щебня, металлолома, множество цехов больших и поменьше, бетонный завод, самосвалы, тягачи, всего и не перечислишь, и все это двигалось и работало. Но самое главное: как подобный исполин оказался здесь посреди тайги, укрытый от людских глаз вековыми соснами и елями? Загадка.

«Воронок» подъехал к очередным воротам на выезд. Опять тщательный осмотр. Два километра по бетонной дороге и перед взором открывается необычный мост через широкую реку. Вся его верхняя часть укрыта маскировочной сеткой. А вдалеке на русле реки слева от нас возвышается искусственная плотина, несомненно, принадлежащая местной гидроэлектростанции. Конечно, она была намного меньше, допустим, той же Саяно-Шушенской ГЭС, но всё равно, смотрелась величественно.

На мосту было темно, свет плохо пробивался через плотную маскировку. Включили фары. Уже потом я осознал, что последний раз тогда видел голубое небо над головой. Мы даже не заметили, как мост плавно перешёл в узкий тоннель, проложенный прямо под тайгой. «Газончик» проехал по нему около двух трёх километров и упёрся в большие железные врата.

Водитель посигналил. Двое мужчин в защитных костюмах и в респираторах с трудом открыли высокие железные ставни изнутри, пропустили нас в, так называемый, «мешок» и тут же закрыли их. Воронок оказался на площадке метров двадцать на десять между двумя одинаковыми воротами. На тех, которые находились впереди, большими красными буквами было написано «ОСТОРОЖНО РАДИАЦИЯ». Конвоиры с нашими документами вышли из машины и куда-то скрылись. Мы переглянулись.

– Вот и приехали, – тихо сказал капитан, – от силы месяц протянем. На радиоактивных рудниках долго не живут.

– Мне сказали, что здесь никто не умирает, мол, это не выгодно государству, – возразил я.

– А ты слушай больше. Им веры никогда не было, и нет, – Николай безысходно покачал головой, достал пачку сигарет и закурил.

Мы с Валерой последовали его примеру. Повисла тишина. Настроение окончательно испортилось. Страх закрался в душу. Мысленно я себя успокаивал: «Какая разница, где подыхать; там бы расстреляли, а здесь хоть поживу ещё немного».

Через минут пятнадцать нас завели в помещение, опустили в лифте на один этаж вниз и развели по разным местам.

Глава 7.

Вообще, после того, как мы переступили порог лифта и прошли комнату охраны, в которой с нас сняли наручники, я перестал чувствовать себя заключённым. Камера была похожа больше на больничную палату или на дешёвый двухместный гостиничный номер, только без окон. Преобладали в основном белые цвета; чистые, аккуратно застеленные кровати, две тумбочки, гардероб и небольшой стол со стульями, под потолком две трубы вентиляции. Ни туалета, ни умывальника, как принято во всех тюремных жилых помещениях. Но и самое главное: за мной никто не запер засов.

Я поставил сумку около кровати и сел на стул. В голове все смешалось. Страх неизвестности вместе с голодом вызвали небольшой озноб. На тумбочке лежала пепельница, но закурить мне не довелось.

Открылась дверь. В коридоре стояла девушка, лет двадцати, с журналом в руках, довольно таки приятная на внешность, на ней был одет белый халат.

– Соколов Алексей Дмитриевич?

Как же давно я не слышал женского голоса.

– Да.

– Последовательность Ваших действий такая. Запоминайте. Сейчас Вы проследуете до конца по коридору в столовую, – она указала направление ладошкой. Голос её звучал вежливо убедительно, – после ужина пойдёте на склад, получите спецодежду, потом в баню, затем в одних трусах на медосмотр. Там все рядом, не заблудитесь. Вещи с собой никакие брать не нужно, Вам все выдадут. Затем вернётесь к себе в комнату. Пятнадцатая, – она подняла пальчик и указала на номер, прибитый на двери, – а вечером к начальнику на распределение. Понятно?

– Понятно.

Она ушла, стуча каблучками по кафелю, оставив дверь открытой.

После сытного ужина, не идущего ни в какое сравнение с баландой, шикарного душа, ненавязчивого медицинского осмотра, я переодетый во всё новое, от носков до спецовки лежал на кровати и думал: « Где я? На радиоактивном руднике? Сколько мне суждено здесь протянуть? Как сказал Валерий: от силы месяц. Или в какой-то секретной лаборатории, где над нами скоро будут проводить эксперименты? Вспомнился американский фильм «О, счастливчик». Стало страшно. Слишком обходительное отношение, к человеку, приговорённому к высшей мере наказания. Не сходится что-то. В Союзе в те времена так не церемонились». Но главным успокаивающим фактором моего сознания оставалась мысль: ничего не может идти в сравнение со смертью, а особенно в ожидании её, сидя в одиночной камере без какого либо движения и общения. Незаметно я заснул, убаюкав себя таким позитивным размышлением. Сказывалась бессонная ночь и усталость дороги.

Стук! Не грохот замков, не крики «Подъем!», а именно стук, не громкий, но настойчивый разбудил меня. Сказать «войдите» я постеснялся, поэтому вскочил и, не надев тапочки, подбежал к двери. В коридоре все та же девушка.

– Пойдёмте, я Вас провожу к начальнику.

Майор Сотский оказался дружелюбным, общительным и весёлым человеком. Он скорее походил на председателя колхоза, чем на офицера какой-то секретной организации. Форма на нем сидела, как рабочая одежда, а не как мундир. Около шестидесяти, полного телосложения, седовласый мужчина с мясистыми пальцами и большой залысиной спереди. Серые глаза, потерявшие с возрастом искорку задора, ещё излучали какую-то домашнюю теплоту. Он располагал к себе. На столе лежала открытая папка с моим делом.

– Ну, здравствуй, Алексей. Можно я уж так, по-простому?

– Здравствуйте, – я пожал плечами в знак согласия.

– Меня Александром Ивановичем все зовут.

– Не убивец. Это хорошо. А то последнее время людоедов одних шлют, – переворачивая листы, то ли пошутил, то ли в серьёз сказал он. – Скажу тебе честно: работа у нас тяжёлая, но стратегически очень важная для нашей страны. Поначалу будет нелегко, не отрицаю, … привыкнешь, все привыкают, тем более молодой ещё …

– А успею привыкнуть-то? – спросил я с сарказмом.

– В смысле?

– В смысле радиации, при ней же долго не живут.

Александр Иванович рассмеялся.

– Это ты про ту надпись на воротах? Она и защитные костюмы, всё предназначено для отвода глаз, вроде маскировки. Действует безотказно. Любопытные стараются долго не задерживаться. У нас по всему забору значки радиационного загрязнения наштампованы.

Ему хотелось верить.

– А в чем работа заключается, Александр Иванович? Я понимаю, что не в том положении, при котором есть выбор, но….

– Хорошо, что понимаешь. Работа – проще не куда. Твоими орудиями труда, Лёша, будут лопата, тачка и ещё раз лопата. Но судя по твоему делу, со временем, ты пробьёшься и в бригадиры, ведь организаторские способности у тебя на лицо.

– Вот вижу здесь твоё заявление. Ты полностью осознал его содержимое? Никаких связей с внешним миром. Отсутствие любых прав и свобод. И это на всю жизнь.

– Да, – грустно подтвердил я.

– Но не расстраивайся совсем, может когда-нибудь законы поменяют, может ещё чего. Лично я считаю, что приговаривать человека к смертной казни за хозяйственные преступления – перебор. Надежда всегда есть.

– Завтра утром поедешь уже непосредственно в бригаду и «вперёд с песней». Самое главное не нарушай правил. Хотя там особо и не разгуляешься, но всё же.

– Далеко ехать-то?

– Сорок восемь километров отсюда, – с хитринкой сказал майор и улыбнулся.

Мы ещё поболтали ни о чем. Как я не мудрил, пытаясь наводящими вопросами выведать подробности своей работы и быта, ничего не получилось. Или моя былая хватка ослабла, или майор был непробиваемым и лишь прикидывался добродушным простачком. Но всё равно: впечатление от беседы осталось хорошее.

Глава 8.

Как уже многие из Вас, Дорогие читатели, догадались, я – не профессиональный писатель. И если кто-то в дальнейшем ждёт в моем повествовании наслаждения от классически построенных предложений или красивого слога, то прошу Вас здесь и остановиться. Это скорее мемуары, чем шедевр русской литературы. Можно сказать – фантастические мемуары. Потому, что расскажи кто-нибудь мне историю, описанную ниже, я не только не поверил, а ещё бы и обозвал рассказчика невеждой и лгуном. Подобного просто не может быть, оно не реально, ни с точки зрения физики, ни сточки зрения геологии, ни с точки зрения человеческих возможностей вообще. Но всё это я наблюдал своими глазами на протяжении долгих лет….

На следующее утро после завтрака, ко мне в комнату без стука вошёл мужчина в такой же спецовке. На левой груди была пришита бирка, где белым по-чёрному пояснялось: «Зайков А. Ф. Бригада № 9». Лет пятидесяти, ростом чуть пониже меня, худощавый, волосы каштанового цвета были коротко пострижены. Выделялся высокий лоб. Выражение лица казалось злым из-за тяжёлого взгляда. Небольшой перебитый нос и впалые щеки на широких скулах, выдавали в нем бывшего спортсмена или военного. Мысленно я дал ему кличку «Боксёр».

– Здорово! – поприветствовал он, протягивая руку. – Меня зовут Саня. Работать будешь в моей бригаде. Собирайся. Через полчаса лифт подойдёт.

Его басовитый голос звучал дружелюбно, но твёрдо. Я поздоровался и представился Лёхой. Всё же хоть он и начальник, но свой.

– Давно ты здесь? – поинтересовался я, пока мы шли по длинным замысловатым коридорам.

– Четырнадцать лет в этом году будет.

Меня раздирало любопытство, и хотелось засыпать его вопросами, но из гордости я не стал навязываться, тем более бригадир не особо стремился к общению.

Мы подошли к пропускному пункту, и после громкого щелчка электрического засова оказались внутри помещения из железных решёток с застеклённой комнатой охраны. Саня показал пропуск. Вышел старший лейтенант, поздоровался за руку с бригадиром, просмотрел мою сумку, бегло формально обыскал меня.

– Леха, ты проходи пока, подожди на балконе. Мы поболтаем здесь немного. Заодно осмотришься, – предложил Саня.

Заметно было, что они с офицером старые приятели. Снова щёлкнул засов, я вышел, сделал около пяти шагов и потянул на себя ещё одну дверь.

О том, что мне нужно дышать, я вспомнил не сразу. За, так называемым балконом, сваренным из железа и тянувшимся в разные стороны, открывалась бездна. Точнее, передо мной находился котлован правильной цилиндрической формы, около пятидесяти метров в диаметре и освещённый прожекторами. Стены были залиты бетоном. Он уходил вниз на столько, насколько хватало взгляда. Ноги подкашивались, я вцепился в металлические перила мёртвой хваткой. Нежелание показаться трусом и любопытство не дали мне убежать обратно в помещение.

Самообладание потихоньку стало возвращаться. Страх сменило восхищение. И хотя мой вестибулярный аппарат ещё не восстановился, я начал внимательно оглядываться вокруг. Вверху котлован заканчивался не очень далеко, виднелась крыша огромного ангара, откуда доносился шум техники. Сразу под ней точно по центру на мощных швеллерах были закреплены шесть электромоторов, наверное, метров десять в диаметре. От них вниз в пропасть, свисали витые из проволоки тросы толщиной миллиметров по семьдесят минимум. И они двигались, как я понял, что-то или кого-то поднимая. Натянутые и немного вибрирующие, будто струны, они, казалось, работают на пределе своего ресурса. Их напряжённость и, какой-то даже гул, не оставляли сомнений, что на другом конце очень тяжёлый груз.

А на противоположенной стороне сверху из ангара под тупым углом так же вниз опускалась гигантская пружина. Она тоже вибрировала и очень медленно рывками уходила в глубину, постукивая своими витками о каркас, прикреплённый к бетонной стенке. Около трёх метров в диаметре и сечением прутка сантиметров пятнадцать, она поражала воображение. Какое её предназначение? Самую большую пружину я видел в Белоруссии на амортизаторе огромного пресса, но и та, даже близко, не шла в сравнение. С видимых сторон по всей длине, к сжатым виткам пружины с внешней стороны были приварены относительно небольшие выпуклые накладки с тремя отверстиями.

Ещё в глаза бросались пучки толстых электрических кабелей, проложенных в квадратных металлических стояках, служащих, как мне показалось, направляющими для какой-то грузовой площадки. И, конечно, трубы, множество труб разных размеров, расположенных вдоль всего периметра, так же бравших начало где-то вверху и уходивших вглубь насколько можно было рассмотреть.

Похожее ощущение я испытал однажды в Волгограде на Мамаевом кургане, когда увидел монумент «Родина мать». И там и здесь присутствовало понимание собственного ничтожества перед творением рук человеческих. Ты казался пылинкой на фоне этих исполинов. Разница лишь в том, что тот уходил вверх, а этот вниз.

Руки затекли. Я ослабил хватку и посмотрел влево вдоль балкона. Он занимал где-то десятую часть от всей окружности с трёхметровым разрывом посредине. Там была открытая шахта лифта. На другой стороне стояли мужчина и женщина в темно-серых халатах.

Вышел Саня, встал рядом и облокотился на перила.

– Ну как ощущения? – с чувством хозяина спросил он.

– Страшно, жутко, восхитительно! Не знаю, как ответить.

– Грандиозно! – уточнил бригадир. – Готов опуститься в центр земли?

– И какая же здесь глубина?

– Сорок восемь тысяч метров.

– И сколько её рыли? – не осознав до конца его ответа, спросил я.

– А её почти и не рыли. В основном обустраивали. Про Тунгусский метеорит слышал?

– Да. Но его, вроде, не нашли.

– Не нашли… кому не положено. А товарищ Сталин приказал найти и… попробуй не найди, сам понимаешь. От него где-то там наверху оторвался кусок и упал далеко в стороне. Вот туда все и ринулись искать, а основная глыба здесь прошла, как по маслу. Чекисты в архивах обнаружили показания одного охотника, деревенского жителя, который утверждал, что взрывов было два. Но его рассказ почему-то тогда никто всерьёз не воспринял, посчитали выдумкой, померещилось, мол, с пьяни. На основе этого документа и места жительства свидетеля, стали отрабатывать поиск по местности и вскоре нашли. Шахту так и назвали «Тунгуска». Кстати, сам метеорит никто не видел, он пробил «железный лёд» и исчез.

– Перебор с информацией, – честно признался я.

Саня засмеялся. В голове все перемешалось. Тысяча вопросов крутилось на языке.

– А какая там, в низу температура?

– Нормальная. Двадцать три градуса круглый год. Ни дождей, ни ветра, ни ураганов. Полная идиллия.

– И воздух есть?

– Воздух отсюда качают. Да не бойся, люди по сорок лет там работают и живы до сих пор. Вон тех двоих видишь, – он повернул голову в сторону мужчины и женщины, – Эти послевоенные, элита, учёные; всё, что здесь есть, они и их коллеги придумали.

– И что вы там делаете? Дальше роете?

– Лёх, об этом наверху нельзя говорить, потерпи, приедем, и всё узнаешь. Пошли лифт подкатывает.

Глава 9.

Лифт медленно выровнялся с полом балкона. Он представлял собой металлическую будку приблизительно три на полтора метра по площади и два с половиной в высоту. Седой старик открыл с обеих сторон двери. В одну вошли мы с бригадиром, а в другую мужчина и женщина, их возраст не поддавался определению, но явно было лет за шестьдесят. Все сели на мягкие скамейки, стоявшие вдоль внутренней стены и обитые дерматином красного цвета; напротив два застеклённых окна выходили в котлован.

– Привет, «Харон», – поздоровался мой сопровождающий с лифтёром.

– Здравствуйте, Александр Фёдорович, – интеллигентно ответил старик, тщательно закрывая двери лифта.

Спецовка, аккуратно выглаженная, была ему явно великовата. Редкая разбросанная седина, расположенная сзади, почти лысой головы и высокий лоб, делали «Харона» похожим на какого-нибудь старого учёного времён Эйнштейна. Он выглядел сутулым, худым, с большим, выделяющимся носом и маленькими глазками. Его картавость, подчёркнутая вежливость и еле уловимый акцент, выдавали в нем еврея.

– А что это одного только забрали? Я слышал, троих привезли.

– Так там один убивец, другой политический, с ними психологи ещё месяц работать будут и то не факт, что опустят.

– Ах, ну да, ну да.

Он сел на кресло в углу напротив нас и повернул рычажок на пульте управления, тут же рядом на стенке.

Поехали. Сначала медленно, постепенно набирая обороты. А затем началось падение, не в прямом конечно смысле, но скорость для не подготовленного пассажира казалась очень высокой.

– Как Вас зовут, молодой человек? – спросил «Харон», вероятно понимая моё состояние.

– Алексей.

– А я Борис Маркович. Там под скамеечкой ведёрко стоит, так не стесняйтесь, если понадобится.

Меня, и правда, подташнивало. Саня закурил. Парочка наших попутчиков мирно беседовала, не обращая ни на кого внимания. Я тоже достал сигареты.

– Вы, Алексей, знаете кто такой «Харон»? Ведь это не моя фамилия, как Вы, наверное, подумали.

– Перевозчик мёртвых душ в царство Аида. Древнегреческая мифология, – блеснул я эрудицией.

– Точно. Заметьте – мёртвых душ. А я живых вожу. И царства Аида оказалось, нет и в помине. Вот поэтому коммунисты в Бога и не верят – знают всё про глубины земные.

– Долго ехать, Борис Маркович? – воспользовавшись словоохотливостью старика, спросил я.

– Около трёх часов, и не ехать, а спускаться.

– А Вы давно здесь?

– С тридцать четвёртого года, Алексей. Сначала в зоне наверху жили, ходили сюда вот эту шахту достраивали, а потом нас всех вниз согнали, и там строили. Двести шестьдесят семь раз за границу ездил, и в Китае побывал и в Англии немножко. А после старый стал, силёнки не те уже, вот и пристроился лифтёром. Предлагали опять в зону, мол, помрёшь хоть наверху, да я не согласился. Привык. Ведь можно сказать, это и моё детище тоже, собственными руками всё делали. – Борис Маркович закурил и притих.

«Совсем заговорился старик», – подумал я. Приплёл сюда заграницу. Даже я на свободе раз двадцать ездил за рубеж и то, в основном по соцлагерю, а он в заключении двести шестьдесят семь, да ещё в капстраны. Мне стало жалко его. Человек при старческом маразме часто выдаёт желаемое за действительное. Наступила пауза. Я, вдруг представил себя таким же глубоким стариком, с единственной надеждой помереть на зоне. Не завидная перспектива.

Лифт летел вниз; я понемногу освоился со скоростью. И чтобы как-то занять время, спросил у Сани разрешения подойти к окну. Он кивнул в знак согласия. Картина за стеклом отдалённо напоминала тоннель метро, только вертикальный. Прожектора появлялись реже. Та же пружина напротив, те же трубы по периметру, кабеля в направляющих коробах, тросы. Но чего-то не хватало. Наконец, я понял:

– Борис Маркович, а где бетонные стены?

Он ухмыльнулся и прокашлялся.

– А зачем они? На верху их сделали на метров триста, на всякий случай, чтобы артезианские воды не прорвались. А дальше по всей глубине керамика по полметра. Ты про метеорит слышал? Так вот: он летел с бешеной скоростью плюс, раскалённый до двадцати тысяч градусов, ну и обжог все по кругу. Чтобы закрепить стояки, каркас для «пружинки» и остальное, мы отбойными молотками разбивали отверстия.

– Сейчас грузовая навстречу пойдёт, смотри не испугайся, она почти вплотную двигается.

Я подтянулся на мысках и посмотрел вниз. Там быстро приближалась платформа, вернее она шла медленно, но по отношению к скорости нашего лифта казалось наоборот. Она была прямоугольной формы на шести уже знакомых тросах с торцов по короткой стороне. Две здоровые цистерны, трактор, три контейнера, несколько ящиков разного размера, большие деревянные катушки для кабеля и ещё многое, что не успело запомниться, помещалось на её площади. «Харон» оказался прав: метровый торец «грузовой» прошёл мимо окон где-то в сорока сантиметрах. Дух захватывает от таких масштабов!

– А сейчас жарковато будет, – снова предупредил старик.

И правда, лифт вошёл в какую-то дымку или туман, и постепенно стал нагреваться. Ощущение парилки в бане. Но вскоре все прошло. Температура восстановилась. Спустя минут десять мимо нас на противоположенной стороне проплыла большая табличка, прикреплённая к каркасу пружины: «8000 м». И только сейчас ко мне пришло полное осознание сказанного Саней относительно глубины: сорок восемь километров. Это невероятно! По устоявшейся в нашем понимании логике, мы должны уже сейчас зажариться, как трупы в крематории. Так нет – дышится нормально, даже не жарко, если не считать небольшого участка.

– Грандиозно! – повторил я определение бригадира и вновь посмотрел вниз.

Там была бездна.

Глава 10.

Наконец лифт начал сбавлять обороты. Мы медленно спустились в большое светлое пространство и вскоре остановились. Вышли все в левую от нас дверь. Подул лёгкий еле заметный ветерок.

– Чувствуешь! Лёха. Натуральный таёжный воздух. Добро пожаловать: станция «Ленсталь», названа в честь Ленина и Сталина. Осваивайся, – Саня похлопал меня по плечу.

Первое впечатление: я оказался на улице. Этот эффект создавался за счёт большого количества света и высокого, метров в двадцать, потолка. Напоминало территорию крупного завода. На самом деле это было герметично построенное помещение размером в четыре футбольных поля, окружённое стеной из красного кирпича и покрытое сверху сваренными швеллерами, на которых крепились бетонные плиты. Станцию разделяли на три части две широкие нарисованные трассы с т-образным перекрёстком, упиравшиеся своими концами в большие ворота, установленные в стенах. То есть дороги не выкладывали из гравия, песка и асфальта, а просто расчертили белой краской сплошные и пунктирные полосы на идеально ровном железном полу с мелкими пупырышками, который занимал всю видимую площадь.

Большая часть «Ленстали», где стояли мы, где находилась шахта и лифт, отходила промышленной зоне, здесь складировали и готовили к отправке наверх технику, оборудование и цистерны. За моей спиной, почти во всю длину стены протянулись цеха, откуда доносились звуки работающих станков. Чуть дальше справа виднелись небольшие строения, типа насосных станций, электросиловых и тому подобное.

Дополнительный эффект улицы создавали три двухэтажных жилых здания, отштукатуренные и с плоской крышей. Ведь, мало кто себе может представить высокие дома, построенные в помещении. В левой части жилой половины станции стояли два барака рядом друг с другом торцом к нам. Они имели свой общий двор со скамейками столиками и небольшой спортивной площадкой, где присутствовали бильярд и два теннисных стола. У боковой левой стены ближе к центральной дороге, расположился клуб, а справа от бараков баня. Особенно поражали взгляд в этой части, возведённые в специальных коробах и ухоженные, клумбы с натуральной травой и цветами. Я сначала подумал, что они искусственные. Станция, расположенная на такой глубине, и не просто адаптированная под людей, а построенная с удобством, и, я бы даже сказал со вкусом, не могла не удивлять.

В правой части жилой половины после перпендикулярной дороги шли вдоль стены медпункт и третий двухэтажный дом. Он стоял фасадом к центру, и в его дворе так же в коробах росли плодовые деревья. Ну чем не улица! Здесь же находилась и столовая, расположенная симметрично клубу, только у боковой стенки справа. Эта часть, мало загруженная строениями, служила как бы ещё и центральной площадью. Получался очень компактный симпатичный городок. Все коммуникационные трубы, кабеля шли под самой крышей и спускались строго по вертикали к строениям. Людей, кроме нас не было видно.

– Пойдём, – бригадир повёл меня к двум корпусам.

– А зачем всё железом залили? – спросил я, постукивая каблуком по полу, проверяя его на прочность.

– Это, Лёха, и есть «железный лёд», о котором я говорил. Он естественный, его никто не делал. И потолок такой же, но с отверстиями, как огромное сито. Правда, по составу отличается. Увидишь на выезде. Ты же знаешь, что земля круглая? Вот. То ли Бог, то ли сама природа, то ли инопланетяне сделали что-то вроде двухсотметровой пустой ниши в нашей планете, для чего, никто точно не знает. Мы в ней сейчас находимся и стоим на идеально ровном железном шаре, только меньшем, чем сама земля. Понимаешь, у каждого сооружения есть каркас, вот и у нашей планеты эта конструкция типа железного скелета.

– Почему же тогда лёд?

– О! Пол под нами уникальный. Чудо просто. Хотя здесь все чудо.

Саня остановился, достал из сумки термос с чаем и открыл крышку.

– Вот смотри, – он вылил содержимое на пол, и … чай исчез. Он, как будто впитался в землю, лишь пятно осталось.

– Учёные делали отверстие, хотели толщину измерить, кстати, обрабатывается легко, как латунь примерно, весь день сверлили, утром пришли, а дырки нет. Затянулась, как вода при морозе. Поэтому и назвали «железным льдом». На досуге, делать нечего будет, молотком стукнешь посильнее и увидишь: прямо на глазах выровняется. А столбы под электро-кабели просто вставляют в просверленные лунки, и через пару часов их трактором не сдвинешь. Здесь кроме гравитации и давления, все не так, как на земле. Снизу из глубин через пол выделяется чистый азот, но он не совсем обычный: то ли лёгкий, то ли без плотности совсем. Учёные наши объясняли, но я так до конца и не понял. Азот проходит через отверстия в потолке на поверхность, и там уже соединяясь с кислородом, создаёт полноценный воздух. Кстати «железный лёд» и углекислый газ поглощает. Да! Зажжённую спичку поднеси поближе, и пламя немного наклоняется. Некоторые вообще думают, что он живой.

– Невероятно! А что с потолком? Если ты говоришь, двухсотметровая ниша по всей окружности, то на чем он держится? Здесь же ничего нет… кроме азота.

– Есть. Через два дня поедем на работу, сам увидишь подпорки. Пару тройку штук попадутся по пути. Мы их турами называем. Они на шахматную ладью похожи, только метров четыреста в диаметре. Наши профессора говорят: они стоят там, где вулканы и разломы на земле. Вообще, Лёша, я не верю в участие здесь природы, мне кажется всё это рукотворное. А там хрен его знает.

– А как же тектонические плиты?

– Тектонические плиты – вымысел геологов. Деньги, вложенные в науку как-то надо оправдывать, вот и придумали ересь всякую. Вернее плиты есть над нами, гранитные и базальтовые, но они не везде, и уж, во всяком случае – не основа земной коры. Раньше тоже утверждали, что земля на трёх китах стоит… и верили. Если сейчас рассекретить это предприятие, то сотни наших учёных нобелевские премии получили бы. Столько открытий здесь сделали – науку перевернуть с ног на голову можно. Пошли уже.

Не успели мы пройти несколько шагов, как вдали справа в кирпичной стене открылись ворота, и на территорию въехал поезд.

– «Трамволёт», – Саня снова остановился и с гордостью стал пояснять, – это мы ему кличку дали, работает на электродвигателях, как трамвай, а летает быстрее любой машины. Двести тридцать километров в час – легко, а некоторые водилы и до трёхсот разгоняют, сопротивление местной атмосферы в несколько раз меньше, чем на земле, а общее давление в норме. Парадокс! Здесь таких около тридцати разных размеров.

«Трамволёт» представлял собой симбиоз автомобиля и поезда, метров двадцать в длину, достаточно высокий, на двенадцати резиновых колёсах и с дугообразным токоприёмником на крыше, присоединённым к тросу, которого я раньше не заметил. Делился он на две одинаковые части: передняя, закрытая с кабиной водителя, похожая на вагон электрички и кое-где с пассажирскими окнами, задняя – платформа с двумя обыкновенными цистернами. Расстояние между ними почти отсутствовало. Смотрелся он непривычно. Сегодня, конечно, я бы не удивился, увидев что-то подобное, но тогда в сравнении с «зилами», «кразами» и «газонами» это чудище казалось фантастикой.

«Трамволёт» тихо проехал недалеко от нас и повернул к шахте. Я обратил внимание на металлическое колесо, прикреплённое шарниром к днищу машины и катившееся по полу. «Наверное, нулевая фаза», – пришло мне в голову; «железный лёд», он ведь – железный.

Глава 11.

Первый этаж барака состоял из двух секций на тридцать человек каждая. Двухъярусные койки в два ряда шли вдоль стен с окнами. Занавески, крашеные полы, недавно побеленный потолок, всё смотрелось чисто и ухожено. Почти на всех подоконниках красовались цветы в горшках. Между кроватями стояли тумбочки. Большинство спальных мест были не застелены: матрас, подушка и одеяло. В секции тихо играла музыка, исходящая из радиоприёмника над дверью. Два человека в дальнем углу играли в шахматы, один, ближе к нам, лёжа читал книгу.

– Сколько вас здесь! – с командной ноткой в голосе спросил бригадир, скорее, желая обозначить своё присутствие, чем получить ответ.

Все трое обернулись. Мужик лет пятидесяти, постриженный под машинку, в одной майке и трусах, отложил книгу и сел на кровати. Оглядев меня с головы до ног, он сказал:

– В связи с моей незаурядной способностью в математике, я насчитал троих. А Вы, гражданин начальник, какое количество заметили?

– Не умничай, Иван. Знакомьтесь с пополнением. Зовут Алексеем, – Саня повернулся ко мне. – Выбирай любую свободную кровать и обустраивайся. Чистое белье в тумбочке.

– Смотри, какого молодого в расход пустили, – удивился один из шахматистов.

Я поздоровался. Бригадир вышел.

Вообще, осуждённые в камерах делятся на две категории по отношению к новеньким. Одни не проявляют никакого внимания, подчёркивая тем самым свою значимость и руководствуясь понятием, что со временем всё само узнается: если человек нормальный, тогда можно будет и сблизиться, а если нет, то и время тратить на знакомство бессмысленно. Другие наоборот, сразу подходят, засыпают вопросами, рассказывают о правилах и обычаях местной жизни, можно сказать, помогают быстрее освоиться. Так было в общей камере в изоляторе; не стала исключением и эта секция.

Шахматисты, поздоровавшись, вновь уставились в доску, а человек, читавший книгу, добродушно по-свойски предложил мне занять кровать в его проходе.

– Иди сюда, Лёха, меня Ванькой зовут, – он протянул руку.

Я поприветствовал его и сел на койку напротив.

– Куришь?

– Да.

Иван достал сигареты и пепельницу из тумбочки. Мы закурили.

Серые глаза, не выражающие ни злости, ни радости, прямой небольшой нос, выделенные скулы; лицо казалось мужественным, но каким-то потухшим, усталым. Широкие плечи и мускулистые руки говорили о немалой физической силе моего собеседника. Но, не смотря на это, он виделся мне добрым и общительным.

«Вот он, болтливый компанейский друг», – подумал я, – «Сейчас выжму из тебя всю информацию, чтобы мне этого не стоило». И, перехватив инициативу, спросил:

– Что-то у вас здесь слишком вольготно для тех, кого в расход пустили? Ни охраны, ни ментов, ни автоматчиков на вышках.

Ванька рассмеялся.

– Охрана – это кран наверху. Одним поворотом можно всех нейтрализовать, воздух-то наш оттуда поступает. Здесь полное самоуправление. Бежать не куда: за стеной задохнёшься, наверх, если и доедешь, пристрелят сразу. Посторонних тут очень мало бывает, так как излишнее движение вверх и вниз, это – утечка информации, и прощай вся сверхсекретность объекта. Там в Москве можно на пальцах пересчитать людей, которые в курсе происходящего. Главный у нас – комендант, «Максимыч», вот он за все отвечает, постоянно на связи…, – Иван многозначительно поднял указательный палец наверх. – Для всех мы уран добываем.

– Ладно. А на самом деле, что мы тут делаем? – Решил я не останавливаться.

– Саня чего, не пояснил?

– Сказал наверху нельзя.

– Ну да. Перестраховываются. – Он выдержал паузу, наверное, обдумывая как начать. Потом заговорил:

– Чем больше я сейчас буду рассказывать, тем больше у тебя возникнет вопросов. Чтобы осознать технологию и масштабность нашей работы, надо увидеть все воочию. Смысл объясню. Мы роем шахты, ну не мы конечно, а специальные буры, и не вниз, а вверх. Проще выражаясь, минируем столицы недружественных к нам государств.

Я посмотрел Ивану в глаза в надежде, что он вот-вот сейчас засмеётся и скажет: – «Попался?!» Но его лицо оставалось серьёзным.

– Да, Лёша, сорок восемь тысяч метров вверх. Там, на месте уже, мы вручную делаем ниши. Пружинку видел, когда спускался? Она и есть шахта. Короче, словами не объяснить. Здесь такие технологии применяются, что на земле только присниться могут, да и то какому-нибудь сумасшедшему. Все это придумали, разработали и воплотили в жизнь в «Иерусалиме».

– В Израиле? – у меня вновь появился голос.

– В бараке около столовой, – он улыбнулся, – там евреи учёные живут, ещё в конце тридцатых «расстрелянные». Вот мы и прозвали его «Иерусалимом».

– И где вы закладываете эти мины? – Я до последнего надеялся, что Иван «прикалывается», новичков же всегда разыгрывают. И на всякий случай «повесил скептическую маску на лицо».

– «Китай» уже закончили, две «водородки» воткнули. «Англию» год назад закрыли, четыре бомбы установили. Сейчас все силы на «Америку» кинули: три шахты там делаем одновременно.

– Я думал у «Харона» маразм наступил, когда он про заграницу говорил, оказывается правда. И сколько ехать до «Америки»? И как вы её находите?

– Тридцать шесть часов до «Вашингтона» или «Нью-Йорка». До «Хьюстона» подольше. А местоположение учёные вычисляют. В Семипалатинске пробурили скважину, что бы определить вторую точку. Вроде без неё нельзя никак ориентироваться. И сопоставили с картой земли. Потом, когда мы шахту пророем, запускают мощный сигнал, а наверху наши дипломаты или разведчики, работающие в той стране, приёмником находят это место, тем самым подтверждая точность и расстояние. Оплошность до нескольких метров, но это не существенно.

– И когда же они собираются их взорвать?

Ванька засмеялся.

– Мне не доложили. Но как я знаю, шахты – вроде страховки, если на нашу страну нападут, и мы уже не сможем защитить себя, тогда и применят их. Они на самый крайний случай, а пока руководство СССР так же продолжает гонку вооружения, строит самолёты, ракеты, лодки подводные. «Максимыч» говорил, даже скважину какую-то начали бурить на Кольском полуострове. Но у них ничего не получится: диаметр буровых колон не соответствует расстоянию – никакой металл не выдержит. Ты главное пойми: на всей планете сюда только один вход и выход, и другого никто и никогда не додумается сделать. Так сложилось, что он оказался на территории нашей страны. Грех не воспользоваться такой возможностью. Согласен?

Я машинально кивнул. В голове никак не складывалось услышанное, и что бы всю полученную информацию собрать воедино, нужно было задать ещё сто вопросов. Они крутились на языке, но нас перебили.

– Вань, ты совсем парня запугал, – дружелюбно произнёс один из игроков в шахматы.

Оба появились около нашего прохода, я даже не заметил когда. Конечно, они слушали весь разговор. Познакомились, пожали руки. Одного звали Владимир, другого Жора. Спросили за что «расстреляли», поведали вкратце о своих подвигах и о делах Ивана, который шпионил в пользу Англии и тем самым изменил родине. Сами они – подпольные «цеховики» из Кисловодска, даже вроде подельники.

Короткие стрижки, ничего не выражающие лица, худощавые. В рубашках, тренировочных и тапках. Жора повыше Владимира, в нем проглядывалась кавказская внешность. Почему проглядывалась? Потому, что всех обитателей подземелья характеризовала одна черта – бледность. Это я понял позже. Невзирая на возраст, национальность, рост, телосложение, одежду, они походили друг на друга. Здесь не было толстых, хотя питанию мог позавидовать любой санаторий на воле, не было вообще ярко выраженных личностей. Как не парадоксально, но мы же все изгои, заслужили высшую меру наказания, мы должны отличаться от массы. Наверное, и отличались, когда только приходили сюда, но сорока восьми километровая глубина всех уровняла, всех покрасила в один цвет – серо-бледный.

– Пора на обед, – напомнил нам Ваня.

Он оделся, и мы вышли из секции на станцию «Ленсталь».

Глава 12.

Из цехов, из других бараков в столовую подтягивались люди. Многие были в гражданской одежде, шли свободно, не спеша, поодиночке или парами, мирно беседуя. Мимо нас просеменили две кошки, в том же направлении.

– Сколько здесь народа? – поинтересовался я у Ивана.

– Триста с чем-то человек. Мы работаем вахтовым методом по две недели и две отдыхаем. Сейчас три действующие точки, и ещё к трём дорогу тянут, значит от восьмидесяти до ста человек на выезде. Столько же здесь, плюс учёные, водители, токаря, слесаря, обслуга. Я не помню, чтобы когда-то все вместе собирались на станции, хотя, уже одиннадцать лет, без малого, торчу тут.

Зал столовой представлял собой большое помещение с высокими потолками, кухней и множеством столиков со стульями на четверых. На стене во всю длину висел транспарант, где белым по красному было написано: «Ты приговорён к Высшей мере наказания. Помни об этом». Все проходили по очереди, брали подносы, выбирали блюда на вкус и усаживались кто, как хотел. В общем, она ничем не отличалась от любого пищеблока при каком-нибудь предприятии; единственная разница – отсутствовала касса. Две пожилые женщины и мужчина за семьдесят стояли на раздаче. Как положено, в белых халатах и колпаках. Набирая еду в поднос, я заметил на себе любопытные взгляды. «Новенького сразу определяют, значит, все друг друга знают в лицо», – подумалось мне. Иван шёл впереди и здоровался с поварами, с каждым по имени отчеству.

Мы подсели за столик к Сане, переодетому в рубашку с шортами, и ещё одному коренастому, неопределённого возраста мужику, с перебитым носом, очень похожему на самого бригадира, только крупнее телосложением, который сразу протянул мне руку:

– Сергей, – представился он. И уже обращаясь к Ивану спросил:

– Чего парню пива не предложил? Сам не пьёшь, думаешь и все такие.

Только сейчас, я обратил внимание на две открытые запотевшие бутылки «жигулёвского» на столе.

– Будешь? – спросил Ванька. И, наверное, увидев мой ошарашенный взгляд, не дождавшись ответа, ушёл за пивом.

– Простите за любопытство. А баб по вечерам нам не приводят? – попытался пошутить я.

Сергей с бригадиром рассмеялись.

– Да, Лёха, балуют нас здесь. Баб, конечно, не приводят, а в остальном всё, как у всех. Любой каприз в пределах разумного, – Саня отглотнул пива. – Например, куришь ты «Пегас», значит, только тебе будут его привозить, сколько понадобится. Хочешь гитару – доставят, одежду твоего размера – пожалуйста. Мы же здесь на станции в отпуске, а там вкалываем, как черти. Сам увидишь. Вот, «Максимыч», для нас и старается. Обещал скоро антенну телевизионную провести даже.

Иван принёс две бутылки пива. Я сделал большой глоток. Прохладная, шипучая, чуть кисловатая жидкость приятно прошла по горлу. Почти забытый вкус, до боли знакомая полукруглая этикетка предали моему настроению ностальгический оттенок. Мне не хотелось есть. Но надо было – не выбрасывать же. Я допил бутылку и принялся сразу за второе, состоявшее из куска мяса и картофельного пюре. Хмель не заставил себя долго ждать, язык развязался.

– Послушайте, так женщин в нашей стране вроде не расстреливают? – спросил я, указав взглядом на кухню.

– «Декабристки», – пояснил Иван. – Когда мужьям предлагали альтернативу, они соглашались идти с ними до конца и подписывали себе смертный приговор. Их человек пять всего. Но это при Сталине практиковалось. Сейчас уже нет. Они наверху на свободе живут, а работают здесь.

– Ты не буянишь когда выпьешь? – как бы шуткой спросил Саня.

– Я-то нет. Но, кстати, мне говорили, что в зонах спиртное строго запрещено, многие напиваются и потом поножовщину устраивают. Здесь не боятся подобного?

– В зонах дебилы сидят. Девяносто процентов полуграмотные, – взял слово Сергей, – А у нас элита одна сплошная: политические, шпионы, махинаторы всех мастей, в общем – интеллигенция, а интеллигенция пить умеет. Про Яшу Раскатова, главного валютчика страны слышал? В третьей бригаде работает. Тут знаменитостей вообще много. Я не помню, чтоб когда-нибудь на пьяной почве конфликты случались.

– Тем более, здесь только пиво, крепче ничего нет, – подкрепил позицию товарища Саня, – У меня в бригаде на двадцать человек два убивца приходятся, так они совсем не пьют, как Ванька.

– Да многие не пьют. Вон холодильник полный пива, – оправдался Иван.

Народ потихоньку расходился, прибывали другие. Несколько человек подошли к нашему столу, познакомились со мной за руку. По словам бригадира, я оказался самым молодым из всех местных обитателей.

Глава 13.

После обеда, Ванька предложил провести мне экскурсию по станции. И первое, что мы сделали – это вышли в дверь, расположенную рядом с воротами за стену.

– В пределах двух метров дышать ещё можно, воздух изнутри просачивается, а дальше смерть от удушья, – пояснил он. – Поначалу пытались загнать сюда кислород, и соединить с местным азотом, говорят, лет пять качали, да ничего не вышло.

Перед нами открывалась освещённая дорога, уходившая во мрак. По обе стороны, куда доставали лучи от прожекторов, простиралась бескрайняя гладкая поверхность, поражающая своим величием и загадочностью. Ничто на земле не могло сравниться с этим фантастическим пейзажем.

– Лондонская трасса, – комментировал Иван, – Она же и в «Америку» ведёт.

По обочине на всей протяжённости дороги с обеих сторон стояли г-образные столбы, удерживающие электро-трос для «трамволётов». Верхняя часть их, где-то метра в полтора, была выполнена пружиной. Внизу по полу справа шли трубы разных диаметров и кабель, а слева высоко над нами из-под потолка земной ниши, сползала под наклоном далеко на пол и позвякивала, уже знакомая пружина-шахта и так же уходила в пространство. Я сделал маленький шаг вперёд, потом ещё. Со стороны походило на человека, подкрадывающегося к пропасти. Дышалось нормально, но в лёгких и в голове стали происходить какие-то неприятные изменения, не предвещающие ничего хорошего. «Бежать бесполезно», – единственное, что пришло в голову. Не желая больше испытывать судьбу, я отступил. Мы вернулись обратно и направились в цех.

Он делился на три части. В одной располагался самый настоящий научно исследовательский институт, с кульманами, чертежами, со столами, за которыми сидели седые учёные в белых халатах. Тут же находились и лаборатории. Большие стенды с разными механизмами занимали отдельную площадку. Дальше шли цеха со станками, термическими печами и всяким другим оборудованием. И последняя часть служила гаражом, где ремонтировали «трамволёты». Везде трудились люди.

– Здесь, в основном, по мелочам работают, а крупные изделия и детали наверху делают, – рассказывал Иван, – Пружинку нашу ты уже видел. Так её прямо по ходу выливают, из специального облегчённого сплава, что бы цельная была. Сорок семь тысяч семьсот метров в сжатом виде. Представляешь?! Это ж, сколько железа надо! А денег сколько! Поэтому и живут так бедно люди – всё сюда уходит, как в прорву. Правда, золотишко попадается, говорят, около ста пятидесяти килограмм самородков в общей сложности нарыли. Может и окупает себя. Черт её знает.

– Вань, а сбежать отсюда никто не пытался? – Вкрадчиво спросил я.

– На моем веку не припомню. Невозможно просто.

– Ты же говоришь, почти до верха бурите шахту. Ещё немного и на поверхности.

Иван задумчиво улыбнулся.

– Первое: пружины льют строго ограниченной длины, и до поверхности ещё метров триста. Во вторых: нас каждый раз кидают на разные объекты, даже если чего-то замыслишь, за две недели не успеешь. И третье: операторы, которые буром управляют, «сдадут» сразу. У них в кабине телефон напрямую с «Максимычем», раз в сутки отчитываются, и живут они наверху, им есть чего терять. И самое главное в четвертых – водоносный слой земли. Никто не знает можно его пройти или нет, то есть, нужно оборудование менять, буровые моторы капитально герметизировать… короче нереально. Сам поймёшь, когда на месте работать будешь.

– Ясно. Но против твоих четырёх аргументов, есть один, который переплюнет их все: здесь находится «Иерусалим», как ты говорил, а там живут евреи. А этот народ, уж поверь мне, сужу по своему боссу, такое может исполнить, что ни в одной книжке не прочтёшь, и ни в одном кошмарном сне не приснится.

– Ну, не знаю. В подземелье каждый об этом задумывался. И за сорок лет так ничего и не придумал, – подытожил Иван.

Мы вышли из гаража и направились в клуб. На станцию заехал ещё один «трамволёт», но уже грузовой. Спереди была небольшая кабина, за ней шла короткая цистерна со сжатым воздухом, а дальше открытая платформа с пустыми деревянными катушками из-под кабеля. Он также подъехал к шахте под разгрузку.

Клуб ничем не отличался от обыкновенного земного: зал с креслами, сцена с роялем, экранное полотно. Как сказал Ванька, можно хоть сейчас попросить, и тебе прокрутят любой фильм, естественно имеющийся в кинотеке. Вход в него был свободен круглые сутки.

Вообще, городок, показавшийся поначалу большим, вдруг стал совсем маленьким в моих глазах. До каждого здания, можно добраться за минуту пешком. Везде в помещениях на станции существовали туалеты, а в цехах – душ. Водоотвод и канализация производились через трубы прямо на «железный лёд» где-то за метров сто от стен. Что бы создать искусственное время суток, на ночь везде гасили свет, оставляя только дежурный. Спали, кто, где хотел; в каждой тумбочке лежал комплект чистого белья. А когда уезжали на работу, дневальные бани наводили полную уборку. Все личные вещи, которые у каждого умещались в одной сумке, находились в каптёрке.

Нас в секции к вечеру так и осталось четверо. Мы с Иваном сдружились. Болтали допоздна. Посидели во дворе на лавочке. Я с ужина прихватил себе две бутылки пива; шахматисты угостили воблой. После изолятора и пересыльных тюрем, станция «Ленсталь» показалась мне раем, хотя и находилась территориально в аду. «На оставшееся время жизни это теперь – моя родина. Ну что ж, пока не плохо», – подумал я, засыпая.

Глава 14.

На следующий день после обеда, меня, вызвали по громкой связи к начальнику станции. Его кабинет находился на первом этаже «Иерусалима».

– Здравствуйте, – поприветствовал я, пройдя в открытую дверь.

Он мельком поднял на меня глаза, отрываясь от какого-то письма, и жестом руки пригласил сесть на стул.

«Максимыч» олицетворял собой яркий пример моих партийных боссов на свободе. Первое, что бросалось в глаза – это классическая обстановка кабинетов всех начальников высшего состава. Стол вмещал на себе три телефона с гербом СССР на дисках, подставку с ручками и блокнотом для ежедневных записей, настольную лампу, стопку книг справа и несколько папок с делами слева. Стулья, обитые кожей и отделанные по краям мебельными гвоздями, стены с потайными шкафами, – всё это было сделано из красного дерева. Два портрета Ленина и Сталина висели над креслом начальника между двумя окнами с коричнево-красноватыми бархатными портьерами. У стены рядом с дверью уютно примостилась кожаная кушетка из того же гарнитура.

Совершенно лысый, в круглых очках, подобных тем, которые носил Берия. В белой рубашке с расстёгнутым воротом, лет за шестьдесят, среднего телосложения, чуть в полноту. Небольшой, вздёрнутый к верху нос на не бритом круглом лице и двойной подбородок, не смягчали его, а наоборот придавали мужества. Умный проницательный взгляд черных глаз, не оставлял шансов для панибратства. Никто на станции не знал его биографию: то ли он был «расстрельный», как и все, то ли гражданский, то ли член политбюро. Тайна предавала «Максимычу» ещё больше авторитета. Он мог спокойно уехать на неделю наверх и вернуться, и это считалось в порядке вещей. «Интересно, именно он будет нажимать на кнопку для взрыва бомбы или нет?» – пришло вдруг в голову; и я начал искать глазами пульт управления, но ничего не заметив, решил, что его могли спрятать в шкафу.

Наконец, начальник закончил писать. Он отложил папку в стопку и взял другую с моим делом.

– Здравствуйте, Алексей Дмитриевич! – Его голос звучал натренировано-командным. – Меня зовут Петренко Николай Максимович. Потрясающая у Вас судьба. Первый секретарь областного горкома комсомола, два высших образования, член партии.… Как же Вы умудрились такую жизнь просрать?

Он посмотрел на меня в упор, скорее с любопытством, чем со злостью.

– Пошёл на поводу у своего босса.

– А где же босс?

– Дома чай пьёт.

«Максимыч» громко рассмеялся.

– Ну не расстраивайтесь, чай у нас тоже есть.

Он стал бегло просматривать моё дело и комментировать.

– Рабочих специальностей нет, водительского удостоверения тоже. Что ж, придётся лопатой махать. Вы вчера прибыли?

– Да.

– Значит, в курс уже поставили, чем мы здесь занимаемся. Я думаю Вам, как грамотному человеку, не надо объяснять, какая в мире обстановка. В буквальном смысле – взрывоопасная. Поэтому всю важность нашей работы Вы должны осознать с первых дней. От Вас, Алексей Дмитриевич, требуется усердие и ещё раз усердие. Труд тяжёлый, но и отдых соответствует. Я здесь на станции что-то вроде коммунизма построил, думаю, Вы заметили. Ещё лет пятнадцать назад о подобном и мечтать никто не мог. Авторитетов, блатных, понятий, разборок, как на зонах, тут нет. Мы живём одной семьёй. Я считаю это надо ценить, с учётом того, что вы все теоретически казнены. И самое главное всегда помнить о той огромной пользе, которую мы приносим государству. Это надёжный щит, защищающий наш образ жизни, наших людей, матерей, детей, сестёр от нападения извне. Я понятно изъясняюсь?

– Понятно. – Монолог начальника звучал скорее поясняющим, располагающим к беседе, чем строго поучительным, что дало мне возможность задать наглый вопрос:

– Николай Максимович, но ведь не исключён вариант, когда это оружие может быть использовано, и как наступательное. Придёт какой-нибудь маразматик типа Хрущёва, да и нажмёт кнопку.

Позиция начальника относительно власти мне стала очевидна, судя по негласно запрещённому портрету Сталина в кабинете, и поэтому я так смело обозвал Никиту Сергеевича. После двадцатого съезда КПСС, когда разоблачили культ личности, население СССР разделилось на две части: меньшая – интеллигенция восприняла это, как благо, как заслуженное наказание для «вождя народов» за многочисленные репрессии. А основная масса боготворила его, и считала, что их обманули: ведь солдаты и офицеры на полях войны шли в бой и погибали с девизом: «За Родину, за Сталина». Многие в те времена недолюбливали Хрущёва, как виновника забвения того, кто выиграл войну и поставил страну на ноги.

Николай Максимович улыбнулся, и не разозлился.

– Отвечу просто. Да, как Вы выразились, маразматик прийти к власти может, и не обязательно в нашей стране, но такой «козырной туз в рукаве» есть только у нас. И насколько мы знаем, Советский Союз никогда ни на кого не нападал первым. Какой смысл развязывать захватническую ядерную войну имея такую огромную территорию, с неисчислимыми природными запасами. А вот уберечь всё это от завистливых соседей – наша прямая обязанность. И ещё. У власти не один человек стоит и всё решает, а Президиум Политбюро ЦК КПСС.

– В общем, не о том думаете, Алексей Дмитриевич. Ваша задача: хорошо трудиться, прилично себя вести, соблюдать технику безопасности и беречь себя. Государство дорожит Вами. Ведь сюда попасть скорее исключение, чем правило. Ясно?

– Понятно. Мне здесь нравится больше, чем в могиле. Вот только перспектив никаких.

– Логично. Но о своей судьбе тоже много думать не советую, а то и с ума сойти можно. Вы всегда представляйте, что государство доверило вам всем, допустим, полёт на Юпитер. Естественно, в один конец. Домой вы уже никогда не вернётесь, но зато выполните очень важную миссию.

– Неудачное сравнение, – возразил я. – В Вашем случае – слава, почёт, пенсии родственникам, памятники при жизни. Есть за что помирать. А тут – позор и неизвестность.

– Ну, извините…. Других утешительных идей у меня нет.

– Ясно.

– Если нет вопросов, то на этом – всё. Мой кабинет всегда открыт, вход без стука по любому поводу. Будьте здоровы.

– До свидания.

Беседа продлилась не больше десяти минут. Начальник, и правда, держал всех на расстоянии от себя, не расслаблялся, не вёл задушевных бесед. Всегда создавал вид постоянной занятости, никого подолгу не задерживал. Он, как опытный руководитель понимал, что подобное поведение рождает у подчинённых ещё большее уважение и безоговорочное послушание.

Я вышел во двор и направился в барак искать Ваньку.

Глава 15.

Вечером бригадир выдал мне рюкзак с сухим пайком, с термосом для чая, несколькими парами рабочих рукавиц, наволочкой и строительной каской, пристёгнутой поверх. Большую его часть занимал баллон с воздухом и маска. В отдельных кармашках я заметил фонарь и молоток, вернее кусок металла сантиметров тридцать в длину, явно природного происхождения, как будто вылепленного из пластилина первоклассником, старавшимся повторить в точности оригинал.

– Такие штуки у всех есть, вроде талисмана, да и лопаты отбивать удобно, – пояснил Ванька, заметив моё любопытство к этому предмету. – Он – из «железного льда». Не ломается, не гнётся. Десятитонным прессом давили, ударяли – бесполезно. Лёгкий, отпилишь от молотка кусочек, положишь рядом, и он притянется и прирастёт заново, типа ртути. Их много вокруг станции. Видать после метеорита разбросало. Они всякие разные попадаются, но в виде молоточков больше всего.

– Этот металл вообще обрабатывается? Из него можно что-то выточить? – спросил я.

– Нет. Учёные уже много лет голову ломают над ним и ничего. На токарном станке делаешь, допустим, болт, и через два три часа он сжимается в ровный шарик. Видно, когда метеорит врезался, что-то на уровне атомов случилось с полом, и эти молоточки, кубики, шары остались в неизменном виде. Мистика. Физика здесь не актуальна. А верхний потолок простой, говорят в основном из никеля.

Ночь была бессонной. Я всегда плохо сплю перед какой-нибудь поездкой, в ожидании новизны, неизвестности. А здесь – тем более. Утром в шесть часов всех подняли по радио и громкой связи. Быстрый завтрак и в «трамволёт». Он оказался другим – чисто пассажирским. Спереди длинный метров пятнадцать вагон на сорок человек и за ним цистерна с воздухом. Откидные сидения, очень похожие на самолётные кресла, стояли попарно вдоль окон с проходом посредине. В конце – туалет и что-то вроде кухонного столика. Водители, один за рулём другой рядом на подмену, не отделялись кабиной, а находились со всеми в салоне. Рядом стоял ещё один «трамволёт», но поменьше. На работу выезжали три бригады.

Ванька благородно пропустил меня к окну.

– Спрашивай, чего не понятно будет.

Я кивнул головой, и мы бесшумно тронулись.

Движение «трамволёта» напоминало полёт. Скорость и правда зашкаливала, относительно столбам электропередачи, но не чувствовалась из-за идеально гладкой поверхности и слабого сопротивления азота. Если б не нанесённая разметка, то можно представить, что ты несёшься в космосе. Потолок из-за высоты еле проглядывался, и как говорил Саня, походил на большое сито с отверстиями. Через несколько минут пружина и каркас, сопровождавшие нас чуть поодаль от дороги с моей стороны, закончились, и ощущение фантастически бескрайнего пространства усилилось. Ни бугорка, ни камушка, ничего лишнего не попадалось на пути, как не вглядывайся. «Железный лёд» завораживал.

– Воздухонасосная станция, – толкнул меня Иван в плечо и указал на противоположенную от нас сторону.

Мы проскочили множество цистерн, стоящих в ряд недалеко от дороги.

– Каждые сто километров установлены. Кстати, на протяжении всего трубопровода врезаны краны для воды и для воздуха. Если вдруг, пешком пойдёшь, то всегда можно попить и свой баллон пополнить. Переходной шланг в твоём рюкзаке.

– Вроде как обижусь и пешком домой уйду за десять тысяч километров?

Ванька засмеялся.

– Ну, так, на всякий случай информирую. У нас один из второй бригады плутал неделю. «Крыша поехала», и «свалил» с точки.

– И чего?

– Да ничего. Вернулся потом. Жрать захотел и пришёл. Больше не уходит.

– Наказали?

– Ага. Расстреляли второй раз, – сыронизировал Ванька, – Здесь, Лёха, не наказывают. Если человек не приживается, или не желает работать, его бригадир наверх увозит и с концами. На моей памяти всего один случай такой был. Мужик вены себе вскрыл, тоже «крыша съехала». А в остальном, у нас что-то доказывать и права качать не для кого, мы сами по себе. Тем более ты знал куда шёл и с чем соглашался. Любой проступок, если он затрагивает интересы твоих собратьев, неизбежно влечёт молчаливое общественное порицание, а это намного хуже, чем наказание какой-то там администрации. Усёк?

– Ну, да.

Двадцать часов прошли незаметно. На встречу, с приличным интервалом, пролетели два «трамволёта». Из-за скорости нельзя было определить их состав и форму. Где-то вдалеке я заметил «туру», о которой рассказывал Саня. Огромная и приталенная посредине, она и правда казалась рукотворной, но некоторые изъяны в геометрии линий, всё же оставляли право на её природное происхождение.

Многие читали, кто-то спал, откинув кресло. А я почти не отрывался от окна. Мне думалось, что эгоистичная позиция Советского Союза, присвоить себе огромное пространство подземелья, да ещё использовать в военных целях, не справедлива. Сколько можно было бы сделать открытий, будь оно достоянием всех народов. Построить новую транспортную систему: мировое метро, допустим. Привлечь ещё большие средства для изучения «железного льда», может попробовать пробурить дальше вглубь. Сообща-то легче. А с другой стороны тоже плохо. Поделили бы на территории свои, чужие, провели границы, замусорили всё, стали рыть шахты любыми путями в разных концах земли. И сюда бы гонку вооружения перетащили. Глупые люди! Что ж им не живётся без вражды.

В конце концов, я пришёл к выводу: раз появилась подобная аномалия на нашей территории, значит, пусть она будет только у нас, как сказал Николай Максимович.

– Сейчас «Лондон» будем проезжать, – Ванька толкнул меня в плечо.

Я посмотрел в лобовое стекло водителя. Вдалеке под мощным светом фар «трамволёта», вырисовывалась круглая конструкция, уходящая прямо в потолок. Она исходила из большого прямоугольного ангара высотой около десяти метров, который был обнесён со всех сторон брезентом. Смотрелся этот объект, как огромная военная палатка с трубой посредине. Опять же скорость не позволила запомнить все детали, но мне показалась эта станция темной и заброшенной.

– В прошлом году закончили её, – повторился Иван, – Три разрывные заложили и одну «водородку». Жахнет так, что мало не покажется, не дай Бог, конечно.

– Ну «водородка» это – водородная бомба, как я понимаю, а что значит разрывные?

– Сначала взрываются сверхмощные разрывные заряды направленного действия, тем самым поднимая и разрыхляя грунт, а следом с дести секундной задержкой термоядерная бомба.

– Так водородная или термоядерная?

– Да чёрт его знает. Их без этикеток привозили, – пошутил Ванька.

На самом деле я тоже не знал в чем отличие, и было ли оно.

Через два часа после «Лондона», мы остановились около насосной станции заправить нашу цистерну воздухом. Все стали одевать рюкзаки, маски, похожие на респираторы с лямками за голову, и по очереди выходить из «трамволёта».

– Полчаса на перекур. Ноги размять, погулять под Атлантическим океаном, – весело пояснил Иван.

Он показал, как включается баллон и как правильно одеть респиратор.

– Если захочешь там поговорить, набери воздуха в лёгкие, оттяни маску, и на выдохе кричи. Вообще, здесь звук плохо распространяется.

Полумрак осветили многочисленные фонари, включённые пассажирами, расходящимися в разные стороны. Приглушенный гул от мотора насоса придавал, и так жутковатой картине, ещё больший страх. Далеко уходить совсем не хотелось. Мы обошли станцию. Здесь стоял обычный трансформатор, какие устанавливают в дачных посёлках, штук десять стандартных цистерн и два мощных насоса: спереди и сзади по ходу движения.

– Ну как тебе? – прокричал Ванька, оттянув респиратор.

И правда, его почти не было слышно. Я поднял большой палец в знак восхищения. Экспериментировать с маской меня не прельщало. Общая картина напоминала космонавтов, гуляющих по неизведанной тёмной и ужасающей планете. Не хватало лишь больших круглых шлемов для полного восприятия.

Вскоре все собрались в вагоне. Бригадиры провели перекличку. Мы с Иваном перекусили тушёнкой с хлебом и стали устраиваться спать.

Глава 16.

Дальнейшая дорога прошла без остановок и приключений. Под конец с непривычки начали затекать ноги от долгого сидения.

И вот вдали показалась станция. Она освещалась снаружи прожекторами, была вся из брезента и почти в два раза больше «Лондонской». Над полом метра три по специальному каркасу в стену вползала ещё одна пружина и уходила через центр ангара вверх. Её видимую вертикальную часть между двумя потолками окружали разные нагромождения: леса с лестницами, площадки, электромоторы, шестерни. Большой жестяной конусный фартук, обхватывающий пружину под земным железным потолком, сводился в квадратный короб, уходящий вниз в ангар. Снова вспомнился Волгоградский монумент, до того потрясали воображение размеры сооружения, приближающиеся с каждым метром. «Трамволёт» сбросил скорость, посигналил и плавно въехал в импровизированные брезентовые ворота.

– Девятая бригада, выходим! – скомандовал Саня.

Двадцать человек покинули транспорт, а остальные продолжили путь.

В ангаре, размером в два футбольных поля, стоял сильный шум от падающего сверху грунта и от работы многочисленных электромоторов. Центром внимания была сваренная металлическая конструкция, в которую по дуге снизу вверх, входила и обрабатывалась пружина. Четыре полтора метровых по ширине швеллера были вмонтированы в пол и упирались в железный потолок земной ниши там, где располагалось одно из множества отверстий. Основной задачей всего механизма являлось сжатие и фиксирование пружины на входе в землю.

Однозначно, она походила на огромную змею, вползающую очень медленно в свою нору. Визуально пружина вроде, как и не двигалась, и лишь по еле заметному вращению шестерёнок на больших электромоторах, подвешенных под брезентовым потолком, можно было понять, что она не стоит на месте.

Общая картина, открывшаяся моему взору на станции «Вашингтон» не шла в сравнение ни с одним производством, которые мне приходилось видеть за свою жизнь, хотя побывал я на разных заводах и шахтах не мало. Масштабы, исполинские масштабы присутствовали здесь! Ограниченное пространство земной ниши усиливало эти впечатления; трудно представить стройку, допустим, семнадцати этажного дома в помещении. Двадцать метров вверх до брезента и сто восемьдесят за ним до железного потолка. Человек, работающий на верхней круговой площадке, сваренной вокруг шахты, где виднелись прямоугольные вырезы в швеллерах, снизу казался маленьким ребёнком. Ну, а как сварщики монтировали швеллера и остальные конструкции за брезентовым перекрытием на двухсотметровой высоте, я, вообще, не мог представить.

Любая правда, как бы её не преподносили: в разговорах, на бумаге, даже на телеэкранах, не может сравниться с реальной картиной. Только тогда ты можешь полностью осознать, что, да – такое существует в природе и находится здесь перед твоими глазами. На месте, происходящее воспринимается всеми частями тела, всеми чувствами. Ты имеешь возможность оценить размеры и размах производства в сравнении с собственным ростом и весом. Наверное, подобное ощущение охватывает кошку, случайно забежавшую в цех, где собирают грузовые автомобили.