Читать книгу Тюремные записки астронома - Сергей Юрьевич Масликов - Страница 1

Эти строки я начал печатать на компьютере в мае 2018 года, находясь под домашним арестом. Два месяца до этого – февраль и март я провёл в СИЗО, где компьютеров нет, и я вёл рукописный дневник. Эти ежедневные записи помогали мне выживать. Я выплёскивал на бумагу мысли, которые бушевали в моей голове. Мысли, которые были для меня чрезвычайно важны. Мысли, подумать над которыми раньше мне было некогда. Случившееся полностью перевернуло мою жизнь. Мне давно была известна народная мудрость: «От тюрьмы, да от сумы – не зарекайся». Однако никогда не думал, что для меня она станет реальностью. Теперь я хочу рассказать, как это происходит: сегодня ты законопослушный гражданин, а завтра – раз-два, и вмиг по чьему-то желанию превращаешься в преступника.

Я пишу эти строки, ещё не зная, каков будет финал моей истории. Но финал обязательно будет. Маховик уголовного дела не только запущен, но и набрал обороты. Меня обвиняют по статье, за которую мне грозит от 7 до 12 лет заключения. Возможны два варианта развития событий. Первый – меня надолго упрячут за решётку. Второй – я буду оправдан. Если подумать, можно предположить и третий, компромиссный вариант – условный срок. Но это сейчас для меня почти то же самое, что оправдание. Об этом я могу только мечтать. Потому что силы слишком неравны, и обвинение неумолимо ведёт меня к первому варианту. Развязка пока ещё далеко. Так что точка в этой истории будет поставлена не скоро.

Так уж совпало, что осенью 2017 года я начал работать над биографией одного из первых новосибирских астрономов – Ивана Наумовича Язева. Он преподавал в ВУЗах города с 1938 по 1948 год. Его научная карьера и работа резко оборвались – его обвинили в политических преступлениях 25-летней давности. Язеву довелось побывать и под арестом. Восьмого февраля 2018 года в Новосибирск из Иркутска должен был прилететь внук Язева, тоже астроном. Он приготовил важные документы из жизни своего деда, чтобы я мог продолжить работу. Но за три дня до его прилёта, пятого февраля я был арестован и оказался за решёткой. Так что смог ознакомиться с документами только через два месяца, выйдя под домашний арест. Теперь я глубоко почувствовал, что моя жизнь каким-то таинственным образом связана с судьбой этого педагога и учёного из прошлого. Не такого уж и далёкого прошлого. Ранее выпущенная небольшая книжка, рассказывающая про тернистый путь Ивана Наумовича Язева, называется «Риск прямого восхождения». По прошествии некоторого времени мне стало казаться, что её название подходит и к описанию моих злоключений.

С чего всё началось

Моя история началась 17 января 2018 года. Это был обычный рабочий день, среда. Только недавно в планетарии закончились шумные и хлопотные новогодние представления. Наступило затишье. Можно было выдохнуть и спокойно подумать о планах на следующий год. Этому способствовало и место, которое я выбрал себе для кабинета – на втором этаже, подальше от повседневной суеты. И тут мне сообщают, что в планетарий прибыла проверка. Непонятные люди вручили нам предписание, в котором был перечислен целый пакет возможных нарушений. Сначала они взялись за «мёртвые души», то есть людей, которые могли числиться в табеле, но не работать. У нас действительно имелись сотрудники, которые работали удалённо. Второе обвинение показалось немного смешным – дескать, вы тут проводите банкеты. Сразу стало понятно, откуда дует ветер. Действительно, не так давно коллектив планетария отмечал Новый год. Ну и что из того? В чём заключается преступление? (К счастью, корпоратив с участием работников мэрии уже был недоступен в системе видеонаблюдения – прошло более 20 дней. Хотя и в этом не было ничего преступного). Третье обвинение выглядело вообще абстрактно – неправильное оформление неких договоров. Я чувствовал, что на меня накатывается какая-то тёмная волна. Вспомнились неявные знаки, которые предвещали такое развитие событий. Я не придавал им значение. Считал, что делаю своё дело хорошо, оно достаточно важное и положительно воспринимается руководителями города, так что бояться нечего. Серьёзных нарушений закона за собой я не видел.

Новый новосибирский планетарий построен в 2011 году, когда отмечалось 50-летие полёта в космос Юрия Гагарина. Деньги на его строительство выделил федеральный бюджет. Часто планетарий называют Большим новосибирским, поскольку в городе есть ещё один планетарий в геодезическом ВУЗе. Мэрия Новосибирска предложила мне возглавить новое учреждение, что я после некоторых колебаний и сделал.

Особенность новосибирского планетария в том, что его прописали в городском департаменте образования. Планетарий стал учреждением дополнительного образования детей. Здесь организованы различные кружки, которые работают бесплатно, программы в звёздном зале школьники посещают также бесплатно. Для публики организованы платные сеансы по вечерам и в выходные дни. При планетарии работают: обсерватория, башня Фуко, научный музей, имеется кафетерий, парковая зона с познавательными сооружениями и тренажёрами, колесо обозрения, детский городок… Планетарии в других городах по большей части относятся к культуре.

Но всё это было неинтересно людям, нагрянувшим к нам в этот день. Примерно через час они добрались до второго этажа и явились в мой кабинет. Наверное, за это время можно было что-то спрятать, что-то почистить в компьютере, чтобы не дать им никаких зацепок. Но я даже не подумал сделать это, настолько был уверен в абсурдности происходящего и собственной невиновности в чём-либо. Я – не преступник, чтобы пытаться замести какие-то следы. Оперативник долго рылся в моем компьютере. Его помощник нашёл в сейфе конверт с семью тысячами рублей и приходными квитанциями астрономического форума «СибАстро», который мы проводим в Новосибирске каждый сентябрь. Он долго перекладывал конверт с места на место, видимо оценивая тяжесть улики, потом всё же оставил на столе. Но папку с документами автономной организации изъяли. Я был по совместительству руководителем этой организации. Забрали ещё несколько документов, среди которых была расписка в том, что я уплатил 60 тысяч рублей за астрономический прибор – универсал АУ-01. Конечно, теперь я понимаю, что нужно было делать копии изъятых материалов, я имел на это полное право, но в голове тогда был полный хаос.

Вспомнилось, что ещё в июне прошлого года в планетарий пришла странная бумага из отделения полиции. Предлагалось подать им список всех сотрудников с должностями и контактными данными. Я написал тогда на этой бумаге – «что за бред?» – и передал своему помощнику Александру для выяснения. Теперь, задним числом стало понятно, что это было первым предупреждением. Одновременно оперативники рассылали письма партнёрам планетария, устанавливая наши взаимоотношения. Через несколько дней после обыска один из партнёров позвонит мне и даже пришлёт копию запроса. Из этого письма я узнаю точную дату открытия моего дела – 21 июля 2017 года. Значит, начиная с того времени, в течение полугода за мной велось наблюдение. Бр-р-р, даже противно об этом думать.

О серьёзности намерений этих людей, сотрудников Отдела по экономической безопасности и противодействию коррупции (раньше называемом ОБЭП) отделения полиции № 6 Октябрьского района города Новосибирска, я узнал на следующий день. Знакомый мне парень после звонка на чужой телефон тайно встретился со мной. Он рассказал мне нечто такое, что показалось полным абсурдом. Просто не укладывалось в голове, что такое возможно в наше время. Ведь сейчас не 37-й год! Он рассказал, как его задержали на улице и увезли в отдел, где долго допрашивали и запугивали, вынуждая написать донос на меня. Парень этот – обычный человек, который ничего дурного не имел против меня, мы с дружеским участием относились друг к другу, обсуждая при редких встречах вопросы сотрудничества. У него есть семья, ребёнок, бизнес. Он не хотел оказаться за решёткой и не смог устоять. Он подписал то, что от него требовали – якобы он лично дал мне взятку. Хотя дело заключалось совсем в другом – он брал в планетарии в аренду кинокамеру для съёмки и просто оплачивал эту аренду. Эти деньги оперативники, руководствуясь весьма извращённой логикой, решили назвать взяткой. Конечно, случившееся можно было бы назвать подлостью или предательством со стороны этого парня. Но мы не знаем, как каждый из нас поведёт себя в той или иной экстремальной ситуации, поэтому и не можем осуждать других. Я благодарен моему другу хотя бы за то, что после пережитого потрясения он нашёл в себе мужество сообщить мне о произошедшем.

Мой разум упорно отвергает происходящие факты. Он говорит, что этого не может быть. Голова кипит. Как можно практически невинные действия представлять таким серьёзным преступлением? Как такое возможно? Все деньги от аренды поступили в планетарий. Другой голос мне говорит, что с такими обвинениями мне не избежать «самого плохого». Нужно готовиться к аресту. Я начал искать адвоката и скоро мне рекомендовали Юрия.

В пятницу я ждал его звонка, чтобы договориться о встрече. Звонок действительно прозвучал. Я услышал незнакомый голос:

– Не могли бы Вы приехать на встречу в понедельник во столько-то часов по такому-то адресу?

Я посчитал, что это адвокат, и недоуменно спросил:

– Почему в понедельник? Нельзя ли сегодня? Время не терпит.

Оказывается, это был оперативник, который вызывал меня на допрос. Он, замявшись, виновато ответил:

– Извините, сегодня всё время занято.

Ну а начальству, видимо, доложил, что подозреваемый сам рвётся на допрос. А с Юрием мы встретились вечером у него в офисе.

Удивительно, но следствие дало мне почти три недели, чтобы я мог доделать незавершённые дела, подготовить нужные документы по тем обвинениям, о которых я узнал, сходить на исповедь.

И вот я приехал на свой первый допрос в ОБЭП Октябрьского района. Обшарпанный коридор, заваленные бумагами кабинеты. Видно, что людям здесь не до собственных удобств, они неустанно борются с преступностью. Для разминки мне без протокола набросали малозначащие вопросы. Среди них промелькнул такой, который мог исходить только от хорошо информированного сотрудника планетария. Почему мы очень долго рассчитывались с Донецким планетарием за купленный у них полнокупольный фильм? Это было года два или три назад. Тогда мы действительно испытывали трудности с оплатой. Но рассчитались же! Я пытаюсь было объяснить причины тогдашней задержки, но понимаю, что на самом деле это никого здесь не интересует. Они просто хотят показать глубину своей информированности.

Сейчас их интересуют только полученные мной «взятки». К этому вопросу я подготовился. Дело было в том, что я как директор планетария имел право управлять вверенным мне муниципальным имуществом. Но процедура сдачи его в аренду от имени муниципального учреждения (МКУ) было нереально сложной. Можно сказать, даже невозможной на практике. Поэтому я действовал от имени автономной некоммерческой организации «Новосибирский планетарий» (АНО). Я объяснил оперативникам, что эта организация заключила договор о сотрудничестве с МКУ и на основании этого договора сдавала оборудование третьим лицам. В договоре было прописано, что все вырученные средства шли на нужды планетария. И я действительно предоставил список расходов на сумму 540 тысяч рублей. Мне казалось, что предоставленные мной документы полностью доказывают мою невиновность и закрывают вопрос.

Реакция оперативников оказалась странной:

– Ну и что?

Они по-своему смотрели на ситуацию и утверждали, что все деньги, полученные за аренду, не что иное, как взятки. А то, как я их потратил, не играет никакой роли.

– Вот и люди дают свои показания.

Это о допросе того самого парня.

– А не думали ли Вы, что за это можно оказаться за решёткой? Не пора ли чистосердечно признаться?

Всё это происходило при адвокате, который время от времени осаживал этих нахрапистых парней, пытающихся вывести меня из равновесия перекрёстным допросом. Можно представить, что они позволяют себе, когда допрос идёт без свидетелей.

В конце концов, оперативник с кислой миной внёс мой список в протокол допроса. Теперь у них появилась трудоёмкая работа – проверять мою информацию (а так хотелось обтяпать всё по-быстрому). На следующий день начались допросы сотрудников планетария по этому списку. Я знал, что там нет ничего лишнего, поэтому был спокоен. Конечно настолько, насколько это было возможно в данной ситуации. Люди не железные и в состоянии волнения могут брякнуть всё что угодно.

После допроса я жил в двух параллельных реальностях. Одна из этих реальностей говорила о неизбежности ареста, другая подпитывала мысль о том, что «государевы» люди разберутся и не допустят несправедливости. Я был пока ещё свободен, продолжал жить обычной жизнью, ездил на работу. Но общение по телефону я ограничил, как на работе, так и дома. Было ясно, что все мои шаги – под наблюдением. Это было до того неприятно, что я предпочитал вообще не включать свой телефон и не вести никаких разговоров в своём кабинете. Мне было плевать на то, что мои преследователи могли посчитать звонки с чужих телефонов желанием что-то скрыть от них.

Некоторые свои планы пришлось корректировать. Так, 12-13 февраля должна была состояться конференция в Музее Востока в Москве, который в этом году отмечает своё столетие. Там был заявлен мой доклад об астролябии, хранящейся в этом музее. Вряд ли теперь мне позволят уехать. То же самое относится и к Школе лекторов, которая состоится в Московском планетарии в конце февраля. Я планировал представить коллегам сценарий нового фильма о том, как измеряли Землю. Хотелось, прежде чем браться за работу по этому сценарию, посоветоваться с опытными товарищами.

Сотрудники планетария рассказывали мне о своих допросах. И многие поставленные оперативниками вопросы мне казались тогда непонятными. То вдруг всплывали вопросы ремонта территории, то проведения банкетов, взаимоотношений в коллективе. Казалось, что оперативники ищут зацепку, за которую можно крепче уцепиться. Несколько вопросов были такими, что я посчитал необходимым доложить о них своему непосредственному руководителю в мэрии. Но при этом опять же, не забывая о конспирации. Самый коварный вопрос записал на листке бумаги. Мой руководитель спокойно отнёсся к претензиям этих ребят. Рассказал мне в свою очередь о том, что оперативники пообещали – если не будут установлены факты присвоения средств, то уголовное дело они не будут возбуждать. Это немного успокоило. Тогда я ещё не знал, как наивно верить словам этих людей.

Я не могу считать себя абсолютно безгрешным человеком. Знаю, что не раз за свою долгую жизнь поступал не по букве закона. Особенно в 90-е годы. Да и сейчас, если следовать строго по закону, я мог сдавать оборудование в аренду только с разрешения мэрии. Сделав это без одобрения свыше, даже в благих целях, я совершил нарушение. Хотя я сам не считал это нарушение серьёзным. Ведь все получили выгоду. Те, кто брал оборудование – выполнили свои съёмки за умеренные деньги. Планетарий получил на эти средства новое имущество или решил какие-то острые проблемы. Но ведь следствие рассматривает это нарушение под своим искажённым углом – оно усматривает здесь взят-ку! Это казалось дикостью, каким-то сюрреализмом. Мне грозит суровейшее наказание, совершенно несоразмерное содеянному. Логика моих преследователей понятна только им самим.

Для того, чтобы укрепить свою позицию, мне нужно успеть сделать одно важное дело. Оборудование, которое я приобретал для планетария, не было поставлено на балансовый учёт. То есть само оборудование уже давно находилось в стенах учреждения, им успешно пользовались, но по бухгалтерии оно не проходило. Это был ляп бухгалтера и мой собственный. Сами оперативники ткнули меня носом в данный факт. Для исправления ситуации срочно готовлю документ о безвозмездной передаче имущества от автономной организации АНО в муниципальное МКУ. Я руковожу и той, и другой. У меня один бухгалтер на обе организации.

Имущество находится в разных отделах, поэтому его должны принять руководители отделов. Разыскиваю их всех в выходной день, так как в понедельник может быть уже поздно. Для соблюдения конспирации звоню с чужих телефонов. В результате в понедельник бухгалтерия ставит всё имущество на баланс, проблема закрыта. Поскольку планетарий полностью принадлежит мэрии, то и новое имущество стало городским. Весь ущерб от сдачи оборудования (как это звучит в устах оперативников) возмещён. Конечно, всё это нужно было делать задолго до того, как жареный петух клюнул, но это всего лишь просчёт в работе, а никакое не преступление. Никакого злого умысла здесь не было. Этот документ привёл моих преследователей в ярость. Вопрос о нём потом не раз всплывал на допросах и очных ставках.

Это были тревожные дни. Вся моя семья ощущала это. За два дня до ареста сын неожиданно включил на телевизоре фильм, который сразу увлёк меня. Рассказывалась история про американского бегуна, который принимал участие в Олимпийских играх 1936 года. Во время войны бегун стал лётчиком. И вот он попадает в плен, а его главным тюремщиком становится японец, с которым он встречался раньше на беговой дорожке. Теперь тот издевается над ним. Фильм имел многоговорящее в моей ситуации название – «Несломленный». Специально или случайно мой 16-летний сын укрепил мой дух таким образом – остаётся загадкой.

За день до ареста, в воскресенье, я с семьей отправился в Заельцовский Бор. Мы с дочерью катались с горки на «ватрушке», а потом – на коньках. В помещении проката я вдруг столкнулся с тем самым парнем, который написал на меня заявление. Он был с дочкой. Для него эта встреча тоже оказалась неожиданной. На его сумбурный вопрос: «Как дела?» Я ответил: «Пока тихо». На следующий день я понял символизм этой встречи.

Арест

Понедельник, 5 февраля 2018 года, стал для меня и моей семьи роковым днём. Звонок в дверь раздался в семь часов утра. Жена уже была на ногах, она и разбудила меня. За дверью группа людей, среди которых слышен голос уже знакомого оперативника капитана И. Обыск. В кино такое видел часто, но со мной это впервые. Если не считать, конечно, обыск в планетарии. Это экстремальная ситуация для всей семьи. К счастью, дети уже взрослые и смогут понять происходящее правильно. Они в курсе папиной «истории». У входа несколько оперативников и двое понятых. В лицо мне тычут какой-то документ, в котором нужно расписаться.

Прямым ходом оперативники направляются в общую комнату. Здесь стоит диван, напротив – телевизор на тумбочке. Больше здесь почти ничего нет. Позже я понял, что они целенаправленно начали рыться в тумбочке. Там хранились документы на квартиру нашего родственника, брата жены. Сам он постоянно живёт в одной южной республике, а в Новосибирске на всякий случай тоже имеет квартиру. Эти документы радостно изымаются. Оперативники не сомневаются, что это моя незаконно нажитая квартира.

Больше им у меня делать нечего. В комнаты к детям, которые собирались в школу, они даже не пошли. Зашли, видимо для порядка, в мою комнату, вяло просмотрели книги на полках, папки с бумагами… Ни печать автономной организации, ни чековая книжка, по которой я снимал деньги со счёта их не заинтересовали. Неожиданно раздаётся: «А это что за порошочек тут у вас?». Сначала даже не доходит, что это просто глупая шутка. Ноутбук они уже смотрели на работе. Заикнулись было про старый стационарный компьютер, где у нас хранятся фотоархивы, но, видимо, поняли, что это лишние хлопоты. Мне любезно предложили позавтракать на кухне в их присутствии, пока они составляли протокол, и затем проехать с ними.

Если следовать логике, понятно, что будет дальше. В этот момент нужно собирать вещи. Но я уверен в своей полной невиновности. Беру с собой только тысячу рублей. Смешно, но я надеюсь вернуться домой на такси. Мысли продолжают двигаться в позитивном русле – всё ещё обойдётся. По дороге оперативники зачем-то задают странные вопросы: «А Вы в церковь ходите? А кто Вас предупредил?» Может быть, просто, чтобы разрядить обстановку? Или не уверены в своих действиях?

В кабинете следователь с четырьмя капитанскими звёздочками на погонах и со смешной фамилией Д., которая у меня в голове сразу ассоциируется со словом «коза», предлагает добровольно признаться в преступлении, то есть, во взятке. Мол, свидетели уже всё подтвердили. Требую адвоката (как это я видел в фильмах), на что следует незамедлительный ответ: «Ах, Вы так?» и следователь достает из шкафа уже готовое постановление об аресте. Мне разрешают сделать один звонок. Я колеблюсь – жене или адвокату? Решаю, что важнее – адвокату Юрию. В этот момент он для меня как бог, я уповаю на его опыт и особенно – связи.

Даже в этот критический момент сознание пытается уйти от реальности: «Да ну, пугают. Что за абсурд?». Происходит раздвоение физического тела и сознания. Кажется, тело первым осознало что происходит. Оно реально испугалось. Приходится приложить усилие воли, чтобы унять мелкую дрожь в руках, не показать свою слабость. Перед тобой враги – они хотят разрушить твою жизнь. Сейчас ты можешь ответить им только спокойствием. Не поддаться панике! Когда оперативники выводят меня в коридор, организм продолжает бунтовать – прошусь в туалет. Про себя отмечаю – окна в туалете нет, значит не сбежать. Меня продолжает потряхивать и тогда, когда оперативники везут меня в отделение полиции. За что? Я не преступник! Следует жест милосердия с их стороны – по дороге предлагают написать жене СМС. Наивно пишу то, что мне сказал следователь – арестован на двое суток. Это звучит не так страшно. Уже в отделении полиции № 6 мне предлагают снять часы, оставить телефон, деньги, кольцо, и даже ремень. Оперативники обещают всё это передать жене. Я набираю номер телефона жены и они уже сами объясняют ей это. Только через два месяца я узнал, что они сдержали своё слово.

Клетка в отделении полиции с лязгом захлопнулась. Я оказываюсь в «обезьяннике». В голове роятся мысли, одна фантастичнее другой: «Вот сейчас раздастся телефонный звонок, и дежурный по отделению освободит меня». В кармане осталась мелочь, я выгребаю её и складываю в уголок – она мне не понадобится. Может, какой бомж здесь окажется – подберёт.

Конечно, я много раз видел на экране телевизора, как происходит арест. Видел, как человек, только что бывший свободным, вмиг становится несвободным. У него на руках застёгиваются наручники или он оказывается за толстыми прутьями решётки. Я всегда думал, что арест – это справедливый акт возмездия, первый шаг к наказанию преступника. Только теперь, когда это коснулось меня лично, я понимаю, что арест – это глубоко несправедливая мера наказания. Мою вину ещё предстоит доказать следствию, а суду вынести приговор. Возможно, на это уйдут месяцы или годы, и, в конце концов я надеюсь, что смогу доказать свою невиновность. Поэтому арест – это глубокое надругательство над человеком.

Проходит час, другой, прибыл конвой, и наступило следующее потрясение – на меня впервые в жизни надевают наручники и ведут в автозак. Ещё пытаюсь вымученно улыбаться и смотреть по сторонам, но это уже ни к чему. Рядом с тобой не обычные люди, а исполнители чужой злой воли. Они не враги, им всё равно кто я, они просто выполняют свою работу. Пока мы едем, я – в отдельном тесном металлическом «стакане», есть время собрать мысли и успокоиться. Неистово читаю про себя «Отче наш». Но спокойствия не наступает. Меня буквально потряхивает, от неподвижности мёрзнут ноги. Куда везут – не видно. Пытаюсь через узкую щель рассмотреть хоть что-нибудь, но ничего не получается. Слышны только голоса конвоиров, да разговоры арестованных из соседних отсеков.

В это время я совершенно не думал о том, что происходит в том мире, из которого меня выдернули. Все мысли были сосредоточены на себе несчастном. Мозг готов был взорваться от явной несправедливости. О том, что происходило в эти часы и дни на воле, я узнал лишь несколько месяцев спустя. Мой арест стал неожиданностью для всех, кто знал меня. А таких в городе немало. Первые дни ни сотрудники планетария, ни руководители в мэрии не знали как себя вести. Поначалу в группе планетария «ВКонтакте» дали было информацию о моём аресте, но потом по окрику сверху её удалили. Официальной информации не было целую неделю.

Тяжелее всего было, конечно, моей семье. Жена металась между адвокатом, который первые четыре дня тоже ничего не знал, и оперативниками, телефон которых у неё был. Никто не мог сказать ничего вразумительного. Какой-то оперативник после того, как меня увезли после суда в СИЗО, посоветовал Наташе поехать туда – «может быть, удастся увидеть мужа». Это было чистым издевательством, но растерянная женщина была готова ехать куда угодно. Кто-то посоветовал собирать деньги – без денег никто ничего не решит. Тут же откликнулась подруга из Томска – возьми всё, что у меня есть. Приехали друзья. Здесь же оказался Наташин брат, как раз в это время прилетевший издалека. Но так же, как и мне, находящемуся в изоляции, по другую сторону решётки ситуация не была более понятной.

Только через 8 месяцев я смог поговорить со своим главным бухгалтером. Оказывается, в этот же день и к ней нагрянули с обыском, причём ещё раньше, чем ко мне – в шесть часов утра. Возможно, у ретивых сыщиков было желание отправить её вслед за мной. Слава Богу, они этого не сделали. Женщина вообще была ни при чём. Жаль, что ей пришлось пережить такие неприятные моменты, как обыск и неоднократные допросы с пристрастием. Позже следствие пыталось не раз преподнести мне, что бухгалтер дала признательные показания, и у меня нет никаких шансов. Но я-то знал, что ей просто не в чем было признаваться. Всё, что она знала, знало к тому моменту и следствие из изъятых бухгалтерских документов автономной организации.

Меня доставили в ИВС – изолятор временного содержания. Конвой, собаки, команда «руки на стену», досмотр, потом «руки за спину» – всё это со мной впервые. Рядом – «коллеги» по несчастью. Их лица выразительны, можно сразу понять – кто здесь первый раз, а кто чувствует себя как дома. Некоторые тихо переговариваются, слышна тюремная лексика. Очередное унижение – обыск. Необходимо раздеться до трусов. Сотрудник прощупывает всю одежду, затем требует спустить трусы и присесть. Понимаю, что это стандартная процедура, так что безропотно подчиняюсь. Для собственного успокоения сравниваю это с осмотром у медика. Как мне рассказали позже, некоторые умельцы проносят в собственной прямой кишке запрещенные вещи, наркотики и даже телефоны. Здесь же у меня изъяли верхнюю одежду, которую я сам затолкал в ячейку с дверцей, такую же, как в магазинах – для сумок. Я ещё подумал – а где ключ от ячейки? Здесь ячейки не запирались. Теперь не нужно и шнурки на ботинках завязывать, поскольку их у меня забрали. Никто не объяснил зачем, можно подумать для того, чтобы не мог свести счёты с жизнью. В тот момент мне было не смешно.

Впервые в жизни мне отсканировали руки, причём очень тщательно на электронном сканере – каждый палец в отдельности на обеих руках. Номер статьи уголовного кодекса, по которой меня обвиняют – 290, часть 5, запомнил не сразу. Первый раз называю – кажется 190, чем вызываю удивление у сотрудника. Свою статью нужно знать чётко. Правила таковы: если сотрудник называет твою фамилию, нужно громко ответить – своё имя, отчество, дату рождения и номер статьи. Это происходит при всех и неоднократно, так что скрыть что-то здесь не получится. С номером моей статьи сюда, видимо, попадают редко. Поэтому следуют уточняющие вопросы. Несмотря ни на что, в голове, хотя теперь уже всё слабее, продолжает теплиться надежда – вот сейчас меня разыщет адвокат, они со следователем разберутся и прекратят это безобразие.

Но помощь не приходит, и меня по длинному коридору ведут в камеру. Сколько раз видел это в фильмах. Пока шёл, мысли забежали вперёд. За пару минут в голове быстро прокрутился сценарий моего поведения в камере. Ничего особо придумывать не нужно было, просто раньше я уже не раз обдумывал такую ситуацию, когда смотрел соответствующие фильмы. На угрозы и притеснения отвечать только спокойствием. Ни в коем случае не лебезить, т.е. не выполнять чьи-то указания. И только в крайнем случае, если будет совсем невмоготу, драться невзирая ни на что. Хотя этого мне не приходилось делать со времён юности. Ну что ж, вспомним молодость, если понадобится. Я успел даже мысленно подбодрить себя – в драке главное не сила, а ярость. Её у меня сейчас хватает.

Шаг за железную дверь, которая с лязгом захлопывается позади, сродни первому шагу Нила Армстронга на лунную поверхность – впереди такая же неизвестность. В камере трое – два молодых парня, а третий в годах, пожалуй, даже постарше меня. Свободные нары – наверху. Занимаю своё место и уже после этого знакомлюсь. Есть хорошая новость – все сокамерники похожи на нормальных людей, но есть и плохая – я утопаю в облаке сигаретного дыма – все трое непрерывно курят. Мысленно прикидываю шансы некурящего человека на выживание – они неутешительны. Пока же утыкаюсь в воротник кофты и дышу через него. Неужели придётся начать курить?

Как выглядит камера? Это примерно 20 квадратных метров с двумя двухъярусными кроватями. Имеется настенный шкаф, лавки и стол для приёма пищи. Всё металлическое, покрашенное тёмной краской, намертво прикреплено к полу и стенам. В противоположной от двери стороне находится окно. Подоконник – на высоте около полутора метров, так что видно только небо, да кусочек крыши какого-то склада. Окно абсолютно не вяжется со всей остальной обстановкой, потому что оно пластиковое. Оно такое же белое и безобидное, какое можно увидеть в любой квартире. И только обрамляющие его решётки расставляют всё по местам. За окном – наружная решётка, крупная, внутри – помельче, с ячейками сантиметров по шесть. Во внутренней сделана прорезь – решка, в которую можно просунуть руку, открыть или закрыть форточку. Ручки, правда, нет, но можно обойтись без неё.

Ложе кровати сделано тоже из железа. Металлический лист приварен по периметру к каркасу, и даже усилен в середине. Но каждый раз, когда на него ложится человек (особенно приличной комплекции), лист прогибается и издаёт смачный и громкий звук, похожий на выстрел. Это происходит и ночью при неосторожном повороте с боку на бок. Общение с внешним миром (его здесь представляет охрана) происходит через небольшое окошко, сделанное в двери на уровне пояса, это – кормушка. В двери же имеется глазок, через который охранник периодически (в зависимости от усердия) заглядывает в камеру. Имеется и видеоглазок под потолком.

Тюремный обед я уже не застал. Вечером в кормушку подали ужин. В лёгкий ступор ввела меня одноразовая посуда. Она хотя и является характерным признаком развитой цивилизации 21-го века, но в данные условия совершенно не вписывается. Во-первых, чашка была круглая, тогда как в камере господствовал кубизм – сплошные прямые углы. Во-вторых, она была чистая, и это тоже напоминала о внешнем мире. Здесь в камере ничего чистого быть не могло! Впрочем, мои коллеги быстро расправлялись с чистотой и отправляли посуду в мусорное ведро. К концу дня ведро наполнилось доверху. Мне было не до еды. Всё, что я смог употребить в этот свой первый день – это выпить стакан тёплого, слабо заваренного и чуть сладковатого чаю.

Отхожее место, или «толчок», расположено в углу камеры, у входа, с одной стороны закрыто перегородкой высотой около метра. Вместо унитаза там находится так называемое «очко» – напольный унитаз. Очко закрыто самодельным запорным устройством – пластиковой бутылкой с водой, привязанной за верёвочку. Тот, кто отправляется справить нужду по-большому, заранее принимает меры от запаха – приоткрывает окно, пускает воду в раковине, да ещё и закуривает, если он курящий. Всё это для того, чтобы нейтрализовать своё публичное «выступление». Особенно эффективно использовать вату из матрасов, её едкий дым хорошо перебивает запахи. После посещения туалета, даже по-маленькому, обязательно нужно мыть руки. Это закон. Ни к чему в камере прикасаться «грязными» руками нельзя.

Вечером меня навещает следователь. Разговор явно неравный – я сижу в закрытой клетке, он в отдалении за столом. Моего адвоката снова нет. А ведь мы заранее заключили с ним соглашение. Господи, что же это такое? Где мой защитник? Он давно уже мог узнать, где я. Неужели дело так серьёзно, что его тоже запугали или каким-то другим образом отодвинули в сторону? Следователь привёл с собой женщину, государственного защитника. Он видит моё стрессовое состояние, видимо, оно его удовлетворяет, поэтому он даже проявляет некое милосердие (нет, наверное, просто обязан это сделать): «Вы можете поговорить с защитником наедине». Но о чём мне говорить с чужим человеком, которому я не могу довериться? Тем более, что и она советует не давать показания.

Следователь удовлетворён, быстро заполняет протокол. Здесь я совершил оплошность. В протоколе зафиксировано, что я отказался от показаний по статье 51, то есть по праву не свидетельствовать против себя. Нужно было записать, что я отказался из-за отсутствия своего адвоката. Затем следователь, отпустив защитницу, предложил переговорить наедине. При этом, он даже намекнул, что завтра выпустит меня отсюда. Что ему нужно взамен? Думаю, только моё чистосердечное признание вины. Ну уж нет! С этим человеком я торговаться не буду! Злость распирает меня, но я только говорю, сдерживая себя: «Не стóит» и прошу конвоира увести меня в камеру. Я даже пытаюсь улыбнуться, но это вряд ли получилось.

В камере, на своём железном ложе раз за разом терзаю себя вопросом: «Как так? За что?» И вдруг из подсознания всплывает ответ: «Разве ты не хотел этого?» И тут меня как током ударило. Когда смотришь какой-нибудь военный фильм, мысленно переживаешь трудности главных героев. Да что там, даже глядя на бомжа на улице, понимаешь, что его жизнь – не сахар. В такие моменты я часто думал: «А как бы я сам вынес такие испытания? Cмог бы преодолеть боль, голод, пытки, грязь, забвение родных, презрение коллег?» Каждый раз, представляя себя на месте этих людей, я мысленно преодолевал трудности. Теперь мои мысли материализовались, и мне предоставлена возможность испытать себя уже не мысленно, но наяву. Ничего не остаётся, кроме как согласиться с самим собой. Да, действительно, я часто думал об этом. Лучше бы попридержал свои фантазии.

Первая встреча с судьёй

Расплата за моё дерзкое поведение по отношению к следователю наступила на следующий день. С утра под конвоем нас, несколько человек везут в суд Октябрьского района. Здесь, в небольшой камере, мы с молодым парнем, Володей, долго ожидаем своей очереди. Стены этой камеры сделаны рельефными, но всё равно, каждое более-менее ровное место исписано отзывами побывавших здесь бедолаг о своей судьбе, о вынесенном решении того или иного судьи. Как ни странно, встречаются и положительные отзывы. Например: «судья такая-то молодец, дала всего 5 лет по статье такой-то». Володя ведет себя чересчур буйно, выпрашивая сигарету у сотрудников – он из бывалых.

И вот меня в наручниках ведут в зал суда. Опять всё как в кино – судья в чёрной мантии, прокурор в синей форме, следователь, преступник в клетке. Моего адвоката опять нет! Нет вообще ни одного знакомого лица! Я в полном отчаянии. Как смогли его не допустить до суда? Или его заставили отказаться от моей защиты? Все вокруг чужие, враги. Заявляю об этом судье, но мне опять предлагают государственного защитника, женщину, сидящую неподалёку от клетки. Всё проходит как по нотам. Запомнились только слова следователя: «За данное преступление предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок более 10 лет!». Свет померк в моих глазах!

Совсем недавно осудили за взятку в два миллиона долларов министра Улюкаева. Меня обвиняют по той же статье – 290 часть 5. Улюкаеву дали восемь лет строгого режима. Причём решения суда он дожидался под домашним арестом. Похоже, приписываемая мне «взятка» в 190 тысяч рублей (три тысячи долларов – это в семьсот раз меньше, чем у Улюкаева) оценивается более строго. Абсурдность ситуации никого не интересует. Всё будет так, как задумали эти люди. Чем обосновывает следователь необходимость моего содержания под стражей? Он заявляет о том, что я могу оказать давление на свидетелей, могу скрыться за границей, совершить новые «преступления». Последнее особенно смешно. У следователи свои доводы. Он применяет шоковую терапию, чтобы запугать подследственного и вынудить его признать свою вину. В конце заседания я, конечно, говорю о том, что категорически не согласен с решением о заключении меня под стражу и даже отмечаю это в протоколе. Но на меня снова одевают наручники и ведут к моему «коллеге».

Нас привозят обратно в изолятор. Только сейчас понимаю, что весь день был без глотка воды, жадно припадаю к крану. Вокруг опять новые лица. Теперь они уже не так страшат, как это было первый раз. Все мы в одинаковом положении. Все – друзья по несчастью. Поэтому все достаточно доброжелательны друг к другу. Каждый по очереди рассказывает о своей неудаче, приведшей его за решётку. Обычно истории простые и короткие как в фильме «Джентльмены удачи»: «Украл, выпил – в тюрьму!». Поэтому и я свою историю стараюсь подавать в максимально упрощённом виде. А то и вообще шучу: «Своровал несколько звёзд с неба». Отношение ко мне со стороны «коллег» уважительное. Прежде всего, из-за возраста. Основной контингент здесь – от 20 до 35 лет. За 40 – это уже большая редкость. Я со своими почти 60-ю годами для всех – глубокий старик. Поэтому иногда меня называют «батей».

Ну и во-вторых, должность «директор планетария» – тоже производит впечатление. В основном, из-за того, что мало кто знает, что это за заведение. За всё время моего заключения я встретил всего двух или трёх человек, которые посещали планетарий. Можно сделать вывод, что планетарий у преступников не популярен. Впрочем, думаю, так же, как оперный театр или филармония. Но зато теперь, после такого экзотического знакомства со мной, все готовы прийти в планетарий после освобождения. Вот какую знатную рекламную компанию я здесь провёл. Иногда, когда моя легенда директора планетария мне надоедает, я прикидываюсь журналистом, который здесь, за решёткой, выполняет редакционное задание. Таких, как я узнал позже, называют инсайдерами. Даже телевизионную программу на эту тему придумали. Ну а как ещё можно написать правдивый репортаж из неволи, если самому не оказаться здесь?

Что касается моих сокамерников, кто-то из них вызывает жалость, кто-то сочувствие, кто-то безразличие. Вот Вячеслав, воровал с корешами металл с садовых участков. Наворовал на 30 тысяч рублей. Вот Алексей – своровал крутой сотовый телефон. Лишь некоторые из соседей были откровенно неприятны. От них я старался держаться подальше. Это, например, тихий и скромный на вид парень, который по пьяному делу убил ножом своего друга. Или пренепреятнейший барыга, торговец наркотиками, который никого не смущаясь, рыгал и испускал газы. К счастью, таких здесь было мало.

Искреннее сочувствие вызывает молодой и скромный парень, то ли узбек, то ли таджик, который сошёлся с русской несовершеннолетней девушкой. Как говорит он сам, они жили вместе больше года и уже родили ребенка. Родители девушки ничего не имели против, но против оказалась бабушка. Она и написала заявление в полицию. Ладно, хоть срок дали небольшой – всего 9 месяцев. Искреннее восхищение у всех вызвал парень по имени Паша, контрактник, который спал три дня подряд, поднимаясь только на приём пищи. Мы завидовали его крепкому и, как нам казалось, беззаботному сну.

И вот нас, таких разных, собрала судьба в этой камере. Там, в далёком прошлом, на воле мы были абсолютно далеки друг от друга. Каждый занимался своим делом или плёл преступление. Кто-то жил богато, кто-то бедно. Кто-то счастливо, кто-то – не очень. И вдруг, такая разношерстная публика оказалась в одной камере. Теперь хорошо видно, что мы на самом деле почти одинаковы. Каждый из нас вспоминает свой дом, жену, детей (у кого они есть), мечтает о хорошей еде и выпивке, мягкой кровати.

О чём думал я в эти первые ночи заключения? Да и не только ночи, ведь в моём распоряжении были полные сутки. Иногда я общался с соседями, но чаще был наедине со своими мыслями. Я мало думал о прошлом. Даже своих родных и близких мне людей старался не пускать в воспоминания, хотя понимал, что беда у нас общая. Им тоже сейчас не сладко. Слишком это было тяжело – не знать, когда ты сможешь снова встретиться со своими близкими. Через месяцы? Или через годы? Организм как бы включил механизм самозащиты и провёл где-то в голове красную линию – сюда нельзя! Но иногда мысли вклинивались в запретную зону. Тогда внутри поднималось возмущение, протест, сердце начинало колотиться сильнее, в голове шумело. И даже молитва в такой ситуации мало успокаивала. Я понимал, что такой внутренний шторм не доведёт до добра. Здоровье нужно было беречь, здесь о нём позаботиться будет некому. Поэтому я старался думать о будущем. Хотя и оно имело весьма туманные очертания, но как ни странно, думать о будущем было легче.

Я думал о том, на сколько лет меня посадят. Мысли о другом варианте, о том, что меня оправдают, загонял глубоко в подсознание. Надежда на освобождение – это хорошо, но готовиться нужно к худшему. Я надеялся, что цифра десять лет, прозвучавшая на суде из уст следователя, всё же завышена. За что? Рядом со мной убийца, которому светит столько же. И он, в отличие от меня, хотя бы знает, за что сидит.

Ну допустим, судья снизойдёт и даст мне лет пять. К моменту выхода мне будет ещё не так много, можно будет успеть что-то сделать в этой жизни. Да и на зоне я не буду терять время даром. Я буду писать. Для этого нужны только бумага и ручка. Писать что-нибудь такое, что не потребует много источников и выхода в интернет. Писать о том, что мне хорошо знакомо. Как пользоваться телескопом, например. Или как наблюдать метеоры. Писать популярные статьи или даже книги. Даже если в них не будет особой нужды на воле. Важен будет сам процесс. Можно писать воспоминания – мне есть о чём вспомнить. Можно учить языки – французский или арабский, о чём раньше я время от времени мечтал.

Иногда сравнивал моё нынешнее испытание со службой в армии. Тогда я впервые в жизни испытал серьёзное ограничение своей свободы. Вспоминаю, как непросто было привыкнуть к режиму, дисциплине, питанию. Но тогда, в юности, я пошёл в армию добровольно, в надежде изменить свою жизнь. Срок был чётко определён – два года. На этот раз никто не спросил о моём желании. Срок неизвестен. Но результат будет сопоставимый – жизнь моя после выхода отсюда вновь, как и тогда, серьёзно изменится.

Потом я разворачивал свои мысли в другую сторону и сравнивал своё положение с положением своих соседей по камере. Они, в основном, молодые парни, жизни не видели, образования почти никто из них не успел получить. У них не было любимой работы, которой можно отдаваться не за деньги, а из интереса. Они не путешествовали, не видели Эйфелеву башню. Возможно, не узнали ещё настоящей бездонной любви. У них нет детей, которые продолжат их жизнь. А они уже оказались в тюрьме. Это значит, что вся жизнь у них поломана. Дальше по жизни им придётся идти с клеймом уголовника.

Моя ситуация выглядит гораздо позитивнее. У меня четверо детей и двое внуков, в которых продолжится моя жизнь. У меня есть любящая жена. Хотя сейчас я принёс ей горе, но она сможет позаботиться о наших детях. У меня много друзей, которые помнят меня и помогут моей семье. Я оставил свой след в истории как первый директор новосибирского планетария.

Часто мысленно возвращаюсь в 2011-й год. Тогда я стоял на перепутье. На приборостроительном заводе у меня была интересная и достаточно хорошо оплачиваемая работа – я занимался экспортом продукции. Работа давала возможность выезжать в командировки в разные страны, в том числе достаточно экзотические. В Новосибирске тем временем строился новый планетарий. Меня вызвали в мэрию и предложили стать его руководителем. Всю жизнь моя работа была так или иначе связана с астрономией, я имел опыт работы в двух планетариях, объехал с десяток планетариев в других странах, познакомился с их работой. Руководить планетарием – это значит следовать линии своей жизни. Конечно, смущала скромная зарплата директора муниципального учреждения. Поэтому решиться было нелегко, даже учитывая поддержку моей единственной. Жена всегда понимала, что главное, это не внешнее благополучие, а внутреннее спокойствие.

Мои колебания тогда разрешились подсказкой свыше. Неожиданно у меня, бывшего спортсмена, придерживающегося здорового образа жизни, прихватило сердце. Болезнь застала меня врасплох, и я оказался в больнице. Здесь у меня было достаточно времени, чтобы подумать о смысле жизни. Решение было принято в пользу планетария. Ему я отдал следующие шесть с половиной лет своей жизни (до ареста) и сделал на этом посту всё что мог.

Иногда с досадой я спрашивал себя – где они, эти люди, которые пригласили меня на эту работу? Ведь они до сих пор у власти, неужели не могут хотя бы вникнуть в ситуацию? Как-то повлиять на неё? Или хотя бы поддержать. Или все боятся, что нелепые обвинения в мой адрес могут замарать и их? В то же время я помнил недавний пример, когда следствие практически ни за что таскало бывшего губернатора. Самого губернатора! Значит, эта контора действительно настолько могущественна, что власти боятся её.

Потом я начинал утешать себя. Как бы теперь ни старались следователи замарать меня, мой вклад в создание планетария и организацию астрономических форумов «СибАстро» останется в памяти, по крайней мере, друзей. Останутся написанные мной книги и статьи. Жизнь, лежащая за моими плечами, была насыщенной и полной. Мне нравилось каждое дело, которым я занимался. Не жалею ни о чём из того, что сделал. И в личной жизни, и в работе. Так чего мне здесь в тюрьме бояться? Абсолютно нечего! Всё моё останется со мной!

Думал ли я о том, кто стал причиной моего ареста? Да, думал, но без особой злости. Мне было временами даже жаль его – не будет ли его мучать совесть? Не изменится ли отношение людей к нему за такое «доброе» дело? Мысленно я даже оправдывал его – наверняка мой недоброжелатель не хотел такого кардинального результата. Он хотел лишь в очередной раз погрозить мне. За прошедшие годы такие «наезды» стали для меня уже привычными. Они начались с того момента, когда стало известно о моем назначении на пост директора планетария. До этого мы были в приятельских отношениях и имели много общих интересов.

Самая первая кляуза была написана, когда я ещё ничего не успел сделать. Но в ней уже были собраны некоторые сведения из моей прошлой биографии, которые по мысли автора письма должны были компрометировать меня. Самым страшным обвинением было то, что в 90-е годы я занимался астрологией. С улыбкой вспоминаю, как в мэрии пытались понять, в чём же всё-таки заключается моя вина? Что такого я натворил в бурные 90-е? Не понятно. Но заместитель мэра на всякий случай сказал, чтобы больше астрологией ни-ни. Затем письма регулярно, по крайней мере, раз в год, поступали в адрес руководителей города, области, в адрес известных учёных и астрономов, печатались на интернет-форумах и даже в одной местной газете. Сначала они обрастали деталями из жизни планетария, полученными через третьих лиц. Но последние годы просто раз за разом переписывались.

Иногда мой недоброжелатель находил союзников и тогда письма шли от их имени. Один или двое из этих людей были зависимы от него, ещё один был когда-то его учеником и до сих пор боготворил его, а ещё один просто хорошо относился к нему и поддался на уговоры. Был и такой человек, который действовал по принципу «враг моего врага – мой друг» и при любой возможности старался обострить ситуацию. Эгоцентристы, считающие свою точку зрения единственно правильной, есть во многих профессиональных группах. Иногда давление оппонентов бывает даже полезным, поскольку постоянно держит противоположную сторону в тонусе, подстёгивая её активность и не давая остановиться на достигнутом. Это если критика конструктивная. В нашем случае, увы, она не была такой. Реальное состояние дел в планетарии оппонент даже не пытался узнать, а просто всё подряд поливал чёрной краской.

Об этих наездах в Новосибирске знали многие. Все понимали абсурдность обвинений, изложенных в очередном «письме». А руководители, к которым попадали эти письма, просто спускали дело на тормозах из уважения к сединам автора и его прошлым заслугам. Однажды он даже получил весьма почётное звание, подкрепленное серьёзными выплатами, лишь бы оставил планетарий в покое. Но он и тогда не угомонился.

На этот раз очередное письмо, видимо, попало на нужную почву. А может кто-то помог обозначить важность этого письма? Поэтому я злился только на тех, кто поверил путаной многостраничной писанине «уважаемого человека» и запустил репрессивную машину. Понятно, что имя автора этого письма мне никто не назовёт, но всё было понятно по вопросам оперативников.

В ИВСе я провёл в общей сложности 10 дней. Здесь держат подозреваемых, которых попридержало следствие для того, чтобы допросить их, организовать очную ставку или предъявить обвинение. Для всех задержанных это самые тяжёлые дни. Не из-за условий содержания, нет. Хотя они неподготовленному человеку покажутся ужасными. Но прежде всего, из-за полной информационной блокады. Поэтому приход следователя или адвоката – это всегда праздник. Можно узнать хоть что-то.

Когда на четвёртый день заключения впервые пришёл мой адвокат Юрий, я смотрел на него как на пришельца из другого мира, как на архангела, спустившегося с небес, который хоть и не вытащит меня отсюда, но пожалеет и обнадёжит. Он спрашивал меня о том, написал ли я апелляцию на решение суда, а я тогда даже не понимал о чём идёт речь. Сыграла свою роль и моя юридическая безграмотность и шоковое состояние. Я действительно заявил в суде, что буду подавать апелляцию, но на самом деле не написал её. Да и не мог этого сделать чисто физически, не имея ни бумаги, ни ручки. Во время встречи я вожделенно смотрю на авторучку Юрия. Она очень дорогая и большая, такую здесь не пропустят, так что я даже не спрашиваю.

Как я узнал позднее, апелляция в вышестоящий суд, а именно – в Областной, мало что даёт. Областной суд в 99% оставляет в силе решение районного суда. Нужна очень веская причина, чтобы попасть в 1% счастливчиков, у которых апелляцию удовлетворят. Факт остаётся фактом – апелляцию я не подал. Позднее, уже в СИЗО, по рекомендации Юрия я подал апелляцию на восстановление пропущенного срока подачи апелляции. Но, естественно, она была безрезультатной. Вот такими были первые шаги по ликвидации моей юридической безграмотности. А ведь можно было всё это узнать заранее и подготовиться… Кто б знал.

Через неделю после ареста, 12 февраля следователь прибыл в ИВС в сопровождении адвоката Юрия для того, чтобы предъявить мне официальное обвинение. Попутно он проводит допрос. Как я узнал позже, в этот же день следственный комитет разродился новостью обо мне на своём официальном сайте и в тот же день состоялось выступление двух представителей прокуратуры Новосибирской области на радио «Комсомольская правда». Они, как и положено, клеймили меня как отъявленного коррупционера, а также радостно сообщили, что Масликов свой арест не опротестовал. Пусть все думают, что Масликов был согласен со своим арестом. После этого выступления мои друзья окончательно убедились, что происходит несправедливость и начали собирать письма в мою поддержку.

Особенно активно этим занимались женщины – сотрудницы планетария. Они не остались равнодушны, разыскивали адреса учёных, космонавтов, которые приезжали к нам в планетарий или на форум «СибАстро», всех, кто знал меня лично. Рассказывали им о моей ситуации, просили написать письмо поддержки. Без помощи женщин планетария ситуация могла бы выглядеть по-другому. Сам я почти ничего об этом не слышал в течение последующих двух месяцев. До меня доходили лишь отрывочные сведения через моего не слишком разговорчивого адвоката.

Я плохо ориентируюсь в том, что говорят мне пришедшие. Понимаю только, что до этого момента я был всего лишь подозреваемым, теперь стал обвиняемым. Однако, пропустил мимо ушей тот факт, что я обвиняюсь во взятке не на 190, а только на 95 тысяч рублей. Это один эпизод вместо двух первоначальных. Соответственно, моё преступление проходит по третьей, а не по пятой части 290-й статьи Уголовного кодекса. В этом месте адвокат мог бы успокоить меня тем, что наказание по этой части меньше – от 4 до 8 лет, а не от 7 до 12, как прозвучало на суде. Но Юрий на мой вопрос поясняет, что это предварительное обвинение (мол, его ещё допишут).

Здесь я мог бы потребовать копию обвинения, но даже до этого не додумался. Голова сильно тупит в форс-мажорной ситуации. Намного позже я выяснил, что следователь просто ошибся в квалификации моего преступления. Отдельные эпизоды не могут складываться, чтобы составить более серьёзное преступление. Крупная взятка (часть 5 ст. 290) начинается от 150 тысяч рублей, которые должны быть получены единоразово (или несколько от одного человека). У меня таких эпизодов нет. Так что моё преступление всё же менее опасное, чем у Улюкаева.

Адвокату после допроса позволили задержаться. Он передал мне письмо от моей семьи и забрал моё первое письмо на волю. Я ещё живу заботами той жизни. Пишу жене, как проверить электронную почту, что нужно ответить в редакцию, которая публикует мою статью, беспокоюсь о долге в две тысячи рублей, который повесили на меня судебные приставы. Пишу о том, чтобы моей маме ничего не говорили – ей ни к чему знать такие страсти на старости лет. Наташа сама придумала легенду, что меня отправили в командировку в Индию, как когда-то бывало на заводе, так что я не могу оттуда звонить.

Всю свою жизнь я постоянно был чем-то занят и не признавал пассивный отдых. Я плохо представлял себя лежащим на пляже. Только раз в жизни, да и то нечаянно, мы с женой оказались на курорте, когда совершили поездку в Турцию. Через три дня на пляже пришлось буквально сбегать из отеля и режима «всё включено», чтобы самостоятельно идти в близлежащие горы. Мы с женой признавали только путешествия.

Тут, в камере на меня обрушилась масса «свободного» времени (хотя термин «свободного» здесь не совсем уместен). И это само по себе выглядело как изощрённое наказание. Нужно было учиться распоряжаться четвёртой координатой – временем – в условиях, когда оно стремится к бесконечности. Даже моя любимая песня: «есть только миг между прошлым и будущим» приобретала здесь какой-то неестественный смысл. Теперь в моем распоряжении миллионы «мигов».

Итак, какие развлечения доступны в камере? Можно полежать на одном боку, потом на другом. Повторить всё это десять раз (больше не получится при всем желании). Посмотреть в окно, в которое видна стена соседнего то ли склада, то ли гаража. Если видно Солнце, можно следить за его перемещением в течении дня. В камере мы не знали точного времени, а только время суток – утро, полдень, вечер, ночь. Это сильно напрягало. Я даже начал подумывать о сооружении солнечных часов. Вот только форточка была слишком узкой, а само окно закрыто рифлёным пластиком, через который Солнце видно плохо.

Ещё одно развлечение – читать официальные бумаги, укрепленные на стене в пластиковых мультифорах. Бумаги надёжно прикреплены к стенду скотчем, снимать их запрещено. Здесь дан распорядок дня (по часам, которые нам недоступны), перечень разрешённых вещей, которые можно получить в передачах, список официальных лиц, кому можно направить жалобу или ходатайство (начальник ИВС, общественная комиссия, прокурор). Дана даже схема правильной заправки кровати. Эти бумаги дают толчок фантазии, можно помечтать о разрешённом чайнике объёмом до 600 мл, или о том, что ты напишешь в жалобе прокурору (когда будет ручка). Долго обсуждаем, что означает фраза в распорядке дня: «с 22:00 до 6:00 – сон (непрерывный)». Каждый из нас по-своему интерпретирует слово «непрерывный».

В камере можно ходить – пять шагов в одном направлении, пять в другом. Можно повторить это сто или двести раз. Позже мы начали отжиматься и приседать. Большой радостью стал прилёт к нашему окну голубя, который нашёл здесь остатки нашего тюремного хлеба (его у нас в ИВСе было с избытком). Когда он примерно в одно и то же время прилетел во второй или третий раз, мы дали ему имя – Федя. В очередной раз он прилетел со своей подругой в крапинку, она стала именоваться Марфой. Федя важно показывал ей найденное им изобилие пищи. А сколько шуток досталось этому Феде, когда вместо Марфы с ним прилетела другая голубка.

Однажды вечером я разглядел в окно через две решётки яркую звезду! Что это, планета? Виден совсем небольшой кусочек неба, которое к тому же сильно засвечено фонарями. Сразу вспомнил планетарий Центра подготовки космонавтов (в Звёздном городке). Там в центре купола расположена кабина спускаемого аппарата с небольшими иллюминаторами. Через эти иллюминаторы будущие космонавты должны опознавать звёзды, чтобы правильно сориентировать корабль. Для этого нужно хорошо знать отдельные группы звёзд, чтобы выхватывать знакомые фигуры, такие как, например, ковш Большой Медведицы, на небе.

Теперь я как космонавт, приглядевшись как следует, смог рассмотреть ещё несколько соседних звёзд и по ним уже догадался, что перед нами созвездие Орион! С радостью объясняю «коллегам» где тут пояс Ориона, как он указывает на ярчайшую звезду неба Сириус. Словами дорисовываю всё созвездие. Когда речь заходит о близлежащем созвездии Большой Пес, за окном неожиданно раздаётся лай сторожевых собак. Видимо, пришло время их кормежки.

В своей первой камере я видел книгу. Значит, они не запрещены. В следующий раз печатную продукцию мы увидели, когда стали слишком настойчиво требовать туалетную бумагу и мыло. Вообще-то, администрация должна выдавать и то и другое, но происходит это крайне редко и непредсказуемо. Наконец, сотрудники, вняв нашим просьбам, выдали для гигиенических целей старую книгу, корочка у которой уже была оторвана. Сначала мы её, конечно, прочитали.

Книги мы продолжали требовать несколько дней. Стандартный ответ: «ждите». Но в один прекрасный момент, наше нытьё, сопровождающееся ударами в дверь, так надоело дежурному, что он принес стопку сразу из пяти или шести книг, которые собрал по другим камерам. Это было счастье. Я держал их в руках как самое дорогое сокровище. Я люблю читать. Конечно, последние годы у меня было для этого слишком мало времени. Но я прекрасно помню, как я за двое суток поездки на поезде (из Томска в Москву) прочитывал пару книг. Теперь глаза у меня разбегались, передо мной стояла сложная задача – с чего начать. Выбрал фантастику – роман «Каллисто» Г. Мартынова 1958 года. На целые сутки я погрузился в вымышленный мир. Одновременно, поглядывая на своих соседей, я удивлялся тому, что многие из них в принципе не читали. Даже в таких условиях им это было безразлично.

Проглатывая страницу за страницей, мне было особенно интересно сопоставить знания автора о космических полетах в то время, когда люди в космос ещё не летали. В романе описан корабль инопланетян, конечно, в виде тарелки, который летел с Сириуса к Солнечной системе 11 лет почти со скоростью света. Сначала он посетил Венеру, потом прибыл к нашей планете. Чувствуется, что автору не с кем было посоветоваться по вопросам небесной механики. Основная идея романа чисто политическая – о превосходстве советского строя над капиталистическим. С книгами можно было сказать, что жизнь налаживается. Раздражал только короткий световой день. В феврале в шесть часов вечера за окном было уже темно. Единственная в камере лампочка, горевшая над дверью, позволяла что-то видеть лишь вблизи от неё, да и то с трудом. Приходилось с сожалением откладывать книгу до утра.

После чтения фантастики мне и самому захотелось пофантазировать. Что, если я смогу переместиться во времени? Скажем, для того, чтобы встретиться с самим собой в далекой юности. Пусть я окажусь году так эдак в 1971-м. Мне было тогда 12 лет, и жил я в далёком от цивилизации таёжном поселке Сайга, примерно 280 км севернее Томска. В один из дней Серёжа ждал поезд, на котором из Асино должен был приехать его дядька. А тут вдруг перед ним оказался какой-то старик. Да-да, Серёжа воспримет меня именно как старика. Таким в то время был его дедушка, дед Степан. Разве можно найти общий язык при такой разнице в возрасте? Но я решил попробовать:

– Здравствуй, Серёжа!

В ответ робкое:

– Здравствуйте.

Он не решился спросить – кто я и откуда его знаю. Я решил действовать напрямую:

– А ведь я из будущего. Из 2018-го года. Я – это ты через 45 лет.

Я знал, что Серёжа готов к такой встрече – он перечитал всю фантастику в поселковой библиотеке, а по почте выписал книгу «Мир в 2000 году».

Серёжа знает, что к 2000-му году люди уже будут осваивать Марс и думать о полётах к звёздам. Сам он обязательно станет если не космонавтом, то конструктором космической техники. В своём шестом классе он организовал кружок астрономии и вместе с одноклассниками изобретает ракету и выпускает стенгазету «Юный космонавт». И хотя знаний не хватает, но Серёжа уверенно, хотя и неверно, объясняет одноклассникам, почему Луна меняет свой вид.

Я замешкался. Что я сейчас могу сообщить такого важного Серёже, что сможет повлиять на его жизнь? Да ничего. Он упёртый, и всё равно поступит по-своему. Разочарую его тем, что люди не будут летать дальше земной орбиты? И даже на Луну они не вернутся, не то что на Марс. Посоветую не заниматься астрономией, то есть попытаюсь лишить его мечты? Это не получится, да и незачем. Или ошарашу его рассказом о том, что в конце жизни он попадёт в тюрьму? Зачем? Может быть, рассказать о моментах, когда следовало поступить по-другому? Были ведь такие моменты. Но они были моей жизнью. Пусть останутся. Получается, что мои слова никак не повлияют на его жизнь. Значит, они просто не нужны ему.

Даже если я вернусь к Сергею ещё лет через десять, когда он будет делать первые шаги во взрослой жизни, ничего не изменится. Да, были метания, когда он попробует свернуть со своей дороги. Но даже эти метания нужны. Они утвердили Сергея в мысли, что, в конце концов, он идёт правильной дорогой, своей дорогой.

Пусть я вернусь в прошлое всего на семь лет и спрошу себя – соглашаться ли на должность директора планетария? Нет, я не откажусь от своего выбора! Я сделал его осознанно. Выходит прав был старик из сказки Аркадия Гайдара «Горячий камень», когда отказался вернуть себе молодость. Как не выкинешь из песни слова, так и из жизни ничего не уберёшь. Иначе она станет не твоей.

Первая прочитанная мной ещё в ИВСе книга хотя и была развлекательной, но навела меня на философские размышления. А вот вторая дала погружение в историю. Это книга Юрия Домбровского «Обезьяна приходит за своим черепом». Она про оккупацию Франции фашистскими войсками во время второй мировой войны. Это тот период истории, который я представлял весьма смутно. У нас принято считать, что никакой войны там не было. Все самые важные события происходили на нашем фронте. Речь в книге идёт об учёных, которых вынуждают корректировать результаты своих исследований для обоснования преимущества арийской расы.

Меня зацепило ещё и то, что автор сам немало отсидел в лагерях, в конце книги приведены его тюремные стихи. Наверное, на воле эти строки не смогли бы меня так до слёз пронять. Уже после выхода из СИЗО я узнал о Домбровском больше – это один из наших великих писателей, которого, увы, мы мало знаем. Его убили в 1978 году, полагают, что за книгу «Факультет ненужных вещей» о событиях 1937 года (эту книгу я перечитаю позже). В лагерной прозе себя Домбровский ставил на второе место – после Варлама Шаламова с его «Колымскими рассказами» (а на третье – Солженицына). Но сейчас мне ближе проза именно Домбровского, он обстоятельно описывает тот этап борьбы, когда человек, мелкая букашка, только предстаёт перед всесильной репрессивной машиной, на этапе следствия. И его герой находит силы для борьбы с этой безжалостной машиной. Это вдохновляет меня. Изменилось ли наше сознание с тех трагических пор? Это главное, о чём заставляют задуматься книги Домбровского.

В иных грехах такая красота,

Что человек от них светлей и выше,

Но как пройти мне в райские врата,

Когда меня одолевают мыши?

Проступочков ничтожные штришки:

Там я смолчал, там каркнул, как ворона…

(из стихотворения «Мыши»).

Книгу Домбровского я увёз из изолятора в СИЗО и там перечитывал стихи время от времени. Там она и осталась, сейчас её читают другие.

Особенно ощутимо жизнь наладилась, когда я получил первую передачу от своей любимой жены. Это произошло на седьмой день ареста, в воскресенье. В этот день я чувствовал себя по-настоящему счастливым. Мои сокамерники с завистью и интересом поглядывают на полученные мною вещи, особенно на продукты. Мы неделю на казённом пайке, поэтому конфеты, неважно какие, кажутся бесподобным лакомством. Я богач – у меня есть ручка, чистая бумага, мыло, зубная щетка… С удовольствием счищаю с зубов недельный налёт. В следующей передаче моя любимая смогла передать мне несколько книг и бумаги, среди которых были статьи на английском языке. Незадолго до ареста я нашёл в новосибирской библиотеке ГПНТБ довольно старую, но интересную книгу по истории научных инструментов – «A History of Technology» 1954 года и успел сделать копии нескольких статей. Английские тексты сильно воодушевили и взбодрили меня. Ведь наука – это один из моих «пряников», который я готов с удовольствием грызть в любых условиях. Как рассказала позже жена, принимающий передачи сотрудник долго разглядывал тексты, спросив – на каком это языке.

Позже, когда я был уже в СИЗО, с передачей книг и бумаг возникли проблемы. Оказалось, что в передачах их не принимают. Обойти этот запрет можно, если заказывать книги через интернет-магазины, или отправлять почтовыми посылками. Но мы не проверяли эти способы. Думаю, что те же статьи можно передавать через адвокатов, так как бумаги после встреч не проверяют. Можно также оформить подписку на газеты или журналы через почту. Но это уже полезно для тех, кто осужден и знает, сколько ему сидеть.

Вечером праздник в нашей камере продолжается. По предложению Кирилла устраиваем банный день. Для этого по очереди набираем в ведро горячую воду. После этого нужно расположиться за перегородкой, над «очком» и поливать себя из баночки водой. Видеокамера над дверью бесстрастно фиксирует часть наших упражнений в голом виде (само отхожее место, кажется, не попадает в кадр), но нас это не волнует. Заодно стираем вещи. Как хорошо, что перед арестом я одел чёрную рубаху, на ней грязь не так видна. Но после недели в камере она стоит колом. Вода, конечно, льётся во все стороны и на пол камеры, но её можно собрать тряпкой. Кто бы мог подумать, что простая помывка в такой неудобной позе может доставить столько удовольствия!

Вещи можно сушить на радиаторе. Он правда закрыт решёткой, но если постараться и скатать брюки в трубочку, можно просунуть их через ячейки размером 5-6 сантиметров. У Кирилла к утру штаны не просохли. На проверку в коридор он вышел в трусах. Проверяющим это сильно не понравилось, пришлось Кириллу натягивать на себя мокрые брюки.

С Кириллом мы знакомы уже два дня. Он из Омска. Нам предстоит вместе провести больше двух недель, так что мы с ним сильно сдружились. Это рослый парень 38 лет, который обвиняется в мошенничестве. Он не скрывает, что крутил большими деньгами как хотел. Но на этот раз деньги его не спасли. По очереди рассказываем друг другу о жизни, о своих семьях, детях (у него их трое). Он хороший рассказчик и бодр духом, это важно в наших условиях. Парни с интересом слушают истории о его ловкости в делах, о том, как он обманывал ДПСников, таможенников, уходил от погонь, лежал под обстрелом в Чечне и много ещё чего. Постепенно я понимаю, что бóльшую часть своих рассказов он искусно придумывает. Но это заставляет ещё больше уважать его.

Атмосфера в камере разрядилась. Улыбаются даже те, кто был мрачнее тучи. На следующий день мы организовали уборку, а у сотрудников начали требовать пылесос, чтобы очистить батарею. На ней скопился многолетний слой пыли и грязи, который невозможно было убрать руками. Пылесос мы услышали в коридоре и в конце концов получили его. Так приятно было увидеть в камере запретный прибор, пришедший с воли!

Кирилл предложил играть в шашки. Фигуры мы делаем из хлеба и сушим на батарее. Доска, как ни странно, уже нарисована на обеденном столе – позаботилась администрация. Играем до тех пор, пока мне не надоедает проигрывать – Кирилл хороший игрок. Иногда, как бы незаметно, он поддаётся мне. Я радуюсь как ребёнок, хотя стараюсь не подавать вида, и соглашаюсь сыграть ещё несколько партий. Иногда говорим на астрономические темы. Самый популярный вопрос от сокамерников – были ли американцы на Луне? От Луны обычно переходим к Марсу. Мало кто знает элементарные сведения вроде того – сколько планет в Солнечной системе. Так что попутно выполняю важную миссию – повышаю уровень знаний у заключённых. Во время лекции глазок на двери отодвигается чуть ли не через каждую минуту. То ли лекция интересует охранника, то ли он просто не поймёт что происходит.

После того, как у меня появилась ручка и бумага, я смог вернуться к творческой работе. Дело в том, что в конце февраля я должен был лететь в Москву на «Школу лекторов», чтобы рассказать там директорам других планетариев о сценарии нового фильма, задуманного мной. Понятно, теперь я туда не поеду, но моё сообщение мог бы прочитать мой заместитель. Этой работой я мог бы показать и следователю, и друзьям, что меня не сломили временные «трудности». Это важно и для меня самого – принести хоть какую-то пользу коллективу родного планетария, продолжающему работу без руководителя.

Пробую писать то, что задумал. Я привык набирать тексты на компьютере. На нём можно писать текст кусками, так как всегда есть возможность поправить его до приведения к окончательному виду. Когда под рукой только бумага, технология другая – нужно тщательно обдумать общий план и писать в строго определённой последовательности. Непривычно, но, кажется, получается. За несколько дней я написал более-менее сносный сценарий фильма об измерении Земли – The Measured Earth. Теперь у меня достаточно времени, чтобы продумать не только текст, но и представить каждую сцену этого фильма. Делаю даже наброски кадров. Потом переписываю всё начисто, чтобы учесть идеи, появившиеся позже. В условиях дефицита бумаги использую почти чистый лист из протокола о моем задержании. Передать этот текст на волю я смогу позже через адвоката.

Тем временем, на воле моё дело продолжает раскручиваться следствием. Допрашиваются все, кто брал у меня в аренду оборудование. Таких человек пять или шесть. Некоторые, к их чести, не признают точку зрения обвинения и не называют произошедшее взяткой. Все, что следствие смогло выжать у этих стойких людей, это признание действий директора планетария незаконными. Понятно, что им не объясняют мою точку зрения на произошедшее, иначе они и под этим бы не подписались. А ведь каждому из них угрожали. Стандартная угроза, надо полагать, такая: директор планетария признал деньги, полученные от вас взяткой. Значит, вы дали взятку, это статья 291, часть 3 – до 8 лет. Сложно при этом сохранить стойкость. Тем не менее, нашёлся человек, который даже и незаконными мои действия не назвал. Всё, что с него смогли выбить, это слова: «О том, что его действия незаконны, я не знал». Честно сказанные слова сродни героическому поступку. Конечно, обо всём этом я узнал после окончания следствия, когда знакомился с делом.

Каждый вечер мы становимся персонами, чьим мнением вдруг интересуется администрация. В окошке появляется журнал.

– Расписывайтесь.

– За что?

– В том, что отказываетесь от прогулки.

– С чего бы ради?

– Бокс для прогулок завален снегом.

И добавляют для весомости:

– Гулять можно только в 6 утра.

На таких условиях прогулка никому не нужна. Приходится расписываться. Только позже я понял, что это неправильно с точки зрения настоящих зэков. Когда ты ставишь свою подпись, неважно где, ты идёшь на сотрудничество с администрацией.

Этап в СИЗО

В СИЗО я заезжал дважды. Первый раз это произошло сразу после суда. Тогда я попал сюда всего на один день. Потом меня вернули в ИВС больше, чем на неделю. Наверное, это была команда следствия, которому удобнее работать со мной в изоляторе. Возвращали из СИЗО меня 8 февраля. Когда рано утром прозвучала команда «на выход с вещами», я вспомнил, что сегодня день российской науки и день рождения планетария (шесть лет со дня открытия!). В этот день к нам должен приехать наш большой друг и коллега из Иркутска, специалист по Солнцу Сергей Язев. Помню, год назад мы решали серьёзную проблему – как подписаться под совместной статьей на английском языке. Он привык писать Sergey, я же придерживался другого написания – Sergei. Было бы странно, если бы наши имена были написаны по-разному. Много лет назад мой хороший знакомый из США объяснил, что написание Sergey может перекликаться по звучанию с определенной группой людей не той ориентации. Этот довод убедил моего друга, и он согласился на Sergei.

В этот день была также запланирована моя лекция в библиотеке ГПНТБ, посвященная 100-летию календаря (новый стиль, по которому мы сейчас живем, был введен в Советской России в феврале 1918 года). Когда я выходил из камеры, где-то на подсознании мелькнула смешная мысль – меня везут на лекцию. Я даже представил, как буду выглядеть в аудитории после трёх дней пребывания в тюрьме. Как меня в помятом виде будут выводить из автозака в наручниках и вести в аудиторию через всю библиотеку. Почему бы не пофантазировать?

О том, как выглядел заезд в СИЗО, расскажу подробнее. Для меня это был ещё один шаг в неизвестность. После быстрого «праведного» суда меня вернули в изолятор. Вечером из-за двери прозвучала команда – «на выход с вещами». Нас ожидает «этап» – перевозка с одного места заключения в другое. Дальше снова всё как в плохом кино – наручники, автозак, езда в неизвестном направлении, отстойник (нас здесь человек 20), обыск, врач, регистрация, фотографирование, отпечатки пальцев на электронном сканере, выдача алюминиевых чашек и белья. Личный досмотр оказался более гуманным, чем в ИВС – трусы снимать не пришлось, со всех сторон тело проверили ручным металлодетектором. Сотрудник долго приглядывался к моему нательному крестику – золотые и серебряные нельзя. К счастью, у меня – простой алюминиевый на шнурке, так что его пропустили. У контролёров под столом – целая коробка изъятых шнурков. Шарфы и ремни (у кого они остались) изымают под расписку – заберёте, когда отсидите. Смешно.

Без мандража не обошлось. Пожилая женщина-врач обращает внимание на то, что у меня дрожат руки:

– Что, волнуетесь?»

С трудом совладав с собой, признаюсь:

– Да, есть маленько, первый раз к вам заезжаю.

Перед врачом мне не стыдно признаться в своей слабости. Задача врача – не пропустить в тюрьму наркоманов, которые ещё находятся под кайфом, или явных психов.

Сразу понятно, что СИЗО – это более серьёзное заведение, чем изолятор ИВС. Это –тюрьма! Здесь сидят арестанты до вынесения им приговора. Сидят полгода, год, кто-то и больше. Когда приговор вступит в силу, заключённого отправят отбывать назначенный ему срок в колонию общего или строгого режима – кто что заслужил. Персонал в СИЗО работает без спешки, с толком и расстановкой.

Нас долго держат в отстойнике, потом в каком-то коридоре. Отстойник – это небольшая комната, куда набивают несколько десятков человек. Практически все непрерывно курят. Вдоль стен – лавки, их явно не хватает на всех. В углу – заплёванное отхожее место, к которому подойти страшно.

Пока ждём, народ общается, это отвлекает от реальности и хоть как-то успокаивает. Некоторые из прибывших хорошо знакомы друг с другом, видимо подельники, кто-то делится своими историями. Почему-то некоторые лица напоминают моих знакомых из той, свободной жизни – странные аномалии памяти. Наверное, мой мозг в экстремальной ситуации пытается искать знакомые черты, чтобы зацепиться хоть за что-то. Я на сто процентов уверен, что этот человек не может быть здесь, рядом со мной, но его лицо – вот оно. Я даже спрашиваю одного – не Дмитрий ли он? Он отвечает, удивленно посмотрев на меня – Денис. Настоящего Дмитрия я встречал в Томске много лет назад. На ходу придумываю несуразное объяснение – мол, похож на моего знакомого, так что принял за его брата. Другого парня, как две капли воды похожего на одного моего коллегу, Сергея, я ни о чём спрашивать не стал…

По ходу дела знакомлюсь с основными тюремными понятиями – чёрные, красные, обиженные (это слово вслух не произносят, но красноречиво поглядывают на одного парня, стоящего в сторонке), второходы, первоходы. И всё это наглядно, каждая категория присутствует в нашей группе. Мой знакомый Володя, с которым мы были в суде (он второход, т.е. уже побывавший здесь), советует – «просись в чёрную, людскую хату». Инструктирует также по поводу того, как здороваться. Слова «Здравствуйте», «Добрый день» – здесь неуместны. Какой уж тут добрый день в тюрьме. Тем более нельзя обращаться со словами «мужики», у этого слова здесь совсем другой смысл. Лучше всего нейтральное обращение – «Мир дому». Зайдя в камеру, нужно обязательно спросить – хата людская? После такого инструктажа поневоле начинаешь волноваться – куда попадёшь, какие соседи будут, как встретят? Слово «спасибо» тоже из разряда не рекомендуемых. Лучше всего простое «благодарю».

Уже за полночь нас ведут по мрачным подземным коридорам, где нужно пригибаться, чтобы не удариться головой о свисающие сосульки. Вокруг решётки. Под ногами на ступеньках местами лёд, поэтому нужно ступать осторожно. По стенам – грязный бетон. Все молчат, шагая в неизвестность. В полумраке видна спина впереди идущего, да слышен лязг засовов при входе в очередной отсек. Коридор разделен решёткой на две части, так что сопровождающий идёт отдельно, параллельно нам. Он закрывает очередной отсек и затем проходит вперёд, чтобы открыть дверь впереди.

Как оказалось, первоходов направляют в карантин. Это мы узнаём после того, как бывалых раскидали по «хатам». В ходе развода знакомимся с некоторыми местными порядками. Вот охранник пытается открыть дверь в одну из камер, но дверь не открывается. Парни комментируют – закрыта изнутри на распорки, заморожена, чтобы охрана не застала врасплох. В конце концов, дверь с криками и угрозами распахивается, но всё запрещённое уже надёжно спрятано. Наконец, далеко за полночь вместе с молодым парнем Колей мы попадаем вдвоём в отдельную камеру. Санаторий, да и только! Спать!

Камера в карантине по размеру такая же, как в изоляторе ИВС. По краям – две металлические двухъярусные кровати. В первую очередь порадовала отдельная туалетная комнатка. Размером всего метр на метр, но зато от-дель-на-я! И закрывается дверью! Внутри – настоящий унитаз. Другая радость – зеркало над раковиной. Теперь можно увидеть, на кого ты стал похож за это время. Правда, внешний вид особо не радует. Кровати здесь усовершенствованной конструкции – вместо цельного листа к каркасу приварены металлические полосы, образующие ложе, поэтому лишних звуков они не издают, можно вертеться с боку на бок сколько угодно. Тем более, что тощие матрасы, внутри которых можно нащупать разрозненные клочки ваты, к этому располагают. Возле двери находится электрическая розетка и металлическая полка рядом с ней. Значит, есть надежда на кипятильник. Но, как говорится, не может быть всё хорошо. Ко всем этим плюсам прилагается один большой минус – в кране только холодная вода, причем, настолько холодная, что стынут руки. Ну а как вы хотели? Тюрьма!

Особенно сложно было такой водой мыть чашки после приёма пищи. Алюминий никак не оттирался от остатков суррогатного жира, который присутствовал в первых и вторых блюдах. Не помогали ни мыло, ни даже губка для посуды, которую Наташа снарядила мне в очередной передаче. Между алюминием и жиром происходила какая-то химическая реакция, и поверхность посуды становилась чёрной и липкой, так же, как и губка, а с ней вместе и руки. Вспоминая изолятор, мы утешались тем, что теперь не загрязняем планету одноразовой посудой.

Рядом с раковиной на стене находится цинковый бачок с краником, на котором написано: «Питьевая вода». Внутри действительно видна какая-то затхлая вода, налитая до половины, давно потерявшая питьевой вид. Позже мы узнали пользу этого бачка, когда туалете нашли надпись-подсказку: «кипятильник в бачке». Надпись сделана так, чтобы её могли увидеть только постоянные посетители этого места, а проверяющие, заглядывающие сюда, никогда бы её не прочитали. Действительно, на дне бачка нашёлся самодельный кипятильник, настолько древний, что ни о каком включении его в сеть даже мыслей не могло возникнуть. Тем не менее, мы с уважением к неизвестному мастеру внимательно изучили его и положили на место. Пока занимались осмотром, спугнули паука, он сплел над бачком хиленькую паутину. Бедный паучок, как он тут выживает? Ведь он тут на пожизненном сроке. Стало жалко его больше, чем самого себя. Не знаю, сгодятся ли ему хлебные крошки, но тут уж чем богаты – поддержим как можем.

Утром к нам с Колей подсадили ещё одного молодого парня, корейца с распространённой у них фамилией Ли по имени Глеб. Я наблюдал со стороны, как сошлись две родственные души, настолько общие интересы оказались у этих ребят. Посыпались названия ночных клубов, названия разных наркотиков, способов их применения, методов и мест закладки тайников… Временами казалось, что говорят они на иностранном, малопонятном для меня языке. Продолжаю убеждаться в том, как важно иметь хороших сокамерников. Не только в смысле разговорчивости (хотя и это не последнее дело), но, главное, сильных духом. Если кто-то расклеивается и думает только о своей грустной участи, это не придаёт бодрости окружающим. Иногда я видел пустые глаза тех, кто находился в шоковом состоянии. Это пугает.

Как ни странно, иногда сюда попадают и явные психи, место которым в психушке. Таким оказался парень лет тридцати – Олег из Искитима. Он убил своего отчима. Рассказал, что прибыл в СИЗО из психушки, где его, видимо, посчитали здоровым. На наш взгляд он таковым не являлся. Каким-то образом в его сумке оказались пакетики с чаем. Время от времени он жевал очередной пакетик, после чего явно начинал нести всякий бред. Можно было подумать, что в этих пакетиках наркотик. Но нет, он и нас пытался угостить этим чаем. Кирилл начал было расспрашивать его, но тот начал выкладывать такие подробности своего преступления, что стало не по себе.

Попытки Кирилла перевести всё в шутку тоже ни к чему не привели. Олег вдруг начал проявлять агрессию по отношению к одному из наших соседей, самому тихому и неприметному. К вечеру атмосфера в камере накалилась. Кирилл, как самый внушительный из нас по комплекции, отправил Олега к двери, чтобы тот просился на выход. Поглядывая на Кирилла, тот начал послушно долбить дверь. Сначала дежурный не придал особого значения нашему кипежу. Но мы решили не отступать и не ложиться спать – от Олега можно было ожидать чего угодно. В конце концов, из коридора ему дали команду – собираться на выход с вещами. В этот момент наш убийца перепугался не на шутку. Подойдя к Кириллу, он тихо спросил: «а тут не расстреливают?».

На второй день вновь поступившие попадают на медосмотр. Люди в белых халатах вызывают интерес уже тем, что они не такие как все вокруг. Смотрят лёгкие через рентген-аппарат на предмет туберкулеза (говорят, что можно отказаться), берут кровь на ВИЧ (к счастью, одноразовыми шприцами). Заново откатывают пальчики. Теперь уже не на электронном сканере, а на классической бумаге. Говорят, так надёжнее. Мы сидим в клетке, по очереди каждый идёт к аппарату. Сотрудница командует: сначала каждый палец по отдельности, а затем и всю ладонь, всё это дважды. Все руки в чёрной краске. В клетке есть кран с горячей водой и мыло. Долго прикидывал, как бы отрезать кусок мыла и забрать с собой. Но потом просто попросил у сотрудницы. Она по доброте душевной выдала крупный кусок хозяйственного мыла – чувствую себя счастливым.

Дольше всего мы были у женщины-психолога. Начали с расстановки цветных карточек на предмет «нравится – не нравится». Анкета содержала около сотни вопросов. Некоторые довольно каверзные – даже я с трудом выбираю правильный ответ. Что уж говорить про сидельцев из ближнего зарубежья. Им приходилось помогать. Смысл заполнения анкеты в том, что администрация боится – как бы кто с горя не покончил с собой. Говорят, если попадёшь под подозрение психолога, личную карточку пометят красной полосой, и тогда тебе будет уделяться особое внимание. А этого не хочется никому. Попытался выпросить у психолога авторучку, но получил в ответ: «вас тут много».

В СИЗО имеется дежурный врач. Но дозваться его из камеры практически нереально. Когда у Кирилла сильно заболела голова, он (и мы вместе с ним) весь день пытался вызвать врача. Долбить железную дверь нужно ногами со всего маха – охрана где-то далеко. В конце концов, сотрудник принёс пару таблеток от головной боли, этим дело и ограничилось. Хуже всего тем, кто страдает от зубной боли. Выход один – вырвать больной зуб, лечить его здесь никто не будет. Но и это возможно не каждый день.

Для меня самая большая опасность заключалась в повышенном давлении, гипертонии. У меня она никак не проявляет себя, нет ни головной боли, ни каких-либо других ощущений. Но в 2011 году гипертония привела меня на операционный стол в клинику Мешалкина. Поэтому на воле я каждый день принимал прописанные мне таблетки и контролировал давление. Теперь Наташе с большим трудом после обращения к начальнику СИЗО удаётся передать мне таблетки. Принесла их мне тюремный врач. Она даже измерила моё давление, когда принесла таблетки. Для этого я должен был высунуть руку в окно для подачи пищи. Но результат измерения так и остался для меня в тайне, врач только буркнула, что все нормально. Наилучший выход для сидящих здесь – не болеть. Думаю, что организм в экстремальных условиях мобилизует внутренние ресурсы. Поэтому ко мне, к счастью, за два месяца никакая зараза не пристала. Тьфу-тьфу-тьфу, как говорится. Хотя простуженные в камере были.

Контингент в камере постоянно меняется. Теперь сюда попадают и те, кто был арестован гораздо позже меня. Многие успели на воле узнать из новостей об аресте директора планетария. Видимо, пресса постаралась как следует раздуть это событие. Скандальная слава настигает меня и здесь, за толстыми решётками. Грустно думать, что моё имя запятнано теперь уже навсегда. Десятилетия безупречной работы легко разбиты в прах людьми, считающими, что они стоят на страже закона. Страшно обидно. Но нужно просто смириться с этим фактом и отрешиться от этой обиды. Может быть, это наказание за то, что слишком много о себе возомнил? Чтó ты, чтó ты – кандидат наук, марафонец… На самом деле ты – никто и звать тебя – никак. Прошу у Господа прощения за свою гордыню.

Руководство СИЗО и дежурные тоже смотрят новости. Каждый день на утренней проверке нас выводят из камеры и выстраивают у стены. Проводят личный досмотр. В это время в камеру заходит другой сотрудник и переворачивает всё вверх дном, включая несчастные матрасы, а также простукивает стены огромным деревянным молотом. Якобы ищет тайники и запрещённые предметы. Каждого из нас спрашивают статью, иногда достаточно доброжелательно уточняют подробности преступления. В мою сторону женщина-проверяющая (старшая по режиму) машет рукой – про вас мы всё знаем.

В один из дней нас предупредили, чтобы готовились к проверке. А нам что готовиться – мы всегда готовы. И вот к нам в камеру пожаловал ге-не-рал! С ним несколько сопровождающих, так что стало очень тесно. Генерал-лейтенант Березнев (судя по нашивке на груди) руководит всеми учреждениями ФСИН Новосибирской области, он непосредственный руководитель начальника нашего СИЗО, полковника В. В. Ступина. Для начала генерал подробно расспрашивает моего соседа, автоугонщика Романа – что и как он угонял. Роман – таджик, крупный, но слегка наивный парень. Следователям он рассказал о двенадцати угонах, в которых участвовал. Якобы, за это они обещали не закрывать его в СИЗО. Уже здесь Роман на прогулке смог выкричать в соседних боксах своих подельников, которые сообщили ему, что следствие знало только о двух последних угонах…

У меня генерал спросил только статью, чтобы убедиться, что я – тот самый. Подробностей расспрашивать не стал, всё уже сказали по телевизору. Но этим не удовлетворился, и почему-то задал вопрос, поглядывая на мою кровать – простыни две? Этим он ввёл меня в лёгкий ступор. Простыня у меня на тот момент была одна. Так получилось, что во второй раз я заехал в СИЗО вообще мимо каптёрки, где выдают бельё. А когда начал требовать, мне принесли одну простыню, но абсолютно новую. Видно было, что на ней ещё никто никогда не спал. Так что я почёл это за честь, этим и успокоился. Но теперь я стоял перед выбором – сказать правду – высветить нарушение со стороны администрации. Немного замешкавшись, ответил, покривив душой – две. Генерал задал ещё несколько вопросов присутствующим, и с чувством выполненного долга удалился.

Это была не единственная экскурсия в нашу камеру. Через пару дней зашли два подполковника. Придрались к плохой заправке кроватей. Тыкнули нас в фотографию на стене, где показано, как это делать правильно. На этот раз я решил не упустить возможность. Когда спросили пожелания, я не стал молчать, а сказал, что нужен кипятильник, так как вода в кране только холодная. Как ни странно, мне тут же пообещали решить проблему, и действительно – вечером нам выдали КИ-ПЯ-ТИЛЬ-НИК! Вот это счастье! Впервые за две недели мы пили не сладенькую водичку слегка желтоватого цвета, а настоящий чай, да ещё с халвой (остатки передачи). А кипятильник с этого момента работал у нас почти непрерывно, нагревая воду для чая, для мытья посуды, для стирки, даже для купания (для этого в камере имелся пластиковый таз).

На следующий день произошла ещё одна неожиданная встреча. Меня отвели в кабинет, где за столом сидел мой старый знакомый по работе на приборостроительном заводе – Алексей П. Вот так чудеса! Оказывается, он здесь как представитель общественной наблюдательной комиссии по контролю за содержанием в тюрьмах. Наташа обратилась в эту комиссию. Всё что он может, это позвонить Наташе и рассказать о том, что у меня всё нормально – жив, и, кажется, даже здоров. Меня радует даже такая тонкая ниточка, связывающая меня с волей.