Оглавление
Сигизмунд Кржижановский. Рыцарь духа, или Парадокс эпигона
«Нет, я не знаю слов, разящих и могучих…» (О поэзии Сигизмунда Кржижановского)
Книга I (Ноябрь 1911 – Февр. 1913 г.)[6]
Город
Покупатели кошмаров
Нахалы
Парк зимой
«Я позван незримым… Стою у окна…»
Bierhalle[9]
Вампир
Весеннее утро
В толпе
Гость
Весенняя панель
Hofbräuhaus (München)
Предутреннее
Над мигами
«В межкрестной тишине…»
«В старой, слезливой, задумчивой книге…»
An den Frühling (Григ)
Святые сны
Сказка о познании
«Приходи… Мы с тобой помолчим…»
«В тумане призрачном уж звёзды побледнели…»
«После ночей нечистых упоений…»
Ныне отпущаеши
«Вечерняя печаль нисходит на поля…»
Сумерки
Беззвучие
«Парсифаль»
Magnificat
«Колоколов далёких перезвоны…»
Молитва
«Предмирная, немая сила…»
Тупик
Скука
«Нет, я не знаю слов, разящих и могучих…»
У ночного окна
«Не надо плакать. Плачут лишь трусы…»
Книжная закладка
В кафе
«На стене: «Турчанка у фонтана»…»
Самоусовершенствование
Предчувствие
La questa tomba
«В душе, как в нетопленой комнате…»
Душа и мысли
Suicidium
Мой лебедь
Путевая карусель
«Поезда меня мчат по неведомым странам…»
Монастырь Сан-Миньято (Флоренция)
Saalfelden (Tirol)[36]
Гробница Наполеона
Новый кафедральный собор в Линце
Santa Chiara
Кладбище вечером (Mayerhofen)
Венеция ночью
Монте-Карло
Кривые улыбки
«Море цвета лакмуса…»
Люцернский лев (Lucern Läwengarten)
Молодожёны
Интеллигент и море
Современность
Азартная игра
Любовь
«Кисленькие, злые, хворые идейки…»
«Милые, добрые, мудрые книги…»
Весне
Английская болезнь
Пивная
Мечты и сны
Первая ночь
Могила Гейне
Quo vadis, Domini?
Царевна леса
Иная любовь
Смерть лебедя
Валун
«Я – созданье неведомых чар…»
Старый рояль
Сонные нити
«О тени женщин, прошедших мимо…»
М. О
Мумии
«очи бессонной тоски я гляжу, угасая…»
«Я умру: мой дух ночь примет…»
Меньшая братия
Прошлогодняя трава
Плющ
Камень
Эдельвейс
Ветряная мельница
Весенний снег
Курица
Так себе
Весеннее
«В душе поют созвучно скрипки…»
Ночь
Стриндберг
Саше Чёрному
Стихи. С. К
<I>[76] 1911–1913 гг
<II> 1914–1915 гг
Свобода
«На тихом кладбище, на мраморе доски…»
И я
Похоронное бюро
Видение
В казарме
<III> 1918–1919 <гг.>
«Vechia zimarra, senti» (IV акт «Богемы»)
Мы
Прелюд Шопена (or 28, № 13)
Гость
Дачная опушка
«Наши глаза ведь давно уж на ты…»
Лаврские куранты
«Исшёптанное мириадом уст…»
Миросозерцание под пулями[98]
Circulus vitiosus
Поэту
Стихотворения С. К. 23 марта 1918[103]
Entre griv et rose
Жалоба Парки
«Душа прощалась с Ангелом-Хранителем…»
Её губы
Профессионал
В лаборатории[117]
Скрипач
За что?
Экспромт
Открытое окно
В номерах
Молитва
Солдатская песня
<Frater Tertius> Философы[131]
Академия (IV в. до Р.Х.)
Диоген и Эпихарис
I.[138] С. Эригена (IX В.)
Flatus vocis
Схоласты (XIII в.)
Magnus Contemplator (XIII в.)
Декарт
Harmonia praestabilita (XVII век)
Три храма (XVIII в.)
Могилы метафизиков (с натуры)
Череп Канта
После чтения Шопенгауэра
Гартман
I. Душа и книга
II. Нирвана
III. Перелёт
Эпитафия себе
«И дремля едем до ночлега…»
Беатриче
Переводы. Юлиан Тувим (1894–1953)
Черешни
Похороны
Светозар
Зима бедняков
Апрель
Вечер
У окна
Слово и плоть (фрагменты)
I «И слово плотью стало…»
II. «Мне чужды все ремёсла…»
III. «В тебе моя вся алость…»
Сорок вёсен
Комментарии
Отрывок из книги
Читательский и филологический бум, вызванный возвращением в отечественную словесность имени и произведений Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1887–1950), прошёл. Теперь никому в голову не придёт оспаривать право этого автора на место в истории литературы. Книги Кржижановского встали на полки общедоступных и домашних библиотек; постепенно идёт осмысление его творчества, изучение которого, надо думать, через поколение-два станет частью учебных программ.
Будучи сыном своей культуры, Кржижановский, только начиная осмысливать собственное будущее как литератора, первоначально попытался освоить ту область, которая считалась в начале XX века главной – поэзию. Этот путь проделали многие его современники, достаточно указать, например, на Алексея Толстого – Горького – Каверина – Платонова – Олешу – Катаева – Грина – Домбровского…. Стихи Кржижановский иногда публиковал[1], но, осознавая их несовершенство, не выпустил ни одной книги («Настолько-то я поэт, чтобы не писать стихов» – эта фраза писателя из «Записных тетрадей» стала эпиграфом к послесловию в «Книжной душе»[2]; в другом случае читаем: «Скучно быть не-Пушкиным – грустно не быть Гёте»: тоже ведь искренняя самохарактеристика). Непреложный факт: поэзия Кржижановского намного слабее его прозы.
.....
Реминисценции в поэтическом творчестве Кржижановского или найдут своего исследователя, или нет. В любом случае, думается, сказанного достаточно для понимания: с точки зрения поэтики и мировоззрения его творчество генетически всходит к символизму. Оригинальный стиль Кржижановского, считающийся загадочным – аналог ему так трудно найти в прозе первых десятилетий XX века, – все эти лингвистические фантазмы суть порождения символизма, одна из его естественных проекций во времени, органичное продолжение, сопровождающееся развитием целого ряда приёмов. Парадоксальность и балансирование на грани абсурда, метонимичность, метафоры – всё это Кржижановский взял из символизма, освоил в поэзии и воплотил в прозе. Но поэзия его оказывается ключом к пониманию развития творчества в целом. Музыкальные образы, кстати говоря, занимают в его поэтике вот уж поистине особое место, и это дополнительный стимул признать его поэзию постсимволической, а прозаический метод охарактеризовать как генетически связанный с символизмом.
В стихах говорилось о поиске «красоты невоспетой, несказанных слов», желании «петь (не писать "петь")», о борьбе со словами за слова. Собственно, это – одна из тем «Сказок для вундеркиндов» (а позже – и «Клуба убийц букв»). Мучительные проблемы: равны ли слова – миру; соответствует ли имя – вещи; можно ли жить среди слов, или они – только фикция, мнимость, тени, не отброшенные от предметов. Те же проблемы, кстати говоря, волновали и Мандельштама, который для себя решил однозначно, что слово действенно, энергетично, «орудийно» и вещно. Кржижановский, кажется, не так уверен в этом, и здесь он опирается на философию Джорджа Беркли, изо всех сил, правда, скрывая его и шифруя в «Трёх храмах». Мало того, что в сознании существует не мир, но лишь его «отсвет смутный» (стихотворение «Миросозерцание под пулями»); так что же, он вдобавок ещё и несуществование! Тогда «за что вещи и люди наказаны именами?» (новелла «Фу Ги»). В новелле «Поэтому» герой, отказываясь от поэзии, от сферы возможностей, «бы», ради, как ему кажется, «бытия» (оборачивающегося довольно пошлым «бытом»), размышляет: «Как это странно… Давно ли казалось, что Митти потеряна. Навсегда. И вот завтра я назову её, не "назову" (проклятая привычка), а завтра она будет подлинно, вещно будет моей». Здесь внимание берёт на себя наречие «вещно». В стихах недаром появляется «Исшёптанное мириадом уст // Земное ветхое люблю», словно из-ношенная вещь, – между прочим, с особой смысловой нагрузкой на страдательном причастии, характерной для стиля Кржижановского – зрелого прозаика. В других случаях автор прибегает к небанальным деепричастиям, передающим редкие в изображении действия («ввившись» и др.).
.....
