Читать книгу Кулай – остров несвободы - Сергей Николаевич Прокопьев - Страница 1

Кулай… Чужая музыка звучит в слове. Холодная, неприветливая. Кулай – остров среди Васюганских болот. Летом, в период цветения болот, летишь на вертолёте на Кулай, а под гремящей сверкающей винтами машиной открывается многоцветный от горизонта до горизонта раскинувшийся ковёр. Огромные пятна – белые, голубые, красные, жёлтые, зелёные. Смотришь в иллюминатор, пытаясь вобрать в себя картину, которую иначе как с высоты и не увидишь. Мы говорим о чуде Байкала, Ниагарского водопада, неповторимых Кордильер… Васюганские болота – бескрайние, недоступные, таинственные из этого ряда. Мир со своими озёрами, реками, островами, мир, который отгородился топями от человека, он не любит ни пускать к себе чужих, ни выпускать того, кто вдруг оказался среди топей по своей или казённой воле.

Вытянутым пятном лесистой суши лежит Кулай в океане трясин. Кулай – в переводе острый нож. На карте остров вытянут с юга на северо-запад, надо обладать завидной фантазией, чтобы увидеть нож, тем более – острый. Высоты, на которой летит вертолёт, не хватает обозреть границы острова. Давний-давний инородный первопроходец этих мест, воскликнувший: «Кулай!» – каким-то образом почувствовал сходство с ножом. Не откажешь аборигену в образном мышлении. Сумел, стоя на земле, вознестись духом ли, воображением ли и обозреть клочок земли с высоты. Замечу, не вертолётной, бери выше.

А у меня на высоте птичьего полёта под гул двигателя геликоптера вдруг обожгло сердце – пересекаю пространство, по которому уходили на Небо души спецпоселенцев, проходивших мытарства на кусочке земли в океане болот. Прискорбный счёт открыли души, покидающие детские тела. Как вифлеемские младенцы первыми пострадали за Христа, так и первые жертвы Кулая – дети. Они первыми устремились в небесные обители. При раскулачивании нередко детей постарше забирали родственники, грудничка не оставишь, везли их матери, прижимая к себе, по тридцатиградусной стуже…

Стучит в висок услышанное, женщина вышла к обозу с ведром молока. Жалко горемычных, везут на погибель. Кому как не местным знать – жить на Кулае, куда идёт обоз, нельзя, никто, ни в какие времена там не селился. Гиблое место. Вышла женщина с ведром молока, подаёт женщине в санях:

– Напои детей, ведро забросишь в кусты. Я потом подберу.

Женщина в ответ суёт свёрток:

– Поступи как со своим.

Поспешно вязала, тут же налетел конвоир и давай охаживать плёткой сердобольную крестьянку, вынесшую молоко. Не жалел силы, чтобы и другим было неповадно. Женщина под ударами не выпустила свёрток из рук. Прибежала с ним домой, развернула, а в нём мёртвый ребёнок. «Поступи как со своим», значит, похорони по-человечески. Похоронила чужого ребёнка, а через три года сама легла рядом с ним, сказались побои, нанесённые охранником.

Сколько трупиков оставалось на обочинах после прохождения обозов. Было такое, вырывают из рук умершего ребёнка из рук матери, а та кричит: «Не отдам, похороню на месте»… Случалось, обезумевшая от отчаяния мать сама бросала исходящего криком младенчика в сугроб – кормить всё одно нечем.

***

Читая газеты, документы

Нас выслали из родной деревни в марте 1932. Отобрали всё: дом, скотину; всех на подводу и под конвоем на край света. Добирались ровно месяц: 130 километров до Омска, потом три сотни до Тары и ещё 130 до Кулая. Выгрузили просто под ёлками. Мне тогда было пять лет… В первый год в нашей семье умерло двое детей. Потом ещё один. Дети умирали раньше взрослых – от болезней, от холода, голода. В месяц на человека полагалось всего шесть килограммов хлеба с берёзовыми опилками.

(Из воспоминаний спецпоселенца Андрея Ивановича Мостового. «Аргументы и факты в Омске» № 16 2004 г. Татьяна Минаева «Без права на могилу»)