Отрывок из книги
Про таких, как тетушка Энн, говорят: в семье не без урода. Чудачествами своими она оттолкнула от себя всех родных, и в N-лейде, захолустном городке Котсуолдса, где она жила, у нее не было ни друзей, ни знакомых. Она с ранних лет проявляла склонность к эпатажу, слыла большой оригиналкой и в результате дооригинальничалась до старого девства. Впрочем, сочувствия она, по мнению лорда Гринвуда, приходившегося ей родным братом, не заслуживала, поскольку судьба не раз и не два давала ей шанс сделать хорошую партию, но тетушка Энн тонкости своей души ставила превыше долга перед семьей и обществом, а потому благополучно их упустила. Не последнюю роль в спектакле ее неудач сыграл острый как бритва, на редкость ядовитый язык, который можно было бы и придержать за зубами хотя бы до после венчания. Леди Гринвуд сетовала на нее за черствость, лорда раздражали ее многочисленные причуды, да и сама она была не высокого мнения о брате, а уж о его избраннице и подавно, и в гости к ним никогда не приезжала. Она жила на проценты с причитавшейся ей доли наследства, повадилась вкладывать деньги в акции (тоже мне коммерсант), и лорд опасался, что сестра лишится средств и повиснет у него на шее, а куда он от нее денется? – не позорить же громкую фамилию. Лорд Гринвуд оказался прав. Судя по домику, который она снимала, и шляпам, которые носила, банковские спекуляции не довели ее до добра. То, что она экономит, было маловероятно, поскольку копить деньги ей не для кого. Под старость она совсем обеднела, но, очевидно из гордыни и упрямства, о помощи не просила, и лорду невольно вспоминалась их добрая няня, в приступах нежности называвшая малютку Энн своим осленочком, однако навязывать ей поддержку он тоже не собирался. Она одевалась до неприличия плохо, ни с кем из респектабельных горожан не поддерживала приятельских отношений, а ее служанка за все, грубиянка и грязнуля, через день была навеселе. Единственными друзьями тетушки Энн стали голуби, обитавшие в сквере у фонтана, и она ходила туда каждый день как на службу и угощала их хлебным крошевом, перемешанным с пшеном. Завидев в конце Алер-стрит ее потрепанную накидку, птицы поднимали радостный переполох, слетались огромной стаей, кишмя кишили у нее в ногах, а потом забавляли народ, увязываясь за ней длинным сизым шлейфом. Неимущая старая дева, находящая утешение в кормлении птиц, раздражала общественность и нередко становилась объектом злых насмешек, но она пропускала их мимо ушей, так же, впрочем, как и советы брата, даваемые исключительно для ее же пользы. Тетушка давно перессорилась со всеми родными, и из многочисленной оравы племенников ее навещал один Эдмунд. Он заезжал к ней тайком от отца, возвращаясь на каникулы из школы, а впоследствии – из Оксфорда. Весной, когда Эдмунд заканчивал Мертон-колледж, тетушка Энн умерла. Тут только выяснилось, что она была не так проста, и лорд Гринвуд напрасно недооценивал ее коммерческую хватку. Лучшую свою шуточку она приберегла под занавес. Ее банковские спекуляции были гораздо успешней, чем могло показаться с виду. Свое состояние тетушка Энн не спустила, а в несколько раз преумножила, и не понятно, ради чего она доживала век в вызывающей бедности? Такое чувство, что из вредности и всем назло. Завещание она составила в пользу Эдмунда. Конечно, по мнению лорда Гринвуда, разумней было бы отписать деньги ему, а уж он и решил бы, как распределить их между детьми и употребить на благо своему семейству. Ну что же, в конце концов, последняя воля – это святое, а в целом такого рода причуда явно пришлась ему по душе. Его младший сын обрел финансовую независимость раньше старшего, по факту рождения, более удачливого. Едва достигнув совершеннолетия, Эдмунд получил в распоряжение сумму, приносящую доход, вполне достаточный, чтобы всюду быть желанным гостем, регулярно посещать балы и званые вечера, раз в неделю предаваться бурным возлияниям, из года в год лечиться от меланхолии, ничего не делать и ни в чем не нуждаться. Но недаром Эдмунд был тетушкиным любимцем. Он пошел по ее стопам, начав самостоятельную жизнь с чудачества, – заявил, что хочет открыть школу для бедных, и не где-нибудь, а в Ист-энде.
– Ну вот, началось! – всплеснула руками леди Гринвуд. – Странности – это наш фамильный крест. Дорогой, сдается мне, что младшего сына нам с вами подкинула ваша несносная сестрица! Что вы молчите, вмешайтесь же, наконец!
.....
– Заколдовал, каналья, – обреченно произнес Кортни. – Я говорил, текать отсюда надо. Вот что теперь делать? Что?
… Эдмунд умаялся не на шутку. В спальной на втором этаже, где стоял страшный кавардак, он соорудил из ящиков подобие чайного столика и отдыхал в старинном плюшевом кресле, оставшемся от прежних хозяев. В бронзовом, покрытом патиной подсвечнике горела свеча. Эдмунд задумчиво смотрел на пляшущий язычок пламени и мечтал о будущем, как вдруг с пустыря донесся пронзительный детский крик. Мальчишки, пытаясь высвободиться, в панике раскачали кадку, так что та грохнулась, окончательно их перепугав, только и всего, но Эдмунд не знал, в чем дело, и у него перехватило дыхания. Что там происходит? Терзают ли детей бездомные псы, каких здесь бродят тучи, или их мучают двуногие злодеи? И он, не мешкая ни секунды, бросился на помощь, прихватив молоток. Он бежал при свете луны, без жилета, в домашних фланелевых брюках и рубашке навыпуск, трудно сказать, был ли он похож на призрака, но на одержимого белой горячкой – точно. Он бежал и кричал:
.....
