Читать книгу Автономка - Сергей Самаров - Страница 1

1. Октябрь 1191 года, Палестина

С каменистого холма, над которым возвышался великолепный ливанский кедр, невдалеке виднелось море. Оно было по-зимнему хмурым и совсем не ласковым, хотя зима еще не пришла в эти южные края, да и приходила она туда далеко не каждый год. И даже то, что здесь называли зимой, по европейским меркам больше походило на холодное лето…

Склон холма, спускавшийся к морю, был не полностью каменистым, но там, где между камнями проглядывала среди песков черная земля, все заросло сочной зеленой травкой. Ниже, под подошвой холма, земли уже не было, там шла утоптанная и выложенная камнями проезжая дорога. Говорили, что дорогу построили еще римляне, когда захватили эти благодатные края. Это могло быть правдой, поскольку сарацины через пустыни дороги не строили, и вообще не сильно уважали каменное строительство, предпочитая обходиться глиной. И даже поддерживать дорогу в рабочем состоянии не считали нужным. Потому местами ее занесло песком так, что камней и не было видно. Они провалились в почву, образовав ямины. И от былой практичности времен римского правления не осталось и следа.

Дальше, по ту сторону дороги, до самого берега лежал только песок, из которого лишь в отдельных местах торчали небольшие чахлые кустики с белыми ягодами, которые никто из европейцев не решался попробовать на вкус из-за их ядовитого вида.

Справа от холма расположился шатер султана Салах-ад-Дина, предводителя сарацинского войска. Слева поставил свою большую квадратную палатку герцог Конрад Монферратский, один из вождей христианского войска, провозглашенный королем Иерусалима, еще не завоеванного крестоносцами. Впрочем, с Салах-ад-Дином можно было договориться. Переговоры шли, и султан пошел на некоторые уступки. По крайней мере, он обещал не трогать паломников, которые войдут в Иерусалим без оружия, чтобы поклониться Гробу Господню. Султан уважал свою веру, и это позволяло ему уважать чужую.

К холму, на котором высился старый кедр, каждый из предводителей противоборствующих сторон приехал с тысячей всадников и свитой приближенных. Воины выстроились у подножия холма по обе стороны дороги: крестоносцы – со стороны холма, сарацины – со стороны моря. Но никто из них не проявлял агрессивности и в бой не рвался, хотя и рассматривали потенциальных противников с любопытством. Только два рыцаря готовились к бою, один – по правую сторону, рядом с шатром султана, второй – по левую, рядом с палаткой Конрада Монферратского. Салах-ад-Дин и герцог стояли на середине склона холма в окружении свиты из знатных воинов и рыцарей и вели неторопливую беседу.

– Когда двое мужчин обнажают мечи, чтобы выяснить, кто из них сильнее, – это достойно уважения, – улыбаясь, сказал султан. – Хорошо бы и повелители научились решать споры между собой личным поединком. Что ты думаешь по этому поводу, герцог?

– Если учесть, что у тебя, султан, войска в несколько раз больше, чем у нас, и ты единственный ведешь его, то я был бы не против. Беда в том, что у нас в войске есть четыре короля, один император, не говоря уже о множестве герцогов и графов, каждый из которых считает главным именно себя. Один Ричард Первый чего стоит. И хотя поход официально возглавляет король Франции Филипп, Ричард позволяет себе никогда с ним не соглашаться, хотя является на самом-то деле вассалом, но всегда поступает по-своему. Если уж между своих согласия нет, то невозможно гарантировать, что поединок предводителей решил бы исход похода без войны.

– Я лично знаком с Львиным Сердцем, – возразил султан, – и отношусь к нему с большим уважением. При всех странностях его характера, Ричард человек несомненной отваги. А уже одно это вызывает восхищение. В прошлом году он атаковал мое войско, числом превосходившим его в десять раз, десятью тысячами против ста. И обратил в бегство моих воинов. Предводитель колонны посчитал, что на него напал передовой отряд, а остальные окружают с боков. Местность вокруг была холмистая, и незаметно «взять в клещи» было не сложно. Назови мне хоть одного, кто способен на такое[1]…

– У нас много отважных рыцарей. Но большинство вместе с отвагой обладает здравым рассудком, в чем королю Ричарду иногда приходится отказывать… Но я вижу, что граф де Граммон готов к поединку. Готов ли твой рыцарь?

Султан улыбнулся.

– Хан Азир готов к сражению в любую минуту своей жизни. Он только и делает, что сражается, с того момента, как сел в седло. И я пока не встречал воина, который сумел бы выдержать его быстроту в бою. Он по рождению курд, как и я. И я горжусь, что у нас есть такой могучий батыр.

– Быстрота в каких-то случаях решает дело в поединке на мечах, – заметил герцог. – А граф Граммон превосходно сражается на копьях. Хотя мечом он тоже владеет недурно, редко его противник имеет возможность затем сразиться на мечах… А мы договорились, что рыцари сначала сойдутся с копьями, а потом только сразятся на мечах или любом другом оружии. Разве не так?

– Так, – согласился Салах-ад-Дин. – Но хан Азир и копье тоже взял в руки в первый раз не сегодня. Я думаю, что первую схватку он сумеет выдержать. А после этого, скажу честно, не завидую я твоему рыцарю.

– Ну-ну, – вздохнул герцог. – Ты, султан, хозяин здешних мест. Тебе и давать команду к бою… Пора уже начинать…

* * *

Под сарацинским воином был великолепный вороной конь, стремительный, как ветер, и едва прозвучал сигнал рога, как он взял с места сразу в резвый галоп. Хан Азир был одет в легкую чешуйчатую броню, которая не мешала двигаться ни коню, ни всаднику. Под графом Граммоном был тяжеловесный белый жеребец, способный своей грудью сбивать не только наездников, но и других более легких коней. Коня, как и рыцаря, покрывала броня, но белый жеребец легко двигался, словно и не чувствовал ее. Однако в скорости он значительно уступал арабскому скакуну.

Противники быстро сходились, но столкновение должно было произойти не посреди поля, а ближе к палатке Конрада Монферратского. Зная своего воина, султан и встретил герцога там, где должно было, по его расчетам, произойти столкновение. И угадал. Вороной скакун преодолел дистанцию чуть не на четверть большую, чем белый. Всадники заранее опустили копья, и видно было, что оба примеряются в середину щита противника. Впрочем, больше и некуда было попасть, поскольку оба воина заняли глухую оборону за ними, а попасть копьем в коня – это для рыцаря было несмываемым позором.

Противники мчались друг на друга, пригнувшись к шее коня, сжимая копья, и над щитами виднелись только верхушки их шлемов. Шлем графа Граммона был круглый, с прорезями для глаз, украшенный ладонью, повернутой вперед. Шлем хана Азира был остроконечным, без забрала, с перекрестьем на уровне носа и с бармицей[2], закрывающей горло. Оба противника старались не высовываться из-за щита, но, когда до столкновения оставались считаные секунды, они приподняли головы, чтобы видеть момент удара. И тут Граммон показал свое мастерство. Он заметил, что хан высунулся из-за щита слишком далеко, и быстро сменил направление своего удара и успел выбросить руку вперед. Не сделай Граммон этого, копье Азира ударило бы его в щит и могло сбить прицел графской руки. При равной длине копий первый удар всегда ослабляет второй. Но рука Граммона слегка вытянулась, и удар наконечника пришелся не в щит, а в неприкрытое шлемом лицо.

Кони даже на дыбы не встали, как бывает при ударах копий в щиты. Хан Азир вываливался из седла вместе с застрявшим в голове копьем, а вороной скакун все продолжал движение. Белый жеребец был прекрасно обучен – без понукания всадника свернул в сторону и ударил своей бронью вороного. И тот свалился в сторону, как и хан Азир.

– У твоих рыцарей и кони боевые… – достаточно кисло заметил султан Салах-ад-Дин. – Твой рыцарь победил, и я поздравляю тебя. Пригласи графа к нам, я хочу выразить ему свое восхищение.

Герцог сделал рукой жест, и один из воинов свиты стал спускаться с холма, чтобы пригласить Граммона…

* * *

Граф выслушал поздравления султана, приложил руку к груди и молча поклонился. Это был уже немолодой воин, с усами, свисающими на грудь, с мрачным взглядом из-под косматых бровей. Воины султана как раз принесли на холм доспехи убитого хана Азира. Граф кивнул оруженосцу, приказывая принять доспехи. Согласно турнирному кодексу, они, вместе с конем, доставались победителю.

– У меня есть просьба к тебе, любезный граф, – сказал Салах-ад-Дин.

Граммон молча поднял брови.

– В твоей стране не воюют такими мечами… Ваши мечи более тяжелые и более длинные. К тому же они прямые, а меч хана Азира, по сути дела, является саблей. Так у нас зовут это оружие. Я готов заплатить за него цену, которую ты сам назначишь…

– Оружие должно достаться победителю? – спросил граф Граммон. – Таково было условие?

– Да, – согласился султан. – Но никто не может запретить тебе продать оружие побежденного. Тем более тебе нет в нем нужды…

– Пусть этот меч останется у меня на память, – граф еще раз приложил руку к груди и снова поклонился. – Я могу идти?

– Конечно, – султан сердито укусил себя за ус и повернулся к Конраду.

Герцог проводил взглядом своего рыцаря, спускающегося с холма, и улыбнулся Салах-ад-Дину с приветливостью, которой, судя по взгляду, не испытывал.

– Граммоны – старинный и богатый род. Земель и денег у них больше, чем у некоторых королей. Граф не желает торговать. Тебе, султан, следовало попросить его сделать подарок. На это Граммон мог бы согласиться.

– Тебе следовало предупредить меня раньше, – заметил султан. – Эта сабля ценна не драгоценностями, что украшают ее рукоятку, а ценна хорасанским клинком и надписью на клинке. Хан Азир никому не доверял свою саблю. Он не желал, чтобы люди прочитали надпись.

– А что там написано? – поинтересовался Конрад.

– Если Азир никому не давал свою саблю, откуда я могу знать, что там написано! Я и хотел прочитать, но твой граф лишил меня этой возможности.

– Пусть сам читает.

– Он не сумеет. Остались единицы людей, знающих древний язык наших предков. Я сам читаю его с трудом.

– Да, – согласился герцог Конрад. – Граф Граммон, кажется, даже на своем языке не умеет ни читать, ни писать. Он не прочитает.

На этом султан с герцогом Монферратским, несостоявшимся королем Иерусалима, стали прощаться. А граф Граммон около палатки герцога рассматривал свой трофей. Сабля была бесспорно красива. Черный рисунок булатного клинка был украшен золотой росписью. Части рисунка были видны в несимметрично расположенные отверстия в ножнах. Наверное, в них был какой-то смысл, непонятный рыцарю.

Но он, гордый своей победой, и не горел желанием узнать, что они означают. Графу даже показалось, что отверстия портят ножны, нарушая симметрию. Впрочем, это его интересовало меньше, чем драгоценные камни, украшающие ножны и эфес клинка…

2. Россия, 2009 год

Стемнело, как обычно в середине декабря, рано. Как будто природа ждала самого короткого дня в году, чтобы потом начать прибавлять по минуте для равновесия.

Немолодой уже, хотя и по-спортивному подтянутый, генерал-майор вошел в подъезд жилого дома, но не стал пользоваться лифтом, а своим ходом поднялся на шестой этаж. Этот подъем не был для него, всю свою жизнь прослужившего в спецназе, тяжелым и даже дыхание не сбивал. На шестом этаже не горел свет, но он быстро сориентировался, куда двигаться. Перед металлической дверью генерал остановился, вытащил из кармана ключи с брелоком и набрал на брелоке четырехзначный pin-код, выключая сигнализацию. Сигнализация издала какой-то нестандартный звук, на что генерал только плечами пожал – он мало доверял электронике, и тем не менее пользоваться ею приходилось постоянно. Генерал на ощупь вставил в замок ключ. Поворот ключа тоже не понравился генералу, был каким-то непривычно тугим и скрипучим, словно замок никогда не смазывался. И это заставило на секунду остановиться, задуматься, но только на секунду. Смешно в собственную квартиру входить с предосторожностями. Потом генерал открыл замок полностью, шагнул за порог, закрыл за спиной дверь, сразу попав в полную темноту, поскольку дверь из прихожей в комнату тоже была закрыта. И сразу почувствовал неладное. Он хотел сделать шаг назад, но тут ему в грудь уперся пистолет.

– Не стесняйся, товарищ генерал, проходи. И не суетись. Я хорошо стреляю.

Голос был с заметным горским акцентом и невольно наводил генерала на мысль о северокавказских следах этого вторжения в квартиру. Ему пришлось немало повоевать на Северном Кавказе. Зная мстительный характер горцев, он мог предположить, что кто-то пожелал свести с ним счеты. Тем более что фраза «Я хорошо стреляю» из его собственного лексикона: если требовалось кого-то предупредить о последствиях сопротивления, генерал говорил именно так.

В это время зажегся свет и позволил оценить ситуацию. Человек с пистолетом, может быть, и умел хорошо стрелять, но не знал простой истины – если у тебя в руках пистолет, не торопись сближаться с противником. Сближение дает шансы на сопротивление, потому что удар с одновременным отклонением корпуса почти всегда быстрее, чем выстрел. Только кинорежиссеры, выстраивая дурацкие сцены, не понимают этой простой истины. К тому же пистолет следовало упирать в живот, а не держать его на вытянутой руке в неустойчивом положении. Но здесь, как оказалось, была подстраховка, не позволившая генералу показать, что он может предпринять в ответ. Второй человек стоял за вешалкой и тоже наставил пистолет на генерала. В данной ситуации, как рассудил хозяин квартиры, расстановка сил не на его стороне, и лучше было дождаться более удобного момента.

И в этот момент открылась дверь в комнату. В комнате было темно, и потому сложно было рассмотреть фигуру человека, стоящего в шаге за дверью. А свет, частично перекрытый самодельными антресолями, падал только на его ноги. Но голос генерал узнал сразу. В гости пришел, на этот раз с сопровождением, отставной полковник КГБ Иван Александрович Самойлов – человек, которого генерал настоятельно просил оставить себя в покое и не обращаться больше с предложениями, на которые будет только один ответ.

– Я все же решил, Иван Васильевич, попробовать с вами договориться… Пропустите хозяина в квартиру. Мой тезка человек разумный и умеет не только побеждать… Признание поражения не есть слабость. Слабый, наоборот, не может найти в себе силы признать поражение и ищет оправдание. А сильный, если проиграл, поражение признает безоговорочно.

Пропускать, однако, Ивана Васильевича никто не собирался. Или просто не стремились сразу выполнить команду. Следовательно, не уважали человека, ее отдающего, либо просто имели собственное мнение, как и равные права. И это следует учесть в дальнейшем. Если есть между противниками противоречие, его следует использовать с выгодой для себя. Иван Васильевич умел просчитывать последующие шаги точно так же, как умел и действовать спонтанно.

И тогда он спокойно отодвинул руку с пистолетом. Не осторожничая, а уверенно, демонстрируя презрение к оружию в чужих руках, стараясь не делать резких движений, способных спровоцировать выстрел. Плечом отодвинул человека, загораживающего ему путь, разделся, как всегда в прихожей, разулся и обувь поставил на место. То есть был настоящим хозяином в своем доме и вел себя так, будто бы не происходило ничего особенного. И его спокойствие, чувство собственного достоинства действовали на незваных гостей – Иван Васильевич это заметил. Как и то, что рядом с «тревожной» кнопкой на сигнализации обрезан провод. Следовательно, незаметно нажимать на кнопку бесполезно.

Он прошел в комнату и зажег свет. Там в темноте его дожидалось еще трое. Двери в две другие комнаты и кухню были закрыты, но не похоже было, что там еще кто-то прячется. К чему, когда их и без того пять человек на одного немолодого генерала? Пусть даже один из пяти старше его самого, но четверых, наверно, посчитали, должно хватить с избытком.

Он привык рассчитывать на собственные силы и лучше других знал свой боевой потенциал. В свои пятьдесят четыре генерал-майор Арцыбашев выдерживал без изнеможения все марш-броски, что сам проводил для спецназа внутренних войск, а в рукопашных учебных боях многим молодым обладателям такого же крапового берета мог дать фору. И четверо противников его не смутили бы.

– Извините уж, Иван Васильевич, что так назойливо ведем себя… – ухмыляясь, сказал тот, что старше. – Но это последствия вашего нежелания вести переговоры.

– Переговоры в таком тоне, что вы пытаетесь мне навязать, ведутся с побежденным противником. А вы еще не победили меня, Иван Александрович. И я не уверен, что сумеете.

– Мне кажется, сам факт нашего появления здесь – уже победа.

– Ошибаетесь, товарищ полковник. Но вам трудно понять, что такое победа. Вы были полковником КГБ, кабинетным сотрудником, и потому не в состоянии ощутить вкус настоящей победы. Вы по большому счету не знаете, что это такое… Кажется, я не ошибся в вашем имени-отчестве? И фамилию вашу, кажется, помню. Самойлов? Так?

Полковник ухмыльнулся уже без желания изобразить улыбку.

– Так, так… Но мне самому вовсе не обязательно проходить полный курс боевых ощущений. Вкус победы хорошо знаком одному из моих парней… – И кивнул в сторону самого крупного: – Чемпион мира по боям без правил.

Генерал посмотрел с легким любопытством. Рост сто девяносто, вес около ста двадцати. Откровенный тяжеловес. Это впечатлило бы человека с улицы, но не генерала краповых беретов, который сам имел вес чуть меньше ста, да и ростом был ненамного меньше чемпиона.

– А до боев без правил чем ваш боец занимался? Из какого вида в бои пришел?

– Я сразу с боев начал, – плохо выговаривая слова по-русски, сказал чемпион мира.

– Значит, базы нет. Ничего не умеешь, – отмахнулся генерал.

– Он – чемпион мира, – напомнил отставной полковник КГБ.

– Я знаю, что такое чемпионат мира в современных условиях. Большинство чемпионатов можно приравнять к чемпионату двора. Пригласят пару парней из наших бывших республик и объявляют, что проводят чемпионат мира. И даже специально для этого случая собственную федерацию регистрируют. Много я таких чемпионов видел. А в действительности они – «добро» на лопате…

Это чемпиона мира сильно ударило по самолюбию, даже руку поднял, показывая, что может и удар нанести. Но дистанция между ним и генералом была метра три – на такой дистанции руку поднимать безопасно, как подумал, видимо, чемпион. И никто не ожидал реакции немолодого генерала. Он эти три метра преодолел одним скользящим скачком и нанес прямой удар в челюсть. Причем кулак попал в точку в самом конце траектории движения, то есть в момент, когда рука набирает максимальную силу. Чемпион мира рухнул и несколько мгновений даже головой не шевелил. Все остальные, кроме полковника, тут же подняли пистолеты. Три ствола смотрели в грудь генералу, который сохранял полное спокойствие.

Так же спокоен был и Самойлов.

– Это впечатляет, – согласился полковник. – Вам можно и самому в чемпионате мира участвовать. Но кулак не победит пистолет.

– Случалось, – возразил генерал.

– Но не три пистолета.

– С этим соглашусь. Выслушайте мой ответ и уматывайте отсюда. Ответ, естественно, прежний – сабля не продается. Это наследственная реликвия, которая должна перейти от меня к моему сыну. И она перейдет к нему.

– Поздно, – сказал полковник. – Сабля уже у нас. Ни к вам, ни к вашему сыну она уже никогда не вернется. Она уже сегодня в другую страну улетит, и никогда никто ее больше в России не увидит. Ее и раньше видели немногие. А теперь не увидит никто.

Он наклонился, приподнял с дивана коврик и вытащил из-под него красивейшую саблю.

– Осталось только спросить вас, Иван Васильевич, где ножны. Эта сабля без ножен не имеет и половины своей цены…

– Украли, – засмеялся генерал, понимая, что против трех пистолетов он, даже имея великолепную боевую подготовку, бессилен что-то предпринять. – Не вы одни такие уроды. Позавчера еще. Прихожу домой, сабля на полу валяется, а ножны украли. Расстроился, конечно, да что сделаешь.

– Я серьезно спрашиваю. – Голос Ивана Александровича изменился.

– А я серьезно и отвечаю. Нет у меня больше ножен…

Полковник поднял клинок и провел им в воздухе. Он не делал рубящее движение, и даже клинком взмахнул не слишком резко, тем не менее воздух вокруг клинка вдруг слегка звеняще и с вибрациями «запел», как и полагается ему «петь» вокруг настоящего булата. И это создавало сабле какой-то ореол волшебства. Иван Александрович на этом не остановился, сначала пальцем потрогал лезвие, проверяя остроту, потом упер острие в пол и надавил ногой на середину клинка. Клинок легко изогнулся, показывая свою необычную гибкость.

– Порядочные люди гибкость проверяют не так. Они не оскорбляют клинок, наступая на него. Оскорблять булат опасно. Вы рискуете, товарищ полковник, от этого клинка и погибнуть.

Самойлов задумчиво отступил на шаг и вдруг взмахнул саблей резко и так, что острие прошло в нескольких сантиметрах от лица генерала.

– Не каркайте, товарищ генерал. Я человек суеверный.

– Я не каркаю, я предупреждаю. Это старинное поверье, и касается не только этого конкретного клинка, но любого булатного оружия. Общаться с ним разрешается только с уважением. Гибкость булата в старину проверяли иначе, без ноги. Показать как?

Иван Александрович усмехнулся.

– Это было бы интересно. Но, попади клинок вам в руки, вы, чего доброго, отрубите мне голову. А мне, честное слово, пока нравится, как она сидит на моих плечах.

Иван Васильевич усмехнулся:

– А вы не из храбрецов.

– Я из людей разумных, – возразил Самойлов. – И не трус. А показную храбрость не люблю. Поэтому всегда делаю только то, что необходимо, и оставляю геройство тем, кого гордыня съедает.

Чемпион мира зашевелился и медленно сел на полу. Помотрел вокруг очумело, ничего не соображая. И даже на потолок поглядывал, словно проверяя, не собирается ли обрушиться. С потолком, к недоумению чемпиона, все было в порядке. И это сильно удивляло, потому что сам момент удара он вспомнить не мог. Но встать на ноги чемпион не спешил.

Генерал удостоил здоровяка мимолетного взгляда, не считая, что тот достоин большего, и продолжал, обращаясь к Ивану Александровичу:

– Одна рука на рукоятке, вторая – на острие. Клинок кладется на голову и изгибается так, чтобы прижимался к ушам. Так не только сабли, но и мечи проверяли. Правда, для проверки меча не ваша сила нужна. С ним справлялись только руки воина и рыцаря. Это не по вашему адресу, хотя герб вашей службы, кажется, и носил щит и мечи.

– Это все романтика, а я человек не романтичный, – уже без прежней мягкости в интонациях произнес полковник. – Поэтому отвечаем четко и внятно: где ножны?

Встал на ноги чемпион мира по боям без правил. Помотал головой, едва выговаривая слова, спросил что-то на своем языке у одного из парней с пистолетом. Перелом челюсти у чемпиона, как показывал голос, был стопроцентным. Парень с пистолетом ответил. Чемпион мира еще раз головой помотал и встал за спиной Ивана Васильевича, которому в этой ситуации даже сдвинуться было некуда.

Прагматизм полковника все поставил на свои места. Арцыбашев понял, что его в любом случае постараются убить, иначе не наглели бы так. Поведение грабителей – наглядное подтверждение их намерений. В противном случае, они понимают, уйти далеко им не удастся. Тем более что полковника он знает. Но быть бычком, которого ведут на заклание, Иван Васильевич тоже не собирался. И потому просто ждал момента, когда незваные гости совершат ошибку.

Иван Александрович очень помог бы генералу, если бы положил саблю на диван, как собирался сначала. Одно движение, захват, прикрыться телом полковника, как щитом от пуль, и свободная рука успела бы вытащить пистолет Самойлова из подмышечной кобуры. Арцыбашев давно уже увидел рукоятку этого пистолета. Главное было в том, заслан ли патрон в патронник, потому что предохранитель можно успеть перевести в нижнее положение, а возможности передернуть затвор генералу уже не дали бы. Но и сам Самойлов не подставился так и саблю не положил, а просто бросил, словно бы руки для какой-то цели освободил.

Хорошо было бы, попытайся Самойлов ударить генерала. Это смогло бы внести неразбериху в общие действия, и генерал сумел бы этим воспользоваться, чтобы провести стандартный прием айкидо с захватом запястья противника. Иван Васильевич даже ноги незаметно расставил чуть шире и мысленно подправил центр тяжести, чтобы отклониться от удара ровно настолько, насколько это необходимо для проведения захвата за запястье.

– Вот что я скажу тебе, холуй недоделанный… Можешь передать своему хозяину, что ножны он никогда не получит. Я сам прочитал, что можно прочитать на клинке с ножнами, и потому, чтобы никто другой это прочитать не сумел, ножны уничтожил…

– Не надо было вам, товарищ генерал, обзывать меня. Я никогда в холуях не ходил…

– Холуем был при коммунистах, холуем и при бандитах подохнешь. Жалко только, мучиться долго не будешь…

Иван Александрович даже обиделся на такие слова. Видно, всегда мечтал помучиться.

– Почему не буду?

– Потому что клинок этот тебе голову снесет, а без головы люди долго не мучаются…

– Должен вас расстроить, – Самойлов чего-то откровенно испугался. – Ваша голова слетит раньше.

– Не ты ли это сделаешь? Попробуй.

Чемпион мира за спиной сильно мешал, отвлекая внимание. Если он будет бить всей своей тяжестью, мало не покажется. И потому приходилось прислушиваться к каждому шевелению за плечом. И внимательно всматриваться в лицо полковника. Это лицо должно было показать угрозу, идущую сзади. Но лицо отражало только ярость. Самойлов в самом деле вдруг попытался ударить генерала. Но бить он не умел. Размах был заметным, и удар корявым. Но именно такой удар и нужен был Ивану Васильевичу. Генерал отодвинул на полшага ногу и сместил корпус, сохраняя собственную устойчивость, дав возможность кулаку полковника пройти мимо; а рука генерала уже захватила бьющего за запястье. Пришлось при этом даже придержать его. Остальное генерал выполнил быстро и четко.

Поворот кисти изогнул Самойлова, развернул вокруг оси, подставил к генералу сначала боком, что дало возможность выхватить пистолет; потом еще один легкий доворот кисти, и Иван Александрович грудью встал на защиту генерала. А Иван Васильевич большим пальцем привычно опустил предохранитель на «ПМ»[3] и сразу нажал на спусковой крючок, стреляя в ближнего, что уже поднял и наставил на полковника свой пистолет. Но спусковой крючок проваливался мягко и без усилия – патрона в патроннике не было, и не было времени и возможности передернуть затвор, чтобы привести оружие в боевое положение…

В это время среагировал наконец-то чемпион мира и с рыком прыгнул на генерала сбоку. Удар был смазанным, и неизвестно, кому досталось больше, генералу или полковнику. Но тут же и другие, раздумав стрелять, набросились на Арцыбашева, и удары на генеральскую голову посыпались со всех сторон одновременно.

Иван Васильевич упал, еще не потеряв сознания, и пытался защититься от ударов. Его начали избивать ногами с разных сторон, и здесь уже защититься было невозможно. И только когда Арцыбашев перестал закрываться, понимая, что это бесполезно, полковник сказал:

– Перекур, ребята. Мне еще спросить надо. В последний раз.

Генерал был еще в сознании, но смотреть мог только одним глазом. Второй был, кажется, выбит. И он смотрел строго и прямо на своих убийц.

Иван Александрович взял в руки саблю и подставил острие к глазу.

– Значит, ножны ты уничтожил…

– Да, холуй. Уничтожил. И твой хозяин никогда не прочтет надпись.

Голос был хриплый, но спокойный, даже насмешливый. И совсем без злости, зачем расходовать энергию впустую.

– Ты тоже уже ничего не прочтешь. – Самойлов надавил на рукоятку – острие клинка вошло в глаз, и полковник сразу после этого, словно испугавшись сделанного, резко обернулся к своим: – Добейте его…

И снова ноги пришли в движение. И только перед выходом из квартиры, когда генерал уже не шевелился, Самойлов вернулся из прихожей, решив на всякий случай прощупать пульс на горле. И уловил едва заметную пульсацию в сонной артерии.

– Даже убить не можете, помощнички…

И резким ударом сабли перерубил генеральское горло. После этого снял покрывало с кресла, завернул в него саблю, чтобы не идти по улице с окровавленным оружием в руках.

* * *

Уходили они через чердак, заранее открытый. Прошли до выхода в самый крайний подъезд дома, около которого оставили машину – семиместный «Лендровер Дискавери».

Рядом с дверьми стояли две пожилые женщины, разговаривали. Одна из них держала на поводке мелкую беспородную собачку, которая постоянно рвалась побегать и тем тревожила хозяйку. Но хозяйка считала, что собачка может подождать, а разговор с соседкой откладывать не хотелось.

Рядом с домом было все спокойно. Убедившись в этом, полковник стал аккуратно укладывать саблю в длинную, подходящую под размер картонную коробку…