Читать книгу РА-МА МЫ-ЛА МА-МУ - Сергей Владимирович Главатских - Страница 1

ПРЕДУВЕДОВЛЕНИЕ.

В жизни всякого человека, в независимости от его умственных способностей, формы носа, социального положения и даже, представьте, от того, с какой ноги он сегодня встал, существует масса вещей и явлений, которые он воспринимает рефлекторно, по умолчанию. Человек так ходит, так принимает пищу, так спит и, что особенно приятно, так размножается.

Именно так и никак иначе.

Однако, нет-нет, да и случаются в мире кое-какие несуразности местного разлива, возведённые сивушными моралистами в категорию «новой нормальности», а то и Божественного провидения. Описывая настоящую историю, я не раз испытал буквально физическое отвращение от соприкосновения с самыми обычными вещами, вдруг представшими передо мною в совершенно ином свете. Больше всего меня угнетало то, что свет этот был не просто светом первого попавшегося под руку фонарика, помогающего хоть как-то сориентироваться в темноте, но светом солнца – ослепительным и всеобъемлющим! Я назвал это «феноменом перевёрнутого сознания».

Возможно, мои страхи чересчур преувеличены и читатель не найдёт в предложенном рассказе ничего такого, что вызвало бы в нём хоть намёк на сигнал тревоги и тогда я со спокойной совестью сочту данное сочинение навязчивым бредом, рождённым банальной усталостью, ранними осенними сумерками и осточертевшей бессонницей.

1. Серафима.

Музыкальная заставка этой радиопрограммы вызывала у массового слушателя чувство, будто тебя ударили обухом по голове! Причём, не одномоментно, а с некоторой продолжительностью во времени, как бы – с оттяжкой! Во-о-о-от так! И даже, нет – чуть-чуть длиннее!

Что ж – отлично! Поскольку передача выходила в эфир в семь утра, главное её предназначение в том именно и состояло, чтобы разбудить. Разбудить решительно и бесповоротно! С этим прекрасно справлялись две трубы, вызывающе неуместная здесь арфа и ещё куда менее совместимый вообще ни с чем, зубодробительный электромузыкальный инструмент, звучанием своим напоминающий пилораму в момент прохождения через неё бревна. Продолжить сон после такого не представлялось возможным даже если вы до этого разгрузили состав с бетонными блоками и уснули минуту назад! Именно поэтому вкрадчивый доверительный голос ведущего, звучащий явным контрапунктом музыке, воспринимался, словно спасательный круг, брошенный утопающему в момент последнего вздоха. Или, вернее, выдоха.

Сегодня было так.

– Лучистым моим землякам из Лучистого посёлка утренний наш привет – живительный и чудотворный!

К окончанию фразы музыка по обыкновению стихала и снова хотелось рыдать от счастья!

– Мне написали, что вариант реверсивный допустим вполне: «чудотворный и живительный», отвечу на что: ну уж нет, коль скоро на меня именно возложена ответственность была за наше всеобщее экзистенциональное бытие, то уж давайте-ка эти проблемы решать я и буду! О, кей?

– Конечно, о,кей, – согласилась с радиоведущим Серафима и прибавила на приемнике звук. – Ещё какой окей!

Она не видела сына вживую уже несколько лет, поэтому для неё, чем громче, тем лучше! Конечно!

О,кей!

– Сегодня также неизменно встречаться будем в рассвета час и час на закате! Так что в ситуации любой неотступно с вами остаётся неуязвимый и непорочный «Глас Алмас!» Параметры нынешнего утра теперь обрисовываю в нюансах и мелочах! Как и прежде приемники ваши не отключать постарайтесь по возможности.

И далее по тексту. Примерно то же, что и вчера, и позавчера, и ещё, Бог знает, когда.

Обух и пряник.

Ведущий мог, конечно, всего этого и не говорить, потому, что слова его не содержали буквального смысла, какой мы обычно им приписываем. Главное – это их железобетонная последовательность, ибо именно в построении фразы как раз и состоял основной закон всеобщей коммуникации, дающий обществу верный вектор развития и ту самую, пресловутую уверенность в завтрашнем дне. Даже трудно представить, что бы именно делала Серафима в начале восьмого, не пообещай она за минуту до того:

– Конечно, окей!

Обычно дальше Глас Алмас знакомил слушателей с текущими изменениями магнитного поля, новостями в области экологии и прогнозом погоды, после чего следовал анализ явлений более сложного, онтологического характера, имеющих, по мнению комментатора, хоть и скрытую, но весьма существенную климатическую подоплёку. При том, что многое из этих комментариев не находило у слушателей нужного понимания, природный артистизм и манера речи ведущего с лихвой восполняли недостаток образования, весьма характерный для среднестатистического потребителя предлагаемой информации.

В отличие от традиционного приветствия, анализ высших закономерностей, несмотря на устойчивую лексику, носил уже более импровизационный характер. При этом сквозь любую, даже самую замысловатую философскую завесу, отчётливо просматривалась кондовая, вывернутая наизнанку, обыденность.

Этим утром Глас Алмас решил сосредоточиться на некоторых основополагающих принципах быта односельчан. Так и сказал:

– Чуть-чуть о нашей сегодня жизни потолкуем…

Все знали: чуть-чуть, это меньшее – на час.

– Что сегодня, хорошо, – подумала Серафима. – Воскресенье как раз…

Она сидела на кухне возле окна, выходящего на грязную поселковую улочку имени Ленина. Видела, как соседские пацаны в кровь дерутся из-за велика, который без руля и колёс и подумала, как хорошо, что Алмас в рай-центре. Вырос, закончил институт и вот теперь живёт в рай-центре. Кстати сказать, это по его просьбе в слове дефис поставили. Живёт, как и полагается для рая – кум королю! Дом многоэтажный, огромный, с дом же, Ленд Крузер с долбисераундом плюс личный памятник комдиву Азину во дворе – с шашкой и в папахе! Ленд-Крузер ведь, правильно? Так же называется этот теремок на колесах? Ну вот скажите, разве могла она на такое рассчитывать? Честно говоря – да. Могла. Потому, что с самого раннего детства был её Алмасик пионер – всем детям пример! Не пил. Не курил. Не дрался. Не ругался. Чужого не брал. Маме помогал. За все время существования посёлка не было другого такого образцово-показательного ребёнка! Спросите у старожилов! Между прочим, всё это благополучие: и дом, и машину, и памятник во дворе видела Серафима только на фотке в смартфоне. Таково было условие для всех односельчан – теперь Алмас для них существует исключительно в виде голоса, летящего над просевшими крышами, ненадёжно подвешенными к прогнутым небесам на жидких печных дымах! Ну, разве это не здорово?

Непонятно, но почему-то именно сегодня, пока сын говорил, нашли на Серафиму неожиданные воспоминания. Может, облака так на небе выстроились, может, кошка Света на подоконнике мурлыкала громче обычного, может, ветер с улицы особенно ярко пахнул стылым глинозёмом вперемешку с оттаявшей гнильцой опрелого горбыля в покосившейся изгороди, а, может всё это вместе, соединившись, создало такую чувственно-пространственную конфигурацию, когда ты становишься частью чего-то большего, чем просто кто-то где-то в данную минуту.

– Бухгалтер ОРСа леспромхоза…

Может, и тема посодействовала воспоминаниям, их выпуклому яркому выражению. Может. Вполне. Интересно получалось: Серафима и радио слушала и вспоминала – одно другому на пользу шло!

– … Берёзкина Татьяна материал собирала пяти лет около и написала книгу всёже, краеведения шедевр!

Фоном дали гармонь.

– Со стороны посмотреть – особенного ничего, как у всех всё! И трогательно, и муторно. Тут пьют, там бьют, лучшее – это телик смотрят. «КВН» или «В мире животных». В мире животных очень любят смотреть «В мире животных»! А? Каково? Но это, со стороны если. Никогда никто не вникает толком ни во что, все всем – чужие. А история то какая! Судьбы то человеческие какие! Сначала – пустота, как и всюду до большого взрыва, потом динозавры, дальше княгиня Ольга и стрелы Мамая, вековые леса и арийские строители пленные, камни, балластный карьер и лес…

Тут хромка выдала синкопу, после чего, скрипя и фальшивя, вернулась в лирический режим.

– Вернее так: лес, камни, балластный карьер, пленные арийские строители…

Никаких пленных строителей Серафима, конечно, не помнила! Все случилось ещё до её рождения. А, главное, до её приезда в эти края. Но спеть всёже захотелось! С завываниями по ушедшей поселковой молодости. До судорог чтоб! Там вон на печи за занавеской раньше бочонок стоял с вишнёвкой – так живо его Серафима почувствовала, что даже окосела слегка! Да не слегка – чего уж там! Вдрызг! Сидит, пузыри пускает, не мычит, ни телится…

Квартира поначалу меньше была, соседям спасибо – как только те, вступив в отряд алконавтов, дружно, друг за дружкою, перебрались на орбитальный погост, сразу их земную площадь и прикусили. Алмасу шесть, а тут ещё дочка на выход постучалась, так что все формальные основания для расширения у них были. Стену снесли, да и всё. Работы – на пинок ноги! Серафима очень хорошо помнит ту ночь – первую в большой

квартире. Боже, сколько же всего приятного случилось в эту звездную июньскую ночь! Чего стоит одно только ощущение, что бочонок с вишнёвкой уже не опустеет никогда!

За окном раздался надрывный вой. Одному из пацанов то ли свернули челюсть, то ли оторвали ухо. Только бы не голову!

Серафима распахнула створку шире и пьяно позвала:

– Айда сюда, дурень, будем лечиться!

Дурню шесть лет, живёт в доме напротив. Зовут Кирьян. Из родителей только старая Баба Яга и наезжающая время от времени, дочка её, Кирьянова мать – Кикимора. Втянув парня за руки на подоконник, который невысоко, Серафима тут же обнаружила разрез на мальчишечьей шее, до того глубокий и неприятный, что пришлось, щедро обработав рану йодом, наложить на неё пластырь и забинтовать. Бедолага, кусая губы, терпеливо перенёс экзекуцию и, не очень-то рассчитывая на успех, попросил хоть сколько-то «маковки». Так поселковая ребятня называла кусок хлеба, намазанный сливочным маслом и посыпанный поверх сахаром и… маковой крошкой, если повезёт.

– Бабка чем Яга Марковна занята? – спросила Серафима, пока занималась приготовлением лакомства. – За внуком чего, старая, не глядит?

– Не до того ей, – сказал Кирьян, шумно сглатывая слюну. – Корове жопу вытирает – Императрице! Вот ведь имя дала! Дала, а сама выговорить не может, меня просит помочь! Все уже газетки извела «Новый Завет».

– Какие газетки? – Серафима живо представила описанный выше, процесс. – А радио? Радио она что же, так и не слушает?

– Не-а… – Кирьян скривился, будто ему палец прищемили. – Ей корова важнее!

– Корова, значит… – Серафима всё время украдкой поглядывала на раненого. – Ну-ну… Сама старая – ладно, но хоть за внуком то могла бы приглядеть! Ты вон смотри, как разговариваешь! Абракадабра какая-то! За то они и мутузят каждый день тебя! Не так говоришь, как надо!

– А как надо?

Кирьян трясётся весь – чего так долго возишься, старая! Сейчас набросится и отберёт у Серафимы лакомство!

– А надо так. «Новый Завет» уже газетки извела все. Например. Повтори-ка.

– Не… Я так не умею.

– А как не дам тебе «маковку»?

– Извела… Завет… Не, не так… – Мальчишка деловито размял губы, похлопал себя по щекам. – Щас… Завет Новый, а… газетки… старые… Вот она и… извела их все… дьявол бы её задрал! Так что ли?

– Ну вот, учи вас после этого… – Серафима, хоть и расстроилась, но как-то не сильно. – Ладно уж, чего там – сойдёт и так…

– Вы только маку не жалейте, тётка Серафима… – строго предупредил Кирьян. – Он у вас самый туманящий!

Штука в том и состояла, что масло питало, сахар веселил, а мак – туманил! И все это вместе открывало новые перспективы!

– Ладно, – отмахнулась Серафима, а сама масло на ладонь себе намазывает, потому что смотрит на за руками, а на Кирьяна. Надеть ему шапку со звездой, какая у сына в детстве была – вылитый Алмас! Вот чудеса то! А что, как это не соседский мальчишка, а он и есть, сын её Алмаска? Если так, надо тогда хоть яблоко что ли к «маковке» присовокупить! Для кого она его держит то, если не для сынишки – яблоко?

И тут нож у неё из рук ба-бах, да остриём по пальцу! Прям сквозь тапочку! А мысль такая – если это Алмас, значит, она Раечкой беременна на позднем сроке! Ну так же – по логике событий? Серафима руки протерла полотенцем и давай живот обследовать, а у самой пот холодный по лбу!

Кирьян – ребёнок внимательный и неравнодушный, все замечает. Только с теткой Серафимой подобные вещи случаются постоянно. Вот, например, станет, бывало, столбом посреди двора, будто перед забором невидимым, либо ямой и стоит как вкопанная. Может и час прозябать в неподвижности! И год! И сто! Собирались проверить, но побоялись – а что, как и, правда, сто? Кто ж дождётся тогда? Короче, подтолкнут её – она и идёт снова куда шла, скажем, овцу кормить или в огороде копать. Так что немотивированными поглаживаниями живота Кирьяна не удивишь, тем более, «маковка» готова к употреблению и поэтому теперь уж совсем ни до чего иного дела нет!

– Масло не прогоркло хоть?

– Масло, как масло, – заверил Серафиму парнишка. – Масляное.

– Если себе представить, что ничего нет вокруг и никого, только наш маленький мирок поселковый, то мирок превращается наш сразу в большой мир, в единственный мир. Наравне, допустим, с Луною или Юпитером тем же. Потому, что нам то с вами что от того, что пустота кругом? Разница какая? Мы то живём! Поём, работаем, отдыхаем. Детей рожаем. А, в свою очередь, те – внуков. Иногда, не в свою. Что меняется то от того, что единственные мы? Себе вопрос поставьте! На колонку как за водой тётя ходила Тася, так и Тася. Как по посёлку Иван Тюлькин Марфу с топором гонял по посёлку, так и бегают вон по сей день! Постой, это чё, «по посёлку два раза получилось»?

– Два, ага… – подтвердила Серафима. – Только что с того? Нам хоть три, хоть миллион, по делу лишь бы.

– Ладно, раз так, – продолжал Алмас, – Вернее, раз так, то ладно. Как по посёлку Иван Тюлькин Марфу с топором гонял по посёлку, так и бегают вон по сей день. Ну и был бы тогда фильм любимый наш не «Иван Бровкин на целке», а «Иван Тюлькин в дурке»! У Марфы первый юношеский зато по бегу!

– Ага, – с гордостью согласилась Серафима. – По бегу с разрядом у нас многие бабы! И у всех – первый!

Не-е, показалось! Живот, слава богу, в порядке – без новообразований! К спине прилипает и урчит. Оказывается, он и урчит – живот. И с чего она взяла, что это кошка Света на подоконнике, когда Света уже померла давно, а на подоконнике соседский мальчишка!

– Тётя Серафима! – Кирьян жестом предложил занять место рядом. – Тюлькины побежали!

Какая ещё, к дьяволу, Отя Эроима! Какие Улькины! Вот он мак то – до чего доводит!

А эти, и правда, в сторону стадиона подались, он тут совсем рядышком. Будут там теперь круги нарезать! И хорошо, кстати, что на стадионе! Глаза хоть не мозолят народонаселению! Да и топор у Ивана больно страшный – а что как случайному встречному припадёт, в таком состоянии человек на самую неадекватную глупость способен! В Культурно-досуговом Центре об этом фельдшер Нехорошев выступал. Вы, мужики, говорит, топоры бы свои сраные не точили до остра – так хоть какой-то шанс у любушек остается. Почему-то для многих поселковых мужиков все местные бабы, за исключением жён, любушки. Иван Тюлькин исключение, для него то как раз его жена и есть любушка!

– Ну-ка, мать твою, любушка, – бывало, любя, обращается он к супруге, – иди-ка ты сюда! Буду, – говорит, – я тебя, красава моя, в чисто профилактических целях нежно и заботливо гильотинировать!

Где таких слов понабрался? Дак учился в молодые годы в сельхозинституте, откуда без сожаления был отчислен за употребление на экзамене по электрике густопсовой абсценой лексики. Так в справке и написали. Тогда Иван поклялся в город больше не ногой! Отправился восвояси, женился на однокласснице и в аварийном порядке произвёл на свет пятерых сорванцов, уже в малолетстве превзошедших родителя не только в мате, но и в прицельном метании колющих и рубящих предметов. Первенец «Лёшка-Трёшка» отправился в тюрьму в четырнадцать. Четверо младшеньких охотно выстроились в очередь.

– О нашем крае Берёзкиной Татьяны книга, – продолжал своё обращение к землякам Глас Алмас, – послужила толчком для более осмысления глубокого традиций и отечества нашего малого истории. Малого то малого, но как недавно я говорил уже, единственного и неповторимого! Прошу иметь это всегда ввиду! Именно с учётом данного постулата давайте и попробуем день сегодняшний с вами прожить, прожить честно, страстно и осмысленно!

– Попробуем, – покончив с ланчем, заверил ведущего Кирьян и тщательно облизал пальцы. – Не хер делать!

Рана, давеча обретённая мальчишкой в неравном бою, судя по тому, как свободно крутил он своею нестриженной головой, парня не очень беспокоила, казалось, оторви Кирьяну нижнюю конечность, он без особых проблем поскачет дальше на одной ноге – только бы подальше от Бабы Яги, её жарко натопленной печи и сковороды, щедро смазанной прошлогодним свиным салом!

Серафима вспомнила, что собиралась поколотить пешнёю наледь во дворе. Весна в этот год выдалась ранней, снег почти весь стаял, уступив место ледяной корке, сплошь покрывшей всё вокруг: стены домов, заборы, тротуары и даже проступившие кое-где серо-буро-зеленые пятна прошлогоднего газона. Накануне Серафима поскользнулась на ступеньке собственного крыльца и сильно примяла ягодицу, отчего не могла толком ни сидеть, ни лежать, разве что бессмысленно передвигаться по дому – из кухни в комнату и обратно. Обиженная на весь мир, она никак не могла взять в толк, как же это удаётся бегающим по посёлку супругам Тюлькиным, равно, как и прочим влюблённым не только не свернуть себе шею, но и даже получить хоть какой-нибудь ничтожный вывих лодыжки! А ведь слушай Серафима сына повнимательнее, она наверняка вспомнила бы его исчерпывающий комментарий по данному вопросу:

– Родная почва потому-что… Что пришлому не в кайф, местному – во благо! С любовью наточенный топор шею любушке не пересечёт до смерти!

Вот так!

Хотела Бабе Яге молока с Кирьяном передать, да пацана уже и след простыл!

Обрядилась в старый каракуль, напялила мохеровую шапку, на ноги – боты с поломанными молниями, а вот варежки, сколь не искала, не нашла. Старая! Тупая! Негодная! Варежки куда девала? Так вот слушает, слушает Алмаску, в результате что-нибудь второстепенное из головы и выпадет. Тут не только варежки, имя своё забудешь!

– Оделись уже?

Во многих домах теперь люди удивились. Одномоментно. Серафима это знает наверняка. Потому, что сама всякий раз удивляется – как же он это своевременно умеет к народу обратиться! Буквально минута в минуту! Пустяк, вроде, а приятно! Раз спросит, два – глядишь, это уже норма жизни! Подружка её Тамара из бара, так прямо и призналась:

– Я, – говорит, – заметила как-то: стою возле зеркала в прихожей, одетая уже и жду! Чего жду – сама не пойму! Потом только дошло – вот этого его вопроса и жду, про то, что оделась или нет ещё? И только уж, когда спросит, выхожу – вроде как с согласованием. А иначе получается, что человек тебе со всей душой, а ты к нему – жопой! Хорошо разве?

– Раз оделись, смотрите теперь, ничего чтоб не забыть! И вот подумайте ещё о чём!

В этом месте зазвучали колокольчики. Японские или, может быть, китайские. Но точно не наши. Кто часто слушал Алмаса, а это буквально каждый житель посёлка, включая деда Валеру в коме, так вот, каждый слушатель до того влюблён был в эти колокольчики, что каждый раз, включая приёмник, можно сказать, только их и ждал! Колокольчики давали не так часто, как хотелось бы и многие из местных острословов выражали своё отношение к жизнеутверждающим стримам Алмаса, как существование «от звонка до звонка».

Серафима присела на табурет. Душновато, конечно, и ноги потеют, но что делать – придётся сколько то потерпеть теперь.

– О том помыслите, как прожить готовы этот вы день? Удивить чем других, а, главное, себя? Или всё пройдёт опять, как всегда и канет в безвестность день сей благодатный, будто многие прочие, после себя не оставив ничего? Вот на небе облако – посмотри, никогда оно боле ни похожей формы, ни примерного размещения относительно прочих координат пространственных не примет уже! И открылось мгновение сие тебе только, никому прочему! И так по любому элементу мироздания сказать можно. Так подойти к нему. Посмотреть так! Нет занятий только земных и только небесных – любые, если с душою и сердцем, одинаково прекрасны и целительны! Хоть в сральню идёшь, хоть на царствование, хоть – на гильотину! Егор Егорыч, вы, надеюсь, меня слышите?

– Ого, нынче Егоркин день! – Серафима сняла шапку обратно и, возложив её на колени, принялась тщательно разглаживать ладонью выцветший мохер. – Никогда не слыхали, как куры смеются? Вот как раз и послушаете!

Это было правило: говоря об общих проблемах, Алмас то и дело обращался к кому-то персонально, что ставило всех жителей посёлка в абсолютно равное положение, неважно кто ты – лесоторговец, пекарь или неприкаянный подзаборный абьюзер. Вчера, к примеру, на личный медосмотр была приглашена продавщица Люда, лежавшая на последнем издыхании в поселковой больнице. Пару лет назад у Люды обнаружили тяжёлое заболевание и теперь она медленно угасала в казённом лечебном заведении под неустанным присмотром уборщицы Семёновны, утратившей с годами имя, но сохранившей рабочий стаж. Именно долгий опыт уборки больничных помещений позволял Семёновне осуществлять необходимый надзор за больными, в особенности, за – безнадёжными.

Фельдшер Аркадий Петрович непосредственного отношения к больным не имел, так как, в основном, сидел на приёме и только в самых безнадёжных случаях отправлялся по вызову на дом, обычно, чтобы зафиксировать смерть. Семёновна страдала зрением, поэтому сказки больным не читала по книжке, а излагала устно – с выражением и интонацией. Она и сделала звук в приёмнике на максимум в тот самый момент, когда бедная продавщица отправилась к небесному прилавку. В своей последней сказке услыхала Люда, как явился к ней на коне широкоплечий батыр Алмас и, усадив её рядом с собой, понёс Люду куда-то в дальнюю даль, в чудесную страну беспошлинной торговли и всеобщего самообслуживания! Надо сказать, что отпущение грехов в прямом эфире, прозвучавшее на весь посёлок, произвело на его жителей зубодробительное впечатление!

Послезавтра земляки проводят любимую продавщицу, щедро отпускавшую товары под запись, в последний путь. Самое сложное в такие моменты – это найти нужные слова, способные остаться в памяти благодарных членов Списка Должников на долгие-долгие годы и звучать в их безутешных сердцах скорбным набатом в тяжелые минуты похмелья! Сделать это, разумеется, мог только Алмас, скорбящим же должникам оставалась сущая малость: достать из карманов свои мобильники и в нужный момент активировать приложение, позволявшее подключиться к частоте вещания рай-онного радио.

В то, что обращение Алмаса к Егору Егорычу – в народе «Подзаборычу» найдёт адресата, верилось с трудом. Бывшего конюха лесхоза в последний раз видели трезвым разве что ветераны поселкового краеведческого общества «Хвойная падь». В отличие от прочей пьющей братвы, обладал Подзаборыч одним, весьма редким умением – напиваться без гроша в кармане. При этом пил, как говорится, «в одну харю». Друзей не заводил, понимая, что любая, пусть даже самая кратковременная привязанность, крайне губительна для его жизненного ритма.

Пил, в основном, на природе. Подальше от мирской суеты. И что самое поразительное – без предварительного посещения винного отдела. Доподлинно не известно, но будто б видали, как Подзаборыч вдрызг упивается воздухом, напоённым ароматами полыни и мяты, просто встаёт на четвереньки и совершает несколько глубоких вздохов или, точнее говоря, глотков этого самого воздуха, после чего приходит в состояние совершеннейшей негодности и может потом спать под любым забором, довольно причмокивая и пуская весёлые фиолетовые пузыри! А поскольку жена давно переместилась на небеса, а дети – в город, никто Подзаборыча не ждёт и дом для него теперь весь окружающий мир, по крайней мере, мир, напоенный пьянящим воздухом свободы!

– Егор Егорыч, дорогой! Мы миллион с вам знакомы лет! Знакомы настолько, насколько небо – со звёздами. Мы с вами, Егор Егорыч, в ментальной связке и друг без друга не можем существовать! Ништяк! Простите, я хотел сказать: «Никак!» Вы, я и ваши лошади! Вы куда и я – туда! И лошади, Кувалда та же, помните? Вы ещё летом её в сани запрягали зачем-то! Зачем? А все воздух этот нефильтрованный! Соседка ваша, Мешкова Любовь одна тоже. От снов эротических на восьмом десятке кто её по-вашему избавить может? Мало вас бобылей на посёлке адекватных, лично вы – в авангарде. Так что надо протрезветь бы! Время самое! Недоверия стену сломайте и свои судьбы соедините – мир от этого только станет лучше! Для всех! Я к ней обращался уже, если помыть вас немножко, пропарить и постричь – Любовь согласна!

Тут ведущий несколько раз выразительно хрюкнул. Такое бывало, чтобы в моменты эмоционального подъёма из приемника доносились нетрадиционные звукоизвлечения, типа мяуканья, кудахтанья или вот, как теперь – хрюканья. Сначала это раздражало, потом отвлекало, но мало-помалу к этому привыкли и даже стали находить в подобной манере общения не просто какой-то скрытый смысл, но и выражение наивысшего почтения!

– Сегодня прямо вечером, – отхрюкавшись, продолжал Алмас, – к ней ступайте и все оговорите нюансы, матушка моя, Серафима Васильевна будет свидетелем этого чуда обыкновенного и обо всём с нами поделится!

– Чего это! – возмутилась Серафима. – Ну, ни хрена себе дрова!

Да не, вы не подумайте, это она так – от неизбывного желания хоть как-то продемонстрировать свой дикий норов. Может, для того и заводила Серафима кошку Свету, чтобы появилось рядом хоть одно живое существо, способное должным образом реагировать не её присутствие в мире, ибо даже любимый муженёк, бросивший жену с двумя детьми на произвол судьбы, обращался с Серафимой исключительно, как медведь с колодой пчёл. Сын редко её о чем-то просил и, если это всёже случалось, значит, на то были самые серьёзные основания.

– Теперь давайте несколько слов о лесхозе, где работал Егор Егорыч когда-то… Все помнят хорошо этот щитовой домик за рекой у железной дороги…

Дальше Серафима слушать не стала, а то молоко в чулане скиснет. Итак вчерашнее. Собственно говоря, потому и делится Серафима с Бабой Ягой, что вчерашнее. Да и что ей лесхоз, если сама она потомственная интеллигентка. Про неё даже песня есть – «Мучительница первая моя». Вот про школу будет разговор, тогда и послушает. Тем более, в лесхозе этом муж вкалывал, сволота такая! Да и где он только, собственно говоря, не работал! И снова – сволота такая!

Немного помахав пешнёй во дворе, Серафима, прихватив бидончик молока, отправилась к Бабе Яге. Вспомнила, как старуха (боже, сама-то кто?!) курит папиросы «Север», брезгливо поморщилась. В ноздрях защекотало от табачного дыма. Дежурно отворила калитку, да так, что та плашмя рухнула на землю. Совсем забыла, что петли отломались. С вечера ещё. Раньше подобные вещи так просто не забывались! И снова почему-то про бывшего мужа вспомнила. Весь этот бардак, что в доме, что во дворе – его наследство! Сволота такая!

Перешагнув через калитку и, едва не растянувшись посреди улицы, возбужденная Серафима, обратилась с посланием к проезжавшему мимо на мотоблоке Ахмет-бабаю – татарину, проживающему в развалюхе возле стадиона.

– Ты по людям то какого болта ездишь, нечисть!

И кулаком ему пригрозила. Ответа не будет – это понятно, но спускать обиду на тормозах не в её правилах. Хотела чем-то швырнуть, да, как обычно, когда надо – нечем! Татарин русского не знал. И знать не желал. Поэтому ругай не ругай – пользы мало! А швырнуть, зараза, нечем! Можно было и погоняться, да гололёд. Далеко не убежишь! Ладно, пусть себе едет, морда басурманская, повидаемся ещё. Единственное, что радовало глаз, так это наушник в бабаевом ухе. Значит, и этот Алмаса слушает! Весьма симптоматично!

Серафима очень любила кое-какие словечки, считавшиеся в среде местных интеллектуалов неприличными. Сюда можно было отнести такие эвфемизмы, как, например, отнюдь, в совокупности и весьма. Последнее ей нравилось особенно. Понимала, что злит народ, но все равно употребляла его кстати и некстати. Хоть что-то от её прошлой профессии должно было в ней остаться? Не опрятный вид и культурные манеры, так хоть язык.

Той же Бабе Яге постоянно напоминала:

– Плохо себя, ведёшь, старая! Весьма паршиво и неинтеллигентно!

Что до бабы Яги, ей то как раз можно было и не напоминать, ибо слышала старуха только то, что ей хотелось. Таково свойство любой бабы, в особенности, если она Яга.

На улице в этот полуденный час стояла тишь, да благодать. Те, кто ходит – на работе, кто нет – в лучшем случае, на полу, в худшем – под забором. Впрочем, последних с недавних пор стали активно утилизировать. Даже создали для этих целей специальную спасательно-собирательную службу «Путь к причалу». Пацаны, те, что давеча щедро делились друг с другом тумаками и пинками, отправились на стадион погонять мяч – газон уже почти оттаял. Почему не в школе? Освобождены по состоянию здоровья. У них и справки есть от поселкового фельдшера Аркадия Петровича. Он, если что, и на себя такую же оформил.

Баба Яга возилась с навозом: накладывала из кучи по вёдрам и разносила по огороду, поэтому вид имела сосредоточенный и неприступный. Серафима спросила про Кирьяна, но тут же пожалела об этом, говорить о внуке Баба Яга предпочитала исключительно матом повышенной этажности.

– Молоко на крыльце поставила, – предупредила Серафима и потом ещё раз повторила – для глухих – пойдешь, ногой не пни!

Бабой Ягой старуху прозвали местные острословы – за нудный нрав и нос с горбинкой. В действительности же бабушку Кирьяна именовали Ядвигой Марковной. Говаривали, будто б столь диковинные имя досталось ей в наследство от родителей – по одним сведениям – поляков, по другим – евреев, попавших сюда в лихие времена «за измену родине». Как бы там ни было, чуялась в характере старухи, её поведении и отношении к людям некая чужеродность, у кого-то вызывающая желание пройти мимо, у кого-то – спровадить ведьму на костёр. Серафима не принадлежала ни к тем, ни к другим. При всех шероховатостях натуры, Баба Яга имела в её глазах одно неоспоримое достоинство – старушка помогала ей в воспитании детей, в особенности, Алмаса. Старуха то ли обладала силою каких-то одной ей ведомых польско-еврейских заговоров, то ли просто запугивала парня уже одной только своей свирепой наружностью, но всякий раз, когда, Серафима, задержавшись в школе, забирала сына домой, тот, к моменту прихода матери уже крепко почивал на кованном фамильном сундуке мало приспособленном для сна. Уже, будучи старшеклассником, Алмас как-то признался матери, что часто видел во сне, как баба Ядвига, усадив мальчика на лопату, засовывала его в раскаленную печь! А потом де хваталась за седую голову и истошно орала:

– Ай, дура! Ай, недотёпа! Поперчить то забыла!

И, если Алмаса Ядвига Марковна ещё как-то терпела, то вот отношения с его сестрой Раечкой у неё не сложились категорически. С первой же встречи они воспылали друг к другу лютой ненавистью.

На тот момент, когда Серафима, закончив пединститут, впервые приехала сюда на практику, гражданка Бесноватая, являвшаяся на тот момент стропальщицей нижнего склада, уже воспитывала дочь Киру, которую на свой иноземный манер называла Кики, снабдив, таким образом, единственное дитя малоприятным погонялом «Кикимора». Поскольку девочка с ранних лет отличалась весьма ограниченным интеллектом и громким, обычно неуместным, смехом, прозвище это пришлось ей как нельзя кстати. Отца хохотушки никто в глаза не видел, включая саму Ядвигу. Будто б в тот злополучный вечер, возвращаясь из города, куда она ездила за колбасой, женщина сильно утомилась и совершенно не запомнила ни лица случайного попутчика, с которым она делила купе, ни его имени, ни, тем более, его гнусных приставаний. Помнила только аромат одеколона «Саша», густо исходивший от незнакомца, что и дало основания оформить дочку, как Кира Александровна. С грехом пополам закончив восемь классов, обладательница ароматного отчества без особого энтузиазма отправилась в город, где устроилась дегустатором на парфюмерную фабрику. Не проработав и года, Кира Александровна родила мальчика. На резонный вопрос матери: «Где отец?», тут же последовал не менее резонный ответ:

– В Караганде.

На том и поладили. Как только малыш начал самостоятельно есть и пить, он незамедлительно был передан матерью на съедение Бабе Яге, которая, против ожиданий не только не употребила невинное дитя в пищу, но и поделилась с ним последним куском хлеба. Буквально.

Как и во всех прочих случаях, требующих приложения умственных усилий, мать в поисках имени для сына, ценою неимоверных интеллектуальных изысканий решила, наконец, что раз она Кира, то сын будет Кирьяном.

Трудности воспитательного процесса скрашивали бабе Яге две вещи: беспробудное курение и игра в карты.

В основном, у неё же и играли. Собирались вечерами по выходным, когда Кирьян ложился спать. Всё одной и той же неизменной компанией: сама хозяйка дома, Серафима с мужем, бухгалтер Берёзкина Татьяна, написавшая книгу об истории родного поселения и та самая продавщица Люда, жившая неподалёку, в трёх домах от Серафимы. На сегодняшний день от кампании остались рожки да ножки. Муж объелся груш, в смысле, слинял в неизвестном направлении, сволота такая, Люда, как известно, поменяла местное сельпо на небесный супермаркет, Татьяна же, сменив игральные карты на географические, всё свое свободное время теперь отдавала сбору артефактов, связанных с историей родного края. Только и осталось, что резаться «в дурака» вдвоём, не тащить же за стол Кирьяна.

Баба Яга отложила лопату, яростно отшвырнула ногою ведро. Ведро откатилось в угол загона и ударилось в основание столба, да с такою силою, что получило вмятину. «Ей бы на поле, к пацанам, – подумала Серафима. – Может, тоже курить начать?»

– Обед скоро… – Старуха вытерла руки о подол телогрейки и полезла за папиросами. – Пойду картошку поставлю…

А сама на лавку села – тут же возле стайки. По всему видать – излюбленное место отдыха. Тогда и Серафима села. Назло!

– Алмаса чего не слушаешь?

– А чё? – Баба Яга демонстративно выпустила дым прямо Серафиме в лицо.

– А то! – Серафима даже не отвернулась – пускай не радуется! – Опять обманул Кирьян! Обманывает он чего все время? Хоть есть у тебя радио то?

– Есть то есть, – неохотно ответила Ядвига Марковна, – да не про мою честь. У меня сердце от него болеть начинает – от радива вашего. Аркадий Петрович говорит – это прямые симптомы радиации. Как вот у вас оно не болит, сердце?

– Аркадий Петрович, – усмехнулась Серафима, – Кого слушать нашла! У него чего не коснись – везде одна сплошная радиация! Стеша вон закашляла третьего дня как раз, так он тоже радиацию приплёл. А та просто селёдкой подавилась! Радиация! Хотя я не настаиваю: не хочешь – не слушай! Врать только не надо!

– Я и не вру, – огрызнулась баба Яга. – А будешь ерепениться тут – запинаю!

– Ладно, – с опаскою покосившись на помятое ведро примирительно сказала Серафима, – Тогда сыграем, может?

– С кем? С тобой?

– Можешь корову свою пригласить – Чернушку. Какие ещё варианты?

– Ага, и курочку Рябу с золотым яичком! – Ядвига Марковна круговыми движениями ноги вкрутила окурок в землю и, кряхтя – с третьей попытки поднялась со скамейки. – Честно сказать, Серафима, уж лучше с коровой, та хоть понятно выражается. А то тебя, к примеру, послушать со стороны – уши вянут! Я вот думаю, может, тут у нас у всех радиация? – И, слегка поразмыслив, добавила: – Загни его через колоду в сковороду!

Пока возмущённая Серафима подыскивала выражения для достойного ответа, баба Яга, захватив молоко, поднялась на крыльцо и захлопнула за собою дверь.

– Дура какая! – Серафима погрозила старухе кулаком. – Запинает она! Ага, щас, прям! К ней по-людски, а она квакает!

По улице проехал грейдер. Он тут всё время ездил. С раннего утра до позднего вечера. И по этой, и по другим улицам. Задача тракториста заключалась в том, чтобы доводить дорожное покрытие до состояния полной непроходимости, потому, что только тогда можно было пройти куда надо, не боясь поскользнуться на ровной поверхности. Особенно в межсезонье. Шум, исходящий от машины сильно напоминал гул, пролетающей над землёй, эскадрильи бомбардировщиков и вызывал единственное желание – зарыться под землю тут же, где стоишь! Водитель бессовестного грейдера, видно, понимая, какое производит впечатление на народ, стыдливо прятал глаза. Может, поэтому иногда грейдер отклонялся от маршрута, подминая под себя телеграфные столбы, заборы и прочие неожиданные препятствия, возникавшие на его пути. Гонимые лютой ненавистью владельцы испорченного имущества пытались добраться до злоумышленника, но всякий раз находили кабину пустой. Кто именно в действительности управлял грейдером конкретно в этот день, как и в любой другой, так до сих пор и оставалось загадкой.

Переходя улицу, Серафима испытала лёгкий трепет от чувства, что может и не дойти дому. Подобные ощущения неизменно сопровождались яркими кишечными расстройствами и страхом «не добежать!». Двадцать метров, разделявших их бараки – её и бабы Яги, показались ей дорогой длинною в жизнь! Серафима вдруг почувствовала себя первопроходцем, рискующем обделаться в метре от желанной цели! Вспомнила, как полчаса назад шла с молоком – было куда легче! Если он проедет ещё раз, подумала она про стыдливого тракториста, придется оставаться дома до самого лета!

Наконец добравшись до дому, Серафима пулей влетела в деревянный сортир – единственное строение на участке, сотворенное руками её бывшего мужа Пети. Архитектурой будка мало чем отличалась от прочих заведений, украшающих задворки местных домовладений – обычный скворечник, сколоченный из горбыля нетрезвою рукой. Единственное, что обращало на себя внимание и подчёркивало авторский стиль объекта – это установленная на крыше башенка шатрового типа с флюгером, изображающим человечка, справляющего нужду. Раз у них есть писающий мальчик, искренне полагал Петя, почему бы нам не предоставить миру какающего!

Всецело завладев будкой и приняв исходную позицию, она впервые за долгие годы подумала о муже с благодарностью.

В самый неподходящий момент где-то совсем рядом с кабинкой раздалось отчётливое поросячье хрюканье, настолько требовательное и эмоциональное, что вряд ли могло принадлежать свинье.

– Занято! – скорее по привычке, чем осмысленно крикнула Серафима. – В другом то месте чё – не хрюкается?

– Это я специально, тётка Серафима! Не напугать чтоб!

– Ты что ли, Колька?

– Он самый! Беда у нас!

Оказалось, это Колька Сибиряк. Не фамилия, а кличка. А, может, уже и фамилия. У его матери Веры Сибирячки детей невпроворот и муж мордоворот. Колька, например, по одним данным, шестой, а по другим – двенадцатый. Это он, похоже, давеча Кирьяна обидел, почему-то Серафима как раз на него вот и подумала – на Кольку. Он у них там самый здоровый. И самый голодный. Отца уже несколько раз приколачивал по голодухе, чего ему – доходяга Кирьян!

«Этот-то какого рожна припёрся, – со страхом подумала Серафима. – Хоть из тубзика, блин, не выходи!»

Она наспех привела себя в порядок и специально с силою толкнула дверь.

– Чего тебе? Поссать не дадут спокойно!

Хорошо, Колька вовремя отскочил, а то схлопотал бы горбылём по горбылю!

– Беда у нас! – повторил пацан. – Кирьяна грейдер переехал!

– Как это? – Только теперь, при свете дня обнаружилось, что впопыхах Серафима заправила свой каракулевый полушубок прямо в гамаши. – Когда?

– Только что! – Колька запросто, словно то была его младшая сестра, помог Серафиме обрести взрослый вид и, схватив бывшую училку за руку, поволок её к калитке. – Скорее б надо, тетка Серафима, помрёт ведь!

2.«Новый завет».

Главред районной газеты «Новый завет» Рита Топольницкая праздновала свой       тридцать второй день рождения.

– Всё, Бугор, теперь смело можешь называть меня «старухой»!

Они втроем сидели в её кабинете: Рита, её зам Коля Бугров и спецкор Наина Клёцка, признанная по итогам минувшего года лучшим журналистом-расследователем в области. Столь малопредставительное собрание прямо отражало Ритино отношение к контактам первого порядка – они исчерпывались ближайшими сотрудниками, с ними она могла позволить себе не только внеслужебный трёп, но и бокальчик шампанского. В прошлом году всё было также: те же, на том же месте и с таким же тортом. Не исключено, что с тою же недопитой бутылкой. Рита, как мало кто в редакции, отдавала дань великой народной традиции – соображать на троих.

Осторожность госпожи Топольницкой в общении с людьми основывалась на её природном базовом качестве: оценивать человека исключительно с точки зрения его лексического запаса и манеры говорить. Ни тем, ни другим люди в большинстве своём не отличались, поэтому, как говорила сама Рита «тут и говорить не о чём»! Любой человек, будь он хоть семи пядей во лбу, прекращал для неё существовать в тот момент, как только открывал рот. Из всех университетских педагогов Рита более или менее охотно общалась с преподавателем по информатике, основывавшимся в своих разговорах исключтельно на логике и анализе обсуждаемых событий и явлений. А вот кто интересовал Риту менее всего, так это представители собственно гуманитарного корпуса: всякие там пиарщики, психолингвисты, нейропрограмисты и прочие почитатели изящной словесности, ни умеющие хоть сколько-нибудь внятно выразить самую элементарную мысль.

Сама Рита впервые открыла рот, когда на это уже не рассчитывали ни родители, ни врачи, ни соседские мальчишки, прибегавшие в попытке выдавить из неё хоть слово к самым изощрённым издевательствам. Молчунья обрела дар речи только, когда в этом появилась жгучая жизненная потребность. Поесть, сходить на горшок или заплести кукле косу прекрасно получалось и без слов. А уж что-то говорить в то время как какой-нибудь прыщавый недоносок тычет тебе в лицо горящей спичкой – совсем себя не уважать! Тут же как: ты им слово, они тебе – два! И всё, ребята – так, глядишь и жизнь прошла! Но вот как можно было не послать на три буквы (жаль, короче нельзя!), ведущего праздника в пансионате для неходячих пенсионеров, когда тот обратился к почтенной публике с пламенным призывом: «Танцуют все!»? Помниться, семилетняя девочка с тряпичной куклой – дочь одной из сотрудниц богадельни, отправившая профессионального конферансье в известном направлении, вызвала тогда животный восторг – у публики и обширный инфаркт – у ведущего!

Был конец марта: поникшие мокрые тополя, обледенелые тротуары и рыжие сугробы у подъезда. Рабочий день закончился, в здании кроме участников банкета, оставался лишь ночной сторож Кузьмич, но, поскольку мужик был сильно слеп и почти что глух, происходящее на вверенной ему территории, его мало заботило. Единственное, на что теоретически мог среагировать Кузьмич – пожар, землетрясение или потоп, именно для этой цели его тут и держали.

– Ну, нет, «старуха» – это как-то слишком замылено, – Коля порезал торт, себе придвинул самый большой кусок. – Может «мымра»?

– «Мымра» – ништяк! – Наина поменяла своё блюдечко торта на Колино. – Особенно в творческом партнёрстве с «Бугром». Когда на дело выходят «Бугор и Мымра», «Бонни и Клайд» нервно читают в подворотне журнал «Работница»!

– Ладно, хрен с вами, щелкопёры затрапезные, – властно вмешалась в разговор именинница, – зовите, как хотите, но, чур, про себя! – Она в свою очередь внесла окончательный порядок в расположении блюдечек на столе. – Озвучите сокровенное – уволю по статье!

– Ф-фу! – наморщила носик Наина.

– Что – «ф-фу»? – спросила Рита «руки-в-боки».

– Щелкопёры…

– Затрапезные, – закончил фразу Коля и для пущей убедительности сильно скривил рожу. – Ф-фу!

– Ф-фу… – Лицо Наины словно повернулось на 180 градусов – по части лицедейства Коля ей явно уступал. – Просто слов нет!

И оба, в голос:

– Ф-ф-у-у!

В кабинете возникла непреднамеренная пауза.

– Всё? – уточнила Рита. – А от работы не хотите отдохнуть, юмористы?

– Ещё как! – в один голос признались юмористы-щелкопёры.

Из каморки Кузьмича слабо донеслась осточертевшая до печёночных колик, мелодия, сопровождающая вращение барабана.

– Ладно, – обратилась к присутствующим Наина, возвращая мордашке привычное выражение.– вернёмся к нашим баранам! От лица всего журналистского сообщества Солнечной системы хочу пожелать новорожденной ого-го, угу-гу и ага-га! И чтоб – эге-ге и ё-ё-ёо!

– А также хрум-хрум-хрум-хрум да и бяк-бяк-бяк-бяк! – поддержал коллегу Коля. – Ша-айбу!!!

– Ну вот, – похвалила Рита, – другое ж дело! Можете, когда захотите!

Все трое подняли бокалы и, чокнувшись, выпили. Шампанское – дрянь! Ни вкуса, ни запаха! В том году по окончанию официальной части Коля с Наиной, сильно неудовлетворенные качеством, а, главное, количеством выпитого, буйно продолжили в баре. Вот как раз до состояния «Бяк-бяк-бяк-бяк»! Проанализировав на следующий день их психолингвистические параметры, Рита искренне пожалела, что свинтила с полпути! Бывали моменты, когда её собственная сдержанность вызывала в ней раздражение и тошноту и справлялась она с этим, чем дальше, тем хуже.

Закусить не получилось – именинница попросила слегка подождать.

– Подождать чего? – возмутился Коля, не понимая до конца, то ли это шутка, то ли издевательство. Вообще-то такие вещи в её манере.

– Чего-то более существенного! – Рита взяла телефон. – Минуточку.

Она заказала еды и кое-чего покрепче.

– А тортик как же? – заскулила Наина. – Такой тортик!

– Тортик подождёт… – Рита долила Шампанское по бокалам. – Предлагаю за родителей!

За окном опустились ранние мартовские сумерки – время, когда у Риты начинает сводить зубы от тоски и неприкаянности! Не спасает ни упакованная хайтековская студия, ни завидное женское здоровье, ни внимание со стороны сильного пола, ни даже уважение коллег. Дорожить последним в её годы – окончательно наплевать на себя! Соблазняет мысль, что неплохо бы смазливой мордашкой да в тортец! Прямо сейчас! Другого случая не будет!

Перебравшись в пампасы, Рита нежданно обнаружила в себе склонность предвидеть будущее. Для этого не надо было пыжиться, примерять на себя отрешённый вид или что-нибудь такое, чем обычно любят тешить публику всякие там экстрасенсы и предсказатели. Нет-нет, наоборот. Она запросто могла заниматься рутиной, например, просматривать материалы спецкоров, вести планёрку или подписывать номер в печать, что угодно. И при этом где-то в самой глубине её души вдруг начинало зарождаться предчувствие чего-то, что случится в следующее мгновенье. Именно так, на более длительные сроки её чудесный дар не срабатывал. Вот сейчас, например, в результате событий, последовавших в эти несколько минут, обязательно должна залаять собака. С учётом такого вот неба за окном, такого скрипучего стула под Колиной задницей и нарастающей боли в её собственной пояснице – должна обязательно! Ну, просто обязана! Собака залает и совершится в мире неизбежность. Для него, для мира, это очень важно, ведь только при этом условии он сохранится в своём надлежащем виде! Проверим?

– А давай поспорим на поцелуй! – обратилась она к Коле.

– Ого, у меня обширная коллекция поцелуев! – обрадовался Бугор. – В ней не хватает только твоего! – Он с готовностью протянул Рите руку. – О чём спор?

– Считай до трёх! – попросила Рита.

– И что? – Коля продолжал крепко сжимать Ритину руку. – Трижды прокричит петух?

– Трижды залает собака, – пообещала Рита. – Или не трижды. Неважно.

– Ага, – улыбнулся Коля. – Или не собака.

– Ну, так спорим или нет?

Коля согласно кивнул.

– Считай!

Ровно на счёт «три» Кузьмич уронил на паркет кружку пива, после чего трижды доходчиво выругался.

Это было смешно! Первая реакция на событие. Однако, во всём этом прослеживалась некая мистика, а раз так, то смешно уже было не очень. Юмористы заметно пригорюнились – подобные выпады со стороны босса не сулили ничего хорошего.

– Что ж, Бугор, – Рита снисходительно похлопала проигравшего по плечу, – большего ты не заслушаешь!

В этот момент внизу позвонили. Рита, приоткрыв дверь кабинета, оглушительно прорала Кузьмичу, чтоб тот открыл – мол, привезли заказ. Через несколько секунд в кабинете появился стремительный молодой человек с ящиком за плечами и, получив от Риты оплату, начал выкладывать на стол многочисленные пакеты и контейнеры с едой. В завершении парень буднично выставил литровый флакон виски, чем окончательно вывел Колю из состояния ступора.

– Хотите бонус от компании? – неожиданно обратился к Рите разносчик. – Вы знаете, что смотрит ваш охранник?

– Нет, – Рита предложила Коле открыть бутылку. – А что он смотрит?

– «Поле чудес», – сказал парень. – Он предупредил, что, если я ещё раз оторву его от телека, он оторвёт мне башку! Но, поскольку я ухожу, он оторвёт её вам! Рано или поздно он это сделает! Поэтому мой вам совет, дяди и тёти: или поменяйте охранника, или выбросьте телевизор!

Надо признаться, парнишка-разносчик произвёл хорошее впечатление. Явись он сюда с пустыми руками, его визит и тогда казался весьма уместным и поучительным. В воздухе ощутимо запахло жаренным.

Выпив и закусив, неутомимые труженики пера, по обыкновению принялись обсуждать текущие дела. К этому неизбежно скатывался любой разговор, даже, если они пытались поболтать о чём-то весьма отвлечённом, вроде последних впечатлений от просмотра очередного порно-космического блокбастера или прочтения нашумевшей светской периодики. Пытались пропустить Колин айфон через колонку и устроить что-то вроде дискотеки, но, несмотря на количество выпитого, дальше двух притопов и трёх прихлопов дело как-то не пошло.

– А давайте так, – предложила Рита. – Поделимся друг с другом впечатлениями последних дней.

– Полученными, в ходе выполнения редакционного задания, – кое-как выговорил Коля. – Иные варианты, как я понимаю, не рассматриваются.

Речевой аппарат Коли начал давать сбои и ему приходилось делать над собою героические усилия, чтобы донести мысль до собеседника. А ведь Коля был тут не самый пьяный!

– Именно! – согласилась Рита. – У кого-нибудь сигареты есть?

– Ай, ай, ай! – Погрозила ей пальчиком Наина. – Ты ж не куришь!

– Я вообще-то и не пью, – чужим голосом сказала Рита. – И не сквернословлю. А ещё не играю на гармошке у прохожих на виду!

После того, как девчонки поочерёдно сходили в туалет, все расселись по кругу, друг против друга – так, как это делают на своих встречах анонимные алкоголики.

– За руки будем браться, – спросил Коля,– чтоб не пропасть поодиночке?

– Мне, например, не обязательно, – отнекалась Наина. – И вообще, по-моему, одинокое положение нас всех весьма устраивает! Главное, периодическое тестирование речевого аппарата. Тебя, Бугор, это касается в первую очередь!

Они сидели как раз напротив огромного зеркала, висящего на стене слева от Ритиного стола, так, чтобы посетитель мог краем глаза оценивать происходящее со стороны. Зеркало создавало «эффект кворума», это, когда у присутствующих в кабинете возникает ощущение, что их здесь много и значит дело, по которому они собрались, явно того заслуживает! Во время беседы визитёр в поисках поддержки то и дело поглядывал в сторону зеркала.

У Кузьмича внесли приз в студию. Судя по установившейся тишине, приз был настолько важен и велик, что напрочь раздавил победителя.

– Кто первый? – спросил Коля и помахал себе зеркальному рукой.

– Вот ты… вы и начинайте, – обратилась Рита к обоим Колям. – Только у меня просьба, мы тут все пьяные, поэтому давайте как-то повежливее, ладно?

– В смысле, не перебивать?

– Угу… – сказала зеркальная Рита, потому, что вот эту Риту, которая с перегаром, такие короткие фразы не достойны!

Коли отлучились на минутку, чтобы запить восторг от общения со столь прекрасными дамами и тотчас же вернулись обратно.

– Впечатления последних дней… – начал этот Коля, – носили исключительно плоский характер, в результате чего вызвали у меня сильное…

– Плоскоглазие, – подсказал Коля, который тот ещё.

– И плоскоумие, – добавила Наина. Та, что в зеркале показала ей большой палец, а обоим Колям – такой же язык!

Дальше Коля, который первичный, рассказывал один. А точно – первичный? Короче, он попросил не встревать в разговор даже во время технических пауз, обеспечивающих восстановление точных значений слов и дающих некоторый разбег для их воспроизведения.

Задание, полученное им от Риты, носило рабочее название «Уик-энд в Павловске», так называлось их село, являвшееся административным центром большого, некогда густо заселённого района, расположенного в Предуралье. Завёлся с недавних пор в се-ле до-селе невиданный олигарх из пришлых, Вениамин Гудков или, говоря проще, Гудвин. Буквально – «хорошее вино». Откуда у парня были деньги, никого не интересовало, главное, что тратил он их, чёрт знает на что, а именно – на культуру потребления спиртных напитков в условиях острого морально-этического и орально-этилового кризиса среди широких слоёв гражданского общества. Гражданское общество, надо признаться, встретило инициативу с редким пониманием и воодушевлением. По крайней мере, салун «Изумрудный город», торжественно открытый предпринимателем-альтруистом в полузаброшенном здании бывшего инфекционного отделения павловской ЦРБ, был всегда переполнен и каждый божий день там в обязательном порядке проходило какое-то резонансное культурно-оздоровительное мероприятие.

Вечер, проведённый Колей в «Изумрудном городе» был посвящён персонажам бессмертного роуд-фентези о девочке Элли и её друзьях, мечтающих добраться до города своей мечты. А накануне салун посетил знаменитый музыкальный коллектив из областного центра. Конгломерат состоял из четвёрки оторванных бородатых юнцов в шортах и косоворотках – то ли бывших скаутов, то ли будущих комбайнёров. Ансамбль носил игривое название «Ребятушки-похмелушки» и запоминался прежде всего доверительной манерой исполнения. Прямо во время номера, парни то и дело спускались со сцены в зал и опорожняли недопитые зрительские бокалы, вызывая тем самым бурные эмоции со стороны обманутых вкладчиков.

Обо всём этом Коле жестами поведал его старинный приятель Стёпчик, с которым они вместе заканчивали филфак университета. Ещё каких то пару лет назад Стёпчик был первым спикером на селе, являя собою образец запредельного умопомрачительного красноречия. На какую бы отвлечённую тему не говорил с вами Стёпчик, он неизменно вызывал в вас живой, даже можно сказать, животный интерес. Многие до сих пор вспоминают случай, когда Стёпчик в доверительной беседе со слесарем Шумовым, пока тот чинил ему унитаз, настолько живо поделился с ним проблемами овариэктомии женского яичника, что вскоре, бросив жену и детей, Шумов ушёл в монастырь.

Освоив, таким образом все тонкости языкового коммуницирования в обществе себе подобных, Степчик решил исследовать «самое дно». Закончив вуз с красным дипломом, молодой учёный безотлагательно отправился в кочегарку, дабы погрузиться в языковую среду духов огня. Надо сказать, экспериментатор так в неё погрузился, что с трудом оттуда выбрался. Результаты оказались столь впечатляющими, что кое-как очистившись от дыма и копоти, Стёпчик вознамерился продолжить свои научные изыскания в сапожной мастерской своего дяди. На Стёпчикову беду язык сапожников оказался ещё куда более ярким и соблазнительным, чем речь угольщиков и истопников и переучивать филолога-экспериментатора обратно на нормальный язык оказалось куда труднее, чем после кочегарки. Но отказаться от своих намерений измерить всю глубину языковой стихии Стёпчик уже не мог и неутолимая жажда познаний в конце концов привела несгибаемого исследователя в спец учреждение для глухонемых. Кто бы мог подумать, но этот его последний эксперимент оказался самым удачным – в результате Стёпчик, исчерпав весь запас слов, данный человечеству матушкой-природой, окончательно и бесповоротно перешёл на язык жестов.

В этот сказочный вечер парни случайно очутились за одним столиком. Когда модератор предложил им поучаствовать в шоу, ребята сначала отказались, однако, слегка поразмыслив, Стёпчик всеже дал согласие сыграть главную роль.

– Элли? – уточнил модератор.

Стёпчик согласно кивнул.

На сцене – от одного портала к другому вела жёлтая ковровая дорожка, по которой компаньонам нужно было добраться до Великого и Ужасного. Вдоль дорожки, по обе её стороны были установлены столики, сервированные хрусталём и брускетками с хамсой, а рядом таблички, сообщающие количество сахара и крепости. По мере приближения к Изумрудному городу показатели возрастали. Так на старте путешественникам угрожала крепость в 11 об., завершала же маршрут куда более серьёзная цифра – 55!

У правого портала выстроилась вся команда: девочка Элли, Железный дровосек, Страшила и трусливый Лев. Не хватало только одного персонажа – собаки Тотошки, но на эту роль так и не нашлось исполнителей.

– Жалко, меня там не было, – сказала Наина, – я бы пошла…

– И я бы… – поддержала коллегу Рита, причём, буквально. За руку. Иначе Наина запросто могла рухнуть со стула. – Спецкору Кло… Клу… Тьфу ты, Клёцке… больше не наливать!

На сцене появился Гудвин, и в зале наступила полная тишина. Надо сказать и барная стойка, и столики, и сцена, и распашные двери – всё тут было, как и полагается быть в аутентичном заведении. Имелась даже символическая коновязь, куда приехавшие на велосипеде, могли припарковать своих двухколесных коней. На вешалке у входа висели ковбойские шляпы, многие из числа посетителей салона весьма охотно пользовались данным предложением, полагая, что если ты даже сильно перебрал и пускаешь сиреневые пузыри, в шляпе оно всё равно как-то солиднее. Требовали ещё и кольты, но Гудвин пока что воздерживался от подобной услуги, ведь даже игрушечным пистолетом при желании можно нанести тяжёлые физические увечья. А такие желания были.

– Вот освоите культуру потребления и укрепите дух, – обещал владелец заведения, – тогда и посмотрим. Теперь всё зависит только от вас, господа, учитесь держать себя в руках!

Господа обещали, но пока у них это не очень-то получалось, в руках приходилось держать в основном не себя, а соседа по столу.

После короткого напутствия Гудвина вся шайка в составе небритой девочки Элли с накладными косами, кривоногого жестянщика Шутова в роли Железного дровосека, школьного дворника Жени по кличке «Толстый Джо» в роли Страшилы и трусливого охранника ЧОПа Льва Борисовича Ойстраха под весёлый свист и улюлюканье тронулась в путь. Время пошло и теперь каждому из них предстояло собрать всю свою волю в кулак и вовсе не для того, чтобы двинуть им компаньону по роже, но лишь для того только, чтобы трезво оценивать собственные силы перед лицом всевозрастающих смертельных соблазнов!

Сначала на путешественников напала коварная Гингема, предводительница Жевунов, которые больше закусывали, чем пили. Закусить, не выпив, получилось не у всех. Так, например, Железный Дровосек, при том, что пропустил целых три маслёнки, есть ничего не стал, лишь занюхал ржавой перчаткой. Это обстоятельство в результате оказалось для него роковым. Как роковым оказалось для Страшилы его согласие принять из рук волшебницы Стеллы Д,Артуа трехлитровую бадью муската, пожалованную путешественникам в знак благодарности за освобождение Страны Розового Сухого от коварного Паука с тремя головами, именуемыми: Сушняк, Блевонтин и Тремор. Что до трусливого Льва Борисовича, то он держался до последнего и сдал свои позиции лишь оказавшись в плену Летучих Обезьян – буквально в двух шагах от заветной цели. Обезьяны эти, державшиеся на лету исключительно благодаря выхлопным газам, налетели на охранника вследствие того, что он, ослепленный блеском злата, самым наглым и непозволительным образом узурпировал Золотую Шапку Бастинды. К тому времени Лев Борисыч уже обрёл храбрость и был готов сразиться с любым, самым жестоким и коварным врагом, но только не с адским зельем, предложенным ему предводителем летучих искусителей, который представился Сариком Обезьяном!

Было неловко смотреть, как путники покидают Жёлтую дорогу, один за другим методично перемещаясь в придорожную канаву. И только небритая девочка с косичками, сумевшая вовремя воспользоваться спасительной комбинацией из двух пальцев, смогла-таки добраться до цели. Но радоваться этому у неё не оставалось ни сил, ни здоровья, поэтому гран-при вручили Коле, так как он сидел с исполнителем роли Элли за одним столом.

– И что это за гран, мать его, при? – спросила Рита в зеркале, в отличие от этой Риты, та, что в зеркале не особенно церемонилась в выражениях.

– Серебряные башмачки… Гангрены… – ответил Коля и указал пальцем на ноги Наины. – Извольте лицезреть…

– Не Гангрены, идиот, – поправила Наина, – а Гингемы! Я бы сама купила, но в универмаге остался только пятьдесят шестой.

Рита настоятельно потребовала объяснений. Коля сказал, что у Стёпчика в родне напрочь отсутствуют представители слабого пола. Как, впрочем, и сильного. Сам же Стёпчик предпочитает кроссовки. Вот он и отказался от туфель. Тогда Коля к маме – та даже смотреть не стала – не её модель. А вот Наине башмачки пришлись и по размеру, и по фасону.

– Козырные черевички! – похвалил туфли зеркальный Коля. – Надо бы обмыть!

– Меня это всё время поражало, – прокомментировала Колины слова Рита, – как в одном, на вид вполне интеллигентном человеке могут уживаться столь взаимоисключающие лексические системы! Типа, говорим «партия», подразумеваем Ленин»! Теперь по вашему поводу, мадам! – Рита развернулась к Наине, после чего помогла той подняться со стула. – А ну-ка, пройдись-ка – плясать выходи!

Сплясать у неё вряд ли получилось бы, а вот пройтись, Наина прошлась. На обувь было приятно смотреть!

– Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи,

Я ль на свете всех милее, всех румяней, и белее?

– Ты прекрасна – мой ответ! В мире лучше нет штиблет!

– Короче, резюме! – прервала междусобойчик двух Наин Рита. Она тяжело подошла к столу и наполнила рюмки. – Есть у Гудвина и его «Изумрудного города» перспективы или нет? Как думаете, Николай Николаевич?

– Вы у меня спрашиваете? – отозвался зеркальный Коля, широко зевая.

– У вас тоже.

Рита достала из сумочки духи и помаду. Делу это не помешало – реставрация начальственного образа заняла всего лишь несколько минут.

После того, как выпили и закусили, все вернулись на свои места.

– Думаю, перспективы есть, – подытожил Коля. – Население хоть медленно, но верно из сточных канав перебирается под сверкающие своды Изумрудного города. Люди стали лучше говорить. Стали правильнее оформлять свои мысли и желания. Появились свои завсегдатаи, свои законодатели моды. И главное, теперь не нужно шнырять по темным закоулкам в поисках павших товарищей, отягощённых трагическим наследием предков! Все звери в одном зверинце! Таково моё мнение. Через пару дней подготовлю статью.

– Как и договаривались, – завершил отчёт Коля в зеркале и снова зевнул, да так, что косточки в скулах щёлкнули!

– О, кей… – Колина отповедь, похоже, вполне устраивала Риту. Есть повод понравиться Гудвину. Неплохо бы получить кое-какое вспомоществование на тему нового лазерного оборудования. А вдруг? – Пятничный номер в твоём распоряжении. Дерзай.

– Продолжаем посиделки, – на всякий случай напомнила Наина. – Моя очередь?

И все-таки она попыталась станцевать, серебряные башмачки буквально рвались в бой! Но как Наина ни старалась, чечётка вышла сирой и убогой. Коля сказал, что ему ещё никогда не было так стыдно за коллегу!

– Тихо! – Рита приложила указательный палец к губам. – Тс-с-с..

– Что такое?

Чей это был вопрос – непонятно. Может, ничей. А может, его и не было. Может, просто это все так промолчали выразительно – в форме вопроса.

– Анонсирую схождение в ад! – страшным голосом сказала Рита. – Спорим? Проиграю – ухожу в монастырь.

Только собрался Коля что-то ляпнуть про поцелуй, как в здании вырубили свет. Такое хоть и случалось время от времени, но вот именно сейчас подобное развитие событий, да ещё предсказанное заранее, воспринималось, как конец света в библейском смысле. Единственным человеком, кто оказался готовым к апокалипсису, был сторож Кузьмич. Утомлённый бесконечным вращением колеса судьбы, он крепко спал, сидя перед померкшим экраном телевизора.

В связи с установившейся темнотой, количество празднующих по известным причинам сократилось вдвое – возникло отчётливое чувство тоски и одиночества. Каждый в своем роде подумал о бренности и хрупкости персонального бытия, когда в один момент все твои мечты, желания и надежды может поглотить всепожирающая тьма! Просто так, без всякого умысла. Без чьего-то умысла. Просто так! Бездумно! Бессистемно! Безнадёжно! Единственная вещь на свете, которая могла ка-то подтвердить то, что они всё ещё живы – это голос. Обыкновенный человеческий голос!

– Ой, – воскликнула Наина, такое впечатление, что девушка резко переместилась под стол. – Прям, как в жопе у слона! Лёгкий щелчок выключателя и закусывающие легко превращаются в закуску!

– Девочка сошла с ума! – почему-то осипшим голосом проскрипел Коля. – Тьма окончательно поглотила её и без того ущербное сознание! Ещё немного и она может превратиться в кучу дерьма! Маргарита Васильевна, велите немедленно дать свет!

При том, что обращение Коли звучало довольно глупо, в призыве его, тем не менее, просматривалось нечто здравое – уж, наверное, тот, кто накликал мрак, может позаботиться и о свете.

Впрочем, испуг и растерянность мало-помалу исчезли – глаза начали привыкать к темноте и она уже не казалась столь зловещей. Уличные то фонари продолжали светить, а это значит, что ничего страшного, всё ещё вернётся на свои места!

Рита так и сказала:

– Ничего, мать его, страшного! Скоро вы получите свои несовершенные изображения обратно, думаю, что в слегка отреставрированном виде. Так что, друзья мои, всякая перезагрузка на пользу! Главное не выключили возможность говорить, а слово, как известно, и есть Бог!

Под воздействием выпитого она, обычно тщательно отбиравшая слова, на этот раз то и дело скатывалась в пошлое просторечие и удивительным образом получала от этого удовольствие. Тоже, знаете ли, перезагрузка!

– Я всё-таки упала, – призналась Наина, хоть и плохо, но видно было, как девушка с третьей попытки оседлала стул. – Праздник продолжается?

– Ещё бы… – Коля полез за телефоном, но Рита решительным жестом пресекла попытку. – Так лучше – сказали же…

– Спасибо, босс! – поблагодарила Наина начальницу. – Итак, «Ночь ротозеев»!

Никаких поручений, заказов или прочего планового редакционного насилия в данном случае применено не было, каждый сотрудник действовал исключительно по своему личному усмотрению. А поскольку Наину больше интересовали культурные события, ибо именно там – в «возвышенной сфере» находила она полноту жизненных впечатлений, то и «рылась» она больше в малопривлекательной навозной куче, состоящей из гастролей, концертов, выставок и прочих культурно-просветительных мероприятий, чаще всего замешанных на этнографии и осовремененных народных традициях. На вопрос, что хорошего находит она во всём этом «унылом старье», девушка с задором отвечала:

– Прогрессивную новизну!

И приводила какой-нибудь пример, типа:

– Вот вы только представьте себе, что на городской улице, переполненной всем этим орущим и бездушным сверхтехнологичным хламом, вдруг появляется скромная, слегка поскрипывающая, повозка… везущая хворосту воз. Ну, или, не знаю, карета, фаэтон, дилижанс… Что-то такое. С колокольчиками, бахромой и извозчиком. Непременно, с извозчиком. И с цокотом копыт по мостовой! Вообразили? А теперь, скажите, разве можно себе представить что-то более современное, чем цокот копыт по мостовой?

А потом ещё добавляла для куража:

– Помяните моё слово: через несколько лет все культурологи мира будут твердить, что египетские пирамиды – классика модерна.

Умение выражаться точно и метафорично подкупало и привлекало на сторону девушки всё большее число поклонников и первой в их ряду несомненно была Рита.

Пока Наина рассказывала, так и сидели в темноте. И было уютно, доходчиво и по-свойски.

Неподалёку от посёлка прямо посреди равнины, сплошь покрытой соснами и елями, совершенно непредсказуемо возвышался холм, прозванный в народе «Шерлоком». Кто именно и когда дал ему это название неизвестно, но топоним прижился и уже никто не мыслил себе родного края без этого самого Шерлок Холмса, ставшего со временем для местного населения культовым местом.

Холм был каменистым, склоны его украшали в основном дикие заросли шиповника, ежевики и ещё, бог знает, какие колючки. От подножия на вершину вела пешеходная тропа, подняться на гору в каком-то ином месте без ущерба для здоровья было невозможно.

Чем тебе не заветная дорога в Изумрудный город?

Ходили сюда – кто с чем. В одиночку и компаниями. То было единственное место в мире, где не жгли костров, не мусорили и не справляли нужду, будучи даже в самом непотребном состоянии! Ходили в праздники и на поминки. А ещё тридцать первого декабря. Встретить новый год на вершине холма стремились даже те, кто уже и по земле то ходить не мог. Нужно было лишь как-то доползти до начала заветной тропы, в этой точке силы твои кривые ноженьки вновь обретали былую крепость, взор светлел и тогда уж до вершины человек шёл как и полагается – по человечески, во весь рост! С воображаемой винтовкой наперевес! С лёгкостью одолев подъём и оказавшись на вершине мира, просители счастья шептались со звёздами, поливали друг друга шампанским и громко пускали газы и салюты. И каждый свято верил в то, что Шерлок Холмс отыщет всё, что когда-то было утрачено, растрачено, либо просто проигнорировано по причине жадности, тупости и прочих наследственных заболеваний. Отыщет и вернёт – хоть по праву, хоть без оного.

Вот именно эта процедура и легла в основу духоподъёмного флешмоба с подкупающим названием «Ночь ротозеев», проводимого местными энтузиастами на протяжении последних десяти лет. Штука в том, что участником фестиваля позволялось быть каждому желающему – был бы рот, отсутствие всего остального не только прощалось, но даже и поощрялось. Рот – буквально!

В последнюю ночь зимы в специальном месте у основания холма устанавливался прибор, измеряющий силу звука человеческого голоса – шумомер. Рядом с прибором устраивалась комиссия, состоящая из технического директора и трёх его ассистентов, все вместе они назывались «Большое Жюри». Должность директора являлась выборной и строго ротировалась. Согласно общим правилам «избирались», в основном, представители районной администрации и бизнесмены. То есть, люди сомнительные и мало уважаемые.

В этом году председателем был выбран местный радиоведущий с редким и прямо скажем, дурацким, именем Алмас. Во-первых, кто ещё лучше разбирается в тонкостях обращения с голосом, как не работник радио, а во-вторых, именно канал «Глас Алмас» за последний год стал сильно востребован в среде его же земляков, проживающих в посёлке Лучистый неподалёку от райцентра. В эру тотального мультимедиа эта ветхоформатная дедовская коммуникация каким-то чудесным образом возымела у аудитории довольно мощный отклик, став для пользователей чем-то большим и важным, чем делопроизводство, выпивка и даже пенсия! Как и подобает радиоведущему, Алмас модерировал мероприятие исключительно в режиме «он лайн», то есть, по радиосвязи.

Так вот, жюри фиксировало результаты «заоров» и после объявляло победителей, а именно тех, кто выдавил из себя наибольшее число децибел. Кричать нужно было с вершины холма, куда участники поднимались строго поодиночке. Судьи непреклонны, регламент суров – на всё про всё отпускалось десять минут: пять на подъём, три на подготовку и две – собственно на крик. Двух минут вполне хватало, дальше не выдерживали лёгкие. Известно, что мировой рекорд в состязания на силу горла принадлежал англичанке из Кента Джил Дрейк, умудрившейся озвучить своё присутствие в этом мире с силою в 129 децибел. А это, между прочим, всего на 10 децибел ниже, чем звук реактивного самолёта на старте! Интересно, что именно кричала мисс Дрейк в момент установления рекорда? Может, «занято»?

Как бы там ни было, но для павловцев важно было не просто крикнуть громче, в смысле издать звук, но и сделать это осмысленно – типа «послать запрос». Тематика желаний не ограничивалась традиционными требами новой избушки, новой машины или новой жены. Просили и о куда более экзистенциальных вещах – например, о чуме – для соседа, геморрое – для начальника или об установлении круглосуточных «дружественных» отношений со всеми любушками в округе. В общем, как считалось в Павловске – если уж орать, так орать с пользой для дела. Чем громче обращался ротозей к миру, тем больше у него было надежды на то, что запрос его будет, где надо услышан и кем надо удовлетворён.

– Ах вот оно что, – не утерпела Рита. – А я всё думаю, чего это у неё с голосом – мороженного что ли переела! Надеюсь, не посрамила честь мундира?

– Ещё бы, вашу мать! – призналась Наина. – Второе место!

– А первое?

Поискали в сумерках Колю – тот шарил во мгле в поисках заветного сосуда. Нашёл. Налил «по булькам» и повторил свой вопрос:

– Почему не первое?

– Потому, что первое у Стёпчика.

– Постой, – удивилась Рита. – Это что же – у немого?

– Ну да, – сказала Наина. – Но в данном случае это неважно!

– Да как неважно? – Рита даже на стуле подскочила. – Как неважно?

– Да так! Мычать то он умеет.

– Это правда! – Коля сделал несколько глотков, посмаковал. – Замычишь тут, когда ничего другого не остаётся.

– И всё же, – не унималась Рита, – проиграть в подобном состязании немому – это, извините меня, нонсенс! А что хоть ты крикнула то, можешь сказать?

– Жопа, – просто, немало ни смутившись, ответила Наина. – Ничего другого на ум не пришло!

– Боже мой! – схватилась за голову Рита. – Боже мой! И это лучшая журналистка в области!

А тут как раз и свет дали. Стало как то не по себе – появилось ощущение, будто тебя застукали. На улице пошёл мокрый снег вперемешку с дождём, оконные стёкла помутнели и покрылись влагой, промозглая слякоть обрела черты наглого и навязчивого соседа, досаждающего своей агрессивной неуместностью.

– Прошу выпить и закусить! – Коля разлил по бокалам остатки горячительного. – А вам – вот! – И он показал зеркалу кукиш.

Ответ был адекватным.

«Типичный самообман, – подумала Рита. – Как всякий из нас, этот новоявленный поручик Ржевский надеется на самого себя, как на кого-то, кто существует извне!»

Журналисты чокнулись и синхронно, словно по команде, употребили огненный напиток.

– Остаётся сущая малость, – сказала, отдышавшись, Рита, – выяснить, кто же замкнул тройку победителей?

– Дак Вениамин Гудков… – кое-как промямлила девушка в козырных черевичках. – Этот… как его… олигарх… Фекалия обязывает…

– Что? – Коля чуть не подавился роллом. – Ты хотела сказать «фамилия»?

– Ага, – безвольно согласилась Наина, явно переоценившая свои возможности в борьбе с зеленым змием. – Хотела…

Несмотря на то, что та – зеркальная Наина выглядела ещё довольно бодро и даже «строила рожи», эта уже была на последнем дыхании. Достаточно сказать, что вот уже целую минуту девушка пыталась извлечь огонь из зажигалки, которую она держала «вниз головой»!

– Правда что ли? – Начальница силою отняла у подчинённой замысловатое приспособление для добычи огня и продемонстрировала единственно верный способ достижения цели. – А что он там крикнул, помнишь? – Рита на всякий случай пощелкала перед носом Наины пальцами. – Слово какое?

– Два… – круглыми губами сказала Наина. Такие губы ей были нужны, чтобы кольца табачного дыма, вылетающие из её рта, получали идеально округлую форму. – «Танцую все!».

То была последняя хоть сколько-нибудь осмысленная реплика, далее компаньоны использовали для общения более энергоёмкий язык междометий, где каждый звук таил в себе множество смыслов.

Завершилась вечеринка тем, что разбуженный начальственным зовом Кузьмич без лишних комментариев, поочерёдно снёс тела вниз и погрузил их в такси. Сам сторож этого не помнил и после жаловался Маргарите Васильевне, будто слышал их голоса из кабинета до самого утра. На что начальница, слегка поразмыслив, дала вполне исчерпывающий ответ:

– Зеркало.

При том, что Маргарита Васильевна всёже испытывала некоторую неловкость за вчерашнее, настроение её в целом было бодрым и даже слегка ребячливым. В принципе, она была не прочь опохмелиться.

– Хорошо, что вызвали такси, Семён Кузьмич!– похвалила она сторожа, решая про себя – отправить его за пивом или нет. – Объявляю вам благодарность!

Но машину, как оказалось, он не вызывал и на вопрос: «А кто тогда?» Кузьмич только отчаянно икнул и пожал плечами.

3. Соседки.

Серафима соседку свою – Стешу Ионову, в гробу видала. Пока, правда, только во сне. Зато каждую ночь! Неизбежно! А днём уснёт, так и днём тоже. Сама уже была этому не рада, хоть и ненавидела «тварь такую» лютой ненавистью! Встретятся, бывало, на улице – на другую сторону переходит. Серафима. Стеша – нет, той Серафимино чувство до одного места. Понятно – какого. Тем более, у Стеши это место – предмет гордости. А у Серафимы – нет. Наоборот. И любые другие части тела у Стеши тоже предпочтительнее как-то выглядят. Может, просто возраст такой, Стеша всёже помоложе. На вид, лет на сто, хотя по паспорту – на год всего.

Ну, а если, скажем, не удавалось Серафиме избегнуть «лобовухи», приходилось тогда напускать на себя благоприятность, пыжиться изо всех сил, изображая улыбку Джоконды. А так, как Серафима по натуре и воспитанию баба прямая, всякое притворство ей же выходило боком.

Вот сегодня, например:

– Уже щёлку заделаешь когда в кухне?

Ручеёк прожурчал – не иначе!

– Когда ты – во рту!

Стеша вообще не думает, прежде чем говорить, слова у ней так сразу и вываливаются. Посреди ночи спроси у неё, сколько время, так она тут же по всем часовым поясам отчитается. Психотип у Стеши такой – всегда на чеку!

Про щёлку в стене что сказать можно? Её «порталом» кто-то прозвал. То ли в будущее, то ли в куда менее приятное параллельное, то ли куда-то ещё – туда, короче, где свет и прелесть. В портал этот, например, деньги в долг просовывали – рубли, трёшки, пятерки. А ещё презервативами обменивались, эротическими гороскопами, «голыми картами».

Но эта история, она про родителей. Про их нравы и заботы. А вот с детьми всё получилось куда печальнее. Они эту счастливую возможность делиться с ближними сквозь стену истолковали по-своему. У Стеши сын Митька и Серафиминых двое: Алмас и Райка. Алмас с Митькой одногодки, Райка помладше. Скажем, смотрит Митька в щёлку, а там – на соседской кухне Райка возится. Он тогда:

– Рай, поди к порталу, чё покажу!

Та бежит как дура навстречу счастью – портал же, а ей – харчка смачного в глазное яблоко! Ну и слёзы потом, обиды. Зато с противоположной стороны праздник-праздник и ликование! Райка к брату за помощью – к кому ж ещё, а у того своя хитрость, свои методы.

Жили бедно, ели скудно. В ходу в основном купюры достоинством в рубль, максимум – три, если пятёрка – обморок! А Алмас – прямой наследник барона Мюнхгаузена! Я, говорит, кошелёк на вокзале нашел. В городе. Он тогда как раз с Олимпиады по химии вернулся. Кошелёк, мол, хоть и худой, но все купюры с высоким номиналом!

– С чем?

– От десятки и выше!

Хотел сначала в милицию заявить, а потом подумал, вот на фига хозяину кошелька эта нервотрепка! По допросам ведь затаскают – как пить дать! Такие деньжищи просто так не достаются! Решил тогда Алмас не подставлять бедолагу, а мужественно взять всю ответственность на себя!

– А тут подумал под перестук колёс, – говорит, – и решил не – потяну!

– Ну уж! – сразу засомневался Митька. – А при чём тут стук колёс?

– При том, что умственный процесс улучшает, тупица! – И тут опять, в который уже раз почувствовал себя Митька червяком на крючке Алмасовой лесочки. – Честно тебе признаюсь – такую ношу можно только с кем-то вынести. Вот я и подумал, а чего далеко ходить? – Алмас слегка потравил лесочку. – Мы ж с тобой одной пустышкой вскормлены! Не так?

– Одной? – ещё сильнее усомнился Митька-червяк. – Разве?

– Говорят тебе! – заверил его Алмас. – Ну что, впрягаешься?

Митька в этот момент почему-то про Али-бабу и сорок разбойников вспомнил! И про золотую пещеру!

– Сим-Сим, откройся! – говорит и будто бы спрыгивает с крючка.

– Во-во, верно мыслишь, – похвалил его Алмас. – Ты, к примеру, полтинник видал когда-нибудь? Одной банкнотой! В нём, брат, вся Алибабаева пещера уместится! Полтинник хочешь?

– Давай, – скромно попросил Митька и протянул ладонь.

– Ага, ща-ас… – Алмас сплюнул сквозь зуб. В чём ещё секрет его популярности и всеобщего обожания, так это в том, что парень одинаково ловко перенимал, как хорошие манеры, так и дурные. – Давай, главное! Чмо ты, Митька! Чмо оно и есть чмо! Сдавай и дальше свои бутылки и препарируй навозных жуков!

Сказал и сделал вид, что уходит. Руку ещё за отворот куртки засунул – типа, кошелёк проверить – там ли?

– Эй, – остановил его Митька. – А что, как заложу я тебя? Всё тогда заберут! Об этом ты подумал?

– А ты? – Алмасу самому понравилось – какая у него выдержка! – Вспомни, кто ты такой! И кто я такой? Мы на кладбище домашних животных тобою, сука, убиенных сейчас пойдём или на потом отложим? – Он достал из кармана свёрнутый вчетверо листок бумаги. – Это объявление о пропаже любимого пса Пирата, на магазине висело. Знаешь, кто писал? Сёмка Топорище, Кольки Сибиряка отец!

А этим Сёмкой в посёлке маленьких детей пугали, когда те не слушались!

– Последний раз спрашиваю – берёшь бабки?

Митька нервно закивал головой.

– Ну, то-то… – Смягчился Алмас. – Короче, слушай – передача через портал! В три ночи! Идёт? Деньги голым получать будешь! Понял?

– Без штанов?

– Без всего! Только с бантиком. Бантик чтобы обязательно был, понял?

– Где?

– Где, где! На елде!

– Зачем?

На Митьку было больно смотреть!

– За хлебом! Ровно в три, запомнил? Ещё надо будет три раза прыгнуть и столько же раз прокукарекать! Сделаешь, как надо, может, я ещё десятку накину! Десятка тоже одной купюрой!

Судя по тому, как веселилась Райка, Митька сделал всё, как надо. И даже больше того! Никогда ещё Райка не теряла сознания от смеха, жалко Алмас не попал на представление – вдвоём у портала не встать! А как натешилась сестрёнка Митькиным стриптизом, тут Алмас бумажку то и просунул, а там – на бумажке надпись:

«Петухи кричат – девки дрочат! Соседям – вход бесплатный».

Ну и всё! Потрясли яйцами на потребу публике! И ничего тут не поделаешь – Алмас вон каждый день гантели таскает пятикилограммовые, иди, наваляй такому! Да и авторитет у парня непререкаемый – в школе и на улице. Учится хорошо, книжки читает, по олимпиадам всяким, что ни месяц, болтается. К таким, как Алмас, так, запросто не подберёшься!

А Митька что: то вон дворнягу соседскую немножко крыситом притравит, то кошку бездомную на берёзе вздёрнет! Лучше – беременную. О птицах – так и говорить нечего! Сколько он их из рогатки пострелял – не перечесть! А что ему, скажите, ещё остаётся, если место положительного героя занято!

Со временем Митька, хочешь – не хочешь, вынужден был повышать планку собственных низостей. Уже просто кого-то повесить или пристрелить казалось ему делом скучным, а, главное, малоперспективным. Куда интереснее было сначала сладко науськивать виновных на невинных, а потом тихо радоваться в уголке, как же это у него всё здорово получилось!

Для полного и всестороннего понимания проблемы обратимся к коллективной фотографии десятого «А». Она у Серафимы на стене – под стеклом. Увеличенная! Центральный в верхнем ряду – Алмас, а самый жалкий и зачуханный с краю в нижнем углу – Митька. Митька свою такую порвал на мелкие клочки. Порвал, а потом съел. Не запивая!

Теперь дальше. Зима. Конец декабря. В школе – новогодний бал. Не дискотека «два притопа – три прихлопа», а именно что – бал! Событие! Парни, какие были на фотке, в том и явились, а вот девчонки «откутюрились» по полной! Особенно постаралась Юля Мурашова – объект обожания всех школьных пацанов! Платье где-то изыскала, каких и в городе не нашивали! С открытой спиной, с декольте, из аметистовой бархатной ткани! И что совсем уж невероятно – в пол! Парням бы, конечно, лучше вообще без платья, но на худой конец можно и так!

Как сняла Юлька шубу, как выплыла в спортзал, да еще в блеске иллюминации и фонарей, так тут все и офанарели! Буквально! По ходу мероприятия, как водится, выбирали самую красивую пару, ею, конечно же, оказались Алмас и Юлька! Тут, как говорится, в аптеку не ходи. И вот они танцуют один танец, другой, а Митька рядом трётся и всё время на длинное Юлькино платье наступает, да так, сука, подгадывает, что типа это Петя Сурин делает, который рядом вальсирует со своей партнёршей. Будто это Петя из ревности хочет сопернику досадить. Раз наступил, другой, третий… Алмас не стерпел, для начала шепнул обидчику на ухо, чтоб тот не быковал. Видели бы вы Петю – от одного выражения его лица Митька испытал оргазм! Ну, а уж, когда в пятый раз «наступил» Петя Сурин на бархатное платье королевы бала, да так, что аж подол затрещал, тут Алмас окончательно взбесился и такого шлепка Пете отвесил, от которого тот на пол свалился. Да, собственно, не от удара даже, а от неожиданности!

А парни «Солнцедара» намахнули, им теперь только повод дай! И уж тут неважно – авторитет ты или нет, напроказил – получай! К затрещавшему подолу Юлькиного платья вскоре массово прибавились разорванные воротники, рукава, штанины и прочие элементы нехитрого ребячьего облачения, одних пуговиц было оторвано штук сто! И вот смешались в одной безобразной тупой куче-мале все эти недавние школьные святые, бодро соскочившие с иконостаса под названием «Доска почёта», а чуть поодаль, в гордом одиночестве он – отринутый и презираемый всеми, тихий Бог-пакостник Митя Ионов! И где теперь ваша королева Юлька в своем царственном наряде? Где Алмас – соколиный глаз с его болезненной претензией на мировое господство? Где вообще всякий, кто вообразил себя кем-то особенным и неповторимым? А нету! Никого по отдельности теперь нету! А есть одна бесформенная, тупая, сопливая масса!

Стоит ли после этого говорить, что единственный, кто заработал в аттестат «отличное поведение», это он – Дмитрий Иваныч Ионов!

Но всё это дела давно минувших дней, просто к слову пришлось, чтоб понятней было, что за «щёлка» такая.

Так вот:

– Щёлку когда заделаешь в кухне?

– Когда ты – во рту!

– Дошутишься! Я в шприц какашек наберу и всю кухню тебе попорчу!

– А я – тебе! – Стеша отвечает, а сама специально мимо глядит – в небо. Типа, много чести. – А мешает, так сама и заделывай.

– Всё? – закипает Серафима. – Поговорили?

– Ага. – Стеша на небе все облака пересчитала, давай руки свои разглядывать – ой, гляди-ка, пальцы – пять плюс пять равняется десять! – Пожелание тебе на будущее бесплатно – сказать не о чём, так и молчи. Здоровее будешь!

И пошла себе – куда шла. А куда шла? Да никуда! Так, болтается по посёлку, как кувшинка по болоту. Хоть бы про соседа своего поинтересовалась, про Кирьяна! Мальчишку в район на «Скорой» увезли, а ей до балды! Сволота такая! Ой, сволота – это ж муж её! Тварь такая – вот!

Было около девяти утра. Серафима успела истопить печь, кинуть Чернушке сена, прибраться во дворе и приготовить несколько маковых сэндвичей для Кирьяна. Радио даже включать не стала, «Глас Алмас» сегодня был на профилактике, а слушать что-то ещё, кроме этого, она уже отвыкла. Как-то случайно услыхала некую передачу на «Маяке», так поймала себя на мысли, что попала на иностранное вещание. Говорят как-то замысловато. Не мычат, не хрюкают!

Перед тем, как отправиться на автостанцию, Серафима заглянула к Бабе Яге. Та с молотком в руке поправляла прореху в заборе.

Здороваться Серафима не стала, знала – ответом на всякое приветствие ответ будет один:

– Сама иди на хер!

Поэтому перешла сразу к делу.

– Я в больницу. Передать ему чего?

Старуха, продолжая одной рукой забивать непослушный гвоздь, другой полезла за пазуху и вытащила оттуда футляр из-под очков.

– Вот… Тут пензия за полгода. Вся, до копейки. Передай кому нужно…

– Кому? – вздохнула Серафима.

– Не знаю, кому-то всё равно нужно… Главное, пусть лечат, как положено… Попросят ещё, скажи больше нету. Я бы сама поехала, да ноги не держат… И потом… люди кругом, а уж это для меня вовсе непреодолимо.

Передавая Серафиме посылку, Ядвига Марковна, угодила молотком в верхнюю часть штакетины, отчего нижняя, отскочив от прожилины, сильно ударила старуху по ноге.

Зная, какую реакцию это вызовет у Бабы Яги, Серафима своевременно закрыла уши.

Посадка на автобус до райцентра осуществлялась возле Пожарной Части, комната же с неясными очертаниями, где обычно перекуривали пожарные, служила ещё и Залом ожидания. Так как вся работа пожарных только в том и состояла, чтобы перекуривать, помещение всегда было плотно накачено табачным дымом. Более или менее просматривалась голландская печь, обёрнутая лакированным листовым железом, широкая, отшлифованная до блеска пассажирскими задницами, скамья вдоль всей стены и алюминиевый бак с кружкой на цепочке. Так как с водой в пожарке обычно были проблемы, то отсутствовала она и в баке.

Хуже всего просматривалось, криво висящее над баком, фанерное табло «Расписания движения автобусов». Собственно, автобус был один: в 9.00 до Павловска и в 15.00. он же – обратно. Так как автобус чаще был в ремонте, всякое его появление на публике приветствовалось всеобщим ликованием и угрозами в адрес проклятых империалистов!

График движения рейсов № 1 и № 2, коряво выведенный мелом на фанере, укладывался в две кривые строчки.

Помимо круглосуточного курения папирос, игры в подкидного и употребления антидепрессантов, в обязанности начальника пожарной дружины Вовы Авдеева, входила периодическая реставрация надписей на табло, для чего в кармане его брезентового бушлата всегда хранился кусок мела. В случае, если антидепрессанты не действовали или, наоборот, их количество превышало допустимую норму, вдобавок к дежурным выражениям прибавлялись новые – временные, имевшие куда более яркую эмоциональную окраску, чем просто набившая оскомину, нехитрая информация о маршруте. Новообразования эти, разумеется, удалялись, правда, не всегда своевременно.

Вот и сегодня, войдя в зал ожидания и бросив дежурный взгляд на табло, Серафима не без интереса ознакомилась со слегка отредактированной версией.

«Автобус №1… сука… по маршруту Лучистый – Павловск… брандспойт тебе в зад… время отправления… на х… в 9.30., время прибытия в 10.15. Посадка … пять лет строгача с конфискацией… перрон № 1.»

В зале кроме Серафимы находились старший пожарный Вова Авдеев, больше известный под позывным «Малец», именно так он обращался к каждому, с кем вступал в диалог и фельдшер Аркадий Петрович. Огнеборец, устроившись на скамье с ногами, пребывал в своём обычном рабочем состоянии, то есть, беспробудно спал, фельдшер же стоял у табло и близоруко пялился на поправки в расписании.

– Перрон номер один… – Несколько раз клятвенно повторил Аркадий Петрович, словно от этого зависела судьба планеты. – отправление, на х… в девять тридцать…

От неожиданности Серафима немножко согнулась в коленях, чтоб фельдшер перепутал стетоскоп с микроскопом – это да, но, чтоб материться!

– Аркадий Петрович, – укоризненно обратилась она к лекарю. – Ну что же это вы, в самом деле! Говорите так, будто их тут несколько – перронов то! Один был всю жизнь, один и остался.

Фельдшер повернулся на голос и приветственно приподнял шляпу. То, что Аркадий Петрович поменял ушанку на фетровую шляпу со стопроцентной вероятностью указывало на окончательный приход весны!

Время ещё оставалось, они присели на самый крвешек скамьи – всю остальную площадь накрывало могучее тулово «Мальца». Несмотря на то, что накануне печь сильно истопили и в комнате стоял тропический зной, пожарный спал при полном боевом снаряжении, как того требовала инструкция. Отсутствие страховочного пояса и лестницы свидетельствовало о том, что по части антидепресантов, принятых накануне, у «Авдея» случился явный перебор. Было не очень дымно и, если бы не сивушные испарения, густо исходившие от дружинника, могло показаться, что вы ошиблись адресом и значит уже никогда больше не сможете покинуть пределы родного посёлка ни автобусом, ни автомобилем, ни чем бы то ни было вообще!

– В Павловск? – поинтересовался фельдшер.

– Нет, вашу мать, – весело ответила Серафима. – В Рио-де-Жанейро!

– С мальчишкой то беда какая… – поменял тему Аркадий Петрович. – Кабы ногу не отняли! Вы не к нему часом?

Серафима утвердительно кивнула.

– А я за спиртом, – обратился Аркадий Петрович к печке. – Третьего дня Семён Топорище пришёл укол делать от бешенства, да всё и выпил. Вообще-то я вчера ещё собирался, а тут «Глас Алмас»! Хорошо хоть сегодня у него профилактика, а то без спирта в нашем хозяйстве сами понимаете…

В посёлке уже давно привыкли к его странной манере обращаться к пациенту, глядя в противоположную сторону.

– Кстати… – Серафима крутнула виртуальное колёсико регулировки звука до упора, потому, что «Малец», чёрт бы его побрал, начал храпеть, а так как источников храпа у него было два: рот и задница, переорать этот слаженный дуэт было непросто. – Хотела всё у вас спросить, а чего это вы, Аркадий Петрович, баламутите насчёт радиации народ? По утрам особенно, будто б от радива вред один и пользы никакой?

– Что, простите? – переспросил Аркадий Петрович, устремив свой взор в окно.

Серафима, набрав побольше воздуха, повторила свой вопрос – слово в слово.

– Понял, ага, – проорал фельдшер, почему-то посмотрев при этом под скамью. – А почему тяжело доходит, знаете? Вот вы у меня спросили сейчас, Серафима Сергеевна, а у меня слова ваши в ухо не залазят. Я вот, например, в такой последовательности лучше бы усвоил: один вред и никакой пользы! Чувствуете разницу? Так разве не лучше? Не благостнее для слуха? А ведь это те же самые слова, ваши слова, только в правильной редакции. Вы меня понимаете?

– Да я то, может, и понимаю, – Серафима топнула ногой от злости непонятно на кого – на фельдшера или на «Мальца». – Вот не поймёт только Алмас! Не ради это себя он же всё делает, а – нас! Речь чтобы чётче наша мысли выражала наши! Задача в чём вот же! А по старинке живёте вы – вам удобно как! Идёт время то! Смотреть надо вперёд! Хрю, мать его, хрю!

«Мальцу» видно приснился пожар наивысшей категории – он расстегнул ширинку и принялся торопливо высвобождать шланг. Этого Серафима никак не могла стерпеть и, стащив с дружинника каску, с силою, на какую только была способна, потянула его за ухо.

– А ну-ка, рота, подъём! «Малец», «Малец», я «Пиздец», как меня слышишь, приём!

Пожарный замычал, закряхтел и проснулся. Потребовалась минута-другая, прежде чем он окончательно пришёл в себя.

В зал как раз вошли пожарные-близнецы Саша и Паша Коротковы по кличке «Два в одном», которые, в отличие от своего шефа, антидепрессантами не злоупотребляли, отчего вид всегда имели бодрый и румяный. Сигарету и ту курили одну на двоих, попеременно. И говорили также – кто-то начинал фразу, а другой заканчивал. Редкий образец сиамских близнецов не по телу, но по духу!

Близнецы принесли с собой четверть самогона для командира и два непочатых блока сигарет «Стюардесса» для себя. Купили ещё буханку ржаного хлеба, несколько банок кильки в томате, вяленой плотвы и полкило репчатого лука. Целый день теперь никто из доблестных ствольщиков и топорников не должен появляться ни в магазине, ни в столовке, ни где-либо ещё, дабы не компрометировать высокого звания укротителя огня!