Читать книгу Сердце в виде часовой пружины. Игры богов - Сергей Сиверс - Страница 1

                                                                        ПРОЛОГ

^{Можно рассматривать подобные поступки как нам вздумается, и всё равно будет ясно, что исходят они единственно от духа противоречия. Мы совершаем их, ибо чувствуем, что не должны их  совершать.  (Э.А. По, Бес Противоречия)}

Я живу на окраине и нарочно выехал до рассвета. Я вовсе не так уверен за рулём как кажется, особенно когда трасса оживленна. Мне всегда кажется, что я создаю проблемы другим. Увы, я уж такой, какой я есть, и не судите меня за это строго.

Я выехал рано, чтобы успеть на встречу с капитаном дальнего плавания. Его рейс как раз перед рассветом и я спешил его увидеть. Он продал мне редкие настольные часы с красивым боем начала двадцатого века. Теперь они у меня, чему я несказанно рад.

Я возвращаюсь.

Примерно лет двадцать назад я внезапно открыл в себе увлечение часовой техникой, которая постепенно переросло в страсть. Ныне я трачу почти весь свой досуг и средства на возвращение жизни антикварным часам. Что-то я ремонтирую и оставляю себе. Но большей частью реставрирую и продаю. Это приносит мне некоторый доход.

Указатель 11-го километра.

Когда солнце восходит и первые робкие лучи, выглядывающие из-за холмов, освещают бухту, я торможу, чтобы выйти на островок – небольшой огороженный участок на обочине, с которого открывается завораживающий вид.

Я выхожу и любуюсь рассветом.

Затем я снова сажусь за руль и продолжаю движение. Через пол-километра я останавливаюсь у придорожной круглосуточной закусочной, чтобы купить бутылочку воды и несколько лимонных леденцов. Отпив воды и положив бутылку в подстаканник, я разрываю пакет, бросаю леденец себе в рот и нажимаю на педаль газа.

Я уже старый человек. Мне стукнуло 76, но я нахожусь в добром здравии и неплохо выгляжу. Многие думают, что мне нет и шестидесяти – это, признаться, мне льстит.

Так уж вышло, что я связал свою жизнь с литературой. Я был филологом и переводчиком. Я, также, пробовал себя в беллетристике. Я говорю "был" и "пробовал" потому, что теперь я давно не пишу и не перевожу. Нет-нет, я не потерял интереса; это не кризис  или что-то ещё. Просто всё, что я хотел сказать, я уже сказал раньше. А темы, которые принято теперь называть актуальными, неинтересны мне.

Мою карьеру нельзя назвать слишком удачной. Но и неудачной тоже. Где-то посередине. Мои взгляды сложились из смеси литературы, психологии и точных наук, приправленных изрядной долей эзотерики и собственного опыта. И, конечно, они менялись на протяжении всей моей жизни. В этом смысле я ничем не отличаюсь от других. Почти всю свою жизнь я посвятил исследованию творчества Эдгара По и с гордостью могу заявить, что являюсь хорошим знатоком его книг. Я написал несколько монографий, которые принесли мне определённую известность. В своих исследованиях я применил математический анализ, показывая в произведениях По скрытый смысл, который, как я полагал, присутствует в зашифрованной форме и является предупреждением о грядущих событиях. Я доказывал, что многие из его рассказов являются криптограммами подобно "Катренам" Нострадамуса или китайской Книге Перемен. Мои исследования поначалу вызвали большой интерес. Но, увы, всё быстро угасло.

В моей жизни были и взлёты и падения. Были горе и радость. Счастливые и ненастные дни. Моя жизнь подобна черно-белой гамме … совсем как эта "зебра", которую я только что переехал… хотя, я где-то по-стариковски ворчу и сгущаю краски: всё же хорошего было  больше.

Затем я решил попробовать себя в беллетристике. Я написал два фантастических романа и ещё два десятка эссе. Об этом были весьма тёплые отзывы. Однако вместо того, чтобы продолжить сочинять, я занялся часовой техникой. Было ли это ошибкой или правильным решением, я теперь затрудняюсь сказать.

Я люблю водить машину и получаю удовольствие от вождения, несмотря на свой преклонный возраст и риск попасть в аварию. Но я никогда не соглашусь променять РУПТС, (ручное управление транспортным средством) на автопилота или виртуального шофёра из облачного сервиса. Моя машина старая и снабжена двигателем внутреннего сгорания. Говорят, ДВС-автомобиль могут себе позволить или чудаки, или богачи. Я, несомненно, первый. За своё упрямство я плачу немалый экологический налог, хотя небогат. Я, также, регулярно по возрасту прохожу медкомиссию. Дело не в том, что я не могу себе позволить электромобиль, а в моей причуде: мне нравятся старые авто. Мне нравится звук зажигания, рёв мотора. Мне нравится менять свечи и заливать топливо. Мы уже тридцать лет вместе с моей колымагой и наколесили не одну сотню тысяч километров. Мы оба стары, я и мой железный Росинант, и как два старых существа испытываем тягу друг к другу. Мой железный друг привязался ко мне и если я его продам, думаю, ему будет плохо с другим хозяином. Думаю, у машины есть душа. Всякий раз когда он упрямится или что-то в нём барахлит, я говорю "о, нет, не заставляй, не заставляй меня делать это…" – он тут же понимает о чём я и вдруг всё начинает работать как по маслу. Кстати, о масле: я никогда не заливаю в него дешёвое масло. Всё как для породистого жеребца. Я забочусь о нём как могу, и он платит мне взаимностью. Слушая как он довольно урчит после каждой заправки, я понимаю, что он благодарен мне за заботу.

Нам с ним есть что вспомнить. Техника далеко шагнула. Наверно, скоро для того, чтобы воспроизвести какое-то событие или образ из прошлого, достаточно будет просканировать материал к которому ты когда-либо прикасался – и вуаля, нет ничего тайного. Это так отпечаток пальца, только это отпечаток действия. Или для того, чтобы узнать характер человека, достаточно будет лишь проанализировать его голос. Кто знает. Ведь всё, что откуда-то исходит, куда-то уходит и там хранится. Если всё так и есть, то салон моего автомобиля многое помнит за тридцать лет. Спинки его сидений помнят фигуры людей, а все их слова наверно засели как вода в губке где-то в мягкой обшивке и ждут очереди когда их извлекут и запишут

…отстань… это я назойливой мошке, что крутится вокруг моего глаза.

Почему-то именно дорога будит мою память. События прошлого спонтанно, словно рой пчёл, вылезают каждый раз когда я в пути. Связано ли это с движением, словно его кинетика выводит прошлое из спячки?

Трасса почти пуста. Редкие машины проплывают мимо. С моей стороны их почти нет.

Я любуюсь дорогой в алых рассветных лучах. Разрозненные отрывки из событий моей жизни бессвязно мелькают в моей голове по мере того как машина плавно набирает ход. Я вижу дорогу. Но ещё вижу случайные лица из прошлого. Рукопожатия. Улыбки. Кипящий чайник. Божью коровку, ползущую по карандашу. Поцелуй моей покойной дорогой супруги когда мы были молоды. Белый надувной мяч, оставленный ребёнком под летним дождём. И так далее. И всё прочее. Каждый раз это что-то новое. То есть, старое. Весь этот переливчатый ряд синхронизируется с робкими солнечные бликами, бегущими по моему такому же старому лицу сквозь окно машины. Они служат дополняющий фоном. Или наоборот.

23-й километр.

На конкретно этом участке дороги нет ни камер, ни радаров, ни дорожных дронов, ни "обманок" – голограмм полицейских. Я знаю это точно, так как мой школьный приятель, физик, сказал что отсюда тянется аномальная электромагнитная зона вплоть до 36-го километра. Поэтому можно не бояться штрафов за превышение. Чем я и пользуюсь – тут же ускоряюсь.

Я включаю музыку и слышу приятный баритон из динамика. Мне нравится музыка 70-х прошлого века. Последние пару куплетов я подпеваю. Моё сердце спокойно. Моя память светла.

27-й километр. Я сворачиваю на трассу EP 35.

Машина идёт ровно. Уже сто на спидометре. Моё сердце учащенно бьется, я борюсь с искушением выжать всё из своего старого железного коня. Сто десять. Сто тридцать. Сто сорок. Мотор ревёт и машину качает словно шлюпку в шторм. Он стар так же, как я, и это всё что он может. Но мне хочется быстрее. Жажда скорости, рожденная в мозгу, спускается по нейронным каналам к моей правой ноге и подначивает вдавить акселератор в пол. Я делаю это и тут же невольно вспоминая фразу из мной любимого "Беса Противоречия":

^{Неясный порыв вырастает в желание, желание – в стремление, стремление – в неудержимую жажду, и жажда эта (к глубокому огорчению и сожалению говорящего), несмотря на все могущие возникнуть последствия, удовлетворяется.}

Я одинок на этом пустынном шоссе как космонавт управляющий шаттлом в вакууме. Я нахожу, что это неплохая метафора. Продолжая фантазировать, я вспоминаю видеоэффекты из голографических фильмов о резком ускорении корабля для попадания в гиперпространство, когда при таком рывке звёзды-точки сливаются в жёлтые линии, и всё, что ты видишь перед собой – тоннель, похожий на бездонную кроличью нору. Ты словно вне времени и пространства. Интересно, а если на этой трассе некая отметка горизонта событий, стирающих прошлое; некий переходный цикл, после которого тебя так же бросит в иное измерение? Боже, какая ерунда, одёргиваю я себя. Какая ерунда.

Фантазируя подобным образом, я ехал некоторое время пока не случилось следующее.

Я приближался к тоннелю соединяющему холмы. Проезжая под виадуком, я не заметил как из тени на дорогу наперерез мне выбежал человек, явно куда-то торопясь. Я не успел затормозить и задел его, как я думал, по касательной, но, принимая во внимание скорость, довольно сильно. Бедняга отлетел в сторону и распластался на асфальте.

Я оторопел. Тут же затормозив, я выскочил из машины и побежал к нему. Наклонился, чтобы осмотреть. Следов крови не было видно. Но, чёрт возьми… он не дышал, не дышал, и глаза его были закрыты. Он был мёртв. Так под старость лет, я стал убийцей. Я чувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. Пошатываясь, я отошёл в сторону.

– Конец, это конец! – бормотал я, совершенно потрясённый.

… как вдруг позади себя услышал некое подобие движения. Моё сердце заколотилось.

Я спешно подошел к нему и опять склонился. Тот человек открыл глаза, затем сморщил лицо и сделал усилие, чтобы поднять голову.  Затем, опершись на локоть и кряхтя, с трудом попытался встать. Я тут же бросился помочь ему.  Наконец, с моей помощью он встал на ноги.

Мы стояли друг напротив друга. Теперь я мог лучше его разглядеть.

Он был на вид одного роста и комплекции со мной и, как мне показалось, такого же возраста как я. Одет, при этом, он был почти что идентично как я. Джинсы были одного и того же фасона и цвета, как и ботинки. Почти такой же свитер. И ветровка, как я заметил, была той же, что на мне, лишь чёрного цвета, а я носил синюю. Он носил такую же короткую бороду как я, а на его голове я увидел седую, слегка кудрявую шевелюру. Впрочем, мало ли кто выглядит так же как ты, и носит то же.

Было видно, что он пострадал и ему больно, хоть и не показывал вида.

Прихрамывая, он отковылял в сторону.

– Прости, я не заметил тебя, – поспешно начал я, сам себе удивляясь что на "ты".

– Это моя вина. Я виноват, – ответил он.

– Тебе нужно в больницу, – наконец сказал я и показал на его ногу.

– Я в порядке.

Несколько секунд я не знал что ему сказать.

– Я так не думаю, – сказал я, оглядев его с ног до головы.

Штаны его были разорваны на левом колене и из кожи сочилась кровь, а на правом виске была видна большая гематома.

– Нужно сделать рентген, – сказал я. – Здесь неподалёку есть больница на 38-м километре в поселке.

Поколебавшись секунд десять, он кивнул.

Хромая, он подошёл к моей машине, открыл дверь и уселся на заднее сиденье.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я, глядя в зеркало заднего вида.

Он не отвечал.

– Можно? – наконец спросил он и, не дождавшись моего ответа, протянул руку и взял бутылку с водой из подстаканника, потом отвернул пробку и опорожнил её всю себе в рот. Затем вытер губы рукавом.

– Я в порядке. Едем.

Мы едем молча.

Постепенно сомнения о моем попутчике начинают одолевать меня. Кто он такой. Как попал сюда в столь ранний час. И почему именно перед моей машиной он выбежал на дорогу. Он мог бы рассказать мне это сам, но было видно, что он не был расположен к разговору. Я мог попытаться разговорить его, но подумал, что в моём положении это будет бестактно …

Машина спускалась с холма. Набежавшая туча закрыла солнце.

Справа от меня проплыл очередной указатель.

31-й километр.

Вдруг молчание нарушилось.

– Похоже, ты ещё не знаешь что будешь делать, – неожиданно задумчиво и, в то же время, уверенно произносит он, словно в продолжении какого-то более раннего разговора, которого на самом деле не было, так как интонация его голоса никак не соотносилась с только что происшедшим,– … но, думаю, в последний момент у тебя просто не будет выбора. И то, что покажется тебе своей ошибкой, вдруг окажется чужой ошибкой. Но дело в том, что эта чужая ошибка с лихвой оправдает твою, сделанную раньше…

Звучало загадочно. Я удивился его словам, но не подал виду. Я списал его реплику на последствия  шока или черепно-мозговой травмы.

– Знаешь,– продолжил он, – в момент неопределенности всегда есть только два решения. Одно из логики, другое из интуиции. Одно от мозгов, другое от сердца. Одно противоречит другому. Какое тебе выбрать? Нельзя заранее просчитать исход. Но можно сделать так, чтобы любой исход был приемлем для тебя…

Может он разговаривал сам с собой? Я не отвечал.

– …вот, например, ты чувствуешь, что что-то должно непременно произойти, хотя логика и ум говорят тебе "нет, такого не может быть". Но ты чувствуешь что произойдет, хоть убей. Доказательств, что это случится, у тебя нет. Но твоё сердце-обличитель подсказывает, что этого не избежать –  оно словно рвётся из груди. Ты сам ещё не знаешь что, как и где это случится…но уверен, что случится. Прямых признаков нет, но есть множество подсказок как это будет…

– Интересно, как это я мог быть уверен, что собью тебя, а? – не выдержал я.

– Со мной исключение. Со мной особый случай.

– Особый? Это в каком смысле?

Я бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида. Он не ответил мне, лишь отвёл в глаза и уставился в боковое стекло. Я не понимал, о чём он говорит и не придавал его словам большого значения.

Мимо глаз только что промелькнул знак поворота на два населенных пункта.

Это был "Новый Раскат". Но мог быть и "Новый Рассвет", также. Оба населённых пункта были равно удалены друг от друга. На указателе же было видно "Но**й Р*с**т". Он был неисправен: светодиоды во многих местах перегорели и никому из дорожников до этого не было дела.

Воспоминания как река опять нахлынули на меня. Сорок лет назад мой первый брак был ошибкой молодости. Мой второй брак был последним и счастливым. Мне вспомнился тихий июньский вечер с моей дорогой супругой на веранде нашего старенького уютного дома на берегу. Стрекотали кузнечики и пар из стакана с чаем закручивался в спираль, окрашенную лучами заката. Я сидел в плетёном кресле из ротанга и, помню как она встала, подошла сзади и положила руки мне на плечи. У моей супруги не было кисти левой руки (я, кстати, так и не узнал как она её потеряла, а она не хотела говорить мне о том) и её заменил смарт-протез покрытый  силиконом и управляемый через нейрочип. И вот она повернула ладонь. Помню, я ахнул. Я увидел, как эта ладонь была испещрена полосками. Я поразился: на этой искусственной ладони я увидел линии. Линию жизни. Линию судьбы. Линию брака. Как их называют в хиромантии и которых, я мог поклясться, там раньше никогда не было. Я не фантазирую и не лгу. Это было то, что я видел своими глазами. И это был настолько удивительно, что я не мог выговорить ни слова. Затем она склонилась и, улыбнувшись, что-то тихо прошептала мне на ухо. Я теперь не могу вспомнить её слов, как ни пытаюсь.

Если сейчас, в этом сломанном указателе "Нового Раската" или "Нового Расцвета" недостает каких-то букв, но, всё же, подсказка присутствует, благодаря чему ты можешь догадаться о чём речь – то в случае, что я описал выше, у меня не было даже этого. У меня хорошая память. Но тогда словно резинка стёрла напрочь её слова. Я лишь помню, что это было что-то удивительное. Что-то удивительно важное. И я многое бы отдал, лишь бы вспомнить то, что она сказала тогда.

– Эй!

Я вздрогнул. Это был его голос.

Потом случилось вот что.

На указателе 35-го километра сидела большая чёрная птица. При приближении моей машины, она вспорхнула и полетела прочь. Сразу вслед за этим я заметил, вернее, услышал странный гул. Гул этот явно исходил не из моей машины, а откуда-то извне. Он раздражал меня. Я бросил взгляды по сторонам, но вокруг на трассе не было ни малейшего намёка на то, что бы его вызывало. Этот гул нарастал довольно быстро, и вскоре вдобавок к нему, я почувствовал лёгкую вибрацию. Дальше – больше, впереди я увидел маленькое белое пятно. Пятно это быстро росло в размерах и, самое главное, было видно на встречной полосе. Через несколько секунд оно выросло в кабину большого грузовика…

– Сколько адреналина за день, – отчётливо услышал я фразу за спиной. – Когда ещё испытаешь такое, а?

Я бросил взгляд в зеркало.

Старик усмехался и его глаза задорно горели.

– Какого чёрта?

– Тише, успокойся. Теперь послушай, – начал он ровным голосом. – Там у него сзади в цистерне четыре с половиной тонны горючих отходов. У него заклинило руль и неисправны тормоза. Но у тебя-то всё в порядке и ты можешь увернуться. Только знай, что в ста метрах за тобой едет автобус, везущий родителей с детьми из аэропорта.

– Чего-чего?

– Cам посмотри.

Я бросил тревожный взгляд в заднее зеркало – и действительно увидел автобус, которого ещё несколько секунд назад там не было.

– Откуда ты знаешь?

Он щёлкнул молнией и вытянул из-под куртки сложенный вчетверо лист бумаги, который развернул и протянул мне.

Лист оказался первой страницей какой-то газеты. Заголовок, написанный большими красными буквами кричал:

ОГНЕННЫЙ АД НА ТРАССЕ ЕР-35. ВЗОРВАВШАЯСЯ ЦИСТЕРНА УНЕСЛА 68 ЖИЗНЕЙ.

Дальше шла обширная статья с фотографиями погибших, местами сильно замыленными, чтобы избежать излишнего натурализма. Я посмотрел дату в начале статьи. Это была дата завтрашнего дня. У меня расширились глаза.

– Так не бывает… Такого не может быть.

– Может, может.

Он усмехнулся.

– Послушай меня. Ты мог бы предотвратить трагедию. Через двести метров будет небольшой подъём. Скорость грузовика спадёт. Ты можешь затормозить и подставить себя посередине. Так ты задержишь его. Цистерна не перевернется и взрыва не будет. Решай.

… белая огромная кабина стремительно летела навстречу.

– Решай!

Вибрация усиливалась. Стоял свист и гул, а машину трясло так, словно я летел с американских горок.

– Что это значит? Что происходит?! – кричал я.

Он не отвечал.

– …Кто ты такой?

Ответа не было.

– Решай, иначе…

– Что иначе?

– Это никогда не изменится.

Я едва его расслышал.

– Что не изменится, что?

Он не отвечал.

– Что "это"?

Опять молчание.

– Кто ты такой? откуда взялся?

Машина сильно дрожала.

Неожиданная мысль пронзила мой мозг. Мои руки обмякли.

– Это ты, ты всё это подстроил…

Он вдруг наклонился к моему правому уху и прокричал:

– Ты зря теряешь время! Ты уже знаешь как поступишь! Мы оба это знаем!

– Как ты узнал?

Неожиданно всё вокруг слилось в единые линии. Трасса ЕР 35 превратилась в огромный тоннель с мерцающими огоньками вдоль стен, и я, завороженный этим зрелищем, чувствовал странное безразличие перед неизбежным.

Мои зрачки расширились.

– … как ты узнал, как ты узнал…

                                                                           ***

Свидетели о происшествии на трассе EP 35, 3-го мая в 3.50.

Из полицейского протокола.

Сердар Т., дальнобойщик :

" Я находился примерно в двухстах метрах сзади грузовика и хорошо это видел. Примерно за пять минут до проишествия, водитель грузовика обогнал трактор, выехав на встречную полосу, но не возвратился на свою полосу, а продолжал движение по встречке пока не произвёл лобовое столкновение с легковушкой. Скорость у него была приличной. Он буквально разворотил и протащил легковушку за собой метров тридцать. Легковушка перевернулась. У человека внутри не было шансов. Я и водитель мини-вэна были на месте аварии спустя минуту. Мы увидели, что человека внутри зажало железом. Мы тут же позвонили куда надо. Водитель грузовика сказал, что у него заклинило руль и отказали тормоза. Я думаю, что водитель легковой мог увернуться, но видел, что у него за спиной автобус с детьми. Он совершил подвиг. Заплатил жизнью, чтобы спасти людей".

Пётр Д., водитель мини-вэна:

"Я выезжал с второстепенной дороги и видел как водитель цистерны выехал на встречную полосу. Не сбавляя скорости, он совершил столкновение с легковой. Водитель легковой мог увернуться от удара, сделав манёвр на встречную, так как трасса была почти пуста, но он не сделал этого. Видимо, у него не работал автопилот, либо это тоже был неисправный автомобиль, либо по другой причине. Но вышло так, что он предотвратил трагедию. Если бы  грузовик ударила автобус, там бы точно не выжил никто".

Марианна П., служащая, водитель легкового автомобиля:

" Я ехала из аэропорта в город с ребенком и увидела жуткую картину. Легковая машина разворочена огромным трейлером. Там уже была скорая. Но это было бесполезно".

                                                                             ***

Трасса EP 35, 35-й километр. 4 часа 40 минут.

Караван самых разных машин ждал своей очереди проехать от полицейского в ярко-жёлтом жилете. По меньшей мере, две машины полиции, одна МЧС, одна пожарная и скорая помощь были видны тут же. Блики от синих, красных и желтых мигалок наслаивались друг на друга и плыли по ветровым стёклам ожидавших.

С другой стороны стоял автобус.

Пожарные в серебристых огнезащитных комбинезонах держали наизготовку шланги, готовые дать водяной залп по длинной цистерне, перегородившей дорогу, пока трое других в обычной форме из них осматривали кабину.

Двадцать метров впереди клацали гидравлические ножницы – люди в униформе разрезали повреждённую легковушку.

В полицейской машине, стоящей на обочине, была открыта задняя дверь. Там сидел виновник аварии, тучный мужчина лет сорока с красным лицом, который что-то запинаясь говорил, периодически вытирая пот со лба носовым платком. Рядом с ним сидел дорожный инспектор и записывал. Другой полицейский на водительском месте тыкал пальцем кнопки смартфона.

" Достают…" пронёсся шепот.

Многие из ожидавших тут выскочили из машин и включили камеры на мобильных телефонах, дабы поделиться в Сети увиденным. Поснимав некоторое время, они вновь нырнули в машины, боясь не успеть на сигнал жезла "проезжайте". Тут же из автобуса спустилось несколько сердобольным мам с детьми на руках. Любопытствуя, они вытягивали шеи и вставали на цыпочки, стараясь получше рассмотреть искромсанное тело из легковой, в то же время закрывая своим чадам глаза ладонями. Те же, что остались в автобусе, спросонья не понимали, что произошло.

"Какой ужас! Как же бедняге не повезло! А что, если бы его впереди не было?" там и сям слышались сокрушённые возгласы.

Наконец пожарный инспектор, осматривавший цистерну, сделал отмашку – что означало "опасность миновала", и пожарники тут же опустили брандспойты.

Мощный тягач, стоящий сзади заработал. Он подъехал к цистерне, чтобы отбуксировать её на обочину…

Полицейский наконец махнул жезлом, разрешив проезд.

Машины устремились вперёд как ни в чём не бывало.

Один из медэкспертов в полиэтиленовом защитном комбинезоне щёлкал фотоаппаратом, бросавшим яркие блики от вспышек. Другой аккуратно раскладывал на землю вещи найденные в машине.  На полу среди мелких осколков стекла он заметил бумажник. Он поднял его и жестом подозвал полицейского из оперативной группы.

Тот подошёл, надел резиновые перчатки и открыл его.

Через пару минут время явился старший, невысокий коренастый инспектор.

– Уже идентифицировали? – поинтересовался медэксперт.

– Да, он владелец машины, – кивнул инспектор, несколько брезгливо разглядывая тело.

– Точно он?

– Точно.

– Кто-то ещё был внутри?

– Нет, он один.

Неожиданно оба вскинули головы на какой-то рокот. Рокот исходил сверху, с восточной стороны шоссе. Вскоре показался его источник. Это был небольшой четырехместный вертолёт с полностью стеклянной тонированной кабиной, который стал снижаться. Ветер от его лопастей заколыхал комбинезон медэксперта и заставил полицейского придержать фуражку.

Вертолёт приземлился на свободном участке.

Дверь открылась и на землю ступили два человека.

Один был высоким стройным мужчиной, на вид лет тридцати с небольшим. Другой был заметно старше, но такой же стройный и подтянутый. Оба, несмотря на возраст, были очень похожи друг на друга как отец и сын, имели почти идентичные, возможно, слишком правильные черты лица и разрез глаз, наводящие на мысль о хорошей пластической хирургии. Оба были строго и, в то же время, подчеркнуто элегантно одеты в черные тонкие приталенные полу-пальто, под которыми была видна серая рубашка и чёрный галстук. Руки их, несмотря на тёплую погоду, обтягивали перчатки. Лица обоих, как могло показаться, были несколько бледны. А в носу у каждого можно было заметить пластиковые трубки как у больных, нуждающихся в кислороде. Трубки уходили под воротники их рубашек. В правом ухе каждого был наушник-вставка, который пульсировал синим.

Оба подошли к медэксперту и остановился в метре от него.

– Вы получили звонок? – осведомился монотонным голосом тот, кто был моложе.

– М-м, да, – с некоторой задержкой прозвучал ответ.

– Тогда мы приступаем.

– Да, но…

Оба медленно повернули шеи.

– Его тело в ужасном состоянии. Его сердце мертво. Оно повреждено. Зачем вам мёртвое сердце?

Они переглянулись.

– Вас это не касается.

Медэксперт непонимающе развёл руками. Затем отошёл в сторону метров на десять и стал наблюдать, сложив руки на груди.

Люди из вертолёта подошли к повреждённой машине.

Тот, кто говорил с медэкспертом, дотронулся до наушника пальцем и что-то произнёс. Цвет светодиода сменился на зелёный.

Из вертолёта тотчас вышли ещё двое и направились к ним. Оба были одеты так же идентично. Один был немного повыше и шире в плечах. Это был альбинос с белоснежными волосами и ресницами. В руках его были черная сумка и металлический чемодан. Пилот нёс переносной холодильник. Пилот почти ничем не отличался от двух первых, разве что черты лица его были несколько более резко выражены и напоминали хищную птицу: нос его был тоньше и с изгибом, глаза большие, тонкие брови изогнуты, а подбородок острый.

Самый молодой и, видимо, главный из них – выдвинулся вперёд и выставил правую руку:

– Вам ну-жно удал-иться, – медленно с холодной расстановкой произнес он, поочередно посмотрев на полицейского и медэксперта.

Оба переглянулись.

– Это почему же? – осведомился медэксперт.

– Я не намерен это обсуждать.

– Странно. Это моя работа, во-первых, я должен составить отчёт, во-вторых…

– Делайте, что вам говорят.

– Нет, ми-нуточку,– заупрямился медэксперт, – это нарушение процедуры и…

– Вам непонятно, или… – сказал самый старый из четвёрки – и тут же осекся, словно у него перехватило дыхание. Не закончив фразу, он застыл на месте. Неожиданно он откинул голову – и тело его затряслось словно через него пропустили разряд тока.

Медэксперт удивлённо уставился на него.

Главный из четверки посмотрел на пилота, словно отдавая приказ. Тот немедленно подошёл к товарищу. Встав за его спиной, он обнял его правой рукой за грудь, а левой потянулся к его затылку и что-то поправил. После этого конвульсии прекратились. Человек глубоко вздохнул, открыл глаза и безучастно посмотрел вперёд, словно ничего и не произошло.

– Проблемы? – насторожился медэксперт. – Я заметил у вас дыхательные трубки. Почему у вас трубки? Здесь нормальный воздух. Аллергия, лёгочная паталогия, астма?

Никто не реагировал на вопрос.

– …просто я работал пульмонологом.

…и эта фраза не возымела действия.

Полицейский подошел ближе и, сунув руки в карманы, нахмурился.

– Он, кажется, спросил вас. Почему бы вам не проявить уважение и не ответить?

Четверка продолжала стоять с каменными лицами.

– Я настаиваю, чтобы вы ушли, – снова монотонно произнёс старший из "вертолётчиков". – Мы уладим всё с вашим начальством.

– О как. Ребята у которых всё схвачено. А мы, значит, лишние свидетели? – усмехнулся полицейский.

Люди из вертолёта переглянулись. Альбинос чуть вышел вперёд и поочередно окатил холодным взглядом и того, и другого из оперативной группы.

Другой полицейский, парень помоложе, стоявший в стороне и частично слышавший разговор, заметил это и насторожился. Он быстро подошел и встал рядом с шефом и медэкспертом.

Немая сцена длилась полминуты. Наконец тот, у кого прежде случились конвульсии, посмотрел на молодого:

– Установка?

– Никаких конфликтов, – ответил молодой.

После этого пилот и альбинос одновременно развернулись и двинулись к машине, в которой было тело. Двое остались стоять на месте.

Пилот положил холодильник на землю и встал рядом, озираясь по сторонам.

Альбинос тут же раскрыл сумку, извлек защитный комбинезон и перчатки – и надел на себя. Затем он открыл чемодан и извлёк медицинские инструменты.

Подтянув к себе мешок с телом, он оттащил его в сторону и раскрыл молнию....

Всё было закончено за пять-шесть минут. Сняв комбинезон и перчатки, он бросил их рядом.

Затем, кивнул пилоту, и оба зашагали к двоим другим.

– Там был трейсер. Где трейсер? – вдруг спросил старший.

Пилот покачал головой.

– Нужно найти трейсер, – сказал старший.

Пилот развернулся и вновь направился к машине.

Внимательно осмотрев её, он затем обошёл её по периметру. Присел на корточки, пытаясь что-то рассмотреть на полу.

– У нас нет времени, – сказал старший.

Пилот поднялся и распрямился. И вдруг, стремительно схватив железо на примятой крыше – разорвал его надвое, словно это была фольга от шоколада.

Два полицейских и медэксперт раскрыли рты.

Затем пилот обхватил правую стойку кузова и, раскачав, выломал её. Потом снова заглянул внутрь.

– Мне нужен трейсер, – повторил старший.

Пилот кивнул. Резко нагнувшись, он взялся за днище, и привстав, с грохотом перевернул машину. Подойдя, он уцепился своими руками, словно клещами, за рамку радиатора и с треском разорвал её. Затем наклонился и, протянув голову во внутрь, стал что-то искать глазами.

Однако, всё безрезультатно. Он снова встал и замер на несколько секунд. Затем резко склонился, и просунув руки под низ, с грохотом перевернул машину с крыши на дно. Затем выломал левое заднее сиденье и разодрал обшивку.

– Коридор закроется через десять минут, – предупредил старший.

Он ускорился. Его руки заработали на огромной скорости. Изоляция, провода и куски железа разлетались в стороны. За минуту кузов машины исчез.

Трое из оперативной группы не верили своим глазам.

– Я один это вижу? – бормотал медэксперт.

… Наконец пилот остановился и склонил голову. Прищурив глаза и вглядываясь вниз, он кажется, что-то обнаружил. На дыре обшивки правого заднего сиденья что-то блеснуло. Он сделал дыру ещё больше, просунул туда руку и извлёк продолговатый прозрачный кристалл величиной с большую фисташку. Кристалл переливался и, казалось, был подсвечен изнутри. Осторожно взяв его двуми пальцами, он поднес его к глазам и прищурился. Затем не говоря ни слова перевёл взгляд на старшего. Тот кивнул. Вся группа, словно по команде, молча двинулась к вертолёту.

Прежде чем дать сигнал к старту, старший неожиданно вылез из кабины.

Он встал рядом и коснулся наушника пальцем.

– Утечка. Трое, – произнёс он. – Варианты?

– Нет сторонних блокираторов операции, – раздалось в наушнике.

– Доступ? – спросил он.

– Открыт, – последовал ответ.

– Исходник?

– Стандарт.

– Мозг?

– Без отклонений.

– Перехват?

– Возможен.

– Поток?

– Две тысячи восемьсот эр дельта пи.

– Результат?

– С 10 вечера до 4-х утра всё будет стёрто.

                                                                      УРОБОРУС

^{Я чувствую побуждение, хотя бы пред лицом целого мира предрассудков, сообщить без пояснений замечательные результаты разговора, происшедшего между усыпленным и мной. (Э.А. По, Месмерическое откровение)}

– Раз, два, три.

Спиридон хлопнул в ладоши.

Открыв глаза, я тут же собрался встать с дивана.

– Нет-нет, не спеши, – сказал Спиридон.

Где-то минуту он молчал, затем произнёс

– Я уже год копаюсь в твоей голове и уже многое понял – я о твоих рекуррентных снах.

– Я вижу. Спасибо.

– Но здесь конкретно – исключительный случай. Мне нужно ещё время.

– Может, лучше прекратить это, если нет толку? Какой это сеанс, седьмой?

– Девятый.

– Тем более.

– Нельзя. Если мы прекратим, придётся начать заново, если ты, конечно, по-прежнему хочешь получить ответы на вопросы. А ты, я вижу, хочешь. – Он вопросительно посмотрел.

Я кивнул.

– …и тебя по-прежнему интересует та фраза, которую, ты услышал от своей, якобы, второй жены?

– Очень. И многое другое.

– Этот сон длится уже у тебя …

– Три года. Три года. И обычно не более трех-четырёх раз год.

– И ничего нового.

– И ничего нового. Кроме деталей. Я каждый раз вижу новые детали. Но не думаю, что они существенные.

– Можно поподробнее?

– Например, я вдруг замечаю крупную каплю воды на лобовом стекле с внутренней стороны. Она дрожит от движения машины, наконец струйкой сползает вниз. Сползая, она образует фигуру, похожую на букву. Но я не могу понять что это за буква. Или такое : я стою и любуюсь закатом и вдруг вижу как с ветки падает лист. Он кружится и летит прямо мне в руку. Я раскрываю ладонь и хочу его поймать, но в последний момент лист делает пируэт  словно избегая моей руки, и падает в сторону… и прочее в таком духе.

– Любопытно.

– Проснувшись, я, по твоему совету, сразу включаю запись и надиктовываю всё, что я видел, стараясь ничего не упустить. Конечно же я что-то упускаю, что-то малосущественное… Но это не имеет значения. Ничего кардинально не меняется. Всё это как просмотр фильма бесконечное число раз. Одно и то же. Всё то же самое, и ты знаешь наперёд как всё закончится. Но так ты думаешь в реальности, когда проснулся. Во сне же у тебя словно отшибает память, и ты каждый раз переживаешь всё заново.

– Значит, нам стоит продолжить. Твой сон словно временная петля. Он замыкается на себе как змей кусающий себя за хвост.

– Дай-ка вспомнить, как его…

– Уроборус.

– Точно. Где конец, там начало. Я читал Карла Юнга, но не пойму к чему ты клонишь.

– Это цикл. Что такое цикл? Смена начала концом и наоборот. Во сне ты стар и умираешь, затем ты отдаешь свое сердце, якобы для трансплантации, чтобы дать кому-то новую жизнь, возродить кого-то из небытия. Вот классический цикл. Наша задача правильно определить его фазы. Твой сон сложен, он – загадка. С какого бы отрезка мы бы не проникали, всё упирается в маркеры за которыми кроются смыслы. В данном случае это цифры, указатели, фразы, отдельные слова, предметы, ландшафт, и прочее. То есть, детали. Ты окрестил их как несущественные, напротив, они весьма существенны. Детали могут определить куда нам дальше идти, где искать разгадку. Я очень прошу тебя запоминать детали. Детали предопределяют смыслы. А смыслы показывают события изнутрикак рентген. Нам ещё предстоит их расшифровать… Теперь можешь подниматься, – сказал он.

Я поднялся и сел.

– В твоём сне поразительно всё, – продолжил он. – Уже после того, как тебя физически нет, ты продолжаешь описывать события от других лиц. Ты как бы видишь себя со стороны: свидетелей аварии, полицию, этих странных людей из вертолёта, якобы пришедших за твоим сердцем. Всё звучит очень достоверно как документальный репортаж и описано прекрасным языком. От тебя не ускользает ни одна мелочь. У меня уже есть, так сказать, каркас, ряд точек. Но для того, чтобы мне соединить их в линии и увидеть фигуру, мне… то есть, нам нужно ещё поработать.

– В прошлый раз ты сказал, что ты постараешься описать лицо человека, что был со мной в машине. Но, как я вижу, у тебя снова не получилось.

Спиридон вздохнул.

– Это не у меня, это у тебя не получилось. Ты не смог описать мне его когда я спросил тебя. Не всё здесь так просто, хотя…

– ?

– Я теперь склоняюсь к другой мысли.

– Какой?

Он сделал паузу и поправил очки.

– Послушай, дело в том, что не было там никакого человека. Это был ты сам.

– Я догадывался, что ты мне сейчас это скажешь. Ты ошибаешься. Тот старик не мог быть я. Он хотел выглядеть как я, но он не был мной, потому что…

– Это был тыи только ты, – перебил Спиридон. – Твоя ментальная проекция. Альтер-эго из прошлого, которое говорит тебе о каком-то чувстве вины за то, что ты сделал раньше… или не сделал, но внушил себе что это сделал. Но там был ты. Потому что всё, что произошло дальше – это классическая жертва, искупление, катарсис. Сердце, которое ты отдаешь во сне как трансплантант – это финал трагедии. Самый красноречивый архетип, символ души.

– Ты смеёшься надо мной?

– Нисколько.

Я глубоко вздохнул.

– Спир-Спиритус. Ваш брат выносит мозг похлеще шаманов.

Спиридон улыбнулся.

– По оккультизму не ко мне. И, как маститый языкоед, ты должен знать, что у меня имя греческое, ничего общего со латинским spiritus.

– Я знаю, тебя воротит от эзотерики, потому что дядя Фрейд учит другому. Но просто допусти, если то, что я там видел – а ты сам признаешь это было очень достоверно – как бы инсайт, предостережение, что произойдёт со мной в будущем.

– Я не занимаюсь фантастикой.

– Это не фантастика. Многие великие люди получали откровение во сне: художники, музыканты, учёные. Были и оракулы. То, что они видели, сбывалось. Значит, существует источник информации откуда они это брали.

– Надеюсь, ты не вообразил, что ты один из них? – глянул он с иронией.

Я пожал плечами.

– Не знаю. А вдруг?

Он скривил губы:

– Собрался искать скрытый смысл в книгах По?

– Кстати, неплохая мысль, не находишь?

– Флаг в руки. Но будь готов что тебя высмеют за это.

– Всегда готов.

Он  усмехнулся.

– Вот как!  Ну, тогда мне точно придётся отмазывать тебя от клейма психа.

– Спиридон, я серьёзно. Менделеев видел во сне периодическую систему. Никола Тесла без расчётов знал ответ на сложные уравнения, так как утверждал, что есть место из которого он берёт эти ответы. Есть теория, что сознание человека в период сна попадает в иное измерение. Это как квантовая телепортация, а сон – временной портал. – Я вздохнул. –  Ну, ладно, не хочешь, не верь. Но хотя бы допусти, что такое возможно…

Он покачал головой.

– Не допускаю.

– А вот Лёвушка допускает. Говорит, что ещё полвека назад никто не верил в квантовую реальность, а сегодня это доказанный факт.

– Но ты же пришёл с вопросами ко мне, а не к Лёвушке. Кстати, как он?

– В Оксфорде. Получил грант, физика твёрдого тела.

– М-да. Он всегда был способным малым с вполне твёрдым мозгом, – скаламбурил Спиридон.

Затем вздохнул.

– Вот что я тебе скажу. Я не спец в квантовой механике или в религии, но хорошо знаю, что для того, чтобы найти ответы на вопросы, нужен здоровый мозг. Поэтому бытие определяет наитие, – добавил он шутливо, намеренно акцентируя "е" в двух существительных.

Я посмотрел на часы и встал.

– Мне пора. Спасибо тебе.

– Это тебе спасибо, – сказал он, тряся мне руку.

– Мне-то за что?

– Я устал исповедовать барышен с сексуальными фантазиями. С ними я играю в карты, а с тобой в шахматы.

– О, вот это метафора. Тебе бы стихи писать, Спиридон.

– Это правда. Мне страшно интересно. Твои сны – загадка, головоломка. Гимнастика, так сказать, для ума, чтобы сохранить трезвость мысли…

– Но тебя это не спасёт от попойки, приятель. Жду тебя на именинах.

На этом мы расстались.

                                                                            ***

Я проехал два квартала и припарковался в переулке у небольшого бизнес-центра в четыре этажа. На третьем располагалось издательство. Мне предстоял разговор с редактором. Неприятный разговор. Редактором был  г-н Погосов, сорока трёх лет от роду. Я не знаю как он устроился сюда, но явно был чьим-то протежэ. Я знал, что он раньше работал в менеджером по автозапчастям, потом увлекся шансоном, открыв в себе талант поэта-песенника, и издал за свой счёт сборник собственных поэтических виршей. Верно, это повысило его самооценку и, таким образом, он стал редактором издательства, всю работу которого делали два его зама: выпускник литфака – лысенький субтильный молодой человек в узких очках и с застенчивой улыбкой; и девица с пышными формами, которая, как оказалось, состояла с Погосовым в любовной связи.

Нас свёл один знакомый журналист где-то полтора года назад. Условия показались мне райскими, и поначалу я пребывал в эйфории. Я почти неглядя подписал контракт и получил аванс, который тут же ушёл на ипотечный долг. Но чем больше я продолжал, тем больше я разочаровывался в поспешности своего решения. Эйфория закончилась, а жизнь повернулась так, что мне пришлось залезть в долги, а изменить что-то было уже слишком поздно. Моя работа встала. Я охотно бы возвратил аванс с процентами, но к этому времени я уже извёл все деньги, а в банке мне не давали займ из-за испорченной кредитной истории, "благодаря" неприятностям с бывшей женой, о которых я расскажу позже.

У издательства, где редактором был Погосов, были неплохие обороты и собственная книжная сеть. Она, плюс три других издательства, плюс типографиЯ – были частью издательского дома, собственником которого был некто Эдуард Ч. по прозвищу Кавалерист, прежде личность с тёмным прошлым, а ныне – олигарх, увлекающийся разведением элитных скакунов. Издательство это, судя по всему, было одной из его "прачечных", но меня это мало волновало. Мне нравилось, что работали они без литагентов и не задерживали гонорар. Я купился на это и пришёл туда по рекомендации того знакомого, который издал что-то скандальное, а потом долго хвастался как быстро срубил деньги. Меня, разумеется, одолела зависть. Что не говори, зависть – плохая черта среди литераторов… Я упомянул прежде про долг. Дело в том, что три года тому назад, аккурат перед разводом, я – то есть, мы с женой, взяли ипотеку. Я очень надеялся заработать с новой книги и для того у меня были все основания, ибо предыдущая книга неплохо разошлась. Но случилось то, что случилось. Разводы супругов нередки, факт. Когда после шести лет вдруг выясняется, что вы совершенно разные люди… впрочем, я говорю глупости. То, что моя жена встречалась с другим мужчиной, я узнал случайно. Мы развелись, но расстались очень плохо. Её любовник был юристом и владел собственной юрконторой. Думаю, она ложно истолковала один мой прежний поступок и мстила мне за то, в чём я не был виноват. Наш дом, очень средний по современным меркам, взятый в ипотеку на двоих, вдруг превратился только в мой по части выплат. Она с юристом сумели доказать, что я принудил её к покупке. Это, конечно, ложь, а теперь, как я понял (и об этом разговор пойдёт позже), просто её месть. Что касалось её прав на половину собственности, они, тем не менее, повернули так, что это осталось в силе. Я протестовал и оспаривал в судах. Однако, у её любовника были связи в прокуратуре; всё было схвачено, а я лишь зря потратил время и нервы. Вскоре стали поступать первые звонки от коллекторов. Прежде я работал как пчёлка, но из-за стресса моя работа встала. У меня пропало вдохновение. За полгода я написал сущий мизер, при этом, как я уже сказал, взял аванс. Издатель требовал (и вполне законно) или рукопись, или вернуть деньги. Ни того, ни другого у меня не было. Каждый раз я тянул и искал оправдание. Я злился и на себя и на него, но оттого работа не продвигалась.

Погосов сидел развалясь в кресле. Когда я открыл кабинет, он встал и пересел за стол, показав мне жестом сесть напротив. Не здороваясь, спросил: "ну что, послал?". В кабинете пахло алкоголем.

– Я хотел бы попросить вас об отсрочке, – начал я, выдержав паузу.

Он усмехнулся.

– … у меня были семейные неприятности.

– Хватит про свои неприятности. Ты говоришь так потому, что тебя никто не тряс. –  На "вы" он разговаривать не умел и не хотел. – Когда я перегонял тачки, меня ограбили в дороге. Мне пришлось разменять квартиру, чтобы вернуть долг.

– Вы совершенно правы, Артур. Но у меня другая ситуация. Я знаю, что я могу это сделать. И то, что я напишу, будет очень хорошо, вот увидите. Я уверен, у меня всё заладится, я закончу очень быстро.

– Я это уже слышу третий месяц.

– Я благодарен вам за терпение.

Погосов вздохнул и промолчал. Затем вытянул сигарету из пачки и, сунув в рот, щёлкнул зажигалкой.

– Почему ты пишешь так?

– Как?

– Запутанно, голова пухнет.

Я пожал плечами.

– Не знаю. Пишу как могу. Кто-то должен так писать.

Он усмехнулся.

– Кто-то, может, и должен. Но если нужно деньги, пиши проще. Пиф-паф, зомби, эльфы…

Иногда меня бесили его реплики. Однажды я едва сдержался. Я только что пришёл из суда и был порядком взвинчен, а он был пьян и откровенно хамил. Я уже был готов встать из-за стола, взять его стакан с чаем и вылить ему на голову – и пусть потом бегут охранники.

Думаю, ему нравилось провоцировать меня. Он смотрел, словно прикидывая, сорвусь я или нет, ибо всё, что я чувствовал, было написано у меня на лице.

– Гарик очень хвалил тебя. Говорил, это будет бомба, бестселлер, продажа прав в Голливуд, фильм, компьютерная игра, и тд и тп. И что я вижу? – Он взял листок на котором был, видимо, распечатан мой синопсис и, оттопырив нижнюю губу, прогнусавил: – " психологическая драма в стиле мистери, компиляция снов с элементами психоанализа, стирающая грань реальности и фантазии…" что за муть?

– Это не муть. Такой мой стиль.

– И кто тебя читает, ботаны?

– У меня есть свой читатель.

Он привстал и изобразил удивление.

– И сколько ты заработал? Я бы не купил это даже за рубль, честно…

– Послушайте…

– Нет, ты послушай. Мне звонили из службы безопасности. Там сверяли бухгалтерию. Думают что твой аванс фиктивный и деньги были украдены.

– Но вы-то знаете, что это не так, – возразил я.

– Я-то знаю. Но возвращать деньги придётся мне!

– Ничего возвращать не придётся. Ещё немного и все будет готово, дайте мне ещё…два месяца.

Он, выпустив клуб дыма, замотал головой и выставил три пальца.

– Три недели.

– Артур. Это слишком мало, я не успею.

– Мне наплевать. Три. Или этот разговор последний, учти. Придут другие люди и по-другому будут ставить вопрос.

 Разговор с Погосовым испортил мне настроение. У меня больше не было планов оставаться в городе и я поспешил домой.

                                                                           ***

 Я любил свой дом, простенький каркасный коттедж в два этажа и шестью сотками вокруг, в котором, к слову, было много недоделок. Главное, однако, было место. Он стоял в чудном месте в семи километрах по северо-западной трассе недалеко от реки. И я очень боялся потерять дом за долги.

С деньгами в самом деле было скверно. На карте лежали кое-какие гроши. Всё бы ничего, ибо в отсутствии вдохновения я делал переводы с иностранного, плюс репетиторство. Этого хватало на самый минимум как-то: продукты, бензин и сотовая связь. За коммуналку я не платил уже третий месяц. Я практически работал в ноль, потому что чёртова ипотека съедала всё.

Но завтра был особый день. Завтра был мой день рождения, который я собирался отпраздновать. Может показаться, что в моём положении празднование именин подобно пиру во время чумы. Но я знал, что всё, что я затрачу на стол, мне частично вернут деньгами мои же друзья. Во-вторых, я решил это отметить главным образом потому, что мои неурядицы могут перерасти в депрессию (увы, со мной такое уже бывало и я даже пил препараты), и мне были очень нужны позитивные эмоции; нужны как воздух душевные витамины – а там, как знать, может, я бы рванул с места в карьер… Наконец, часть ужина будет за счёт заведения, так как кафе мне бесплатно предоставил Бертран, с которым был разговор накануне.

О нём чуть подробнее. Ему шестьдесят четыре и он удивительный человек. Идеалист и романтик, он приехал сюда двадцать лет назад, чтобы открыть кондитерскую, когда все  его родственники смотрели на него как на сумасшедшего. Но он пережил смутное время, а затем его бизнес плавно пошёл в гору. Он обосновался здесь и нашёл жену. Русский он изучил до этого самостоятельно и говорил на нём превосходно с аристократическим прононсом, услышанным от первый волны русских эмигрантов. Бертран был помешан (помешан в хорошем смысле) на русской культуре. Француз поражал любого огромной эрудицией и знанием нашей истории, увлечённо рассказывая о том или ином событии в поразительных деталях – делая это, например, в разговорах со мной так, что мне порой становилось стыдно за собственное невежество. Кроме того он, так же как я, обожал По, Борхеса, Достоевского; любил ту же музыку, ту же живопись и кино. Кроме того, у нас были весьма схожие взгляды на политику и на жизнь. Одним словом, Бертран был и есть мне мудрый друг, хороший собеседник и истинно родственная душа. Я искренне уважаю его и, полагаю, он чувствует это.

                                                                  СHEZ BERTRAND

                   ^{Я говорил о компетенции этого философа как restaurateur.(Э.А.По, Бон-Бон)}

Кафе "У Бертрана" находилось в самом центре города. Массивная дубовая дверь со стеклянной мозаикой и антикварными фонарями частично напоминали мне загадочную дверь в коридоре, что я видел во сне – такая дверь была прелюдией и верным признаком того, что это будет опять один из повторяющихся снов. С обычными снами не было никакой двери как "заставки".

Всё внутри располагало к уютному досугу. Интерьер был стилизован под конец куртуазных салонов 19-го века, плюс чуть эклектики: смесь ампира и модерна. Роскошные резные кресла, обшитые синим бархатом, ждали своих посетителей, тихо поскрипывая под руками уборщицы, передвигавшей их с места на место. Мягкий приглушенный свет струился по атласным занавескам с массивными кисточками. На стенах по периметру в старинных рамках висели снимки а-ля дагерротип и сепия, рассказывающие о старой парижской жизни, а также натуральные пожелтевший постеры и открытки того времени. Пахло ванилью, кофе и кориандром. Мсье Бертран знал толк в хороших интерьерах.

Я рос единственным ребёнком в семье. С близкими и дальними родственниками я не поддерживал отношений. На свой день рождения я пригласил проверенных друзей, коими были Дима "Октопус" Р., однокашник, он же  врач-офтальмолог. Роман "Cладкопевец" Ч. – мой давний друг, преподаватель вокала. Гас, в миру Амир Гасанов, – однокашник, финансист. С ним я хотел поговорить о займе денег (и, предвосхищая события, скажу что мне это удалось). Так же была Дина К., моя давняя знакомая, художница. Все вышеупомянутые пришли со вторыми половинками. Само собой, был Бертран и Елена, его супруга. Одиночек же было трое. Влад "Вентура" Д., весельчак и душа компании, ныне работающий замдиректора зоопарка. Спиридон, он же Спир, убеждённый холостяк. Наконец я. Меня зовут Лукьян Капитонов.

Моя мама работала историком. Она дала мне столь архаичное имя в честь пра-прадеда Лукьяна Фадеевича Капитонова – купца I–й гильдии, коммерсанта, мецената и филантропа, личность, вписанную в золотой фонд отечественной истории. Есть люди, которые тяготят странные имена данные им родителями. Поначалу я был одним из них: мне казалось, моё имя отдавало "самоварной" стариной пьес Островского и уездным мещанством. Но позже я полюбил его, а теперь даже горжусь.

На моей памяти это был едва ли не самый лучший день моего рождения, если не считать то, другое, из далёкого детства, которое я отчётливо помню на моё 11-летие, когда чувство счастья буквально переполняло меня, а сердце вырывалось из груди от эмоций.

Стол был великолепен. Робер, повар Бертрана, постарался на славу. Мало-помалу вечеринка раскочегарилась. Сладкопевец пел блюзы. Вентура откалывал шутки. Все были беззаботны и несли пьяную околесицу а я, кажется, ушёл на второй план.

Вино – разборчивая кошечка, которое по-разному действует на разных людей. Я относился к тем, кого оно умиротворяет и делает добродушным тюфяком. Под конец я достаточно выпил. Гости не спешили расходиться – верный признак того, что именины удались.

Громко играла музыка, через которую пробивались обрывки фраз и смеха под пульсацию стробоскопа.

Я смотрел на друзей, сидя в кресле и приспустив галстук, и улыбался, отвечая односложно на вопросы, смысл которых едва понимал. Я был с ними и, одновременно, пребывал в себе. Глубоко в себе. И, чёрт возьми, мне было хорошо.

Было уже заполночь, когда такси довезло меня до дома. Кажется, я отдал ему больше чем нужно, к тому же едва не забыл в такси пакеты, где лежали подарки и несколько конвертов с деньгами.

Опять моросило. Хлопнув дверью, я нетвердым шагом направился к калитке. Затем открыл дверь и вошёл в дом. Сбросив ботинки и повесив куртку, я пошёл наверх.

Не раздевшись, я плюхнулся в кровать.

Я не знаю сколько времени я спал, но спал я очень крепко. Мне было жарко. Только что прошедшая вечеринка мелькала перед глазами. Лица. Вспышки камер. Дина. Динка, я дурак. Если бы я знал, что ты чувствовала ко мне тогда, много лет назад… то возможно, у нас тобой была бы крепкая семья… Затем, спустя некоторое время, мой сон изменился. Жар сменился прохладой. Меня словно окунули в студёную реку. Я снова увидел тот коридор, который предшествовал каждому из моих повторяющихся снов, и по которому мне нужно было идти и открывать дверь. Я снова слышал карканье ворона. Зачем, почему опять? Моё сердце билось. Я чувствовал, что опять увижу то, что видел раньше: дорогу, трассу и свою смерть.

Но я ошибся. На сей раз это была другая удивительная, ни на что не похожая история.

                                                                 РАЗОБЛАЧИТЕЛЬ

"Ночью мне снился сон, будто я роняю монету в храме Януса. Она падает из моих рук и летит долго. Очень долго.  Затем ударяется о каменный пол. Отскакивает. Прыгает. Вертится. Наконец замирает на месте.  И долгое эхо от её звона разносится вокруг…

Декабрь. Воробьи вились у пожухлого виноградника, когда я вышел из триклиния.

К моей супруге приехала погостить сестра. После завтрака Септимия взяла в руки арфу. Она хорошо играла и пела.

Два моих сына очень разные. Мецию восемь и он тяготеет к военному делу. Я направил его в военный лагерь в Умбрии к кузену. За скромную плату тот учит детей азам фехтования и выживания в суровых условиях. Квинту десять и он склонен к изящным искусствам. Его я отдал на воспитание греку Поликарпу.

Меня зовут Луций Ветурий Капитул. Я – старший советник тайной службы префекта.

Накануне префект собрал нас и сказал следующее: "завтра праздник Сатурналий. Люди будут веселы и беззаботны. Многие из них будут особенно податливы клевете и слухам. У пунов много денег, повсюду рыщут их агенты и распространяют лживые слухи, дабы вызвать недовольство и посеять смуту. Этим они хотят сделать нас слабее и мы должны пресечь это. На праздник в город приедет много чужеземцев. Среди них есть шпионы и подстрекатели. Ваша задача обнаружить и разоблачить их. Соблюдайте осторожность. Да хранят вас боги".

Каждый из нас неплохо дополнял друг друга. Сам я обладал неплохой интуицией. Марциан был склонен к аналитике. Атилий – человек решительный действий, Геллий – необычных решений. Каллист – отменный исполнитель, а Непот имел природную хитрость.  Так, подобно многоголовой змее, тайная служба наводила страх на врагов республики.

Я надел белую тунику, а на талию кожаный пояс. На поясе с одной стороны у меня висела небольшая сумка, с другой – длинный пергамский нож в ножнах, скрытый кожаным пологом. Сверху я накинул плащ с капюшоном.

Сегодня был праздник. Стар и млад высыпали на улицы города. Весь этот галдящий людской поток двигался как пёстрая река. Из таверн шёл дым пряный дым, пахло гарумом и мятой. Жрецы Сатурна в голубых мантиях громко выкрикивали фразы из молитвенных гимнов." Ио, Сатурналиа!" ревел хор в ответ.

На форуме факиры из Антиохии пускали пламя изо рта. Заклинатели из Египта ворожили взглядом змей. Акробаты-иберийцы выполняли пируэты, а мимы изображали сценки из жизни простолюдинов. И торговцы, торговцы, торговцы. Они отовсюду. От Персии до Геркулесовых Столбов.

 Проходя мимо шумных торговых рядов, я увидел надпись:

                                                        Ахаб-Цоаф. Еда, Меняльная Лавка и Займы

Я и раньше захаживал сюда и кое-кто знал меня. Но сегодня я не хотел быть узнанным.

Я надвинул капюшон на голову и вошёл внутрь.

Стройная рабыня, нубийка, принесла мне кувшин с вином, сыр, хлеб и чашку со свежими маслинами. Впереди меня был виден прилавок сделанный из кедра, украшенный бронзовой инкрустацией. За ним я заметил дородную женщину с массивными браслетами на запястьях и глазами обильно подведёнными на восточный манер. Она стояла вполоборота ко мне и перекладывала свитки, лежавшие в квадратных ячейках, аккуратно вырезанных в стене. Недалеко от неё сидела группа из пяти-шести мужчин, среди которых выделялся тучный человек с чёрными как смоль волосами и короткой бородой. Одет он был так же, как и женщина на восточный лад. Руки его украшали перстни. На низком столике был виден кувшин с вином, а также мёд, маслины и баранья лопатка. Он макал маслины в мёд и аппетитно жевал, сплевывая косточки. По обе стороны вокруг от него сидели мужчины, трое из которых были явно местными и набивались ему в параситы. "Параситами" греки называют подхалимов –  и это словечко прижилось у нас.

Вся компания была уже изрядно пьяна.

Первое правило парасита – лесть, и чем больше, тем лучше.

– Да благословят тебя боги за твою щедрость, хозяин, – произнес один из них, неказистый горожанин средних лет, поднимая чашу. – Когда я был в клиентах у Клавдия Ульма, он был щедр со мной. Но ты превзошёл его, Ахаб. Ты достиг всего своим трудом. Ни долгие путешествия, ни тяжбы не умалили твоей милости и терпения. Да воздаст тебе Меркурий,– провозгласил он, поднял чашу и опорожнил  до дна.

Хозяин сплюнул косточки и облизал пальцы. Лицо его приняло горделивый вид.

– Да-да, – поддакнул он, польщённый. – Я много путешествовал. Где я только не бывал. Я был даже в Карфагене и многое знаю потому, что я видел это своими глазами, в отличие… – он оглянулся по сторонам, –  от всех этих лжецов.

Он сделал знак ладонью и заговорщически подмигнул, приглашая друзей наклониться к нему. Те послушно вытянули шеи. Он заговорил тихо:

– Знали бы вы какие порядки в Карфагене. Власти там не взимают мзды. Наказание за мздоимство карается смертью. Казна полна. Чужеземцы, жертвующие на храмы и армию, освобождены от подати. Поля полны пшеницы. Воды полны рыбы. Ткани нежнее пуха. Воинство хорошо обучено и солдаты получают большое жалование. И покоренные народы благоволят им…

Он сделал знак ладонью – и они распрямили спины.

Он снова взял маслину и макнул в мёд.

– А женщины, – продолжил он прожевывая, уже обычным голосом. – О, если б вы знали какие женщины у пунов, – и он причмокнул. – Их кожа нежна, словно смазана розовым маслом. Их талия как тростинка. Их перси – чаши полные мёда, их уста – сладчайший гранат, чресла – две луны, их лоно – амброзия…

– Замолкни, старый сатир! – недовольно раздалось из-за прилавка. Красная от негодования женщина развернулась и продолжила: – Клянусь Гекатой, я достаточно терпела! Тебе мало своих трёх ртов, ты ещё обрюхатил египтянку и сделал четвертого. Чтобы у тебя отсох твой…

Громкая реплика хозяйки вызвала взрыв смеха в таверне.

Я так же не мог сдержать улыбки. Греки подарили нам комедию и приучили нас к своему театру. Но здесь, в тавернах Рима местные комедии были намного самобытнее, и оттого более нам понятнее.

– Уймись, несносная, – буркнул хозяин, скривив уголок рта. Затем развёл руки в стороны и закачал головой, словно извиняясь перед гостями: – Укоры надоедливой бабы подобны кудахтанью индюшки…

Я давно знал его. Его звали Ахаб, это был владелец заведения. Он был набатеец и, как всякий набатеец, жаден и хвастлив. Я слышал всё, что он болтал о Карфагене. Разумеется, моей обязанностью было тут же его задержать. И если бы здесь сидел не я, а кто-то другой на моём месте, так бы оно и вышло…

Я хлебнул вина.

 … но я так же знал, что Ахаб просто болтун, и сказал это лишь из хвастовства и желания набить себе цену, изобразив из себя человека бывалого и всезнающего перед пятью его дружками. На карфагенского шпиона он не тянул, учитывая сколько денег он заплатил чтобы осесть здесь, торговать и перевезти семью. Работа у него шла и он исправно платил налоги.  У Ахаба Набатейца охотно брали займы и меняли деньги, а его таверна была одной из немногих, где всегда были наисвежайший сыр и маслины. Я также знал, что он делал щедрые пожертвования в городскую казну, поэтому префект вряд ли поверит в измену…

Я обернулся. Кто-то пристально смотрел на меня. Это был худой молодой человек, сидевший в дальнем углу. Я несколько мгновений изучал его, затем вновь вернулся к пище и вину.

Когда я закончил есть, подошла та же рабыня-нубийка, что накрывала на стол. Я протянул ей несколько монет.

– Здес болше чьем нужно, господин, – посмотрев на деньги, сказала она.

– Я знаю. Пару ассов оставь себе, купи сладостей. И не говори хозяину.

– Боги благословит господин, но я не мог это принимать. Если хозяин знать, он накажет меня.

Я промолчал.

– Как тебя зовут?

– Деба.

– Деба, я слышал как ты поёшь. Ещё я знаю, что ты можешь заклинать женские болезни. Люди мне сказали. Это правда?

– Люди просто верить тому, что видеть.

– Моей жене нужна служанка. Я собираюсь выкупить тебя.

– Я благодарить господин… я знай кто он! Он…

Не выдавай меня, прошу. Я здесь по делу. Теперь ступай.

Человек, сидевший в дальнем конце таверны, продолжал сверлить мне спину глазами. Я не мог понять почему он уставился на меня. Я немного приподнял капюшон и увидел, что теперь он улыбнулся мне…

Дальше случилось следующее.

Сюда вошли двое: средних лет мужчина и женщина. Женщина держала мальчика пяти-шести лет за руку, а другого не более двух лет от роду –  прижав к груди. Молодой мужчина был строен и одет просто и без изысков. Я, также, заметил, что глубокий шрам проходит по его щеке через глаз, который закатился и не видел.

Оба они подошли к Ахабу и остановились напротив него.

Набатеец вытер рот и встал.

– Сегодня вышел срок, – произнёс он. – Если ты не принёс деньги, ты должен дать мне что-то взамен равное твоему долгу, включая проценты. Ты принёс мне деньги ?

– Нет.

– Тогда ты, верно, хочешь стать моим рабом?

– Нет.

Ахаб сделал притворно-оскорблённое лицо.

– Говори, что ты можешь мне предложить.

– Я могу предложить тебе мое честное слово гражданина. Вот здесь, при свидетелях-соотечественниках я обязуюсь возвратить долг с бόльшими процентами, если дашь мне ещё три месяца отсрочки. –  По его лицу было видно, что ему нелегко даются эти слова.

Гримаса неудовольствия исказила лицо набатейца.

– Хватит. Довольно. Сегодня я получу что мне нужно.

Он отошел к стене и высунул голову в окно.

– На помощь! – закричал он, – помогите!

Посетители таверны тут же встали и подошли, образовав полукруг. Окна облепили зеваки с улицы.

Через несколько мгновений в таверну вошел офицер с двоими патрульными из городской стражи.

Ахаб указал пальцем:

– Он нарушил закон. Он взяв у меня ссуду и не вернул мне её в указанный срок.

Офицер вопросительно посмотрел на него.

– Сейчас, сейчас, – спохватился набатеец.

Зайдя за прилавок и чуть не вытолкнув оттуда жену, он судорожно стал перебирать свитки в стене, пока не нашёл нужный. Схватив его, он тут же подошёл к офицеру и услужливо развернул перед ним.

Офицер стал внимательно читать, периодически бросая вгляд то на должника, то на Ахаба. Наконец, он дошёл до конца свитка и кивнул.

– Здесь печать Авла Планциния. Сделка действительна, – ткнув пальцем, пояснил Ахаб.

– Я вижу, – сказал офицер.

– Авл Планциний – уважаемый юрист и знаток права, – раздался голос из середины толпы. Он принадлежал мужчине с холёным лицом и умащенными волосами. Он был стряпчим в конторе Планциния.

– Я знаю, – сказал офицер и перевёл взгляд на должника. – Ты признаешь долг?

– Признаю.

– Это твоя жена и дети?

– Да, центурион. Жена и дети.

На лице офицера появилось удивление.

– Откуда ты знаешь, что я центурион?

– Я видел тебя на учениях в Умбрии.

– Солдат?

– Бывший.

– Где воевал?

– 12-й легион "Леопард", Иллирия.

– Ты знал Валерия Марцелла?

– Это был мой командир.

Офицер восхищённо посмотрел на него.

– Как вы выбрались, солдат?

– Теперь я уже не солдат. Варвары окружили нас со стороны ущелья. Сигнальные маяки не сработали из-за дождя. Я получил стрелу в бедро. Со мной был опцион Лабений, он был тяжело ранен, и я выносил его с поля боя. Затем я увидел штандарт легиона и тоже взял, чтобы враг не мог надругаться. Когда мы подходили к лагерю проконсула, нас настигли иллирийцы. Я отбивался, но был ранен и потерял глаз. Нас увидела кавалерия и спасла. Опцион Лабений остался жив, штандарт был сохранён. За это меня наградили дубовым венком и произвели в деканы.

– Да этот парень просто герой, – послышался восхищённый возглас из толпы. Это сказал человек с обветренным лицом в старом засаленном алом платке обвязанном несколько раз вокруг шеи. Такие носили ветераны. – Слава римской армии!

– Слава римской армии! – раздались возгласы из толпы…

Набатеец почувствовал, что ситуация разворачивается не в его пользу.

– Я требую, чтобы римский закон был соблюдён,– обратился он к офицеру.

– И он будет соблюден, – заверил офицер. Он повернулся к бывшему солдату. – Хочешь ли ты что-то сказать?

Вместо него заговорила его жена, молодая женщина с веснушчатым лицом и пронзительно голубыми глазами.

– Когда мой муж проливал кровь за республику, – воскликнула она, и её громкий голос заставил заплакать ребёнка на её руках. Она тут же стала укачивать его и продолжила: – такие как этот обирали жён и вдов.  Нас десятки в Риме!

По толпе прошел недовольный ропот.

– Она права, они горазды на это, – поддакнул голос.

– Клянусь Юпитером, она права! – раздался другой голос.

– Сегодня священный день Сатурналий. Боги в этот день велят нам прощать долги, – важно изрёк человек в чёрной мантии с белой каймой. Это был остиарий, привратник храма Януса.

– Как же. Они всякий раз клянутся нашими богами, но служат своим! – раздался саркастический голос, вызвавший смешки.

Ропот усилился.

– Они спелись с властью…

– В Тартар всех варваров и продажных сенаторов…

Оба стражника демонстративно положили руки на рукоятки мечей.

– Порядок, – скомандовал офицер…

Меня послали выискивать агентов Карфагена, которые лживыми слухами подталкивали людей к смуте. Но зачем нужна ложь, когда для смуты столько много реальных причин.

– Твоё имя? – спросил офицер.

– Марк Деций.

– Что ты можешь сказать, Марк Деций?

– Лучше бы Марс лишил меня жизни на поле брани, чем мне сейчас испытывать такой позор.

Он низко опустил голову. Затем устало посмотрел в глаза центуриону своим единственным глазом:

– Мне тридцать два, но я многое повидал. Я знаю что такое смерть, чтобы ценить жизнь. Если бы не мои ранения, я бы вернулся в строй. Но я не могу. Рана на моей ноге не заживает. Я не могу крепко держать меч, – и он вытянул правую руку на который не было безымянного пальца. – Я учился на каменщика, но теперь я получаю лишь плату подмастерья…

– Довольно, – вмешался Ахаб и повернулся к офицеру: – разве не видно, что он специально притащил её и свой выводок, чтобы разжалобить меня?

– Разжалобить тебя? – у жены Марка Деция сверкнули глаза. – Ты дал мне слово. Ты клялся богами, что простишь долг. – Она достала из складок в одежде медальон на цепи сирийской чеканки. – На, забирай, подавись, нацепи это на свой живот, – она швырнула его на пол.

В таверне воцарилась тишина.

Жена Ахаба, стоя за прилавком, разинула рот и следующую секунду побагровела от ярости.

– Будь ты проклят, будь ты проклят! – истошно завопила она, потрясая кулаками, и в следующую секунду разразилась рыданиями.

Набатеец быстро поднял медальон и спрятал за спиной.

– Эта мегера соблазнила меня, –  пробормотал он и ткнул пальцем на жену Марка Деция. – Я требую исполнения закона… я требую справедливости! – возопил он, пятясь к стене.

Марк Деций повернулся к жене.

– Софрония, как ты могла…

– Прости. Прости меня. – У его жены задрожали губы. – Я спасала тебя. Я люблю тебя, Марк.

Тут бог войны испустил одну из своих невидимых стрел ярости в сердце бывшего легионера. Ибо Марк Деций схватил нож со стола. Зрачок его левого глаза бешено расширился будто перед битвой с иллирийцами. А гнев был так силен, что лезвие ножа, казалось, полыхало, хотя в нём отражались лишь лучи пробившегося в окно солнца. Он подскочил к Ахабу так быстро, что никто не мог сообразить – и приставил острие к шее перепуганного набатейца.

– А теперь скажи, варвар, – спросил он, задыхаясь – что ты чувствуешь? Сколько стоит твоя жизнь, назови цену и проценты. Я – твой кредитор.

Привратник храма Януса встал, опершись на посох.

– Убив его, ты совершишь большее преступление, – громко предостерёг он. – Твоя душа не найдет покоя. Харон не возьмёт денег из твоих рук…

– Тогда возьмёт из его, – крикнул Марк Деций. – Я отрежу пальцы с перстнями у этого борова и брошу ему в лодку.

– Довольно, солдат! – рявкнул офицер.

– Марк, остановись, остановись ради детей! – взмолилась Софрония.

Он отдышался. Опустил руку. Выронил нож. Затем бессильно упал на колени. Два солдата тут же ринулись нему и, схватив его с обеих сторон, подняли, крепко удерживая за руки. Марк Деций не сопротивлялся.

– Я знаю его, – вдруг прорезал тишину голос.

Все обернулись.

Это была старая женщина. Кто-то знал её как торговку сукном.

– Я знаю его, – повторила она. – Они жили в квартале Каменщиков, улицей ниже от меня. Месяц назад там был пожар, загорелась маслобойня. Было сухо, поднялся сильный ветер и  пламя перешло на дома. Сгорело полквартала, их дом тоже. Теперь они живут где придётся. О, тогда много людей погорело… Там была обитель для детей-сирот при храме Весты. Много их сгорело, да хранит Веста их невинные души. Бедные малышки. А сколько было обожженных огнём! Дети кричали и страдали. Он, он помог многим, – она направила указательный палец на Марка Деция. – Он принес кувшин с деньгами, всё что он скопил, и разбил его. Я сама видела это. Он потратил все деньги на лекарей, мази и снадобья.

В таверне воцарилась гробовая тишина.

– Это правда, солдат? – спросил офицер подавленным голосом.

Марк Деций не отвечал, низко опустив голову.

Офицер вздохнул и сказал громко:

– Марк Деций из квартала Каменщиков, именем сената и народа Рима ты арестован за невозвращение долга Ахабу, сыну Хатеша в девятьсот сестерциев, и ты обвиняешься в попытке лишить жизни римского гражданина. Ты будешь заключён в тюрьму, предан суду и понесёшь наказание…

Когда он говорил это, один легионер смотрел в потолок. Другой отвернулся, чтобы не показать слёз. И, казалось, не было ни одного в таверне, кого бы это зрелище не растрогало. Исключение составлял лишь набатеец, у которого лицо расплывалось в злорадной улыбке.

Я сказал, что греки подарили нам комедию. Они же подарили и трагедию. Как насчёт натуральной римской трагедии, которая разворачивается прямо у меня на глазах? Так уж было угодно чтобы я тут стал deus ex machina.

Ибо настало время действовать.

Я снял плащ и бросил его на скамью. Стоявшие, увидев знак советника тайной службы на моей груди, почтительно расступились.

Я решительно прошёл вперед и встал между стражами и набатейцем.

– Советник, – вытянулся центурион.

– Я благодарен за исполнение закона, – обратился я офицеру.

– На службе республике, – отчеканил тот.

Я повернулся к толпе.

– Сограждане, дело это не такое простое как кажется. В нём есть тайна. Римский закон несомненно должен быть соблюдён. Однако, здесь есть обстоятельства связанные с государственной тайной, в которую посвящены лишь двое – я и почтенный Ахаб, детали которых мы, будучи связанный клятвой, не можем раскрыть. Посему… – я посмотрел на ошалевшего от удивления набатейца, –  я прошу почтенного Ахаба удалиться со мной, чтобы обсудить кое-что прежде чем я продолжу…

Набатеец бросил изумлённый взгляд и, неуверенно кивнув, последовал вслед за мной в коридор.

Как только он за собой закрыл дверь, я крепко прижал его к стене.

– Ты знаешь, кто я.

– Знаю, достойный Луций.

– И ты знаешь, что Карфаген наш злейший враг.

– Знаю, достойный Луций.

Обхватив его толстую шею, я с силой притянул её к себе и зашептал ему в ухо:

– Я слышал всё, что ты говорил. Я сделаю так, что пять свидетелей под присягой подтвердят твои слова. Ты попадешь в тюрьму Врата Цербера на Виминале. Ты знаешь что это за тюрьма? Отцы там отказываются от детей. Самые верные жёны наговаривают на мужей, лишь бы избежать пыток. У меня есть двое близнецов-галлов. Эскулап отнял у них разум и они предают жертв самым несносным пыткам, получая наслаждение от их стонов…

Я почувствовал смрадный запах пота из его подмышек. Остатки хмеля мигом прошли и он трясся мелкой дрожью.

Я разжал руки.

– Благородный Луций, моя жизнь в твоих руках, – забормотал он. – Достойному Луцию следует знать, что Ахаб никогда не был другом Карфагена. Это говорил не Ахаб. Это говорило вино. Aхаб может расстаться с частью денег ради того, чтобы остаться другом Рима … и другом славного Луция.

– Ты дашь мне денег, затем сделаешь донос моём мздоимстве. Ты мастер на это.

– О, нет. О нет, благородный Луций! – чуть не завопил он.

– Мне не нужны твои деньги. Но ты должен сократить долг солдату. Он – герой, а ты не достоин завязать шнурок на его сандалии. Ты сократишь ему долг вдвое. И ты продлишь ему ссуду. Продлишь ещё на полгода.

– Вдвое и на полгода! Благородный Луций, я копил деньги чтобы нанять корабль.

– Ты упрям, Ахаб. Я передумал. На год.

Ахаб поник.

– У твоего должника нет выбора, – сказал я. – Но он есть у тебя.  Ты можешь отказаться от моего предложения, взыскать долг и сделать его рабом, а потом похвастать об этом своим дружкам. Но подумай, будет ли всё это интересно дознавателям из Врат Цербера?

– О-о нет, нет! Только не это. Я согласен, я согласен, о справедливейший Луций!  – запричитал он.

Мы возвратились. Когда мы возвращались в моей голове не было ни единой мысли по поводу того, что я должен теперь сказать людям ждущим от меня объяснений, и я целиком полагался на озарение и помощь Меркурия искусного в хитрости и красноречии, для придания правдоподобия истории, которую я собрался выдумать. При всём том, мне предстояло увязать это с действительно правдой и действительным разоблачением, которое я готовился сделать…

Когда же мы вернулись, у набатейца было столь прискорбное выражение лица и потухший взгляд, что остальные не могли этого не заметить.

Я же старался быть спокойным и уверенным в себе:

– Теперь, когда мы обоюдно решили, что тайна больше не является для нас препятствием, – начал я, – мы можем пояснить… Не правда ли, почтенный Ахаб?

Набатеец, словно очнувшись от моего вопроса, поспешно закивал.

– Итак, – продолжил я. – Начнём с того, что один верный мне человек сообщил, что есть некий дезертир, воевавший в Иллирии, который за деньги предал землю отцов и стал служить Карфагену. Он раскрыл им наши позиции, сообщил о тактике боя и дал карту местности. Я охотился за ним, но он сбежал в Карфаген. По другим сведениям он, будто бы, находился здесь, но глубоко залёг на дно. Но я точно знал, что он через других людей послал в Рим человека, который выдавал себя за бактрийца. Это матёрый убийца и диверсант, повинный в смерти десятков римлян. Он мастер обмана и маскировки. Чтобы обнаружить его, нужно было его приманить. Для этой цели мне были нужны помощники среди чужеземцев. И для этой цели я выбрал почтенного Ахаба…

Набатеец удивлённо поднял голову.

– … потому у него много знакомых среди заезжих торговцев. Кроме того, он понимает язык пунов. Ахаб начал снабжать меня информацией о них, благодаря которой я теперь узнал кто и зачем здесь находится.

Публика замерла.

– Итак, диверсант знал, что я за ним охочусь. Но он не знал кто его начальник, хотя и догадывался, что это некий дезертир… но, опять же, где он находился – в Карфагене или Италии, –  об этом он лишь строил догадки. Как я сказал прежде, мне нужно было приманить его. Я разработал план, согласно которому одному человеку пришлось бы изобразить дезертира, участника боёв в Иллирии. Но мой план пришлось пересмотреть, потому что меня опередил настоящий участник, вот он…, – я показал на Марка Деция, – о котором я узнал прежде от Ахаба. Кроме того, мы распространили слух, что в этой таверне собираются люди тайно симпатизирующие Карфагену. Я расчитывал, что диверсант сразу же клюнет на это и попытается это проверить – и не ошибся. Вскоре в заведении Ахаба стали собираться чужеземцы. Некоторые из которых были весьма подозрительны…

– Воистину, ум Пифагора и прозорливость Сивиллы нужны чтобы придумать такое, – похвалил привратник храма Януса. – Глядя на тебя я горжусь, что я сын Рима. Да хранит тебя Янус.

– И тебя, почтенный.

Я сделал несколько шагов вперёд. Зеваки, до этого толпившиеся у дверей, ввалились внутрь и сомкнулись за нашими спинами, образовав вокруг меня, набатейца, патрульных с центурионом и солдата с семьей – кру, подобно зрителям в театре. Я же готовился к финальной сцене трагедии. Единственно что мне не доставало – высоких котурн и маски Разоблачителя, посланца богов.

– Я знал карфагенянина прежде,– продолжил я. – Мы искали друг друга. Он искал меня, а я искал его. Он очень умён и коварен и никогда не оставлял свидетелей. В Египте он убил моего человека. Но меня ему убить не удалось. Теперь я знал как он выглядит – а он знал, что я это знаю. Прошло время. Один верный человек сказал, что в Гелиополь приехал некто, кому хирурги из Египта, искусные в тонких операциях, изменили лицо. Тот, кому изменили лицо, нанял мага, который умел готовить эликсиры, меняющие цвет глаз. Если всё, что он сказал, было правдой, то я был почти что уверен, что человек, который приезжал в Гелиополь и был тот карфагенянин…

Таверна, казалось, не дышала.

– Но мои предположения должны были опираться на проверенные сведения. Как я сказал, я стал изучать приезжих, собиравшихся в таверне Ахаба, – продолжил я. – Из двух десятков я тут же отсеял половину. Из этой половины после длительных раздумий я оставил только двух. Оба были родом из Бактрии. Один из них был образован и хитёр, он крутился с одним киликийцем, у которого, как я узнал, были связи в Карфагене. Другой был не слишком образован, неразговорчив и мало интересовался той жизнью, что проходила за пределами его лавки. Мои подозрения закономерно пали на первого. Мои люди стали следить за ним. Через некоторое время они доложили мне, что слышали разговор между ним и киликийцем о партии товара, пришедшего на север страны, где много раз упоминалось слово таар шуам. Мой осведомитель, который понимал бактрийский, сказал что в их языке нет такого слова. Однако, оно есть в языке пунов. В одном из их наречий "таар шуам" означало две вещи. Первая переводится как "то, чего боится cмерть". Вторая как "красная плеть". Именно этим словом был назван сок одного из самых ядовитых растений Нубии, вкус которого был неотличим от воды…

Ропот негодования пронесся в таверне.

–… Я более не колебался. Оба торговца были арестованы. Киликиец сразу во всём признался. Он сказал, что бактрийский купец заплатил ему, чтобы найти людей в Карфагене, которые использовали его судно и доставили контрабандой два кувшина "красной плети" в партии с вином. Бактриец же поначалу был упрям и всё отрицал. Внешне он был удивительно похож на того диверсанта, который чуть не убил меня в Египте. Его скулы, форма носа и лоб были точной его копией. Но у того карфагенянина были злые зелёные глаза, а у этого же они были тёмно-карие, почти чёрные. Однако я вспомнил о египетском маге, который мог изменить цвет глаз при помощи эликсира. Я решил сам допросить бактрийца, прежде чем передать его дознавателям. Как я говорил, тот бактриец был хитер и умён. Он не сознался в том, что он – карфагенский шпион и делал вид, что плохо понимает их язык. Но мы разговорили его и он, страшась смерти, раскрыл тайну. Он сказал, что привёз на судне киликийца из Карфагена три кувшина "красной плети" по просьбе некоего знатного римлянина, который просил не раскрывать его имя . Однако мне он его раскрыл. Я знал этого человека. Это был уважаемый сенатор.

– Измена! Заговор! – раздались возгласы.

– Я начал действовать. Тайно, под покровом ночи я и несколько верных мне людей пришли на виллу сенатора. Сенатор во всём признался. Теперь я должен был выполнить долг и арестовать его за контакты с врагом. Но, перед тем как сделать это, он попросил меня выслушать одну историю.

 Я выдержал долгую паузу и продолжил:

– Месяц назад на севере, рядом с его имением, сказал сенатор, произошла череда странных смертей. Люди гибли от свирепой болезни. Болезнь эта начиналась внезапно и нарастала как морской прилив. Она уже умертвила десятки людей. Сенат собрал тайное заседание, на котором был принято ввести войска по периметру, установить карантин, и запретить людям с северных территорий под страхом смерти покидать свои земли. Это помогло лишь на время, так как болезнь эта была действительно странная, свирепая и протекала очень быстро. Утром человек был здоров, к вечеру чувствовал слабость, а утром следующего дня он умирал в муках. У него чернели ногти и по всему телу шли красные пятна, словно от ожога. Как выяснили, источником болезни был один раб из южных земель…

– После первых сведений об этой болезни, – далее продолжил я, – сенатор вызвал из в Рима самого опытного врача. Тот многое знал, но, увидев эту болезнь, был бессилен. К тому же, он не достаточно хорошо пропитал уксусом тряпку, которой закрывал рот и нос – и, придя к больным, заразился сам. Он был оставлен в комнате с другими зараженными и вскоре умер. Но, перед тем как умереть он, очнувшись от лихорадки, заметил что его сосед, который день назад лежал в бреду и был обречён – теперь открыл глаза, мог говорить и делать движения. Тот человек явно выздоравливал – им был какой-то вольноотпущенник родом из Фригии. Врач, теряя силы, спросил его как ему удалось победить болезнь, и тот ответил, что как только почувствовал, что умирает, то хотел избавить себя от мук и выпил яд который называется "таар шуам". Этот яд он купил давно и хранил втайне. Яд этот не вызывает боли и действует моментально. Однако он был слаб и него тряслись руки; он опрокинул пузырёк и пролил содержимое, а когда поднял, то там оставалось лишь пара капель, который он тут же слизнул языком. Ему сделалось плохо. Вначале он думал что умирает, но затем очнулся и почувствовал себя лучше… Так врач определил, что таар шуам, или "красная плеть", может быть лекарством от болезни. И вот почему первое значение этого слова переводится как "то, чего боится смерть" – ибо в разных пропорциях сок этого растения может быть и смертельным ядом, и лекарством избавляющим от смерти. Умирая, врач просил передать сенатору, что нашёл средство против эпидемии… Таков был рассказ сенатора. Он, сказал, что поступая так, знал, что нарушает закон. Но он сделал то, что сделал, ибо не видел другого выхода. Когда тайно привезли кувшины, болезнь отступила, а опасность эпидемии для отечества ушла…

Я закончил. Стояла мёртвая тишина.

– Это сущая правда, – наконец произнёс человек из толпы у дверей в маске фавна. Он снял маску. – Я могу это подтвердить. Муж моей сестры родом с тех мест. Он умирал, и Орк едва не забрал его к себе. Он говорил, что ему давали пить вино и уксус и размешивали это стилусом, острие которого макали в какую-то жидкость. Лишь это спасло ему жизнь.

– Гм… я почему-то всегда думал, что сенатор Цетег покончил с собой из-за неизлечимой болезни, – произнес центурион.

– Так считается. Но это не так, – ответил я.

– Он всё равно изменник, – возразил ветеран в красном шарфе.

– Какой же он изменник, когда он спас Рим от эпидемии? – повернулся к нему краснощекий мужчина, работавший в кузне.

– Все эпидемии от богов, – философски изрёк привратник храма Януса. – Всё на земле происходит по их воле.

– Скажи это женам и детям мужей спасённых от смерти, – с насмешкой воскликнула женщина из середины толпы.

– Почему человек из власти скрывал что имет дело с пунами? – спросил юноша в коричневой тунике.

– А ты думаешь, ему легко было это сделать? – возразил ему седовласый мужчина.

Таверна загудела как растревоженный улей…

Я сделал  знак замолчать. Я бросил кость раздора, я же должен был это прекратить. То, что что было сказано мной толпе  многие сенаторы назвали бы "неоправданным разглашением тайны". На это я бы ответил: это было бы меньшим злом, если б эта тайна всплыла из слухов, и ею стали бы манипулировать проходимцы или, чего хуже, наши враги…

– Рассказ сенатора озадачил меня, – продолжил я. – Я одновременно осуждал и сочувствовал ему. Но я пришёл к нему, чтобы исполнить закон, и он знал это. Как знал и то, что после его ареста в сенате должны будут пройти прения. И если даже здесь, в этой таверне, наши мнения раскололись, они раскололись бы и в сенате. Они раскололись бы и в стране, и в армии. Наше единство бы ослабло. Этого ждут враги. Их флот наготове, чтобы высадиться на наших берегах…

Я прошелся взглядом. У всех были сосредоточенные лица.

– Так сейчас рассуждаю я, – продолжил я после паузы. – Но сенатор Цетег думал об этом ещё тогда. Он был мудрым человеком и решил по-своему. Перед тем как его увести, я отпустил его попрощаться с семьей. Назад он не вернулся. У него ещё оставались запасы "красной плети". Он умер быстро и без мук.

Я вздохнул.

– После этой истории я понял, что ошибся с бактрийцем, а настоящий карфагенянин был где-то рядом. Как я раньше сказал, здесь был и второй подозреваемый из Бактрии – торговец сукном. Но он никак не напоминал карфагенского диверсанта…

Я услышал вздохи разочарования. У центуриона и солдат вся их досада была написана на лицах.

Настало время развязки.

– Но он знал, что я ищу его, – сказал я, возвысив голос. – И он здесь. Он присутствует среди нас.

Послышался удивлённый ропот. Люди в толпе стали подозрительно озираться друг на друга.

– Он видит и слышит нас. Он хорошо замаскировался, думая что я его не найду. Но он ошибся. Я нашёл его.

– Кто же это? – изумлённо полу-шёпотом спросил офицер.

Я развернулся.

– Он! – Я показал пальцем.

Услышав это, человек сидевший за низким столиком, в черной расшитой серебром одежде, поднял голову и удивлённо вскинул брови.

Это был один из дружков Ахаба. Большие карие глаза, подведённые черный краской на бактрийский манер глядели на меня в изумлении.

– Встать! – скомандовал офицер.

Бактриец повиновался. Качая головой укоризненно, он произнёс:

– Советник силна ошибс. Я не з Карфаген. Я – бактри купец Эршег. Мой склад недалек от Ахаб. Ми прошта друзи з Ахаб. Зачем обижать? – продолжил бактриец и улыбнулся. – Рим много раз проверил ми. Эршег не делай Рим плохо.

– Мы это выясним, – сказал офицер. – Подними руки в стороны…

Бактриец послушался. Офицер кивнул.

Один легионер тут же отошёл от Марка Деция и, подойдя к бактрийцу, стал ощупывать его с головы до ног.

– Эршег знай закон, а Рим знай, что Эршег честны, – повторял он, пока легионер охлопывал его и заставлял поворачиваться. – Я всегда говори мой народ: Рим друзи з Бактри.

Закончив, легионер покачал головой офицеру. Затем взял его сумку и вытряхнул. На стол полетел кошелек, туго набитый монетами, зеркало, орехи, безделушки, костяные фигурки восточных божеств. Легионер покачал головой.

Офицер повернулся ко мне.

– Он чист, советник. Он простой купец, – сказал он.

Бактриец усмехнулся.

Я нахмурился.

– Он не простой. И он не купец.

Подойдя к нему ближе, я пристально поглядел ему в глаза.

Он поднял подбородок.

Мы были одного роста и почти что одного телосложения. Мы стояли и смотрели друг другу в глаза не моргая. Мы изучали друг друга. Улыбка не сходила с его губ.

Наконец, я отвёл взгляд.

– Ты умён, – сказал я. – Но порой и ум играет злую шутку, если нет страха смерти. Тебя подвела твоя же игра. Тебе нравилось играть с жизнями других и собственной жизнью. Чувство опасности будоражит кровь как молодое вино. Тебе ли этого не знать?

Бактриец сделал недоуменную мину.

– Ты привык быть на голову выше всех, – продолжил я. – Сначала в ордене Воины Решефа, куда тебя отдали ребёнком. В семь лет ты убил мальчика, своего друга. Вы боролись, и ты проиграл ему. Но этот мальчик мог рассказать другим, что ты проиграл. Тогда ты просто толкнул его со скалы, а другим сказал, что он сам сорвался. И ты улыбался, видя как он падает. Ты не привык проигрывать и не привык оставлять свидетелей своих неудач…

Лицо бактрийца не изменилось.

– Между нами сохраняется хрупкий мир, – сказал я громко, чтобы слышали все. – Но в месяц Юноны семнадцатого дня недалеко от Сицилии затонул ваш корабль. К берегу прибило четырнадцать трупов с перерезанными глотками и вспоротыми животами, среди которых некоторые были знатными людьми. Среди них были сестра и сын Сахона, вашего военноначальника. Над его сестрой надругались, прежде чем убить. А его сын был оскоплен и у него были выколоты глаза. У многих трупов было вырезано на спинах "s.p.q.r", сенат и народ Рима. С того корабля спаслось лишь трое. Это был ты и двое других. Затем из вас троих остался только один. Это был ты. Вскоре ты дал показания в под присягой в Совете Ста Четырёх и в присутствии обоих суффетов. Вот что ты сказал. Шестнадцатого июня вы отплыли с острова Крит. Ваше судно село на мель и перевернулось. Вас было одиннадцать, но спаслось лишь шесть. Вы плыли в маленькой лодке пока вас не подобрал карфагенский корабль с грузом тканей и провизии, плывший из Антиохии. На рассвете в нарушение мира, вас атаковали два римских военных судна. Римские солдаты разграбили корабль и, после долгих издевательств, всех перебили и выбросили за борт. Ты же и двое других, с твоих слов, спали в трюме, но, заслышав шум и крики, спрятались в больших ящиках, покрытых канатами. Только это спасло вам жизнь. Римляне, сказал ты, забрали деньги и провизию. После этого они сделали пробоину в вашем корабле, а сами вернулись на свои суда. Видя, что корабль тонет, вы выскочили из убежищ, наспех соорудили плот и плыли пока вас не прибило к острову Мелит.

Я смотрел ему прямо в глаза.

– После твоего рассказа уже никто в Карфагене не хотел мира, и даже маленькие дети захотели мстить нам.

Я заметил как зрачки бактрийца чуть расширились, хотя лицо его по-прежнему было непроницаемо.

– Теперь послушай мой рассказ, – сказал я одновременно ему и всем присутствующим. – Пятнадцатого июня на Крит из Карфагена были тайно переправлены шесть головорезов на совести которых не один десяток жизней. Их послал Аркуд – злой демон во плоти, правая рука Гамилькара Барки, который пышет ненавистью к Риму и хочет новой войны. Гамилькар – наш враг. Но он враг, которые соблюдает правила. Как добиться войны, когда соблюдается мир? Как нарушить эти правила – сделать так, чтобы он изменил своё решение?

Я бросил короткий взгляд на бактрийца и продолжил:

– Для этого шестерым убийцам надлежало притвориться жертвами крушения, чтобы попасть к купцам, корабль которых будет проплывать днём позже. После этого перерезать под покровом ночи всех, оставив римскую метку на их спинах. Это и было сделано. В той ночной резне был случайно ранен один из убийц. Недолго думая, ты перерезал ему глотку и бросил за борт. Вас стало пятеро. Теперь предстояло сделать так, чтобы убедить, что тела пунов прибило к берегу, ибо от корабля до берега было далеко, и тела непременно бы унесло бы в море, где бы их съели акулы. Для этой цели нужно подойти как можно ближе до мелководья. Ты приказал сделать плот из бочек и навалить на него тела, чтобы затем сбросить их там, где ветер наиболее силён. Двое твоих людей несколько раз делали это пока не сбросили все тела… Когда они вернулись, один из них обмолвился, что их заметили двое рыбаков – и тогда им пришлось убить этих рыбаков как ненужных свидетелей. Ты попросил подойти показать место. Когда они подошли к краю борта, ты выхватил кинжал и пронзил одному сердце, а другому шею, затем cбросил обоих в воду. Теперь вас было трое и вам нужно было добраться до Мелита. Вы использовали тот же плот из бочек. Ваш путь занял около двух дней. Наконец впереди показалась земля и плот упёрся в безлюдный берег. Потом ты послал одного поискать воды, и когда он вернулся ни с чем, то увидел, что его товарищ лежит на песке распростершись, а ты вытираешь кровь с кинжала. Ты сказал, что его товарищ обезумел от жажды и набросился на тебя, стремясь забрать бурдюк с остатками воды. После этого тот, кому ты это сказал, понял, что живым до Карфагена ему не добраться. Он сбежал.

Я подошёл вплотную и теперь слышал его дыхание.

– Ты искал его и теперь ищешь. Но тебе его не найти. Ты достаточно умён, чтобы с самого начала догадаться откуда я знаю всё это.

Бактриец прищурил левый глаз.

– Ты любишь опасность, не так ли? – продолжил я тише и ускорив речь. – Опасность возбуждает разум и делает тебя её рабом. Ты уже не можешь жить без неё. Ведь, без чувства опасности для тебя нет чувства победы…

Я заговорил тихо:

– Ты изменил внешность и цвет глаз. Но решил, что должно остаться то, что выдает тебя – одно уязвимое место, о котором ты знаешь. Оно как родимое пятно. Этим ты возбуждаешь себя и дразнишь врага, который, как ты думаешь, настолько глуп, что ни за что об этом не догадается …

Он молчал.

– … Я не знаю почему ты так решил. Но я знаю, что ты нарочно сделал это, показывая что ты сильнее духом и не боишься, и что другой никогда не поймет что это. Но ты ошибся. Ты очень ошибся, пун.

Я быстро схватил его за кисть правой руки и, подняв вверх, развернул ладонь к толпе. Татуировка в виде полумесяца заключённого в восьмиугольник была отчетливо видна на его ладони.

Таверна ахнула…

– Воин Решефа! – громко произнёс я.

Я увидел как глаза его сузились, а губы вытянулись в презрительную улыбку. В следующее мгновение он стремительно вырвал своё запястье из моей руки, по-кошачьи отпрыгнул к легионеру и, едва тот успел опомниться – вытянул меч из его ножен. Он тут же бросился на меня. Я отступил назад, одновременно ища глазами, то что послужило бы мне защитой, на ходу вытягивая пергамский нож… Если бы только это было годы назад, и если бы он сам предложил мне честный поединок! Иначе его тщеславие разъело бы его изнутри за преимущество над безоружным. Но теперь у него всё было написано на лице. Теперь я точно знал, он хочет покончить со мной раз и навсегда.

Толпа испуганно подалась назад, опасаясь его меча....

Я отступал. Я умел уворачиваться, но он был силён и очень ловок. Я, также, видел как центурион и оба стража были наготове мне помочь, но… один из пьяных дружков Ахаба храпел сидя на скамье, прислонившись к стене и вытянув свои ноги. Пятясь, я запнулся о них и упал. Он воспользовался этим и тут же прыгнул на меня сверху, занося меч для фатального удара.

– Умри, римский пёс, – прошипел он.

Вдруг сверху раздался грохот. Лицо его перекосилось, глаза закатились. Рука, сжимавшая меч, ослабла и меч со звоном упад пол. Он свалился с меня как мешок с бактрийским тряпьём.

Глаза центуриона, обрушившего на его голову амфору, пылали ненавистью.

                                                                           ***

– … кто тебя послал?

Центурион плеснул воды.

Струи капали с волос пленника. Двое солдат, прежде державших Марка Деция, теперь держали его.

– Говори!

Карфагенянин молчал, опустив голову.

Центурион схватил его за волосы на затылке, поднял голову и сурово посмотрел ему в глаза. Тот ухмыльнулся, откинул голову – и с силой плюнул ему в лицо. Центурион поморщился. Вырвав большой клок из одежды пуны, он вытер слюну. Затем размахнулся и ударил карфагенянина в лицо. Струйка крови потекла из его носа. Но его голова едва покачнулась. Ни единый мускул не дрогнул на его лице.

– Ты слаб, римлянин, – засмеялся он. – В Карфагене младенцы бьют сильнее.

Он повернул голову ко мне.

– У твоего напарника куриные мозги. Я свернул ему шею  в Александрии и выбросил как щенка в колодец. Но я недооценил тебя. Когда я пришёл к тебе ночью в гостиницу, ты оставил куклу набитую соломой. Ты хитрый пёс, но придёт и твой черёд, и вы все …

Он не договорил, потому, что офицер сжал кулак и ударил его в живот.

Карфагенянин закашлял.

– Вы все сдохнете, – прорычал он, осклабившись. – Гушам мер Ром гуддех. Смерть римским псам. Вас не должно быть. Наш священный пророк сказал: если вас не уничтожить, вы расползётесь по всей земле и подчините её себе. Я спасаю мир. Вы пиявки. Вы зараза. Вы лепра…

Офицер снова ударил его по лицу.

– Вы сгинете как пена, – усмехаясь продолжил карфагенянин, сплёвывая кровь. – Сгинете из-за неуёмной спеси. Наш пророк сказал: придут варвары. Много варваров с Севера. Они разграбят ваши города и разрушат ваши храмы. Они будут насиловать ваших жён и сделают рабами ваших сыновей. И вы предадите своих богов ради бога иудеев…

– Заткнись, вонючий пун! – закричал офицер и снова замахнулся.

– Оставь его, – сказал я. – Во Вратах Цербера мысли о чужой спеси быстро закончатся мыслями о спеси собственной.

Всё это время люди в таверне стояли словно изваяния. Я вывел их из оцепенения:

– Есть среди вас крепкие? – обратился я к толпе.

Вышло сразу несколько мужчин.

– Помогите связать его.

– А есть ли тот, кто быстро бегает? – снова спросил я.

Вытянул руку юноша стоявший у двери.

– Я выигрывал состязания. В моём квартале мне нет равных.

– Подойди ко мне.

Юноша вышел из толпы и подошёл.

– Ближе.

Он встал ближе.

– Слушай внимательно, – сказал я. – Беги к юго-западным воротам. Там ты найдешь старшего офицера по имени Тит Аренций. Ты узнаешь его по пластине на груди с изображением волчицы. Ты скажешь: "Луций просит передать: гуси спасают Рим". После чего скажешь, чтобы он брал солдат и спешил сюда. Ты покажешь ему путь. Ты сделаешь это?

– Я сочту это своим долгом.

– Поспеши. Расступитесь… – сказал я громко.

Юноша спешно развернулся, и пройдя через расступившихся, юркнул в дверь…

Когда Тит Аренций пришёл с дюжиной солдат, карфагенянин был уже крепко связан. Он смотрел на меня исподлобья. Уходя, уводимый солдатами, он бросил со злобной насмешкой:

– Что, думаешь, ты победил? Ты думаешь, это всё правда? Ты думаешь, что всё так и должно быть… – и он засмеялся,–  дурак, мы просто куклы в их игре.

– Чьей игре?

Он не ответил.

Разоблачение свершилось.

Я бросил взгляд на Ахаба.

Ничего не понимая и широко раскрыв глаза, набатеец был окончательно сбит с толку и едва понимая, что всё, что происходит – происходит ним на самом деле, а не боги играют с его разумом.

Я начал:

– Теперь, когда злейший враг республики схвачен и понесёт наказание за свои злодейства, я хочу возблагодарить тех, кто помог мне в этом. Это мои верные друзья. Это наш префект. И это вы, граждане Рима, которые не теряют бдительности и служат отечеству по зову своего сердца…

Радостный гуд прокатился по таверне.

– …но, прежде всего, я хочу поблагодарить… вот этого человека, – я повернулся к набатейцу. – Я благодарен почтенному Ахабу за его помощь. Находясь бок о бок со злодеем, он подвергал себя опасности  не меньше, чем кто-то из нас. Сказав это, я хочу отдать дань его скромности, ибо не каждый наделённый столь высокой миссией помогать тайной службе, справится с искушением не рассказать о ней другим. Если бы мне не он, мне никогда бы не удалось распознать врага.

И опять одобрительный гул прокатился по таверне.

– Ахаб, сын Хатеша, – обратился я к нему, – я хочу тебе сказать нечто важное. Префект спрашивал меня о тебе. Сомнения тревожили меня, но теперь я знаю, что не ошибся. За помощь оказанную правосудию, я рекомендую ему сделать тебя главой Коллегии Восточных Торговцев.

Ахаб был падок на лесть, даже если она была плодом несуществующих дел. Всё это время, по мере того как я говорил, его лицо преображалось. Вначале в его глазах было видно сомнение, затем надежда, затем заблестел хитрый огонь, а под конец моих слов он  горделиво поднял подбородок и, покачивая головой, смотрел с прищуром на своих гостей, которые ещё до этого думали о нём лишь как о Мидасе, а теперь смотрели как на Одиссея обманувшего Полифема.

– …когда же мы удалились для обсуждения обстоятельств тайны, связавшей нашу работу, – продолжил я, – почтенный Ахаб поведал мне одно своё желание, которое меня несказанно удивило. Будучи скромным по своей натуре, он никогда бы сам не сказал об этом. Я прошу его позволить мне раскрыть согражданам то, что он сказал мне, ибо это действительно важно, – добавил я, сделав вид, что мне, тайному римскому советнику, и впрямь нужно его соизволения.

Я вопросительно посмотрел на него под одобрительные возгласы.

Набатеец, бросив короткий настороженный взгляд, бегая глазами и не понимая что же я замыслил, закивал мне в ответ.

– Ахаб сказал мне следующее: "я был скромным чужестранцем когда приехал сюда, но Рим стал моим домом. Боги Рима стали моими богами, а люди Рима – моими согражданами. Сегодня священный день Сатурналий, когда все мы делаемся равны перед божественным роком. День равновесия в природе и в людских сердцах. Этот день не должен быть омрачён тяжбами и скорбью. В этот самый день я хочу принести жертву. Моя жертва будет такова, что я облегчу бремя этого славного солдата о делах которого я не ведал. Я уменьшу ему долг вдвое и продлю ещё на год. "

Таверна взорвалась восторженными криками…

Я опять посмотрел на него.

– Да-да… именно так я и сказал, – поддакнул набатеец.

Марк Деций поднял голову, не веря тому, что он только что услышал.

– Речь, достойная римлянина! – послышалась реплика из толпы.

– Милосердный Ахаб! – воскликнул один из его дружков.

– Благочестивый Ахаб! – поддакнул другой, зевая, разбуженный возгласом первого.

Люди подходили и похлопывали его по спине.

– Уж кто-кто, а я-то давно знал, что этот меняла не так прост, – гнусаво изрёк пожилой римлянин, прищурясь и потрясая перстом. – За маской простачка прятался мудрый лис. Клянусь Диоскурами, такие люди нужны нам!

Послышались рукоплескания. Ахаба распирала гордость.

– Конечно же, друзья мои… всё правда, я такой и есть… но не стоит благодарности… – бормотал он, рассеянно раскланивался с правдоподобной скромностью. Он мгновенно перевоплотился и теперь был подобен греческому актёру, чей образ по воле Мельпомены вдруг стал им самим –  муза подменила его прежнее естество и отчасти повредила его разум. И даже ревнивая супруга смотрела теперь на Ахаба с восхищением и готова была простить ему всё, ибо после моего рассказа в её подведённых сурьмой глазах стал проглядывать огонёк гордости за неверного мужа и желание хоть быть как-то сопричастной к римской истории.

Я сделал знак успокоиться.

Толпа замолчала. Я повернулся к солдату.

– Марк Деций, – сказал я. – За твои деяния на поле брани и в мирное время я буду ходатайствовать перед префектурой о справедливости. Тебе предоставят на выбор земельный надел за городом, либо жилье в Риме с правой отсрочки ренты на полгода. И да благословят тебя боги.

Оглушительные крики восторга сотрясли заведение Ахаба. В воздух полетели венки, маски и ленты. Марк Деций закрыл лицо руками. Софрония плакала навзрыд.

Так это закончилось. Так комедия стала трагедией, а трагедия – фарсом со счастливым концом. Все изменилось за короткий период времени как погода в Лигурии в мартовские календы, когда свозь хмурое небо вдруг быстро пробивает яркое солнце. Таков Рим – амальгама страстей, постоянная череда обстоятельств и превращение одного в свою противоположность, а затем наоборот.

Никто не узнает о них, ибо историки напишут лишь о великих. Жизнь простых горожан растворится во времени как капля в море; их истории сольются и смешаются, сделавшись океаном Памяти – туманным как Стикс и мутным как воды Тибра.

На этом история в таверне закончилась.

Но это ещё не конец всей истории.

                                                                           ***

Я вышел из заведения набатейца с чувством исполненного долга.

Моя речь и последующее разоблачение произвели сильное впечатление. Одна моя речь была вымыслом, а другая правдой. Мне удалось соединить обе воедино, как члены в теле химеры так, что никто не знал, где кончалось одно и начиналось другое и так, что ни у кого не возникло ни малейшего недоверия к моим словам.

… впрочем, были и те, кто догадывался что к чему. Они остановили меня недалеко от таверны.

Это был Марк Деций с женой и детьми.

– Назови своё имя, друг, – сказал он. – Назови своё имя, чтобы я знал для кого мне сделать жертву Юпитеру.

Я молчал. Мы смотрели друг на друга.

– Ты храбрый солдат, Марк Деций, – произнес я. – А Валерий Марцелл был великим командиром.

– Назови своё имя, достойный человек, – сказала его жена. – Если в моем чреве снова зародится жизнь и это будет мальчик, мы хотим, чтобы он носил твоё имя.

Я коснулся её щеки. Она схватила мою ладонь и прижала сильнее.

– Ты славная, Софрония.

Я убрал руку, развернулся и пошёл прочь.

Они стояли и смотрели мне вслед.

Сделав шагов пятнадцать, я остановился и повернулся:

– Меня зовут Луций.

                                                                            ***

Я направлялся на Палатин, где начиналось основное торжество.

Когда я миновал святилище Кастора и Поллукса, то недалеко от переулка, ведущего на Викус Селена, я почувствовал, как сзади чья-то рука ухватила меня за правое плечо. Я замер. Моя левая рука потянулась под плащ, где на поясе висел кривой пергамский нож; его ковка способна крошить камень и пробивать металл. Моим учителем был перс Фарназ, он обучил меня искусству ножевого боя, которое выручало меня не  раз, когда жизнь висела на волоске.

Я выхватил нож и резко развернулся, направив остриё к горлу того, кто меня остановил…

Я узнал его. Это был тот человек, который сверлил мне спину взглядом в таверне Ахаба.  Он был худ и выше меня на полголовы. Он широко расставил руки, показывая, что невооружен и настроен дружелюбно. У него был вполне беззаботный вид.

– Луций Капитул? – произнёс он и широко улыбнулся.

Я убрал нож и вопросительно посмотрел на него.

– Кто ты такой?

– Меня зовут Гай Албин Феликс, – представился он.

– Феликс твоё прозвище?

– Нет, это часть моего имени.

– Я не знаю тебя.

– Это и неважно. Всё, что я видел сегодня, это…это было замечательно, Луций.

Я нашёл, что слово "замечательно" было, по меньшей мере, глупо с его стороны.

– Что тебе нужно? – спросил я.

– Ничего. Я просто хочу предложить тебе свою дружбу. Я преклоняюсь перед тобой и готов предложить тебе дружбу всякий раз, когда она будет тебе нужна. А она будет тебе нужна в будущем.

– О каком будущем ты говоришь?

– Когда мы увидимся вновь, – сказал он и опять улыбнулся.

– Я не знаю тебя и не помню, что видел тебя хоть раз до этого момента.

– Это неважно, это неважно, что ты не помнишь, Луций. Наша память несовершенна и подводит нас. Тогда её восполняют другие. Я точно знаю, что увижу тебя.

– О чём ты?

– Ты встретишь меня в будущем. Но это будет в другом месте. И это будет другое время.

– О каком месте и времени ты говоришь?

– Когда мы будем плыть. Плыть на корабле с аскетами в поисках Гелиополя.

Я нахмурился.

– Сделай шаг ко мне, – приказал я.

Он послушался.

– Стой и не шевелись. Смотри мне в глаза.

…Наконец я выдохнул. Похоже, я ошибся, и его взгляд не говорил, что он вдыхал дым аккадской смолы, которая туманит разум.

– Ступай, Гай Феликс.

– Ты не ответил мне, – сказал он. – Согласен ли ты принять мою дружбу…

Смутная догадка мелькнула у меня в голове.

– Я муж и отец двух детей, – сказал я. – Если ты ищешь удовольствий, иди в Карнариум и предложи себя подобным тебе чтобы разделить свою страсть.

Он засмеялся.

– Нет, ты меня не понял… впрочем, неважно. Но знай, я – твой друг.

Мимо нас прошла распевающая и пританцовывающая процессия.

– Не забудь, меня зовут Гай Албин Феликс, – крикнул он убегая, присоединившись к праздной толпе.

Я продолжил свой путь.

Минуя длинные ряды торговцев благовониями, я случайно заметил надпись. На обломке доски было написано:

                                              Маг, Предсказание Судьбы и Истолкование снов

Я бросил более пристальный взгляд.

Это был человек в маске, которая полностью закрывала его лицо. Его одежда была явно не местная, а голову закрывал фиолетовый капюшон. На плече его сидел ворон.

Повернув голову, я на ходу с любопытством смотрел на него. Впрочем, как и он на меня.

Мы разглядывали друг друга, пока я удалялся.

… уже минуя его, что-то заставило меня вернуться.

Человек в маске словно поджидал меня.

– Это он, это он, – радостно воскликнул он, завидев меня и тотчас повернулся к ворону: – Я же говорил тебе, что он придёт, а ты мне не верил.

Его слова обращённые к птице и непонятная радость, словно он раньше ожидал меня увидеть, показались мне странными.

Ворон громко каркнул ему в ответ и, затем, что-то гортанно пробурчал.

Я подошёл к нему.

– Ты понимаешь язык ворона?

– Да.

Я был удивлён.

– И ты говоришь "это он" всякому проходящему мимо, чтобы заманить народ?

– Нет-нет. Я действительно ждал тебя, – был ответ.

– Гм… ты отнимаешь работу у наших оракулов, прорицатель. Наши жрецы обвинили бы тебя в нечестной игре.

– Я просто странник пришедший на ваше торжество. Уже сегодня меня здесь не будет. Но я действительно ждал тебя, – повторил он.

Я усмехнулся:

– Я мог подойти. Но я мог бы и пройти мимо. Как ты мог это знать?

– Скажи, как я мог это знать? – переадресовал он вопрос ворону.

Ворон разразился гортанным бормотанием.

– Он говорит, что мы с ним видели уже всё наперед, так как побывали и в прошлом, и в будущем, – сказал прорицатель.

– И ты действительно можешь предсказать судьбу, маг? Ты вправду видишь будущее?

– Нет, я вспоминаю прошлое, будучи в будущем.

Я поднял брови, едва понимая его ответ.

– Проверь это сам, – сказал он, показывая рукой на блюдо, где лежали маленькие свитки обернутые нитью. – Попроси его сделать это. Выбери какой-то один, скажи ему номер…

Я посмотрел на ворона.

– Найди мне свиток номер… скажем… тридцать пять.

Прорицатель взял блюдо и поднес его к ворону.

Птица, порывшись клювом, вытащила свиток.

Я протянул руку и ворон раскрыл клюв. Свиток упал прямо мне в ладонь.

Я разорвал нить. К моему удивлению, он был обозначен номером XXXV.

Вот что там было написано в стихах:

В Янусе храма есть тайная кладезь,

Кладезь не видная нашему глазу,

Слово секретное ей назови,

А  если спросят, то имя скажи,

Там ты увидишь три старые книги,

Книги, в которых три прошлого нити,

Книги всем тем, ожидающим чуда,

Скажут кто ты и зачем, и откуда

– Ха, думаю, в каждом из таких свитков написано что-то подобное… " в Януса храме" … или, может быть, в Юпитера или Минервы храме, а?… ну-ка признайся, маг, это, ведь, наши охочие до денег жрецы наняли тебя ? – сказал я и засмеялся.

– Нет, это не так. И знай, всё что ты прочёл, сбудется. Ты сам в этом убедишься.

Я перестал смеяться и вздохнул.

– Хорошо, я приму во внимание твои слова.

Я собирался положить записку назад на блюдо.

Он выставил ладонь:

– Оставь её себе. Это тебе даст ответ, когда тебе будет нужен ответ.

Я пристально взглянул туда, откуда в маске были видны глаза.

– Почему бы тебе не снять маску.

– Я всегда ношу маску когда что-то предсказываю. Черты лица говорят о том, что это принадлежит смертному человеку. Я не хочу, чтобы мои предсказания были связаны со мной. Они идут не от меня, а от того, что свыше. Я говорю не от себя, а просто читаю то, что вижу.

Я задумался.

Ворон рассматривал меня одним глазом, повернув голову набок.

– Ладно, – сказал я, – тогда ответь мне на один вопрос. Я хорошо заплачу тебе.

– Я не возьму денег.

– Почему?

– Потому, что ты только что сделал то, что ты сделал. То, что ты сделал, наказало одного и обезопасило многих.

– Как ты узнал об этом… ах, да, – спохватился я, – ведь ты же прорицатель. Но, я, признаюсь, удивлён. Тут кругом полно мошенников. Видно, боги из твоей страны впрямь наделили тебя даром. Хорошо, скажи тогда одну вещь, если ты видишь прошлое. Тот человек, которого я поймал, произнёс мне очень странную фразу. Ты знаешь о ком я. Скажи, что он имел в виду?

– Ты не поймешь моего ответа.

– Почему?

– Чтобы его понять, тебе нужно через многое пройти и ещё больше увидеть. Слова тут бесполезны.

– То есть… ты отказываешься ответить мне?

– Мой ответ ничего не изменит. Всё будет так, как должно быть. Ты уже знаешь как поступишь. Мы оба это знаем.

… До этого я стоял вполне спокоен и умиротворён. Но две его последние фразы были подобны жалу осы. Подобны бронзовому колокольчику в мёртвой тишине некрополя. Подобны монете медленно падающей из рук на каменный пол в храме Януса, звон которой был оглушительным. Его ответ звенел в моих ушах. Что-то давнее, яркое, как вспышка молнии или зверь, ревущий после спячки, проснулось во мне. Я стоял как громом поражённый.

– Постой, мне кажется, я где-то слышал эти слова, – пробормотал я, – да-да… я это уже слышал. И мне знаком твой голос. Скажи, кто ты?

Он не ответил.

– Назови своё имя, – настоял я.

– Я не знаю своего имени. Я забыл его. Наверное, оно такое же, как и у тебя, – произнёс он.

Я был удивлён ещё больше.

– Ты говоришь неправду.

– Я просто говорю то, что думаю.

– Ты лжёшь. Я знаю всех одноимёнцев в городе и за его пределами. Они все из рода Ветуриев. Ты не один из них. – Я раскрыл плащ и показал знак советника. – Именем префекта, я приказываю тебе снять маску.

Он молчал.

– Ты снимешь маску, жалкий колдун, или это место будет последнее, что ты видишь…

Он никак не реагировал.

Его неповиновение разозлило меня.

Я схватил его за маску правой рукой –  и с силой сорвав с его лица, бросил на земь.

Он не сопротивлялся.

Я увидел лицо старого человека с короткой седой бородой.

Моя работа на благо Рима требовала усердия. И она требовала хорошей памяти. С юности я тренировал память под руководством математика Менандра с помощью упражнений, которые усилили её до предела. Ни одна деталь или мелочь не ускользала от меня. Однако тут был словно невидимый барьер. Мне показалось, что я знал это лицо; я определённо где-то видел его… но вот когда и где это было, этого я не мог вспомнить. При всём том, странно, я смутно помнил само событие…

– Я знаю кто ты, – вдруг неуверенно пробормотал я, – я не помню когда и где… но, да, там был ты… ты лежал на дороге…

Старик загадочно улыбнулся.

Я вздрогнул, как бы очнувшись от видений. Я отошел на два шага и повернулся, ища глазами патруль. Шагов в тридцати от меня я заметил трёх всадников в багряных плащах. Вытащив из сумки глиняный свисток, я три раза громко дунул в него, и вытянув руку вверх, помахал. Меня заметили и повернули лошадей. Толпа нехотя расступилась, словно река, рассеченная кораблём, затем снова слилась, продолжая предаваться веселью.

Старший спешился.

– Советник.

– Этот колдун не называет мне своё имя, – сказал я и указал за спину. – Немедленно арестуйте его.

Старший перевел взгляд. Затем удивлённо поднял брови:

– А где же колдун?

Я обернулся. Никого не было. Он пропал. Не было и его лотка.

Подул северный ветер. Набежавшая туча заслонила небо. Через несколько мгновений грянул гром. Крупные редкие капли дождя упали на землю.

Новый раскат.

Дождь усилился и перешел в ливень…

Ударили барабаны, заревели трубы.

– Ио, Сатурналиа! – грянул клич.

Тысячи мужчин и женщин; старые и молодые, богатые и бедные, свободные и рабы – начали бешеный танец.

Среди пляшущей толпы я был один недвижим. Вода струилась по моему лицу. Я стоял и смотрел не моргая в одну точку. Этой точкой была чёрная птица, сидевшая на городской стене. И затем она исчезла".

                                                                     ХРОНОМЕТР

^{Тиканье механизма забавляло меня. Повторяю, забавляло, ибо теперь мое состояние граничило с полным блаженством, и каждый пустяк доставлял мне удовольствие.}

                                                                             ^{(Э.А. По, Трагическое положение. Коса Времени)}

10 ч. 20 мин.

Я открыл глаза, замерзая от холода.

Окно было распахнуто настежь.

Было пасмурно и в комнату дул холодный ветер, развевая занавеску.

Нехотя поднявшись с дивана и стуча зубами, я подошёл, чтобы закрыть окно.

Откинув занавеску, я увидел нечто неожиданное. На дереве напротив моего окна сидела птица. Это был несомненно ворон. Он сидел на ветке и глазел на меня. "Ты просто не проспался," пробормотал я и протёр глаза. Не открывая век, я опустил голову вниз. Через несколько секунд я вновь посмотрел на дерево. Никакого ворона на нём не было. Я облегчённо вздохнул, притянул раму и плотно закрыл окно.

Кажется, я проспал всё на свете. Я прошёл ванную. Голова трещала и я умирал от жажды. Подойдя к крану, я отрыл вентиль и склонил голову.

10 ч. 40 мин.

Вернувшись, я поставил чайник и заварил крепкий чай. После чашки чая я почувствовал себя лучше. Подойдя к столу, я неожиданно заметил, что ноутбук был включен. Видимо, по-рассеянности я забыл его выключить вчера, и он работал уже второй день. Странно, ведь я отчётливо помнил, как выключил его прежде чем уйти из дома. Не мог же он включиться сам? "Ты включил его вчера когда возвратился из кафе, – тут же осадил я себя, – но ты был так пьян, что не помнишь этого". Так или иначе, он работал и я видел, что был открыт текстовый документ на котором пульсировал курсор мыши. Что же я хотел написать… да и чёрт с ним. Я не стал ломать голову и засел за просмотр почты, прихлёбывая чай из кружки.

11 ч. 03 мин.

…Тем не менее, мой новый сон не оставлял меня в покое. Поэтому, боясь его забыть, я включил рекордер на телефоне и начал наговаривать всё, что я видел во сне, боясь упустить детали. Это заняло у меня почти час. Пожалуй, это был самый удивительный сон из всех, что я когда-либо видел. Самым же удивительным было то, что под конец он сопрягался с тем сном о будущем, который я уже описал. Я решил, что пока не буду говорить о нём Спиридону.

12. ч. 05 мин.

Я нажал "стоп". Кажется, ничего не упустил. Есть не хотелось. Зато мучила жажда. Я снова согрел чай. Сегодня мне кровь из носу нужно было написать несколько страниц, а там как знать, может я уложусь в срок, который мне отпустил Погосов. Нужно начать. Нужно просто начать тупо работать.

16 ч. 12 мин.

И это мне удалось. Я настрочил семь страниц как на духу. Вот что сделал позитив накануне. После этого я решил немного перекусить…

16 ч. 30 мин.

Всё время пока я стучал по клавиатуре, мой сотовый дребезжал смс-ками. Я их не просматривал, так как знал, что с большей вероятностью это сообщения от бывшей, где были упрёки за годы проведённые со мной – и редко касательно юридической стороны развода. Я не зналдля чего она строчит  и, думаю, она и сама это не знает. Но на сей раз я ошибся. Две от банка с уведомлением о своевременном платеже. Ещё три от тех, кто был вчера в кафе с благодарностью за вечер. Наконец, ещё две, которые я ждал больше всего. Первая от Амирова. Он был лаконичен: "Как ты и просил". Вторая от банка с уведомлением, что он мне переслал мне 80 000 рублей.

17 ч. 07 мин.

День сегодня удался. Прежде всего мне нужно было заплатить по ипотеке и за коммуналку. На оставшуюся сумму мне предстояло жить. Погосову я пока ничего не отдам, так как если дело пойдёт как сегодня, я и в самом деле добью книгу за три недели. "Только бы ещё ничего не случилось," – повторял я как мантру, – "только бы ничего ЕЩЁ не случилось".

17 ч. 20 мин.

Я перечитал то, что написал сегодня. Неплохо, но 3-я страница должна быть переписана. Этим я займусь вечером.

17 ч. 30 мин.

Я любил этот старый морской хронометр. Каждый раз когда я открывал крышку из орехового дерева, вставлял ключ в часовой механизм, поворачивал его и слышал звук щёлкающей пружины внутри – я чувствовал странное ощущение восторга сродни ребёнку, которому подарили механическую игрушку, и он, не зная как это работает, искренне восхищается ею как чем-то волшебным.

Забавно, но я не знал зачем я его купил. Было это четыре года назад. Тогда был другой период моей жизни. Другое время, светлая полоса. Помню, на дворе была зима и  стоял трескучий мороз. Я зашёл в антикварный магазин погреться и увидел этот самый хронометр. Тогда что-то, подобно пружине внутри него, щёлкнуло во мне. Он был недёшев и я перевёл с карты третью часть сбережений, чтобы купить его. Самое ужасное, в тот момент я сознавал, что не купить его я не мог. Тогда я был женат. Жена сказала, что я чокнутый и устроила мне разнос, так как мы собирались в отпуск и копили деньги. Она права: все писатели тщеславные и чокнутые; просто одни больше, другие меньше. Вскоре я уже сам укорял себя зачем я купил его. Но затем… затем настала магия, потому что теперь на полном серьёзе думаю, что это был магический предмет. По крайней мере, так он действовал на меня. Его стрелка гипнотизировала меня, я мог долго смотреть на её бег не отрываясь. Это было сродни медитации, когда сосредотачивая взгляд на конкретной фигуре, ты обретаешь внутренний покой мысли. Но моя медитация была странная: обычно для неё в классическом виде использую статичные фигуры. Тут же бежала стрелка. Движение. Кинетика. Мысли, сосредотачиваясь на её беге, уводили меня не в сторону покоя, а в сторону фантазии. Заводя хронометр ключом, я словно будил своё воображение, которое затем постепенно раскручивалось. Тогда я подумал, что у каждого механизма внутри есть своё сердце, источник работы. В данном случае это была пружина в виде спирали, которая сжимается от завода ключа, а затем раскручивается, оживляя все эти шестерёнки. Так же и у людей: наше сердце  та же спираль, которая раскручивается на протяжении всей нашей жизни. У кого-то сильнее, у кого-то слабее. Когда она раскрутится полностью, сердце остановится. Бег времени замрёт ("за-мрёт", хорошее слово) на какой-то определённой цифре. Но если этот бег есть, значит было и то, что когда-то закрутило эту спираль. Ключ. Что есть ключ от нашего сердца?

17 ч. 43 мин.

У меня закончились продукты. Рядом был маленький магазинчик, но там был весьма скудный ассортимент. Ближайший супермаркет находится в шести километрах от меня. Недолго думая, я сел в машину.

18 ч. 20 мин.

Жизнь не так плоха, как кажется. Продукты куплены. К тому же, я урвал весьма неплохой кофе по скидке. У парковки школьница на вид не больше пятнадцати явно из субкультуры, (судя по татушкам и обильному пирсингу в бровях и ушах) попросила у меня закурить. "Не курю," – буркнул я и поймал себя на том, что как бы извиняюсь за то. Я курил долгое время начиная с юности. Отказ от курения давался мне сложно. Меня не спасали ни пластыри, ни иглоукалывание, ни спорт, ни что-то ещё – через два-три месяца всё вставало на круги своя. Затем всё случилось быстро и неожиданно. Я не знаю как это произошло. Просто однажды проснувшись (это был один из моих необычных снов), я почувствовал что стал абсолютно равнодушен к табаку.

22. ч. 16 мин.

Похоже, на сегодня всё. Я думал написать столько же, но, увы, получилось лишь ещё три страницы. Затем я обнаружил несостыковку в одном эпизоде – в результате, пришлось это переделать. Чувство такое, что сегодня уже больше ничего не смогу из себя выжать. Тем не менее день сегодня удачный.

22 ч. 30 мин.

Я вновь посмотрел на хронометр.

                                                                          НАТА

Её имя Ната или, если правильно, Наталья. Мы прожили в браке шесть лет. У нас нет детей. Почему нет – другая тема, о которой я расскажу ниже. Где-то два года назад обнаружилось, что мы с ней совершенно разные люди. Наш брак затрещал по швам; в нём обнаружились "непреодолимые противоречия" – модное словцо взятое из западной бракоразводной практики показалось мне сутью того, что произошло между нами. Думаю в браках есть своя генетика, которая управляет их жизненным циклом. Есть браки, которым суждено длиться долго, и есть те, которым изначально суждено умереть. Наш был второго рода.

Она моложе меня на четыре года. Мы вполне устраивали друг друга, в том числе и физически. Но физическая близость, как казалось, была внешней стороной. Я встречался с девушками до неё, но это было несерьёзно; они не подходили меня из-за из взглядов на жизнь. Я искал спутницу, с кем мог бы разделить свой внутренний мир. Звучит ужасно  пафосно, но это правда. Я – идеалист, и когда я увидел Наталью, подумал: вот та, которую я искал. Годы спустя, когда дело ужн шло к разводу (так как на самом деле вся наша несовместимость была лишь довеском к череде других проблем)  я прямо спросил её зачем тогда она обманывала и себя, и меня. Она призналась, что когда мы встретились у неё был сложный период в жизни: она порвала с родителями, ушла из дома. Затем была неудачная любовь, депрессия и ей нужна была моральная поддержка. Она хотела "перезагрузиться","обновиться" и искала человека, кто бы это сделал. Наталья решила, что я и есть тот человек. Но что-то пошло не так. Спустя время она поняла, что не может переделать себя, а всё что у нас было – было ошибкой и у неё другие цели в жизни. Однако, в своих ошибках она винит меня.

Ната работает старшим менеджером в крупной компании. У неё красивые глаза, каштановые волосы и стройная фигура. На работе она крутится вокруг дяденек с большими деньгами и не исключаю, что кто-то, косясь на её фигуру, неоднократно обещал ей "продвижение". Когда мы были в браке, я страшно ревновал, но был уверен, что она никогда мне не изменит. Однажды на их корпоративе, куда она меня чуть ли не силком затащила, меня задело, что меня там в упор не видят. Когда выпили вина и начались танцы, один  из её руководства – тип с красной от коньяка рожей – подошёл и, не спросив меня, потянул её за руку, я полез в драку. Корпоратив был испорчен.

Финансово она никак не зависела от меня. Впрочем, как и я от неё. Но то, что место красит человека, а не человек – место, вопреки пословице, сущая правда. Думаю, она-то как раз была на своём месте. Когда день ото дня наши непреодолимые противоречия стали обостряться, я ещё питал иллюзии, что всё поправится, потому что во мне ещё теплилось чувство.Теперь его уже нет, даже самой маленькой искры. Когда ощущение жизни с человеком,оказавшимся чужим, достигло у ней пика, то всё, что прежде было у нас общим –  интересы, цели, взгляды на жизнь – теперь стало только моим, так выяснилось что она пыталась привить это себе через силу, и теперь это ей мешает. Она ошиблась с обновлением и перезагрузкой и теперь ведёт себя как капризный ребёнок, который со злости бьёт стул, о который запнулся. "Ты твердила, что я эгоист, – сказал я. – Но мой эгоизм – карлик по-сравнению с  твоим".

Были также и "доброжелатели", кто вбивал глубже клин между нами – речь об одной из её подруг, даме с зашкаливающим уровнем самовлюблённости. Муж её был весьма богат – состоял соучредителем компании по производству фосфатов. Я не знаю где и как они познакомились, но Наталья страшно заискивала перед ней. Меня бесило такое пресмыкательство. Думаю наша антипатия была взаимной. Этой даме было за сорок, но её ум был как у школьницы. Кристально трезвой я её никогда не видел, нередко и за рулём. К нам она приезжала на кофейного цвета Бентли. Есть люди, которые знают, что они глупы и стараются не показывать это. Но есть те, которые этого не знают. Я стараюсь избегать таких… Так вот, эта подруга не посчитала зазорным лезть в чужую семью. Вспомнил же я её потому, что она стала учить Наталью как спасти наш брак – спасти на свой лад. Она сказала Наталье следующее: "Ты, Ната, умница, знаешь чего хочешь от жизни, а он (то бишь, я) не знает. Он, твой Лукьян – горе луковое с тараканами в голове. Он живёт в своём мире -и живёт для себя, а не для тебя. Ты достойна большего; ты зарабатываешь вдвое больше его – а должно быть наоборот. Вы не вылезаете из долгов, и тебе нужны деньги сама знаешь на что. Проверь как он к тебе относится. Пусть он сделает для тебя вот что…" – и мудрая наставница сказала ей что сделать. Я привёл эти слова почти дословно, потому что Наталья сама передала это мне, не уточняя, впрочем, от кого она слышала. Но мне и не нужно было уточнять.

Здесь мне следует пояснить про "деньги сама знаешь на что". Я прежде упомянул, что у нас не было детей и этому были причины. Моя супруга была бесплодна. Этот факт выяснился сразу после нашего брака. Когда Ната была студенткой, у неё был роман с одним мужчиной.  Он был старше её вдвое, и она влюбилась в него по уши. Вскоре она обнаружила, что беременна. Он обещал жениться, но, узнав о беременности, бросил. У ней случилась депрессия. Денег не было, с родителями она была в конфликте и они, даже прознав про будущего ребёнка не давали ни копейки. На кону стояла учёба.  Она прервала беременность на четвертом месяце. К тому же сделано это было в плохой клинике, где ей занесли инфекцию и у неё начались осложнения. Последствием этого стало бесплодие. Мы истратили кучу денег на лечение, но эффект был нулевой. Наконец я через одного из своих друзей нашёл врача. Этот парень работал в частной клинике которая, если верить рекламе, предлагала передовые технологии и новейшие препараты; при этом цена была чуть ли не вдвое ниже рыночной. Когда я спросил почему, он ответил, что мы – первые клиенты, а конкуренция большая, и они сбросили цену исключительно чтобы набрать клиентскую базу. В дальнейшем, разумеется, цены вырастут. Вот почему нас всё устроило. Таким образом, мы взяли кредит и заплатили аванс. Но сразу после первого обследования нас ждал шок.  Обследование обнаружило у Наты онкологию.

Это стало новым ударом. Новый диагноз всё изменил и нужно было принимать срочные меры. Мы взяли новый кредит для прохождения лечения. Метастаз не было и химия, как сказали, пока не нужна, так как купировать болезнь можно было и без неё благодаря новым препаратам и процедурам. Так длилось полгода. Ната, между тем, чувствовала себя обычно: не хуже и не лучше. Это благодаря тому, что процедуры и новые препараты купировали болезнь. Так нам говорили. И вот в один день, когда она приехала на очередной осмотр, она увидела что двери распахнуты настежь, кабинеты пусты, а люди в униформе выносят мебель и технику. В тот же день в новостях прошло, что в городе раскрыта афера с частной клиникой. Учредители в розыске. Десятки обманутых, ущерб в миллионы. И так далее. И тому подобное. Все новейшие технологии – блеф. Оборудование – муляжи. Онкомаркеры  фейковые, а препараты – пустышки с эффектом плацебо. Мы  поняли, что здорово влипли. Радовало только одно: диагноз оказался ложным. Нет, бесплодие у неё как было, так и осталось. Не было онкологии.

Теперь она во всём винит меня: я рекомендовал ей эту фальшивую клинику. Но я сам не знал, так как и мне рекомендовал знакомый моего приятеля. Дружба для меня святое; я поверил на слово и не стал наводить справок. Если уж он сам не знал, как я мог знать это? К тому же тогда я был очень занят – я писал книгу; писал день и ночь, так как  у меня "шло" и я был погружён в работу. Она знала, что в такие дни я рассеян, говорю автоответчиком и живу как на автопилоте. Бог мой, я даже не помню что конкретно я ей тогда сказал! Но она-то с её связями могла всё сама проверить сто раз, если б хотела… После этой истории, она подвела под то, что я  – законченный эгоист и мне наплевать на неё, даже краешком ума не подумав что я чувствовал, когда узнал об обмане. Так она хотела перехитрить совесть: к тому времени она уже поняла, что не хочет жить со мной и искала предлог, чтобы расстаться. Если бы не предлог с клиникой, она нашла бы другой, третий, и десятый; предлог объяснить себе почему выйдя замуж, она просчиталась как четырёхлетняя девочка, которая ревёт, потому что выбрала не ту куклу в магазине. Но, по её логике,это была моя вина, это я её обманул. Вина настолько же моя, насколько вина "логики" в том, что слово это женского рода.

Впрочем, я перескочил через события. Так вот, возвращаясь к мудрой наставнице. После того, как она наговорила кучу гадостей про меня – а мне, кстати, было странно, почему Наталья приняла её болтовню за чистую монету; почему проглотила это спокойно, когда та бессовестно оговаривала её мужа и не пыталась ей возразить –  у нас состоялся длительный разговор. "Есть шанс всё изменить к лучшему," – начала Наталья с интонацией кризисного менеджера обанкротившегося проекта. Я не понял, и она пояснила:  мадам договорилась чтобы меня устроили в фирму её мужа в качестве стажера. Обучение, соцпакет, перспективы роста, и так далее. Лицо Натальи при этом было такое, словно её подруга оказала мне любезность, а я за это должен целовать ей руки. "Ради меня. Ты можешь это сделать ра-ди ме-ня? – подчеркнула она. –  Ты знаешь, что нам нужны деньги". – "У нас пока есть деньги." – "Их не хватит на моё лечение, не говоря про кредиты по твоей вине," – добавила она, делая акцент на "по твоей вине". Окей, сказал я, я буду много работать. Но я не могу работать там, где она меня просит. Если я стану это делать, я кончусь как писатель; я просто не мог врать ей, как не мог врать самому себе. Затем привёл ей из Крылова насчёт сапогов и пирогов – каждый должен быть на своём месте и делать то, что он умеет и пояснил. Во-первых, я не умею торговать и торговаться: меня уволят на следующий же день за профнепригодность. Во-вторых, я всегда буду делать то, что делаю просто потому, что безумно люблю свою работу, которая не измеряется деньгами, и я ни за что не променяю её на что-то другое. Она выслушала, поджала губы и промолчала. Затем её прорвало: так говорит лузер, который ругает всех, кто умеет делать деньги. Меня сильно это задело. "Сделай ради" меня пахнет куплей-продажей", – сказал я, так как она предлагала мне сделку в обмен на прежнюю любезность: раньше врала я, теперь твоя очередь соврать мне. "Это всё фальш. Это бартер, торговля, –  сказал я, – а не брак. Хотя есть и другое словцо, похуже". Она вскочила как ужаленная, развернулась и ушла. Так наш разговор закончился. Так закончился наш брак. И теперь, спустя время, я определённо могу сказать: к счастью.

                                                                  ГОРТАНОБЕСИЕ

^{У него была одна слабость, у этого Фортунато, хотя в других отношениях он был человеком, которого должно было уважать и даже бояться. Он считал себя знатоком вин и немало этим гордился. (Э.А. По, Бочонок Амольтильядо)}

8.20 утра.

Кто-то может подумать что все мои сны либо сплошь повторяющиеся запутанные головоломки, либо яркие истории. Это не так: например, этой ночью я спал и не видел снов.

Я совсем не умею планировать день. По этой причине никогда бы не смог работать на  конвейере или там, где всё делается по расписанию. Вернее, смог бы, если бы меня заставили, но не уверен, что делал бы это прилежно.

Когда я учился в школе, я не понимал почему уроки начинаются так рано и как это нехорошо отрывать детей от столь прекрасных снов. На первых двух уроках я дремал, хотя, не только я – бывало, дремали сами учителя.

На дворе был март. Первым уроком, который начинался в 7.30, была литература. Нашу учительницу звали Вера Павловна и, по иронии, она была тёзкой другой Веры Павловны, сочинение о которой "Значение снов Веры Павловны в революционной мысли Н.Г. Чернышевского" нам предстояло написать. Когда мы открыли тетради и взяли ручки, воцарилась мёртвая тишина. Эта тишина, очевидно, подействовала гипнотически на Веру Павловну, ибо та поставила локти на стол и опустила голову в ладони, показывая всем видом, что глубоко задумалась. Так она сидела минут двадцать. Потом локти её разошлись… но она вовремя вздрогнула и успела поднять голову, дабы не уронить её на стол. Из этого было ясно, что былое и думы нашей учительницы переросли в дремоту; а дремота – в сон, точнее, в  его быструю фазу наподобие сна Штирлица, спавшего 20 минут в машине на обочине дороги ведущей в Берлин. Что снилось нашей Вере Павловне, мне не ведомо. Но её тёзка в 4-м сне у Чернышевского видела себя царицей Элоизой из далёкого будущего, где было полное классовое равенство (хотя уж какое там равенство когда "царицы") и за людей всё делали машины. Теперь, вспоминая краткий сон нашей учительницы, я подумал, что обе Веры Павловны вполне бы через свои сны могли встретиться в неком out-of-time портале на горизонте событий. Тогда я подумал об этом полу-шутя, но потом всё серьёзнее. Более, того они могли бы опознать друг друга как одно и то же лицо. Их взаимо-опознание могло бы быть описано в 5-м апокрифическом сне Веры Павловны, который Николай Гаврилович скрывал, ибо боялся признаться, что сам видел это в вещем сне, где его Вера Павловна была учительницей литературы спустя двести пятьдесят лет, спящая за столом во время сочинения о себе самой – мещанке и жене офицера Сторешникова. Это ироническая догадка пришла мне на ум спустя многие годы. Она мне понравилась, и теперь я думаю написать на её основе фантастический рассказ… Что же до того мартовского дня: из-за того что я, как  я думал, толком не "проснулся" – ибо в самом деле, это варварство заставлять детей писать сочинения в такую рань – я настрочил какую-то галиматью, за которую получил 4 с минусом, в то время как мой однокашник Спиридон справился на все 5 баллов. Думаю, это тема сочинения перевернула его жизнь: толкование снов Веры Павловны позволило этой юной душе заглянуть в глубины своего подсознания и уже определить "что делать" касательно будущей профессии.

Многие смешивают лень и отсутствие дисциплины. Это не так. Это разные вещи, но зачастую их отождествляют. Что до себя самого: даже если б я мог приучить себя к дисциплине, это всё равно не имело бы смысла, учитывая занятие, которое теперь ведёт меня словно пёс-поводырь слепого. Мне непонятно как творчество можно расписывать и планировать. Возможно, для кого-то оно происходит по распорядку. Только не для меня. Для меня оно абсолютно спонтанный процесс. Ты ничего не можешь поделать с этим, кроме как принять это как данность. Это как исландский гейзер, который бьёт всякий раз, но только не тогда, когда ты планируешь снять его на камеру. Ты обязан принять правила его игры, а не диктовать свои, иначе у тебя ничего не выйдет. Ты не можешь это контролировать. Не ты, оно контролирует тебя. Что бы ни говорила физиология, я полагаю, что источник творческой энергии не поддаётся осмыслению – его нельзя ни просчитать, ни решить как уравнение. Греки, большие мастера в области тонких эфиров, говоря о Парнасе как аллегории воображения, поняли это давно. Я проверял их выводы на себе неоднократно. Например. Когда ты сидишь за полночь и у тебя что-то хорошо получается и ты увлечён настолько, что не можешь оторваться. Ты сознаёшь, что если ты сейчас заставишь себя прекратить и погасишь лампу –  потому что как это вредно сидеть ночью и надо спать, – то ты просто не вспомнишь завтра что ты хотел изложить. Это уйдет и не вернётся. Либо завтра ты сделаешь это гораздо хуже. Говоря об этом, я лишь описываю то, что происходит со мной. Я нисколько не кичусь своим опытом. Однако все те, которые хоть раз в жизни занимались написанием книг, сочинением музыки или живописью, поймут меня. Они согласятся со мной, что здесь не бывает что-то наполовину: или ты одержим и не можешь остановиться, или у тебя ничего не выходит, а если выходит, то редкая дрянь, которая тебе не нравится. Другое дело, что со стороны это кажется странным. Моя бывшая в этом плане была совершенно права, и это тот редкий случай, когда я с ней полностью согласен: трудно привыкнуть к человеку, который ложится спать с блокнотом под подушкой,и который может среди ночи вскочить, включить лампу и начать судорожно царапать карандашом – уж не говоря о разных других побочных эффектах сожительства с музами. Помню, она всякий раз язвила когда я замирал, глядя на стрелку хронометра: "Гудини, если ты загипнотизируешь её и она остановится, нам можно открывать шапито и зарабатывать деньги. Мне не нужно будет торговать, а тебе писать книжки. Мы будем богаты". Это был хороший юмор. Но меня он всё равно раздражал.

Упомянув про тонкие эфиры и Парнас, не могу не заметить, что есть и более приземлённое объяснение тяги творить в стиле бритвы Оккама: если ты развиваешь в себе какое-то качество, оно будет прогрессировать ровно так же, как мускул от физических упражнений, либо как желудок обжоры способный растягиваться пропорционально количеству потреблённой пищи – чем больше ты ешь, тем больше тебе хочется. Лобные доли мозга ответственные за воображение, будут развиваться, если их подкармливать. Развивая память и воображение – ты разовьёшь способность к творчеству, ибо мозг – такой же орган тела – тот редкий случай, когда правы редукционисты вроде Ламетри и Авенариуса, и неправы романтики вроде Гёте и богословы вроде Августина. Если страсть к пище провоцирует выделение желудочного сока, то страсть к творчеству будет провоцирует нейроны мозга работать совершеннее. Отсюда такой вопрос: желание творить это страсть или способность? Способность это опция, а страсть – зависимость. Сильная страсть изменяет поведение человека настолько, что подчиняет ей самого себя – взять хотя бы заядлого наркомана, доза которого постоянно растёт, ибо организм привыкает к плато удовольствия и требует большего. Но как с желанием творить? Здесь я хочу остановиться, ибо я боюсь зайти слишком далеко.

                                                                           ***

Сегодня мне предстояло разделаться с одной каверзной главой, где мне следовало увязать два сложных сюжета. Я бился над ней уже неделю, но выходила какая-то ерунда. Между темот этой самой главы зависел финал. К трём часам дня, однако, ситуация сдвинулась с мёртвой точки и я, к собственному удивлению, смог соединить сюжеты в логическую цепь. Думаю, получилось неплохо. Ободрённый сим фактом и залпом выпив чашечку крепкого кофе, я уже был готов развернуться по полной, но… к четырём часам здесь появился некто, кто спутал все мои планы. Его зовут Витольд Фортунатов.

Описывать этого человека можно долго и красочно. Я постараюсь нарисовать его портрет с помощью нескольких размашистых мазков, а остальное оставляю на волю воображения читателю, так как подозреваю, что такие типажи известны многим.

Прежде всего, я находил Витольда абсолютно позитивной личностью при всех его недостатках. Главным из которых было то, что порой он был удивительно навязчив. Но там, где навязчивость одних вызывает раздражение и желание поскорее отвязаться от собеседника, Витольду это сходило с рук, так как сколько бы времени ты не провел с ним, ты почти гарантированно расстанешься в ещё лучшем настроении, чем раньше. Его настроение было заразным как вирус, как инфекция. И обижаться на него было невозможно.

Он был старше меня, но не намного. Витольд – бонвиван и раблезианец. У него нет жены и детей. Вернее, он встречается с какой-то женщиной, но отношения у них чисто платонические. Я не думаю, что он вообще имел отношения с женщиной в плане интима. Я знаю, что он работает экономистом в международной фирме и имеет хорошее жалование. При этом он живёт в скромной двушке и ездит на старенькой машине. Нет, он совсем не скупердяй, который ходит в драных носках и экономит на всём, на чём можно сэкономить средства. Он-таки как раз охотно тратит. Он тратит все свои сбережения на свою "религию", о которой я скажу ниже.

Витольд был один из немногих, кто вот так запросто мог прийти не предупреждая. Мне, конечно, это не очень нравилось, но как я уже сказал, обижаться на него было невозможно.

Когда раздался звонок в дверь, я спустился вниз. Открыв дверь, я не увидел никого. И когда в следующую секунду я в недоумении собирался выйти и посмотреть кто это – из-за выступающего косяка, где он прятался, показалось улыбающаяся физиономия:

– Сюрприз!

Мы обнялись. Я дал знак ему пройти внутрь.

– Загорел. Помолодел. И похудел, – констатировал я, разглядывая его с ног до головы. Я знал, что он вернулся из отпуска. И вот почему его не было на моих именинах.

– Ты находишь? – удивился он, рассматривая себя в висящем в прихожей зеркале.

– Конечно. Проходи.

Мы поднялись наверх.

– Всё строчишь по ночам, – укоризненно заметил он, косясь на включенный ноутбук. – Небось, мистика, готика. Ну-ка посмотри на меня. Э-э, да ты сам стал как вампир, братец… бледный, мешки под глазами и, как пить дать, ешь всякую дрянь.

" Как пить дать, ешь…".

Я вздохнул и развёл руками.

Он плюхнулся в кресло, озорно поглядывая на меня маленькими серо-голубыми глазками на пухлом розовом лице и застенчиво улыбаясь краешком рта, точь-в-точь как Бенни Хилл перед тем как сморозить что-то.

– А ты, как я вижу, только и ждал как бы смотаться накануне моего дня рождения. Зря, было весело. – Сказал я и вопросительно посмотрел на него. – Динка подарила мне бутылку винтажного  портвейна…

Он замотал головой.

– Да-да, за рулём. – спохватился я. – Тогда у меня есть сухое. Я хочу выпить с тобой.

– Только чисто символически, – сказал он. – А вот от чашечки кофе я бы не отказался.

Я спустился вниз.

Минут через пять я вернулся с подносом на котором дымились две чашечки кофе, две ложки и кусочки сахара.

– Мм-м… – отпив маленький глоток из и смачно причмокивая, промычал он, – неплохо.

– Мы, смертные тоже кое-что в этом понимаем, – подмигнул я.

Я встал и подошёл к серванту. Вынул бутылку вина и два бокала.

Аккуратно наполнив до половины бокалы, я протянул один ему. Он кивнул и взял.

Я уселся напротив него.

– Опять тебе не сидится, Фортунатов. Ну-с, куда на сей раз тебя занесло?

– Коста-Рика.

– Ого. Ну, тогда рассказывай: ладно за морем иль худо и какое там есть чудо.

Он, побултыхав бокал, понюхал, затем сделал осторожный глоток, причмокивая как матёрый сомелье. Небрежно кивнув мне головой, что означало "ладно, это винцо тебе сойдёт, а мне оно так себе", он положил бокал на стол и посмотрел на меня.

– За морем житьё не худо. Совсем не худо. Сказочная природа, удивительно чистая вода. Люди, люди очень приветливые. Чудо же там вот какое. Я был в местечке Никойа. И там в одном из ресторанчиков я заказал рыбу. К ней полагался местный лизано. Я уже до этого пробовал лизано и знал его вкус. Но эта штука была совершенно другая. Такое ощущение, что я ей не рыбу, а мясо. Я тогда спросил у повара как он…

И Витольда понесло. Я сделал глоток из бокала и, откинувшись в кресле, улыбнулся. Дальше я знал уже всё наперёд. Дальше будет монолог минимум минут на двадцать. С чего бы он не начинал, всё переходило на особенности кулинарии. Я сказал прежде о его "религии". Его страстью сродни чувству верующего была еда. Он относился к ней с необыкновенным трепетом, и я теперь уже не исключаю (и я говорю это на полном серьёзе), что между пищей и Витольдом установилось магическое единение: пища словно платила ему благоволением в ответ на его обожание,и результатом такого благоволения был его рафинированный гедонизм и неуёмная радость жизни – то, что французы называют joie de vivre.

Витольд знал о пище всё, или почти всё. Как религиозный паломник он объездил едва ли не весь земной шар, тратя все свои деньги на знакомство с местными кулинарными святынями и вкушая разные блюда. Так он жил. Его блоги в сети собирали тысячи подписчиков, а гламурные журналы наперебой предлагали ему вести колонки ресторанного критика. Я искренне не понимал, почему он не бросит свою скучную работу счетовода, чтобы всецело посвятить себя своему хобби. Или он вполне мог бы открыть кафе, как Бертран – и я уверен, что это не было бы убыточным делом. Или написать книгу о вкусной пище и его пилигримствах в поисках её по всему миру. Витольд довольно неплохо умел излагать свои мысли и я даже как-то записал один из его монологов на диктофон. Но он почему-то не хотел это делать. Всякий раз (а это было раза два или три) когда в шутку или всерьёз я поднимал этот вопрос, он уходил от него. Поняв это, я оставил попытки его уговорить.

Другой его чертой была его страсть к розыгрышам. Разумеется, кулинарным. Помню, как он как-то завалился к нам с какими-то мясным филе, завернутыми в фольгу и склянкой с вьетнамским соусом. Моя бывшая всё это разогрела. Мы уселись и стали есть. " Какая вкусная индюшка, – сказала жена. – Соус тоже." – "О, да, да! – поддакнул он, – кушайте на здоровье!" Мы уплетали за обе щёки. Всё это время он глазел на нас с каким-то восторженно-таинственным выражением лица. " Ну что, понравилось?" – осведомился он, затаив дыхание, когда мы закончили. "Да, – сказал я, вытирая губы. – Мясо вкусное. Но это не индюшка, это дикая птица. Не так ли?" – Он хитро улыбнулся: – "Нет,– сказал он. – Это не птица. Совсем не птица. Это был… крокодил. Вы ели мясо крокодила!" Он откинул голову и захохотал. Он заливался смехом как ребёнок не в силах остановиться. Мы не сдержались и тоже засмеялись. Мы смеялись не от того, что он нас разыграл, а, скорее, глядя как он сам это реагирует – а  глядя на его лицо невозможно было этого не сделать. Наконец он отдышался, вынул платок и вытер глаза…

– …ты слушаешь меня или нет?

– Конечно слушаю.

– Так вот. Я спросил этого болвана Пабло зачем он добавил сюда эти ингридиенты. Это начисто меняет вкус. Он сказал, что вышло это совсем случайно, что он не хотел, и так далее, бла-бла-бла. Не хотел! Гм, если бы он знал, что он сделал! Лизано супремо! Он мог бы это запатентовать как совершенно новый соус! Я этого не понимаю, – пробурчал он разочарованно.

– Есть вещи, друг Горацио, что и не снились нашим мудрецам.

– Какая уж там мудрость.

– Это Шекспир.

– Ах, отстань.

Он взглянул на часы, надул щёки, выдохнул и покачал головой.

– Эге-ге. Однако мне пора.

Он встал. Рядом с ним был старый кожаный жёлтый портфель, пухлый на вид, видимо от бумаг внутри. Этот портфель был мой подарок. Это я специально подыскал ему, сильно, однако, сомневаясь что я делаю, даря его на именины. Я думал, он засунет его в чулан, но он полюбил его и стал использовать – меня это радовало. Вкупе с его твидовым пиджаком он шёл ему, дополняя его типаж.

– Я чуть не забыл, – спохватился он. – Я пришёл к тебе только ради этого и едва не забыл…

Он открыл портфель. Я думал что он извлечет оттуда какое-то экзотическое лакомство. Но я ошибся.

– Вот. Я купил это там в антикварном магазине, – и он протянул мне предмет.

Я взял его. Это была игрушка. Точнее, это была кукла. Кукла в виде девочки с косичками. Явно старая, на вид начало века.

– Это мой подарок тебе, – сказал он. – Я знаю, что тебе нравятся разные механические штуковины.

Витольд опять сунул руку в портфель и, покопавшись, достал ещё что-то. Это был заводной ключ. Он вставил ключ в отверстие в груди игрушки и несколько раз повернул его по часовой стрелке. Что-то внутри щёлкнуло. Кукла ожила. Её глаза повернулись сначало влево, потом вправо, левая рука слегка поднялась. И затем раздался голос. Вернее, это лишь с большой натяжкой можно было назвать голосом. Некоторые высокие похожие на речь металлические звуки прорывались сквозь скрежет и треск… Завод кончился. Кукла замерла.

Я слышал и даже видел одну из говорящих кукол Эдисона конца 19-го века. Эта была не одна из них и казалась как минимум старше лет на пятьдесят.

– Немножко неисправна, – произнёс он как бы извиняясь. – Ничего?

– Ничего? Да это просто сокровище. Спасибо, дружище. – Я бросился обнимать его.

– Ну вот и славно. Так рад тебе угодить.

За это я и любил его.

Мы спустились вниз.

– Значит, всё? – грустно произнёс он, разглядывая фото в рамке на комоде.

Я не знаю зачем я оставил это фото. Это было чёрно-белое фото, сделанное когда мы только встретились. И это было её лучшее фото. Она здесь была очень красива.

– Да, всё, – вздохнул я.

– Мне всегда казалось, что у вас много общего.

– Мне тоже так казалось.

– Ты теперь живёшь здесь один?

– Один.

Он вздохнул и, увидев что развязался шнурок, наклонился его завязать. Он опёрся рукой на комод. Его рукав покрылся толстым слоем пыли. Он нарисовал пальцем вопросительный знак…

– Да, – сказал я, виновато улыбнувшись и отряхивая ему рукав. В доме у меня было действительно грязно и пыльно, и был беспорядок. – Ничего страшного. Не было времени. Буду убираться в выходные.

– Знаешь,– сказал он, словно что-то вспомнив,– у меня есть кое-кто, кто может убираться и вкусно готовить. Причём бесплатно, если ты, конечно, не против. Более того, тебе будут платить. Эта знакомая Лидии. Студентка, пятый курс. Взяла академический и ищет жилье на два-три месяца. Она подыскивает хорошего учителя русского языка для дипломной работы. А ты филолог.

– Русского? Иностранка что ли?

– Ага. У Лиды мало времени. Она сдавала ей комнату, а та убиралась у неё. Кстати, очень недурна. Её папаша какой-то африканский министр.

– Она что, чёрненькая?

– О-о, вижу знакомый блеск в глазах, – и он засмеялся.

– Упаси бог, Витольд. Мне сейчас не до романсов. Я сейчас в таком… Честно. И морально и финансово. Никогда такого не было. И потом неизвестно как она, – я бросил взгляд на фото бывшей, – на это отреагирует. Этот дом записан на двоих.

Он обнял меня и похлопал по спине:

– Ничего-ничего, жизнь не закончена. Всё наладится, вот увидишь.

Витольд склонил голову к моему уху:

– Ты чертовски талантлив. Поверь гурману с тонким нюхом: мы ещё будем гордиться что были друзьями великого человека.

– Ну, это ты хватил. Твоими бы устами… Я провожу.

Мы вышли из дома.

Витольд сел в машину и опустил стекло.

– Подумай над моим предложением.

Я кивнул.

Он включил зажигание и нажал на газ.

Машина плавно покатилась, шурша протекторами.

                                                                             ***

Витольд расслабил и отвлёк меня. Не мог же я сказать ему "извини, я очень занят". Кому-кому, только не ему. Теперь, как я чувствую, он взамен заразил меня. Я совсем не энергетический вампир. Просто этот человек – инфектор, источник позитивной заразы, от которой никуда не деться и на неё нет вакцины. Мозгоправ Спир может давать умные советы, но у него нет этого дара.

Мне вдруг стало спокойно. Я знал, что все мои проблемы и тревоги возвратятся завтра. Но это завтра. Сегодня этого уже не будет.

На часах  почти пять. Я должен возвратиться за компьютер.

Но я сделал другое. Во дворе стоял велосипед. Я решил совершить небольшую прогулку.

Отъехав от дома, я вдруг заметил, что пластмассовая фляжка, закреплённая на раме, пуста. Я остановился в местном магазинчике и вежливо попросил знакомую продавщицу налить мне кипячёной воды. Она удалилась, а я услышал разговор двух пожилых мужчин стоявших здесь, о том, что в лесах расплодились кабаны и по ночам  опустошают огороды. Вскоре она возвратилась и протянула мне полную фляжку. Я ещё раз поблагодарил её и вышел.