Читать книгу Не кулинарная книга с рецептами самосохранения - Сергей Терещук - Страница 1
Я очень люблю сладкое
ОглавлениеЕсть такой торт – «Москва». Название такое у него. Гордое. Столичное. Не было его, не было – и вдруг на тебе. «Москва». Была «Прага». Был «Ленинградский». «Киевский». И тут в голову кому-то ударила вареная сгущенка (почему именно она, чуть позже поймете). И это кто-то задумался, собрав всю свою любовь к столице в кулак: «А почему это есть торты “Прага”, “Ленинградский”, “Киевский”, а “Москвы” нету? Как так? Москва есть! А торта нет! Вы подумайте!!! Даже “Киевский” торт есть, а Московского нет! Не порядок!»
И вот, значит, этот кто-то бросает в массы клич: «Даешь торт “Москва”».
И массы зашевелились. Да еще как. Будто ждали они этого момента со дня основания города… Может даже еще раньше. Идея эта подействовала, как дрожжи на тесто. И началось всеобщее брожение и возбухание. Со всех концов нашей необъятной родины посыпались рецепты и опытные образцы. Фантазия патриотически настроенных кондитеров разбушевалась не на шутку. И было решено провести всероссийский конкурс. Потому как в одиночку принять такое ответственное решение о присуждении высокого звания «Торт “Москва”» было бы политически неверно и безответственно. И слишком самонадеянно.
Высокая комиссия после тяжелых раздумий и продолжительных дебатов все же выбрала энное количество кондитерских изделий, более или менее напоминающих торт и соответствующих предполагаемому названию. И объявила финальный этап.
Ну, а где же еще проводить финал такого конкурса, как не на Красной площади? Так сказать, в самом центре столицы, тезкой которой и должно было стать это кулинарное чудо.
Я на этом шапито не присутствовал. Приглашения мне никто не прислал. А из прессы я узнал уже после всего этого кулинарного шабаша. Так сказать, поставили меня перед фактом. Ну да ничего. Я не из обидчивых. Свой кусок пирога все равно урву.
Если верить газетам, на Красной площади были выставлены финалисты в виде огромных тортов. Эх, и разгулялся бы там Чарли Чаплин со своей командой! И те, кому посчастливилось очутиться в этот день в нужном месте, попали, так сказать, на дегустацию с выставлением оценок. Совершенно свободные представители электората со своей гражданской позицией и со своим независимым мнением стали членами многочисленного народного жюри (простите меня за это слово). В результате вышеперечисленных масштабных действий был выбран тот единственный и неповторимый торт, которому и суждено было получить это великое имя – «Москва».
Фух! Можно немного выдохнуть и поубавить пафоса!
Прочитал я все это в интернете, усмехнулся и благополучно забыл. Пока однажды, зайдя в кафешку отведать своего любимого «Эстерхази», я не увидел на витрине, на специальном возвышении, треугольный кусочек кондитерского изделия ярко красного цвета с гордым названием «Торт “Москва”». Меня сначала кинуло в жар: «Так вот же оно!», а потом тут же в холод: «Ни хрена себе!» Это когда я цену увидел. Ну, а как же вы думали? Торт «Москва» будет стоить, как какой-нибудь там захудалый крендель, эклер или, не дай бог, круассан? А вот фиг вам на белковом креме! Цифра не помещалась на ценнике и была написана в два ряда. Ценниковая промышленность не была готова к таким размахам. За сумму, указанную на фирменном клочке бумаги, можно было скупить всю витрину вместе с официантом. Придя в себя, я предположил: «Не видать мне “Москвы” как собственных ушей!» Ну, то есть, не суждено мне отведать этого, наверно, сказочного яства, судя по его стоимости и презентации.
Так я думал, стоя у витрины, пока не привел меня в чувства голос официантки:
– Вы свой «Эстерхази» забирать будете?
Причем говорила она о моем любимом лакомстве, как о какой-нибудь подгоревшей ватрушке. Ну, надо думать. Рядом с таким-то кулинарным шедевром все что угодно превращалось в обыкновенный сухарь.
Я грустно поплелся к угловому столику, печально глядя на некогда одно из самых дорогих пирожных в моих руках. Да, брат «Эстерхази», тяжеловато переживать моральное удешевление до обычного рогалика.
Запив свое психологическое расстройство холодным кофе, я позорно бежал из злополучного кафе, поклявшись никогда больше туда не приходить. Так в один миг рухнули все мои кондитерские идеалы и кумиры. Их растоптал Георгий Победоносец на своем коне, который геройски украшал «Москву», будучи сделанным из белого шоколада.
Время шло. Моя психологическая травма была залечена другими прочими сладостями, коих на нервной почве я съел великое множество. И, кстати сказать, белый шоколад я не люблю! Так что украшение в виде всадника на коне не являлось положительной чертой кондитерского изделия под названием «Торт “Москва”» и, однозначно, было бы отправлено в… край блюдца. Торты «Наполеон» и «Эстерхази» оказали мне неоценимую услуги в виде шоковой терапии в количестве двух штук. Не патриотично? Да! Да! И еще раз. Да!
Вот скажите мне, почему торт «Наполеон» не украшают фигуркой Бонапарта, ну, или, например, Кутузовым на коне, который бьет копытом Наполеона в глаз? А на пирожное «Эстерхази» не водружают… чего бы туда можно было водрузить-то?.. Или вот на торт «Прага»? Почему бы не поставить танк Т-85, который крадется по мостовой? А на торт «Ленинградский»? Ну, тут уж поле для фантазии бескрайнее, как Финский залив! Начиная, например, от Петра Первого и до, предположим, противотанкового ежа… Так, погруженный в свои мысли и глотая слюнки, я шел вдоль прилавка с тортами, выбирая подходящую компанию на вечер. В этот момент главное – не суетиться. Поторопишься… Не угадаешь… И все! Весь день насмарку! Никаких скоропалительных решений… Все должно быть взвешено… И тут я увидел его! Он прямо-таки набросился на меня с прилавка всем своим вызывающим видом! Вне всякого сомнения, это был торт «Москва». Это было как вызов! Как перчатка в лицо! Нет! Как красная тряпка красного цвета в руках тореадора в красных бриджах и красных носках! Внутри меня разъяренный бык бил копытами!
И я бросился в атаку!
Схватил торт и понес его к кассе!
А цена? – спросите вы или даже закричите.
Цена? Цена была то, что надо! Подходящая была цена! Гораздо ниже той, что просили за него в начале! Гораздо!!! – отвечу я вам. – Иначе не оказался бы этот кондитерский субъект в моих цепких руках!
Ну, а как вы думаете? Или чего вы хотите? Это же рынок, дамы и господа! Базар! Ажиотаж пропал! Спрос упал! Время прошло… И ты уже не новинка сезона! Ты рядовой продукт! И если ты не способен предложить нечто новое, то торчать тебе на прилавке до скончания срока годности! Бельмом на глазу! Отсутствие интереса не жалеет никого! Кризис внимания! Деноминация внутренних ценностей! Не собираюсь я нотации читать и проповеди… А только стоит оглянуться вокруг… Это же везде и всюду! Это как блюдо в холодильнике, которое через неделю уже никого не интересует и может быть даже опасно для здоровья! А наши кумиры? Ведь с ними точно так же! Тем более, что не мы их сами приготовили, а нам их подсунули! Уже кем-то пережёванными… За яркой оболочкой должно быть такое же яркое, не перестающее удивлять, содержание. А значит, оно должно быть живым. Оно должно меняться со временем и вместе с нами. Не зря же говорят – «внутренний мир»! Мир! Слышите? МИР! А не комок ваты, обернутый в красивую этикетку…
Я помню свое разочарование, когда разорвал бумажную шубку на Снегурочке, игрушечной, конечно… Прямо под елкой. Это были опилки, которые просыпались сквозь пальцы на ковер! А мне же всего пять лет.
– Бессовестный! Иди в угол! – скомандовал папа.
– Он – ребенок! – отстояла меня мама, пряча за спину.
– Ребенок… А Снегурка – тю-тю! Как же Дед Мороз без нее теперь? – папа взялся наводить порядок.
Он отходчивый был у меня. Папа.
Мои слезы – нет, не обиды – разочарования заглушил шум пылесоса «Ракета»… Кстати, мне всегда было интересно, что у него там внутри гудит?
А еще я расстроился за Деда Мороза. Он ведь остался без Снегурочки. И ему будет одиноко. И может даже страшно, как и мне, когда я остаюсь один в темной комнате.
А вот, посудите сами, если бы под нарядом Снегурочки была пластмассовая кукла? Ей можно было пошить другое платье и наделить неожиданными качествами. Вдохнуть в нее новую жизнь.
Ребенок ломает игрушки, такие дорогие, красивые и тщательно отобранные родителями, потому, что ему становится скучна эта внешняя, не меняющаяся оболочка! Я, по крайней мере, ломал по этой причине. А вы? Ведь там, под оболочкой, должно быть что-то интересное! Иначе почему так бушует воображение? Отчего горят щеки и потеют ладошки? Потому что там огромный тайный внутренний мир! Живой, как и сам ребенок!
Так вот к чему я это все? А к тому, что подешевел торт «Москва». Оголтелый спрос сменился простым равнодушием. Никто теперь не бьется в истерике при виде этого кондитерского чуда. И стоит он себе спокойно на полке в ожидании своего покупателя, в окружении обычных тортов, таких же, уже привычных. И стоит он (в смысле цены) как и все. Потому что, я думаю, его раскусили. И так будет с каждым…
Почему же я его купил? Да потому, что интересно мне было, чем таким неожиданным собирались удивлять нас кондитеры, дыбы оправдать эту сумасшедшую цену. Если забыть, как сейчас говорят, об имидже и шумихе, которые на вкус не попробуешь! Что же такого там у него внутри?
Опустим подробности моего нервного стояния в длинной очереди в кассу (оказалось, завтра очередной праздничный день и все ломанулись за продуктами), моего бесконечного ожидания автобуса (почему именно в этот день я отправился в магазин без машины?), моего тревожного телепания в общественной давке (почему-то каждый из пассажиров норовил плюхнуться на мою сумку с тортом). Не об этом речь!
И пусть меня чуть не сбил на переходе безумный таксист (Эй, слушай, ты видела, мой машин ехал!). Но я донес мое приобретение целым и невредимым.
И к черту готовка. На ужин будет только десерт!
С замиранием сердца коробка аккуратно ставится на стол…
Унимая дрожь в руках, срезаются ленточки…
– Ну, вот мы и встретились, мой краснолицый друг!
С этими словами я торжественно снял прозрачную крышку с торта.
Стоп! Я же совсем забыл!
Было бы кощунством запивать торт обыкновенной водой!
Чай!
И необходимо заварить свежий! И не абы какой! Он должен подчеркивать вкус торта. Оттенять его! Ни в коем случае не заслонять своим ароматом. Должен быть этаким музыкальным сопровождением к главной арии в исполнении его величества торта «Москва». А значит, нечто мягкое, еле уловимое. Не черный уж точно! Зеленый! Чай «Тонкие ресницы молодой луны»! Вот тот самый напиток, который необходим! Его еле уловимый аромат будет, как свежий холст, на котором проявятся все вкусовые краски и оттенки этого кондитерского волшебства…
И, кстати, я совершенно не боюсь быть высокопарным в такие минуты! Чего бы вы там себе и ни надумали!
Итак! Чай налит в мою любимую кружку. Свет приглушен. В торжественной тишине я беру специальный нож. Звучит барабанная дробь моего сердца. Сверкающее лезвие плавно опускается на матовую красную поверхность…
Да, чуть не забыл. Помните про надпись и фигурку из белого шоколада, который я ненавижу?.. Так вот, вся эта чепуха отправилась в мусорное ведро…
Матовая поверхность оказывается очень податливой, похожая на мастику, далее нож преодолевает несколько слоев упругого хруста и упирается в картонную подложку.
Первый надрез сделан. Фух! Выдох – вдох!
Не торопясь, я делаю второй надрез, и ровный треугольник торта опускается на белый китайский фарфор чайного блюдца.
Перед моим взором открывается загадочная картина внутреннего мира кулинарного чуда. Сверху и сбоку торт покрыт трехмиллиметровым слоем неизвестной пока субстанции кумачового цвета. Далее следует слой в полсантиметра глянцево- коричневого цвета. На вид более твердый и тягучий, нежели первый, парадный, так сказать. А под этим всем – сердцевина, похожая на мелкую мраморную крошку серого, белого и бежевого цвета, связанная опять же коричневой массой. Собственно, эта крошка и хрустела под ножом.
Ну, что же, после визуального осмотра, который оставил больше вопросов, чем ответов, надо переходить к вкусовым испытаниям!
Уже смелее я беру десертную вилку, отламываю небольшой кусочек от острого угла красного треугольника и отправляю его в дегустационную камеру… Проще говоря, в рот…
И…
– О, боги!
Да! Я так и сказал! В слух! Я сказал: «О, боги!»
А потом добавил:
– Ешки-матрешки, мать моя женщина!
И это все были возгласы, как вы догадались! Да, возгласы, но отнюдь не восторга!..
…И вот тут я хочу вернуться в свое детство, чтобы вы прочувствовали всю прелесть момента, во всех его вкусовых ощущениях.
На прилавках магазинов сплошная килька в томате, монпансье и сгущенное молоко. Талонов на продукты еще пока не ввели, но мы бодро и широко шагали к светлому будущему. Из тортов в магазинах были только «Арахисовый» во всем многообразии его сроков изготовления и торт «Сказка» по большим праздникам. А наша семья очень любила сладкое. Очень! Все как один, без исключения. Мама, папа и я были сладкоежками. Надо же было чем-то компенсировать общую пресность! Вот мы и компенсировали! Сладостями. Разноцветные леденцы и вафельные коржи с пралине давно уже приелись и никак не могли украсить и без того счастливые будни строителей невиданного доселе будущего. Поэтому торты, пироги и прочие ватрушки пеклись в домашних условиях. Главным шеф-поваром была мама, а мы с папой – поварята. Рецептура, фантазия и идеология были в руках мамы, ну, а поварята месили, взбивали и взбалтывали до одурения своими собственными руками, потому как слово «миксер», как и сам предмет, его олицетворяющий, были из области научной фантастики имени братьев Стругацких.
Белки отделялись от желтков и взбивались обыкновенной столовой вилкой до «состояния устойчивой белой пены». Так было сказано в рецепте из тайной книги «Печем дома» 1968 года выпуска, которую подарила моей маме ее мама в день моего появления на свет.
– Чтобы внучек сладко кушал и рос большим и здоровым!
Итак! Белки взбивались несколько часов к ряду. Так что на следующий день вас непременно накрывала крепатура. Но все это было ничто по сравнению с тем блаженством, которое ты испытывал, наслаждаясь кондитерским шедевром собственного производства. Уйма продуктов и времени. Зато какая награда! Один торт «Наполеон» на заварном креме чего стоил. При одном воспоминании слюнки текут.
Настоящее сливочное масло. Настоящее молоко. Настоящая мука. Настоящие грецкие орехи. Настоящая ваниль. И настоящая любовь. Любовь, с которой все это смешивалось и запекалось. Все было настоящее и свежее.
Это я так… ностальгирую… уж простите!
Да! Но прежде надо было все эти продукты раздобыть! Кроме Любви, конечно! Она-то была всегда и в избытке! А вот нахождение прочих ингредиентов требовало немалых физических, моральных и материальных затрат. Когда же все ресурсы были исчерпаны, из загашников извлекалась полуржавая банка сгущенки. Ее, эту давно забытую банку, ставили в кастрюлю с кипящей водой на четыре часа, в результате чего получалась варенка. То есть вареная сгущенка, которую в свою очередь смешивали со сливочным маслом, в результате чего получалось жалкое подобие крема, которым, в свою очередь, смазывали простые бисквитные коржи.
– Торт на скорую руку! – говорила мама и звала всех пить чай.
«Торт на скорую руку»… и все равно было вкусно и тепло. Даже жарко! Тогда я думал, что это от газовой плиты, в которой пеклись коржи и варилась сгущенка. На той самой маленькой кухне самой маленькой в мире хрущевки… но теперь я понимаю, что жарко было оттого, что там жила самая БОЛЬШАЯ В МИРЕ ЛЮБОВЬ.
Так вот! Торт из вареной сгущенки на скорую руку… Это когда совсем нет продуктов… Но есть основной ингредиент – любовь, благодаря которой сей кондитерский казус съедался до последней крошки.
Теперь вернемся в наше время. Когда мы уже такие умные и мудрые, взрослые и самостоятельные. И нам кажется, что мы сами распоряжаемся своим бюджетом.
Вот он, стоит передо мной на столе, торт «Москва», который я уже успел отведать и закричать: «О, боги!» Так что же я там обнаружил?
Правильно!
Вареную сгущенку! Ешки-матрешки! Целую тонну вареной сгущенки под слоем красной липкой мастики, похожей на оконную замазку. Под этим каркасом была похоронена смесь дробленых орехов, раскрошенного безе и, скорее всего, панировочные сухари, а может даже (смекалка кондитера) крошки отбракованных коржей. И все это цементировала опять же вареная сгущенка. Интересно, сколько бочек они сварили, что ее было такое количество? И, казалось бы, почему не обрадоваться? Ведь вкус из детства! Да! Но это для «торта на скорую руку», когда нет продуктов… и при обязательном наличии ЛЮБВИ! И только так! А какую, позвольте спросить, любовь я получил в этом случае? Конвейерную? Какие чувства испытывал человек, который пробежался по столам кондитерской фабрики, смел в кастрюлю крошки и брак и залил все это варенкой? Думаете, любовь? Предположим!.. Тогда следующий вопрос! К кому???
Вот это-то и обидно! Любви нет, а есть недоразумение «на скорую руку, когда нет продуктов»… Да еще и за такие деньги и с таким вот пафосом. Это, простите, как плевок мне в чашку зеленого чая «Тонкие ресницы молодой луны», которые от разочарования свернулись в трубочку.
Да уж, робяты, – как говорил мой отец, – вы такие все отличные, но вот гайку закрутить не можете! Интересно, что бы он сказал, угости я его этим кондитерским цинизмом? Столько продуктов перевели, а получилась одна сплошная идеология и маркетинг, которые на вкус не попробуешь…
В холодильнике торт «Москва» лежал неделю… жалко выбрасывать было. Мешался он там, мешался. Перемещался, перемещался по холодильнику. И как-то упал он с третьей полки. Я в ужасе зажмурился. Но когда открыл глаза, то с радостью обнаружил его на полу целым и невредимым. Причем радость была от того, что не рассыпался он по всему полу. Следов на ламинате почти не осталось. Крепкий оказался продукт. Так целиком и перекочевал в ведро.
И стихотворение мне почему то вспомнилось:
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
Но вернемся к любви и тортам.
Была у нас в классе девчонка. И звали ее Виталлина. Вот такое имя. Ну, мы-то звали ее просто Вита. Вита. Витка. Какая там к черту еще Ллина. Витек! И все тут. Свой парень.
Но внезапно нагрянул восьмой класс, и в башках наших что-то произошло. Мы сами себе не могли объяснить. Учителя от нас чего-то скрывали. А у родителей спрашивать было как-то неловко. Стыдно, что ли. Взрослые же мы. Сами уже с усами, можно сказать. А девчонки с … ну, вы понимаете. Короче, не маленькие уже мы.
И решили мы как-то собраться небольшой дружной компанией. Не весь класс, конечно. А так, группа веселых и находчивых. «Банда» – как нас учителя называли. Любя, конечно. Да вы же и сами помните наверняка. В каждом классе группки образовываются. Не знаю уж как. По интересам ли… но скорее всего, по каким-то животным ощущениям. Кто-то притягивается, а кто-то нет. И это необъяснимо. А в таком-то возрасте – особенно. Какие там аргументы и доводы? До фонаря все и по барабану.
И было нас пять на пять. Но пока еще без явных пар. Так только, дерганья за косичку. И выбивания портфелей из рук. Хотя были и ситуации. Я одной девчонке из нашей банды стукнул в шутку на уроке химии по голове тетрадкой. Она передо мной сидела. И вроде же ничего не делала. Просто сидела. Но какая-то сила подхватила мою руку с тетрадкой и шмякнула ей по затылку. Да видать так удачно, что Ленка со своими косичками в бантах белых до пояса сознание и потеряла. Скорая, что приехала, определила сотрясение мозга. Легкое, правда. Но родителям моим от этого было не легче в кабинете директора.
А чего у нее такой пробор на голове от косичек и шея длинная-предлинная, а юбка короткая-прекороткая? Сама, в общем, виновата.
Сидим мы, значит, с парнями у Севы дома. Нарядились. Ну, в нашем понимании. Галстуки надели. Ждем девчонок. Час как должны были уже быть. Понятно, что девушек надо ждать. Но не настолько же. Они ж сами решили нам на 23 февраля сюрприз устроить. Чего же опаздывать? Скучать стали. Дурака валять. Куча мала играть. Галстуки набекрень. А настроение все равно улетучивается… Звонок в дверь. Сева идет открывать. Мы взъерошенные, уже помятые, приготовились встречать. И тут заходит… Заходят…Являются… Как бы это описать, чтобы понятно стало? Челюсти у нас до пола, глаза навыкате, рты до ушей… Девчонки наши накрасились и надушились и в платья приоделись. Мы такими их еще не видели. Всякое было. Дискотеки там, вечера школьные. Но то под присмотром педагогов. В официальной, так сказать, обстановке. А чтобы вот так. Неформально. С глазу на глаз. Без родителей. Это впервые. И Витек наш… То есть Вита, выплывает вперед, как облако в голубом шифоновом платье, глаза огромные, накрашенные, губы бантиком, алые, волосы русые, распущенные, и говорит…
Я плохо помню, чего она там говорила, потому как не слышал ни единого слова из-за шума в ушах, круговорота головы и полного отключения сознания. Что-то типа:
– Поздравляем вас, наши мальчики, с 23 февраля!
А я смотрю на нее и насладиться не могу. Жажда какая-то меня охватила. А она словно родник. А я пью и пью. Пью и пью. И нет конца этому процессу. Пересохло все в горле. А она подходит ближе, аж светится вся. И ласково так говорит:
– Ты чего Тер-тер, как обалдел, что ли? Торт держи! – и протягивает мне поднос. Тер-тер – это прозвище мое такое было. По фамилии. А я ей, собрав всю свою нежность, и отвечаю:
– А чего вы, как тормоза отмороженные, опаздываете?
– Да я вообще не хотела приходить!
– Как это?
– А ты чего, не замечаешь ничего?
– Ты… Вы… накрасились… все. И платья одели! – а во рту прям засуха. Язык к нёбу липнет. А она так близко и ванилью с корицей пахнет… В голове турбина какая-то включилась.
– Накрасились… Скажешь тоже. Внимательно смотри! – и Вита лоб мне свой подставляет.
Тут я чуть в нокаут не ушел. Поплыло все перед глазами. И чувствую, растворяюсь. Совсем. Как ванилин в заварном креме. Если бы не Сева, который подскочил, совсем бы я улетел.
– Витек, ты зачем себе брови постригла? – и ржет.
– Дурак ты, Сева! Я их не стригла! Я их сожгла!
Смех Севин в чувства меня вернул. Я на землю опустился и спрашиваю:
– Как сожгла? Зачем?
– А ты не заметил что ли? – отвечает Вита.
– Нет!
– К маме моей на прием запишись!
Мама у нее врачом была. Офтальмологом. А папа военным. Капитаном ВМФ. Очень солидным. Сколько помню, он всегда на нас страх наводил… Мы к Вите из-за этого в гости боялись ходить. Но не об этом…
– Я, – говорит Вита, – торт «Зебра» печь стала. Время рассчитала. Все успеть должна была. Но мне муки не хватило. Пришлось в магазин бежать. Торт испекла. Собираться начала. Голову помыла. И тут Иришка приходит. По времени уже бежать надо! А у меня голова мокрая. Фен сломан. Я и придумала волосы в духовке сушить, пока она горячая… Вот дура! А забыла, что газ не выключила. Голову в печку засунула и тут же себе все сожгла.
– Как все?!– у меня по спине пронеслись мурашки.
– А я смотрю, ты загорелая! – ржет Сева.
– Дураки! Челку, брови и ресницы! Не видите?
– А я смотрю, ты как Фантомас! – не унимается Севка.
– Дурак ты, Севок! Вот я и не хотела идти. Девчонки уговорили! Уродина же совсем, да? – Вита смотрела своими небесными глазами, полными росы. Я обязан был ее спасти.
– Совсем нет, Виталлина! (Откуда вдруг всплыло это имя в моей голове?) Ты красивая! Очень!
И меня совсем не смущала наскоро отрезанная тупыми ножницами челка, почти под корни волос, отчего выше лба ощетинился ежик-блондин. Я не замечал почти полного отсутствия некогда дерзких и тонких крыльев бровей, пепел которых теперь покоился в духовом шкафу. И не придавал значения ресницам, которые, будучи прежде самыми длинными в классе, теперь свернулись в спиральки и стали невидимыми. Я ничего этого не видел. Я в этот момент смотрел на окружающий мир сердцем. А оно улетело в облака и ничего не хотело слышать, видеть и тем более понимать. Потому что оно влюбилось. Внезапно и бесповоротно. В Виталлину.
Вита залилась краской и часто захлопала веками без ресниц. Севок опять заржал:
– Ой, умру сейчас! Тер-тер влюбился! Тили-тили-тесто! Жених и без места!
Одноклассники подхватили шутку и стали водить хоровод.
– Дураки вы все! – крикнула Вита и тут же залилась своим звонким смехом. – Включайте музыку уже!
А мне было пофиг. Я был влюблен. Первый раз в жизни. И никто меня об этом не предупредил. Но мне было клево.
Заиграла музыка. Полилось шампанское. Подошла Ленка. Это которой я мозг сотряс. Косы ее были распущены, и волосы кончались ниже талии. Она плавно извивалась в танце. Волосы переливались водопадом.
– Серж, ты чего, так и будешь стоять с этим подносом весь вечер?
– Поднос? – переспросил я и опустил глаза. Он все еще был в моих руках. – А чего там?
– «Зебра!»
– Как зебра? Шашлык?
– Совсем тю-тю? Пирог «Зебра»! Витек испекла с волосами своими! На землю вернись! – Лена закружилась в смехе.
– И чего делать?
– Резать! И жрать! – она клацнула звонко зубами и унеслась в танце, утащив за собой волны своих волос.
Мне тоже было легко и весело. Подняв поднос одной рукой над головой и изображая официанта, я, пританцовывая, отправился на кухню. Тут дым стоял столбом. В прямом смысле. Парни курили. Не то, что вы подумали! Просто сигареты! То есть не просто! Не какое-нибудь там «Родопи»! «Мальборо»!
Мама Севы работала в каком-то министерстве и занимала пост. И она имела доступ к всевозможным ресурсам, к которым обычным гражданам дорога была закрыта. А так как Сева был единственным мужчиной в доме, то, конечно же, ему доставалось все самое лучшее. Не скажу, что он был очень избалованным. Но у него были кроссовки «Адидас», джинсы «Левис» и кассетный магнитофон. А еще он был высоким блондином со стильной прической, как у певцов фестиваля Сан-Ремо. Мамин парикмахер, который приходил к ним домой, стриг заодно и Севку. А Севкина мама курила только «Мальборо», дым которого в эту минуту заполнял огромную кухню хозяина и легкие его друзей.
– Серж, курнешь? – встретил меня сигаретой Толян. Наш спортсмен. Наш легкоатлет. Спринтер. Гордость нашего района.
– Не, Толь! Я за ножом!
– Вот это ты даешь! Чего не поделили? С кем? Артурик, мы с тобой чего-то пропустили!
Толстый Артурик затягивался сразу с двух рук, в каждой держа по сигарете, и выпускал густые облака дыма.
– Да пофиг! У меня кольца не получаются!
Артурик был уже серого цвета с красными глазами. Ему явно было хватит. На кухню зашел Севок.
– Вы че! Вообще обалдели! Вы где сигареты взяли?
– Да ладно, Сев! Мы по одной… только! – выпустил облако Артурик.
На столе лежала пуста пачка из-под «Мальборо».
– Чего я маме скажу, олухи? Пентюхи! Куряги! Валите из кухни.
– Скажешь, что кончились… – ответил Артурик, покачнулся и начал медленно оседать. Он был весь окутан табачным дымом, который продолжал струиться из носа, рта и даже из ушей.
– Чуваки…меня сейчас… – только и смог произнести наш пончик-толстячок.
– Вырвет… – закончил оборвавшуюся тираду наш спринтер
– Блина, Толстый! Толь, помогай! – Сева и Толян подхватили посеревшего друга и поволокли в ванную. Я остался одни в дымовой завесе. Открыл окно и приступил к поискам подходящего ножа. Хотя чего я гоню? К поискам… Ножи стояли на столешнице, в специальной подставке из дерева с иероглифами на боковой грани.
– Японские! Сейчас я устрою зебре харакири…
Я выбрал самый большой нож. Практически тесак. Больше был бы уже топорик. Трепетно откинул с торта полотенце влюбленными руками, ведь этого полотенца касалась Виталлия, и стал прикидывать, с какого края приступить. Торт был круглым и действительно походил на зебру. Белые и коричневые полосы чудным образом переплетались, напоминая рисунок на бедре экзотического животного. Задача стояла передо мной в высшей степени ответственная. Обычно дома это делала мама. У нее получалось красиво и ровно. Ровнее даже, чем у папы. Нельзя было ударить лицом в грязь и испортить то, что ценой собственных бровей, ресниц и челки приготовила моя первая и единственная на этот день Любовь! Но чем дальше я примерялся к «Зебре», тем труднее становилась проблема.
– Чего ты тут застрял?
В кухню вошла Вита. Сама.
– С голоду помрем все, Серж! Уснул что ли? Чего у тебя тут сгорело?
– Это не у меня!
– У соседей?
За стеной послышалось зычное рычание. Там была ванная, в которую утащили Артурика.
– Что это? – спросила Вита
– Артурик! Ему плохо!
– Напился?
– Накурился.
Вита одарила меня небесным взором.
– Резать будешь?
– Я… Я боюсь!
– Чего?
– Торт…
За стеной опять раздался зловещий рык. И смех Севки с Толяном.
– Ты меня сегодня удивляешь, Тер-тер! Я тебя не узнаю! Напился?
– Нет…
– Накурился?
– Нет…
– А чего тогда?
– Влюбился… – просто выдохнул я.
– Тююю! В кого?
– В тебя…
Хотел сказать я… Но не сказал. Не смог. Не сумел. Это слово застряло у меня в горле…
Оно так и торчит там по сей день. Горькой колючкой.
Не озвученное.
Не произнесенное.
Оно встало плотиной. И иногда мне кажется, что именно из-за этого я не в силах объясняться с женщинами. Бушующий поток переполняющих меня чувств бьется в эту стену и не может пробить ее. И меня накрывает с головой. И я тону. Захлебываюсь. И вижу только эти небесные глаза с опаленными ресницами.
В общем, я промолчал…
– Ой, короче! – Вита взяла у меня из рук нож и вонзила его в зебрин бок. За стеной раненым бизоном заревел Артурик.
Кому-то в этот момент было плохо, кто-то смеялся, я был на седьмом небе от счастья, а Вита резала полосатый торт. Коричневые и белые полоски. И мне вспомнился анекдот. Дурацкий, конечно, и совсем не смешной. После марш-броска на гору прапорщик построил солдат на вершине. Окинул взглядом городок внизу и философски произнес:
– Видите, товарищи солдаты, у одних домов крыши красные, а у других зеленые… Так и люди – рождаются и умирают… Смирно. Направо. Шагом арш!
Я наслаждался каждым движением Виталии. Моему восторгу не было предела. Как же божественно она раскроила торт огромным ножом. Просто, как попало! В крошку! Без всяких измерений, изысков и предрассудков.
– Все! – она попробовала кусочек. – Ну, ничё так! Для первого раза. По маминому рецепту делала. На память. Могла чего-то и забыть. Попробуешь?
И она протянула мне небольшой кусочек от «Зебры».
Вы, наверно, подумаете, что она его пересолила или передержала в духовке, или соды пересыпала, или, ну, чего там еще в комедиях бывает? А я вам скажу, что ничего подобного! Было вкусно. И не потому, что это был пирог, сделанный руками любимой девушки! Просто было вкусно. И я так и сказал.
– Вкусно!
– А я волновалась! Ну и хорошо! Поможешь поднос в комнату отнести, а то чего мы тут как дураки вдвоем стоим!
И она шифоновым облаком пошла в комнату. Без челки, бровей и с ресницами спиралькой. Любимая…
Но об этом я ей так и не сказал…
А после весело проведенного вечера наша компания разбилась по парам. Почти вся. И Вита стала встречаться с Севой. А я остался один. Я ни с кем не стал встречаться. Я был тихонько влюбленный помешанный.
С тех пор мы регулярно стали устраивать массовые гуляния нашей маленькой бандой. Иногда у кого-нибудь дома. С музыкой, полумраком и глинтвейном. А иногда просто бродили по улицам и паркам. Дурачились, шутили, веселились. А я, наверно, громче и безудержнее всех. Аж до колик в животе.
Но горькая колючка всегда оставалась в моем горле.
В конце восьмого класса я попал в больницу. Чего-то не то было с моей печенью. Последствия банальной желтухи. В палате нас было четверо. Я, дедушка-ветеран и два студента из Китая. Иностранные гости сутки напролет сидели на балконе и собирали кубик Рубика. Придумывали алгоритмы и записывали их в тетрадку. А еще тихонько щебетали на своем языке. Чем, кстати сказать, очень досаждали ветерану, который или спал, или постоянно ворчал.
– Что? Чего вы говорите? Не понял! – он был немного глуховат, и ему казалось, что китайцы обращаются к нему, а он все никак не может понять, чего они от него хотят.
– Громче говорите! А? Не понял! – кричал дедушка, а студенты от этого начинали говорить еще тише.
– Вот же, басурмане! Никак не пойму, чего они от меня хотят! Внучек! – обращался он ко мне. – Чего они говорят?
– Они не вам, дедушка! – пытался я его успокоить.
Но он заводился еще больше.
– Да как же не мне! Я же слышу, что мне! У меня со слухом все хорошо. Только я все никак не могу понять…. Может, им надо чего, а они стесняются.
– Они на китайском говорят, дедушка!
– Ты мне это брось голову морочить! Скажешь тоже! Что же, я не слышу, по-твоему, на каком они говорят? Сам ты китайский!
И ветеран обиженно отворачивался от меня и снова обращался к китайцам.
– Хлопцы, так, может, вы хлеба хотите? Я же вижу, какие вы тощие! Да? Хлеба? Не понял? Чего говорите?
И так продолжалось каждый день. С утра и до вечера. Дед или спал, или наводил дипломатические отношения с иностранцами. А те, в свою очередь, собирали кубик Рубика на время. Как я потом узнал, уже почти перед выпиской, были они оба чемпионы КНР по этому делу. И как чемпионов, их отправили на учебу к нам. Даже и не знаю, что на это сказать… Но мне они особо счастливыми не казались. Никто их не навещал, и они никуда не выходили.
Больничная жизнь в палате била струей из шприца.
Я же, не понятый нашим ветераном, бродил целыми днями по больничному скверу или лежал под капельницей, наблюдая за руками, проворно собирающими загадочный кубик. Других дел у меня не было.
Да! И мама навещала меня каждый вечер, принося диетическую еду. Хотя, конечно, не в еде было дело! Я ждал ее появления, как манну небесную! И очень обижался, если она пропускала один вечер… Разве я своим тогдашним умишком мог понять, что едет она с другого конца города. И тащит своему чаду говяжий бульончик с отварной цветной капусткой!
Это материнское самопожертвование мне стало понятно гораздо позже.
А сейчас я обиженно надувал свои губки и бормотал:
– А чего ты так поздно?
Ну, вы же понимаете, что это бесконечный круг природы. Детский эгоизм и материнская любовь. И никому не дано его разорвать!
Как-то вечером, после ухода моей мамы, в дверь палаты тихонько постучались. Так как дедушка спал, устав допытывать китайцев, а китайцы продолжали мочалить кубик и никого не ждали, ответить пришлось мне.
– Войдите!
Дверь приоткрылась, и в проеме показалось лицо Венеры! В смысле Виталлины! Я аж подпрыгнул на кровати.
– Виталлина! Ты?..
Я не верил своим глазам. Может, я сплю. Может, это видение. Я оглянулся по сторонам. Ну, с дедом все было понятно… А вот наши китайские друзья застыли одноименными болванчиками с отвисшими челюстями. Значит, это была правда!
– Вита, заходи! Ты…
Вита же посмотрела куда-то в коридор и сказала:
– Он тут!
Через мгновение у нее за спиной показался Сева.
Не с печенью была у меня проблема! А с горлом. Там опять ожила горькая колючка.
За те две недели, что я находился в больнице, мне стало как-то легче. Я перестал думать о том, что Вита с Севой. Я мог позволить себе думать только об одной Виталлине. Без всяких там Сев. Но сейчас все встало опять на места, то есть поперек моего горла. Да и еще больнее.
Сева стоял, возвышаясь, за Витой и придерживал ее за плечи.
– Ну, долго будешь валяться, Серый? Пошли на воздух!
– Пошли! – проскрипел я и улыбнулся. – Это мои друзья! Одноклассники! – зачем-то представил я их китайцам. Те чего-то быстро защебетали и стали часто кланяться.
– Чего это они? – спросил Севок.
– Да фиг их знает! Вежливые, наверно! Ладно, пошли! А то этот цирк никогда не закончится…
И мы вышли в сквер. Там был майский вечер. Пустые аллеи и скамейки. И одиноко курящий охранник. Я опять шутил, рассказывал истории про студентов и ветерана. Про то, как мне проткнули вену и «Гемодез» прокапали мимо. Но это не страшно. Про то, как приходили практиканты. И тренировались делать уколы на деде. А он их крыл матом и называл фрицами. И еще много всякого смешного, потому что если бы я замолчал, то тут же заплакал бы от боли в горле.
Сева сходил к охраннику и попросил у него сигарету. И мы ее выкурили на троих, как взрослые. Причем я курил первый раз в жизни. И голова моя смеялась уже отдельно от меня.
А потом подошел все тот же охранник и сказал, что пора по домам. Мы, как всегда, весело попрощались, мы же были друзья, не разлей вода. Банда! И пошли в разные стороны…
И я оглянулся…
До этого мы сидели на скамейке, и я все время шутил, глядя вперед. Я боялся посмотреть в ту сторону, где были Вита и Сева…
А теперь я оглянулся… Первый и последний раз в своей жизни. Больше я так ни на кого не оглядывался. И дал себе слово не делать этого впредь…
Зачем я оглянулся???
Зачем…
Веселый детский радужный мир, который я так старательно создавал вокруг себя, рухнул в одну секунду…
Вита и Сева стояли в тени деревьев и целовались…
В этот момент я понял, что между ними было нечто большее, чем просто держание друг друга за руки. Они были совсем взрослые. Мужчина и женщина…
И я побежал. Побежал быстрее ветра. Быстрее мысли. Быстрее своего сердца.
В палату, где уже все спали.
Я ревел в подушку. Я грыз ее. Я зажимал рот одеялом. Потому что в палате я был не один. Уснул только под утро. С первыми лучами солнца и дежурной фразой: «А? Чего они говорят?»
После рабочего дня меня навестила мама. Как всегда принесла вкусностей и присела напротив, наблюдать, как я с ними разделаюсь. Я поедал печеную брокколи, когда вдруг услышал: «А в чем это ты испачкался? Порошок белый…» И мама дотронулась до волос над правым ухом. «Не оттирается…» И тут же в глазах у нее вспыхнула смесь ужаса с удивлением. «Это седина?!» – то ли спросила, то ли констатировала мама.
– Седина? – спросил я и пошел к зеркалу над умывальником.
За правым виском в волосах застряло перышко от подушки… Так оно выглядело, по крайней мере, но избавиться от него мне не удалось.
Это был ожог от несчастной любви. Или ее поцелуй на память. Отметина. Клеймо. Сами выбирайте. Как хотите. Это белое перо у меня в волосах до сих пор. И когда у меня спрашивают, что это, я так и говорю: «На память о несчастной любви». Людей это веселит. Забавляет. А у меня колючка в горле.
Мама тогда решила, что седина появилась от волнения перед экзаменами. Я с ней согласился.
Из больницы я выписался через неделю. Через месяц сдал экзамены об окончании восьмого класса. Перешел в девятый. Как и вся наша банда. Никто в ПТУ не пошел. Все тянулись к высшему образованию. Наверно. Сейчас мне думается, что просто расставаться не хотели.
Так бандой и бродили по улицам и зависали по квартирам. И не помню, кому уж пришло в голову, но решили мы сдать бутылки из-под выпитого лимонада, и не только из-под него, и купить на эти деньги роликовые коньки. Были такие четырехколесные двухрядные приспособления… как оказалось, для разбивания носов, разрывания штанов и набивания шишек. А еще для подхватываний друг друга, случайного обнимания и поднимания с земли после веселой кучи малы.
И все это на глазах учителей, завуча по воспитательной части и директора школы. Дернул же нас тестостерон, или чего там было в голове, великовозрастных балбесов и балбесок, отправиться кататься на школьный двор. Асфальт там, видите ли, лучше чем где бы то ни было.
Результатом этих ребяческих забав был вызов всех наших родителей в кабинет комсорга и беседа со всем руководящим составом учебного заведения, включая преподавателя по физкультуре. Мама мне потом пересказала вкратце все, что обрушилось на бедных родителей, которые от стыда прятали глаза в старый паркет красного уголка под пристальным прищуром портрета вождя революции. Подытоживая все осуждающие высказывания по поводу нашего некомсомольского поведения, классный руководитель сказала:
– Не удивлюсь, если они детей вам принесут после таких катаний на свежем воздухе!
Как я говорил, наш класс разделился на нас – «Банду» – и нормальных, тихих, скромных, правильных учеников. Так вот, детей принесли как раз не мы. А совсем другие. Тихие и скромные. Одна такая тихоня получала аттестат на шестом месяце беременности. Двое скромных были срочно помолвлены сразу после выпускного бала. Одного нормального арестовали за распространение наркотиков. А двое правильных были осуждены и получили условно как несовершеннолетние за участие в организованной группировке карманников. Я так предполагаю, что все это тоже последствия воздействия тестостерона, или чего там в голове.
Так может, лучше все-таки конёчки???
Закончилась школа и разъехалась наша банда. Кто куда.
Ни одна пара из нашей банды не сохранилась для дальнейшего развития отношений. Взрослых.
И Вита с Севой разъехались тоже.
Я, конечно, страдал. Сева был другом, а Вита… Виталлина… чувства никуда не испарились. И прядь седины была на месте, и колючка в горле.
Но больше всего переживала моя мама.
– Такую девушку упустил!
– Мама, кого я упустил?
– Виту! Умная, красивая, обходительная (моя мама дружила со всеми моими одноклассницами), а «Зебру» какую печет!
– Да, уж… «Зебру»! Никого я не упускал. Она с Севой встречалась!
– Балбес ты! Она с ним встречалась, потому что ты инициативу не проявил! Девушки настырных любят! Активных! А ты… Эх, романтик ты мой!
И мама обнимала меня и гладила горячей ладонью по белой пряди над правым ухом.
– Неужели она меня… Нет, мам! Не может быть! Это она тебе сама сказала?
– Мне не надо говорить, это и так было видно!
Вот с этим я и жил долгие годы. Этот разговор сложился в укромном уголке моего мозга и уже перестал меня беспокоить. Даже колючка в горле прошла… Или я привык к ней.
И вот однажды на моей страничке в соцсети я прочел: «Привет! Как дела?» Это была она, обладательница самого голубого платья из шифона и повелительница торта «Зебра».
– Привет! – ответил я.
Меня с детства научили быть вежливым. Но в этот момент в укромном уголке моего мозга что-то зашуршало, задвигалось и растянулось огромным экраном памяти прямо перед внутренним взором. Это слепящее полотно было увешано картинами, стоп-кадрами, непременным участником которых была Вита… Виталлина. С самого первого класса. И до последней встречи. Ничего никуда не делось. Не забылось и не стерлось. В это мгновение я почувствовал и осознал всю тяжесть груза, который незримо присутствовал во мне и который я таскал в себе всю жизнь. Это надо же было! Как же меня так угораздило? Почему мне на пути не встретился ни один психоаналитик, который вывернул бы меня наизнанку и проветрил хорошенько на сквозняке и вынес бы весь этот пыльный хлам в помойку? Хотя постойте! Ведь именно благодаря этому всему я такой. Такой, какой есть! Хотите, ешьте меня, хотите, выплюньте! Но я такой! И разве же я сам себя не устраиваю? Если я до сих пор мозолю вам глаза и наседаю на уши! Если все ещё долблю по чертовым клавишам, печатая эти строки! Чем, простите, я тут недоволен? Ведь я как-то добрался вот до этой самой секунды, когда увидел на экране:
– Привет! Как дела?
Привет! Конечно же, привет! Какого черта происходит тут со мной? Неужели я, которого устраивает то, что он есть, будет терпеть и дальше эти муки? Даже ради лучшей в мире «Зебры»? А вот фигушки. И я вот так взял и спросил:
– Вита, ты меня любила?
Никаких пауз не последовало, как бы вы там себе ни фантазировали. Вообще ни секунды!
– С чего ты это?
– Нет?
– Нет! Ты чего?
– Тогда покеда!
И я закрыл чат. Не позволю никому издеваться над собой! Чего ради? Вот только в горле опять что-то колется… Колючка какая-то…
– Причем тут торт «Москва»? – спросите вы.
– Я очень люблю сладкое! – отвечу я вам. Настоящее и с любовью. Открытое и понятное. Не надо вот этих вот уловок ваших и завлекалок…
А то самое слово так и торчит в горле. Поперек горла… Ну, вы поняли!
Торт «Зебра». Рецепт.
Мороженое (пломбир) – 250 гр.
Яйцо (отборное) – 3шт.
Сметана (жирная, из молока!) – 150 мл.
Масло сливочное (никаких маргаринов! Это пусть в магазинные кладут, а мы для себя) – 60 гр.
Мука (естественно, высшего сорта) – 320 гр.
Сахар (тут уж какой будет) – 220 гр.
Какао-порошок («Золотой ярлык» желательно) – 30 гр.
Сода – пол чайной ложки
Уксус – чайная ложка
Соль – щепотка
Ваниль – на кончике ножа
И ВНИМАНИЕ! Секретный ингредиент в руках Любимого человека! – 123 гр.
Приготовление:
Все делается РУКАМИ! Никаких там машин и миксеров.
Достаем масло из холодильника, чтобы оно приняло комнатную температуру. Не надо разогревать в микроволновке!
Взбиваем яйца с сахаром до состояния гоголь-моголь. Венчиком!
Добавляем сметану.
Добавляем Секретный ингредиент – МАЙОНЕЗ (из натуральных продуктов) в руках Любимого человека.
Перемешиваем!
Размягчаем масло. Вилкой!
Добавляем в нашу смесь.
Гасим соду уксусом и выливаем туда же.
Добавляем муку.
Добавляем соль.
Добавляем ваниль.
Теперь все это надо хорошенько перемешать до однородной массы.
Пробуем на вкус. Нравится? Отлично!
Стоп! Не надо есть все это сейчас. Самое вкусное впереди. Имейте терпение.
Теперь делим тесто на две части.
В одну из них добавляем какао-порошок и перемешиваем.
Получаем два цвета. Белый и коричневый. Это и будут наши полосы.
Форму для выпечки смазываем внутри маслом.
Выкладываем в нее наше тесто.
В середину формы наливаем по очереди по две столовые ложки то белой, то коричневой краски, давая им растечься.
Когда тесто закончится, разогреваем духовку до 200 градусов.
Отправляем туда нашу «Зебру» на 40 минут.
Ближе к концу выпекания можно потыкать спичкой зебрин бок. Если спичка будет сухая, значит, торт готов.
Подавать с мороженым.
Вот, собственно, и все.
Торт-то в принципе обычный. Даже, скорее всего, это пирог.
Но главное – чтобы любимый человек вам помогал… или вы бы думали о нем!
Ну, если уж нет, так хотя бы голову в духовке просушите, предварительно устроив себе головомойку.
P.S. Все совпадения с реальностью являются вымышленными и ничего общего с действительностью не имеют!
