Искусство жизни: Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков

Оглавление

Шамма Шахадат. Искусство жизни: Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков

Другая история (предисловие к русскому изданию)

Введение

I. Художники своей жизни. Модели и образцы[6]

1. Теоретическое введение

1.1. Жизнетворчество, конструирование личности, поэтика поведения (вопросы теории)

1.2. Эстетические программы и манифесты

1.3. Ритуал и театр как модели жизнетворчества

1.3.1. Ритуал как модель теургического жизнетворчества

1.3.2. Принцип театральности

1.3.3. Против театра: принцип аутентичности

2. Театр и искусство жизни в истории русского модернизма. Катарсис, театрализация, революция

2.1. Театр и искусство жить

2.2. Символистский театр

2.2.1. Вячеслав Иванов и дионисийская драма: реритуализация театра

2.2.2. Александр Блок: публика как объект и цель преображения

2.3. Футуристическая драма: поэт как creator mundi и самовитое слово

2.4. Николай Евреинов: ретеатрализация жизни

2.5. Театр революции: театральные кружки, массовые спектакли, субботники

II. Формы пространства. Смеховые сообщества, царства лжи

1. Смех как Poiesis: Из истории русских смеховых сообществ

1.1. Иван IV и опричнина

1.2. Петр Великий. Праздники смеха и культурный перелом

1.3. «Арзамас»: словесная битва

1.4. Алексей Ремизов и его «обезьяний орден»

1.5. Чинари: «внебытие»

2. Царство лжи: Сотворение мира при помощи знаков[357]

2.1. Мейерхольд, Гоголь и ложь

2.2. Формирование и утверждение ложных знаков

2.3. Редупликация знака: ложь – поэзия – эзопов язык – театральность

2.4. «Ревизор» – «Картины прошедшего» – «Мандат»

2.5. Мейерхольд: постановка «Ревизора» 1926 года

III. Искусство жизни в литературных текстах: Мистификации и романы с ключом

1. Литературная мистификация

1.1. Вопросы теории

1.2. Рождение автора из духа мистификации: Валерий Брюсов, сигнатура и стиль[471]

2. Порядок жизни: Самообретение и самосозидание личности в символистском романе

2.1. Факты и фикции, люди и персонажи

2.1.1. От фикции к виртуальности

2.1.2. Люди и персонажи

2.2. На пути к виртуальному роману: роман Валерия Брюсова «Огненный ангел»

2.3. Андрей Белый: «Серебряный голубь» как роман с ключом

2.3.1. Who’s who в романе «Серебряный голубь»

2.3.2. Соматико-интертекстуальные отношения в символистском романе: о скандалах в литературных и биографических текстах Достоевского и Белого

2.3.3. Я не есть другой. Ложные прочтения в романах Андрея Белого «Серебряный голубь» и Владимира Набокова «Отчаяние»

2.4. Лидия Зиновьева-Аннибал: «Тридцать три урода» – роман о художнике

Заключение: Великий сфинкс

Литература

Отрывок из книги

История не исчерпывается тем, что обычно составляет предмет посвященных ей сочинений: войнами и мирными договорами, ростом и упадком цивилизаций, революциями и контрреволюциями, успехами индустриализации и финансовыми кризисами. Помимо этого, существует и другая история – себя созидающего субъекта, которую Ю.М. Лотман и Стивен Гринблатт имели в виду, рассуждая о «поэтике поведения» и «self-fashioning». По всей вероятности, не случайно то обстоятельство, что другая история открылась ученым из России и Северной Америки. Обе страны (Россия начиная с петровских реформ) стали социокультурными областями, параллельными Западной Европе, усвоившими себе ее ценности и вместе с тем вступившими в состязание с ней. Откуда, как не из такого рода наблюдательных пунктов, и можно было увидеть человека выходящим на историческую сцену, чтобы исполнить роль, и отчуждающую его от себя, и творящую его? Опознанный в этой своей ипостаси, он пришел на смену человеку экзистенциалистов, «заброшенному» в бытие и влачащему там существование, которое не поддается субъективированию, переупорядочиванию по чьему-то личному плану.

В том расширительном толковании, которому Шамма Шахадат подвергает опыты по искусственному переустройству автоматизированного пребывания в мире, к ним относятся не только скандалы, эстетизация быта и всяческие формы биографических мифов, но и литературные мистификации, театральные постановки, тематизирующие самозванство и симуляции, или романы о лицах, решительно пересоздающих себя и попадающих в экстремальные условия. Под таким углом зрения homo performans как переводит жизнь в текст, так и выражает себя в текстах, результирующих это преображение.

.....

Но наряду с литературными текстами такую же функцию выполняли ритуал и театр. Не зафиксированные в форме письменного текста, эти жанры выступали в качестве жизнетворческих парадигм, которые реализовались на пересечении текста и тела, семантики и соматики[67].

Пафос всякого жизнетворчества проистекает из диалектики господства и подчинения, заключается в том, что художник своей жизни выходит из роли раба природы и становится ее господином. Примечательно, как меняется при этом отношение к смерти, ибо господство над природой всегда означает и преодоление той зависимости, символом которой выступает смерть[68]. Так, художник-теург переживает акт самоотрицания в смерти как предпосылку псевдоритуального возрождения, художник театрального типа манипулирует смертью, играя с маской, а художник аутентичного типа воспринимает смерть как перевоплощение в «нового человека». Жизнетворчество предполагает ту двойственность человеческой природы, о которой писал Плеснер: только роль, только другое Я способно обеспечить власть над собственной жизнью. Но каждый частный вариант жизнетворческой позиции предполагает особое отношение человека к этому иному себе.

.....