Читать книгу Заботы Межмирного Судьи - Станислав Росовецкий - Страница 1

Пролог. Собеседование после назначения

Покинув кабину скоростного лифта, новоназначенный Межмирный Судья, высокий осанистый старик, вот уже лет триста как не менявший внешность, голос и манеры, выпрямил плечи и спину перед единственной на площадке дверью.

Как только полотно двери исчезло в стене, внутри помещения возникло голографическое изображение лиловых степей Новой Венеры. Шагнув вперёд, Судья, уроженец этой планеты, сообразил, что получил своего рода знак внимания от Великого Разума, и присоединил к приветствию благодарность. Обращался он к тумбе посредине комнаты. Предполагалось, что ВР базируется там, но, имея представление о новейшей технологии, Судья в том сомневался. Успел также отметить, что антиквариата в кабинете нет.

– Судья, вы поняли ли, почему я пригласил вас к себе в Москву не до, а после вашего назначения? Кстати, садитесь, пожалуйста. – прозвучал голос Юрия Левитана. – И предлагаю записать наш разговор.

Перед тумбой обнаружилось кресло и замигало приветливо сиденьем. Усевшись, Судья повернул одну из декоративных пуговиц на своём двубортном, в мелкую чёрную полоску, пиджаке и ответил с полной серьёзностью:

– Видимо, вы приняли решение, исходя из сведений, информационное качество которых вас удовлетворяло, и в беседе со мной не было нужды. Теперь же вы хотите меня лично проинструктировать.

– Что-то в этом роде. А также хочу обговорить современное состояние человеческой цивилизации.

Судья поднял кустистые полуседые брови и опустил. Подумав, спросил осторожно:

– Разве вы, ВР, считаете меня достойным для такого обсуждения собеседником?

– Я, конечно же, рассчитываю на ваш вклад в дискуссию, Судья, но лучше бы вы спросили меня, считаю ли я, что сам могу дать адекватное объяснение происходящим в нашем Межмирьи процессам. Да, считаю. Кроме того, хочу попросить у вас прощения на тот случай, если стану излагать известные вам и даже некоторые общеизвестные факты, ведь трудность в том, как их укладывать в довольно сложную общую картину. И, будьте любезны, называйте меня, пожалуйста, не вээром-ом, а Разумом. Части моего сознания, унаследованной от академика Разумника Ивановича Горенкова, это будет приятно.

Кивнул Судья и позволил себе усмехнуться. Он так и не выработал в себе чёткого отношения к сенсационному в своё время решению академика Горенкова манкировать очередными процедурами биологического омоложения, чтобы пожить некоторое время «головой профессора Доуэля», позволив остальному телу умереть. (Как только Бóрис Привалофф, тогда ещё и не предполагавший, что станет Межмирным Судьёй, об этом узнал, ему тут же вспомнился кадр из старинного плоского фильма по роману Беляева, где отделённая от тела голова, подцвеченная синим, немилосердно зажата была в тиски. Как дело обстояло с реальной головой академика, и представлять не хотелось). За несколько часов лучший искусственный интеллект галактики сумел полностью, как говорят, сканировать мозг академика и интегрировать его в себя. Нужна ли была эта жертва? Для науки она чрезвычайно полезна, поскольку позволила великолепной гибкостью человеческого разума дополнить и даже застраховать от неудач железную логику искина, порой пасующую перед парадоксами непредсказуемой действительности. Но подвиг академика Горенкова вызывал у Судьи, как и у многих других, глухое недовольство: он понимал, что сам на такую самоотверженность неспособен. Подвиг усиливал осознание собственной ординарности, мучившее Привалоффа и в старости. Да и сочувствовал он, неожиданно остро, Горенкову. Пусть по завершению эксперимента голова академика была присоединена к специально выращенному телу, однако все знали, что после сканирования Разумник Иванович стал всего лишь телесным двойником себя прежнего, развлекается на земных курортах, словно обычный пенсионер…

– Вас же я попрошу отныне никому и никогда не называть своего настоящего имени. Отныне и до завершения службы на этом посту вы – только Межмирный Судья или Судья. Вуаль загадочности повысит интерес к вам публики и предохранит от возможности шантажировать вас поступками вашей долгой жизни. Знаете, бережёного Бог бережёт…

– Я понимаю.

– Тогда вернёмся к нашим баранам. Итак, сегодня, 25 июня 3017 года нашей эры, приходится констатировать, что человечество снова осталось во Вселенной наедине со своими проблемами. На вашей памяти, Судья, была наконец-то найдена в космосе иная разумная жизнь и ценой колоссальных энергетических затрат установлена связь с этой цивилизацией. Увы, кристаллическая природа наших братьев по разуму, с одной стороны, и непреодолимость расстояния до них для наших и их кораблей, с другой, поставили крест на вечной мечте человечества о колоссальном взаимообогащении при Контакте. Знаниями, во всяком случае, а то и неизвестным сейчас духовными и даже (кто знает?) материальными ценностями.

– Меня в то время поразила, – заметил Судья, – открытая инженерами невозможность применить механизмы телепортации за пределами, если грубо очертить, нашей галактики. Ведь во всей Вселенной должны везде действовать одни и те же физические закономерности – разве не так, Разум?

– Легко сказать… Увы, загадка до сих пор не разгадана. Есть гипотеза, что телепортация прерывается защитой, установленной некоей цивилизацией из другой галактики. Будто бы они тайно побывали у нас, покрутили головами и решили отгородиться от нас санитарным кордоном. Выстроили нечто вроде Берлинской стены.

– Звучит не как гипотеза, а как логлайн фантастического фильма… – пробормотал Судья.

– А что скажете о совсем грустной догадке? Будто всё это проделано цивилизацией, к настоящему времени погибшей. Будто поставили против нас защиту, а снять уже некому.

– Впечатляет. Но ведь обе гипотезы, как я понимаю, проверить пока невозможно.

– Я веду к тому, что человечество получило возможность заняться собой, внутренними проблемами своего развития. А они накопились во время сумасшедшего, лучшие силы общества отвлекающего, рывка за пределы Млечного пути. Пока учёные, инженеры и герои-астронавты совершали свои вдохновенные открытия и подвиги, средний класс остального человечества, щедро финансируя их и тем самым успокаивая свою совесть, заботилось только о собственных удовольствиях и развлечениях. Биология и генетика обеспечила этим обывателям возможность не думать о хлебе насущном, а медицина продлила их жизни в ранее не мыслимых измерениях. В прежние времена человечество использовало бы эти замечательные улучшения качества своего существования для гонки к очередной общей и архиважной цели. Теперь такой цели нет. Возник некий моральный вакуум. Незачем, по большому счёту, стало жить обычному человеку.

– Ну, это как сказать… Для обычного человека цель жизни может состоять вот именно в личном благополучии и жизни без особых тревог. Как древний русский поэт Державин предлагал… Ага, вот:

Жизнь есть небес мгновенный дар,

Устрой её себе к покою…

– Ну, теперь дар не такой уж и мгновенный, разве что с философской точки зрения, – и Судья понял, что собеседник ехидно улыбнулся. – Хоть с этой придирчивой точки зрения и обычному человеку трудно прожить совсем без тревог. А по времени – да, фактически вы и ваши ровесники бессмертны, Судья, и следующему поколению будут созданы все условия для настоящего бессмертия. Однако выяснилось, что общество не может безнаказанно отбирать у семьи функцию рождения и воспитания детей. Да и отношения мужчины и женщины в бездетном браке неминуемо деградируют. И это при том, что лучшие умы человечества целое тысячелетие трудились, устраняя в обществе предубеждения против гетеросексуальных отношений и традиционного брака!

«What’s Hecuba to him, or he to Hecuba?» – мысленно вопросил Судья, по-прежнему взирая на чёрную тумбу с полнейшей и туповатой преданностью. Однако в следующее мгновение невольно покраснел.

– Что мне Гекуба, спрашиваете? Да мне, пожалуй, ни к чему эта многодетная мать, в конце жизни превращённая в псицу. Вот прекрасная Елена, та и в самом деле долго волновала меня, заставляя проникать в перипетии её браков и любовных связей. Зачем, вы спросите? А-а-а, у вас другой вопрос на языке… Наверное, мне надо было бы предупредить вас, что я практически читаю мысли собеседника. Так вот, мне было безумно интересно прослеживать, как менялось её мировосприятие и восприятие собственного тела с каждым новым мужчиной, а ведь начинал её чувственное просвещение красавец Тесей, герой-революционер догомеровской Греции, и ходок он был ещё тот.

– Вам, Разум, приходилось всё самому придумывать, – осмелился Судья. – Позвольте напомнить, что настоящие мифы древней Греции не были записаны с научной точностью, как записывал Клод Леви-Стросс в ХХ веке мифы южноамериканских индейцев, они извлечены из творений древних поэтов и историков, а на наше их восприятие сильно влияет интерпретация уже в искусстве Нового времени.

– И кому вы это рассказываете? – издевательски протянул невидимый мудрец. – Я просто хотел обратить Ваше внимание на то, что отсутствие возможности физического контакта с женщинами отнюдь не затрудняет их интеллектуальное познание, а даже облегчает и восхитительно усложняет такие развлечения. Впрочем, к делу. Я убеждён, что нынешние возможности и бонусы, дарованные обычному человеку, слишком велики, чтобы тратить их на удовольствия и развлечения. Возникает пресыщение и ощущение избытка сил. Для нашего общества эта тенденция чрезвычайно опасна. Вы ведь знакомы с криминальной статистикой Межмирья, Судья?

– Да, количество преступлений существенно, без малого на порядок, возросло. Это если сравнивать с прошлым столетием.

– Никто не ожидал такого, когда все, обычные в государствах, карательные и контрольные органы Межмирья были распущены, а их функции переданы самоуправляемым общинам. Не оправдались наши большие надежды на генетический контроль, столь замечательно себя показавший при регулировании численности населения. К глубокому прискорбию вашему, добродетельные и образованные долгожители, оказалось, что уголовные наклонности премило возрождаются и в людях с безукоризненными в этом отношении наборами хромосом. У меня создалось впечатление, что духовные процессы наследственности ускользнули от генетиков, сосредоточенных на подсчётах внутри структур.

– Да уж, обжитые планеты заполнились крикливыми толпами невоспитанных и разбалованных взрослых детей, – скривился Судья. – Забегая вперёд, скажу, что именно такие наблюдения побудили меня без всяких оговорок принять назначение Межмирным Судьёй.

– Дело усложняется современной структурой человеческого общества. Люди уже привыкли к ней, живут и действуют внутри неё, оттого и не ощущают достаточно остро её своеобразие. Фактически же человечество, не испытывая необходимости трудиться, разделилось на кружки или клубы по интересам и соответственно заселило приспособленные для обитания планеты. И вот результат: на планете Неро благоденствуют любители компьютерных игр, а чуть ли не половина получившей атмосферу старушки Луны застроена деревнями Сент-Мэри-Мид, где разыгрываются истории с участием мисс Марпл.

– О, вы вспомнили самые простые случаи!

– Кстати, Судья, вам известно, конечно же, о поселении поклонников прерафаэлитов на планете АрмстронгDS1695, об этом их Нью-Витебске. Почему вы, известный знаток жизни и творчества этих художников, не присоединились к ним?

Судья нахмурился. Выговорил осторожно:

– Там у них более сложная культурная концепция… А-а-а, чего уж там! Вы ведь всё равно мысли читаете. Правду сказать, я побоялся оказаться среди дилетантов, как корнишон в полной бочке обычных солёных огурцов. Дилетанты настоящего специалиста могут либо раздражать, либо умилять – это если речь идёт о хорошенькой женщине. Однако и умиление легко переходит в таких случаях в раздражение. Приударял я за одной миленькой простушкой. Интригуя своей загадочностью, она изображала любительницу изысканной поэзии. Да к тому же французской времён Верлена и Рембо. Я и разыскал для неё самое первое издание «Les Chants de Maldoror», то посмертное, ведь при жизни Лотреамона книжка полностью не выходила. Она захлопала в ладоши и говорит: «Вот спасибо! Я обязательно прочитаю, стану поклонницей Лоатремона (именно так!) – и мне не нужно будет больше ничего читать!».

– Весело вам жилось, Судья!

– Хотя должен признать, что к вылощенным обитателям Нью-Витебска я, скорее всего, слишком суров. Однако, позвольте спросить вас, Разум, как объясняете вы это глобальное паразитирование на культуре прошлого?

– Знаете, Судья, мне оно представляется вполне закономерным. Наш феномен культурного, как вы выразились, паразитирования, прежде всего, вовсе не уникален. Вспомнить хотя бы эпоху эллинизма, когда считалось, что всё лучшее уже было создано в Древней Греции, остаётся только собирать классику, комментировать её и подражать ей. Постмодернизм провозглашал похожие художественные задачи, весьма изобретательно переосмысливая созданное творцами прошлых эпох. А самое главное, подражание в природе человека, потому что восходит к глубочайшей традиционности культуры, недаром же так мощно работает во все времена эстетический эффект узнавания уже знакомого. А в наше время обнаружилась, как мне кажется, и определённая перегрузка артефактами, замедлившая поступательное до того развитие культуры.

– Этакое перепроизводство культурных ценностей? – оживился Судья.

– Не сомневаюсь, вы и сами это заметили, Судья. Вы ведь до назначения несколько столетий подрабатывали экспертом по антиквариату, то бишь оценщиком.

– Я этого не скрываю, – буркнул Судья. – И всегда платил налоги.

– Поверьте, что это обстоятельство сыграло свою роль, когда я выбрал именно вас. Возвращаюсь к ответу на ваш вопрос. Думаю, что искусство перешагнула некий предел, за которым стало чрезвычайно трудно придумать что-нибудь действительно новое. Как аналогию могу предложить современную биологию Земли: все виды животных давно открыты и описаны, родись сейчас новый Линней, ему придётся заняться историей и прогнозами. Забавно, что первым ощутило недостаток новых сюжетов кино, самое юное из искусств, отсюда бесконечные римейки удачных фильмов, сиквелы, приквелы и серии телефильмов, тянувшихся годами. Потом, исчерпав психологическое содержание и возможности формального новаторства, погибла лирическая поэзия. Мне кажется, что и прочие виды искусства испытали насыщение в области сюжетики и варьирования формальных особенностей. Может быть, в будущем и возможны станут новые культурные революции, а покамест имеет то, что имеем.

– Спасибо, Разум. Теперь есть над чем подумать.

– Счастье ещё, что наше учёное сообщество вовремя всполошилось и худо-бедно возглавило уже громко заявившую о себе моду. Помнится, вы протестовали против нашего намерения превратить перенаселённую в те времена Землю в заповедник художественных стилей, памятников искусства и исторических артефактов, где можно только служить в каком-нибудь музее, но просто жить нельзя.

– Да, протестовал, потому что это нарушало равенство прав на жилище. Честно сказать, я в то время с особой остротой воспринимал квартирные проблемы.

– И не удивительно! Вы ведь тогда лишились своей муниципальной квартиры, оставив её последней жене, и с тех пор кочуете по гостиничным номерам.

Судья помолчал. Потом проговорил, глядя в пол:

– Меня беспокоило также подозрение, что вы, начальствующие, прикрываясь музейным проектом, отхватите побольше жилплощади себе под учреждения. Теперь вижу, что в этом ошибся, а в целом проект себя оправдал.

– И вы же сами, Судья, внесли в его осуществление свой вклад! Я прекрасно помню ваши всемирные лекции о прерафаэлитах, прочтённые в музеях и на старинных улицах Лондона.

– Да уж, пусть лучше подражают братьям Россети и Милле, их меценатам, жёнам, натурщицам и любовницам, чем лупят друг друга двуручными мечами, обливаясь потом в железных латах. Кажется, я догадался, почему вы выбрали именно меня…

– Да, и поэтому тоже. Но о моих критериях немного позже. Возвращусь к тем лондонским лекциям. По-видимому, ваш тезис о том, что глобальную революцию в европейском искусстве начали не французские импрессионисты, а прерафаэлиты в Англии, чересчур смел. Однако посмотрим на это с другой стороны. Если импрессионисты действительно предлагали нечто принципиально новое и небывалое, то прерафаэлиты создавали новую красоту, начиная с подражания одному из древних направлений в истории живописи. Популяризируя творчество и идеи прерафаэлитов в современном обществе, разве вы не внесли свою лепту в формирование моды на, как я это уже назвал, паразитирование на культуре прошлого?

– Уж если и в этом я виноват… – и Бóрис Привалофф поднял руки, сдаваясь.

– Виноват, не виноват… Я признаю слабость воздействия на Сетевое сообщество, однако вода камень точит. Сейчас напряжение в галактическом семействе человечества создают и слишком большие отличия между общинами, уже вами продемонстрированные. Что ж, ребятки, продолжайте баловать, но держите себя в рамках закона. Я полагаю, что следует исподволь закручивать снова гайки. И установление общей для всех планет судебной системы – только первый шаг на этом пути. Вы говорили, что во Вселенной везде должны действовать одни и те же природные закономерности, а я добавлю, что и законы совместного бытия людей тоже.

– А не слишком ли круто вы перекладываете руль, Разум? То абсолютная свобода, типа «бога нет, царя не надо…», а то появление вдруг, как чёртика из табакерки, Межмирного Судьи, решения которого, как я понимаю, обязательны для исполнения.

– Нет. Всё продумано, Судья. У нас с вами три месяца, за это время решение будет проведено через псевдодемократические процедуры, учёные юристы составят свод законов о преступлениях против жизни и свободы, по краткости ориентированный на первую часть законов Ур-Намму и десять заповедей. Другая группа мудрецов корпит над универсальной процедурой судебного заседания. Вас же будут ненавязчиво рекламировать как законника с безошибочной интуицией, как бывшего следователя, которому удалось распутать несколько каверзных дел.

– Зачем же меня рекламировать?

– Чтобы бросить народу кость, Судья! Придётся анонсировать заседания суда как замечательные зрелища, реалити-шоу без режиссёра и без всяких постановочных трюков, пообещать, что их сможет посмотреть каждый онлайн и в записи. Да не кривитесь вы! Вспомните заседания суда присяжных XIX и первой половины XX веков, это же были настоящие спектакли, много раз имитированные в кинематографе!

– Вспомнил. «Двенадцать разгневанных мужчин» Сидни Люмета, «Нюрнбергский процесс» Стэнли Крамера. Так мне что же, прикажете брать уроки актёрского мастерства?

– Будет достаточно и той толики артистизма, коей от природы обладаете. Но вот за эти три месяца вам придётся освежить свои юридические знания и навыки, заказать мантию по своему вкусу и найти общий язык с Платоном.

– А кто такой Платон? – изумился Судья. Он понял, наконец, почему Разум порекомендовал записывать аудиенцию. Ведь и на самом-то деле придётся возвращаться чуть ли не к каждому слову…

– Скорее «что». Это кибернетическое устройство новейшей разработки. Четыре невидимых робота с одним на всех искусственным интеллектом. Платон – ваш защитник, пилот челнока, секретарь, справочник, повар, официант и палач. Его роботы будут носить ваш паланкин и вытащат для вас обвиняемого или свидетеля из любой дыры, отовсюду, куда бы он не вздумал забиться.

– Палач? Да все и забыли уже, что такое смертная казнь!

– О казнях потом. Я намерен придерживаться определённого плана нашей беседы. Так… Очень важно, что Платон набит по завязку контрмагическими знаниями, вооружён сразу несколькими методиками нейтрализации парапсихологических атак и легко справится с любой доморощенной магией, если её попробуют применить против вас.

– Вот это было бы замечательно… – пробормотал Судья и добавил уже громче. – Ведь ведьма какая-нибудь и в самом деле может отвести глаза. Я магии побаиваюсь, честно скажу вам. Думаю, что вы, учёные, напрасно к ней относились пренебрежительно. Казалось бы, живём в просвещённое время, в технике невиданный доселе прогресс, а сколько ведьм и знахарей развелось.

– Забавно, что такое игнорирование наукой магии повторяется циклически… Против Платона магия бессильна: он знает всё о подсознании, чтобы защитить вас, но своего подсознания не имеет. А вы… Скажите, а не приходилось ли вам в юности бывать на сеансе публичного гипноза?

– О… Это как в «Ночах Кабирии» у Феллини? А самому не приходилось, нет.

– Зато часть меня побывала, когда ещё была Разиком Горенковым. Гипнотизёр попросил всех в зале соединить руки у себя за головой. И, в общем, приказал так и держать. А потом говорит: кто сможет, отпускайте руки. Разик и отпустил. Но в зале очень многие не смогли это сделать, вот их-то гипнотизёр собрал на сцене и вот над ними-то измывался, как хотел. Что же касается вас, Судья… А ну-ка, подержите голову неподвижно пару секунд… Ну, вам-то ведьма глаза не отведёт. У вас тоже сильный тип психики. Так что вы и без Платона с ведьмой справитесь. Кроме того, вам придётся установить прочное взаимодействие с Институтом пространства и времени.

– А для чего конкретно? И я бы хотел, чтобы вы просветили меня насчёт Платона-палача.

– Здесь как раз всё связано. Современное переосмысление смертной казни, этакий как бы симулякр её – ещё одна кость, которую придётся бросить галактическому простонародью. Народ ведь во все времена обожал казни, желательно публичные. Ну, так развлекитесь, ребятки. За убийство, связанное с отягчающими обстоятельствами, вы получите право приговорить преступника к весьма изощрённому наказанию. Платон мгновенно испепелит его тело, но по приговору личный геном осужденного в оплодотворённом яйце будет пересажен матери какого-нибудь известного преступника прошлого, из не избегнувших жестокой казни. Так что Джека Потрошителя можно будет оставить в покое. Необходимость прожить жизнь в ужасных бытовых условиях прошлого будет дополнительной карой.

– Однако! Дайте мне подумать, Разум, – взмолился Судья.

– Даю две минуты. И вот нам с вами гравюрка для развлечения.

И голографические красоты нововенерианской степи сменились гравюрой XVII века, живописующей в чёрно-желтоватой гамме публичную казнь колдуна в каком-то европейском городе. В Берлине, да, в Берлине. Судье уже приходилось видеть эту наивную картинку, и он не стал её разглядывать и вспоминать имя еврея-банкира, которого немецкий курфюрст отправил как колдуна на эшафот, чтобы не отдавать ему долг.

– Так… До меня доходили слухи, что в Институте пространства и времени научились-таки путешествовать в прошлое, а теперь это оказывается правдой?

– Сущая правда. Должен просить вас о неразглашении до поры до времени этой информации. Теперь можно перенестись в прошлое и возвратиться в то время, из которого исследователь отправлялся. Но дело это чрезвычайно опасное – и куда более непонятное, чем уже привычные для нас пространственные телепортации.

Судья помолчал. Обдумывая каждое слово, спросил:

– А не опасно ли, с точки зрения познавательной, что таким образом накапливаются явления, которыми мы пользуемся, не понимая их сущности?

– С точки зрения эпистемологии, то бишь? – проворчал Великий Разум. – «Слова, слова, слова…». Электричество здесь хорошая аналогия. Открыто ещё в античности, но должен ли был Якоби подождать с изобретением практически пригодного электродвигателя, пока не будет разработана квантовая электродинамика? Вон физики до сих пор скармливают нам модели, которым я, например, не склонен доверять. А телепортировались уже тысячи людей, пока счастливо. Вам не приходилось ещё, но придётся: некоторые колонии забрались слишком далеко, чтобы добираться космолётом. Вы получаете индивидуальный челнок, а Платон – отличный пилот.

– Я не боюсь, Разум. Нелепо чего-либо бояться в моём возрасте.

– М-да. Не все бы с вами согласились. Что же касается перемещений в прошлое, то физики прямо-таки дымятся, изучая во всех параметрах уже совершённые, экспериментальные путешествия. Они уже достоверно установили, что человек из нашего времени оказывается в прошлом именно нашей реальности, а не в каком-либо параллельном мире.

– Понятно. А кто же займётся пересадкой оплодотворённого яйца? Ведь это чертовски сложно…

– В наше время не так уж и сложно. Пересадки берёт на себя сотрудница Института генетики. Отчаянно смелая леди, современная амазонка, право слово… Взбиралась на Эверест, облетела на копии монгольфьера чуть ли не весь земной шар, а потом увлеклась историческими реконструкциями. Клянётся, что при достаточном финансировании золотыми монетами соответствующей эпохи сумеет проделать пересадку любой женщине.

– А как же «эффект бабочки»? Ведь не о какой-то бабочке речь, а о человеке, пусть и негативно, но засветившемся в истории, уж если мы о нём знаем.

– «Эффект бабочки» я рассматриваю как остроумную иллюстрацию к теории вероятности, не больше. Наступили бы вы, Судья, в 2558 году ненароком на бабочку-капустницу – ну и что? Их же ещё миллионы тогда летали! Шансы, что ваш поступок будет иметь последствия, на самом деле ничтожны. Если мы уже знаем секрет проникновения в прошлое (будущее такому не поддаётся, тут есть принципиальные заморочки), то он известен и учёным будущего. В таком случае они многократно уже появлялись в прошлом, оказываясь на временной шкале позади нас. По статистике, они не могли избежать случайного внесения изменений, но разве мы наблюдаем результаты, подобные придуманным Брэдбери? Но вы и сами должны тут поработать, подобрав кандидата на замену наиболее близкого к подсудимому – и по патологиям в психике, и по преступлению.

Судья насупился, крякнул. Заговорил грубо, но постепенно голос его смягчился.

– Фактически это смертная казнь, Разум. Старая добрая смертная казнь. Да ещё из самых жестоких – сожжение, хоть и мгновенное. Сознание преступника оно отрубит навсегда, как на гильотине. Что с того, что его набор хромосом повторится в другом теле? Ведь это будет уже иной человек, с заново сформированным сознанием.

– Судья, вы меня огорчили… Неужели вы думаете, что если вы почти сразу же об этом догадались, то и у преступника будут такие же мозги, как у вас? К тому же, если он не подаст апелляцию, то приговор будет тут же приведён в исполнение. Вы же помните, что мы пойдём на поводу у толпы.

– Хорошо, а как быть с апелляцией?

– Фактически вы же её и рассмотрите. Если окажетесь в затруднении, обращайтесь ко мне – но это только в самом крайнем случае, других забот хватает. Рекомендую, если подана апелляция, рассматривать её немедленно. Специальное зрелище одной казни, без суда с прениями сторон и судебным расследованием, устраивать нецелесообразно. Не в средневековье же пребываем. Если выяснятся серьёзные смягчающие обстоятельства, оперируйте сроком обычного наказания.

– Что вы имеете в виду?

– Мы с экспертами-юристами уже договорились, что это будет одиночное заключение в какой-нибудь брошенной колонии на планете без искусственной атмосферы. На срок от двухсот до пятисот земных лет.

– Понятно… Эх, если бы в Институте пространства и времени ухитрились перемещать сознание осуждённого прямо в голову древнего преступника! И чтобы не во младенчестве какого-нибудь Картуша, а когда злодей в тюрьме маялся перед казнью.

– Судья, я призываю вас к порядку! Ваше пожелание уже из области фантастики, мы же пытаемся найти подходы к проблемам реальным.

– Прошу извинить, Великий разум, – наклонил голову Судья. А сам исподтишка огляделся. Да уж, никакой фантастики. Полутёмная комната, чёрная тумба посередине и спрятанное устройство для проекции картинок. И голос древнего, сталинских времён радиодиктора, наговоривший сегодня столько нового, что вот-вот заболит голова. А если бы стены ушли в стороны, и пролетел бы верхом на драконе рыцарь в латах и с мечом– это была бы фантастика?

– Я ведь не забыл предупредить вас, Судья, что читаю мысли? По мне, так фэнтези относят к фантастике по недоразумению. Будто и в так называемой научной фантастике недостаточно нелепостей!

– Хотел бы я возвратиться к телепортации генома. Предупреждаю, что задам глупый вопрос. Поскольку никто не может проверить, отправилась ли смелая леди в прошлое или нет, удалось ли ей перенести куда надо пресловутый геном, или попытка закончилась неудачей, не проще ли и не отправлять её в рискованное путешествие?

В кабинете повисла тишина. Ненадолго. Раздалось хихиканье, потом голос Всемирного Разума:

– Вы ведь побывали в прошлом, просиживая в библиотеках и архивах, знаете потому прекрасно, что во все времена правители не гнушались обманывать своих подданных. Если во вполне демократическом государстве министр финансов уверял, что никакого обмена денег не будет, умные люди тотчас же начинали скупать иностранную валюту. На такой грубый обман я не пойду. Мы ведь и так обманываем осуждённых, на что вы сами проницательно указали.

– Иными словами, вы принимаете во внимание категорию совести?

– Вот именно, при всём моём цинизме. А в конце нашей беседы, Судья, я хотел бы вернуться к соображениям, благодаря которым выбрал на эту должность именно вас. Ведь юридическое образование и опыт следователя имеются у многих. Не редкость также нынче, что, придерживаясь моды, многие юристы заодно увлекаются и историей искусств. Вы выбраны, прежде всего, потому, что лишены опасных для правосудия пороков, увлечений и пристрастий, да к тому же в таком возрасте, что уже ничего нового из такого к вам не привяжется, я надеюсь.

– Благодарю покорно! – Судья неожиданно для себя самого обиделся. – Есть ли люди вовсе без грешков? И я отнюдь не исключение. И возраст мой не так уж плох, многоуважаемый Разум.

– Да, вы чересчур рьяно, быть может, увлекались противоположным полом. Но это ведь и не грех вовсе. А последние двести лет, настолько мне известно, не заводили романов, прежде же вели себя с партнёршами по-джентльменски. Я уверен, что если даже какая-нибудь из участниц процесса произведёт на вас впечатление… А почему бы и нет? Теперь все женщины столь кукольно-прекрасны, что даже подташнивает… Так вот, я уверен, что восхищение красотой не повлияет на вашу объективность. Или у вас другое мнение?

– Нет, я с вами согласен. Я всегда полагал, что старец-волокита смотрится комично. А женщины… Жду не дождусь, когда настанет мода на характерную внешность – как у Барбары Стрейзанд или Серафимы Бирман.

– Ну, этого не будет никогда, потому что дамы устроят саботаж. А вы мне импонировали также и русскими корнями. Русские изначально не знали расизма и мнения о своей национальной исключительности. Кроме того, обратил я внимание и на то, что при всём вашем увлечении прерафаэлитами вы так и не издали монографии и не имеете докторской степени. А раньше были вы толковым следователем прокуратуры, пока прокуратуры не исчезли, как сон, как утренний туман. Так вот, тогда весьма многие ваши коллеги бросились стряпать криминальные романы и давай ими терроризировать родственников и приятелей. А вы нет. Знаете, я сделал вывод, что вы человек не только без претензий, честный, скромный и уравновешенный, но и чётко понимающий свои ограниченные возможности в творческой сфере.

– Иными словами, вы считаете меня посредственностью? – набычился Судья.

– Посредственностью я вас не называл, – и тут Судье показалось, будто в бархатном голосе Всемирного разума прозвучало ехидство. – Но скажу с полной ответственностью, что гения на этом посту не потерпел бы. Отмечу также, что в разговоре со мной вы проявили достаточно быструю реакцию, рассудительность и при этом за словом в карман не лезли. Прошу вас завтра же наведаться в Институт пространства и времени, вам дадут прочитать секретный доклад. И поройтесь в Сети, познакомьтесь с материалами убийства в Хеллбурге. Похоже, что там вам придётся провести свой первый процесс.

Только оказавшись на солнечной московской улице, Судья почувствовал, что напряжение отпустило его. Одновременно измочаленный и непривычно возбуждённый, он криво улыбнулся. Что ж, время покажет, стоило ли ему покидать уютную и скучноватую душевную скорлупу, и не переоценил ли свои силы, согласившись вернуться на подмостки Межмирья.

Протокол 1. Жрица крови

Над планетой Kepler-62-e висели вечные лилово-чёрные тучи, верхушки неоготических небоскрёбов Хеллбурга скрывались за ними. Судья задрал было голову, но вскоре опустил. Он только что телепортировался перед въездом в Адский город, п почему-то ему хотелось думать, что никто и не знает, сколько в этих высотках на самом деле этажей, и не смыкаются ли они в тучах над единственной и главной улицей, образуя этакий туннель.

Разумеется, c загадкой элементарно можно было справиться техническими средствами, но Судья боялся, что грубая радиоволна или того пуще пронзительный луч лазера повредит тонкие настройки квазимагических устройств, принадлежащих хеллбуржцам, а ему в первом выездном заседании только склоки не хватало. И без того вынужден будет принять решение по делу весьма скандальному. Вот почему Судья предпочёл телепортировать личный челнок на ту пустошь перед Хеллбургом, где раскинуться бы предместью – будь столица Грешного мира чуть больше похожа на нормальный город.

Да, здесь шумело бы бойкое предместье, если бы сдвинутые по фазе строители Хеллбурга стремились воссоздать не только внешний вид средневекового западноевропейского города на Земле (на самом деле они только стилизовали, конечно), но и его инфраструктуру. Однако глухие внешние стены небоскрёбов безумной и вычурной архитектуры глядят всего лишь на пустырь – и на поля, заросшие синим ковылём и красным вьюнком.

Судья усмехнулся. Готовясь к поездке, он добыл запись местной легенды. Причудливо одетый старикан, подвывая, уверял, будто жителям города осталось неизвестным, что деревни и хутора вокруг него давно уже обезлюдели. На самом же деле крестьяне покидали бедные усадьбы предков по мере того, как хеллбуржцы вырабатывали и оттачивали свою своеобразную мораль, принимали отвечающие ей законы. Ведь не то чтобы разбогатеть, но и элементарно прожить селяне могли бы, только продавая продукты горожанам, однако и самым привязанным к отчизне деревенским тугодумам надоело в конце концов, что Хеллбург всё чаще просто поглощает отправленные в него повозки с провизией, горшками и вениками, а выплёвывает порой только обломки повозок, залитые кровью, и лошадей, покрытых ранами и встающих на дыбы при виде человека в штанах. Поскольку окрестные крестьяне всё-таки сообразили, что в Хеллбурге нечисто, была будто бы с помочью голубиной почты согласована система натуральных обменов в самом начале одного из въездов в город. Въезд этот противоположен тому, возле которого телепортировался Судья. Он сделал этот выбор не случайно, а потому, что не хотел оскорбить невзначай религиозные чувства обитателей Хеллбурга.

Чудаковатый не то знахарь, не то антрополог с гордостью утверждал: сам-де город сплошь и напрочь бессовестный, клейма негде ставить, но его обитатели убеждены, будто в селах, его некогда окружавших, цвела добродетель. О том, что в праведности простых крестьян убеждал горожан пришлый пророк, а они его, выслушав, с огромным удовольствием замучили и, согласно местной легенде, съели, помнят, мол, только немногие. Лично проверить это своё коллективное предположение хеллбуржцы так и не решились, поскольку у них не принято тратить энергию вне городских стен, а внутри них население традиционно сосредоточено на собственных пороках. Поскольку же продукты земледелия перестали на том въезде появляться, их пришлось заменить синтетическими. Однако товары для обмена по-прежнему доставлялись горожанами на прилавки, срубленные на въезде, потому что меновая торговля превратилась в обряд жертвования, сначала полусерьёзного, праведному Пейзану. В промежутках между изощрёнными оргиями был сооружен монументальный алтарь, составлено житие и разработаны пристойные случаю ритуалы.

Судья оторвал свой профессионально пытливый взгляд от пустынного горизонта и обратил его на паланкин, уже собранный его четырьмя невидимыми судебными служителями. Этих роботов хеллбуржцы назвали бы, конечно, демонами. Хоть служителей четверо, но Судья воспринимает их как одну учетверённую личность и называет, как окрестил их Всемирный Разум, Платоном. Это его надёжная защита, а при угрозе жизни – и оружие, бьющее без промаха. Вот собеседник из Платона не лучший. Молчун, он только и способен, что записывать слова Судьи и участников судов, воспроизводить их по мере надобности и давать зрительно информацию о положении в пространстве и возникающих опасностях.

Стоило Судье усесться в паланкин, как тот приподнялся над землей и поплыл по улице. Старик оглянулся: следы восьми босых ног Платона соединились в подобие двойной тропинки, пробитой в местной фиолетовой пыли. Да, изобретённый ещё в древней Индии, паланкин стал нынче популярен просто потому, что человечеству безумно надоели механические устройства для передвижения. Ну, от принципа телепортации никто и не собирался отказываться, а вот на короткие расстояния тот же паланкин вполне годится.

Улица безлюдна. Пока не настанет безопасное время между полуднем и тремя часами пополудни, оговорённое в специальной внутригородской конвенции, наружу из домов решится высунуть нос разве что отчаянный забияка. Впрочем, и безопасное время вовсе не безопасно для животных и детей, недаром же ни первых, ни вторых в городе совсем не осталось. Впрочем, откуда тут взяться детям? Воспроизводство населения занимается Институт генетики, и его сотрудники были бы полными идиотами, если бы распределяли питомцев своих приютов и в Хеллбург…

«Стрела!» – вдруг написал у него перед глазами Платон. И ещё прежде, чем вспыхнули белые буквы, ярко раскрашенная палочка с пером разбилась в щепки о невидимую защитную стену перед паланкином. Стальное острие зазвякало, прыгая по булыжнику и оставляя после себя облачка фиолетовой пыли.

Непроизвольно зажмурившись на мгновение и бросив беглый взгляд на обломки стрелы, Судья снова всмотрелся в витрину, что под вывеской «Саркофаги с биотуалетами». Его по-прежнему интересовало объявление за фигурным стеклом «Можно напрокат!» и два образца в ярко освещённой витрине – в форме крокодила и тигровой акулы. Тотчас же принял он решение не реагировать и дело о сопротивлении межмирному правосудию не возбуждать. По сравнению с другими препятствиями, возможными на предстоящем Процессе, запуск старинной (точнее, под старину) стрелы предпочтительно оценить лишь как предупреждение о враждебных намереньях. Чьё? Доброжелателя обвиняемой? Её любовника? Любовницы? Сторонника полной судебной независимости города?

Мимо проплывала наклонённая над улицей длинная гранитная фигура сгорбленного старца ужасающей, отвратительной внешности. Декоративная псевдоготическая горгулья? Карикатура, гротескный портрет? Старинный кошель в правой руке… Ну, конечно же! А тут и вывеска вспыхнула золотым огнём: «Гнусный ростовщик». Если местный финансист поместил над банком такое своё изображение, он обладает не только капиталом, но и недюжинным чувством юмора. Судье захотелось, чтобы именно остроумцу-банкиру, соседу обвиняемой, выпал жребий участвовать в Процессе, лучше Обвинителем. Защитное поле банка оказалось такой мощности, что силач Платон покорно сместился ближе к середине улицы.

А вот и приметная бронзовая решётка перед входными дверями подъезда обвиняемой. Плоский и затейливо стянутый бронзовый дракон, раскрывающий страшную пасть на прохожего или посетителя. Решётка отъехала, скрывшись в стене, резная дубовая дверь за нею распахнулась. Однако Судья не торопился проникать внутрь здания. Напротив, он мысленно приказал Платону отойти на середину улицы, чтобы, не торопясь, рассмотреть цветастую россыпь цинковых блях с гротескными живописными портретами и именами жильцов, образующую нечто вреде плоской пёстрой тиары над входом. Ошибки нет, там фигурирует и молодая красавица (а как же?), называющая себя «прекрасной ведьмой Клео». Судья велел Платону специально, с возможностью максимального увеличения, сканировать бляхи. Всё вторично здесь, всё подражательно! Только сейчас до него дошло, что здания города куда больше похожи на неоготические архитектурные фантазии Эжена Виодле-ле-Дюка или Антони Гауди, чем на настоящую готику, а те же бляхи с информацией о жильцах то ли подражают польским гробовым портретам покойников XVII–XVIII веков, то ли пародируют их.

Теперь внутрь! Паланкин Судьи буквально взлетел по вычурной лестнице, сделанной в форме ступенчатого мельхиорового водопада, а важный старик ступил на светло-зелёный ковёр только перед открытой дверью в квартиру ведьмы. Один из роботов-невидимок задержался на площадке, чтобы разобрать и сложить паланкин, остальные прикрыли Судью, а он прошёл, с удовольствием разминая ноги, через прихожую в открытую дверь просторной комнаты, очевидно, гостиной.

Дизайнер, работавший здесь над интерьером, откровенно копировал художественные решения Гауди для дома Бальо в Барселоне на Земле, однако этим мимолётным наблюдением Судья и ограничился. Настало время отдавать всё свое внимание ожидавшим его участникам суда. В гостиной их трое – Обвинитель, Защитник и хозяйка квартиры, она же подсудимая. Роскошное кресло, чуть ли не трон, поставлено для Судьи напротив кушетки с полулежащей на ней подсудимой, кресла попроще для Обвинителя – справа от него, для защитника – слева. Обвинитель – в чёрном балахоне с красной отделкой, Защитник – в белом с зелёной отделкой. Бросив по короткому взгляду на свои руки и колени, Судья убедился, что и сам одет в соответствии с им же придуманным этикетом – балахон чёрный, обшлага и подкладка капюшона из белого шёлка.

Судья обменялся поклонами с Обвинителем и Защитником, предупредил на общеязе, что процесс фиксируется во всех деталях и публичен, потом дал слово Обвинителю. Пока тот откашливался, Судья, понятное дело, присмотрелся к подсудимой. С причёской мадам Рекамье на портрете Давида, то есть точно так же перетянув копну рыжих волос чёрной атласной лентой, в такой же тунике, такая же босая и приняв ту же позу, «прекрасная ведьма Клео» возлегала, однако, на кушетке не античного типа, но тоже небезызвестной в истории культуры… Ах, да! На такой же, стиля модерн, снималась у фотографа в Нью-Йорке тогда ещё неувядаемая Сара Бернар. Тут чёрные лакированные доги, боковины замысловатой кушетки, повернули свои тупые морды к Судье и сверкнули красными огоньками глаз. Это диво-дивное призвано, наверное, заменить обязательный по этикету поклон подсудимой, и не пошевелившейся, когда Судья вежливо наклонил голову в её сторону. Что ж, недолго ей осталось оригинальничать…

– Господин Межмирный Судья! Госпожа Защитник! Подсудимая, называющая себя прекрасной ведьмой Клео! Меня, Пастера Роббера, главного акционера Хеллбургской генетической лаборатории, вольная община города своим честным голосованием уполномочила выполнить обязанности обвинителя на этом процессе «Хеллбург против прекрасной ведьмы Клео». Согласно Конституции Хеллбурга и в соответствии с Межмирным сводом законов о преступлениях против жизни и свободы, я провёл следствие совместно со столь же демократически избранным Защитником, здесь присутствующей мадам Волковой. Будут ли вопросы ко мне от членов суда?

– Не вы ли, господин Обвинитель, и начали это дело? – осведомился Судья.

– Нет, господин Судья. Жалобу подала хозяйка бутика «Новейшая Коко Шанель», мадам Йо-йо Шанель, работодатель убитой модистки Констанс Бреби.

– У меня вопросов нет, – буркнула Защитник, эффектная шатенка без возраста. То бишь между двумястами и восемьюстами. Скользнув по ней взглядом вторично, Судья отметил на её раскрашенном, как у куклы, лице славянские скулы.

– У меня есть вопрос, – не изменяя позы, проворковала подсудимая. – Помнишь ли ты, Паст, как кувыркался со мной на этой самой кушеточке?

Обвинитель скривил в ухмылке свой тонкогубый рот. Отвечая ей, он глядел, однако, на Судью:

– Да, пришлось порыться в памяти перед процессом. Но не со мной одним ведь ты забавлялась, – правда, крошка? И я не лучше тебя развратник, в таком уж городе живём… Проще вычислить, с кем из горожан ты сохранила целомудренные отношения. Боюсь, что таких не было – пока, лет триста тому назад, ты не вырастила зубы в своей вагине.

– О! – это Судья не сдержал удивления, испытав странное ощущение. Подобное, на робкое возбуждение неопытного охотника смахивающее, он ещё студентом однажды изведал, увидев в столовой кампуса новенькую студентку, рыжую и белокожую. Рыжие, к дьяволу поближе, рыжие-красные, девы опасные, бесовки страстные всегда его по-особому волновали.

– Могу ли я изложить результаты следствия?

Судья кивнул и повернулся к Защитнику: та тоже кивнула, величаво этак. Обвинитель коротко и толково изложил основные факты, в общем-то известные Судье из начального протокола Процесса. Подсудимая нарушила закон, замучив до смерти свою любовницу, в частности, ещё при жизни выпустив из неё кровь. Ещё сутки она глумилась уже над мёртвой, потом пыталась уничтожить труп. Останки Констанс были обнаружены на городской свалке в таком ужасном состоянии, что врач-робот не сумел даже воскресить на несколько минут мозг жертвы – для завещания и дачи показаний. В заключение Обвинитель попросил применить к Клео предусмотренное Сводом законов наказание за умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами. Вопросов к нему не оказалось, и слово взяла Защитник.

– Меня зовут Капитолина Волкова, мне принадлежит эскорт-салон «Цветник зла». Я хотела построить свою защиту на офигенном различии психики мужчины и женщины, – проговорила шатенка, глядя мимо собеседников. Судя по голосу, она безумно скучала. – Как всем известно, женщины куда более взбалмошны и легче следуют порыву, вот и теряют голову, дурочки, вот и забывают о тормозах. Я хотела доказать, что наша глупенькая Клео просто фатально заигралась, не смогла вовремя остановиться, потворствуя своей эротической причуде. Поговорив с Клео, я поняла, что такой защитой только напрасно сотрясала бы воздух. Тогда я потратилась на профессионального юриста. И теперь прошу Судью признать возможность судебной ошибки в случае осуждения Клео по той статье, которую Паст… то есть Обвинитель предлагал, реализуя свою подспудную ненависть к женщинам. Ведь Констанс, она была ещё большая глупышка, чем её подруга, и она вполне могла позволить Клео угробить себя. То есть перед нами, вполне вероятно, замаскированное самоубийство.

– Можно ли мне вопрос к Защитнику? – осведомился Обвинитель и, получив разрешение Судьи, выставил перед шатенкой кисть костлявой ладонью вверх. – Положи-ка мне сюда, милая наша Капо, письменное или иным образом зафиксированное разрешение Констанс на своё умерщвление.

Стройная и в балахоне шатенка только руками развела.

– И у меня есть вопрос, мадам, – заявил Судья. – Почему вы считаете погибшую ещё большей глупышкой, чем подсудимая?

– Да потому хотя бы, что Констанс, с её внешностью, предпочла колоть себе руки иголкой в бутике, хотя могла без особых хлопот прилично зарабатывать в заведениях вроде моего. Это раз. И потому, что позволила коварной подруге развить в себе мазохистские наклонности, это два. Я с ней… общалась раньше и могу заверить, что до романа с Клео она была самой обычной лесбиянкой, никакой не мазохисткой.

– Спасибо, мадам. Я приму во внимание ваше предостережение. Теперь мы выслушаем последнее слово обвиняемой. Прошу вас встать, госпожа Клео. Извините, я назову вас официально: прекрасная ведьма Клео.

Обвиняемая довольно изящно поднялась с кушетки и стала босыми ногами на ковёр. Оказалось, что на ней не туника, а белое дымковое платье с высокой талией, под ним ни цветного шёлкового чехла, ни белья. Памятуя о профессии Клео, Судья старался не встречаться с нею глазами. Поэтому на руку уставился, театрально к нему протянутую – пальцы тонкие, с длинными чёрными ноготками лопаточкой.

– Высокий суд! Есть люди, навсегда очарованные настоящим, натуральным огнём, они тянутся к нему, часто не сознавая опасности. Они могут часами смотреть на костёр или на пожар, они способны бестрепетной рукой поджечь свой дом, чтобы полюбоваться, как его будет пожирать пламя. Вот так и я навсегда очарована человеческой кровью – живым огнём нашей жизни. Мне безумно нравится алая артериальная кровь, я сгораю от страсти к ней, а тёмную венозную я жажду спокойнее, будто прежнюю подругу, чувства к которой уже отгорели. Я обожаю разглядывать свежую кровь, а наслаждение получаю от её вкуса, а также когда она оказывается у меня на коже. Да не одна я такая! Вот сидит Капо. Как и всякая содержательница притона, она строит из себя добродетельную курицу, но попросите её повернуться спинкой и задрать этот дурацкий балахон. Под её лопаткой вы увидите чудесное, вкусненькое местечко – и едва ли там следы от моих зубов могли зарасти за несчастные двести лет! А меня, по-вашему, Капо не целовала точно так же?

– Точно так же? – прошипела Защитник. Лицо её кусками, в местах, свободных от макияжа, смертельно побледнело. – Да уж, мне не забыть вкус твоей крови! Вот только я никого не убивала, подружка!

– Девочки, не собачьтесь! – прикрикнул Обвинитель. – Процесс-то публичный…

Судья хмыкнул. Он не сомневался, что сейчас все горожане поголовно и большинство взрослых обитателей Межмирья не отрываются от объёмного и стереофонического воспроизведения действа в гостиной Клео. Произнёс быстро:

– Специфика личных отношений между жителями Хеллбурга обусловила и специфические результаты выборов Защитника и Обвинителя. Я принимаю решение не прерывать процесс. Вы желаете что-либо добавить, обвиняемая?

– Да, конечно! – синие глаза Клео опасно блеснули. – Я желаю признаться. Почему-то никого не заинтересовало одно пикантное, на самом-то деле, обстоятельство. Ведь бедненькая Констанс не подала сигнала тревоги и не позвала на помощь, хоть и имела, как и все мы, для того психофизический канал.

– О! – разом выдохнули Обвинитель и Защитник. Прокол, впрочем, останется только на совести Обвинителя.

– А я специально и намеренно парализовала её волю! Я хотела поступать с нею, как с куклой, но с живой куклой – вы меня понимаете? И мне нужна была вся её кровь и вся её жизнь, что покидала её вместе с кровью. Вот только так мало оказалось в ней драгоценной живой крови – и четырёх литров не набралось! Ни ванну принять, ни под душем понежиться… Но я повесила бедненькую Констанс над ванной вниз головой – и переползая под нею, принимая невообразимые позы, сумела ощутить её горячую кровь на каждом сантиметре своего тела. Однако же и красива оказалась бедняжка, когда это неистовство немного отпустило меня, и я смогла всмотреться! Уверена, что вы никогда не видели такого сияния белой кожи у натуральной брюнетки… И тогда я начала взбираться на новый пик наслаждения, познавая Констанс, уже неподвижную и бескровную, как бы изнутри неё.

Судья увидел, что Обвинитель явно пускает слюнки, и не напрасно же этот костлявый старец сомкнул колени под балахоном. Защитник потупилась, да и с ним самим происходило нечто, в последнюю сотню лет испытанное только во сне. Рассеивая наваждение, приказал грубо:

– Подойдите ко мне, обвиняемая!

И тотчас же остановил, буркнув, что этого достаточно.

Теперь, когда прекрасная ведьма Клео, разгоряченная собственным рассказом, победительно улыбалась ему на расстоянии протянутой руки, Судья вдруг успокоился. Двум четвертям Платона, невидимо застывшим между ним и ведьмой, он мысленно приказал расступиться. Ладонью правой руки несколько раз махнул у себя перед носом, как химик над пробиркой с подозрительной жидкостью, и глубоко втянул носом воздух. Что ж, Клео прямо источала соблазн. Это фигурально выражаясь, а на деле издавала самые разнообразные запахи, приятные и страшноватые. Вот только не несло от неё резкой химической вонью пота, похожей на запах скипидара, только более тонкой. Это был бы симптом шизофрении в период обострения, открытый самим Судьей, тогда ещё следователем, в ходе многолетних наблюдений. Врачи над ним посмеивались, полагая, что речь идёт всего лишь о вызванной болезнью неопрятности пациентов.

Жестом показал он, чтобы Клео вернулась на своё место.

– Господин Обвинитель! Госпожа Защитник! Мне, как и вам, известно заключение консилиума психиатров о психическом здоровье подсудимой. Принимая во внимание услышанное от неё, заключению этому трудно поверить. Я только что применил непрофессиональный способ определить, не находится ли подсудимая в стадии обострения шизофрении. Нет у подсудимой такого симптома! А это значит, что и на принудительное лечение вы, прекрасная ведьма Клео, не будете отправлены.

– Сам лечись у этих коновалов, ты, бессильный старик!

– Да ладно вам, Клео, – вздохнул Судья. – Смешно было бы мне реагировать на сказанное вами. Иное дело – ваше признание об умышленном характере и особых обстоятельствах убийства вашей любовницы. Оно вынуждает меня применить к вам самую суровую меру наказания. Зачем оно, это самообвинение, вам понадобилось?

Рыжая ведьма ощерилась, показав мелкие кривоватые зубы, и простонародно подбоченилась. Теперь её изысканный наряд из тончайшего воспроизведения английского батиста казался простой ночной сорочкой на смазливой торговке, только что покинувшей свою грязную постель. Она зашипела, словно сказочная змея, но тут же речь её стала членораздельной:

– …насрать на ваше практическое бессмертие! Я не хочу становиться живым мертвецом вроде вас, козлы! А жуткой холодной сучкой, как нынешняя Капо, – и подавно! Чтобы в таком виде коротать долгую отсидку в колонии-одиночке? Нет уж, дудки! Лучше смерть и возрождение хоть и выблядком какой-нибудь подёнщицы. Вот.

– Ну, обвиняемая, мы же тут не струльбруги какие-нибудь… Что? Это бессмертные, страдающие от хворей и старческого слабоумия, выдуманные Свифтом. Кто же спорит, со временем эмоции и желания бледнеют, зато остаются интеллектуальные наслаждения. Закончили ли Вы своё последнее слово, прекрасная ведьма Клео?

– Да закончила я. Подчиняюсь Суду по доброй воле. Или думаете, э–э-э… господин Судья, что я не слиняла бы отсюда прямо сейчас, если бы захотела?

Судья обменялся с Обвинителем выразительными взглядами, но оба промолчали. Где уж этой провинциальной ведьмочке тягаться с квазимагической мощью всего Междумирья? Пожалуй, и Платон силами двух только роботов разыскал бы её, в какую бы нору не забилась, и за пару минут вернул бы на суд. Однако пора было произнести приговор. Его идея пришла судье в голову, когда он знакомился с протоколом, открывавшим Процесс, а последние полчаса утвердили в мысли, что избран правильный путь.

Судья поднялся с места, убедился, что Обвинитель и Защитник тоже стоят. Пожевал губами и произнёс – громко, но не сказать, чтобы с полной уверенностью:

– Приговор. За умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами, среди которых особый цинизм и некрофилия, эту женщину, называющую себя прекрасной ведьмой Клео, я приговариваю к мгновенному исчезновению. Её генетический код, хранящийся в генетической лаборатории города, будет имплантирован в оплодотворённое яйцо в лоне знатной женщины, жившей на Земле в позднем европейском средневековье, взамен естественного кода. Новое воплощение обвиняемой проживёт жизнь, по длительности обычную для женщины её общественного положения в тот период.

– Клянусь праведным Пейзаном, это справедливо! – воскликнул Обвинитель.

– Я могу задать вопрос, господин Судья? – спросила ведьма, покусывая свои красные губки.

– Вы можете задавать вопросы, а члены суда имеют право вступать в беседу со мною и с вами, пока я не произнесу два слова: «Приговор вынесен». Потом я спрошу у вас, хотите ли вы подать апелляцию на приговор. Допустим, вы выразите такое желание. Тогда, естественно, приговор будет приведён в исполнение только в том случае, если апелляция отклонена. В случае же отказа от апелляции, приговор будет исполнен практически тотчас же после вашего решения.

– Скажите, господин Судья, в своём новом теле я буду помнить об этой моей первой жизни?

Вот оно! Судья мобилизовался.

– Нет, разве что будут всплывать очень смутные воспоминания и догадки. Они ко всем нам приходят в том возрасте детства, когда вдруг начинает казаться, что мы проживаем вторую жизнь. Ну, детское представление о переселении душ. Ещё вопросы?

Тут Защитник подобрала подол балахона и уселась, изящно скрестив ноги. Судья, пожав плечами, тоже сел. За ним Обвинитель. Клео сначала присела на кушетку, потом улеглась на неё, но не в прежней позе, а ничком, на головы псов сомкнутыми руками опершись, а свою головку положив на кисти рук.

– В чём же состоит наказание, господин Судья? – спросила Защитник, изображая смертельную скуку. – Не в короткости ли жизни, предстоящей теперь нашей глупенькой садистке?

– И в ней также, мадам. Но главное – это качество жизни, Клео предстоящей. В развитых странах Европы тогда завершался Ренессанс, но ей предстоит заново родиться в стране из полудиких. Невежество, грубость нравов… Но ведь и обычное в те века биологическое рождение и последующее младенчество показалось бы вам издевательством и даже пытками, перенесись вы на Землю в тот же XVI век. Мы ведь вынашивались в комфортных условиях генетических лабораторий, под присмотром нежных и чутких роботов! – тут Судья повернулся к подсудимой. – Если приговор вступит в силу, ваши первые проблески сознания состоятся в чреве матери, вы даже не увидите ничего, только услышите биение её сердца и бурчание в кишках…

– Фу, мерзость, – сморщила носик Защитник.

– Едва вы привыкнете к внутриутробному существованию, как испытаете первую жестокую психологическую травму: мать извергнет вас из тёплого и безопасного своего живота в холодный мир, где придётся научиться дышать, есть и бояться. Но вы по-прежнему будете связаны биологически с матерью, кормящей вас грудью, или с заменяющей её кормилицей – и как новый удар судьбы воспримете отлучение вас от груди… Теперь жестокая злоба на обидчиков уйдёт в подсознание – и выплеснется на окружающих уже в ваши зрелые годы. Затем комплекс Электры сделает вас тайно и страстно влюблённой в отца, а к матери вызовет ревнивую ненависть…

– И вы называете это наказанием, старый ворчун? – округлила глазки Клео. И вдруг улыбнулась. – Столько нового, неизведанного! Настоящий подарок для скверной девчонки!

– Разве? В десять лет вы будете помолвлены, вам выберут юношу старше вас на шесть лет. Вас и не спросят.

Тут оживилась вдруг Защитник. Покачивая длинною ногой в серебряной туфельке на «шпильке», она выговорила раздумчиво:

– Девочку и не спросят? Но ведь это обращённая ситуация абсолютной свободы выбора, а ею наша Клео теоретически обладала в Хеллбурге. Отсюда следует, что…

– Почему обладала? Я и сейчас, Капо, имею в сексе полную свободу выбора. Рано ты меня хоронишь!

Судья предпочёл не напоминать подсудимой, что похороны казнённого убийцы не предусматриваются данной ему инструкцией. Зато постарался показать своё восхищение интеллектом Защитника:

– Вот именно, мадам! Она заведёт любовников, от одного из них, своего слуги, забеременеет, и муж, кастрировав соперника, бросит его на съедение своре голодных псов. Младенец, внебрачное дитя этой связи, будет убит.

– До чего ж зажигает! – воскликнула Клео. Глаза её горели.

– Но и начало их супружеской жизни будет не лучше. Её, подростка, в их первую брачную ночь изнасилует муж, грубый вояка, и ей придётся за четверть века родить ему шестерых детей.

– Не лучше, не лучше… Что вы понимаете в эротике? Это ведь непередаваемо сексуально – кровь плачущей девственницы на белой простыне!

– Кажется, я догадался, кого конкретно вы, господин Судья, имеете в виду, – пробормотал Обвинитель, пряча глаза от ведьмы.

– Ignorantia quandoque consolationem largitur, – буркнул Судья. – Я хотел сказать, что незнание порой утешение дарует, медам и месье.

– Перестаньте говорить непонятно! – взвизгнула ведьма. И вдруг криво улыбнулась. – Впрочем, я же не дура последняя… Поняла. Но если вам известна моя будущая… или всё-таки прошлая… моя новая судьба, не могу ли я услышать о ней? Прошу, хоть в двух словах!

Не покидая кушетки, Клео встала на колени, а ручки сложила перед собою молитвенно. Обвинитель неизвестно почему облизнулся.

– Если в двух словах, то ваши дурные наклонности реализуются и в новой жизни. То есть вы дадите им волю, и… И примете смерть в соответствии с правом и обычаями своей страны.

– О! Я увижу настоящую плаху и палача с топором! Я обдумаю и велю пошить свой наряд, выберу подходящий макияж и, клянусь Пейзаном, именно я буду от начала до конца режиссировать мою казнь. Я услышу, как лезвие топора отделит мою голову от тела, увижу фонтан пенящейся крови, собственной моей крови! Я не премину проверить, может ли отрубленная голова говорить, и, вы уж поверьте, заранее выдумаю, что мне ляпнуть! Ах, это будут невероятные ощущения! Чего будут стоить наши жалкие любовные судороги в сравнении с этим неистовым праздником боли и крови?

Судья подождал, не скажет ли ещё кто чего, и провозгласил со всей возможной торжественностью:

– Приговор вынесен!

И после паузы:

– Желаете ли вы, прекрасная ведьма Клео, подать апелляцию мне, Судье Межмирья?

– Нет! – отчеканила она.

Судья склонил голову. Но тут же и поднял её, услышав, как Защитник тихонько попросила:

– Клео, миленькая, сойди с кушетки, прошу…

– Отстань, Капо! Я приняла как раз подходящую позу.

– Кушетка и без того недешёвая, а теперь наши фетишисты заплатят за неё столько, радость моя, что она одна покроет все твои займы у «Гнусного ростовщика»…

– Ну, только ради тебя…

Осуждённая спустилась с кушетки и снова встала перед нею. Судья прищурился. А Клео произнесла капризно:

– Вот только не бухнусь я на коленки вдругорядь. Ежели на ковре, получится, что я перед вами всеми…

Тут она обратилась в статую из нестерпимо яркого, белого пламени – и исчезла. Остались только горящие, коптя, обрывки платья, их тотчас же потушили тугие струи углекислого газа. Платон, конечно же, постарался. Если и промелькнула в воздухе вонь горелой плоти, её тут же вытеснил смрад пылающей синтетики, а через пару секунд и он развеялся.

Не торопясь, поднялась с кресла Капо, подошла к кушетке, носком серебряной туфельки разбросала очерченные чёрной каймой ошмётки платья – и все увидели на ковре два выжженных следа изящных женских ступней.

– Вот как осталась она с нами, – пробормотал Пастер Роббер, – прекрасная и ужасная Клео. Я почему-то задался вопросом, знала ли бедняжка, кто такая Клеопатра.

Капо показала в улыбке все свои безукоризненные зубы и воскликнула:

– Эти следочки – то, что надо! Цена квартиры теперь утроится. О банкротстве никто и не пикнет. Банкротство, даже заочное – такая противная штука!

Судья откашлялся. Заявил официальным тоном:

– Господин Роббер! От обязанностей Обвинителя вы освобождены, однако именно вам предстоит начать исполнение второй части приговора. К исходу дня Институт пространства и времени должен получить секретный код Клео. Благодарю мадам Капитолину и вас. И позвольте откланяться.

Он поклонился бывшему Обвинителю и поцеловал ручку Капо. Та проворно перехватила его кисть и задержала в своей. Платон тем временем невидимо продезинфицировал Судье губы. Капо защебетала:

– После столь утомительного заседания приглашаю вас, господин Судья, отдохнуть в своём салоне. И тебя, Паст. За счёт заведения, само собой. Мои девочки будут счастливы познакомиться с таким остроумным и знающим мужчиной, как вы, господин Судья. Вы развлечёте нас, дурочек, застольными шутками, а мы, как сумеем, постараемся позабавить вас. На Паста не обращайте внимания: он корчит гримасы, потому что ревнует, противный такой.

Суровое лицо Судьи расплылось в улыбке. Он не выпускал руку Капо. Её кожа показалась ему горячей, с этакой ласковой и влажной упругостью, и неописуемо нежной. Выходит, напрасно покойная ведьма называла бывшую подругу холодной сучкой! Судье представилась фривольная вечеринка вроде той, на которой студентом-скромнягой довелось побывать в Новом Париже: лёгкий синтетический наркотик, заведомо поддельное шампанское в хрустальном бокале, хохочущие юные женщины, их наивное восхищение его интеллектом, топтанье в обнимку под древний фокстрот, иные затеи невинного флирта и, кто знает, финальное уединение с ласковой Капо под незримым присмотром Платона… Размечтался, однако. Вот только так и доступны для него теперь радости жизни – в воображении!

– Милая, милая Капо! – вздохнув, воскликнул он. – Искренне благодарен за ваше чудесное приглашение, да только не позволяет принять его мой статус. Дай бог, не в последний раз видимся.

И вдруг посерьёзнел, представив, какое новое происшествие сможет реально привести его в Хеллбург.

Справка 1. Дела давно минувших дней…

После телепортации на Землю Судью охватил нервный подъём. А оказавшись на привычном, уютно продавленном кресле в маленьком номере недорогой киевской гостиницы, где обитал последние несколько лет, он испытал странное внутреннее преображение. Прошлое возвращалось, вот какая штука. Нет, Судья не помолодел вдруг на четыреста лет, однако воскресли чувства и переживания, охватившие его в сентябре 2068 года, на пике всемирного успеха его сетевых видеолекций о прерафаэлитах.

Снова перед ним вроде как бы бездонная пропасть открылась, однако из нестрашных, куда и заглянуть можно. Снова кураж заставлял выпрямлять плечи и задирать подбородок. Снова его коммуникатор переполнился лайками и ссылками на коменты, снова он просматривал только эти отсортированные электроникой ссылки, потому что со всеми отзывами на заседание в Хеллбурге не успел бы познакомиться и за несколько лет. Сам он, как ни странно, был солидарен с авторами тех негативных откликов, которые указывали на низкий интеллектуальный уровень и кричащее дурновкусие, проявленные местными участниками суда. Что ж, пришлось работать с материалом, предоставленным судьбой.

А вот четыреста лет тому назад успех или провал лекции зависел только от него самого. Ну, ещё от режиссёра и операторов, да и от суровой парикмахерши и от гримёрши, очаровательной болтушки, чьим умелым и внимательным рукам Бóрис без боязни, даже с удовольствием доверял свои волосы и лицо. Однако на съёмку он приходил с готовым и максимально продуманным планом лекции, уже побывав с оператором на выбранном месте съёмки, обсудив с ним всю её визуальную сторону и уже пройдя с режиссёром по плану от начала до конца, от картины до картины, от портрета до портрета, от одного лондонского пейзажа до другого. Конечно же, успехом лекции были обязаны не ему, а картинам прерафаэлитов, мало кому из сетевой публики известным тогда. Уж очень необычно и свежо работали Данте Габриэль Россети, Джон Эварист Милле, Уильям Моррис и их сподвижники. А голографическое воспроизведение живописи к тому времени научилось наконец передавать все тонкости колорита, светотени и фактуры холста, и это изображение безукоризненно перебрасывалось на коммуникатор в любой точке галактики. Разумеется, Бóрис использовал и интерпретации критиков – от смелых парадоксов Джона Рёскина до более взвешенных и часто банальных суждений искусствоведов последующих веков, однако подбор цитат принадлежал ему, да и собственные соображения он не стеснялся излагать.

Тут Бóрис хохотнул невесело. Уж если всплыл в памяти тот его звёздный час, обязательно ведь потянет за собой и воспоминание о катастрофе, которой закончился. Недолго музыка играла… Что ж, лучше вспомнить самому, сознательно понижая градус неоправданного, если подумать, воодушевления.

В то злополучное утро показалось ему сначала, что отказал коммуникатор. Бóрис был уже побрит, одет, обут и на первый случай причёсан, но беспилотный электрокар не доложил о прибытии к отелю «The Ned». Зато робот-портье прислал SMS о том, что с полудня заканчивается оплата за проживание, переведённая интернетстудией. Бóрис взлохматил волосы, фыркнул и выбрал шифр своего режиссёра. Коммуникатор сразу же переключился на «Офис студии», где высветился текст: «Good morning, Boris! I am happy to answer all your questions». Он вскипел, поняв, что отправлен общаться с роботом, однако заставил себя успокоиться. Переключившись на перевод устной речи в письмо, спросил на общеязе, почему не прибыл электрокар. «Съёмка отменена в связи с закрытием программы “Хелло, мы – прерафаэлиты”», – был ответ.

– Причина закрытия программы? – выдавил он из себя.

– «Критическое падение рейтинга, пожелания пользователей. Вот: “Прекратите забивать головы заумными картинками и нудными байками про древних хиппарей”. Время отдано программе “Великаны седой древности. Расследование, экспертиза снимков их останков, квесты и опросы пользователей”. Уже снимается. Приглашаем насладиться каждый четверг в четырнадцать ноль-ноль».

– Не отключайся! Почему меня никто не предупредил?!

– «Возможность прекращения сотрудничества со стороны правополучателя обусловлена пунктом 4.2.6 лицензионного договора, при этом уведомление не предусмотрено. Вы уже получили оговорённое вознаграждение, а все возникающие вопросы решайте с юристом студии».

– Я ничего не получил!

– «Задержки возможны по техническим причинам. Приносим извинения».

Робот-таки отключился. Выяснилось, что Бóрис погорячился: на самом деле деньги поступили на счёт. Увы, не такие большие, как он надеялся. Чёрт его знает, почему надеялся: ведь как юрист привык внимательно читать договоры, особенно вдумчиво – набранное в них меленьким шрифтом. Но он сейчас инстинктивно старался удерживать мысли подальше от финансовой стороны дела, поэтому несколько даже и нарочито огорчился не на шутку, когда сообразил, что пропали все заготовки по «Леди из Шалотта» Джона Уотерхауса. Да это был настоящий подарок для передачи! Если начать с истории сэра Ланселота и Элейн в Артуровом цикле, перейти к не менее забытой балладе Теннисона, а потом показать и растолковать все гравюры и картины на темы смертей Элейн и леди из Шалотта, можно было бы трепаться целый год. Размечтался, однако…

Однако особенно обидно за картину Уотерхауса. Начать с того, что уже договорился о съёмке в галерее «Тейт Британия». Неловко получилось! И ещё жаль кое-каких собственных мыслишек. Если Леди из Шалотта, как считают, поплыла из мира романтической мечты в мир реальности, то эта убивающая её действительная жизнь воплощена на картине не в чуждом чарам чёрном челне. Этот чёлн такой же атрибут назревающей трагедии, как разомкнутая цепь, незаконченный гобелен, распятие и возле него погасшие свечи, две из трёх на носу челна. Да Леди и сама зачислила чёлн в этот круг символических образов, в соответствии с текстом баллады начертав на лодке своё имя. Считают, что Уотерхаус отступил от традиции прерафаэлитов, набросав пейзаж небрежно. Однако, если присмотреться, увидим, что пейзаж и сороки в нём, как единственные живые существа, на самом деле выписаны тщательно, а некоторая размытость обусловлена освещением: действие происходит на рассвете, именно он пригасил огонёк в фонаре до красного стебелька. Это рассвет, убийственный для мира мечты, тогда как ночная темнота, по словам Уистлера, дай бог памяти… Вот: «одевает берег реки поэзией, как пеленой, и убогие хибары растворяются в блеклом небе, и высокие трубы становятся часовнями и башнями, а склады – дворцами в ночи». Тогда-де «работник и интеллектуал, мудрец и сластолюбец, – все перестают понимать, как они уже перестали видеть, и Природа, которая пела в унисон, теперь поет свою изысканную песню только художнику, своему сыну и господину». А вот Уотерхаус, вот именно следуя традиции прерафаэлитов, изобразил природу вполне реальной, отчего неминуемая смерть жалобно поющей Леди из Шалотта кажется ещё более мистической…

«Достаточно», – скривил тогда ухмылку Бóрис и позволил своим мыслям вернуться к проклятому финансовому положению. Да, от такой беды не спрятаться. Он сам загнал себя в ловушку. Понадеявшись, что на видеолекциях заработает достаточно на новую квартиру, прежнюю он после развода оставил тогдашней жене. А в тот день стало ясно, что надежда не оправдалось. Что придётся не только искать себе пристанище подешевле, но и пристраивать коллекцию настоящих книг, где есть и раритеты ХІХ века, на склад. Да и пора было собирать чемоданы: до полудня оставалось всего полтора часа.

Что ж, с годами он привык перекантовываться в дешёвых отелях, а там пришлось смириться и с потерей книг, погибших вместе со всем складом в катастрофическом наводнении. Правда, получил за них страховку, да и в Сети они все давно висели. Подобрав в замену современные копии, продал своё маленькое собрание антиквариата. Подрабатывал оценщиком икон и изделий Фаберже и видел уже надёжную перспективу умереть в собственной квартире, когда судьба сделала новый крутой поворот.

Межмирный Судья поклялся себе самой страшной клятвой, что во второй раз не даст себе судьбе в обиду. Не позволит тщеславию завести себя снова в ловушку, а ежедневным девизом сделает «Ветку мечты обрежь» – так ещё студентом позволил он себе перевести знаменитый совет Горация: «…spatio brevi spem longam reseces».

Протокол 2. Тайна «Общества низеньких мужчин»

На этой планете с искусственной атмосферой весь растительный покров происходит из семян, завезенных с Земли, но местные природные условия отразились и на нём. Бурьян вырастает до высоты обычной берёзы, а берёза, как вьюнок, стелется по короткой, словно бы подстриженной траве. Сцепив руки за спиной, Межмирный судья прогуливался возле точки телепортации, высоко поднимая ноги и сам себя сравнивая с аистом. Он поджидал, когда Платон получит пропуск под силовой купол, защищающий автономное поселение Хеппинес-таун, а в полном варианте «Город счастья имени Элвиса Пресли». Процесс предстоял чертовски сложный, Судья допускал, что ему станут вставлять палки в колёса, однако, сидя в своём уютном гостиничном номере на Земле, и помыслить не мог, что столь грубо.

Ну, удостоился разрешения, наконец. Собранный четвертью часа ранее паланкин поднят невидимыми носильщиками на удобную для посадки высоту, и вот уже Судья имеет счастье лицезреть улицу, словно перенесённую из штатовской кинохроники середины ХХ века. Одноэтажная Америка, провинциальный вариант, гениально высмеянный в «Лолите» Набокова. Царство буги-вуги, рок-н-ролла и упитанных гёрлз в стиле пин-ап, то бишь агрессивного бескультурья. По обе стороны въезда в город – билборды. На одном своего рода «тайная вечеря», где двенадцать юных Элвисов Пресли, по-разному одетых и в различных позах угнездившихся на высоких табуретах бара, многообразно прикладываются каждый к своей бутылочке «Кока-колы». На другом – густо накрашенная блондинка, сидя в оцинкованной лохани с пеной, задирает умопомрачительные, ничего не скажешь, ноги. Уже постиранное бельишко висит на верёвке. Неимущая, но в то же время позитивно настроенная девушка отложила стиральную доску и решила теперь себя постирать. На самом деле оба шедевра монументальной рекламы Судья рассмотрел ещё на Земле, найдя в файлах к процессу. Сейчас он медлил в отместку за задержку, рассчитывая тем позлить выехавшего ему навстречу Обвинителя.

Однако маневр не удался. Отнюдь не обиженный, скорее польщённый, Обвинитель затараторил на английском:

– Эти плакаты, мистер Судья, символизируют концепцию нашего города. Достаточное удовлетворение потребностей без роскоши! Счастливое довольство немногим! Полная свобода здоровой чувственности! Искусство, радующее простого работягу, без всяких там Гайднов! Вот почему наш город стал уютным приютом для простых душ, для изгоев вашего претенциозного общества, Судья!

Для Судьи этот живчик, изображающий экспансивного и простодушного южанина-джентльмена, оставался одним из подозреваемых. Разумеется, не только его внешность изучалась. Пожимая пухлую влажную руку, Судья не удержался от шпильки, продекламировал:

В уютном приюте

Одиннадцать трупов.

             Й-хо-хо, и бутылка «Колы»!

Говорят, лучшая импровизация – заранее хорошо подготовленная. Если Обвинитель выкрикнул затверженный наизусть абзац из рекламной брошюры, то и он может позволить себе пустить в ход домашнюю заготовку.

Мэр только шляпу на лоб сдвинул, садясь в красный открытый форд модели 1949 года. Тащился он на первой скорости, приноровляясь к шагу невидимых носильщиков паланкина. Вскоре они оказались у здания мэрии, точной копии поместья Элвиса Пресли «Грейсленд» в Мемфисе, штат Теннесси. Вокруг белых львов топтался народ, одетый по моде середины ХХ века, при этом Судья насчитал в пёстрой толпе не менее пяти двойников Элвиса Пресли. Любознательные горожане собрались слушать и смотреть процесс с помощью установленного за воротами проектора. Для Судьи и Обвинителя они расчистили проход к ступеням портика, вот только красной дорожки не расстелили.

Хотя Обвинитель и открыл перед Судьёй позолоченную входную дверь, тот подождал, пока не услышал только для него предназначенное «Готово». Это слово, произнесённое с нарочитым металлическим призвоном, означало, что паланкин разобран и скрыт, а Платон уже в здании. Теперь искусственный интеллект должен будет приступить к работе со свидетелями. Роботы проверят, все ли они собраны, как договаривались с мэром, в комнате, соответствующей «Комнате Джунглей» в настоящем «Грейсленде», обнаружат и изымут у них коммуникаторы, обеспечат электронную, визуальную и звуковую изоляцию помещения, сообщат о готовности к межмирной трансляции процесса, наконец.

Проходя вестибюлем и коридорами впереди Судьи, Обвинитель то и дело оборачивался к нему, будто проверял, не сбежал ли по дороге. А вот и гостиная, похожая на ту, что в Мемфисе, разве что планировкой. Увы, на стеклянной перегородке нет, как было в настоящем «Грейсленде», витражей. А он-то рассчитывал, что глаза смогут отдохнуть на двух симметричных тёмно-синих павлинах с хвостами, похожими на трёхголовых и трёхглазых китов. Из мебели, как и просил Судья, только три кресла, стул и табурет, имитации дешёвой светлой мебели пятидесятых годов ХХ века, эпохи возрождения мебельного конструктивизма двадцатых. Разобравшись худо-бедно с интерьером, он перенёс своё внимание на людей, мебель занимающих. На стуле дремал коротконогий мужчинка средних лет в сером костюме-двойке, пёстрой бабочке и двухцветных полуботинках. При появлении Судьи и Обвинителя он встрепенулся и поднял голову. Эту физиономию, это выражение на ней, простоватое и заносчивое одновременно, один раз увидев, забыть уже невозможно! Судья с облегчением убедился, что хоть обвиняемого ему местные шустрики не подменили. Потом он поклонился некрасивой полной блондинке, сидевшей в кресле, предназначенном для Защитника. Она ответила с растерянной суетливостью. Неужели и у адвокатессы совесть не чиста?

Тут посреди гостиной возник Элвис Пресли в нерезком чёрно-белом изображении. Имея на шее бесполезную гитару, он склонился к микрофону в правой руке и бархатистым своим баритоном пропел:

I want you, I need you, I love you

With all my heart!

После чего певец застыл на месте, и стало очевидно, что Судья ему действительно пришёлся по душе. Гостю ничего другого не оставалось, как в ответ осклабиться и поаплодировать. Элвис исчез.

Судья уселся в кресло и приятно улыбался подсудимому, своему визави, от нечего делать подсчитывая бородавки у того на лице, пока не прозвучало в ушах «Готово!» и одновременно в гостиную не въехал канцелярский доставщик корреспонденции, с наваленной наверху, в углублении-подносе, грудой коммуникаторов. Среди них глаза зрителей-коллекционеров, небось, жадно высматривают сейчас раритеты: где, как не в этой межзвёздной глуши, они могли сохраниться?

– Но это же моя собственная повозочка, мистер Судья. Я поставила пароль, чтобы никто не трогал… – пожаловалась Защитник низким грудным голосом.

– «Кто возьмёт её без спросу, тот останется без носу» – так, что ли? Извините, миссис, я думал, что всё оборудование в мэрии есть муниципальная собственность. На вашей игрушке – имущество свидетелей, изолированных в «Комнате Джунглей», и я полагал, что перемещение его сюда позволит нам предотвратить кривотолки. Прикажете вывалить девайсы на пол?

Про себя же подумал Судья: «Так вот как вы меня любите, вот как нуждаетесь во мне… А чего было ожидать?».

Вместо опешившей блондинки ему ответил Обвинитель:

– Ну, не вываливать же теперь… Но вообще-то «Комнату Джунглей» арендует у мэрии миссис Джон Брэдли, присутствующая здесь, под адвокатскую контору. И мне, правду сказать, не совсем понятно, зачем было вызывать стольких свидетелей по такому простому делу…

– Проявите немножко терпения, мистер Обвинитель. А теперь, прошу вас, начинайте заседание, – промолвил Судья.

– Мистер Межмирный Судья! Миссис Защитник! Подсудимый, называющий себя Максом Слоу, разнорабочий универсама «Мечта»! Меня, Джекки Ньюмена, мэра нашего благословенного города, его вольная община своим честным голосованием уполномочила выполнить обязанности Обвинителя на этом процессе «Межмирье против Макса Слоу». Согласно Конституции Хеппинес-тауна и в соответствии с Межмирным сводом законов о преступлениях против жизни и свободы, я провёл предварительное следствие совместно со столь же демократически избранным Защитником, здесь присутствующей миссис Джон Брэдли. Будут ли вопросы ко мне от членов суда?

– Не вам ли, мистер Обвинитель, принадлежит и инициатива открытия этого дела? – осведомился Судья.

– Официально дело было начато по жалобе матери одного из погибших парней. Подсудимый был пойман и допрошен, и почти тотчас же признался в совершении преступления. До суда он содержался под домашним арестом. И под охраной нашего шерифа. Ну, единственного городского полицейского Сэмюэля Джойса.

– Полагаю, мистер Обвинитель, вы готовы изложить обстоятельства дела…

– Конечно, мистер…

– Дозвольте лучше мне пару слов сказать! – нагловато вклинился обвиняемый. – Судья, вам же сказали, что я раскололся. Уж ежели меня сразу же, на месте, простонародье не линчевало, а потом Сэм-полис меня охранял, спасибочки ему, то теперь, как шизофреник, я не буду отвечать за свои поступки. Мне это вон та дамочка растолковала. Стало быть, давайте кончать балаган! Присудите мне психушку, вытащите меня из этого гадюшника – и ладушки! Добрые граждане Хеппинес-тауна разойдутся по барам, вы поедете на банкет, а я спокойно успеваю на ланч. Сэм-полис мне сегодня пообещал такую пасту, что пальчики оближешь!

Судья кивнул. Один из невидимых роботов надавил на оба плеча Слоу, и тот с отвисшей челюстью грохнулся на стул.

Хозяин Платона поймал изумлённый взгляд нахала и произнёс внушительно:

– С этого момента вы будете говорить, только когда получите от меня распоряжение, или отвечая на вопрос. Ваши, подсудимый, советы суду не только неуместны, но и противозаконны. Ещё раз прервёте процесс, мистер Слоу, будете наказаны.

– Я протестую! – с удивившей Судью импульсивностью сорвалась с кресла увядшая блондинка. – Вы не имеете права угро…

– Протест отклонён. Прошу вас, мистер Обвинитель.

– Я буду, с вашего позволения, не только рассказывать, но и показывать… Инцидент произошёл в центре города, где камеры на каждом шагу, так что можно было и выбирать запись, на которой изображение более чёткое. Вот злосчастный автобус на старте. Съемка, как видно на записи внизу, начинается “18.32 p. m. 12.01.3018 А. D”. Место – площадь президента Трумэна.

На месте, где пел Элвис Пресли в натуральную величину, появилось уменьшенное изображение городской площади. На ней стоит копия «Грейхаунда» конца сороковых ХХ века. Изысканно скруглённые формы, рифлёный металл ниже окон, на нём светлый силуэт гончей, распластавшейся в бегу-полёте. Ещё когда довелось Судье впервые просматривать запись, его огорчил выбор именно этого автобуса с высоко расположенными окнами. Немногое за ними увидишь снаружи!

– Одиннадцать баскетболистов команды «Гориллы» уже в автобусе, в салоне и их тренер, покойный Джордж Харрис. Водитель тоже на месте. Сейчас появится…

– Прошу прощения, но мне хотелось бы получить ответы на некоторые вопросы, – вклинился судья. – Скажите, а какая надобность была везти игроков и тренера на матч автобусом, если до стадиона, где должен был состояться матч, и полумили нет?

– Да традиция у нас такая… Чтобы всё, как на Земле. Там команды ездили в автобусах, ну, и у нас пускай ездят.

– Вторая команда тоже должна была приехать на автобусе, мистер Обвинитель?

– Это «Леопарды»? Клубная команда приехала тоже на автобусе, как всегда.

– Выведите карту Хеппинес-тауна, пожалуйста. И обозначьте места, откуда выезжали автобусы баскетбольных команд. Это площадь Трумэна, как вы сказали, и…

– И бизнес-клуб «Родос» на улице Эйзенхауэра. Вот, пожалуйста.

– А теперь покажите, где живёт подсудимый. Откуда он тем вечером отправился, чтобы появиться на площади Трумэна с бомбой в чемоданчике из-под электродрели. Он ведь из дому тогда шёл, мистер Обвинитель?

– Наверное, откуда же ему ещё идти? Эй, Макс, ты где живёшь, запамятовал я?

– Странно мне, что вы знали, да забыли, мистер мэр. Где я живу, теперь все знать обязаны, я ведь нынче звезда Хеппинес-тауна… Да на проспекте Никсона, 8 я живу, комнату у Марты Джорджес, грязной сучки, снимаю – теперь вспомнили?

– Не болтай лишнего, Макс, тебя же предупреждали… Никсона, 8? Это здесь.

– А теперь прошу провести линии к местам старта автобусов. Все убедились, что до бизнес-клуба было вдвое ближе? Почему же обвиняемый отнёс бомбу не туда?

– И в самом деле, почему бы? – и Макс Слоу по-простецски почесал в затылке.

– Заткнись, идиот! Да потому, что, если бы он взорвал баскетболистов-бизнесменов, так уж точно не дожил бы до сегодняшнего суда. В клуб «Родос» принимаются только весьма состоятельные дельцы. И «Лига низеньких мужчин», она же не против бизнеса…

– Извините, мистер Обвинитель, о «Лиге…» мы после поговорим. У меня к вам следующий вопрос по команде «Гориллы». По правилам 2004 года, с тех пор не менявшимся, в составе баскетбольной команды двенадцать человек. Тренер у «Горилл» был играющий, а водитель, Джон Кибрик, выжил. Получается, что один баскетболист на игру не явился. Кто? Что вы о нём можете сказать?

– А… Это Айвэн Богарт. Он повредил ногу на тренировке, порвал связки. Врач подтвердил под присягой.

– Понятно. А почему Богарт не поехал с командой, чтобы поддержать товарищей?

– Это же не школьники были, мистер Судья, и не профессионалы. Мужики в возрасте, и мне приходилось придумывать, чем бы их поощрить, чтобы оставались в команде и чтобы традиционные январские матчи продолжались. Богарту уже не так оно было интересно, мяч по площадке гонять.

– Понятно. Совпадает с моими сведениями. Продолжайте, мистер Обвинитель.

– Ага. Ну, вот и подсудимый подходит к автобусу.

Та же картинка, но со стороны автобусного передка появляется Макс Слоу. Он в том же костюме, что и на судебном заседании, и при бабочке, но та ли самая у него на шее, не разобрать, на голове помятая шляпа. В правой руке держит плоский пластиковый чемоданчик. Осматривается, будто желая отлить под колесо, потом входит в распахнутую переднюю дверь автобуса и, к сожалению, закрывает её за собой. Через несколько секунд дверь раскрывается, выходит Слоу, но уже без чемоданчика. Снова оглядывается и шагает в сторону кормы автобуса, будто продолжая прогулку…

– Однако же и хреново я вышел на видео! Настоящий плюгавец, и плюнуть некуда!

– Подсудимый, я вас предупреждал! Впрочем, если уж раскрыли рот, вспомните, что вы тогда сказали водителю.

– Я извиняюсь… А сказал, чтобы передал чемоданчик с дрелью баскетному судье Маккормику. Джон меня послал. Я поставил чемоданчик на пол – и дёру.

– Садитесь, подсудимый. Мистер Обвинитель! Эта камера записывала, конечно же, и звук. Пробовали усилить?

– Да. Вот запись.

– Ха-ре,-Джон.-Сунь-э-то-су-дье-бас-кет-но-му-Мак-кор-ми-ку. С-ме-ня- при-чи-та-ет-ся. – Fuck-y-ou!

– Совпадает с показаниями водителя. А видео взрыва есть?

– Сейчас, мистер Судья. Вот. Замедление вдвое. Это бульвар Санрайз.

Едет автобус по бульвару, слева направо. Не очень и торопится, выдаёт, если учитывать замедление, километров так сорок – сорок пять в час. На ходу вроде разбухает, распираемый изнутри изжелта-белым огненным шаром, куски рифлёного металла, жести и стёкла отлетают от него во все стороны, пламя облизывает стальной каркас, ярко пылающая махина невысоко подпрыгивает, будто на ухабе, и исчезает, продолжая движение вправо, из поля зрения объектива. А тут и серая взрывная волна накатывает на объектив, а за нею его накрывает расплывчатый по краям обломок.

– Повторить, мистер Судья?

– Достаточно. А как же водителю удалось спастись?

– Джон ухитрился распахнуть дверь «Грейхаунда», вывалился на асфальт и успел отползти, прежде чем потерял сознание. Между ним и салоном была перегородка, с плексигласом в раме, а не стеклом.

– Как так вышло, что горожане, бывшие в домах и на улице, не пострадали?

– Просто повезло, мистер Судья. На правой стороне бульвара бабахнуло как раз между домами, где лужайки. Там заборы повалило, стёкла и кое-где двери в домах повыбивало – и не больше. А к коттеджам на левой стороне взрывная волна прошла через два ряда каштанов: деревья вырвала с корнями, а дома устояли. Ну и, на счастье, прохожих не оказалось на улице, а внутри построек осколки стекла не ранили никого. Показать, как автобус горел, а его пытались тушить?

– Не нужно. Мне и без ваших картинок известно главное. А именно, что подсудимый затесался в толпу зевак и наблюдал за происходящим. Спасибо, мистер Обвинитель. Отдохните. А вы, подсудимый, объясните нам, зачем вы вернулись на место преступления.

Макс Слоу срывается со стула в порыве, едва ли не радостном. Хорошо ещё, что руками не размахивает.

– Да как же было своими-то глазами не глянуть?! Любопытно же! Я прятался в переулке, так и там с меня шляпу снесло. Грохнуло-то как! Над крышами дымный гриб поднялся, будто после атомной бомбы! И завопили все! Я первым делом нашёл свою шляпу, конечно. И побежал туда, хоть и надо было бы где-нибудь укрыться от Сэма-полиса.

Судья глубоко вздохнул.

– С глубоким прискорбием констатирую, что вы не испытываете раскаяния, мистер террорист. Но раз уж вы встали, подойдите ко мне.

Подсудимый робко приблизился, явно испуганный. Судья дважды качнул перед собою ладонью, принюхался. Да, резкая химическая вонь присутствует. А если и местное медицинское светило даёт справку о шизофрении, кто же станет спорить?

– Можете сесть. Пора исследовать вопрос о причине теракта. Вот и доехали мы до «Лиги низеньких мужчин», мистер Обвинитель. Предлагаю вам изложить главное, что удалось накопать о «Лиге…» в ходе предварительного следствия. Потом я уточню детали, задавая вопросы уже подсудимому. Нет возражения? А у вас, миссис Защитник?

Возражений не было, и Обвинитель достаточно толково и в немногих словах рассказал, что несколько месяцев тому назад Макс Лоу в своё свободное от работы в универсаме время начал останавливать на улицах мужчин такого же, как и у него, небольшого роста, хватать их за пуговицу и заводить с ними разговоры. Он вдалбливал им в головы, что в мире господствуют только высокие люди, а они угнетают, мучают и кастрируют низеньких. Почему? Да потому, что на самом деле низенькие талантливее и умнее высоких. Вспомнить хотя бы Наполеона или российского как бы демократического правителя Путина. Вот и надо им, малорослым, объединиться против высоких угнетателей. А для того создать «Лигу низеньких мужчин». Услышав такое, некоторые из невысоких сограждан Макса Лоу отцепляли его пальцы от своей пуговицы, обходили оратора, будто фонарный столб, и уходили по своим делам. Другие из вежливости выслушивали до конца, даже поддакивали, а потом выбрасывали явные глупости из головы. Но были и такие, кого идеи экстравагантного разнорабочего заинтересовали. Эти субъекты и вошли в «Лигу низеньких мужчин», когда она оформилась в баре «Элвис» в декабре прошлого года, то есть почти четыре месяца тому назад и за неделю до взрыва автобуса. Выпивка для коротышек была бесплатной. После того, как будущие члены лиги порядочно назюзюкались, обвиняемый произнёс перед ними большую речь, тезисы которой были найдены в его комнате во время обыска. Там же обнаружен портрет Наполеона с надписью на обороте картонного паспарту: «Ему всё можно было, а мне – фигушки?».

– Таким образом, совершенно ясно, что организация «Лиги низеньких мужчин» была идеологической подготовкой теракта, совершенного подсудимым, – подытожил Обвинитель.

– А в тезисах разве шла речь о необходимости теракта? – осведомился Судья.

– Нет, не шла. Но я делаю такой вывод.

– У меня вопрос к обвиняемому. Мистер Слоу, почему вы приглашали в свою лигу только мужчин? Не было ли тут дискриминации в отношении женщин?

– Мне такое и в голову не приходило, – искренне удивился террорист. – Бабы есть бабы, мистер Судья. Бабёнка самого маленького росточка сумеет найти себе мужика, а больше этим глупым гусыням ничего и не требуется.

– Можете сесть. Ваш махровый сексизм делает идею «Лиги низеньких мужчин» ещё более нелепой и далёкой от жизни.

– Что ж, если вам власть дадена людей оскорблять…

Судья выдержал паузу. Изо всех сил постарался сделать свой голос безразличным.

– Мистер Обвинитель, станете ли вы возражать, если я вызову вас как свидетеля?

Обвинитель, он же мэр, насупился. Повернулся к Защитнику, как видно, главной законнице города, и та, опустив край бледно накрашенного рта, неохотно кивнула.

– Располагайте мной, мистер Судья.

– Были ли среди погибших баскетболистов люди, обладающие в городе властью?

– Да нет, обычные работяги. Я же говорил, что это любители.

– Значит, они не могли угнетать и третировать низкорослых горожан вроде обвиняемого?

– Угнетать – нет, конечно. И среди баскетболистов, кстати, всегда есть разыгрывающие, а они не очень высокие. Я думал об этом. Не было бы больших различий в росте – не было бы и этой трагедии. Ну, баскетболисты это баскетболисты, там центровым рост нужен, а вот наши коротышки вполне могли бы в отрочестве поглотать пилюли с гормонами. Были бы, как все. Как нормальные люди.

– Значит, вы стоите за равенство всех в городе?

– Конечно, мистер Судья. Иначе какой бы я был из меня мэр-демократ?

– Тогда скажите, почему у вас тут, хотя вы воспроизводите быт города южного штата, нет негритянского населения?

– А что бы чернокожим у нас делать? Едва ли им было бы приятно жить как бы на Юге, где их предков держали в рабстве, а ещё в пятидесятые годы ХХ века существовала расовая сегрегация…

– Вы уверены, что они сами не захотели бы тут жить? Тем более, что Элвис Пресли использовал именно негритянские мотивы. Я, правда, никакой знаток в истории поп-музыки…

– Вот именно, – отрубил Обвинитель. – Этот ваш вопрос, так и знайте, я считаю неуместным.

– Тогда ответьте мне на второй. Почему здесь нет также итальянцев, евреев, сербов, индийцев, а одни только белые англосаксы?

Мэр побагровел. Достал клетчатый носовой платок, вытер вспотевший лоб, обернулся к Защитнику и прошипел:

– Сьюзен, должен ли я отвечать на этот провокационный вопрос?

– Увы, ты обязан, Джекки.

– Так вот, мистер любопытный, такова была установка отцов-основателей Хеппинес-тауна.

– И она записана в Конституции вашего города? Вы на неё сослались в начале заседания.

– Нет, в Конституции не записано. Нам не разрешили бы занять планету. Это как бы устное Предание, мистер Судья.

– Таким образов, ваши традиционные для Хеппинес-тауна шовинистические и ксенофобские убеждения позволяли вам положительно оценить идею приведения горожан к одному знаменателю и в физическом отношении. При этом слишком низкорослые, по-вашему, исправимы с помощью гормонов. А с верзилами как мыслите поступить? Нет ли у вас желания укоротить их по методу Сфинкса или уж попросту на голову?

Обвиняемый захихикал, прикрывая рот ладошкой.

– Да как ты смеешь, судейский?! – осведомился Обвинитель зловещим шёпотом.

– Знаете, чтобы восстановить справедливость, приходится решаться на неприятные и для себя поступки. А вы выражайтесь осторожнее. Ведь я высказался предположительно. Миссис Защитник, имеете что-нибудь спросить у свидетеля?

Повернулся он к Защитнику – и вздрогнул. Вместо некрасивой блондинки на сиденье кресла расположилась огромная жаба. Зелёная её кожа отливала лиловым, жёлтые глаза зловеще сияли, между острых, как у вампира, зубов выпрыгнул и потянулся к Судье длинный и раздвоенный змеиный язык… «Платон, не зевай!» – мысленно воскликнул Судья.

Теперь на кресле вновь сидела давешняя блондинка. Она словно не понимала, как здесь оказалась. Судья повторил вопрос.

– Спрашивать мне нечего, мистер приезжий, – ответила она грубо. – Но я хотела бы обратиться к мистеру Ньюмену с коротким заявлением.

– Сделайте одолжение, мадам.

– Джекки, не нарывайся. Ты уверен, что я тебя вытащу из любой беды. Но не сегодня. Этот лощёный иноземец порвёт тебя на куски. И пусть тебя утешает, что сейчас на тебя смотрят миллионы белых людей, которые, что бы они там официально не говорили и что бы не писали, думают точно так же, как мы тут в своём Хеппинес-тауне.

Судья снова вздохнул. Он успел присмотреться к блондинке, пока она говорила. Непохоже, чтобы у неё с мэром романтическая связь. Скорее её отношение материнское, а ведь они примерно ровесники… Придётся строить другую версию. Судья улыбнулся ослепительно и воскликнул:

– Как прекрасно, что мы все снова дружим! Предлагаю заняться совместно «Лигой низкорослых мужчин». Приглашается свидетель Джо Бенкс.

В гостиную это свидетель был доставлен мгновенно, при этом с ужасом косился на своё левое плечо, где ткань была примята и несколько отпружинила, когда он взобрался на место свидетеля – конторский табурет-лесенку. Ноги у Бенкса свободно болтались, не доставая до пола, кепку он держал на коленях.

Предупредив об ответственности за ложь, Судья спросил напористо:

– Откуда вы узнали об организационном заседании «Лиги низеньких мужчин»?

– Видел объявление в своём коммуникаторе и в нашей городской интернет-газете. Знаете, в Хеппинес-тауне жизнь настолько скучна, что я рад любому развлечению. Тем более бесплатному.

– Ну и как, мистер Бенкс, удалось вам развлечься?

– Тогда – оторвался по полной, мистер Судья. Дармовая выпивка, причём заказывать можно было любой напиток без ограничений. Интересный для всех пришедших разговор. Тогда я развлёкся, это да.

– А что вы пили, мистер Бенкс?

– Бурбон и немножко льда. Лучше бы пиво или тот же бурбон, но на свой отдельный счёт. А то я наклюкался и, стыдно признаться, увлёкся глупостями вон того субъекта, Крошки Слоу, а он оказался террористом. Теперь по улице стыдно пройти, и на работе на меня косятся.

– Почему вы, мистер Бенкс, в своё время не были накачены гормонами, чтобы, повзрослев, стать человеком среднего, а то и высокого роста?

– Меня это тоже интересовало, мистер Судья. Выяснилось, что все низкорослые мужчины в нашем городе сейчас в одном примерно возрасте. А восемьсот лет тому назад, когда мы появились на свет в Институте генетики, у медиков победила мыслишка, будто в процессы роста ребёнка лучше не вмешиваться.

– Где вы работаете, мистер Бенкс?

– В команде очистки города, хоть по специальности экономист. Спьяну поневоле поверишь, что нас, мужчин невысокого роста, дискриминируют.

– А что вы скажете сейчас, в суде, и в трезвом виде?

– Что не хочу потерять и эту работу, ассенизатора.

Тут Обвинитель покашлял, привлекая к себе внимание Судьи.

– Позвольте дать справку. Свидетель Джо Бенкс служил экономистом в мэрии Хеппинес-тауна, был уволен за неоднократное вымогательство взяток и воровство по мелочам со склада.

– Благодарю, мистер Обвинитель. Я продолжу допрос. Бесплатная выпивка, вы сказали… Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, мистер Бенкс. А кто, по вашему мнению, платил тогда?

– Кто же, как не организатор этой клятой лиги, Крошка Слоу? В конце вечера, когда низенький народ, спьяну записавшись в лигу, начал расходиться, именно к нему подошёл бармен, чтобы, как это всегда делается, урегулировать вопрос об оплате.

– Где был тогда обвиняемый?

– Он занимал столик на двоих у стены. Все расселись таким манером, чтобы удобнее принимать участие в общем разговоре. Я задержался за стойкой, желая допить бурбон. Вкус хотел запомнить. Бурбон мне не по карману.

– Вы не снимали разговор бармена с подсудимым на коммуникатор?

– Нет. Зачем бы? Да и руки уже дрожали…

– Что-нибудь показалось вам странным на той вечеринке?

– Да. Странно, что нас обслуживал не Грэм, штатный бармен «Элвиса», его все мужики города прекрасно знают, а специально нанятый для этого вечера. Парень был высокого роста, и я ещё подумал, что это специальный финт ушами шустрика Лоу: высокие-де презирают нас и вредят, чем могут, а этот верзила принуждён нам напитки подавать.

– Очень может быть, мистер Бенкс… Миссис Защитник, мистер Обвинитель, есть ли у вас вопросы к свидетелю? Нет… Мистер Бенкс, вы свободны. Пройдите в ту дверь, на выход из здания. Нет, не ищите свой коммуникатор, его вам вернут после заседания… Приглашается свидетель Винни Соллерс.

На табурет-лесенку уселся щеголеватый коротышка. Чёрные волосы, причёсанные на прямой пробор с бриолином, голубая бабочка шестидесятых с продолговатыми крыльями на бежевой рубашке, костюмчик, как у киношного мафиози. Спрошенный о вечере в «Элвисе», тотчас же заявил, что потребовал себе отдельный счёт, но не получил его. Наверное, покойный Фил забегался.

– Покойный Фил? – поднял Судья седые брови.

– Ну да, нашу пёструю, с бору да с сосенки, малорослую компанию обслуживал не бармен Грэм, а Фил Миллер, безработный официант, баскетболист-любитель. Он же потом сгорел в том проклятом автобусе.

– Вам что-нибудь показалось странным тогда в баре, мистер Соллерс?

– Конечно, показалось, мистер Судья. Все же знают, что Крошка Слоу – городской сумасшедший, псих со справкой. Меня удивило, что этого дурика стало на красиво построенную речь о «Лиге коротышек», а в ней на парадоксальные, но не всегда идиотские мысли.

– Эй, Винни, ври да не завирайся! – выкрикнул обвиняемый.

– Да ладно тебе!

– Я вас предупреждал, подсудимый. А вы поясните, пожалуйста, свидетель, какие именно мысли из той речи в баре показались вам чуть ли не разумными.

– Да те, что насчёт секса. Я согласен, что в сексе коротышка даст сто очков наперёд любому дылде и пари выиграет. И что бабы нас больше любят. Меня просто царапнуло, когда Крошка Лоу начал жалостно так описывать, как нас за это ненавидят высокорослые дебилы и как при случае прищучивают и даже, извините, кастрируют.

– А вот мы сейчас у самого оратора спросим. Меня тоже, подсудимый, удивило, когда я в ваших тезисах прочитал, будто вас кастрировали в Муниципальной больнице Хеппинес-тауна. Разве такое возможно в наше время?

– У меня не согласились взять сперму для Межпланетного отделения Межмирного Института генетики. Разве это не та же стерилизация? А стерилизация – разве это фактически не кастрация, Судья?

Судья помолчал. Потом произнёс медленно:

– Вам, подсудимый, безусловно известно значение этих терминов, ведь вы можете похвалиться высшим медицинским образованием. Однако на Венере Второй вы потеряли должность терапевта в медицинском центре, потому что прижигали пациентам пальцы старинным автомобильным прикуривателем. Здесь вы появились уже как претендент на вакансию медбрата, но психическая болезнь, по-видимому, прогрессировала, и вот вы уже разнорабочий в торговле. При всё при том вы должны были сохранить накопленный ранее запас слов и способ выражаться, свойственный служащей интеллигенции. Так почему же вы перед судом валяете дурака?

Словно бы окошко растворилось ветром и тут же снова захлопнулось, когда тупое и наивно-плутоватое выражение лица Макса Лоу сменилось на несколько секунд каким-то даже и весёлым, точнее, наверное, всё-таки задорным недоумением. Судье показалось, что на те мгновения террорист даже помолодел. Но ответил он прежним тоном:

– Если уж я работяга и дурик, то странно было бы мне трепаться, как бакалавру медицины. Да ещё ведь я и вправду псих, мистер Судья, а в периоды обострения мало что соображаю.

– Уж не подводите ли вы меня к мысли, обвиняемый, что тезисы вам помогал составить ваш сообщник в здравом уме и в трезвой памяти? Садитесь.

Обвинитель переглянулся с Защитником, а свидетель уставился на них. Судья повернулся к табурету-лесенке.

– А к вам у меня последний, наверное, вопрос. Вы не снимали на свой коммуникатор беседу обвиняемого с Филом Миллером?

– Нет, ваша честь, я не любитель съёмок. А как они разговаривали, видел.

– Тут другой свидетель, мистер Бенкс считает, что обвиняемый тогда расплачивался за банкет. А по вашему мнению, о чём они говорили?

– Да вряд ли он расплачивался, где бы деньги взял? Заплатить ведь пришлось и за то, что бар закрывался для других посетителей, на спецобслуживание. Я краем уха слышал, что выпивку на собрании обеспечил спонсор. Да и видно было, что это Фил втолковывал Крошке Слоу, а не наоборот.

Судья отпустил черноволосого коротышку и в течении не менее получаса вызывал других членов злосчастной «Лиги…», выспрашивая их, не снимали ли они разговор обвиняемого с покойником Филом. Кто ушёл раньше, кто не снимал, а один честно признался, что приходил только ради выпивки и что, кроме как на неё, ни на что не обращал внимания.

– Да спросили бы меня, о чём мы с Филом базарили! – не выдержал Слоу.

Судья предпочёл промолчать. Наконец, чуть ли не последний уже свидетель из бара вспомнил, что снимал всё заседание. Судья попросил его найти свой коммуникатор, а потом вместе со всеми присутствовавшими завороженно наблюдал, как игрушка мотается туда-сюда по воздуху. Вот она остановилась, а в воздухе появилась картинка. Высокий сутуловатый парень, знакомый Судье по любительскому документальному фильму о баскетбольной команде «Гориллы», пересекает пустоватый зал и присаживается за столик к Максу Слоу, развалившемуся на стуле за маленьким столиком у стены. На покойнике Филе чёрная спецовка с номером на груди и полосатая фуфайка, как на Элвисе Пресли в знаменитой сцене пения и танцев в камере из «Тюремного рока». О чём они говорят, убийца и его жертва, не разобрать. Картинка гаснет и появляется снова. Теперь уже все расслышали громкое дыхание и звонкое причмокивание рядом с микрофоном – и на их фоне достаточно чётко: «Велено сказать, что ящик будет в известном тебе месте в четверг». – «Замётано, Фил». – «Мне плевать на твои шуры-муры, и от воровских дел всегда стоял я в стороне. Но сегодня я заработал немного талеров, и не передать тебе словами маляву было бы западло».

Подсудимый втянул голову в плечи. В гостиной повисла тишина. Потом Судья проговорил непринуждённо:

– А вот и сообщник промелькнул. Вы свидетель, свободны. Свою игрушку получите после заседания. Никто не будет возражать, если я вызову миссис Ричард Джорджес, квартирную хозяйку обвиняемого? Попросите мадам Марту, пожалуйста.

Эта пухленькая тётка, одетая, обутая и причёсанная точь-в-точь, как герлз на рекламах пин-ап, влетела в гостиную с таким выражением на размалёванном лице, будто её только что ущипнули за попку. Долго устраивалась на сиденье, при этом глаз не сводила с навсегда потерянного квартиранта. В гостиной повеяло цветочным ароматом синтетических «Слёз юности», отнюдь не облагороженным собственными ароматами Марты.

– Напоминаю вам, миссис Ричард Джорджес, что вам надлежит говорить правду и только правду. У меня к вам два вопроса, чрезвычайно важных для следствия. Первый…

Тут она подхватилась с табурета-лесенки, упёрлась руками в бока и заверещала:

– Хоть я и соблазнилась, грешная, приняла от негодяя двести талеров за молчание, клянусь, что не промолчу и выгораживать убийц не буду!

– Ваша позиция своеобразна, но по-своему прагматична. Первый вопрос. Видели ли вы, как обвиняемый уходил из дому в тот день, когда взорвался автобус?

– Нет, врать не стану. Делать мне больше нечего, чем за обиженным Богом подглядывать!

Тем временем в гостиной снова повисла объёмная картина, на которой подсудимый с чемоданчиком подходил к автобусу. На сей раз только один, неподвижный кадр.

– Мадам, присмотритесь, прошу вас, к этому чемоданчику. Приходилось ли вам видеть его у подсудимого? Во время уборки в его комнате, например?

– Нет, никогда не видела, мистер Судья.

– Подсудимый сказал в автобусе, что там электродрель, в этом футляре.

– Ха! Нафига ему дрель – разве что ногу себе продырявить? Макс – мужик удивительно бесполезный для домашнего хозяйства, руки у него будто из задницы растут.

– Теперь прошу внимания, мадам! Кто из горожан за неделю, за две, за месяц перед взрывом автобуса навещал вашего квартиранта?

– Эти бесстыдники превратили наш тихий, миленький Хеппинес-таун в Содом и Гоморру! Я взяла двести талеров и теперь, как женщина честная, не могу выдать негодяя и развратника словами, но стоит вам, мистер Судья, пригрозить мне раскалённым утюгом, как я на безобразника тотчас же пальцем покажу! И денежки себе оставлю!

И поскольку при этом бой-баба с ненавистью таращилась не на кого иного, как на Обвинителя, Судье пришлось приложить немалые усилия, чтобы удержаться от смеха.

– Я удивлён, миссис Джорджес, что вы так романтически воспринимаете современное гуманное судопроизводство. Вы очень помогли своими показаниями… Что это?

А это Обвинитель попытался покинуть гостиную, но невидимый Платон бесцеремонно возвратил его на место.

– Вы же согласились на дополнительный статус свидетеля, мистер Ньюмен, так что не взыщите, если вам придётся потерпеть наше общество до конца сегодняшнего заседания. А вы, миссис Ричард Джорджес, свободны. Ваш коммуникатор…

– Да не украдут же его, куда денется… Мистер Судья, голубчик вы наш седенький, дайте мне здесь хоть в уголочке постоять и до конца досмотреть. Ужасть до чего интересно!

– Гм… Вообще-то… Хорошо, оставайтесь. Последний наш свидетель – мужчина, как джентльмен, он уступит вам место, так что сидите, где сидели… Слушаю вас, миссис Защитник.

Пока Защитник выбиралась из кресла и собиралась с мыслями, Судья пришёл к выводу, что она похожа скорее на учительницу из старинных кинофильмов, чем на провинциального адвоката. Дело шло к развязке, от нетерпения Судью даже подташнивало слегка, а эта ведьма решила затянуть процесс.

– Вы так и не дали мне слова, мистер Судья. И я догадываюсь, почему…

– Потому что заранее согласен с вашей аргументацией относительно террориста Макса Лоу. Я видел медицинские свидетельства и тоже считаю, что его следует передать психиатрам. Впрочем, говорите, миссис Защитник. Я признаю свою ошибку и весь внимание.

– Да, мистер Судья, вы отдаёте мне этого гадёныша, хотя моим согражданам следовало бы его по обычаю предков предать суду Линча на месте преступления. Отдаёте, потому что позволили себе устроить здесь охоту на совсем другую дичь. Но наш мэр нервничает понапрасну. Вам не удастся выстроить новое обвинение уже и против него. Оно рассыплется и дискредитирует эту выдумку яйцеголовых глобалистов, этот ваш Межмирный суд. Потому что у вас нет ответа на главный вопрос: “Qui prodest?”. Искренне надеюсь, что вы знаете латынь.

Судья улыбнулся ей, показав все свои прекрасные белые зубы. Он уже и не помнил, где и при каких обстоятельствах их вставлял.

– Осмелюсь заметить, вы упустили из виду, что погибли страшной смертью одиннадцать ваших сограждан, и соучастник теракта должен понести наказание, раз уж наша гуманность выводит из-под удара психического больного. Итак, я приступаю к судебному следствию. Изучая материалы, собранные моим помощником в Хеппинес-тауне, я тотчас же обнаружил следы соучастника. Прежде всего в результатах обыска. Дома у таких любителей-взрывников обычно находят килограммы сахарной пудры, измельченной на кофемолке, запасы удобрений для домашних растений, реле времени, нихромовую проволоку, батареи или аккумуляторы. Здесь – ничего подобного. Зато нашёлся другой почти обязательный атрибут охотника бабахнуть, старинное пособие по взрывному делу. Как выяснилось, оно было унесено без саморегистрации из местной библиотеки, где должность библиотекаря давно уж сокращена. Угадайте теперь, чьих пальцевых отпечатков нет на книжке?

– А моего бывшего квартиранта, кого ж ещё, – прогудела Марта. – Крошка Лоу не из читателей.

– Правильно, миссис Джорджес! Что? Спасибо, Платон… Зато, как оказалось, на страницах достаточно отпечатков нашего Обвинителя. Образцы пальчиков мой помощник снял только что, когда не выпускал его из гостиной.

– Это ничего ещё не доказывает! – подхватилась с кресла Защитник.

– Участия в убийстве не доказывает, но интерес к орудиям террора – да. А зачем такое хобби жовиальному мэру мирного города? И если жилец мадам Марты сам не брал книжку в руки, кто-то же принёс её и оставил ему – не так ли? Из полу-свидетельства квартирной хозяйки мы узнаём, что мэр навещал подсудимого в его комнате. Нам дела нет до их интимных отношений, лично мне кажется, что это ещё один слой камуфляжа.

– Вот спасибо вам, Судья, – живенько вклинился подсудимый. – Глупая сучка делает из меня гомика! Да я чуть под землю от стыда не провалился…

– Теперь бомба. В народе почему-то считают, что бомбы при взрыве испаряются. Глупости! Детали их всегда выковыривают из окружающих построек и деревьев, а иногда из тел пострадавших. Взрыв на площади Трумэна не составил исключения. Эксперт определил тип взрывчатки. Это не самодельная и это не порох, бездымный или охотничий, а пластит, заводской, понятно, выделки и очень мощный. Он использовался при закладке города, потому что доставка именно такой взрывчатки на большие расстояния наиболее целесообразна. Остатки этого пластита и теперь лежат на городском складе. Таймер взят готовый, из тех, что применяются строителями при взрывных работах. На муниципальном складе ещё три таких осталось. И вот что любопытно. Не обнаружено никаких дополнительных поражающих элементов вроде обрезков стальной проволоки, шариков из подшипников или гвоздей.

– И никаких гвоздей, значит… Ну и что? – не удержала свой язык Марта.

– А то, мадам, что замысливший это преступление, похоже, не намеревался лишать жизни всех пассажиров автобуса. Он хотел гарантированно угробить только одну свою жертву. И здесь нам поможет мой последний свидетель, кровельщик Сэм Каннингс. Мистер Каннингс, прошу.

В гостиную вошёл человек в синем костюме и кроссовках, с внешностью умеренно пьющего рабочего средних лет.

– Расскажите, пожалуйста, зачем вы установили камеру на площади Трумэна.

– Эт где?

– На крыше торгового ряда, почти на краю.

– И не только камеру, но и сигнализацию подключил. А что ж было делать? Ведь я получил заказ на ремонт той крыши, сложил новые черепицы на её краю, а без меня им вполне могли приделать ноги. Ну, и не выключал уже, камера, ведь она кушать не просит, только самую малость электричества, а его всё едино хозяин лавки оплачивал…

– Понятно. Вы подождите, Сэм, пока мы покажем фрагмент записи, а потом вы скажете, с той ли крыши это снималось. Нам крепко повезло, когда нашли эту запись, она драгоценна для нас тем, что позволяет заглянуть внутрь автобуса через высоко прорезанные окна. Вот она.

Появилась картинка. Черепичная крыша, а в конце её верхняя часть копии «Грейхаунда», на сей раз снятой сверху. Через окна видны ноги пассажиров в баскетбольных кедах и штанах от одинаковых спортивных костюмов. В первом от кабины окошке происходит изменение: справа от огромных кед появляются небольшие двуцветные полуботинки. Закрывая теперь кеды, на пол опускается серый пластиковый чемоданчик. Неразборчивый тихий разговор, дверь автобуса открывается, выходит Макс Лоу. Дверь закрывается за ним, серый чемоданчик, получив мощный пинок ногой в растоптанном башмаке, летит почти до середины салона. После паузы автобус рычит и отъезжает.

– Мистер Каннингс, это было снято вашей камерой?

– А то чьей же ещё, Ваша честь? Там же и новые черепицы хорошо видно. Справа.

– Можете идти, мистер Каннингс. Свой коммуникатор получите позже. Итак, что же мы увидели? Террорист поставил чемоданчик возле первых двух кресел в салоне. Кто на них сидел? Водитель, когда пришёл в сознание, был допрошен местным полицейским и показал на схеме, как расселась в салоне некоторые игроки команды «Гориллы», где расположились остальные, он не запомнил. Местному полицейскому, его здесь называют также шерифом и Сэмом-полисом, эти показания были нужны для первичного опознания обугленных трупов. Но и для нас разве не важно, что как раз над чемоданчиком сидел играющий тренер «Горилл» Джордж Харрис, а следующее кресло, у окна, было пустым? Между тем, водителю Джону Кибрику не пришлось по душе поручение Крошки Слоу, он и футбольнул в сердцах роковой чемоданчик, передвинув бомбу на середину салона. Тем самым водитель, сам о том не догадываясь, спас жизнь себе (в метре от бомбы ему не выжить бы), зато угробил всех своих пассажиров. Ведь если бы бомба взорвалась в самом начале салона, у сидевших в корме появился бы шанс. Но бомба контузила ударной волной и обожгла всех баскетболистов в равной степени, они не смогли выбраться и сгорели в креслах.

– Ой! – подала голос Марта. – Теперь я только пешком!

– А ваш пазл всё-таки не собран, мистер Судья. Без фрагмента “Qui prodest?” он рассыпается. Подготовившись, я достойно отвечу на все ваши инсинуации в отношении нашего замечательного мэра. Единственного и лучшего мэра в истории нашего Хеппинес-тауна.

– Ах, милые дамы, неужели вы желаете лишить меня удовольствия покрасоваться в заключительной речи? Вы позволите, медам?

– Валяйте, мистер Судья! Я вроде сериал о Шерлоке Холмсе и докторе Бэтмене смотрю.

– Можно подумать, что вы нуждаетесь в моём разрешении, старый фигляр.

– Итак… В который раз я повторяю уже это «итак»? Самому стало любопытно… Итак, некто, занимающий в городе высокое положение (назову его пока «мистером Икс»), испытывает необходимость избавиться от Джорджа Харриса, играющего тренера команды баскетболистов-любителей «Гориллы», спонсируемой мэрией. Харрис – безработный, служил в полиции до Сэма-полиса, уволен в результате закрытого муниципального расследования. Я перебирал разные версии конфликта между «мистером Икс» и покойным Харрисом. Рабочей гипотезой стал шантаж. И вот по городу распространяется слух, будто городской сумасшедший Крошка Слоу пытается организовать из других таких же коротышек «Лигу низеньких мужчин», чтобы осуществить свои смутные угрозы в адрес высокорослых горожан, которые, по его словам, преследуют низеньких и даже их кастрируют. «Мистер Икс» входит с ним в контакт, для квартирной хозяйки Макса Лоу, дамы… ну, очень умной… маскируя для неё реальные деловые отношения как гомосексуальные. Догадываюсь, что в следующем процессе по делу о взорванном автобусе защита сосредоточится на версии, что «мистер Икс», сам ростом в 172 сантиметра, душевно симпатизировал идее «Лиги низеньких мужчин», а поэтому и спонсировал её организационное собрание в баре «Элвис». Ведь движения счетов зафиксированы в электронных документах Межмирного банка, и нет сомнений, что Макс Слоу не потратил ни пенса на выпивку для всей лиги в «Элвисе» и на вознаграждение для официанта-баскетболиста Фила Миллера, а вот именно «мистер Икс» понёс эти расходы.

Мы никогда не узнаем о том, как «мистер Икс» уговорил обвиняемого подорвать автобус с верзилами-баскетболистами. Макса Слоу о том спрашивать бесполезно: соврёт ведь. Можно догадаться, что обвиняемому была обещана не только безнаказанность как душевнобольному, но и богатая и безмятежная жизнь в Хеппинес-тауне или в другом таком же затерянном уголке галактики после выхода из клиники. Возможно, что речь шла о наказании смертью только одного Харриса, чтобы заставить остальных высоких ростом злодеев отстать от бедных коротышек. С другой стороны, очень удобно для «мистера Икс» было убрать заодно и Фила Миллера. Правда, если бы Фил отделался испугом, то вынужден был бы молчать, понимая, что стал соучастником убийства, когда передал Максу Лоу известие о том, что бомба уже в заранее обусловленном месте. Но второй террорист едва ли упустил шанс заставить его замолчать уже без вариантов.

– И это всё, что вы прятали в рукаве своей чёрной мантии? – спросила Защитник презрительно.

– Нет. Там есть ещё мое обращение к «мистеру Икс». Если вы разоружитесь перед судебной властью Межмирья и добровольно признаете вину, я не стану копаться в той грязи, которой шантажировал вас Джордж Харрис. Что бы вы не натворили, эти ваши проступки уже не в моей компетенции, а наказание за них покроется наказанием за участие в массовом теракте. А не желаете сдаваться – воля ваша. Но тогда тотчас же после завершения сегодняшнего заседания роботы-криминалисты изучат каждую пылинку в вашем доме и все ваши переговоры по коммутатору, ни одно слово, вами произнесённое, и ни одно передвижение по городу с начала контактов с Максом Слоу и доселе не останется без их внимания. То же касается покойных Джорджа Харриса и Фила Миллера, а относительно Макса Слоу сбор информации будет продолжен. Не верьте производителям девайсов, не берегут они ничьих тайн, и стёртое на любой электронной игрушке поддаётся восстановлению. И спасибо вам за то, что утыкали Хеппинес-таун камерами наблюдения: они очень пригодятся. Разумеется, в нашу демократическую эпоху никто не решится взять под колпак весь Хеппинес-таун, но в вашем случае подозрение настолько сильное, что моей власти достаточно, чтобы проделать это с вами. Что скажете? Сдаётесь? Нет? На нет и суда нет. Подсудимый, встаньте.

Поднимаясь со стула, Макс Слоу едва его не опрокинул. То ли задумался, то ли задремал.

– Приговариваю вас, Макс Лоу, к принудительному лечению в психиатрической больнице. Приговор окончательный и ввиду вашего статуса психического больного обжалованию не подлежит. О новом судебном заседании по этому же делу о теракте, но уже с другим обвиняемым будет сообщено дополнительно.

Неприятная пустота поселилась у Судьи в голове. В животе посасывало, но он не стал бы ужинать в Хеппинес-тауне, а уж ночевать тем более, хотя глаза уже слипались. Судья прогуливался на окраине города под билбордом с двенадцатью Элвисами Пресли, потягивающими по-разному «колу», и дожидался, пока мэр отключит защиту на въездной арке. Как только соизволит и как только можно будет покинуть опостылевший город, Судья полюбуется на четыре луны, повисшие над планетой. Сейчас они видны мутновато.

«Объект не в мэрии. Переодет. Он на автостоянке самообслуживания», – это высветился на фоне тёмных улиц доклад робота, приставленного на всякий случай к мэру. И тотчас же: «Объект снял с хранения гоночный “Magnum МК-5”, выехал со стоянки в вашу сторону. Разгоняется. Возвращаюсь к вам». И не успел Судья опомниться, как увидел сообщение уже большими буквами, от самого Платона, стало быть: «ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ. СИТУАЦИЯ ПОД КОНТРОЛЕМ».

Сначала еле слышный, рёв двигателя гоночной машины резко усилился, и вот она уже рядом. За рулём мелькнула чёрная фигура в капюшоне Ку-клукс-клана. Судья невольно охнул и отступил на шаг. А голубой автомобиль на полной скорости расплющился, как показалось, на прозрачной стене впереди Судьи. С оглушительным треском исковерканную машину отбросило назад, она вспыхнула, тут же взорвалась и продолжала догорать, коптя чёрными полосами дыма.

Секундой позже столкновения и невидимая стена вдруг проявилась под безжизненным светом уличных фонарей. Постояла, узкая, в рост человека, поблёскивая и колеблясь, а потом, рассыпавшись, рухнула на бетонные плиты улицы. Неровный обломок печатной платы подкатился под ноги к Судье.

– Только не говори мне, Платон, что это не поддаётся ремонту, – пробормотал он.

«РОБОТОВ ТЕПЕРЬ ТРОЕ. ПЕРВЫМ РЕЙСОМ ЧЕЛНОКА Я ПЕРЕПРАВЛЮ ОСТАТКИ УНИЧТОЖЕННОГО. ДВА РОБОТА ОСТАНУТСЯ С ВАМИ. О! ПРИБЛИЖАЕТСЯ БЫВШАЯ ЗАЩИТНИК. НА ЭЛЕКТРОКАРЕ. ИЗ МЕТАЛЛИЧЕСКОГО НА НЕЙ ЗОЛОТЫЕ ЧАСИКИ И ПРЯЖКИ НА БЮСТГАЛЬТЕРЕ. МАГИЧЕСКАЯ АКТИВНОСТЬ НА НУЛЕ».

Судья вздохнул обречённо. Миссис Брэдли вышла из электрокара, не доехав до горящего авто, и подошла к Судье пешком. Встала рядом, всматриваясь в костёр из пластика и металла. Запахло подделкой духов Шанель № 5, отработанным дезодорантом и женским трудовым потом. Вдали завыли сирены.

– Если бы не пристегнулся ремнями, его выбросило бы, и был бы шанс на оживление. А теперь он только груда углей, как и злосчастные баскетболисты. Идиот! Наш Джекки всегда мыслил и поступал слишком традиционно, а к тому же не продумывал всех последствий своих решений. Хотите узнать, чем шантажировал его негодяй Харрис?

– Нет, я обещал, что не буду этого раскапывать. Дело закрыто. Вы можете вызвать кого-нибудь, чтобы снял для нас защиту?

– А для чего я здесь, по-вашему? Разговоры с вами мне приятности не доставляют, вы уж извините. Скатертью дорожка, Межмирный Судья.

Она достала из сумочки девайс, похожий на механическую электробритву пятидесятых, и нажала на кнопку.

«ОСТОРОЖНО! МАГИЧЕСКАЯ АКТИВНОСТЬ РАСТЁТ!»

А миссис Брэдли повернулась к Судье спиной, оборотилась чернокудрой ведьмой с великолепной фигурой, оседлала метлу и взвилась в тёмное небо.

Судья кивнул вдогонку. Выход уже чернел в мутноватой ночи высокой звёздной аркой. Судья побрёл туда, от усталости едва поднимая ноги. За ним по воздуху двигались в прозрачном мешке останки героически погибшего робота. Потом над головой Судьи заискрились звёзды. А четыре луны залили человека и труп его кибернетического помощника таким ярким светом, что фонари не понадобились.

Справка 2. Убийство княгини Баторий

– Миклош! У меня холодеют руки! – провизжала княгиня Баторий. – Холодны, как лёд!

– Это ничего, госпожа. А вы прилягте да отдохните, – прозвучало снаружи, с другой стороны скважины, точнее, дыры в стене. Прошелестело, стукнула чернильница, стражник вздохнул. Хлопнула дверца, и бывшая спальня княгини, а теперь её одиночная камера, снова погрузилась в полную тьму.

Отверстие в заложенной кирпичом дверном проёме оставлено, чтобы можно было передавать знаменитой убийце поднос с едой и питьём и забирать его назад с пустой уже посудой, та же дыра служила для манипуляций с ночным горшком. Окна безжалостно замурованы. Княгиня Эржбет не ослепла только потому, что дважды в день могла наблюдать у скважины проблески дневного света, а вечером – багровые пятна, отражения огней факелов.

Будто на смех, ей оставили шкафчик с её любимыми книгами. Но ни суровая «Вульгата», ни первый том «Писем тёмных людей», ни «О женщинах прославленных» великого Боккаччо не могли во тьме утешить её. Приходилось сдерживать себя на краю безумия, вспоминая страница за страницею напечатанное в них и сочиняя письма на латыни, древнегреческом и немецком языках. В проговариваемых вполголоса посланиях она обращалась к живым и мёртвым родственникам, к приятелям и врагам.

Дивны, однако, дела твои, Господи! Сегодня утром, незадолго до завтрака, у неё случился настоящий праздник: Миклош, ворча, просунул в отверстие четвертушку бумаги, чернильницу, очиненное перо и огарок сальной свечи на дешёвом медном, заляпанным салом подсвечнике. В ответ на её замечание (где, дескать, ей взять огниво?) выругался, забрал огарок и вернул уже зажжённым и оплывающим на глазах. «Сын твой, его светлость господин Паль, и высокородные зятья твои просят тебя написать завещание, свою последнюю волю. Поспеши, госпожа, огонька ненадолго хватит». Именно эти слова он и пробормотал, грубая скотина. Видно, теперь некому в Чахтицком замке его как следует отделать кнутом.

Завещание она давно уже составила и тщательно хранила в памяти. Записать его трудности не составило. Было бы зеркало, она вполне успела бы и осмотреть себя. Но зеркала у неё нет, и слава Богу. Ей вполне хватило зрелища своей правой руки, держащей перо. Хотя… Она решилась тогда и при свете огарка – чадящего, уже почти расплывшегося на медной чаше подсвечника, растопырила перед собою пальцы обеих рук.

Господи, да куда же подевались её красивые ручки – тонких костей, изящно длиннопалые, в нежной коже и со всегда остриженными ноготками? Те ручки обожали целовать любовники и, с особым пылом, любовницы… Перед нею – клешни старухи-нищенки, все в грязи и коросте, ногти длинные, загнувшиеся, кое-как обломанные и обкусанные. Не может быть сомнений, что и всё её тело в таком же бедственном состоянии. В отчаянии перевела она взгляд на обстановку спальни – и ахнула. На сей раз не огорчилась узница, а только изумилась. Вся в клочьях жирной пыли, затянутая сетями рыхлой паутины, комната показалась ей берлогой сказочной колдуньи. Княгиня Эржбет всегда обожала чистоту, но сама убирать не умела.

Что посоветовал этот недоумок, Миклош? Прилечь? А ведь совет не глуп… Тем более, что подташнивает, и ноги не только холодны, но и подгибаются. Найти кровать не ощупь не проблема, да и нос, увы, тут её поводырь. Постель и в вонючей комнате отнюдь не благоухала заморскими благовониями. Лишённая служанок, первое время пыталась княгиня самолично следить за собою, даже какое-то время часть отпускаемых ей воды и вина жертвуя на влажные обтирания тела, но недолго сумела вытерпеть жажду…

На пути ко кровати узницу согнула резкая боль в животе. Не разгибаясь, она вывернула содержимое желудка на пол. Добравшись до кровати, засунула ноги под подушку, а руки обмотала одеялом. Холод в конечностях (и это в августе!) меньше стал досаждать, она смогла собраться с мыслями – и связала концы с концами, наконец.

Её отравили – а именно в ожидании её неминуемой смерти позволили написать завещание. Поистине, post hoc ergo propter hoc! Чем же вы отравили, подлецы-родственнички? Грибами, ядовитыми грибами, ведь на завтрак был салат, а в нём сырые грибы. И вина утром не получила именно поэтому, чтобы не стало противоядием, так что напрасно она злобствовала на нерасторопность тупого Миклоша. Чему удивляться? Избавленная в последний момент от суда и казни, она продержалась в темнице больше трёх лет, её живучесть всем осточертела, и даже детям, которым некогда подарила жизнь. Даже единственному сыну, любимчику её Палу. Ну, так и не получить вам завещания, уроды! И княгиня Эржбет рванулась было к письменному столику, чтобы нащупать и разорвать бумажку, но тут вспомнила, что передала её вместе с чернильницей Миклошу перед тем, как имела наивность пожаловаться ему на холодные руки. А если в голове начинает путаться, это признак зловещий… Тем более, что попыталась только рвануться к письменному столику, а пошевелиться не смогла.