Переформулируй
Описание книги
Сбивчивая, стремительная речь в новой книге Станиславы Могилевой прошита, синкопирована голосами других. Это не только голоса персонажей («говорит настя», «говорит серафима»), но и запросы социальных сетей, обрывки переписки в чатах, реклама, анонимный «мусор» быстрых коммуникаций, языковые и поэтические клише, идеологемы и проч. И в этом коловращении человеческая речь, перфорированная отчуждением и опытом насилия, ищет внутреннюю опору, место, в котором может завязаться слабая жизнь, сказаться подлинное и живое. Станислава Могилева – поэтесса, кураторка, соредакторка платформы «Ф-письмо на Сигме». Родилась в Норильске в 1983 году. Публиковалась в журналах «НЛО», «Воздух», «Волга», «Транслит», «Парадигма», «Среда», в сетевых изданиях «TextOnly», «Цирк „Олимп“», «Двоеточие», «Артикуляция», «Stenograme», «Лиterraтура», «sexispure» и др. Участница международной антологии феминистской поэзии «F Letter» (2020). Автор книг стихов «Обратный порядок» (2016), «Это происходит с кем-то другим» (2018). Стихи переведены на английский, шведский и польский языки. Живет в Санкт-Петербурге.
Оглавление
Станислава Могилева. Переформулируй
К формулировке женского голоса: зов разоблачения
I. имена или целые люди
«выйдем на задний двор…»
«опущу глаза отведу…»
«видок у вас диковатый какой-то вы кто…»
«между тем у страницы n…»
«одно на всех одно за всех…»
«эта проблема не проблема…»
«а ты такая ничего…»
«в списке имён…»
«ту плаценту мы съели…»
«я буду падать пред тобой…»
«когда закончатся деньги…»
«состоялось / или / прошло…»
«сжимается с убыстрением…»
«защищая другого защищаешь себя…»
vol. 1
vol. 2
«распадается…»
«вышла на плато а тут никого…»
II. это про это
1
галя показала
саша спрашивает илью
говорит настя
говорит серафима
думали что девочка
«„прямиком из россии, в которой всё хорошо‟…»
2
«перед взглядом смотрящего правильно…»
«дорогу перехожу на зелёный…»
«утро вечера…»
«экстерьер крыша дóма сумерки…»
«необходимые почести воздадим…»
«множество языков непереводимых…»
«какие у тебя планы…»
Øresundsbroen
«так била что теперь синяк на ладони…»
«обыкновенное начало…»
«здесь в раю темно одиноко не с кем поговорить…»
«какого цвета наша секретная краска и…»
«человек стояла и молчала…»
«как часть говорит другой своей части…»
«кем вы работаете…»
«я хочу упасть высоко…»
«отечественные ботильоны бренда…»
«скажи: у меня сегодня хороший день…»
III. я тоже пишу
один
два
три
четыре (nsfw)
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать (аnalfabeterna)
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать (нское время для)
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
IV. снимай, пожалуйста, покрупнее
«случайно…»
«мне приснился сон…»
«как покров покров ткущий баюкает…»
«курсив: дни, пролитые зря…»
(лори андерсон)
«я хочу накачать мышцы влагалища…»
«сколько ещё раз придёт радость…»
«всё быстро и всё коротко…»
«лежала и потерялась…»
«„я отрицал ключом веточку и прое[]ал кнопку‟…»
зрение
«вечером двадцать первого ноября…»
«блаженны нищие языком…»
Отрывок из книги
Чтение стихов Станиславы Могилевой производит энигматический эффект кружения, вращения, обращения вокруг… Поэтическая интенсивность этих текстов проявляется в момент исчезновения структурной оформленности, когда их внутренние дискурсивные карусели не оставляют шанса на то, чтобы сконцентрировать внимание на чем-либо, кроме самого движения. Эта поэзия исполнена виражами: зацикленными петлями1 интонаций, параллельными синтаксическими конструкциями, лексическими повторами, ритуальными рефренами (заклинательными, молитвенными и наравне с этим – компьютерно-механическими), перечислениями и другими формами головокружительной сериальности, отчасти сравнимой с навязчивым невротическим повторением.
Сразу замечу, что здесь не идет речи о концептуалистской установке на разрушение стереотипности и клишированности властного дискурса через аннигилирующий повтор. Однако определенное сходство с практикой поэтов-концептуалистов в этих стихах все же возможно обнаружить – оно состоит в способности расчищать жизненное пространство (и пространство высказывания) от загромоздивших его социальных алгоритмов и бытовых идеологем. Теперь дискурс власти относится не к языку пропаганды и закона, а к языку системы как таковой, языку тренда и контента в его безостановочной конвенционализации и ускоренном перепроизводстве (внимание на название книги). Действительная власть последних воплощена в реалиях, в которых мы, непрерывно подключенные к сети, существуем сегодня.
.....
Бодрийяр называет это явление «коловращениями репрезентации»4. Они представляет собой нечто вроде погони за собой «настоящим» (в высказывании Кожева ключевое слово – «человеческое» [желание], то есть настоящее, подлинное, ущемленное собственными множественными означающими). Это стремление настичь оригинальную модель себя же самого и, по факту, «настоящую» смерть (в том числе символическую, подстерегающую систему), украденную у «доживающего» субъекта социальностью, чей процесс постоянного самоумножения сравним с разрастанием раковых клеток. «Невыкупленная вещь убегает от вас во времени, она никогда и не была вашей»5. Вещь неуловима в своем вечном растворении – в повторяющихся следах, по которым мы стремимся догнать их действительную причину (что будет с нашими стикерпаками, когда мы, наконец, сгинем).
Вероятно, о такой же человеческой «вещи» – «вещичке» – идет речь в стихотворении «шестнадцать». То есть любить кого-то для поэтического субъекта Могилевой – значит желать посредством него/нее (или вместе с ним/ней) разорвать зацикленную петлю и настичь себя настоящую и свою настоящую смерть6. Неслучайно в этом тексте модифицируется речь женщины, высказывающей желание зачать новую жизнь (и вместе с тем признать бренность собственной) возлюбленному: «хочу от тебя ребенка», «давай заведем ребенка», «сделай мне ребенка» и т. д. «Ребенок» трансформируется в «вещичку» (димунитив из разговорного употребления7), будто бы, на первый взгляд, на что-то неважное, с оглядкой на потребительскую ориентированность современного дискурса. С другой же стороны, в этой трансформации с исключенной патетикой открывается возможность для разговора о собственной смертной сущности. В воображаемой теореме, доказывающей человеческую подлинность, телесную материальность и необратимость, константы способности родить и умереть взаимозаменяемы. Конечно, здесь говорится о конкретно женской человеческой подлинности, стихи Могилевой интенсивно гендерно маркированы, хотя и сама форма выражения этого иронически обыгрывается – как уже было замечено, Могилева критически работает с дискурсивными трендами. Так, в тексте с использованием гендергэпов, гендергэп помещается в слове «женщин_а», в котором в принципе невозможно нулевое окончание, указывающее на мужской род.
.....