Читать книгу Крах Обоятелей - Стемарс - Страница 1

Меч на Халдеев, говорит Господь, и на жителей Вавилона, и на князей его и на мудрых его; Меч на обаятелей и они обезумеют, меч на воинов его, и они оробеют; Меч на коней его, и на колесницы его и на все разноплеменные народы среди него, и они будут как женщины; меч на сокровища его, и они будут расхищены…

Иеремия гл. 50 ст. 35-37

1

Афганистан.

Нуристан. Октябрь. 1979 г

Шариф Гхияз проснулся рано, будто кто-то подтолкнул его в бок. Очнувшись, он еще долго лежал возле потрескивающего головешками костра, всматриваясь в небо. Темные силуэты гор, плавно перетекали в черную полусферу неба, забрызганную мерцающими звездами. К полярным, самым ярким, крепился этот мир. Он очень ясно представлял себе эту космическую ось, сверкающий столп поддерживающий верхнюю сферу; видел «Озеро справедливости», обитель верховного божества. Посередине озера возвышалась изумрудная гора, там боги его предков держали своих коз. Ее вершину украшало золотое дерево. Чтобы взобраться на него требовалось девять лет, чтобы обойти крону дерева – восемнадцать. Вкусивших же плоды священного дерева ожидало счастье… Из озера, на мир в котором он провел все свои долгие годы, падала река. В кристальной чистоте её вод, человек постигал истину и обретал покой… Священная река несла свои божественные воды через три мира; верхний – космический, постамент золотого трона Всевышнего; средний – мир людей, сливающийся с первым белоснежными шапками вершин; и нижний – обитель духов предков. Вход в нижний мир находился у главного святилища. Теперь, оно было сокрыто от людей, но не от него. Ведь именно они, с отцом, завалили камнем зияющую голубым свет бездну.

Шариф Гхияз перевел взгляд на долину.

В путь! – заговорила с ним река и от неожиданности, он вздрогнул. – Тебя ждет долгий путь!

Ночь выдалась холодной. Старик, неторопливо поднялся на ноги, размял затекшие шею и руки, оглядел спутников и разворошил палкой остывшие угли…

Уже более семидесяти лет, спускался он в долину; знал здесь все проходы и тропинки; каждый камень; каждый куст. Это было его пространство – мир голубого неба, белоснежных пиков, вздыбленных скал и грозных, низвергающихся с неба, ледников. И он был частью этих гор и долин; был их дыханием, глазами, и даже по малейшим изменениям теней, мог рассказать о грядущем. Горы никогда не обманывали его….

Вот и сейчас, тревога пробежала по лицу Шариф Гхияза, он нахмурился, и как не отгонял, мысли жестко указывали, там высоко вверху, что-то происходит. Неясное сосредоточение энергии. Это было плохим знаком…

В горах светает быстро. Ночь таяла на глазах. Сереющее небо проглатывало звезды; их тени-демоны, черным стеклом стекая с сумеречных вершин, быстро меняли вид на долину. Вот, с первыми лучами засверкал его старый знакомец пик Трезубец… Купаясь в утренних лучах, он гордо красовался над округой, медленно обнажая свой могучий торс.

Шариф Гхияз смотрел на небо…

В его синеющих разводах, он видел свое детство; аул затерянный далеко во времени и высоко в горах; себя, еще совсем мальчишку. Ему не было и пяти лет, когда вместе со сверстниками, он вскакивал на громкий барабанный бой и мчался по извилистым улочкам села на торжественное шествие, которое возглавлял увешанный колокольчиками жрец. Это было задолго до того, как к ним пришел мула; задолго до того, как Всемогущий открыл им на все глаза…

Стайки мальчишек, поднимая клубы пыли, гнали перед собой жертвенных козлов. Они кричали, блеяли, подражая испуганным животным. Это был невообразимый шум. Старый жрец, обритый наголо старик, пригоршнями разбрасывал вокруг себя орешки. Наряженный в куклу, в длинной рубахе свободно опускающейся на штаны, восточных сапогах, бадахшанском халате, он выглядит забавно. Его пальцы были унизаны перстнями; руки и шея, усыпаны браслетами и ожерельями. С секирою в руке, он прыгал, дергался и трясся, как горный козел, нарочито набрасываясь на детей. Но они не боялись его. Рассыпавшаяся на мгновение стайка маленьких озорников, уже через секунду с былым усердием наседала на жреца…

Почувствовав озноб, Шариф Гхияз тяжело вздохнул. Поглаживая бороду, он думал о далеком, жившем только в его памяти, беззаботном времени, о котором он иногда грустил.

Господи! Давно ли это было? И для чего, Ты возвращаешь меня в то почти забытое и стертое годами, прошлое? Оно проносится через меня, воскрешая древние картинки. Доносит голоса ушедших.... И маленький резной божок, с квадратным подбородком до колен, вновь шепчет мне на ухо: «Чист! Будь чист!»

Пора собираться. – подумал Шариф Гхияз и встал. Растолкал спутников и после недолгой молитвы, сонный караван вновь тронулся в путь. Загруженные вьючные животные медленно поднимались вверх по узкой, разбитой дороге. На террасированных участках уже суетились дехкане. Внизу в разрывах облаков нес свои воды Кунар.

Он шел во главе обоза, седой старик с длинным, доставшимся ему от деда, посохом. Он чувствовал, животные и люди подустали, и было бы не плохо вернуться засветло домой. Солнце уже встало из за гор, и небо быстро обретало привычную голубизну.

Старик не любил суету долин. Он задыхался в чаде городов. Только здесь, наверху, он мог дышать полной грудью. Чистый, целебный воздух, разливаясь по телу, возвращал силы и скоро на его щеках рдел мягкий румянец.

Размеренно, как время, текли его мысли, возвращая к привычному укладу; понятному состоянию вещей. К любимой музыке – ревущим потокам Кунара; глубокой, мистической синеве неба; надежной кровле, спасавших от любых невзгод, гор. Что он без них? Уже давно он слился с ними, стал частью этих седовласых великанов. И скоро станет их душой. Лениво, но неотвратимо, полз по небосклону желтый диск. С не меньшей твердостью Шариф Гхияз вел на Камдеш свой караван. Уже давно оставив позади долины, дорога сузившись в тропинку резко ушла в горы. И легкий ветер разнося запахи родной округи, дразнил сознание – близок дом. Но на душе по-прежнему было неспокойно. Дар прорицания, которое он обрел еще в далеком детстве, ясно говорил – откуда-то с севера идет беда; наползает, как эта уродливая туча, на его страну.

В аул они вошли под вечер. Это был последний караван, который Шариф Гхияз привел в деревню перед долгой и суровой зимой. Скоро густые, затяжные снегопады закроют перевалы, и мир их обитания станет таким же недоступным и далеким, как сияющие в небе звезды.

Навстречу возвращавшимся караванам, обычно высыпала вся деревня. Но в этот раз все было непривычно тихо и это настораживало. В волнении озирался на селян, Шариф Гхияз шел по непривычно тихим улочкам, и каждый шаг, со все нарастающей тревогой отзывался в его сердце.

На площади, там где из скал, рос его дом, образовав круг, стояли люди. Такое, непривычно тихое скопление селян не предвещало ничего хорошего. Белый, как лунь Фарангис, отделился от толпы и сделал несколько шагов по направлению к нему. Фарангис, брат его отца, был одним из самых уважаемых людей племени. Никто точно не знал, сколько ему лет. И приходилось верить его утверждениям, что он ровесник гор.

– Недобрые вести ждут тебя. – не поднимал глаз, сказал он, нервно гладя длинную, седую бороду. – Мужайся! Все в воле Всевышнего…

Шариф Гхияз глубоко вдохнул; в горле запершило. Лишь на секунду самообладание покинуло его. Он повернулся к высившемуся вдали пику. Огромная темно лиловая туча медленно сползала на его высеченную из гранита, грудь.

– Кто? – холодно спросил он. Сжатые в кулак пальцы, остриями кинжалом впились в кожу. Он бросил вожжи, прошел мимо расступившихся родственников и остановился возле ворот…

–Твой внук, Ильяс! – сказал Фарангис. – Он возомнил, что может летать. Но крылья, которые он сделал в тайне ото всех, были неугодны Аллаху. Он разбился. Душа его отправилась на небеса.

– Это все из-за меня! – выскочила с криком из толпы его внучка Тахмина. – Это я во всем виновата… Я испугалась, – сбивчиво пытаясь, что-то объяснить, девочка упала на землю и вцепилась ему в ногу. – Его крыло прекрасно. Он стал бы облаком, но я ухватилась за него. Я помешала ему, стать птицей…

Шариф Гхияз еще раз глубоко вздохнул. Положил свою жилистую руку на голову внучки и ласково потрепал ее. Теперь, он вновь источал спокойствие, как горы окружавшие его. Он знал, что его сына за глаза дразнили сумасшедшим. Знал о его странном увлечении и не одобрял его. Ну, что за блажь летать, если они и так гораздо выше многих гор. Да и потом – зачем? Когда весь этот космос на страницах священного Корана. В нем все расписано; все объяснено. Ах, эта молодежь? Она так легкомысленна! Она пренебрегает традициями предков и попирает многовековой уклад. Хотя? – он опустил голову. – То же самое говорил о нем его отец. Так уж устроен мир. Да, его сын был юн и глуп! Он пренебрегал мудростью поколений. Но он на то глава, старейшина и гордость клана, на то и послан в этот мир, чтобы преподносить им истину. И подавать пример, как нужно жить.

– На все воля Аллаха! Мой сын, как и весь наш народ, будет жить вечно среди этих гор! – сказал Шариф Гхъияз, и уверенно пройдя сквозь расступившуюся толпу, вошел в дом.

На погрузившийся в уныние аул, опустилась антрацитовая тьма. Диск солнца спрятался в ветвях святого дерева. Все смазалось, закрашенное темной краской, скрывая силуэты спящих гор. И только демоны реки неистовствовали в ущелье; раздвигая скалы, не на секунду не прекращая противостояние стихий. В этой чернильной тьме, когда селяне безмятежно спали, можно было наблюдать странную картинку. Три женщины, время от времени останавливаясь под порывами ветра, несли предмет, клинообразной формы. За ними, скрестив руки за спиной, шествовал старик. Он вел их к «ладони дьявола», месту с которого открывался вид на всю долину, где с трех сторон зияли пропасти километровой высоты. Здесь, женщины несколько раз попытались сбросить в бездну ненавистный им предмет, но ветер каждый раз возвращал его обратно.

– Оставьте! – скомандовал старик. – Это перо шайтана.

Развернулся, сплюнул в сторону и с облегчением, словно сбросив с себя тяжкий груз, подталкиваемый в спину ветром, торопливо, зашагал домой. Он знал, скоро здесь будет снег в несколько метров толщиной. А когда он сойдет, мир будет чист; от грязи, занесенной со стороны, не останется и следа…

2

Письмо

Стокгольм. Август 1980г.

Целую тебя, дорогая мама!

Целую крепко, крепко. Прости за долгое молчание. Эти хлопоты с переездом; а сейчас, вовсе не сладкий период адаптации! Все так утомительно. И не хватает всех вас. Тебя, папы, Андрея… Вы для меня, самые дорогие люди на свете. Скучаю страшно и по-прежнему, безумно всех вас люблю.

И не приемлю тех упреков, которыми ты меня осыпаешь, мама. Ведь ты прекрасно знаешь, каких усилий стоило мне решиться на этот шаг. И что? Вместо ожидаемого понимания твое и папино немое осуждение. Конечно, на ваш слух развод понятие нецензурное. Но разве внести ясность в давно загубленные отношения и положить конец мучительной обязанности жить с нелюбимым человеком не более честно, чем ежедневно лгать себе и всем вокруг? Это печально, когда от некогда любимого человека остается лишь мрачный раздражающий силуэт. Но, неужели я должна была обречь себя на вечное притворство и в нескончаемых потоках лжи искать утех в объятиях любовников?

Ну, нет! Я не так воспитана, и здесь, и ваша с папой вина. Ваше влияние. Но мне же только сорок. И жизнь, пусть и не в розовых, но в более глубоких, чувственных тонах, мне все еще видится прекрасной.

Да! Я ошиблась! Все это неизбежные просчеты молодости за которые теперь приходиться так дорого платить. Но разве пылкая влюбленность юной девы – смертный грех? И кто тогда безгрешен? Или я не любила? Была плохой матерью или плохой женой? К тому же, мама, ты прекрасно знаешь – я боролась Вот только все напрасно.

Да, мама, может это и жестоко, но он обречен. Как личность, конечно. Кто виноват, что он так и не поднялся выше уровня подающего надежды? Кому нужна его болезненная бескомпромиссность? Это бессмысленное копание в себе? Его научный авантюризм был опровергнут самой природой. Зерно, если в нем есть рациональное начало, должно взойти. А, что мы видим у него? Его идеи гибли не давая всходов. И это не физика, это его била сама жизнь. И тут нет ничего странного, любой вид разума не признающий обстоятельств, обречен. Именно, поэтому закрыли все его работы.

Я не злорадствую, но это так. Учитывая его отталкивающую неуступчивость, боюсь, он никогда не сможет себя реализовать, а мне…, мне совсем не обязательно быть вечной спутницей неудачника.

Это не исповедь, мама. И не прорыв желчи, скопившейся за совместно прожитые годы. Это попытка трезво взглянуть на нашу жизни со стороны. И надо с горечью признать, что бремя наших долгих отношений, стало непомерным грузом; стало, невыносимо тяготить… Я не оправдываюсь, я тоже виновата. Где-то не поддержала, где-то не помогла. Но я ведь женщина, и мне порой хотелось быть обыкновенной, слабой бабой, а не тараном впереди «ни кем не понятого» муженька. Но, слава Богу, все осталось в прошлом; все позади. Нас развели, буквально, за три дня. На удивление все прошло очень гладко. И знаешь, он никак не противился разводу, но это, вероятней всего, мне назло.

Представь себе, эдакую идиллию. Я, бывший и будущий мужья, мило беседующие при оформлении развода в загсе. Что может быть комичнее? На самом деле, все было заранее обговорено. После развода мы с Женей, тихо и без помпы, расписались. Сама понимаешь, высокопоставленному работнику МИДа, шумиха не нужна. Как утверждают, немногочисленные свидетели – я была очаровательна.

Но ты, ругай меня, ругай. Поскольку я веду себя неподобающе. Я маленькая, глупая, несносная девчонка. С одной лишь разницей, я счастлива, искренна, я влюблена. И я опять живу, дышу! Он, несомненно, тот единственный и настоящий, к кому идешь всю жизнь; мой самый лучший, и неповторимый человек!

Прости меня за эти пылкие тирады, пустую трескотню. Просто не могу сдержаться. Я, словно вновь пробилась к свету; словно, вновь родилась. И я, теперь, иначе ощущаю жизнь.

Я знаю, встреча с Евгением ниспослана мне свыше. Это когда два немолодых и очень усталых человека, наконец, находят друг друга. Узнай его, ты бы меня поняла. Он тот, кого всегда мне не хватало; он образован, обаятелен и тонок. Он целен и целеустремлен. И главное, он продолжение меня. С ним, как никогда ранее, я ощущаю себя женщиной; с ним я как за каменной стеной. Он мне вернул уверенность, дал ощутить себя востребованной. Сейчас, ему поручено очень щепетильное и крайне важное задание. Я помогаю ему, как могу. Подробности, сама понимаешь – государственная тайна… Возможно, я наивна, мама, но мне кажется, что все худшее позади; и будущее представляется мне светлым.

Мой бывший муженек сейчас в Новосибирске. В Академгородке. Ему предложили лабораторию. «Москва ему неинтересна», слишком хлопотный для него город. Квартиру, он оставляет сыну – ради него он готов на все. Чувствуешь стиль? Великокняжеский… Ну да, и Бог ему судья. Во мне, так все остыло. И эти «героические» обороты уже давно не производят на меня впечатления.

Что же касается Андрюшки, он сейчас в Саратове, у свёкра. И, слава Богу, избавлен от ненужных, душещипательных сцен. К тому же, он уже «большой мальчик», чтобы воспринимать разрыв родителей преувеличенно трагично. Нынешняя молодежь так рассудительна. Хотя, конечно, я понимаю, что причинила ему боль…Но я ни на секунду не забуду о своих обязанностях. И будь уверенна, позабочусь о его судьбе.

И тут мне просто необходимо твое понимание и участие. Я как никогда нуждаюсь в вашей поддержке и сочувствии. Я жутко далеко от вас, и в полном неведении – как вы и что? Я суечусь, не нахожу места. И по ночам верчусь в постели и бормочу в подушку, как заговоренная: «Милые мои, родные! Я так всех вас люблю»!

P. S. Андрей вновь собирается на Кавказ! Я не одобряю его увлечения рафтингом, но с амуницией и оборудованием помогу. Здесь, в Швеции, с этим гораздо легче. Ну, что тут поделаешь? Разве их удержишь?

И еще… Что за парень этот Роман Белькович? Что за отношения у них с Андрюшей? Если это дружба, то я буду очень удивленна. На-пи-ши…

Твоя Нина

3

Рауль

Хайфа. 1936 год.

Несмотря на то, что еще за три месяца до рождения, Рауль Валленберг лишился отца, сетовать на отсутствие родительского внимания, ему не приходилось. С раннего детства он был окружен любовью и заботами близких. Во всех отношениях талантливый, отмеченный «страстью к чтению», мальчик, не отличался особой усидчивостью к предметам, которые казались ему ненужными. Это сказывалось на отметках, однако, никак не влияло на стремление получить самое широкое образование. И здесь, больше других усердствовал его дед, Густав Валленберг*, неустанно внушавший внуку тягу к знаниям. Отложив окончательный выбор профессии на зрелый период жизни, стороны остановились на архитектуре и «американском плане» Густава, который должен был дать коммерческий опыт, необходимый в «большой конкурентной борьбе с себе подобными»; а так же, помочь сделать из внука «толкового члена общества». И лет эдак к тридцати, перейти от «архитектурного этапа», на «коммерческую стезю».

Во исполнение столь амбициозного плана, полностью финансируемого дедом, к своим 24-ом годам, Рауль успел достаточно поколесить по миру. Германия, Италия, Франция, Соединенные Штаты Америки, Мексика, Южная Африка. И вот, теперь, по настоянию деда, его ждала Святая Земля…

После, года жизни во Франции и почти четырех лет в Мичиганском университете – Хайфа показалась Раулю, мягко говоря, городом провинциальным. По интенсивности жизни, она не шла ни в какое сравнение даже с Кейптауном, хотя и считалась морскими воротами подмандатной Палестины. Тель-Авив, с его претензиями на роль торгового центра Ближнего Востока, ему нравился больше. Но, он находился на «Земле Обетования», и рядом, манил своими тайнами древний Иерусалим. Он был, просто обязан посетить город пророков.

Конечно, дед хотел ему добра, давая по возможности посмотреть мир, думал Рауль, но мог бы проявить и больше гибкости; помочь заняться тем, к чему лежала душа внука. И Рауль, все чаще озадачивал себя – коммерсантом, он еще успеет стать, а вот архитектором?

В семье, к его страсти к градостроительству, относились с пониманием, но в клане Валленбергов такая профессия всерьез не воспринималась. Или банкир или промышленник, третьего, не дано.

Рауль, откровенно скучал… Бессмысленное штудирования банковских азов, на положении стажера без оплаты, все больше тяготило его. Он чувствовал и раздражение и неуверенность; будущее представлялось смутным. Он был другим. Банкир – это особая каста холодных и расчетливых людей, как его дядья – Якоб и Маркус*, которые уже распространили споры своих банков, чуть ли не по всему миру. Он, другое дело! Работа в «Холланд-банке» была ему в тягость, а путь на Хабаким 14*, казался маршрутом на Голгофу. Единственно, что скрашивало жизнь, соседи по «кошерному пансиону» Германа Струка, в котором он квартировал. Здесь, он находился в окружении еврейских семей галата*, в основном из России, Германии и Румынии, бежавших на «обетованную землю» от преследований. И мог, что называется отвезти душу. Но даже здесь, его искания профессии не вызывали ничего, кроме сдержанных улыбок.

Семидесятилетие одессита Исаака Моисеевича Шварца, представителя пятой волны алия*2,отмечали скромно, в виду особенностей характера последнего. С одной стороны ярый, бескомпромиссный сионист; с другой, еврей категорически отказывавшийся следовать многим правилам Закона, симпатий у набожных иудеев не вызывал. Избавившись от гнета комиссаров, он никак не спешил избавляться от принесенных на «Святую землю» злостных пороков. И кроме прочих неугодных Богу деяний, ввел для себя норму пропустить на ужин рюмочку другую горячительных напитков. Такие вольности старого одессита вовсе не приветствовались строгим населением кошерного пансиона, но сподвижники не заставили себя долго ждать. В семье эмигрировавшего из Баварии Якова Мануиловича Катца, пропустить пару рюмочек шнапса, также не считалось зазорным. А пиву, если оно было баварским, здесь просто поклонялись.

Завидев машущего свертком Рауля, Исаак Моисеевич встал ему навстречу и распростер объятия.

– Мальчик мой! – дрогнувшим голосом, сказал он. – Я вижу в ваших руках то, что может согреть душу старого еврея. Такой приятный человек, как вы, не можете обмануть его ожиданий?

– Это не просто то, о чем вы думаете! – Рауль пытался как можно дольше сохранить интригу. – Это то, о чем вы думаете, подвергнутое самой ужасной термической обработке, к которому самая прекрасная на свете одесситка приготовила…, – Рауль подал оговоренный ранее знак, и из дверей показалась женщина с подносом в руках, – легендарную селедку под шубой. Честное слово, я и сам заинтригован, и в нетерпении хочу, наконец, попробовать, что эта за штука? Как шведу мне очень трудно осмыслить такое сложное словосочетание, как «селедка под шубой»…

– Ах, как приятны эти мимолетные мгновения счастья, – взяв из рук Рауля сверток, недоверчиво покосился на него старик, – Русская водка! Не думал, что буду так тосковать по ней? Как вам удалось найти этот стратегический продукт?

– Ну, я же Валленберг! – встав в вызывающую позу, многозначительно сказал Рауль.

– Так знайте, господин Валленберг, – вытащив из пакета, покрытую изморозью, бутылку и поцеловав ее, сказал старик. – и это я говорю вам без всякой лести – вы не просто волшебник, вы герой народа Израилева! И ваши деяния уже сравнимы с подвигами пророка Моисея. Вы выводите наши души из уныния…

– Жаль, что вас не слышат мои родственники! – рассмеялся Рауль. – Мой дед, все мои дядья. Они упрямо пытаются сделать из меня банкира. Их переполняет чувство ответственности за меня. Но что-то им мешает открыть во мне иные достоинства. Благодаря деду, я успел вдоволь попутешествовать по миру, но к его страшному разочарованию мне вынесен безжалостный вердикт – к банковскому делу не пригоден. Видимо, моя еврейская кровь разбавлена сверх меры. Но я не унываю. Свет не сошелся клином на этой профессии. «Такой человек, который наполовину Валленберг, наполовину еврей, – такой человек не пропадет».

– Так ты еврей, мой мальчик? – всплеснула руками жена именинника Надежда Соломоновна Шварц.

– Совсем немного! Где-то на одну самую незначительную часть. – большим и указательным палацами Рауль наглядно обозначил величину своего еврейства. – По материнской линии….

– Не унывайте, юноша? – сказал Исаак Моисеевич. – Здесь главное не концентрация, а содержание. Еврей – это больше состояние души.

– Любой еврей уже от рождения финансист. – назидательно похлопал Рауля по плечу, Яков Мануилович Катц. – Специ-альное образование тут не требуется. Другое дело – где взять столько денег, чтобы ублажить всех сынов Израиля?

– Полностью согласен! – замотал головой Исаак Моисеевич. – Все дело в том, что как только дело касается финансов, мы вездесущи… Допустим, где-то в Антарктиде, на полюсе холода, вздумал забить некий финансовый источник…, так уже за час до его извержения, с пару десятков евреев будут топтаться рядом, да еще ворчать недовольно: «Ну, сколько можно ждать? Здесь же не Ницца?

– Что бы мы там о себе не думали, ничто не радует еврея так, как хорошо набитый кошелек. – закивал головой Яков Мануилович.

– Как Валленберг, я подозреваю о преимуществах, которые дают деньги; они мне не безразличны, но налокотники, конторка – это не мое.

– Вот, что я вам скажу, Рауль! – подошла сзади и положила ему руки на плечи старая одесситка. – Чтобы стать настоящим банкиром, вы не достаточно жадны. А банкиры мы потому, что у нас выбор невелик. Человек с еврейским мышлением может стать либо успешным музыкантом, либо успешным банкиром».

– Ты не права дорогая. – поправил её Исаак Моисеевич. – А математика; а медицина? Мы неплохие ювелиры, адвокаты, ну и так далее. Что же касается финансов…, это дело кропотливое. И хлопотное… Все любят деньги, но никто не любит с ними возиться. Дать деньги – это еще не все. Нужно уметь вернуть их с прибылью, а для этого часто приходится наступать должникам на горло. У нас в Одессе, по этому поводу было очень много интересных историй…

– Хватит ребенку голову морочить, – подвигая тарелку к Раулю, запротестовала Надежда Соломоновна. – Дайте мальчику поесть.

– Без рюмки водки – селедка под шубой, что свадьба без невесты, – наполняя рюмку, знающим тоном залепетал Исаак Моисеевич.

– Кроме нас, почти у всех народов ростовщичество считается презренным делом!– сказал Яков Мануилович.

– Ростовщичество это устаревший термин. – поморщившись отрезал одессит. – Давайте называть всё это банковским делом. А презренным его объявляют те, кто не хочет отдавать долги. И в Испании, и на Британских островах, и в Польше и в России – везде у нас были одни и те же проблемы. Сначала нас принимают с распростертыми объятиями, чтобы оживить свои финансы, ну, кто их оживит лучше евреев, а затем гонят в шею. Нет лучше сборщиков налогов или податей, чем мы. Но когда приходит пора расплачиваться за услуги, вам объявляют, что вы люди хитрые и жадные, да еще питаетесь кровью христианских младенцев. И потому, в силу своего коварства и вероломства, вы объявляетесь на территории Испании, Англии или там Франции, народом нежелательным, а ваши капиталы изымаются в счет оказанного гостеприимства.

– И в этом вся причина, неприязни? – усомнилась Надежда Соломоновна.

– Все очень просто, дорогая! Вот ты даже не замечаешь, а мы, оказывается, уже и не народ, а злобная иудо-массонская секта, которая путем обмана и насилия, а так же экономического перераспределения, эксплуатирует три четверти населения Земли, присвоив себе все ресурсы принадлежащие человечеству. К тому же, на нас и наших детях кровь их Спасителя….

– Не надо крови! Предлагаю тост за именинника! – постучав вилкой по тарелке, поднял рюмку Катц. – Уважаемый Исаак Моисеевич! Хочу пожелать вам всех благ, и крепкого здо-ровья. Чтобы в один прекрасный день осуществилась ваша мечта, и мы все произнесли этот тост под флагом государст-ва Израиль.

Осушив, под пристальным взглядом хозяйки, ожидавшей оценки блюда, рюмку водки, «немец» закусил водку странной на вкус, красной, овощной массой. И вновь повернулся к Исааку Моисеевичу.

– Э…м! Это, что-то бесподобное…, – осушив в свою очередь рюмку, закачал в восторге головой одессит. – Что я вам говорил?

– Очень вкусно! – поддержав его Рауль. – Очень! Но у меня к вам есть один, очень серьезный вопрос. Почему народ, изнывавший в ожидании мессии, не принял Христа? Неужели он так плох для вас? Говорил, что все до последней буквы положения Закона должны исполниться. Ни о чем, кроме любви не говорил! Так, почему нет…

– По определению! Вы хорошо разбираетесь в иудаизме? Не отвечайте. Знаю что плохо. Я и сам без раввина путаюсь. Он был неприемлем для нас изначально. Понимаете, Рауль – если очень, очень, очень, просто – для еврея весь мир, вся Вселенная держится на 10-и цифирях и 22-ух буквах еврейского алфавита. Это такие кирпичики, из которых построена вся крепость мироздания. Здесь неприемлемы не то, что изменения, недопустима даже мысль о них. Тора священна; это цитадель еврейства и иврита, и любое посягательство на ее целостность разрушает всю здание в целом; всю её гармонию. И вот появляется очень симпатичный еврей, который говорит на арамейском, и о Боже, заявляет, что разрушит Храм и в три дня построит новый! Скоро его ученики, опять же на арамейском и греческом, сформируют новое учение; Вдумаетесь только, и вы поймете, что для еврея это неприемлемо ни при каких обстоятельствах. Во первых, это разрушает все наши догмы. Мы веруем, что Ашем* все дни творения держал перед собой Тору; что передал её Моисею; и, что не будет для нас «другой Торы от Творца». Вы знаете, что евреи отмечают трауром день перевода Торы на греческий? Это не просто расстроенный рояль. Для нас там все звучит фальшиво. Таргум!* А тут вдобавок ко всему, он объявляет себя Богом…. – с выражением ужаса на лице, Яков Моисеевич простер руки к небу. – Конечно, мы его отвергли. Некоторые наши учителя говорят, что с помощью непроизносимого имени господа можно привлечь к себе внимание, и даже покорить мир, но нельзя, даже с помощью самых сильных заклинаний, обмануть Бога… Не надо обманываться… Вы не обижайтесь, Рауль. Вы спросили, я ответил..

4

Андрей

Саратов 1979

С началом бракоразводного процесса родителей, ничего кроме опустошения, Андрей не чувствовал. Это был сложный период его жизни. Ни боли, ни обиды, только бессилие, от которого опускались руки. Семья, исключительная территория его детства, распадалась. Больше нельзя было скрывать, холодного, пока негласного отчуждения родителей. И вот, внешние приличия были отброшены и двое самых дорогих ему людей обрушили друг на друга всю злобу мира. Когда взаимные обвинения приняли абсурдный характер, развод стал неизбежен. Прекрасно зная мать, ту тщательность, и даже мелочность, с которой она устраивала свои дела, Андрей понимал, разъезд будет долгим и тяжелым. И главной причиной промедления родителей, конечно, будет он. И в этом было много правды. Признавая разумом право каждого из них на новые отношения, сердцем он все это отвергал, и не желая занять чью либо сторону, молча ждал.

Первым решился отец… Долго ходил перед дверью его комнаты, пока, наконец, не постучал, и робко войдя в комнату, не поднимая на него глаз, сел на стул.

– Не знаю, с чего и начать? – застучал он пальцами по коленям. – Так получилось, что я встретил женщину, которую полюбил. В общем, я ухожу к ней. У мамы тоже будет новая семья. Мы договорились дождаться твоего совершеннолетия, но ее будущего мужа назначили послом в Швецию. Им необходимо оформить отношения. Я понимаю, насколько трудно все это осмыслить, но ты уже достаточно взрослый парень и должен все это принять. Ты должен…., – не закончив фразу, отец встал и нервно заходил по комнате. За дверью послышался шорох и Андрей понял, что мать слушает их.

– Квартиру мы решили оставить тебе, а так же часть сбережений, из которых, ежемесячно, будет отчисляться определенная сумма на твое содержание. Мама должна сопровождать этого человека, иначе его не выпустят, а я… Ты же знаешь, я постоянно мотаюсь между Москвой и Новосибирском, поэтому будет лучше, если ты окончишь школу у дедушки, в Саратове. Это все….

В ту же секунду Андрей услышал, как всхлипнула за дверью мать, но это уже мало что значило. За него всё, и окончатель-но решили.

Он ждал этого объяснения и потому был к нему готов. И все же, внутри что-то оборвалось. Почувствовав приступ бесконечного одиночества, и жалость к себе, он понял, что его детство, безоблачное, беззаботное детство, осталось в прошлом. Что он отныне предоставлен самому себе, и надо приспосабливаться к новым и не простым реалиям.

Андрей промолчал, но для себя решил, что не будет мотать сопли на кулак. На следующий день, собрав из вещей лишь самое необходимое, никого не предупредив, он вызвал такси и уехал на Павелецкий. Потолкавшись в очереди, взял билет до Саратова и устроился у окна СВ*.

Длинная лента вагонов с ленцой глотала пассажиров в свою прожорливую утробу, и когда скрипнув колесами и лязгая сцепками, состав медленно заскользил в объятия туманом растекающегося вечера, он зашторил окно и забился в угол пустого купе.

Его бегство не было ребячеством. Просто, он не хотел жутких сцен расставания, прекрасно понимая, что отныне любые попытки ухватиться за прошлое, принесут лишь разочарование и боль.

Ну, что за странная штуковина семья? – под стук колес ду-мал он. – И почему, даже родители так эгоистичны? Крушат не размышляя, отставляя за собой развалины. А как же он? Кто дал им право, вот так запросто, жертвовать им? Он задыхался от обиды, и эта мысль казалась ему настолько невыносимой, что он чуть не расплакался.

Но что, собственно, случилось? Распалось родительское гнездо? Так он и сам, рано или поздно покинул бы его. Может, он просто испугался жизни? На самом деле, в его новом положении были и плюсы; в первую очередь – свобода. Теперь, он без оглядки на кого либо, мог строить свою собственную жизнь. И все же! Это грустно, когда вот так заканчивается детство…

Темнело. Вагон, слегка покачиваясь, убаюкивал… Боль отступала. В незаметно опустившуюся ночь, он въехал в мирном, где-то даже, безмятежном состоянии. И уже засыпая, в граничащем со сном сумеречном сознании, он успокаивал себя тем, что никого и никогда не будет мучить болью; что никого и ни за что, не будет любить.

Ему снилось море; и невыносимо голубое небо, по которому скользила чайка. Белая птица, стремившаяся летать выше и быстрее остальных. Когда, ранним осенним утром, он сошел на неприветливый, встретивший его мелким дождем перрон вокзала, он уже был спокоен и необыкновенно целеустремлен. Оплаканное детство осталась в прошлом, а будущее, он не собирался начинать со слез.

С «саратовским» дедом Андрей был на короткой ноге, впрочем, как и с «кавказским». Он называл его по-разному – «Седой», «Старик», «Князь»; кавказского, чаще «Горцем». Оба баловали его, с раннего детства позволяя то, что больше не позволялось никому. При очевидной разности характеров, он любил обоих. Оба личности незаурядные, оба лидеры, с огромным жизненным багажом за спиной. С их помощью можно было легко составить самую полную картину мира.

Деда дома, он не застал. И просто завалился в его кресло, досыпать. И хотя, кабинет был особой зоной, закрытой для посторонних, он мог себе это позволить.

В просторном помещении, с антикварной мебелью, и архаичным духом, во всем чувствовался особый колорит. Дед не дал полностью выхолостить пространство старого особняка, вытравить замысел строителей; бережно восстановив лепнину, и потрясающий камин во Врубелевском стиле. Высокие потолки, резные двери, вытянутые арочные окна, складывались в замысловатую шкатулку, особой ценностью которой, был выдержанный свет. Фамильная мебель, чудом сохраненная в тяжелые времена испытаний, завершала атмосферу древностей. Прошлое, здесь, расширяясь в бесконечность, обретая особое звучание и смысл.

Но главной ценностью этого провинциального пространства, Андрей считал самого деда, каким-то чудом уцелевшего в горниле лихолетий. Ровесник века, очевидец всех его потрясений, он одновременно был и его свидетелем и летописцем. Он, даже, успел повоевать в «Белой Гвардии», эвакуировавшись вместе с её остатками из Крыма. Вернувшись после вынужденной эмиграции, пережил времена репрессий, прошел Вторую Мировую и демобилизованный, после тяжелого ранения, писал никому не нужные исследования творчества Достоевского. Андрею, он напоминал, выжившего неким странным образом динозавра, так и не вписавшегося в настоящее, и сумевшего сохранить в своем замкнутом мире доисторический быт. Глубокая религиозность, тщательно оберегаемое достоинство, которое все путали с высокомерием. В сталинские времена, за ним закрепилась репутацию «скрытого врага». Многие, и справедливо, называли его белогвардейцем, что было для него несомненной похвалой. Действительно, он плохо вписывался в систему, с ее лубочной, нашпигованной дешевой пропагандой, атмосферой. И всем своим поведением подчеркивал это несоответствие.

Среди собратьев по перу его не жаловали, считая человеком чуждым, и глубоко антиобщественным. Что и должна была, подчеркивать его «достоевщина» – вредная и глубоко реакционная чушь. И в соответствии с духом времени, бдительные «доброжелатели» забрасывали письмами соответствующие органы, требуя покончить с многочисленными фактами разнузданного «антисоветизма». Как выяснилось позже, «возмущенная общественность» требовавшая реальной расправы, имела конкретные имена и фамилии, сплошь из окружения «близких друзей».

Каким-то чудом, он пережил Сталина. Вдохновленный, ухватился за вселявшее надежды время хрущевской оттепели. Но только для того, чтобы вновь испытать горечь разочарования, и грустно улыбаться выпорхнувшему из рук времени перемен.

По окончанию оттепели, наученной опытом семье, стало не до препарирования бесовства в творчестве Достоевского. И на семейном совете было решено убрать «старика» от греха подальше, в глубинку, в Саратов, по той простой причине, что именно провинция призвана охранять совесть, и подвергаемый испытаниям, русский дух.

– Слепцы! Они не видят, что превращают страну в пространство невежд? – возмущался дед. В такие, редкие минуты выпущенного на свободу гнева, он походил на демона, и низвергая молнии, неистовствовал. – Убивают свой народ; изощренно, изуверски. Боюсь, когда их кто-то остановит, будет уже поздно. После них на этой земле не останется ничего. Если бы я знал, что не наврежу близким, то бросил вызов этому варварскому государству! – высокомерно заявил он и…. пошел собирать свои книги.

В Саратове, он долго не мог найти себе занятие, пока не увлекся благоустройством дома, чтобы смягчить, по его выражению, условия своей «мягкой ссылки». Андрей, часто гостивший у него на каникулах, раззадоривал «старика», совершенно неуместными вопросами…

– Почему ты не любишь Советы? Ты не справедлив. Войну выиграли. Страну восстановили. Разве мы мало строим? А наши лозунги, подретушированные библейские заповеди. Миру мир! Человек, человеку брат и товарищ… и звучит гордо!

– Вот, я и говорю – кощунство! Ленин и его вандалы – это изуверство космических масштабов. Во что они превратили страну, народ? Это оголтелая, обретшая ужасающие формы, нечаевщина. Гибель общества начинается с нарушения естественного хода развития этого общества. Мы растеряли узы связывающие нас; сакральную ментальность. Нас совратили плодами революции, а революция – это всегда гибель государства, эпохи; революция по-русски – это гибель всего.– Так ведь это у вас страну из-под носа увели! – не унимался Андрей. – Куда смотрели?

– Мы стали жертвой собственной беспечности. – искренне недоумевал дед. – Дешевого фарса, со штурмом охраняемого бабами дворца. Когда валявшуюся в отхожих ямах власть, подобрала воинствующая голытьба. Мы стали жертвами безумия – не знающего аналогов в мировой истории. Жертвами бесов… Страна, гордившаяся своей набожностью, в одну секунду призрела все. Думаешь, мы от Бога отвернулись? Царя предали; отечеств продали? Да мы в первую очередь от себя отреклись, предав забвению прошлое, и уничтожив будущее. В каком-то смысле, мы буквально устроили над собой суицид… В те годы, я еще мальчишкой был, совсем как ты. Вокруг все полыхало, рушилось! А мы, наивные, все еще не понимали, что становимся свидетелями начала апокалипсиса. Словно ослепли! Прозренье наступило там, в Крыму. Когда с последним гудком парохода, за дымкой горизонта исчезала, казавшаяся неколебимою твердыня. Так мы лишились всего – родины, дома. А дальше все, как в дешевой оперетке – тоска и жалкое нытье по вечерам: «Замело белым снегом Россию»*.

– Может такова участь всех империй? – допытывал его Андрей. – И такова плата за имперский дух? Рано или поздно, они рушатся, а их элиты, сокрушаясь, посыпают голову пеплом…

– Империя, не империя… Нельзя пускать революцию в дом. Пока мы спорили, кто есть кто, Ленин с большевиками прибрали к рукам власть, и все разрушили. Мы потеряли Россию, потому что позволили прорасти радикализму; нечаевщине, оголтелому, либеральному экстремизму. Никто кроме нас, не рубил под собой веток; не выстраивался в очередь у врат, за которыми рай! Никто не выгонял вон из страны свою элиту; не вырезал её под корень. Не делал своему народу лоботомию. Господи – воистину простота хуже воровства! Даже, Он не обещал рая на земле, а тут, всем миром поверить в эту галиматью? Ленин же, чтобы утвердиться, расчистил вокруг себя все мыслящее пространство. По сути, ему было чуждо все русское; все православное. Вот он и уничтожал все вокруг на корню. Установление советской власти стало грубым хирургическим вмешательством, которое изменило облик русского народа. И эта власть создала новый тип человека –«хомо советикус»* (С.Булгаков), «человека преданного власти»: да только, власть эта не от «Создателя», и её идеология, вовсе не божественное откровение.

– Но почему ваша хваленная элита все это допустила?

– Причин много. Сложно выделить какую нибудь одну. Война… Предательство… Стечение многих обстоятельств…

– Трагическая роль царствующей Семьи…

– Не говори о том, чего не знаешь! – дернулся всем телом дед. – Я бы всем вам пожелал таких правителей. Хотя, вина, безусловно лежит и на них. Но в первую очередь это, высокомерие элит! С одной стороны, мы имели инертную, оторванную от народа аристократию, и интеллигенцию, с её разбродом и бесовством в умах. Беда последней, состояла в том, что она приняла философию разрушения. Нигилизм переполнил все русское общество. Буквально все звали революцию. Оздоровительную, очищающую… Ждали духовного обновления… А получили что? В русском народе же, возобладали совсем иные настроения. Для него важнейшим вопросом всегда была земля, и он, как ты говоришь, повелся…Отрекся от себя; от своего мира; от России и принял философию разрушения… Но для чего? Как можно на развалинах что-то построить? Вот где корень зла. Впрочем, если вникать глубже – все виноваты! Человек не должен быть настолько легковерным. Страшно не то, в чем тебя убеждают; страшно то, во что ты начинаешь верить. Самое печальное, люди до сих пор легко покупаются на всякого рода лозунги! Отрекаются от Бога и погружаются во всякого рода утопии. В такие времена, как черт из табакерки, и проявляются всевозможные авантюристы. Они могут смущать целые народы. Им ведомы все устремления общества, пути к благосостоянию; ну и естественно, они владеют формулой успеха. Чаще всего она проста, и распаляет страсть «к сильной руке». Тоталитаризм, как панацея… Сильная личность, сильной рукой наводит порядок. Это общечеловеческая иллюзия. Муссолини, Гитлер, Франко… Я уже не говорю о вашем Ленине и о большевиках..

– Он не мой! – запротестовал Андрей.

– Твой, твой.. – усмехнулся дед. – Страна отравлена больше-вистской пропагандой. Шестьдесят лет промывания мозгов бесследно не проходят. Прежде всего это поражение души… Мы все стали другими; даже такой засаленный антиквариат, как я… Но я сейчас не об этом. На этом свете, в основе всех преступлений стоит человек, его жажда власти. И самый легкий способ её достижения – внушение людям чувства превосходства. Это очень действенная философия; уже потом она делиться на национализм, интернационализм, или еще какой нибудь …изм. Но это разрушение сознания, когда тебе твердят, что есть избранные нации и недочеловеки. Покорим мол славян, покончим с евреями, и на благословенной земле Италии, Германии, России восторжествует «Новый Рим», Тысячелетний Рейх, или же светлое коммунистическое будущее. Бесовство оно универсально. Большевики, банально, совратили Русь. Пообещали все блага земли и Царский престол, в виде избранности и особой миссии советского человека. Они обаяли Русь, цинично и бессовестно.

– Вот про избранных. Многие до сих пор винят во всех бедах руку мирового еврейства. Какую роль, допустим, сыграли евреи… Протоколы Сионских Мудрецов…

– Евреи в истории любого государства это отдельная тема. У нас, им было за что желать разрушения России, как и любого другого государства, где их притесняли; ценз оседлости, постоянные погромы. Но с «мудрецами» – это чушь… Не преследовать надо было, а научиться правильно использовать их возможности.

– Многие до сих пор считают, что их вина…

– А другие, искренне считают, что человек произошел от обезьяны….

– А третьи, что Достоевский – реакционер, а его пророчества не спасли Россию….

– Я знаю, кто вбивает в тебя эту дурь. Твой кавказский дед. Этот хмырь не просто морочит тебе голову. На их жаргоне это называется промыванием мозгов.

– Все тоже, он говорит мне о тебе…

– Пойми меня, мой мальчик. Я бы не стал ввязываться в бессмысленные прения с этим человеком, тем более заочные, но… время поджимает. Есть вещи, которые нуждаются в пояснении. Мир, в котором поражена нравственность, скорее всего обречен. Посмотри, что вокруг творится? Все катится непонятно куда. И в этой ситуации, единственное, что меня волнует это, как ты будешь справляться с вызовами которые ставит время.

– Я справлюсь

– Хотелось бы! – тихо сказал старик. – обидно будет если на тебе угаснет наш род. Он корнями уходит к истокам этого государства. Белозерские – двенадцатое колено Рюрика. Твои пращуры – Иван Федорович и его сын Константин, сражались и погибли на Куликовом поле. Мне и твоему прадеду, Владимир Васильевичу, довелось стать участниками Белого движения; Ледового похода Добровольческой Армии. Мы знать, белая кость этой страны, а знать, это не просто кровь и благородство, это дух нации; ее скрепляющий каркас.

– Как мне хотелось, чтобы все в России было проще? Да и я чувствую себя уверенней без всех этих регалий.

– Пусть так, но это не освобождает тебя от ответственности за наш род.

–Должен тебе признаться, что я сейчас не готов брать на себя хоть какую либо ответственность. – в полудремоте, сказал Андрей.

– Ты у меня очень умный мальчик. И обязательно справишься. Для меня это очень важно, понимаешь? История рода Белосельсеих-Белозерских. Ты же сдержишь данное мне слово?

– Обещаю.

– Материала, думаю, достаточно. Я его по крохам собирал; систематизировал. Работать будет легко. Там еще, наши с бабушкой письма. Сохрани их, пожалуйста, и не предавай гласности. Не надо выносить все это за пределы семьи.

– Мог бы мне этого не говорить. – зевнул Андрей.

– Но эти… – дед вынул из кармана тонкий пакет. – Прочитай их, и поступай на свое усмотрение…

– Деда! Скажи мне пожалуйста, почему ты все время возвращаешься к вопросу элит?

– Возрождение России начнется с возрождения элиты. Её многострадальной элиты, может и заслужившей основательной трепки, но не изгнания и уж тем более не уничтожения.

Элита, является носителем духа…

– Не российский народ?

– Народ? Народ – легкомысленен! Кто слаще поет, за тем и пойдет. А страна в которой мы живем уже давно не Россия! Совдепия… Советский Союз… И вообще, это чушь – утверждение, что народ всегда прав. Толпа, она как правило обезличена. Сейчас, Россия опять очень похожа на всадника без головы. Ни бога в сердце, ни царя в башке. Но ее возрождение может начаться только с возвращения русского дворянства; русской элиты. Конечно, здесь многое нужно переосмыслить. Но в любом случае, народ без элиты это стадо. Нация без элиты – обречена. Она, просто-напросто, вымирает… – У тебя нет ощущения, что ты тянешь страну в прошлое? По-моему, для конца двадцатого века. самодержавие не самый лучший рецепт. Однажды, оно уже завело нас в тупик.

– Я сейчас не о политике; я, о нации. О нашем самоощущении. Кто мы? Зачем? Куда идем? Это общечеловеческие вопросы, но именно с них начинается личность; общество. Нация не может существовать без идеи и её носителей – элиты. А что касается политики, пусть будет, что угодно, только не коммунизм. Коммунизм – это не рецепт, это билет в ад.

– Но почему тебе не признать, что мы сверхдержава, с нами считаются, наша экономика растет. Это же очевидные вещи. Реформы, конечно, нужны; и серьезные, но….

– Думаешь, мы больны гриппом? Пара таблеток аспирина, а далее сладкая и беззаботная жизнь? Это близорукость! Нет – это глубочайшее заблуждение! Страна больна и это глубин-ные поражения. Больна, может быть, еще со времен Рюриковичей; или смутного времени. Не было никакой связи между простым людом и высшими сословиями. А когда Романовы усугубили все это крепостничеством, тут и совсем худо стало. И слово-то какое гадкое выдумали – крепостной! Раб! Вещь – которую можно продать, купить, обменять. В результате, на поту и крови крепостных мы получили блистательную аристократию и безземельное, малограмотное, озлобленное крестьянство. И эта элита, хозяева земли русской, относилась к ним, как к животным. Естественно, что при подобном положении вещей, у подавляющего большинства крестьянства глубинной любви к своим хозяевам никогда не было.

– И собственности у них никогда не было…

– Вот, я тебе и говорю. Попытки, что-то изменить, конечно были. Но вспомни, что наши дворяне устроили Александру 1, когда он задумался о возможности земельной реформы? А? Такой гвалт подняли, что он отступил! А с каким скрипом рабство отменяли? Как будто рок, какой то! В умах высокое искусство, в сердцах любовь, а в руках хлыст, батоги, да цепи. Казалось, Александр 2, Царь Освободитель, получите свободу, развивайтесь… Но нет! Не успели еще толком ничего создать, как уже разброд, червь сомнений, и демон разрушения во весь рост. И так до самой Катастрофы; этой чудовищной трагедии, бесконечное сваливание в пропасть…

– Не знаю, утешу ли тебя, но я верю в Россию…

– Вот и прекрасно, мальчик мой. Мы пережила много бед, переживем и эту, только вот, с какими потерями выйдем? И ты не очень слушай своего кавказского «мудреца». У большевиков все достижения дутые. Все! Ты посмотри, что они с Саратовом сделали. Какой город был? Торговый, купеческий… Свой стиль, архитектура. А что с приходом красных? За годы советской власти они ни одного приличного здания не сподобились построить. Ни одного… Да разве только это? Церкви зачем разрушили? Собственность отобрали. И все на крови… Власть на крови…Они же к власти на крови русской пришли, упыри? Сколько душ сгубили?

– Послушайте меня, ваше превосходительство! Вы, на людях со словами поосторожней, пожалуйста. – забеспокоился Андрей. – А то придется мне вам в камеру пироги таскать…

– Э..м! – отмахнулся старик. – Если до сих пор не посадили, то уже не посадят. Да и поздно уже. Я и так скоро уйду! И уйду с чистой совестью. А ты посмотри на тех, кого защища-ешь? – не унимался «старик». – Вождя их возьми, Ленина! Как долго и мучительно он умирал?! Вот так же долго и мучительно будет умирать созданная им система. Хотелось бы, конечно, чтобы она еще на моем веку преставилась, но…

– Я не поклонник этой власти, но ее хоронят все время существования. А она жива живехонька, и никакого движения обманутых масс, что-то не наблюдается.

– В России, все изменения происходят взрывообразно. Кажется, все тихо и спокойно, и тут бабах… и все летит к чертям. Нужно быть слепцом, чтобы не видеть, что и на этот раз зреет бунт. На этот раз, антибольшевистский. Конечно, хочется, чтобы победил здравый смысл, и всё в стране мирно вернулось на «круги своя», но… шансов мало. Мне вряд ли доведется увидеть, как Россия сбрасывает с себя эту коммунистическую шелуху, а вот тебе, непременно… Я верю в это! Так что готовься. И не забудь передать моим внукам, что история России начинается не с большевистского переворота…

– Знаете, что я вам скажу, князь? – сказал Андрей и, выждав паузу, пропел, – Не падайте духом….

Глава 5/

Роман

Саратов. 1979г.

Уже, как месяц Роман Белькевич присматривался к новому однокласснику. Москвич, внук академика, высокий блондин, словно сошедший с обложки модного журнала. Словом, красавчик, в дорогих шмотках, да еще при бабках; девчонки таяли от таких. Вел он себя вызывающе, ни с кем не общался, но в обиду себя не давал; «палец в рот не клади». Неудивительно, что этот «совершенный пофигист», не просто раздражал. Всем своим поведением, новичок провоцировал пацанов. Так и хотелось врезать по его самодовольной физиономии. Это не могло длиться бесконечно.. Ситуация, как-то должна была разрядиться…

Все началось на уроке литературы, который вела Мария Ивановна Швецова, учительница строгая, где-то даже жесткая. Не отличавшийся ни хотя бы приличной дисциплиной, ни примерной успеваемостью класс, был у неё на особом счету. Ребята, здесь учились не простые; она бы сказала, трудные. Последнее время, настораживало их повальное увлечение восточными единоборствами. Мальчики, всем классом записались в секцию киокушинкай*, дисциплинированно посещая школу известного в городе тренера Александра Мажидова; тоже, её бывшего ученика. Лозунг борьбы: «мы будем тренировать наши сердца и тела для достижения твердого и непоколебимого духа», звучал для подростков привлекательно. Было смешно наблюдать, как они ежедневно где придется, оглашали клятву. С другой стороны, комплекс строгих занятий сплачивал, делал «трудных детей» более- менее управляемыми.

Пройдя через весь класс, Мария Ивановна подошла к столу, бросила на него толстую папку и жестом призвала учеников к спокойствию.

– Итак! 10 б! Якоревский, Чекунов, Неверов, Халиков, Мальков – вон из класса. Мне сегодня, честное слово не до вас. Голова с утра раскалывается. Остальные, сели по местам и достали дневники. – женщина задержала взгляд на огромном букете цветов на столе, и с подозрением осведомилась. – Надеюсь, это не очередной набег на многострадальную школьную клумбу? Если нет, – живо отреагировала она на гул класса, – тогда переходим к сочинению. Не скрою, вы вновь поразили меня повальной безграмотностью, которую я с завидным постоянством нахожу на страницах ваших беспримерных трудов. У девочек немного получше, но в общем картина печальная. Какое-то орфографическое безумие…. Ирочка, раздай авторам вирши…

Мария Ивановна кивнула в сторону кипы тетрадей, затем перевела взгляд на мнущихся у дверей «штрафников».

– Что стоим? Утром каши не ели? Дружно, выходим и не шумим…

– За что, Мари Ванна? – от имени пострадавших, выступил Якоревский.

– А ни за что! Пока вы ничего не натворил, но ведь это только пока. Ждать придется недолго. Теперь, я буду играть на опережение… Что бы вы мне сейчас не сказали, вас хватит минут на пятнадцать, не более. Так, что давайте…

– А презумпция невиновности? – робко запротестовал Хали-ков.

– Это не честно, Мари Ивановна! – нее глядя в её сторону, сказал Мальков. – Год выпускной. Мне проблемы в четверти не нужны.

– Если вы нас выгоните Александр Иванович*, к занятиям не допустит. – пожаловался Неверов.

– Я понимаю. То, что вас не допустят к занятиям по восточ-ным единоборствам, это конечно же трагедия, а то что отстраняют от занятий по литературе – это так, пустяки… Но дело в том, что и мне головная боль не нужна, понимаете! Я от вас устала. Ус-та-ла… Ладно. – тяжело вздохнула учительница. – Брысь по местам, но чтобы ни звука, иначе все окажитесь за дверью… Так! – задумавшись на секунду, повернулась она к классу. – Значит, на чем мы остановились? Сочинение… В общем, все из рук вон плохо. А если точнее, однообразно, скучно и безграмотно. Но об одной работе я хочу поговорить отдельно. Это работа Андрея Белосельских. Встань, пожалуйста, – подняв со стола, учительница раскрыла тетрадь, выдержала паузу и продолжила. – Во-первых, удивила тема работы – «Наш город». Как всем вам хорошо известно, Андрей не является коренным жителем Саратова, но вот каким, оказывается, он ему предстал. Читаю без купюр: «Саратов – город мрачный…. Прямо по Лермонтову. Тамань – город скверный. Что ж, похвальное употребление классики… Еще мрачнее его окраины. Буравящие небо, фаллические силуэты черных труб, как нечистотами, испражняются на них ядовито желтым дымом…. И как вам? По-моему, лихо! А штиль каков? Не хочу становиться в позу оскорбленной горожанки, но неужели, в городе, который так доброжелательно тебя встретил, ты не нашел ничего, кроме «грязных неубранных улиц, и обшарпанных стен домов, в мрачных глазницах которых, отражаются уставшие, пустые лица»? Заводы – трудовая и революционная слава нашего города, по-твоему, цитирую, «вгрызлись чудовищными челюстями в затхлую, истлевающую структуру города». И вот в таком духе, на трех страницах. Не поленился же… И где только слов таких набрался… Скрестив руки на груди, Мария Ивановна отвернулась к окну. Затем, многозначительно посмотрела на Андрея, и понизив голос устало продолжила. – Откуда у тебя этот… мусор в голове. За месяц ты уже дважды успел отличиться. В прошлый раз на тему «любимый поэт» ты выбрал акмеиста, террориста и контрреволюционера Гумилева. Бродского декламируешь; Солженицыну открыто симпатизируешь. Но это же все сплошная антисоветчина… И хотя у тебя ни одной ошибки, я поставила тебе единицу, чтобы ты мог поразмышлять на досуге, куда ведут такие вредные, антиобщественные наблюдения. Меня очень тревожит твой комсомольский облик, Андрей. Не знаю из стремления выделиться, или из каких-то других соображений, но ты …..

– От скуки, уважаемая Мария Ивановна! – не выдержав, поднялся с места Андрей. – И какая там антисоветчина. Я самый, что ни на есть лояльный власти гражданин. Бес попутал, а точнее Бродский. «Джаз предместий приветствует нас, слышишь трубы предместий, золотой диксиленд в черных кепках прекрасный, прелестный, не душа и не плоть – чья то тень над родным патефоном, словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном». Будем считать, что это мои неудачные авангардистские опыты. Увлекся. Обещаю, такое больше не повториться. А, что касается моего отношения к вашему краю, так оно есть. Один из моих пращуров, князь Голицын, был Саратовским губернатором.

– Да! – наблюдая за новичком, Роман брезгливо усмехнулся. – Это он дал маху. Не надо было так. Пацаны не простят. После занятий будет жарко. А до последнего звонка осталось, – он посмотрел на часы, – пятнадцать минут.

Все так и получилось. Мужская половина класса, пошептавшись, договорилась проучить дерзкого новичка, так неуважительно отозвавшегося о городе. Когда Мальков и Халиков заслонив двери класса, стали выпускать только девочек, Роман заерзал на стуле. Дальнейшие события читались очень просто; в законном праве выплеснуть снедавший гнев, не откажется никто. Он и сам был не прочь, если бы не был главным изгоем в классе. С другой стороны, он мог бы встать на защиту москвича, но силы были слишком неравными. Да и сам виновник, словно в издевку, мирно спал за партой, положив голову на руки.

– Нет! Эти дешевые уловки не пройдут. – подумал Роман, глядя на Андрея. – Бить будут сильно и долго!

– Эй, жиденок! Сделай так, чтобы мы тебя не видели. – жестко бросил ему Чек. – Если, сейчас же не унесешь свою задницу, получишь вместе со столичным авангардистом.

Роман, уже прошедший длительный период неприятия и отторжения одноклассников, и не пытался нарушать с таким трудом сложившийся статус кво, и потому, проглотив обиду, пересел на другую парту. Затем, подхватив ранец, стал пробираться к выходу.

– Значит, город тебе наш не нравится? – без долгих предисловий группа подростков набросилась на спящего Андрея.

Последовавшая сцена, была очень хорошо знакома Роману; ощутив привычное бессилие, он поспешил к выходу… Но после первых же ударов, новенький кошкой вскочил на парту, нанеся несколько ответных ударов, опешившим одноклассникам. Такой прыти никто от него не ждал. Сменившая направление движения кучка подростков, основательно помяв, прижала Романа к стене. Андрея сдернули с парты, и они оказались рядом, под градом обрушившихся со всех сторон ударов.

Происходящее ему не нравилось. Он только наладил отношения с пацанами, и вот, нужно было опять делать выбор. «И за что мне все это? – подумал он, и опустив голову, мельницей замахал руками. Рядом, яростно отвечая на удары, прыгал в боксерской стойке Андрей. Но очень скоро, уже на полу, они только стонали, руками прикрываясь от ударов. Били их по взрослому. И неясно, сколько бы все это продолжалось, если бы не окрик из коридора:

– Полундра! Англичанка!

Гул недовольства прокатился среди «пацанов»; несколько ударов «на прощанье», и быстро стихший в раскалившемся пространстве, топот ног.

Через минуту, выждав пока стихнет боль, Роман присел на полу, спиной прислонившись к стене. Только теперь, он вновь увидел, приводящего себя в порядок, «новичка».

– Как ты? – спросил он.

– Нормально! – Роман отодвинул протянутый платок. Сплю-нул кровь и пристально уставился на соседа по парте. – А теперь скажи, ну чем тебе наш город не понравился?

– Нормальный город! – ощупывая лицо ответил Андрей. – В хороших руках, так просто сказка будет. Но это в хороших руках…

– Да! – закачал головой Роман. – Трудно тебе будет у нас. Выживут…

– Ну, мы еще посмотрим.

– А тут и смотреть нечего. Это только начало.. По себе знаю.

– А тебя за что? Рожей не вышел?

– Это еще надо посмотреть, кто вышел, а кто нет… Но, я никому не позволю обзывать меня жидом. Да и вообще, не люблю, когда люди обзываются.

– И как? Справляешься?

– С кем? С этими? Когда как? Гришка Гельфанд с параллельного помогает. А так, здесь только с «Мальком» можно дело иметь; да еще с Якорем. Остальные отмороженные. Но, пусть знают, безнаказанно, с рук им ничего не сойдет

– Ты извини, что так получилось. – через минуту, нарушил, молчание Андрей. – Что, я тебя во все это впутал. В общем, спасибо…

– Обойдусь, без благодарностей! – фыркнул Роман. – Вначале, ты мне показался нормальным пацаном…

– Вначале? А что потом случилось?! – повернулся к нему, Андрей. – Не надо было тебе лезть. Сам справился бы…

– Это мы гордые такие? – пробормотал под нос, Роман.

– Возьми! – Роман вновь увидел перед собой платок. – Там… Бровь у тебя рассечена…

– Что бровь? – сплюнул он в сторону. – Зуб выбили; с костюмом посмотри, что сделали. Тетка домой не пустит. Две недели, как купили.

– Понятно! Дай посмотрю, – Андрей осторожно, платком, прикоснулся к ране Романа.

– Эй! Полегче, там! Больно же! – чуть отклонившись, Роман придирчиво посмотрел на одноклассника. – И раньше времени, не радуйся. Что-то мне подсказывает, не слезут с тебя наши хлопцы. «Чек», посмотри, как взъерепенился? Его Полинка с тебя глаз не сводит, а это, как говориться, чревато… Поэтому, будь уверен, все проблемы у тебя еще впереди.

– Какая, еще Полинка? Представления не имею…..

– Зато, он имеет. – Роман поднялся на ноги. – А ты не пай мальчик, как это казалось.

– Ты тоже? – теперь уже Андрей стал с любопытством изучать Романа. – Влез, чего? Жалко стало?

– Мне себя жалко. Не могу я смотреть на несправедливость . Страдаю, сердцем.

–Посмотрите, какой сердобольный?

– Я и сам удивляюсь! – пожал плечами Роман. – Раньше за собой ничего подобного не замечал.

– Действительно, чего это ты? – усмехнулся Андрей.

Заслышав в коридоре голоса, они не сговариваясь, выпрыгнули через окно на улицу и почти с квартал шли молча.

– Травку хочешь? – покосившись на Андрей, спросил Роман.

– Можно.

Роман достал из портфеля уже забитую папиросу, прикурил, сделал несколько глубоких затяжек и протянул её Андрею.

– Пользуйся, моей добротой. Кашкарский план*. Славная дурь. Ну, как? – через какое-то время поинтересовался он.

– Ничего! – пожал плечами Андрей. – Только не забирает.

– А как забирать будет, если это кизяк. Я его нашим придур-кам подсовываю. Смешно смотреть, как они глаза закатывают.

– Не удивительно, что они тебя недолюбливают.

– А я, ни в чей любви не нуждаюсь. И вообще, мы с Гришаном все давно решили. Получаем паспорта и валим в Израиль. На хер Совдепию, и да здравствует «Земля Обетования».Там, наверное, тоже не сахар, зато все свои.

– Значит, и тебя здесь капитально прижали…

– Ничего не значит. Тёрки, конечно, есть, но ничего… справлюсь. (Да и пока они садятся играть со мной в карты, не пропаду.

– Ты что – шулер?

– Нет. Карты меня мало интересуют. Деньги – вот моя истинная страсть. И рано или поздно, я сдам себе достойный прикуп. А карты, это так… увлечение. Но пару фокусов показать могу.

– Покажи.

– Пожалуйста. – Роман достал из портфеля пачку игральных карт. Потасовал. Затем раздал на несколько колод. – Для вас дамы, короли, валеты, а для меня…, – он вскрыл свои карты, – тузы. Здорово, да?!

– Мне бы такой расклад не понравился…

– Вот и пацанам не нравится! – ответил Роман, прикрыв рукой синяк под глазом. – Они думают, что я мухлюю.

– А что на самом деле?

– Сам не знаю. Но в колоде с двадцати одной картой, какая на какой лежит, скажу запросто. Это бессознательно происходит…. )

– Мой дом. – Андрей остановился на перекрестке и словно извиняясь, добавил. – Мне сюда.

– Бывай! – махнул рукой Роман, и ощущая какую-то непонят-ную неловкость, перешел через дорогу. – Теперь, тебе лучше в другую школу. Или хотя бы в другой класс.

– Спасибо за совет. Только мне нравится именно эта школа, и именно этот класс! – уже без злости в голосе сказал Андрей.

– Ну, смотри! – пожал плечами, Роман. Небрежно махнул рукой и не скрывая раздражения, шаркая ногами, побрел дальше. – Вот тип? Всё выпендривается…

Переминаясь с ноги на ногу, Андрей смотрел вслед удаляющейся фигуре. Затем повернулся и неторопливо зашагал к дому. Но у подъезда, услышал свист и оглянулся.

– Эй, столица! А пожрать у тебя есть что? – Роман стоял, в десятке метров, облокотившись на платан.

– Найдется. А, если моего старика нет дома, то и сообразим, что нибудь! – после короткой паузы, подмигнув, сказал Андрей.

6\

Рауль.

Палестина Хайфа 1936г.

Старики захмелели быстро.

– Знаете, что я вам скажу? – вновь наполнив рюмку, пошатываясь, поднялся с кресла Катц. – Это такая отрава, кошерная пища достопочтенного Германа Струка, дай Бог ему всех благ! Но сегодня у нас настоящий стол, не хватает, разве что, парочки свиных ножек….

– Ай..я..яй! – погрозила ему пальцем Надежда Соломоновна. -И это вы говорите на Святой Земле? Вы, что не поститесь?

– К своему стыду, я не самый последовательный иудей. Но искренне борюсь с искушениями. Только, не просите от нас всё и сразу. Даже таким добропорядочным евреям, какими мы с Исааком Моисеевичем, несомненно, являемся, требуется время. Знаете Рауль! Когда вам наполняют полную кружку добротного баварского пива, все уходит на второй план. Даже их детины со свастиками. Немцы народ суровый, заорганизованный, но пиво у них скажу вам, как еврей еврею – это мечта!

– Но если там было так здорово, почему же вы уехали?

Рауль заметил, с каким недоумением переглянулись Катцы.

– Миллионы наших братьев мечтают выбраться из этого ада, несмотря на то, что у них лучшее пиво в мире! – грустно заметила фрау Катц. – Но если он выпустит всех евреев, не на кого будет валить беды свалившиеся на Германию.

– Когда у вас желтая звезда на рукаве, вопрос не в том, уехать или не уехать, а в том, как это сделать? – Катц достал сигарету из кармана и прикурил. – На деле это очень трудно. Нашего брата нигде не ждут, даже здесь в Хайфе, как вы легко могли в этом убедиться.

– Знайте, Рауль, я уверена, этот ефрейтор еще много чего натворит! – покачала головой фрау Катц. – Всех на уши поставит! Немцам, он быстро вдолбил в голову, что они народ особый – арийцы! Высшая Раса! Но, как нам всем хорошо известно, после буйного веселья наступает похмелье.

– Но и евреи считают себя богоизбранным, исключительным народом. Разве не так?– Рауль любил заводить стариков. – Давайте откровенно!

– О..о! Это в нем ариец заговорил! – скептически заметил Исаак Моисей Шварц.

– Знание! Все дело в знании! – прикурив сигарету, выпустил огромный клуб дыма Яков Мануилович Катц. – Высшее знание на новой ступени развития человечества будет передано через евреев. Но для нас богоизбранность, это не привилегия, а тяжелая обязанность.

– С другой стороны, каждый народ считает себя исключительным! – сказал Исаак Моисеевич. – И пусть. Лично я, ничего против этого не имею. Сделал же фюрер её национальной идеологией.

– Но разве можно отрицать вклад евреев в современную цивилизацию? – вмешалась в полемику Надежа Соломоновна.

– Нельзя. – покачал головой Шварц. – К тому же, наша исключительность и немецкая – это, как говорят в Одессе, две большие разницы! – Исаак Моисеевич, вслед за «немцем» осушил рюмку водки, и сморщился. – Кроме небольшого клочка земли, мы ни на что не претендуем.

– Сейчас…. Одну секунду, – Катц на небывалой для себя скорости выскочил из комнаты, и через какие-то секунды влетел обратно с книгами в руках. – Вот… Здесь всё…. Всё зло мира…, – тряс он одной, на обложке, которой Рауль легко прочел название – «Майн Кампф». А это Тора, – гордо вытянул он вторую руку. – Разницу не чувствуете? Здесь – Божественная мудрость; а здесь – животная ненависть. Нет в мире книги равной Торе. Уже поэтому мы можем считать себя народом исключительным.

– Ну, успокойся, дорогой! – нежно взяла его за руку фрау Катц. – Мальчик, как и все вокруг находится под воздействием его дьявольского обаяния. Но, он хоть пытается думать!

– Давайте я вам прочту пару абзацев?! – сказал Катц, и стал листать книжку в поисках нужной страницы. – Вот! Цитирую. Без купюр:

«Евреи, как мы уже знаем, никогда не имели собственной культуры… – подражая манерам и голосу фюрера, прочел он на немецком. – Если бы евреи были одни на этом свете, они неизбежно задохлись бы в своей собственной грязи и нечистотах. Вот почему мы и видим, что еврейский народ – при всем том, что внешне кажется очень развитым – на самом деле никакой истинной культуры не имеет, а в особенности не имеет никакой своей собственной культуры. Еврей умеет только подражать чужому искусству, а точнее будет сказать – искажать его. Евреи были и остаются типичными паразитами, они живут за чужой счет. Подобно вредным бациллам, они распространяются туда, где для бацилл создается подходящая благоприятная питательная среда. Еврей несет с собой только смерть. Куда ни ступит его нога, там народ, до сих пор живший своим трудом, раньше или позже начинает вымирать. Так во все времена евреи гнездились в чужих государствах и образовывали внутри них свое собственное государство, маскируя последнее под псевдонимом «религиозная община…. Евреи живут, как паразиты, на теле других наций и государств. Это и вырабатывает в них то свойство, о которых Шопенгауэр должен был сказать, что «евреи являются величайшими виртуозами лжи».

– Если этого вам мало – читаю дальше!

«Все существование еврея толкает его непременно ко лжи. То же, что для жителя севера теплая одежда, то для еврея ложь…. Чем интеллигентнее каждый отдельный еврей, тем скорее удается ему обман…. На деле евреи не могут представлять собою и религиозной общины, хотя бы потому, что им и для этого не хватает необходимого идеализма, а тем самым не хватает веры, в какую бы то ни было загробную жизнь. Посмотрите на Талмуд. Разве это книга для загробной жизни? Нет, эта книга посвящена исключительно вопросу о том, как создать себе на практике жизнь получше в этом лучшем мире….».

И все это только на двух трех страницах, – не сдерживая гнева, потрясал руками Катц. – Каков подлец…

– Удивительный в своей демагогии и изуверстве пасквиль, – ввернул в страстную речь «немца», свою мысль Исаак Моисеевич. – Можете представить, что твориться в этой несчастной стране, если с утра до вечера им вдалбливают мысль об их собственной исключительности и дьявольском коварстве, евреев.

– Он кричит на весь мир, что мы не хотим иметь своего государства. И это притом, что даже из его «фатерланда» сюда сумели выехать тысячи и тысячи людей. Каждое его слово – это кощунство. – Вот, слушайте, – вновь затряс книжкой Катц, – как, по мнению фюрера, мы порабощаем «народы». Итак: а) Вначале мы втираемся в доверие несчастных, и уже затем, б) начинаем, цитирую – «постепенно пролезать в хозяйственную жизнь, выступая при этом не в роли производителя, а исключительно в роли посредников. При их тысячелетнем торговом опыте и при беспомощности, а так же безграничной честности арийцев евреи сразу завоевывают себе известное превосходство, и через короткое время вся торговля грозит стать монополией еврея. Еврей начинает выступать в роли заимодавца, причем деньги дает на ростовщических процентах. Проценты вообще изобрел еврей.… Нет, я не могу больше. Все шестьсот страниц выдержаны в подобном духе. Ну, и естественно, выжав все соки из несчастных бюргеров, мы начинаем питаться кровью их младенцев.

– У нас не лучше было! – с горечью, заметил Исаак Моисеевич. – Большевики, свою мясорубку называют классовой борьбой. А так между двумя этими вурдалаками разницы мало. Правда наш по национальному признаку не трогает.

– С Катцем все понятно, но вы зачем уехали, Исаак Моисеевич?

– Наше ЧК – не слаще гестапо! И я подумал, какого черта, Исаак?! Сидеть и ждать пока за тобой придут? Тебе слишком много лет, чтобы провести их остаток в подвалах этого ведомства….

– Ах, Рауль?! Вы даже не представляете, что это за невозможный человек? – всплеснула руками Надежда Соломоновна. – Людей хватают направо и налево, а он к ним со своей правдой лезет! Что ЧК? За его язык мне самой часто хотелось сделать ему самое радикальное обрезание. Очень долго, с этой светлой мыслью я просыпалась каждый день…

– Вот и решил – пусть мои косточки покоятся на обетованной земле! – продолжил Исаак Моисеевич. – В Эрец-Исра-эль! Связался с бывшими контрабандистами, и оказалось…, что не такое грозное, их грозное ЧК. Детей мы не уберегли, так что им не на ком было выместить злобу. Да и вряд ли они бросились разыскивать двух, внезапно исчезнувших стариков, а просто заняли освободившуюся квартиру.

– Простите меня, Исаак Моисеевич, – Рауль перешел на русский, – но Сталина нельзя сравнивать с Гитлером. Какие колоссальные задачи поставил он перед Россией? Его пятилетки поражают грандиозностью. Будущее за социализмом. Хотя, может быть мое протестное настроение вызвано тем, что я неудачник из клана банкиров.

– Вы добрый и умный молодой человек, очень широких взглядов, – категорически не согласилась Надежда Соломоновна. – И всем нам, очень трудно скрывать свои симпатии к вам.

– Широта взглядов не является пропуском к успеху. – одернул жену одессит.

– Это правда. – согласилась женщина. – Мир крайне несправедлив. Хорошему человеку очень трудно в нем устроиться.

– Уважаемый Исаак Моисеевич! – решил разъяснить свою позицию Рауль. – Что вам сказать? Я много путешествую и должен вам признаться, что мир действительно несправедлив; особенно по отношению к евреем. Но я не знаю, почему это происходит. А, что касается фюрера, в разных странах к нему относятся по-разному. Немцы считают, что он отстаивает их права; венгры, что он борется с несправедливостью «Версальского мира». Даже в Америке у него полно поклонников. Конечно, огромную роль здесь сыграла пропаганда. Но феномен Гитлера волнует всех. И молодежь в особенности. Мы часто с друзьями обсуждаем эту тему. Мы даже изучали истоки его философии. Это, несомненно, Гвидо фон Лист!* Очень неординарный и многоплановый философ. Он не приемлет христианство и вновь уводит всех германцев к друидическому прошлому. Его Бог – природа! А главнее зло – разрушение традиций, отход от преданий предков. Он очень точно предсказал приход Гитлера к власти…

Рауль обвел быстрым взглядом стариков. Затаив дыхание, они слушали его.

…Да! Фюрер очень умело использует настроение масс. Здесь он виртуоз. Поклонение ему доходит до фанатизма. В Германии я очень тщательно подбираю слова, чтобы не сказать ничего лишнего. Да-да! Для них Гитлер безгрешен. Но будем надеяться, что он образумится и перестанет преследовать евреев…

– Ну, что я тебе говорила, Ися?* – оживилась одесситка. – Наш Рауль мальчик мыслящий, но он еще совсем мальчик….

– У меня достаточно амбиций, Надежда Соломоновна! Всю свою жизнь, я мечтаю строить, но пока действительность разрушает все мои, даже умозрительные сооружения. Я знаю, что неплохо образован, но не найду поля применения для своих способностей. Так, что я на распутье. Но ничего. Вот вернусь через пару месяцев в Стокгольм, обязательно заставлю своих дядюшек профинансировать один из моих архитектурных проектов. И вот тогда вы услышите обо мне.

– Насколько я понимаю, образование вы получили в Америке?! – поинтересовался Яков Мануилович Катц.

– Да! – утвердительно кивнул головой Рауль. – Энн-Арбор. Коннектикут.

– И как вам Новый Свет?! – не унимался старик.

– Нормально! Правда, последнее дни мне снилась только Швеция.

– Зачем вам Швеция, Рауль? – окончательно разомлел после очередной рюмки Исаак Моисеевич. – Давайте я вас усыновлю. Вы станете первым Израильским президентом, и мы восстановим на должном месте Храм Соломона.

– Почему нет? – воодушевился Рауль. – Ирод Великий кажется, был идумеем. Почему первым президентом Израиля не может стать швед?

– Только вторым, Рауль! Только вторым! На роль первого президента у меня уже есть кандидатура! – обняв слегка покачивающегося Исаака Моисеевича, запротестовал Катц.

– Не слушайте этих дряхлых сионистов, Рауль, – Надежда Соломоновна махнула в сторону супруга рукой, – и лучше пообещайте мне, что выполните в Иерусалиме то, о чем мы договорились. Чувствует мое сердце, что вряд ли мне придется еще раз удастся побывать там.

– Вы не должны думать, что я забуду, тем более после такого удивительного угощения. Непременно сделаю всё, как договорились. И еще самым подробным образом расскажу, что там творится. Надеюсь, что англичане уже навели порядок. Пока могу сказать только, что комиссия Пиля предложила раздел Палестины на два государства. Но вряд ли Амин аль-Хусейни* и его Верховный арабский комитет* пойдут на это.

– Вот, что я вам скажу Рауль. Нашему нечастному народу не стоит надеяться ни на кого, кроме себя. – махнул рукой Яков Мануилович. – Только забрезжит луч надежды, как тут же эти мудрецы с Даунинг-стрит обвиняют нас во всех грехах.

– Арабы загнали англичан в угол, и те не нашли ничего лучшего, как сократить квоты для переселенцев. – согласился с ним Исаак Моисеевич.

– Я постараюсь прояснить ситуацию.– пообещал Рауль.

– Постарайтесь. Нет ничего хуже, чем сидеть здесь в неведении…

– Только не попадите под руку нашим парням из Эцел.* Там тоже горячих голов полно. – обеспокоенно сказала Надежда Соломоновна.

– Да, Иерусалим – это мечта! Но знали бы вы, Рауль, что за красавица наша Одесса? – заплетающимся языком, сказал захмелевший Исаак Моисеевич. – Одесса это… это параллельная Вселенная. Это… Новый Иерусалим. Какая красота, какие люди жили в нашем городе?! Фроим Грач, Беня Крик, Мишка Япончик. Это же не люди, это легенды. А Утесов?! Такой талант, как Утесов, не мог не быть одесситом?! Хотя, конечно, откуда вы можете знать, кто такой Утесов….

– Одесса, может и хороший город, но Кёльн ни чем не хуже?! Кельнская синагога?! – поднялся на защиту родины Катц. – Хотя, что мне рассказывать?! Вы же, конечно, видели этот шедевр! А какой у нас синагогальный хор?!

– Не верьте ашкенази, Рауль! Очень подозрительный люди, скажу я вам. Пришли откуда-то с Хазарии, говорят на идиш! Вы, осторожней с ними…

– Идиш! – оживился Рауль. – В Нью-Йорке, местные евреи постоянно крутили одну мелодию. Сейчас, сейчас вспомню… Купите, койфте папиросн*…

В наступившей паузе, Рауль мог наблюдать, как с удавлением переглядывается вся компания.

– В таком случае, пришла самая пора спеть эту самую песню. – сказала, наконец, Надежда Соломоновна и отодвинув стул села за фортепиано. – Ися! Ты нам поможешь?

– Дорогая! Нет, ничего такого, чего бы я не выполнил ради тебя. – поцеловав жену, сказал Исаак Моисеевич и снял со стены гитару.

– Тогда, я за скрипкой…, – послав воздушный поцелуй, скрылась за дверью фрау Катц.

– Вы поете под скрипку? – провожая её взглядом, спросил Рауль.

– Конечно! – пробурчал в подбородок, Катц. – Скажу вам по большому секрету, скрипка – это еврейский народный инструмент.

Музыка в исполнении еврейского трио, показалась Раулю божественной. А песня, о сироте мальчике, торгующем папиросами, душераздирающей.

Еще с пару часов кампания, развлекалась, стараясь не поднимать сложных вопросов. Старики пели на идиш, переходя, затем, на русский: «Друзья, купите папиросы… Подходи пилоты и матросы. Подходите пожалейте, сироту меня согрейте, посмотрите ноги мои босы». Рауль, как мог подпевал. И только глубоко под вечер, обняв и расцеловав каждого по очереди, он тепло распрощался с ними. На следующий день, в составе британской транспортной колоны, он выехал в Иерусалим.

7/

Дом на театральной площади

Саратов. 1979г.

Старая, купеческая улица, на которой жил Андрей, вне всякого сомнения, была одной из красивейших в городе. Театр, прекрасный сквер, множество старых особняков, отличавшихся незаурядной архитектурой. Высокое двухэтажное здание, с роскошными арочными окнами, было построено в стиле классического русского барокко. Поднявшись на второй этаж, юноши вошли в просторную комнат.

– Здесь, как во дворце. – озираясь по сторонам, сказал Роман. – Почему во дворце? – удивился Андрей, но быстро спохва-тился. – А? Квартира? Я же говорил тебе, у меня дед акаде-мик. Мы, скажем так, привилегированные. – бросив сумку на пол, Андрей повалился в кресло. – Кроме бесконечных регалий всех времен и народов, он еще и почетный член-коррес-пондент всех самых престижных университетов мира. Гарвард, Оксфорд, Кембридж… и прочая, и прочая… Еще, у него одна из лучших частных библиотек в стране; часть здесь, часть в загородном доме.

– И чем занимается наш дед?

– Его конек Федор Михайлович.

– Это, который Достоевский?

– Он самый. Бяка и махровый реакционер, который не в чете у советской власти. Зато, его до сих пор любят в Европе. Поэтому, дед в определенных кругах, личность знаменитая.

– Боже! Как все сложно…

– А здесь, его тайная палата! – вскочив с кресла, Андрей распахнул высокие дубовые, инкрустированные двери, и завел Романа в огромный, отделанный деревом, кабинет. – Он говорит, если большевики заперли нас в клетке, так пусть она будет золотой. Не помню, чье это выражение. И не скрывает своей тяги к роскоши.

– Он – диссидент? – нервно улыбнулся Роман.

– Нет! Он у меня русский человек!

– Не понял…

– Не советский, русский!

– Остальные что, не русские?

– Ну, корни у нас у всех русские, но в нем нет ничего советского, а это большая редкость.

Наслаждаясь эффектом, произведенным на одноклассника, подталкивая в спину, Андрей повел его вдоль ощетинив-шихся рядами толстых энциклопедических томов, книжных полок.

– А теперь, сюда! – остановился он у небольшой, стилизованной под винный погреб, комнаты. Стройные ряды элитного алкоголя стояли на инкрустированных арками, полках. – Здесь, многолетние коньяки, виски, марочные вина… И это только витрина, что он прячет в настоящем погребе – тайна за семью замками. Ну, выбирай…

– Как? – подозрительно, сконфузился Роман. – Не влетит?

– Не…а! – помотал головой Андрей. – Он у меня старик эмансипированный. Предлагаю французский коньяк. Мартель… Дорогая марка. Долларов триста…

– Дай подумаю! – подняв голову, Роман почесал висок. – Как говорят в таких случаях, я бы предпочел причитающуюся мне порцию получить наличными, – переведя дыхание, отшутился он. – Но если честно, мне легче управляться с нашим родным советским портвейном, или водкой…

– Водка – лучший в мире напиток. Дед, так говорит. Хотя… это и следовало ожидать. Он русофил…. Если, рыба, то осетр; если пить, то водку. – спародировал Андрей «старика». –Я предпочитаю шампанское, затем коньяк и виски.

– Академикам нужно верить! – философски заключил Роман. – Но придется подчиниться грубому давлению. Наливай.

– И как? – поинтересовался Андрей, после первого глотка Романа.

– Столичная лучше…

– Пойдем, я покажу тебе свою палать… И не парься. Я сам здесь как в царских хоромах! – Андрей повел Романа в свою комнату. – У меня два деда. Один аскет и убежденный коммунист; его дача – это стены, шкаф, стол, два стула и походная кровать. Но зато какой вид на долину Куры? Помнишь, «там где сливаясь шумят»…. Это не совсем там, но рядом. Он разведчик. Знает весь Союз и курит Герцеговину Флер! Другой, белогвардеец, участвовал в «Ледовом походе». Сибарит. Имеет два роскошных дома; имя за границей и не общается ни с кем. Короче, скучать они мне не дают.

С такой роскошью Роман столкнулся впервые. Он не считал себя завистливым, но мир дорогих вещей, роскошь и изыс-канность, заводили его. Нисколько не заботясь о том, как выглядит его неподобающее любопытство, он гладил, щупал старинную мебель, обивку стульев, портьеры; подолгу всматривался в висящие на стенах гобелены и картины. И эта пышность вовсе не смущала его. Напротив. В заполнен-ной дорогой утварью квартире, он чувствовал себя свободно и легко. Ему даже казалось, что он сам был частью этого пространства.

– А это что за ящик? – положил он руку на процессор.

– Компьютер.

– Ух, ты! Настоящий?

– А что есть бутафорские?

–Там, в Москве, у тебя такие же хоромы?

– У родителей? Не хуже… Я же говорю, по советским меркам, мы из недорезанных.

– Да! Красиво жить не запретишь! – с грустью сказал Роман, и залпом осушил бокал с коньяком. – Не люблю серость. И уважаю всех, кто чего-то добивается.

– Моим дедом нельзя не восхищаться. У него все так склад-но, получается! – сказал Андрей.

– Вот объясни мне, где справедливость? – налив себе новую порцию, Роман разглядывал колеблющуюся в бокале жидкость. – Мне уже шестнадцать лет, а жизнь проходит мимо. Точнее, проносится в бесконечных очередях. За мясом, рыбой, сыром и прочей дрянью, которой набивают брюхо. Меня просто тошнит от этой беспросветной битвы за жрачку….

– Ты так несчастен?

–Нет. Просто не знаю, как вырваться из этого порочного круга. И если честно, я с тобой согласен. Саратов – это болото.

– Если ты о сочинении, то, я хотел совсем другое сказать.

– Именно, это ты и хотел сказать. – сделав большой глоток, глубокомысленно продолжил Роман. – Но тебе легко рассуждать. У тебя есть база, стартовая позиция. А тут такая безнадега… Но ничего. Я выгребу. Даже если придется плыть против течения. Это как дважды два! – с шумом выдохнув воздух, поморщился он. – А водка все равно лучше, чем эта клоповая настойка.

Андрей, тем временем, открыл крышку проигрывателя и поставил пластинку.

– Дед у меня «старик» современный. У него музыка на любой вкус! – дождавшись первых аккордов блюзовой мелодии, он упал на кровать.

– Это мир принадлежит мужчинам! Джеймс Браун! – узнав мелодию, радостно воскликнул Роман.

– Да! – равнодушно отреагировал Андрей. – Но я предпочи-таю Пинк Флойд или Лед Цеппелин.

– Твой дед, скоро будет? – Роман сполз на шкуру белого медведя, подложил руки под голову и с наслаждением закрыл глаза. Приятная волна легкого опьянения накрыла его с головой.

– Кто, дед? Нет. Но в любом случае, он без стука не войдет. Расслабься.

– Ну, да! Конечно! – понимающе кивнул Роман.

– Хочешь сигареты? Справа от тебя шкафчик. Помельче был, коллекционировал. Хотя, коллекционировал – это громко сказано. В аэропортах набирал. Как то, в Амстердаме, дед в табачную лавку за нюхательным табаком заглянул. Лучше бы он этого не делал. Кто что, а я с тех пор сигареты собираю. Хотя, сам не курю…

– Ты был в Голландии? – перебирая яркие пачки, Роман подозрительно покосился на товарища.

– И еще в Бельгии, Германии, Франции, Италии, Англии, Швеции… Это не считая соцстран, конечно. Один дед меня воспитывал и таскал по Союзу; другой, другой просвещал и возил по Европе.

– Догадываюсь, с кем тебе было интереснее?

– С ними не могло быть неинтересно. Единственно, на всё, два противоположных мнения. Но они, как бы дополняют друг друга. С их помощью, я всегда мог составить достаточно полную, биполярную картину мира… – Андрей пригубил коньяк и кивнул на шкаф. – Альбомы с фотками там, на полке.

8\

«Англичанка».

Саратов 1979г.

Просмотрев пару альбомов с фотографиями, Роман перестал скрывать восторг.

– Вы только посмотрите на него! – комментировал он, чуть ли не каждую страничку фотоальбома. – Женевское озеро…. Эйфелева башня…. Кельнский собор…. А здесь я был! – поднял он над головой фотографию лондонского Тауэра и поймав недоверчивый взгляд, добавил. – Во сне…

– А…а! Ерунда все это!– небрежно махнул рукой Андрей. – У нас не хуже. Просто надо исторические центры сохранять. Туристические зоны… А к Европе очень быстро привыкаешь. Там все так, как должно быть. Чисто. Опрятно. И люди, вежливые до неприличия. В общем, все так, как у нас было…, до совка. Я после первой вылазки за кордон, в капстраны, долго под впечатлением ходил. Испытывал чувство дискомфорта, пока меня продавщица не припечатала на родном и великом… Сразу полегчало. Родина…

– Да. Теперь я понимаю, почему к тебе бабы липнут. Ты так изящно треплешься! – усмехнулся Роман.

– Ничего я и не треплюсь. Просто принимаю гостя.

– И это у тебя неплохо получается. Ты меня впечатлил. Не дом, а музей; вокруг все, как в магазине «Березка». Французский коньяк, сигары, заморские пляжи с твоей физиономией во всех ракурсах. И все это, как бы в порядке вещей…

Роман неожиданно почувствовал раздражение и, сжав кулаки, подумал, что неплохо бы съездить этому самодовольному красавчику по физиономии. Но вместо этого только улыбнулся.

– Я что, должен испытывать угрызения совести? По моему, жить достойно, должно быть для всех в порядке вещей. Ну, извини, если что ни так….

– Только вот этого не надо! – От твоей вежливости меня еще больше коробит! – не сдержавшись, зло выпалил Роман. – Ты всегда такой…. пряный?

– Я нормальный! – недолго подумав, ответил Андрей.

– Тогда, не все потеряно.

Поняв глупость своего поведения, Роман поднялся и медленно засеменил к дверям.

– Слушай, а что ты тогда нашей «англичанке» ляпнул? А? Она просто вылетела из класса, со слезами на глазах…

Мысли о молодой учительнице, не просто волновали его. Стройная, всегда модно одетая учительница, казалась ему верхом совершенства.

– Да так! – отмахнулся Андрей. – Иногда, она заговаривается! Для нее урок – это спектакль, где она обязательно должна быть главной героиней. Но, бывает, что она увлекается.

– И что?

– А то, что превращается в напыщенную провинциалку, пафосно декламирующую Офелию… Зуб даю, она сейчас, как на игле, сидит на Шекспире.

Держа перед собой бокал, Андрей водил пальцем по его ободку, прислушиваясь к издаваемому гулу.

– А то, что она тащится с тебя, знаешь?

Андрей промолчал.

– Это все заметили! Она ведь не просто училка, она кумир всех девчонок и пацанов школы. Любит, одеться по последнему писку и все такое. А походка? – Роман зажмурился, и поцеловал сложенные в горсть пальцы. – Какие попкой кружева плетет? Так что, если закадришь, у тебя все шансы стать героем нашего поколения.

– Да! – задумался Андрей. – Женщина она, действительно, что надо.

– Какая женщина? Ей и двадцати трех нет. Она с Урала к нам приехала. Отец там, шишка большая. Из партийных… Под папиным крылышком не захотела. Вот, по распределению к нам и укатила. К ней, здесь, такое внимание? Разве что на руках не носят…

– Ты тоже вижу на нее запал! Глаза горят…

– О! Самым, что ни на есть, синим пламенем. Она не женщи-на, она мечта. О таких грезят… Только, подобные ей красотки не для нас смертных. Они дозволяют любить, наслаждаться собой, но на расстоянии… для них, мужские взгляды, как зарядка. Можешь, пялиться на них сколько угодно и получать, так сказать, эстетическое удовольствие.

– Она, конечно, не дурна, но не такая и красавица. Но ты не отчаивайся. Шансы всегда есть; нужно верить в себя.

– И чем, по-твоему, я должен ее поразить? Своей прыщавой физиономией? Или, нет – атлетической фигурой! Да, что это я, конечно, широтой кругозора и энциклопедическими знаниями! Постой, дай выберу, одно из своих бесконечных достоинств. Загадочность души, неотразимое обаяние, демоническая натура! Окстись, парень! – Роман махнул рукой. – У меня дневной бюджет тридцать копеек на буфет, а остальное амбиции, амбиции, ни чем не подкрепленные, голые амбиции. Даже на джинсы не могу собрать.

– Слушай! – неожиданно вскочил с кровати Андрей, – Дед мне джинсовый костюм подарил, а он мне мал. Точно твой размер.

Покопавшись в шкафу, Андрей достал куртку и брюк; натянул на голову бейсболку и взял под козырек.

– Ты это серьезно? – вертя в руках костюм, Роман недоверчи-во косился на Андрея. И тут же согласился. – Ладно. Уговорил! Мне как, сразу уходить, чтобы не передумал?

– Не передумаю…

– И вообще, если возникнут какие проблемы, можешь на меня рассчитывать?

– Давай договоримся, ты не будешь корчить из себя супермена? Хорошо!

– По рукам. Только, если очень прижмет…..

– Ну, если очень….

– Андрюша, я вернулся. – раздался за дверью мужской голос.– У тебя все в порядке?

–Да, деда! Все нормально.

– Слушай, сколько ему лет? – шепотом спросил Роман.

– Восемьдесят!

– Да, он у тебя, просто Черчилль какой-то!

– А почему шепотом?

– Не знаю. Конспирация…

– Как насчет, «еще по рюмахе»?

– Можно и еще. – охотно согласился Роман.

Дегустация коллекционных напитков затянулась до глубо-кой ночи. Вскрывая факты биографий, они потягивали пиво, изредка подкрепляя его более крепкими напитками. И в какой-то момент, Роман стал «отрубаться».

– Послушай, академик. Может, скажешь мне, о чем думает пацан, у которого есть все. И которому, вроде уже и желать нечего?

– О несправедливости…

– А конкретнее.

– Ну, у меня, как ты говоришь, есть все. Даже отцов у меня двое, а у тебя его нет. Несправедливо, же?

– Сто про, несправедливо! – еще успел ответить Роман, прежде, чем заснуть. Ему вновь приснился отец, хотя помнил он его плохо; один и тот же эпизод, постоянно всплывавший в памяти. Это было еще в дошкольные годы, когда его водили в детский сад. Он проснулся посреди ночи. Долго просидел на кровати стараясь понять, что с ним происходит. Как ему казалось, он влюбился; в девочку из группы; темноволосую, с большими глазами и огромным бантом. Была велика вероятность, что бант его волновал больше, чем девочка. И теперь, он не знал, что ему делать. Поднявшись с кровати, он нетвердым шагом, босиком, зашлепал к комнате отца. Дверь под рукой бесшумно приоткрылась и в тусклом свете старой настольной лампы, он увидел за письменным столом, его худой, сутулый силуэт.

– Пап! – тихо позвал он, преодолевая зевоту. – Как ты думаешь, влюбиться – это достаточно дурная история?

– Ну…, что тебе сказать! – сняв очки и растирая пальцами переносицу, замешкался мужчина. – Если это настоящая любовь, то да.

Отец, хотел было еще что-то добавить, но он согласно кивнул головой и зашлепал в свою комнату.

Наутро, не смотря на признаки легкого отравления, домой Роман возвращался в приподнятом настроении. Недолго полюбовавшись у зеркала подарками, повалился на кровать и уперся взглядом в потолок. Противоречивые мысли раздирали его. Он чувствовал, случилось нечто неординарное; возможно, поворотный момент в его судьбе. Откуда-то взялась, уверенность, что эта встреча может повлиять на всю его дальнейшую жизнь. Впервые, за свои «долгие» шестнадцать лет, он заглянул за занавес, где жизнь разительно отличались от привычного ему быта. По советским меркам, он жил не плохо, но они никак его не удовлетворяли. Охваченный фантастическими идеями, он жил в ожидании чуда, все больше отдаляясь от реальности; настраивал себя на нечто большее. Возможно, это было связано с возрастом, стремлением к свободе, самостоятельности, чему то значимому. Все чаще, он ловил себя на мысли, что его родственные чувства горят тем ярче, чем дальше он находится от дома.

Вернувшись к зеркалу и полюбовавшись собой вволю, Роман снял с головы кепку, покрутил, и отшвырнул со злостью на кровать. Мысленно, он упрекал себя за ту маленькую радость, которую проявил получив подарки.

– Надо быть выше таких мелочей! – твердо решил он, свора-чиваясь на кровати в клубок. Спал тревожно. В совершенно неестественной для себя позе. Уже под вечер, сквозь сон, услышал, как возвращаются с работы близкие. Когда, шум в коридоре усилился, он поднял веко и в свете распахнувшейся двери, увидел тетку и сестру.

– Ты, что это, в одежде спать? – сдувая с лица растрепанные волосы, устало бросила тетка. – Сил на вас никаких нет…

– Гулена…. Где ж ты ночку ночевала? – пропела ей вслед сестра.

– Почему без стука? – протирая глаза, Роман пытался присесть на кровати. – Я вас спрашиваю? Почему без стука? Прошу не беспокоить, когда я отдыхаю….

– Что, дурь левая была? – завертела у виска пальцем сестра.

– Спятил, совсем! – ошарашено уставилась на него тетка. – Вот, сейчас, шваброй огрею, узнаешь у меня.

Сделав несколько шагов, она остановилась.

– А ты у меня, случаем, не заболел ли? – обеспокоенно покачала она головой, и вздрогнув на раздавшийся звонок исчезла в прихожей. – Отец пришел, – раздался оттуда ее голос. – Ужинать пора. Отдельно приглашать не буду….

Посидев несколько минут в прострации, Роман упал на кровать, и разразился веселым смехом.

– Ой, дурак! Ну, полный дурак!

9/

Рауль.

Иерусалим. 1936г

Иерусалим поразил Рауля своей бесконечной архаичностью, возвращявщей в вечное прошлое. Город захватывал неповторимой атмосферой. Рауль бродил по его старым улочкам, словно путешествуя в искривленном времени, наслаждаясь огромным количеством храмов, вытесанных в хитросплетениях пространства. Латинские, армянские, византийские, арабские… В любом квартале, за каждым поворотом, они тянулись ввысь, как червоточины, сокращая путь к небу. Никто из завоевателей не обходил этот город стороной; египтяне, ассирийцы, вавилоняне, византийцы, арабы, турки; персы, македонцы, римляне. Их было много, завоевателей! Они приходили и уходили; разрушали Храм и угоняли евреев. Те, с достойным уважения упрямством возвращались, чтобы напомнить о себе и вновь быть изгнанными. И так, из года в год, из века в век… Кажется, все познал этот город и его жители, с грустью взирая на суетный мир. Но нет! Новый виток истории и…, новые лидеры, новые вызовы; новые войны.

Еврейский квартал встретил Рауля молчаливой настороженностью. Люди косились на него с той подозрительностью, с которой относились ко всем британцам. Их здесь не жаловали, ни арабы, ни евреи. Идея раздела Палестины на два государства, вызвала бурю эмоций. Комиссия Пиля* пытаясь угодить обеим сторонам на самом деле вызывала всеобщее раздражение. Евреи рвались на историческую родину, арабы требовали полного прекращения иммиграции. Их лидер Амин-аль-Хусейни* организовал ряд погромов, после чего многочисленная группа евреев, в Старом Городе, фактически оказалась на осадном положении, и в постоянной тревоге.

В этой сложной ситуации, Рауля интересовала, только туристическая сторона вопроса. Его воображение, в туманных силуэтах еврейского квартала, выискивало мистические силуэты храма Соломона, на горе Мориа*; ковчег завета, перенесенный сюда Давидом из Хеврона*; прочие древности…

Жизнь оказалась куда прозаичнее. Синагоги, среди которых выделялись «Хурва»*(руины) и Тиферет, «Караимская»*, а так же, «иешевот»*(высшие духовные заведения для изучения Устного Закона) находились в запущенном состоянии. Да и вся обстановка была крайне напряженной. Быстрый рост еврейской общины сделал арабов неконтролируемыми; вооруженные противостояния, стали повседневными. Очень быстро, обстановка во враждующих общинах достигло пика. И несмотря на относительный порядок, наведенный англичанами, новую волну погромов можно было ожидать в любую секунду.

Блуждая по еврейскому кварталу, Рауль не мог избавиться от мысли, что заставляло этот многострадальный народ, обреченный на «положение меньшинства», оставаться здесь? Что крылось за таким самопожертвованием? Что давало им силы противостоять бесконечным притеснениям? Какой был подтекст в подобном крайне экзальтированном самоотречении? На что можно было надеяться, в столь враждебном окружении? Когда над твоей головой постоянно занесен меч, а приговор, по сути, отсрочен лишь до следующего религиозного возмущения. Такие мысли вызывали в Рауле смятение.

Он видел, в святом, для аврамических учений городе не было согласия. Пастыри подымали паствы не на молитву, а на борьбу с неверными, и дрались за престол Божий не щадя ни народы, ни храмы в которых молились. И город чах, средь россыпи святынь, так щедро обрамлявших его ветхие кварталы.

На Храмовой горе, с огромными предосторожностями, он постоял у Западной стены и положил в расщелину записку, переданную ему Надеждой Соломоновной. Посетил в армянском квартале, собор святого Якова. Побывал, на древнем еврейском кладбище, на Масленичной горе, где по преданию мессия будет воскрешать умерших.

Сильнейшее впечатление произвели на него и мусульманские святыни; мечеть Омара – Аль-Акса и купол Скалы – Куббат-ас-Сахра. Последняя – доминировала над городом, как бы являясь его визитной карточкой. Конечно, он знал, как темной ночью Мухаммед, на бураке*3, в сопровождении архангела Джабриила*, переместился из Мекки в Иерусалим и молился в окружении пророков, а затем вознесся сквозь семь небес к трону Аллаха.

«Хвала Тому, – читал он Коран в английском издании, – кто перенес ночью Своего раба из мечети неприкосновенной, в мечеть отдаленнейшую, вокруг которой Мы благословили, чтобы показать ему из Наших знамений. Поистине – Он, Всеслышащий, Всевидящий» *4!

И все же, в большей мере его интересовали христианские святыни, и в первую очередь Храм Гроба Господня. На удивление, он находился в хорошем состоянии. С Восточной стороны на церковь открывался потрясающий вид. Не чувствуя времени, Рауль наслаждался окружавшей его, атмосферой и слушал, менявшие язык, тональность, настроения, но не дух – литургии.

Не считая себя человеком набожным, он тем не менее, ощущал некий трепет у древних святынь. С немой молитвой на устах, стоял у арочного входа в Храм Гроба Господня; камня миропомазания в греческом храме Воскресения: латинского алтаря на Голгофе. Святыням не было конца, они словно множились в зеркальной бесконечности…

Потратив немало усилий, Рауль повторил и «Скорбный Путь»*. Без опытного гида, маршрут пришлось прокладывать с большой погрешностью, но он твердо решил, преодолеть все трудности. В награду, как вехи, мимо проплывали святые для христиан места; там, где Он в первый раз упал*; место встречи с Богоматерью; где святая Вероника вытерла ему лоб; силуэт капеллы осуждения, «церкви бичевания»….* Всего их было четырнадцать – остановок.

Особый интерес, у него вызвала мраморная часовня, прикрывающая вход в пещеру, где трое суток покоилось тело Спасителя. Ради этой цели, он вышел на контакт с хранителем ключей Храма – семьей Нусейбе*. Ревностные мусульмане, они не без высокомерия исполняли свои почетные обязанности. В назначенный день, после закрытия Храма, ему, по договоренности дали десять минут на осмотр кувуклии*; время, как показалось Раулю крайне недостаточное.

Пройдя сквозь большую ротонду центрального здания Храма, мимо огромных подсвечников и светильников, Рауль без всякого трепета ступил в часовню… В приделе Ангела благовестника, куда, каждую субботу перед Пасхой, нисходит Благодатный огонь, он не нашел ничего, что могло возбудить его любопытство. И не медля, через узкое отверстие проник в небольшую пещеру, высеченную в скале. Испытывая, скорее любопытство, чем благоговение, Рауль огляделся и увидел то, что и ожидал увидеть. Подсвечники, множество лампад, вазы с цветами… Ложе Спасителя было накрыто раздвоенной мраморной плитой. Чуть ниже потолка стены опоясывали строки из тропаря святого Дамаскина*. Впилось в сознание – «Гроб твой, источник нашего воскресения».

Находясь на грани разочарования, Рауль пытался подбодрить себя: «Ты черствый, равнодушный язычник. Это не просто культовое сооружение – это вместилище Необъятного! Здесь Тот, Кто вмещает в Себя все»! Но ни полагающегося трепета, ни ощущение благодати, так и не наступало. Разочарованный в своем неверии, Рауль стоял и глупо улыбался, сосредоточившись на наливающихся яростью, пылающих лампадах, пока бушующее море света не взорвалось и не погрузило его в темноту…

Рауль напрягся. Вокруг разлилась бездыханная тишина; он перестал ощущать пол под ногами и прямо перед ним, в бесконечной глубине, вдруг ясно обозначился знакомый силуэт… До боли в глазах, он всматривался в пастыря с посохом; даже пригнулся, чтобы отчетливее рассмотреть видение, когда светящийся во весь рост образ, не проявился в паре метров от него. Рауль отпрянул от него и застыл…

– Чтобы ни случилось, не теряй надежды! – звучавший в глубине сознания голос, заставил его вздрогнуть всем телом. – Я не оставлю тебя, сын Мой!

Ошеломленный столь явственной галлюцинацией, Рауль попятился, ударился о низкий проем входа и вывалился в придел Ангела. Со всех сторон на него обрушился колючий дневной свет.

Отмахиваясь от охватившего наваждения, Рауль выскочил из часовни, растерянно оглядываясь по сторонам.

– Как вы сюда попали? – раздался голос шедшего ему навстречу, удивленного монаха. – Храм еще не открыт для посетителей.

Отчетливо слышимая греческая речь, настолько напугала его, что сорвавшись с места, он побежал. Бежал не чувствуя земли, не ощущая наливавшегося светом утра, мимо удивленно взиравших на него священников. Но окончательно добил его Нусейбе, на которого, он буквально наткнулся на выходе из Храма.

– Вы уже здесь? Так рано? Вчера, загадочно исчезли; сегодня так же загадочно появляетесь. – вопросительно уставился он на Рауля.

– Простите, ради Бога! – взяв его за руки, глупо улыбнулся, Рауль. Я обязательно, вам все объясню.

Добравшись до гостиницы, он упал в постель, и провалился в бездну. Посредине ночи его разбуди стук. Вначале, он подумал, что это биение его сердца, но удары скоро стали напоминать набат. Весь в поту, он присел на кровати.

В сознании вертелись строки из Нострадамуса, которого он листал на пути из Хайфы. Перед глазами, под монотонные удары колокола, красными буквами на черном фоне, текли строки.

Порабощенным враги пообещают мир….

После захвата Рима.

Жестокий черный и красный виноваты в том

Что прольется кровь, что будут пожары и вода

Станет кровавой.*5

Почувствовав удушье, Рауль открыл глаза, но сон продолжался. Он видел себя на развалинах, увенчанных полуразрушенной колокольней. И стая кровожадных тварей, среди которых выделяется огромный рыжий пес, в кроваво-красных пятнах, медленно обступала его….

-–

Несмотря на то, что утро выдалось тяжелым, проснувшись, он принялся за письмо к деду, где обобщил все свои впечатления. Они были настолько сильными, что вернувшись в Хайфу, он поспешил поделиться ими и с соседями по кошерному пансиону…

– Ты слышал, Ися? Нашего Рауля приняли на самом верху. – нарушив трапезу, во весь голос, возвестила всему пансиону радостную весть одесситка.

– Так это правда? – со скепсисом в голосе, спросил Исаак Моисеевич.

Рауль промолчал.

– И что ты на это скажешь? – повернувшись к мужу, не унималась Надежда Соломоновна.

– Я, как и весь народ Израилев, нахожусь в волнении; мы радуемся. Наконец, у тебя появились связи на столь высоком уровне.

– Тьфу, на тебя, старый алкоголик. – Не слушай его, мой мальчик. Звезды говорят, тебе надо стать раввином…

*1 внеземное существо в виде коня с головой человека. По преданию, бураки переносят праведников в рай.

*2 Эцел Иргун цваи леумми – еврейская подпольная вооруженная организация на территории подмандатной Палестины.

4 Центурия 6, катрен 38

10\

Тата

Саратов 1980г.

Переминаясь с ноги на ногу, у парадной двери старого особняка, Татьяна Елина нервно жала на кнопку звонка. Наконец, дверь медленно открылась и перед ней предстал высокий седовласый старик в соломенной шляпе и легком, свободном костюме. Задержав на гостье взгляд, мужчина сверкнул блестящими, в мраморных прожилках, голубыми глазами, и снял шляпу.

– Чем обязаны, визиту столь очаровательной особы? – посторонившись, жестом пригласил он её в дом.

– Моя фамилия Елина; Татьяна. Я школьная учительница вашего сына. – уже в прихожей, путано объяснялась девушка. – Дело в том, что вчера в классе произошел инцидент. – волнуясь, она никак не могла обозначить цель визита. – Произошла драка! А сегодня Андрей пропустил занятия…

– Вот, значит, в чем дело! – произнес в сторону мужчина.

– Я забеспокоилась. Может быть произошло что-то серьезное. Как его преподаватель, я должна отреагировать. Андрей очень рассеян и невнимателен последние дни. Спит на уроках…

– Да, вы проходите! – задумчиво сказал мужчина. – Садитесь в кресло… В ногах правды нет. Так, как вы говорите ваша фамилия?

– Елина.

– Елина, Елина. Что-то припоминаю. – на секунду, задумался мужчина. – помню, как-то к нам приезжала волейбольная команда с Урала. Там была очень интересная разыгрываю-щая, Танечка Елина, насколько помню…

– Это была я! – смутилась Татьяна. – Но я уже давно не играю.

– И зря! Спорт, одно из немногих занятий, которые делают нас краше. – сказал мужчина. – Так, что натворил этот прохвост?

– Он не прохвост! То есть, он совсем не прохвост. – растерялась Татьяна. – Во всем, скорее, следует винить меня. Я слишком мало времени уделяла им. Это от неопытности, что никак не снимает с меня ответственности.

– Андрей! Это к тебе! – позвал мужчина. – И на твоем месте, я бы поторопился.

– Но, вместе с тем, я чувствую, что с ним что-то происходит…

– Вы не обманулись. Дело в том, что Андрей тяжело переживает развод родителей. Ему очень нужна поддержка…

Вбежав в гостиную и увидев «англичанку», Андрей на секунду замешался; но лишь на секунду.

– Привет, Тат! – встав рядом, он крепко обнял девушку за плечо. – Думал, уже не придешь. Эти девчонки вечно заставляют себя ждать! – подмигнул он деду.

– Значит, вы в школе работаете? – нахмурился старик.

– Подрабатывает. Полы моет и все такое.

– Я сразу понял, что для преподавателя она слишком молодо выглядит…

– Отец оставил их, когда она была еще малюткой.

– Никакие полы я не мою, – пытаясь вырваться, запротестовала Татьяна, но Андрей только крепче прижал ее к себе. – Я преподаю….

– Мы всем классом взяли над ней шефство…

– Это очень похвально. – подбодрил смутившуюся девушку «старик». – Не нужно стыдиться черной работы. Вы знаете, что цесаревны, вместе с государыней, служили в госпитале медсестрами и выполняли самую черную работу?

– Ничего я не стыжусь. – Татьяна квадратными глазами уставилась на Андрея. – Я…

– Ничего она не стыдится. – повторил за ей Андрей. – Она сильная девушка…

– Я.., я преподаю …, – вконец, запуталась Татьяна.

– Еще она хочет сказать, что делает это из протестных соображений. Таким образом, она выражает своё несогласие с ролью женщины в современном обществе….

– Я его учительница! – не выдержав, притопнула ногой Татьяна.…

– И что по призванию она учительница…

– Так! Я думаю, вы без меня разберетесь. – затряс головой «старик». – тем более, что мне пора. Тут, у нас кружок любителей бриджа организовался, и потому я оставляю вас, и не советую ссориться. Ты сегодня меня не жди. Я еще в Вязовку заскочу. Поброжу, немножко, по тамошним угодьям. Да и в Шахмотово загляну.* Господи, во что они превратили Шахмотово.

– Пойдем Тат! Взрослых надо слушаться. Разве не этому учат в школе?

Воспользовавшись заминкой Андрей, буквально, приподнял девушку над полом и вынес в свою комнату. Очутившись в незнакомой помещении, она стихла. Его рука по-прежнему сковывала её движения, но она почему то не спешила избавиться от нее.

– Пусти! – наконец, сказала она.

– Давай, постоим так чуть-чуть?

– Мой отец не оставлял семью! – глядя перед собой, пожало-валась Татьяна

– Очень рад за вас! – его объятия ослабились, но вместо того, чтобы отпустить, он повернул ее к себе, и обнял двумя руками за талию. Его взгляд, задержавшись на груди, стал медленно взбираться вверх, подгоняя перед собой горячую волну. – Как часто тебе говорят, что ты прекрасна…

– Романов не забывайте, я все еще ваш преподаватель! – почувствовав его губы, она закрыла глаза, и сделала глубокий вздох.

– Прежде всего вы красивая женщина, и только потом все остальное…

– И что это за Тата? Что за фамильярность? – вновь оторвав-шись от его губ, часто задышав, сказала она.

– По-моему, тебе подходит…

– Может быть, ты скажешь, что я делаю? – растворяясь в его объятиях, она все еще слышала свой голос.

– Что ты делаешь?

– Я, схожу с ума…

Ей было хорошо в его кровати, просторной и вместе с тем упругой, как его тело. В плену обездвиживших её объятий; в клубке из слившихся воедино губ, рук, ног. Время текло как мед; растягивая часы в годы; в тысячелетия. И она не хотела покидать эту страну блаженства. Дремала, выжатая до последней капли, подрагивая под волнами накатывающей на нее неги…

– Спишь? – услышала она его голос.

– Досматриваю сон….

– И что тебе снится?

– Ты… Мне снишься ты… хочется выпить из тебя всю кровь, все жизненные соки, чтобы ты и пошевелиться без меня не мог.

– Жестокосердная….

– Я воздаю за время, которое ты меня мучил.

– И долго я тебя мучил?

– Вечность. Ту вечность, которую я провела без тебя, в одиночестве. Это была сплошная пустота…. И я, хочу сполна воздавать тебе за все страдания, за обиды, которые ты мне нанес.

– Я буду наказан?

– Разве, совсем чуть-чуть. Ты у меня еще маленький. Тебя я буду любить….

– Тебя смущает мой возраст?

– Нисколько. Я ждала тебя. Именно, тебя. Я ждала чего то серьезного, неординарного. И чтобы все, как положено – тупая, бабья, безбашенная любовь. Нам без этих пошлостей никак нельзя. Мы женщины, натуры романтические.

– Я тоже ждал тебя… Если бы ты не появилась, я бы влюбился в лягушку и колдовал над нею, пока она не превра-тилась бы в принцессу.

– Ты и твой дед, очень опасные для женщин типы. Вы не говорите, а словно завораживаете. Потом глаза… Ты знаешь, что у вас одинаковые глаза? В них можно утонуть; они хуже всяких приворотных зелий…

– Вообще-то, это я должен говорить тебе комплименты…

– Надеюсь, ты не комплексуешь?

– Нет. В настоящее время, я больше сражаюсь с одиночеством.

– Свое общество, как минимум, я тебе гарантирую. Ты даже не представляешь, какая я собственница. На шаг не отпущу.

– Да? Об этом, я и не подумал. – как бы про себя, сказал Андрей. – Несвобода – обратная сторона любви. В таком случае, что насчет компенсации…

– За что?

– За то, что ты неописуемо красива! За пагубное влияние твоих чар на детскую психику.

Присев на кровати, Татьяна притянула его к себе за подбородок.

– Господи! Ну, за что мне все это? Ладно, ты еще мальчишка, у тебя такое самоутверждение, роман с училкой, статус и так далее. А я, что делаю? И месяца не проработала на новом месте, как завела роман с учеником. Представляю, что будет, когда все это просочится. В лучшем случае, выгонят с работы…

– Не просочиться. И не надо думать, что это ты меня обольстила. Я бы предпочел, чтобы мы остановились на «движении навстречу друг другу»….

– И кто скажет, что между нами целых семь лет. – вскинув руки, ужаснулась Татьяна.

– Шесть. А что, у нашего классика написано? Что любовь с легкостью берет такие крепости, как возраст!

– Надеюсь, мне как снисхождение будет засчитано, то что ты выглядишь старше своих лет. Не на шестнадцать…

– Такая нынче молодежь. Эмансипированная…

– Нахальная и самоуверенная! – целуя его в губы, сказала Татьяна.

– Давай, сойдемся на невоздержанная… Как можно сдерживать себя, когда перед тобой такая вот красотка. Так и хочется проглотить….

– Должна тебе признаться, что у меня очень схожие ощущения.

– Вот, с этого момента, пожалуйста, подробнее.

– Одну секунду! – путаясь в одеяле, Татьяна соскользнула с кровати, вприпрыжку подбежала к стулу, одела его рубашку и яростно виляя задом прошла по комнате. – Как ты мог заметить, по природе я натура скромная, и не злоупотребляю силой своих чар.

– Что вы говорите?

– Ну, если, совсем чуть-чуть. И вот, прохаживаюсь, значит я, между парт, ежась от похотливых взглядов твоих одноклассников, и каково же было мое удивление, когда в этой блаженной атмосфере всеобщего обожания, вдруг слышу едва слышное сопение, похожее на храп! Припоминаешь? Конечно, меня стало снедать жуткое любопытство? Что это за тип, который тихо появляясь за несколько минут до начала уроков, отсиживается на задних партах и со звонком, также внезапно исчезает, стараясь не привлекать к себе внимания. Что за субъект, так нагло игнорирующий мое присутствие.

– А что мне оставалось делать? Слушать, как ты втолковы-ваешь непонятно кому, общественно политическую и морально воспитательную роль произведений «Малая Земля»*, «Целина»* и «Возрождение»*?

– Господи! Да я же тогда «литераторшу» подменяла. Она всунула мне конспект и сказала: «Просто прочти». Я и прочла…

– Все равно уволь! После каждого упоминания имени вождя, у меня начинались непреодолимые рвотные порывы.

– Нельзя было, просто сделать вид, что слушаешь? Это так просто.

– Можно! Но скучно. Последнее время я только и делаю, что борюсь со скукой. Жизнь ужасна, когда все в ней расписано до мелочей. Школа, МГИМО, аспирантура…

– Осилишь, МГИМО?

– Попробую. Языки, у меня есть. А еще есть фактор моей матушки. Если она что-то вбила себе в голову, значит так тому и быть.

– Судя по ссадинам на лице, дипломат из тебя никудышный. Что у вас там вчера стряслось? Я так перепугалась! Девчонки мне такое наговорили….

– И ты бросилась меня спасать?

– Конечно! Только, ваш след уже давно остыл… Так, что произошло?

– Пустяки!– отмахнулся Андрей. – Ничего заслуживающего внимания. Этот класс, как продолжение тоски… Одна пустая болтовня о тряпках, или восточных единоборствах.

– Но, я ведь тоже часть этого класса? Значит, и я не заслуживаю вашего внимания… и ты увлекся мной исключительно от скуки?

– А вот, и не угадала. Я знал, что мы встретимся. Ты снилась мне; в самых разных обличиях. Чаще, в образе волчицы; реже змеи, или птицы…

– Хорошо, что не каракатицы…

– В последний раз это была чайка. Она плыла в каких-то метрах от меня, почти не шевеля крылами.

– И как ты понял, что это я?

– Ты заговорила со мной человеческим голосом; и тут же, я почувствовал, как кто-то ласково треплет меня за волосы. Поднимаю голову, и вижу… неземные, роскошные, зеленые глаза…

– Ну, кто вот даст тебе шестнадцать лет? Ты ведешь себя, как матерый соблазнитель. – прижалась у нему Татьяна. – Чувствую, у меня серьезная проблема! И эта проблема – ты!

– Боишься?

– Я никого не боюсь, кроме отца. Да и его, больше уважаю, чем боюсь!

– А кто у нас отец?

– Кто у нас отец? – Татьяна выдержала паузу и с силой выдохнула. – Отец у нас – Стихия…

11

Дядя Лейбеле

Москва 1981г

К вступительным экзаменам в институт, Роман подошел в полной неопределенности. Никак не мог решить, куда подать документы. в глубине души, ему хотелось попробовать себя в первопрестольной; там, где курсирует трамвай желаний. «Главное вырваться из этой дыры»! – до исступления твердил он себе.

Время шло, а решения не приходило. На выпускном вечере, от безысходности, он «нагрузился до предела». Но ничего не изменилось; еще одна неделя глухого затворничества в своей комнате, сменилась другой. И тут в дело вмешалась тетка…

– Роман! – присела она осторожно на край его кровати. – Послушай меня внимательно, Рувимчик*. – Ты только, ничего не подумай. Я все тщательно взвесила и решила – ты должен уехать.

– Тетя! Что вы говорите?

– Я говорю, ты должен уехать! – еще решительнее сказала она. – Я больше ничего не могу дать тебе.

– Никуда я не поеду. В речпорт пойду, работать. Учиться на вечернем буду. – отвернулся он к стене.

– Пойми меня правильно, мой мальчик. Твое нахождение здесь теряет всякий смысл. Я вижу, как ты мечешься. И больше не знаю, чем смогу тебе помочь. В общем, ты должен уехать к дяде Лейбе.

– Он же раввин? – невпопад, сказал Роман. – Ты хочешь, чтобы я стал раввином?

– Главная задача любого еврея найти себя в этой жизни и… вернуться в Эрец-Исраэль. Я уже не могу влиять на тебя. Ты вырос, стал большим, тебе нужно самостоятельно найти свой путь…

– Не верю я во все эти репатриации, единения. Землю обетования…

– Именно, поэтому тебе и надо пообщаться с дядей Лейбой. Я уже говорила с ним. Он готов принять тебя, если ты будешь посещать синагогу.

– Никуда уезжать я не собираюсь. Вот еще. А если, и поеду, так только в Москву.

– Если бы ты интересовался жизнью своих родственников, то давно бы знал, что твой дядюшка уже несколько лет, живет в Москве.

На тот раз тетка, была как никогда настойчива. И уже через пару недель провожая в дорогу, украдкой смахивая слезы, без конца наставляла.

– Не забывай нас, фесала. И слушай дядю Лейбу, он тебе плохого не пожелает. А если, совсем невмоготу станет – возвращайся.

Роман поддакивал ей, одновременно высматривая в толпе провожающих сестру. Но она так и не появилась.

– Вот, дрянь? – подумал он. – Подожди, я тебе все припомню.

Впереди его ждала Москва. Расцеловав, на прощание тетку, он прошел в вагон. Настрой был самый решительный. Легко, без лишних эмоций, прощался он с детством; с родней; Саратовом. И это был осознанный выбор. Триста рублей в кармане придавали уверенности. На первое время хватит, а там… там видно будет. Он справится.., в этом он ни на секунду не сомневался. Да и Андрей поможет, если что…

«Павелецкий» встретил его неприветливо. Запах солярки, словно снятые с кальки носильщики, и не на секунду не замирающая суета.

Дядя Лейба принял племянника холодно, но не враждебно. Впрочем, другого Роман и не ожидал. Также было, и в первый раз, когда еще ребенком, он приехал погостить к нему в Одессу, на каникулы… Тогда, он долго сверху вниз, смотрел сквозь круглые очки на ничуть не стушевавшегося ребенка, и наконец сказал:

– Знаешь, что племянник, если я скажу что рад тебе, то солгу; но не могу сказать, что и не рад. Ты нарушаешь мой привычный уклад, а этого я не люблю. Еще у меня есть подозрения, что некий маленький бесенок, будет день и ночь пропадать на море? И сбежит в конце концов, куда нибудь в Стамбул? Так? Или я ошибаюсь?

– Я люблю море! – не растерялся Роман. Широкая улыбка расплылась по его веснушчатому лицу.

– Но! – продолжил менторским тоном дядя. – Я буду закры-вать глаза на все твои козни, если ты будешь соблюдать шаббат, и два раз в неделю появляться в синагоге.

– Хм! Легко! – не задумываясь ответил Роман и самоуверен-но добавил. – Не беспокойтесь дядя, я не поведу вас; и никуда не сбегу.

Повернувшись к Роману спиной дядя Лейба, бросил на него поверх плеча уничтожающий взгляд и, скинув со скамейки ветку, осторожно присел на неё.

– С Одессы многие бежали! – Скоропадский, Петлюра, румыны отсюда драпали, будь здоров; немцы, австрияки. Отсюда сбежал Лейзер Вайсбейн, известный в миру, как Леонид Утесов. Последним, на моей памяти, из тех кто что то из себя представлял, из нашего благословенного города, сбежал Корней Чуковский…Твой отец сбежал отсюда, чтобы стать красногвардейцем. Когда, он решил стать военачальником, никто в Одессе не смеялся. И знаешь почему, да потому, что я об этом никому не рассказал. А если бы рассказал, все наши соседи умерли бы от коликов. Но твоему отцу было все равно. Он был упрямым человеком. Он никого не слушался; ни дядю Осю, этого изумительного человека, который точил лучшие в мире ботинки. Ты знаешь, как это трудно выточить хорошие ботинки?! Нет! Ты не знаешь. Вы молодежь перестали интересоваться искусством своих благородных предков. Вам только сигареты и барышень подавай. Он не послушал тетю Фаю, которая делала лучший в мире форшмак; ни достопочтенного Натана Ройзмана, который жил на другой стороне улицы у дома с этим чудесным каштаном; в конце концов он не послушался даже меня, своего младшего брата. И что? Он стал майором! Самым умным майором во всей непобедимой Красной Армии. А потом, он не придумал ничего лучшего, как умереть….

– Я похож на него, дядя Лейба?

– Ты? – удивленно поднял на него брови Лейба. – Нет. У тебя глаза другие. В них нет грусти.

– И что вы видите в моих глазах?

– В твоих глазах я вижу многое. Главное, ты оставляешь мне надежду, что из тебя получился хороший еврей. А это, по-верь мне, очень трудно.

Суровый вид дяди Лейбы, нисколько не смущал Романа; он чувствовал, сердце у раввина доброе, да и с юмором него все было в порядке. Когда, через час, он в нетерпении подбежав к склонившемуся над книгой дядюшке, и запросто положив руку на плечо, спросил:

– А море у нас в какой стороне? Там? – предположительно, указал он рукой.

– Ну да! – не поднимая головы ответил дядюшка. – Сейчас я разверну тебе всю Одессу и сделаю так, чтобы море было там.

Дядя Лейба был настоящий раввином, Роман это понял сразу. Стоило ему взять в руки Тору, как происходило настоящее преображение. Куда-то улетучивались высокомерие, надменность и специфический, словно въевшийся в голосовые связки, неповторимый одесский акцент. Впрочем, что касалось акцента, Роман подозревал, что у дяди он искусственный; и картавит он намеренно, подчеркивая тем самым, особый шарм присущий ярким представителям его народа.

В минуты самопогружения его лучше было не тревожить; Тора мгновенно встала между ним и остальным миром огромной, непреодолимой стеной. Это мешало им лучше рассмотреть друг друга. Впрочем, Роман к этому и не стремился. Его влекло море, солнце, и переполненный девушками пляж Лонжерон…

Друзьями они так и не стали, но научились сосуществовать; хотя, где-то глубоко внутри, Роман полюбил своего родствен-ника, бравирующего неистребимым, еврейским духом.

С тех пор прошло не мало лет… и вот, они вновь встретились, теперь уже в Москве, на Павелецком…

Дядя Лейба, в традиционном черном костюме и черной шляпе, долго оценивающе рассматривал Роман. и после положенных объятий, сказал с тем же акцентом:

– Ты возмужал! Вымахал, будь здоров!

Уже дома, когда Роман раскладывал чемодан, он как бы невзначай спросил его.

– Ты помнишь мои правила? – и не успел Роман ответить, закончил свою мысль. – Соблюдение шаббата и посещение синагоги….

Роман, не задавался целью, стать головной болью дядюшки, но именно эти две вещи волновали его меньше всего. Но вскоре, дядя Лейба вновь вернулся к ним.

– Понимаешь, после разрушений Храма синагоги играют особую роль в нашей жизни. Особенно после рассеивания. Они и раввины это нечто маленькое, заключающее в себе нечто необъятно большое….

Роман приготовился к лекции, но дядя не стал донимать его. Пусть долго, и почти на ощупь, он очень корректно стал нащупывал путь к его мыслям. И постепенно, их беседы раньше короткие и чисто информационные, стали превращаться в откровения священника, которыми Роман на удивление, заслушивался.

– Почему вы стали раввином? – как-то после долгого разговора, спросил он дядюшку Лейбу.

– Сам я этого не хотел. Он выбрал меня… Мне осталось только подчиниться. Как и все, я хотел бегать по свету и ухлестывать за девочками. Но тяга к Учению оказалась сильнее. Ты листаешь страницы и погружаешься все глубже и глубже в захватывающую тайну, у которой нет конца.

– И вы её постигли?

– Ты не должен задавать глупые вопросы. Как можно постигнуть то, у чего нет конца. И мы не открываем тайны, мы поддерживаем веру, как огонь в камине, мы сохраняем в душе тепло, которое помогает ей быть… Как бы тебе попро-ще… Раввины – хранители и толкователи Закона, они не только дополняют знания, но и наполняет их особым содержанием. Каждая буква, каждая цифирь нуждается в комментариях…

– Дядя, мы действительно, особенные?

– Кто, как себя ощущает.

– Я точно особенный! – гордо заявил Роман. – Нет, правда. Я это чувствую.

– Для еврея ты слишком ленивый, но есть в тебе что-то, а что – не пойму.

– Вот и я многого не понимаю. Сколько вас не вижу вы все время с книгой. Вы столько усилий тратите чтобы понять Закон. Но для чего? Тратить столько энергии, чтобы жить в полуподпольных условиях, во враждебно относящейся к нашей религии стране? Для чего, вам все это, дядя?

– Это хорошо, что ты стал задавать подобные вопросы, но будет еще лучше, если ты станешь заглядывать в ТаНаХ*.

– Я у вас покопался и прочитал, что с помощью непроизноси-мого имени Господа можно совершить все, что угодно.

Яхве, Элохим, Адонай, Иегова, Саваоф, а-Шем… Сколько не прошу – ничего не получается. Он меня не слышит… и, наверное, никогда не услышит. Дядюшка Лейба, – осмелел Роман. – Может, вы подскажите мне направление, чтобы я зря не тратил времени. Ведь, Бог евреев – добрый Бог!

– Это тебе кажется, что ты просишь мало? Для начала ты должен выучить иврит. Лучше вспомнить. Ты должен разбудить свою генетическую память. Еврей это не тот, кто зубрит Тору, а тот, до кого доходит её содержание.

– Это как…

– Поняв один символ, ты найдешь ключ ко всему Учению сразу. И тогда тебе могут открыться многие тайны.

– Вот это по мне! – радостно, сказал Роман. – И тогда овладев непроизносимым именем Господа, я смогу осуществить любое желание?

– Если не шутишь, то ты глупец! – последовал спокойный ответ. – Твое желание – искушение. Любой такой случай меняет ход истории…

– Об этом я и говорю.

– Ты должен понять, все эти имена указывают только на одно из качеств Господа, и они не ключ к постижению глубокого понимания жизни; они не для удовлетворения желаний. Это часть Его сущности, которую нельзя определить. Оно скрыто еще и потому, чтобы язычники не могли её осквернить. Поэтому, для всех нас есть общепринятое обращение – Адой-ной. Что же касается манипулирования именами Господа – это смертельно риск.

– Я бы рискнул! А вы, дядя Лейба? Вы знаете эти четыре буквы? Кто владеет этой тайной?

– С точки зрения простого, советского обывателя, нет! Знать, в смысле суметь воспользоваться – нет! Скорее, осведомлен. Мы доверенные, но не наделенные. Это воистину тяжелое испытания, знать многое и не иметь возможность влиять. Но я хочу, чтобы в нашем огромном наследии ты выделял для себя другие ценности.

– Какие, дядя Лейба? Когда я был маленьким, вы меня уверяли, что если я спасу одну душу, то чуть ли не спасу мир. И я старался. Видит Бог, я старался! Хотел стать добрым, отзывчивым, чутким. И, что я получил? Подзатыльники, насмешки и презрение. Надо мной просто надсмехались. И еще били… Для всех я был оборвышем. Гадкой вороной вызывавшей только раздражение. Никто не упускал случая ткнуть в меня пальцем; унизить; никто не давал мне забыть, что я еврей. Но, что бы вы обо мне не думали, я всегда гордился своей нацией. И моя цель стать лучшим её представителем. Я никогда не хотел стать стоматологом или юристом; мне нужно больше. Я даже, приблизительно не могу сказать вам, что мне нужно… И это не жадность, дядя Лейба, это не мечта обывателя; это мое естество.

–Знаешь, что по этому поводу говорит Закон? Закон гово-рит… что мне пора на службу, а вот завтра, завтра мы обязательно продолжим нашу беседу. – поднявшись с места засеменил старый раввин. – И еще. У меня к тебе одна просьба.

– Слушаю, дядюшка Лейба.

– Пожалуйста, не называй меня дядюшкой. Просто дядя Лейбеле; или Ребе!

– Как скажите, Ребе. – согласно, кивнул головой Роман.

12\

В гостях у Хорти.

Венгрия 1938г.

Летом 1938 года Рауль гостил в семье регента Венгрии Миклоша Хорти. Венгерская аристократия вызывала у него двоякие чувства. Эта гордая и надменная каста была твердо убеждена, что вся вселенная вращается вокруг их Королевского Дворца. После ужасной по своим последствиям Первой Мировой войны, Европа предстала миру в совершено преображенном, и неустойчивом состоянии. Обе немецкие Империи пали. Вопросы, вставшие перед новыми национальными элитами, требовали разрешения. Одни народы обретали государственность; другие, оплакивали потерю былого влияния и территорий. Австрия сжалась до размеров небольшого государства и объявила себя республикой. Венгрия испытывала огромные проблемы. На какое-то время, к власти в ней, пришли коммунисты, установив коммунистический террор. Версальский договор подвел черту под самым жутким кровопусканием в истории человечества. Но как это и предсказывалось, породил множество новых проблем и противоречий. Пострадавшие от его сомнительных итогов страны, все громче требовали пересмотра условий договора. В Германии эту насущную потребность олицетворял Адольф Гитлер. В Венгрии, уже давно стоявший у её руля адмирал Миклош Хорти; монархист, представитель аристократии, ярый антисемит и антикоммунист.

Дом Валленбергов поддерживал связи с харизматичным венгерским регентом. Дед Рауля – Густав, в силу своей дипломатической работы; дядюшки Якоб и Маркус, продвигали здесь свои экономические интересы. Потому, когда встал вопрос о поездке в Будапешт, Рауля получил приглашение провести время в семье регента.

Миклош Хорти, в глазах Рауля, был фигурой неординарной. Уже в двадцать лет он получил звание морского кадета; и сделав головокружительную карьеру к 1900 году командо-вал кораблем. Через год он женился и обосновался в городе Пуле, на берегу Адриатики, что в Хорватии. Там, по его словам, он прожил свои лучшие годы; там родились его дети; там, к тридцати двум годам, он получил звание капитан-лейтенанта первого ранга. Это был один из самых прекрасных периодов жизни будущего адмирала. Он жил в тихом чудесном городке, на берегу моря, в плену морских бризов и криков чаек; с любящей женой и кучей детей, которых она ему нарожала.

Казалось, карьера молодого, но очень амбициозного офицера, складывалась, как нельзя лучше. И действительно, фортуна была более чем благосклонна к нему, словно на крыльях вознеся к вершинам власти. И вот он уже флигель-адъютант самого императора Австро-Венгрии. Но чем стремительнее развивалась его карьера, тем хуже шли дела в государстве, да и во всей Европе. Мир подкатился к краю пропасти, и ожидание беды явственно витало в воздухе.

К Императору Францу Иосифу, Миклош Хорти питал особые чувства. Это был мудрый монарх широких взглядов, который не питал никаких иллюзий ни в отношении своей Империи, ни в отношении своих подданных. Он сразу же приметил молодого Хорти, и за пять лет службы в Хофбур-ге*, изваял из провинциального морского офицера, убежден-ного монархиста, с блестящими светскими манерами. Миклош Хорти ответил ему той же монетой. И если, многочисленные подданные Франса Иосифа критически, и даже язвительно оценивали его деятельность, он искренне любил и уважал престарелого императора.

Близкие отношения его связывали и с наследником престола, Францем Фердинандом, который поразил Миклоша своим идеализмом, заявив однажды, что…. «Если бы не сербские националисты, мы могли бы построить в рамках дуалисти-ческой Австро-Венгерской монархии мощную триалистичес-кую* монархию, с широчайшим привлечением славян». Миклош согласился с ним, хотя в тот период уже нельзя было не замечать непреодолимых центробежных сил. Национальный вопрос в Империи был самым острым и Миклош, как человек высших кругов, посвященный в тайны власти, не мог не видеть, что все идет к развалу.

Хорти не мог влиять на мировоззрение наследника, но мог утешить себя тем, что взгляды его формировались в блестящем окружении лучших умов Европы, и что он стал участником самых бурных событий века.

После убийства наследника, смерти императора и начала военных действий, весь мир покатился к чертям. Новый император Карл назначил его главнокомандующим своего флота; они даже одержали ряд славных побед, таких, как сражение при Отранто*, и других, но как человек посвященный, он понимал, что все они имеют проходной характер…

А потом, и вовсе случилась катастрофа. Поражение Германии и Австро-Венгрии; династии Гогенцоллернов и Габсбургов пали. Революции, захлестнувшие Европу, привели к образованию Советских республик, а поддержка Антанты, к занятию румынскими войсками Будапешта.

Трианонский мир стал неописуемым для всех венгров потрясением. Такой вызывающей несправедливости не ожидал никто. Это были тяжелые времена. Венгерский мир был сокрушен. Нельзя было сильнее оскорбить народ, отняв у него две трети территории и половину населения. Боль была общая. Поруганный и оскорбленный Хорти страдал вместе со всеми мадьярами.

В этот трагический период, сказались его военная выдержка и концептуальная логика мышления. Даже его безупречный вид и выправка морского офицера делали свое дело и внушали уважение в народе.

Он с честью выполнил свой долг. Под его командованием «национальная армия» освободила столицу. Но союзники и слышать не хотели о возрождении династии Габсбургов, и ему пришлось прибегнуть к ухищрению, введя институт регентства. Абсолютным большинством «национального собрания», он был избран правителем (корманьзо) королевства без короля.

Подчеркнуто холеный, источая природное достоинство, он смог сплотить вокруг себя народ. И стиснув зубы, мадьяры нашли в себе силы пережить беду; не прекратить борьбы. В послевоенной Европе, где на развалинах двух, некогда мощных империй рождались тоталитарные системы, венгры боролись за свои утерянные интересы. «Версальский мир еще заявит о себе», не уставал повторять адмирал….

Ну а пока, пока он мог насладиться семьей; кроме того, у него были мольберт и кисти. Он обожал музеи и картинные галереи, и ни за что не хотел мириться с тем, что уже при жизни, сам стал чем-то вроде музейного экспоната…

Выйдя из кабинета, Миклош Хорти разгладил полы темно-синего адмиральского мундира, поправил крест ордена Марии-Терезии и твердым шагом направился в жилую часть Дворца. Он шел по пустому коридору, самодовольно улыбаясь и не оглядываясь по сторонам. Это был чистый и светлый день; так хотелось тряхнуть сединой и ощутить, еще раз, эту удивительную радость бытия, как это было в Кендереше*, Пола*, Вене*. Ощутить свежесть жизни…

С этими светлыми мыслями, адмирал Хорти подошел к дверям комнаты сына, взялся за ручку двери и решительно вошел в помещение.

– Что у вас тут происходит, дети мои?– спросил адмирал, сел оглядевшись в кресло и закинул ногу за ногу.

– Мы обсуждаем с Раулем, вопросы утраты венгерского единства? – положив руку на плечо отца, ответил старший сын, Иштван.

– Какой язык предпочитает молодой Валленберг? Немецкий, английский, французский….

– Рауль пытается, говорить на венгерском… это у него получается с переменным успехом, – улыбнулся Миклош-млад-ший.

– Не утруждайтесь, Рауль! Этот дом пропитан интонациями всех европейских народов.

– Может быть, оставим немецкий? – неуверенно сказал Рауль.

– Это потому, что немецкий в моде в Швеции? – спросил регент.

– Осмелюсь предположить, что скоро все мы будем говорить на языке фюрера! – сказал Иштван.

– Для меня немецкий – это, прежде всего язык Гете! – сказал Рауль.

–В доме Габсбургов мне приходилось слышать лучшие образчики немецкого языка. Моим учителем был сам император.

– Если ты дашь Раулю несколько уроков, он быстро выучит венгерский. – сказал Миклош-младший.

– С такими преподавателями, я просто обязан сделать это в кратчайшие сроки. – улыбнулся Рауль.

– Говорят вы большой любитель путешествовать? – поинте-ресовался регент.

– Вы очень осведомлены, витязь Надьбаньяи*!

– В молодости я тоже был страстным путешественником. – довольно хмыкнул старый адмирал. – Но моя истинная страсть – море. Поверьте, это серьезная проблема для старого морского волка, руководить чисто сухопутной страной, каковой стала Венгрия. Знаете, как за глаза меня дразнят дорогие соотечественники? Адмиралом без флота, и регентом без короля. Правда Иштван обещает мне построить канонерку на Балатоне, – пребывая в отличном настроении, прищурившись, сказал Хорти-старший. – Но пока строит локомотивы.

– Швеция нейтральная страна, поэтому могу вам предложить только бриг.

– Два корабля это уже флот! – с легким сарказмом, сказал Миклош-младший.

13/

Чистые Пруды

Москва. 1981г

Возвращение в Москву, вернуло Андрея в привычную колею. Вдоволь, вкусив провинциальной жизни, он вновь окунулся в привычную атмосферу столицы. Он любил её дух, её

атмосферу, особенно в пределах Садового кольца. Старый город вдохновлял; где-то мистический, как на страницах Булгакова; дворянский, у Толстого; купеческий и хлебосольный, у Островского. Конечно, это уже был совсем не тот город, который он находил у Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Гиляровского; во многом потерявший свой первоначальный колорит. Но островки старины встречались повсеместно. Даже не островки, а острова, которые правда, очень быстро таяли. Все без исключения «новоделы», Андрею не нравились, как и сталинские высотки. Последние, просто напоминали ему, совершенно неуместные, вычурные кондитерские ляпы. Многочисленные предостережения предков так и не были услышаны:

«О! проклят будь кто потревожит,

Великолепье старины;

Кто на нее печать наложит

Мимоходящей новизны»*. (Н. Языков)

Конечно, он не ратовал за возрождение исторического города, с трущобами Хитровки, где «ошибка равнялась смерти»*(Гиляровский); и любил Москву такой, какой она сохранилась; где «в старых переулках за Арбатом, совсем особый город»* (Бунин). Он любил её дворцы, соборы, парки, бульвары, набережные, «улиц путаный узор»*( Гиляровский). Сливаясь воедино, они и создавали её замысловатую, неповторимую архитектуру. И каждый уголок, звук, цвет, малейшее движение пространства имели здесь свое естественное и знаковое наполнение.

Москва, была у него в крови. Ему было мало наслаждаться городом, хотелось без конца делиться своим чувством. И как только в Москву, к дяде, переехал Роман, он сразу же ощутил острую необходимость, показать столицу во всей красе; передать её неповторимый дух и колорит. И знал на ком будет вымещать свою страсть.

– Давай на Чистопрудненский. – едва услышав в трубке знакомый голос, сказал он. – Если на метро, станции «Кировская».

Встретились они тепло, будто после долгой разлуки. Роман узнал Андрея издали; у этого любимчика женщин и звезд, было одно отличительное качество, не предпринимая никаких усилий, он сразу же завоёвывал пространство. Вот и сейчас, его фигура, как-то естественно доминировала над толпой.

– Я покажу тебе настоящую Москву! – сходу взял он Романа в оборот. – Не по справочникам, а настоящие, заповедные места столицы. Чистые Пруды – это вселенная, с сумасшедшей историей. Кто здесь только не жил? Шуваловы, Измайловы. Бестужевы-Рюмины. Апраксины, Мещерские, Толстые. Юсуповы. Мицкевич, здесь жил; ну и конечно, Пушкин А.С.

В сей утомительной прогулке

Проходит час другой, и вот

У Харитонья в переулке

Возок пред домом у ворот

Остановился. * (Евгений Онегин)

Роману район не просто понравился. Он отвечал его понима-нию респектабельности. Престижное месторасположение, архитектура.

– Красиво. – сказал он. – Но и у нас, в Саратове, свои бульвары имеются.

На самом деле, о Саратове он забыл сразу. Ничто больше не возвращало его к городу заброшенному на окраину цивилизации. Напротив, в московскую жизнь, он «въехал» сразу, будто это был его город и он никогда его не покидал. Дружелюбие с которым его встретило окружение Андрея, стало для него открытием. К тому же, он сразу же попал в высшие круги столицы, где каждая фамилия несла за собой определенную нагрузку. Это были либо люди искусства, либо чиновники, либо политики, причем самого высокого ранга. Но самое сильное впечатление произвел на него «кавказский» дед Андрея. Личность не просто заметная – глыба, железный комок воли… Роман называл его «Горцем».

– Ну?! Как столицу собираешься покорять? – сразу же, без обиняков, спросил он .

– Да, запросто! – по-детски, отреагировал Роман. – Учиться буду. Работать…

– Работать это хорошо! Если хочешь могу посодействовать

Роман был не против. Он был готов ухватиться за все, лишь бы зацепиться за столицу.

Андрей поступил в МГИМО; легко, без всякого напряжения, как у него все и получалось. Романа, после долгих мытарств, все же зачислили в «керосинку»*. Не хватало баллов. Но после вмешательства «Горца» вопрос быстро решился.

В Москве, Роман буквально расцвел. Несмотря на нехватку средств, дядюшка не особенно баловал, жизнь в столице казалась ему прекрасной. Он исправно посещал институт, обзаводясь новыми связями; проводя остальное время на квартире у Андрея. Застав, однажды, там Татьяну, он не удивился. Вслед за Андреем, она перебралась в Москву; их роман с был в самом разгаре. В какой то мере, Роман завидовал своему новому другу. Хотелось поскорее стать на ноги; насыщенной событиями жизни; и, конечно, отношений…

– Я даже сказать не могу, какой ты везунчик?! – не без тени зависти, говорил он Андрею. – У тебя все на мази; и рожей вышел, и все остальное на блюдечке… Вот объясни мне, почему на следующий день после наших пьянок, ты как стеклышко, а я по трое суток отхожу?

– Боржоми пить надо. Помогает.

– Ты пробовал?

– Нет. Но точно знаю, вам евреям водка противопоказана. Не ваше это – «беленькую» кушать.

– Еще один учитель объявился. Будешь учить, что нам пить, что нет. – Роман состроил саркастическую гримасу. – Ты же прекрасно знаешь, у нас нет недостатков. Еврей – это идеальное создание. Просто, иногда, бывает, что и мы теряем меру.

– Вчера, ты её напрочь растерял…

– Поклеп. Мне трудно с точностью вспомнить, что было вчера, но одно я помню точно.. Мне снился странный сон. Будто я ночью, в подъезде, на мужика наткнулся… Он в меня вцепился, и бормочет, как заведенный: «Отдавай деньги; деньги отдавай, бандит».

– Сон, говоришь? – замотал головой Андрей. – Нет. Это не сон, это уже тик. Ты кроме бабок, ни о чем думать не можешь. Хочешь, я расскажу тебе к чему это приводит? Местная байка о человеческой жадности Легенда о купце Кусовникове…

– Попробуй.

– Это басня, о банальной, человеческой жадности: о сребро-любии. А оно, как всем хорошо известно – корень всех зол.

– Позволь мне иметь свое мнение о первопричинах зла!

– Пожалуйста… Но у святого апостола Павла, в первом послание к Тимофею, глава 6, стих10, сказано: «Ибо корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям».

– Можешь считать меня олицетворение зла. Всего золота мира мне будет мало.

– Золото я тебе предложить не могу, а вот пару бутылочек хорошего чешского пива.

– Откуда? Мы же вчера все выдули.

– Со мной, парниша, тебе, ой как повезло! – протянул ему

бутылку Андрей.

– Так что ты там говорил о Кусовникове? Ну, этом… купце?

– История простая. Скряжный купец Кусовников, некогда живший в этих краях, вместе со своей бабкой спрятали деньги в печке, а дворник возьми и разожги её. Деньги, естественно, сгорели, а горемыки померли, не пережив удара судьбы. С тех пор многие стали замечать призрак купца, который бродит по дворам и переулкам и причитает жалобно: «Деньги. Где мои деньги»?

– Да! История трагическая. Но мне его не жалко. Он нарушил сразу несколько основополагающих принципа бизнеса. Никогда, надолго, не размещай деньги в горячих активах…и не храни все яйца в одной корзине…

14/

Провинциал

Москва 1983г.

Учился Роман средне. Он был не против заниматься нефтью, но не понимал, зачем ему нужен диплом. Дядюшка Лейбеле уделял мало внимания его светскому образованию, но заставлял читать Тору. «Если у тебя есть мозги, в этой книге ты найдешь все», категорично утверждал он. Роман, нехотя, но соглашался. Находясь на почтительном удалении от Бога, он считал себя прагматиком; был убежден, что все усилия нужно сосредоточить на предпринимательстве; что именно оно может сделать человека по настоящему счастливым. Но, чтобы не раздражать дядюшку, лишний раз тему не трогал; ну, а в остальном они не конфликтовали.

Ему было не до теологии, и не до политики, но свою позицию он озвучивал постоянно. «Не знаю, что там наверху думают, но сейчас самое время действовать. И де6йстьвовать решительно. Нужно строить «социализм с человеческим лицом. Нужно отпускать вожжи. Здоровая экономика, это прежде всего раскрепощенный труд». – глубокомысленно вещал он Андрею – Нам нужно что-то вроде НЭПа. Нужны смелые реформы. И произойдет чудо… подобное японскому. Россия – это же кладезь ресурсов. Главное подойти с умом; занять правильную стартовую позицию. Нам нужна конкуренция – когда побеждает тот, у кого больше энергии».

Андрей гасил его фантазии какой нибудь цитатой из «Прав-ды», о чудодейственном эффекте соцсоревнований.

– Но это же пропаганда! – возмущался Роман. – экономикой управляют по-другому. Свободное предпринимательство, сводный рынок – вот, что может стать панацеей от всех бед. У тебя нет ощущения, что скоро грянут перемены?

– Нет.

– А у меня есть. Предчувствие. Что-то должно произойти… А если не произойдет – уеду в Израиль.

– Еще столько водки недопито…

– Тебе хорошо говорить. Живешь один… Квартира… Деды… А у меня? Ты даже не представляешь, что значит жить с воплощением еврейской мудрости. У него на каждый вопрос талмудический ответ. Рядом с ним, я чувствую себя пигмеем…

В Израиль уезжать не пришлось. Кавказский дед Андрея, как и обещал, посодействовал с работой. Он устроил его к своему старому знакомцу Тихонову, директору «Аэрофлота».

– Тут, вакансия освободилась, по комсомольской линии. Справишься? Должность высокая, и самое главное, перспективная.

Роман знал, что справится. Он, вообще, чувствовал необык-новенный прилив сил. В институте, правда, не все ладилось; времени не хватало. Он перевелся на вечернее отделение, но все равно пропускал слишком много занятий.

Андрей чуть ли не силком сумел вытащить его в Ленинград на «Холстомера»*. И хотя он не был большим поклонником театра, но испытал настоящий шок, настолько его впечатлила гениальная игра Лебедева*.

Первое время, кто-то из дедов постоянно жил с Андреем. Старики, плохо уживались на одной территории, но во время «пересменок», углубляясь в историю, устраивали жаркие, часто ожесточенные споры. Два антипода сталкивались в непримиримой схватке, били из всех калибров, и тогда канонада их сокрушающих доводов звучала далеко за пределами квартиры.

Чаще всего, они поднимали тему Первой Мировой войны и революции. «Саратовский дед», категорически отказывался называть Россию – Советским Союзом, и нажимал на «русскую идею» и патриотизм. «Кавказский» отвечал оппоненту фронтальными атаками, делая акцент на равенстве и братстве и интернационализме. И для Андрея, и для Романа это была удивительная школа полемических сражений… Наблюдать со стороны за битвой «динозавров», было поучительным. Давно отшумевшие баталии Первой Мировой, Революции, Гражданской с новой силой возрождались в содрогающемся пространстве…

– Вы хотите отнять у нас Великие Победы! – патетично, констатировал Павел Васильевич Платова.

– Великую Победу у России отняли большевики; во время Первой Мировой, исключив себя из списка победителей. – не менее страстно, звучала речь Алексея Дмитриевича Белосельских. – Когда враг был уже вымотан, и до поражения немцев* оставалось всего то ничего, большевики деморализовали и разагитировали армию; фактически, пустив страну в разнос. Мало того, что уничтожили и растворили в Европе нашу аристократию, вы выгнали туда всю русскую интеллигенцию, купечество. Со временем, вы добрались и до крестьянства, уничтожая его голодоморами и коллективизацией. Вы запросто отдали Польшу, Финляндию, вы сократили площадь европейской части на миллион километров. Но самое главное, вы похоронили извечную русскую мечту – выход к теплым морям. И тщательно скрываете, что по договоренности между союзниками, после нападения тюрков на английский флот, Россия получала не только проливы и Константинополь, но и выход к теплым морям. Вы разрушили Россию, когда она была в шаге от победы. Черчилль, тогда заявил по этому поводу: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Её корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду… Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена».

– И ты веришь, что они сдержали бы слово?

– Несомненно. У них не было иного выхода; англичане, конечно же циники, но не настолько чтобы потерять лицо…

Как только Андрею исполнилось восемнадцать, он настоял на том, что будет жить один. Что он больше не нуждается в опеке. Тем более, что Татьяна покидала его редко. Она просто расцвела; прекрасная и удивительно чувственная; и по-прежнему волновала Романа. С чувством влюбленности, которое он испытывал в Саратове, было далеко не все покончено. Что-то, все еще жило в нем, и он по-прежнему краснел, глазея на свою желанную, и сказочно красивую «учительницу». Сблизились они очень быстро. Иногда, Роман давал волю своим, платоническим чувствам. Татьяна отшучивалась и смеялась над ним, но временами ему казалось, что она дорожит его вниманием.

Теперь, о ней, он мог узнать все из первых рук. Что она дочь высокопоставленного свердловского партийного работника; и что его, вот-вот переведут на еще более ответственную работу в Москву. Что она любит жизнь, но некой «злой силой» обречена на страдания. При этом, она выразительно косилась в сторону Андрея.

На Новый Год, она раздобыла столик в Останкино, на праздничный «Голубой огонек». Андрей, ехать категорически отказался. Советскую эстраду он не воспринимал ни в каком виде, иронизируя по этому поводу: «В России три беды, эстрада, дороги и дураки». Съемки программы были постановочными, актеры менялись, а они вместе с гостями пили шампанское, и танцевали до одурения… Роман кружил её на руках и целовал миндалевидные глаза. Но и после того, как отвез её домой и «сдал» Андрею; после того, как вернувшись к себе упал на кровать и долго лежал мечтательно улыбаясь в потолок; даже после этого её задорный смех все еще звучал в его сознании.

15/

Витязь Надьбаньяи

Будапешт 1938г.

– Твоя ирония может и уместна, но она только подчеркивает нашу слабость. – упрекнул Хорти-старший, сына. – С девят-надцатого года я постоянно сталкиваюсь с одной и той же проблемой, когда задачи встают грандиозные, а сил для их решения нет. Поэтому запомните, дети мои, отсутствие силы – это всегда проблема.

– Мне кажется, вы скромничаете отец! Вам многое удается. И главное, у нас сейчас очень могущественный союзник.

– Это иллюзия. – предупредительно, закачал головой адмирал. – Для Венгрии состояние легкой эйфории, в чем то даже и полезно, но мы не можем позволить этому союзнику, втянуть нас в новую войну.

– Войны не будет. На Чехии Гитлер остановится! – уверен-но, воскликнул Миклош-младший.

Бросив на сына неодобрительный взгляд, Хорти-старший продолжил.

– Конечно, мы не можем не поддерживать чаяния нашего народа. Они состоят в…

– Возвращение территорий…

– Конечно, конечно… Но, сейчас, все обстоит куда щепетильнее. Мы вынуждены балансировать между интересами мировых держав. Русские претендуют на славян и весь пролетариат мира; немцы, на славян и всю Европу. Англичане, как всегда выжидают, но намерены быть первыми у праздничного стола. Но своим бездействием, они развязали руки Гитлеру. Это ошибка… Мы же, слабый игрок на европейской сцене; маленькая нация с огромными, оставшимися в наследство от Австро-Венгрии, имперскими амбициями. Незадолго до краха, император мне сказал: «Война проиграна! Наши ресурсы тают. Но я не вправе разочаровывать своих граждан. Пусть думают, что они все еще пуп Земли».

– Но ведь мы пострадали больше других. И стали жертвой несправедливого передела мира. – в голосе Иштвана звучал праведный гнев.

– Австро-Венгрия была обречена. Именно из-за националь-ного вопроса. Американцы подталкивали её народы к само-определению, применяя очень действенное оружие – пропа-ганду. Этот запал, в конце концов и взорвал Империю.

Ставка на государство, в котором мы являлись абсолютным национальным меньшинством, при полном игнорировании настроения окраин, не могла быть успешной. Близорукость во многих сферах нашей политики, вылилась в непомерно высокую плату Версальского позора. В итоге, мы стали изгоями на своей земле… Трудно передать, что стоило пережить период раздела. И этого… с позволения сказать, мира. Распад многовекового национального очага, его уклада: крушение всего, что представлялось, нерушимым, вечным; разрыв экономических связей, расправы, угнетение. Спасала только вера и… убеждение, что время все расставит на свои места. Но и сейчас, не должно быть места для эйфории. Этот мир слишком изменчив, чтобы судить о нем по итогам временных побед.

– Но мы, не могли не реагировать на последствия такого мира? – нарушил долгую паузу Миклош-младший. – Это же наши земли! Что осталось от владений святого Иштвана; от Транслейтании? * Веками она была венгерской! Более тысячи лет мы творили здесь историю, и что…

– Творили, да видно не совсем правильно! – Иштван предложил Раулю сигару. – Мы – венгры, белоручки. Вся наша знать только и заботилась, что о своих замках и охотничьих угодьях. Нас сгубило высокомерие. Пока мы прожигали жизнь на светских раутах, румыны и славяне действовали. И стоило им выступить единым фронтом, мы потеряли все.

– Оказаться в лагере побежденных – горькое испытание! – сказал Миклош-младший. – Но Трианонский договор – это нечто; вопиющая несправедливость. И мы должны настоять на его полном пересмотре. Не один венгр не смирится с его положениями; и при первой же возможности, сделает все для его денонсации. В настоящее время главная задача вернуть то, что возможно вернуть. И первые результаты не так и плохи. Южная Словакия – это двенадцать с половиной тысяч квадратных километров; миллион нашего населения. Нам удалось вернуть Комаром (Комарно), Кашша (Кошице), Унгвар (Ужгород), Мункач (Мукачево). Не удалось – Нитру и Пожонь (Братислава). А ведь она, в16-18 веках была нашей столицей. До 1835 года, там короновали наших королей. Все это, Рауль, трудно понять не венгру…

– Чтобы вернуть эти земли, отец приложил много усилий. – сказал Иштван. – Ну, а теперь, как водится, архитекторов победы – пруд пруди? Имреди* так задирает нос, будто это его заслуга. В конечном счете, словакам пришлось потесниться.

– Теперь на очереди – Трансильвания. – сказал Миклош-младший.

– Баната*, Темешвар*! – согласился с ним Иштван. – В КСХС* надо смотреть…

– Головы остудите! – оборвал сыновей адмирал. – Действо-вать следует осторожно. Горячность тут ни к чему. Мы не можем вновь противопоставить себя всему миру. Стоит ли напоминать, что из всего этого вышло! Антивенгерская политика по-прежнему главенствует в умах наследников Антанты. Крушение и роспуск Австро-Венгрии – это трагедия. Но мы не можем еще раз подставить себя под удар.

– И все же первый шаг сделан! – не смотря на замечание отца, страстно заявил Миклош-младший. – И все благодаря вам.

– Не надо преувеличивать наши заслуги. Венский арбитраж – это частичный успех, – со скепсисом продолжил адмирал. – Конечно, самыми счастливым временем для меня. был въезд в Будапешт 16 ноября. Не думал, что нечто подобное испытаю ровно через двадцать один год в Кашша*. (Хорти прибыл в Кашша 10 ноября 1938). Ноябрь для меня счастливый месяц. В первый раз мне доверили Венгрию; во второй, мы добились возвращения части южной Словакии. Слезы, единение, ликующие толпы… Но всякий раз, к эти победам примешивалось чувство досады. Слишком велики потери; слишком велики…

– С момента подписания Трианоского позора, все флаги Венгрии были приспущены. – повернулся к Раулю Миклош-младший. – Кашша – это конечно не триумф, но первая ласточка! Ты знаешь, что я испытывал, когда мы поднимали наш триколор с гербом и двойным крестом над резиденцией регента?

– Догадываюсь. – улыбнулся Рауль.

– Я не большой поклонник Риббентропа* и Чиано*, но здесь был благодарен им и сердцем и душой, – поддержал брата Иштван. – Одна надежда на «страны оси». Кстати, Рауль –

это термин ввел наш премьер Гембеш, выдвиженец отца.

Наблюдая за братьями, Рауль заметил, что убеленный сединой адмирал, не разделяет их оптимизма.

– Все территориальные жесты в нашу сторону нужны «Тройственному союзу» только для того, чтобы придать хоть какую-то благопристойность планам начавшегося передела мира. Версальский договор камнем висит на шее Гитлера. Скоро, он от него окончательно откажется. Но строить дом в логове хищника?! Мы должны отчетливо понимать, все заигрывания с Гитлером направлены на то, чтобы не быть съеденными. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и противостояние большевизму. Это так же важнейшая задача. Мы, не колеблясь, должны пойти на все, лишь бы не допустить повторения событий 1918- 1919-ых годов. Знаете, Рауль?! Тогда, у меня не было и пятидесяти тысяч солдат, а только лежавшая в развалинах, отравленная большевистской пропагандой несчастная страна.

– Коммунисты – это зараза, – пылко подхватил отца Миклош-младший. – И евреи тоже. Запад уже показал, какой он видит Венгрию. Урезанную, и полностью опутанную их финансо-выми структурами. Но мы должны вести свою, прагматичную политику. Муссолини, Гитлер… Ты же не думаешь, что они помогают бескорыстно. Весь вопрос в том, какова будет цена этой помощи?

– Гитлер? Каков он? – не удержавшись, обратился к адмиралу Рауль. – Вы ведь с ним не раз виделись? Могу засвидетель-ствовать, немцы в нем души не чают. Мы очень внимательно следили за вашим визитом в Киль! Создавалось впечатление, что германский крейсер приложил все усилия, чтобы взять на абордаж венгерскую канонерку.

– Осмелюсь заметить, молодой человек, вам следует пойти по стопам деда. Вы позволили себе очень тонкую оценку ситуации. Гитлер?! – легкая ухмылка, пробежала по лицу регента. – Сам он из Линца, но ведет себя, как прусак…

Такая характеристика могла бы сказать о многом. При дворе Франца Иосифа, это была бы ярко выраженная отрицательная характеристика. Учитывая мой консервативный подход к оценке личностей, – продолжил адмирал, – мою старую закалку, я бы ни за что не стал бы служить канцлеру. И все же, Гитлер – впечатляет! Тут ничего не скажешь. Это он умеет делать, хотя, всё в его поведении слишком помпезно, что ли? Он пригласил нас в Киль, на церемонию спуска «Принц Евгений». Знал, чем подкупить старого моряка. Когда-то, очень давно, я командовал «Новаро», но «Принц Евгений» корабль нового поколения. Да! Он устроил самый пышный прием, из всех, что я только видел. И этот прием был ширмой, за которой последовало прямое предложение на конфронтацию со Словакией. Далее, следуя логике, должна была настать очередь Румынии. Но Венгрия не может решать свои территориальные вопросы военным путем. Мы так и сказали об этом фюреру. На что он нам ответил: «тот, кто хочет сидеть за столом должен помогать и на кухне». Знаете, в его видении решения европейских проблем просматривается недопустимый радикализм. Всему виной его взрывной темперамент. И грандиозные амбиции…, завораживающие, но опасные амбиции. Вас словно погружают в гипнотический сон, в котором вы с легкостью находятся решения всем проблемам. Но, он совсем не добродушный медиум, наш маленький ефрейтор. Боюсь с его непомерно страстным темпераментом нам не избежать проблем. – на последних словах, адмирал встал. – Все остальное я приберегу для своих мемуаров.

– Но откуда такая неприязнь к евреям? – недоумевал Рауль.

– Трудно сказать. Сажем, я тоже не самый горячий поклонник этих ребят. С огромным сожалением должен признаться, что в восемнадцатых-двадцатых годах, были допущены коммунистические и еврейские погромы. Но любая ненависть, возведенная в ранг государственно политики это патология. И за ней стоит… комплекс неполноценности. Надеюсь, фюрер сможет подняться над своими предрассудками. Однако, – поднялся с кресла контр-адмирал, – что-то я разоткровенничался, тут с вами. Не стоит забывать и о государственных делах. А вам, – регент многозначительно посмотрел на детей, -вместо того, чтобы муссировать болезненные темы, лучше бы показать гостю дворец. Здесь есть на что посмотреть. Как вы на это смотрите, господин Валленберг?

– С огромным удовольствием! – с неподдельным интересом откликнулся Рауль.

– Вот и отлично! Сидите, – жестом остановил он поднявшую-ся молодежь. – Кстати, Рауль! Я прочел письмо вашего дядюшки! Передайте ему, что ответ он получит через нашего представителя.

Неторопливо дойдя до дверей, адмирал неожиданно остановился.

– Вы знаете, что сказал мне фюрер на приеме в Вене? – загадочно обвел он взглядом молодежь. – Он наклонился ко мне и сказал: «Будапешт – безусловно, самый красивый город на Дунае». Но сказал это с неким чувством ущемленности, что ли. По-моему, он вообще недолюбливает венгров. Кстати, Рауль! Как вы относитесь к охоте?

– Я? – растерялся от неожиданности Рауль. – Я…

– Вот и прекрасно! Завтра посмотрим, чего стоит шведская молодежь? – утвердительно кивнув головой, адмирал, сделал шаг и растворился в распахнутой двери.

16/

Обед.

Стокгольм. 1985г.

Уже который год, летние каникулы, Андрей неизменно гостил у матери с отчимом, в Швеции. Жизнь в Стокгольме ему нравилась; город приятно отличался от огромного количества стандартных европейских городов. С Венецианским колоритом, пятнадцать островов, бесчисленное множество мостов, каналов, но своим северным своеобразием. Не зря же шведы называли свою столицу «Красавица на воде». Ей не хватало, конечно, просторов Москвы, но была и своя, варяжская изюминка.

Как юноша любопытный, Андрей сразу же взялся за прочесывание окрестностей посольства. Это было не просто; одолеть в сложном пространстве холмов, лагун, проток и островов, огромное множество узких и извилистых улочек, выложенных брусчаткой; бульваров, набережных, где каждый элемент пейзажа был любовно выписан многими поколениями горожан. Прельщали, разноцветная палитра домов, украшенных старинной атрибутикой – фонарями, рыцарскими шлемами и прочими элементами декора в средневековом духе. В тесных пролетах домов, среди черепичные крыш, самых замысловатых форм и расцветок прятались остроконечные шпили церквей…

И каждый раз, город представал перед ним в новом обличии; открывал что-то новое; он мог быть птичьим, цветочным; радужным. Андрей называл его «Пасмурным»; в дождливые дни, он обретал мистические очертания….

За многие каникулы, проведенные в Швеции, он успел порядком исколесить страну, и все же главной его страстью оставался Стокгольм. Он исходил его вдоль и поперек; изучая географию, архитектуру, историю…

В 1520 году, город был захвачен жестоким датским королем Кристианом 2, провозгласившим себя «отцом Швеции» Опасаясь мести горожан, он решил казнить всю знать города. Было убито более сотни лучших граждан с формулировкой «повинны в явной ереси». Казнь прошла на «Рыночной площади». Но уже через год, восставшее население, под предводительством Густава Васы, свергли жестокого узурпатора. В 1523 году оно же провозгласило его королем Швеции. С тех пор бдительные тени предков, стражем стоят на главных рубежах города. Ровно в полночь, в Гамла Стан*, самом уютном и красивом районе города, начинается «час обхода теней». Проявляясь из воды, призраки начинают свой «ночной дозор» рядом с церковью Риддархольмскирхен, шефствуя в ночи мимо риксдага, Королевского дворца, церкви Святого Николая, немецкой церкви, и вновь исчезают в водах залива…

С Гамла Стан, у Андрея сложились особые отношения. Этот небольшой район можно было бы без натяжки назвать визитной карточкой города. Хитрая паутина улочек, пленяла своим архитектурным обаянием, уютом и теплотой. Так же, как с улицей Фьелльгатан – где можно было выпить отличный кофе, и полюбоваться чудесным видом на город.

Но больше всего времени, он посвящал музеям. Огромный, под открытым небом Скансен*, с его историей архитектуры; городская Ратуша, в Золотом зале, которой проводили банкеты в честь нобелевских лауреатов. Королевский дворец, с чудными гобеленами, Викинги Упсале*, сад Миллсов, город Астрид Линдгрен в котором, где-то между шпилями и флюгерами обитал Карлсон… Он исходил их вдоль и поперек; благо, время позволяло…

В музеях «Тре Крунур», он нашел много интересного; короны, вооружения, доспехи, роскошные кареты, и не забыл конечно, про корабль-музей Васа, который стал наглядным памятником человеческого тщеславия. Задуманный, как самое мощное военное судно своего времени, он затонул, едва выйдя из порта. Невольно возникали аналогии с Титаником. И все же корабль впечатлял, вызывая бурные эмоции. Насколько нужно было уважать войну, чтобы ее орудием сделать красоту.

Часто он просто позволял себе удовольствие, побродить по замысловатым лабиринтам Старого города. В волшебном излучении старых зданий, его охватывало состояние гармонии. Но самый большой интерес вызвала коллекция древнерусских икон в Национальном музее. На нее он наткнулся случайно, любуясь живописью мастеров эпохи Возрождения. И сразу же в глаза бросилась икона «Параскевы Пятницы», работы 16 века Владимиро-Суздальской школы.

Его давно увлекла тема разрушенных церквей Кремля; его утерянных святынь. Иконы занимали здесь особое место. Он словно вновь открывал их для себя, и совершенно с другой стороны. И до одурения спорил с Романом, доказывая что иконы это не просто изображения святых, в них нечто большее; каждая икона сохраняет след соприкосновения с вечным.

Он, даже, стал подумывать, не сделать ли «Утерянные святыни Кремля» темой своего исследования, и даже написал статью для «Огонька». Отчим, отношения с которым, становились все теснее, поддержал его, сказав, что «открытие им русского Стокгольма радует», но все пошло по другому сценарию…

В тот день все началось с банального, домашнего обеда при посольстве. Трапеза, с пониженным содержанием углеводов, протекала в гнетущей тишине, нарушаемой только звоном вилок и посуды.

– Что на этот раз? – заметив изменения в настроении мужа, не выдержала Нина. – Сегодня я бы посоветовала тебе никуда не выходить. Твой внешний вид подрывает авторитет нашего государства.

– А..а! – отмахнулся отчим, нанизывая маленький кусочек брокколи на вилку. – Допекли они меня с делом Валленберга. Покоя не дают. Если бы, я еще владел хоть какой информацией?

– Запроси, в министерстве.

– Я тебя умоляю, Нина! – не отрываясь от еды, невнятно ответил отчим. – Дело старое, и до последней буквы – политическое. Вне всяких сомнений, там все решалось на самом верху. Поэтому, информации практически никакой. Во всяком случае, у меня.

– Прямо таки, никакой? – выразительно глядя на мужа, засомневалась Нина.

– Есть кое-что, конечно! – проглотив очередной кусок капусты, вновь загремел вилкой отчим. – Я задал этот вопрос в Комитете; председателю. Неужели, говорю, вы ничего не знаете о Валленберге. Неужели все документы уничтожены? Давайте покончим с этой темой? Закроем, так сказать, вопрос. Почему, говорит. Мы никогда, и ничего не скрывали. Расстреляли мы его. Как двойного агента, расстреляли… Естественно, это внутренняя информация.

– Сделай еще запрос? – спокойно предложила Нина. – Второй, пятый, десятый… Подключи нашего мальчика. У него хороший, яркий стиль, лучше, чем у твоих помощников

Пусть помогает тебе в этой, «нервной» схватке.

– Ну, что ты меня клюешь; без передышки? – увлекшись чтением, сказал отчим. – Подключай, подключай. Пусть подключается. Я же не против.

– А я, что? Я, пожалуйста! – не отставая в поглощении пищи от отчима, дернул плечами Андрей. – Только, у меня через неделю институт…

– Спасибо! – поднялась из-за стола Нина. И на удивленный взгляд супруга добавила. – Приятного вам аппетита. А я, уже сыта. Пойду, подточу свой «клювик».

– Дорогая? Ну, что ты, в самом деле? Я не хотел тебя задеть! – спохватился отчим, и с запозданием бросился вслед за женой, но сделав несколько шагов, неожиданно вернулся за стол. – Знаешь, что в этом деле больше всего меня поражает? – обратился он к Андрею. Тот с интересом, бросил на отчима взгляд. – Равнодушие. На какое-то время, о нем просто забыли… Сразу же после войны. Потом, какая-то чрезмерная дипломатия; много суеты, недоговоренности… Одни беспардонно врали, другие бессовестно верили вранью… Именно, бессовестно. Есть такая категория веры, когда не задумываясь, веришь в ложь. Такая вера, худшее из преступлений.

Отчим, закурил сигарету и откинулся на спинку стула.

– Время было такое. Западной дипломатии казалось, что заслуги Сталина, перевешивают некоторые его недостатки. Вот и заигрывали с ним. Ясно, что это было его, единоличное решение. Но, что там было на самом деле – кто знает? Только очень узкий круг посвященных людей. Архивы и только архивы могут хоть что-то прояснить. Но я не думаю, что там многое сохранилось. Нет! Шведы наивно думают, что это я хранитель абсолютно всех секретов комитета госбезопасности. А у меня кроме официальной, нет никакой другой информации; да и не могло быть. Как они этого не понимают?

– А кто он, Валленберг? – скорее из вежливости спросил Андрей.

– Лучше бы ни мне, и ни тебе ничего о нем не слышать. – опустил голову отчим. – Для них он герой, для меня голов-ная боль. Но человек был неординарный. И смелый. Он выдавал шведские охранные паспорта евреям Будапешта. Считается, что таким образом он спас от 10-ти до 100-а тысяч евреев. Последняя цифра, думаю, явно завышена.

Но кроме этого, он был двойным, а скорее всего даже тройным агентом. Вся его деятельность покрыта туманом. Возможно, он сумел сконцентрировать в своих руках значительные средства репрессированных евреев. За этим парнем шлейф какой-то тянется? Но какой? У меня в кабинете папка под заголовком Валленберг, там все, что собрали шведы за последние тридцать лет. «Белая книга»* и все такое…. Можешь ознакомиться. Твоя мама права. Рано или поздно тебя надо погружать в эту кухню…

– И все же, кто он? – неожиданно, Андрей почувствовал пробуждающийся интерес.

– На первый взгляд обычный молодой мужчина. Не совсем удачный бизнесмен. В 1944, он прибыл в Будапешт с важной миссией, хоть как то облегчить участь оставшихся в живых евреев. Вот тут, все и началось…

Этот не самый яркий с виду человек, не только спас тысячи человеческих жизней, но и поставил множество неразрешимых вопросов. Ну вот, один из них. Кто мы? Я имею ввиду человечество? Кто мы на самом деле, если сплошь да рядом позволяем уничтожать себе подобных? Придумывая тысячи оправданий, спим спокойно, несмотря на то, что руки у всех по локти в крови. Так устроен человек, но не Рауль Валленберг. Он не знал границ в деле спасения людей, даже если его действия задевали интересы государств. Никто не требовал от него подвигов, а он нарушая все нормы дипломатии, спасал людей, ни гнушаясь при этом, ничем… С приходом наших, ему бы в посольстве отсидеться, а он полез в самую гущу событий. Явился в передовые части Малиновского. Тут его и накрыли. Дело в том, что Будапешт, наряду со Швейцарией, был на особом счету у нашей разведки. Это были центры сепаратных переговоров союзников с немцами. Их сотрясали самые настоящие битвы разведчиков; приехав в Будапешт, он попал в их эпицентр. Несомненно, он был смелым парнем, но к сожалению романтиком…. Наивно полагал, что самое главное это человеческая жизнь.

– А разве это не так? – Андрей выразительно посмотрел на отчима.

– Во время войн, цена человеческой жизни ничтожна. Поэтому стали возможны такие катастрофы, как Вторая Мировая. Будапешт был очень опасным местом. Там, много всякого движения было. Сделки разные; попытки обмена евреев на грузовики. И он, был ко всему этому причастен. Обеспечивал евреев документами, организовывал шведские дома*. Методы и средства, которыми, он спасал евреев, многим не нравились. Ни своим, ни чужим. Каким-то образом, он стал неудобен и немцам, и шведам; ну, а затем и нашим чем-то не угодил. Вот его и устранили. Арестовали наши; шведы открестились; а американцы, слишком долго выжидали, прежде чем вступиться за своего агента. Так мне представляется эта старая история. Но устранить его могли, только по представлению разведчиков. И только по распоряжению Сталина, а он, как известно, был донельзя категоричен.

– Понятно! – задумчиво сказал Андрей, поднимаясь с места.

– Вы это куда, молодой человек? – провожая взглядом, спросил отчим.

– Пойду, пороюсь в вашем кабинете. Тема интересная.

– Тема, конечно интересная, – вздохнул отчим. – но должен предупредить, бесперспективная. Но ты, все же, попробуй.

Первые же, попавшиеся Андрею документы в кабинете отчима, только подогрели его любопытство. Он ощутил, что погружается в некую захватывающую проблему, с огромным множеством ходов и лабиринтов; касающуюся важных, первых и даже августейших особ.

Открыв наугад первый документ, он наткнулся на свидетельство личного помощника короля Густава – Пальмшрена. На призыв поднять вопрос Валленберга на встрече с министром иностранных дел Громыко, в 1955году, последовала раздраженная реакция монарха: «Что вы от меня хотите? Вы собираетесь провести обыск в российских тюрьмах или, может быть, даже объявить им из-за Валленберга войну»?

Опустившись в кресло, и поерзав недолго, Андрей прочел в следующее сообщение.

Визит Хрущева. Стокгольм. 22-27 июня. Газета «Экспрессен». «Где Валленберг? – вопрошал заголовок. – Вы привезли с собой свиту в пятьдесят человек, но одного человека в ней все-таки нет. Валленберга!»

Перебирая многочисленные папки, листая сообщения, знакомясь с версиями Андрей, казалось, потерял счет времени. Он и глазом не повел, когда в кабинет вошел отчим; постоял не долго, словно изучая глубину погружения пасынка в материал, и осторожно вышел, аккуратно закрыв за собой дверь. Не заметил матери, неоднократно, с чувством беспокойства, заглядывавшей в кабинет. Пока, наконец, не отложил, документы в сторону и долго смотрел перед собой в пустоту; в ту бездну человеческих пороков, в которую ему заглядывать может и не стоило.

17/

Генерал Бромов

Стокгольм 1985

Вторую половину августа, шведскую столицу накрыло непривычной жарой. Но не это было главной причиной уныния, охватившего советское представительство. В Москву, на новую должность, отзывался посол, а это значило – новые люди, новые назначения, неизбежные перемены. Для Андрея, отзыв означал прощание со Стокгольмом. Очень важный и красивый отрезок его жизни соскальзывал в безвозвратное прошлое.

Церемония прощания прошла, как и ожидалось, на редкость скромно. Посол не любил никакой помпезности. Нанеся визит министру иностранный дел, и выполнив ряд положенных формальностей, он позволил себе, наконец, расслабиться. Поднявшись в кабинет, долго и тщательно подбирал спиртное, пока не остановился на виски. Насыпал в стакан льда, плеснул напиток, сел в кресло и лихо скрестив ноги на журнальном столике, стал неторопливо, потягивать светло-коричневую, с золотым отливом жидкость.

Он мог быть доволен собой. Главный в его жизни, карьерный шаг, был сделан. И это было не просто, заслужить такую оценку руководства, особенно в МИДе, в этой банке, наполненной пауками. Конечно, не без закулисной борьбы, но о смог получить один из самых значимых постов в министерстве. И кто бы мог подумать, что какие либо силы, смогут вытолкнуть его так высоко! Вот, что такое жить в эпоху перемен. Раб ставит на колени Рим; капрал становится императорам, семинарист – генсеком. В его карьере, конечно, не было таких крутых взлетов, но он мог быть довольным собой. Теперь, пришла пора подводить итоги. Его ждет Москва, бурлящая, предреволюционная, и кто там знает, как дальше распорядится им судьба…

Новый министр, личность несомненно яркая, неординарная. Типичный образец лукавого, восточного визиря. Но сейчас, он был готов работать с кем угодно, даже с индийским махараджей. Было интересно, узнать куда, в очередное лихолетье развернет его великую и несчастную страну.

Вошедший без предупреждения начальник службы безопасности, положил перед ним пакет с кассетами и рапорт на нескольких листах.

– Я вам из записей кое что принес. Ваш сын и генерал Бромова. Ребята повеселились немного. Вы послушайте и примите решение, давать делу ход или нет! Я поступлю, как вы скажите. По-моему, ничего серьезного.

Отпустив кивком помощника, Евгений Викторович Панин вставил кассету, одел наушники и нажал на клавишу магнитофона.

– Вы хотите, вот так, в советской форме разгуливать по Стокгольму? – зашуршали динамики.

– Почему бы нет? Я до мозга костей советский офицер. Уверен, эта форма красит меня.

– А знаете ли вы, что советские офицеры не самые популяр-ные персоны среди скандинавских пацифистов? Возможны провокации!

– Догадываюсь! Пока из Афганистана войска не выведем, ситуация вряд ли изменится.

– Так ведь решение уже принято*. Или, вы считаете, что нужно остаться?

– С военной точки зрения победить афганцев нельзя. Еще Черчилль говорил: «нельзя победить страну, основной военный принцип которой, партизанская война». Я тоже думаю – победить нельзя, но в крови утопить – можно. Все зависит от воли руководства!

– Руководство уже высказало свою волю. Мы уходим…

– Радоваться тут не чему. Со стратегической точки – это ошибка. Нас тут же заменят американцы. Афганистан ключ ко всему региону; ко всей Центральной Азии!

– Можно, сменить тактику, войти в контакт с афганцами.

– Тактику, в Афгане, мы разную применяли. – усмехнулся генерал. – Да весь фокус в том, что она никогда не срабаты-вала. Слишком жестко, все началось, уже на самых ранних стадиях. И устранение Амина, и взятие дворца. Все это усугубили ужасные просчеты в оценке религиозного фактора. Теперь, к большому сожалению, все переведено в область военного противостояния. И вся беда в том, что афганцы больше не верят нам. Еще, относительно недавно мы были друзьями, теперь мы для них безбожники, которые пришли на их земли, чтобы разрушить их дома. И даже если они вам улыбаются, это не повод показывать им спину. Обязательно получите удар. Коварство среди них не грех; более того, в очень большом ходу.

– Но, мы ведь к ним, не в виде ангелов явились? В Союзе об этом ничего не пишут, но здесь? Такого наслушаешься? Пресса то, свободная!

– А вы, не увлекайтесь средствами массовой информации. Не читаете перед обедом шведских газет. Журналисты, они ведь, еще тот народец. Хуже них только политики. Хотя, здесь можно поспорить. В общем, они друг друга стоят. Что хочешь напишут. Вон, обо мне, сколько накатали.

– Спешу вам сообщить, я журналист…

– Да? – несколько смутился Бромов. – Вот, потому, мне никогда не стать дипломатом. Могу, сходу ляпнуть, что нибудь, не подумав. Но? Давайте разберемся. Представление о мире нам навязывают политики и… журналисты.

– Представление о жизни формируют образование, и атмосфера в обществе…

– Это в идеале. В жизни главное слово за политтехнологами. К сожалению, последнее время мы ясно наблюдаем кто владеет нашими умами…

– Не боитесь так откровенно? В посольстве? Здесь же прослушка вокруг…

– А разве перестройка военных не касается? – с вызовом спросил Бромов. – Считаю, что могу говорить, о чем угодно, пока не поступит приказ. Поступит – буду выполнять. К тому же, я уже давно ничего не боюсь. Да и беседа у нас, я так понимаю, конфиденциальная? Или… В дальнем зарубежье, я впервые, так, что дайте мне немного осмотреться. Но, вряд ли я изменю мнение.

– С удовольствием помогу вам, осмотреться…

– А, что касается бдительности, так я всегда начеку. И вовсе не считаю себя подневольным. По-моему, это журналисты в гораздо большей мере люди подневольные, чем мы, военные. Именно вы стоите на страже интересов недобросовестных политиков и толстосумов всех государств. Работаете по заказу редакторов, которые, в свою очередь обслуживают интересы политиков. И в результате искаженная картина мира; недоверие, злоба, войны, в которых самую неприглядную работу приходиться делать нам. А свобода это иллюзия Западного мира. Нет никакой свободы. Кто платит, тот и заказывает танцы….

– Но кто вас заставляет делать эту грязную работу? Разор-вите цепь….

– Во-первых, молодой человек, я не считаю нашу работу грязной. Да, на войне нужно убивать, или отдавать команды, но он таков, мир. И был всегда таким, ничего не изменилось. И ничего тут не поделаешь. Что до ответственности, её несут те, кто отдают первоначальные приказы. Из теплых и уютных кабинетов. Обрекая десятки тысяч, миллионы людей на грязь, лишения, кровь. Чаще всего, военные, только расхлебывают кашу, которую заваривают гражданские. Мы же, руководствуемся присягой! Присяга – это вериги, которые обречен нести любой военный человек.

– Но ведь она нарушается повсеместно. Все поголовно, нарушают Женевские конвенции ведения войны? Вот вы, поставлены стоять на рубежах нашей Родины, но не за их пределами.

– Мы поставлены, чтобы блюсти её интересы…

– И разве, преступный приказ не отменяет присягу. Соблюдай мы это простое правило, не было бы войн.

– Вы очень наивны, молодой человек.

– Но почему? В чем заключается моя наивность? Должно же быть какое-то высшее правило?

– Война, как и политика, это борьба без правил. На войне нет правил, а точнее, есть одно, главное – свой, чужой…

– Вот Западная пресса и шумит. Что они нам только не приписывают? Выходит все это правда?

– Зачем вам, сыну посла, журналисту, лезть в наши военные дела? Любой материал, можно, как угодно подать; как угодно преподнести.

– В свете политики открытости, проводимой нашим государством, сыну посла интересно все….

– Хорошо! Пусть, сын посла, высказывает предположения, а я буду или не буду их опровергать…

– Вот тут говорят, о ковровых бомбардировках….

– Без комментариев…

– Напалм….

– Без комментариев….

– Кассетные бомбы…

– Без комментариев….

– Химическое оружие?!

– Вот это точно нет.

– Больше на ум ничего и не приходит….

– Я бы добавил сюда еще и некоторые вакуумные устройства, но это тоже без комментариев….

– С юридической точки зрения, считаете ли вы нашу армию преступной?

–Я бы не стал так резко выражаться. Я считаю нашу армию воюющей. Мы отстаиваем свои интересы.

– И ради этого вы допускаете гибель мирного населения?

– Для меня, в первую очередь, гибнут мои солдаты. Твои сверстники, между прочим. Мальчишки, практически! И тут я полностью с вами согласен, армию нужно выводить, и как можно скорее….

– Это ваше мнение, или мнение военного руководства?

– Насколько мне известно, переговоры уже завершены. Мы на пороге подписания мирного договора…

– Это здорово, что мы начали чистить свои конюшни.

– Не боитесь? Откроем шлюзы, можем в собственном дерьме захлебнуться!

– А разве есть другой выход? По-моему надо попробовать…

– Не знаю, не знаю.

– Ну что, товарищ генерал, готовы? – раздался веселый голос Андрея.

– Так точно.

– Тогда, прошу сюда. Откроем врата стольного шведского града, чтобы погрузиться в мир чистогана, наживы, и разврата.

– С огромным удовольствием.

– Начнем, пожалуй, с «лифта Катарины»*; это лучшее место чтобы увидеть город во всей его красе. Итак… Набираем побольше воздуха Родины и покидаем территорию Советского Союза.. Вот здесь, вы еще товарищ, а там, уже господин. И осторожней в дверях. У нас доводчик неисправный…

– Я готов! – уверенным голосом пробасил генерал. – Нет, нет… Только после вас.

18\

Королевский дворец.

Будапешт 1938

Будайская крепость, древняя резиденция венгерских королей, гордо красовалась над мутными водами Дуная. Множество старинных сооружений, венчал великолепный Замок, накрытый черепичным покрывалом. Она словно всплывала из нагромождений времен.

Величественный ансамбль Королевского Дворца поднимался из средневековых руин. В его блестящем окружении, выделялись, готическая вязь собора святого Матияша и примыкающий к нему Рыбацкий бастион. Площади, фонтаны; каскад скульптурных групп великих полководцев, охранявших покой и благополучие венгерской знати. На одной из колон резиденции, восседала птица Турул*, с широко раскинутыми крыльями. Мистическая птаха зорко следила за владениями Аттилы. В её когтях, уверяли Рауля, был намертво сжат легендарный меч*. (Вечером, в лучах заката, со смотровой площадки фуникулера, открывался великолепный вид на Будапешт и соединяющий две части города, Цепной Мост.) Королевский дворец, Рауль невольно сравнивал с подобной резиденцией в Стокгольме и если находил, какие либо сходства, немедленно сообщал об этом Миклошу. Сын регента, как показалось Раулю, несколько снисходительно относился к таким сравнениям, нисколько не сомневаясь, что пуп земли находится именно здесь, у скульптуры Святого Иштвана.

Во многом Рауль мог бы согласиться с ним. Древний замок доминировал над городом, как обобщенный образ Венгрии, как храм ее элиты, как символ общих устремлений жителей этой прекрасной и горячо любимой им страны.

– Как тебе жизнь в музее? – спросил Рауль, когда они верну-лись в комнату Миклоша. – В ряду портретов монархов не хватает только портрета твоего отца.

– Между прочим, в 22-ом, ему предлагали корону. После провала попытки реставрации. Но он отказался. Иштван* мог стать наследным принцем.

– И мы обращались бы к нему Ваше Величество! – рассме-ялся Рауль и отвесил поклон.

– В таком случае, я вне сомнений, был бы только рад за брата. Я, вообще, им горжусь. Мои же политические амбиции ничтожны. И это не радует отца.

– Может, ты скромничаешь?

– Сейчас решается вопрос о моей отправке послом в Бразилию. В некотором смысле, я сгораю от нетерпения. Хотя отлично понимаю, что это просто ссылка от греха подальше.

– Я, скажем так, тоже на распутье. – неожиданно разоткровенничался Рауль. – Все мои попытки создания собственного бизнеса потерпели крах. Я не оправдываю ожиданий, но что гораздо хуже с точки зрения нашей семьи, не чувствую себя банкиром. И потому, за мной укрепляется репутация неудачника.

– Ты не должен опускать руки, Рауль! – обнял его Миклош. – Мы, поможем тебе. Вопрос щепетильный, но мы сделаем все возможное. Надеюсь, ты понимаешь, у нас связаны руки. Когда, в стране появляется представитель славного дома банкиров Валленбергов, это сразу же вызывает множество вопросов. Операции вашего фамильного «Эншильда-банкен» с еврейскими финансовыми структурами, ни для кого не секрет. Отец осторожничает. – расхаживая по комнате, размышлял Миклош-младший. – Это в его стиле. У нас целый пакет антиеврейских законов. Антисемитские настроения в обществе настолько сильны, что это уже элемент политики..

– Я должен понимать, это как невозможность….

– Ну почему, Рауль. Я только сказал, что мы предпримем все меры предосторожности.

– Будем надеяться! – сказал Рауль.

– Евреи для нас фактор напряженности! – отбросив этикет, немного пафосно воскликнул Хорти-младший. – С одной стороны на нас давит Запад, в связи с антиеврейскими зако-нами, с другой Гитлер и внутренняя оппозиция упрекают в мягкости.

– Для Гитлера евреи корень зла. Он обвиняет их во всех смертных грехах. – осторожно начал Рауль. – Но мое общение с ними не выявило ничего особенного. Никаких злодейских черт я в них не нашел. И кровью младенцев меня не угощали.

– Евреи сами заслужили свою славу. Но для нас они только одна из проблем. Совладать с венграми, гораздо труднее, чем с кем либо еще. Гембеш*… Дарани*… Имреди*… Салаши*… Правые… левые… радикалы… Отцу трудно! Каждое его движение находится под пристальным вниманием. Друзья и недруги обкладывают нас со всех сторон…. А еще немцы… Чехов, они уже раздавили. Отец считает, на этом они вряд ли остановятся. Еще не ясно, какую цену фюрер запросит за свои услуги в наших территориальных притязаниях. Нас всех сближает Версальское унижение, но дальше наши пути расходятся.

– У тебя нет предчувствия грозы?

– Какой грозы, Рауль? Вокруг давно бушует буря! Мы на пороге очередного передела мира! И меня не покидают ощущения, что и на этот раз удача будет не на нашей стороне.

– Вы, с Иштваном, обречены быть в гуще событий. – почти с завистью, сказал Рауль. – Востребованность временем, мне кажется, должна вдохновлять. Вам есть к чему приложить руки. У вас множество целей.

– На Иштвана отец имеет большие виды. И не одобряет его увлечение авиацией.

– И его можно понять…

– А я завидую тебе! – упав на стул, сказал Миклош. – В тридцать лет, ты уже исколесил полмира. Европу объехал… Америку, Африку! Святые места посетил? Как тебе Иерусалим?

– Знаешь? – задумчиво посмотрел на него Рауль. – На первый взгляд захолустный, провинциальный городишка. Церкви, минареты, множество рынков, верблюды. Арабы в тради-ционных гутре* и джалабии*, немного евреев. Из экзотики – британцы. Причем их много меньше, чем верблюдов. Довольно значительный христианский район, третья часть которого армянский сектор с собором святого Иакова…

Город, безусловно, захватывает! Стоит только побродить по его улочкам, как, он начинает проникать в тебя; пропитывать чем-то неясным, будоражащим. Как будто холодок по телу. Безусловно это – город Храм! С божественной стороны, он безупречен, а вот с человеческой….

– Что ты имеешь ввиду?

– Там нет мира. Ни в городе, ни в душах. Три родственные, аврамические религии, а разногласий больше чем у заклятых врагов. Может быть, именно в Иерусалиме, как нигде в другом месте, глубока пропасть разделяющая людей.

Иудеи, христиане, мусульмане! Единый Бог и разделенный мир. Сам город можно рассматривать, как образ. Он не объединяет даже тех, кто в нем живет. Православные, католики, армяне, копты, эфиопы, сирийцы! Все говорят о любви, при этом люто враждуя. Еврей и арабы еще и безжалостно уничтожают друг друга.

– Что Иерусалим, Рауль? Боюсь, весь мир таков. – вздохнул Миклош. – Люди и не думают усмирять гордыню, обуздывать амбиции. А ведь, избавившись от них, мы стали бы свободнее, сильнее. Венгры, впрочем, как и остальные народы, заложники своих амбиций. Нам не дает покоя наше героическое прошлое; тени великих предков; легендарные, полумифические герои. И земли, якобы заповеданные Богом. И потому, мы никогда не признаем Трианонское бесчестие. Они же просто распяли нас!

Миклош помолчал недолго, словно изучая реакцию и настроение Рауля, и сменил тему.

– Давай, оставим человечеству его проблемы! Завтра, я тебя представлю одной милой графине. – подмигнул он Раулю, и хлопнул по плечу. – Она красавица, и воспринимает мир ушами. Парочку твоих историй, про райскую лагуну, где нибудь посередине Тихого океана и ты ее кумир. Страстная такая, штучка. Любит парады эсэсовцев, напористых гренадеров и красное вино.

– Да мы с ней просто родственные души!

– А когда ты увидишь ее грудь? – Миклош закрыл глаза и замотал головой. – Мне страшно за тебя, Рауль! Швеция может потерять одного из лучших своих сыновей.

– Есть повод вспомнить Карла Великого. Некоторые источники утверждают, что он брал самые неприступные крепости.

– В таком случае готовься. После охоты, на приеме, ты сможешь проявить свое обаяние и выиграть главное сражение жизни. (Кстати, Гёдёллё* – это настоящая сказка!)

-–

*Дворцово-парковый комплекс, летняя резиденция адмирала Хорти в 30 км от Будапешта

19/

Геленджик

Черное море 1985г.

Летом, 1985 года, пути троицы на время разошлись…

Татьяне сообщили обнадеживающие новости из Свердловска: «Папу переводят в Москву. Слава Богу, мы опять будем жить вместе» – сказала ей по телефону мать. Андрей, отправился к родителям, в Стокгольм. Теперь, он это делал регулярно, при каждом удобном случае. Жизнь в шведской столице ему определенно нравилась. Роман не поехал никуда… Но последнюю декаду августа, они договорились провести вместе. В Геленджике. Татьяна настояла именно на этом городке, где-то прочитав об «изумительно красивой, подковообразной бухте».

– Черное Море – это не только Сочи»! – заявила она, вручая им путевки в «лучший санаторий города». – Вам номер на двоих, и мне, люкс….

Они с ней не спорили, тем более, что рядом находились знаменитые виноградники Абрау Дюрсо*.

– Какая разница, где пить шампанское? – подмигнул Андрей Роману.

Оставшись в одиночестве, Роман с головой ушел в поглоще-ние спиртного и бурную, комсомольскую жизнь «Аэрофлота», просиживая задницу на бесконечных собраниях. Для разнообразия, он закрутил роман со стюардессой. Впрочем, «яркая блондинка в очаровательной лётной пилотке» быстро от него сбежала; её раздражала «грубая щетина» на его лице. Он не переживал. Откровенно скучая, без устали бренчал на гитаре, мучая и инструмент, и дядюшкино терпение. И искренне возмущался двуличием и равнодушием общества. «Этот мир никогда не станет другим»*. Кроме Леннона, ну и еще пары небожителей, его никто не понимал.

Когда пришло время отъезда, он наконец, смог вздохнуть с облегчением. До Анапы, добрался без проблем. Потом, еще час на такси, и вот он уже в небольшом рыбацком поселке; маленьком, уютном, чистом, утопающем в зелени и цветах. Выспавшись, он отправился осматривать его достопримечательности, и был приятно удивлен. С доминирующей высоты, куда он не поленился взобраться, открывался великолепный вид на прекрасную бухту; в зеленых водах которой, покачивалось несколько рыбацких шхун. Вот, местное вино ему не понравилось; показалось абсолютно бессодержательным.

– «Кислятина»! – поморщился он.

На следующий день, он встретил Татьяну, которая, по обыкновению, сразу же запросилась на пляж. Он отвез ей на «дикий», совершенно безлюдный, со скальным обрывом, каменистым дном и кристально чистой водой. В нескольких метрах от них возвышался удивительный каменный парус. Подобной «фишкой», можно было «зацепить» кого угодно Татьяна, не скрывая восторга, восхищалась и пляжем и водой. Было тепло и солнечно; не покидало ощущение, что именно здесь, на краю тверди, навеки поселилась гармония.

После легкой прогулки вдоль береговой линии, поселок показался им скорее рыбацким, чем курортным; что подтверждала группа сейнеров, трущихся бортами о вдающийся глубоко в залив мол. Роман купил у рыбаков «ставриду» и тут же договорился с шашлычником в кафе.

– Через двадцать минут, нас ждет блаженство на верителе! – гордо похвастался он. – И местное, домашнее вино. Посмотрим, водится ли в этих краях дух «Абрау».

Развлекая Татьяну, Роман рассказывал ей анекдоты. Рядом, устроившись прямо на песке расположилась группа музыкантов с гитарами. Прислушавшись к их игре Роман понял, что это далеко не дилетанты.

– Они поют Наутилус Помпилиус. – сказала Татьяна. – Слышал о таких?. Наша, свердловская группа. Слава Бутусов… Он еще о себе заявит…

– Ну, конечно! Свердловск – центр рок-эн-рола Советского Союза! – усмехнулся Роман.

– Как ни странно, но именно так все и обстоит. – с вызовом ответила задетая девушка.

– Я не люблю советский рок. – он, почему-то посчитал важным, чтобы последнее слово осталось за ним.

Повар оправдал все ожидания. Аппетитная, золотистая корочка рыбы, легко отваливаясь от белого мяса, источала изумительный аромат.

– Помнится, кто-то обещал спеть мне? – прищурилась Татьяна. – Просто клятвенно божился…

Роман отмахнулся.

– Ну, нет! На этот раз ты не открутишься. – не отставала девушка. – Хочешь, попрошу гитару.

– Давай, сегодня, послушаем другую музыку. – Роман отошел к администратору, о чем то пошептался, отдал кассету и поманил её пальцем. – Позвольте? – взяв за руки, притянул к себе. – Как бы банально не звучало, но это… Битлз! – вместе с зазвучавшей музыкой, повел он её в танце. – Ревнивый парень*.

– Боже! Здорово как? – закрыв глаза, разомлела девушка. -Ты просто прелесть.

Роман чувствовал её волнение, и только улыбнулся в ответ. Как-то незаметно, они выпили пару бутылок совсем неплохого вина, закусывая изумительной рыбой, которую без конца подносил шашлычник. Татьяна жаловалась на «округлившийся животик» и то и дело посматривала на часы.

– Да ты места себе не находишь… Куда он денется, твой ненаглядный?

– Он самый настоящий хмырь, твой друг. – наконец, не выдержала она.

– Это еще почему?

– Мог бы взять меня в свою Швецию…

– Я бы тоже не отказался. – пожал плечами Роман.

– Знаешь, что я тебе скажу? – нагнулась к нему Татьяна. – А не пошел бы твой дружок куда подальше?

– И я так думаю.

После не в меру сытного застолья, они долго валялись на песке. Роман, даже вздремнул на берегу раскрасившего воды, желтыми огнями моря. Затем, вернулись в номер…

Андрея нигде не было. Ни к шести, как обещал, ни к семи, он так и не появился. А вскоре, зазвонил телефон, и из администрации пансионата, сообщили ошарашенной Татьяне, что в связи с возникшими обстоятельствами, Андрей Дмитриевич Белосельских, приносит тысячу извинений и просит его не ждать. Застыв от неожиданной вести, Татьяна беспомощно посмотрела на Романа, не в силах что либо выдавить из себя. Он бережно усадил её в кресло, забрал с усилием, трубку и положил её на аппарат.

– У тебя есть что нибудь выпить? – с трудом выдавила она из себя.

– Коньяк.

– Это конец. Он больше не хочет меня видеть! – обреченно сказала она, осушив залпом рюмку. – Я чувствовала это. В последнем разговоре, он сказал мне, что пришла пора поставить все точки над и. Вот и поставил....

– Ну, что ты говоришь? –взялся утешать её, Роман – Что, собственно случилось? Не приехал сегодня, приедет завтра. Не надо ничего выдумывать. Сейчас, дозвонюсь и всё выясню.

Вместо ответа, она сорвалась с места и схватив за руку, увлекла его за собой. Маленький городок, словно в насмешку, искрился радостью. Все, здесь, дышало праздником – море, небо, горы, лица людей. Повсюду играла музыка; брызгами лился смех.

Роман никак не мог подстроиться под рванный ритм ее шагов; она то уходила вперед, то шла медленно едва передвигая ногами.

– Давай, искупаемся! – неожиданно предложила она. – Слабо, бухту переплыть?

– Да я бассейн с трудом одолеваю. – попытался отшутиться он. Для волгарей, он плавал неважно, но был готов на все, лишь бы ее успокоить. Но едва они вошли в воду, берег стал стремительно отдалялся, а вода быстро холодеть.

– Давай назад! – робко попытался остановить он её, но она будто не слышала. Более того, сменила брасс на кроль.

– Что ты делаешь? – бросившись грести вслед за ней, воскликнул он. Никогда еще, ему не приходилось заплывать так далеко. – Перестань валять дурака.

Когда, наконец, он нагнал, и смог оглядеться, то понял, что они где-то посередине бухты. Татьяна лежала на спине не обращая на него внимания. Затем выпрямилась, подняла руки и пошла ко дну.

Очертя голову, Роман нырнул за ней. Он не мог поверить в происходящее. Это было какое-то безумие. Из последних сил держась на воде, он ещё должен был кого-то спасать. Обмякшее тело девушки, выскальзывая из руки тянуло вниз. Стоило огромных усилий вытолкнуть её на поверхность.

– Отпусти меня! – неожиданно, совершенно спокойно, сказала она. Отплыла на несколько метров и вновь подняла руки. Но, он был готов к этому и не дал ей погрузиться глубоко под воду. Так повторилось несколько раз. Он чувствовал, что силы покидают его, и где-то глубоко внутри, пробуждается страх. Нужно было, что-то предпринять. В очередной раз вытолкнув её на поверхность, он с силой влепил ей пощечину…

– Слушай, Офелия! Хочешь утопиться, пожалуйста! Но будь добра, сделай это без меня, иначе моя жизнь будет на твоей совести.

Ничего не ответив, Татьяна легла на грудь, и как ни в чем не бывало, загребла к берегу. Минут через десять, Роман понял, что переоценил свои силы, и что до берега ему не дотянуть. Словно, почувствовав, она подставив плечо, дав перевести дыхание; еще минут через десять, замерзшие и обессиленные, они вышли на берег.

До пансионата шли долго, почти не разговаривая. В номере, она скинула платье и стала под душ. Роман налил себе коньяк, взял гитару и завалился на кровать.

– Все влюбленные, любят из ничего раздувать трагедии, – думал он. – Но он не такой. Он ни за что не даст захватить себя таким пустякам. Расстроенная гитара дребезжала, пальцы не слушались, но постепенно, он почувствовал гриф и стал извлекать чистые, глубокие звуки. В душе, он ругал Андрея. Ему было больно за Татьяну; за себя. Не зря, последнее время у него было такое гадкое настроение. Ничего не складывалось; валилось с рук. «Этот мир никогда не станет другим».

Услышав его пение, Татьяна замерла. Долго слушала, затем обвязалась полотенцем, подошла к кровати и села рядом с ним.

– Ты меня обманывал! – тихо сказала она. – Говорил, не умеешь петь, голоса нет. А получается не плохо, и с душой. Люблю мужские голоса с хрипотцой…

– Ты понимаешь, что мы чуть не утонули? – после долгого молчания, спросил он.

– Мы будем жить, Ромочка! Долго, долго! – приблизившись она поцеловала его в щеку. Поддавшись порыву, он прижал ее к себе, нежно целуя лоб, глаза, брови. Все распаляясь, незаметно подобрался к губам и замер… И тут она ответила ему. Впилась ногтями в спину и словно обезумев стала страстно целовать толи его, толи некий, стоявший перед ней образ… На доли секунды, он забылся, воспринимая мир словно в бреду. Но вот, жалобно взвизгнула упавшая на пол гитара и сорванное с девушки полотенце, стало последним пологом, отделявшим их от безумия.

Пытаясь притупить боль, они стонали, заглушая сознание утробным криком. Когда, полностью выжатые, на грани сознания, разжали объятия, мир вокруг них распался. Это уже был новый, неизвестный, разорванный темной энергией, мир.

– Кажется, мы сделали что-то не то… – наконец, присев на кровати, сказал Роман.

Она ответила не сразу; задергалась на кровати, и одарив гневным взглядом, как сорвалась.

– Пусть, теперь пеняет на себя. – отшвырнув простыню, вскочила на ноги и нервно заходила по комнате. – Господи, как же я была глупа. Он никогда не думал обо мне. Он никогда меня не любил. Постоянно в себе, в своих мыслях, и всегда где-то далеко. Я совершенно, ему не нужна. Знал же, как я жду. Нет! Это, сумасшествие какое-то! – обхватила она голову руками. – Жить, как на вулкане, считать недели, дни, часы, секунды, чтобы дождаться такой пренебрежительной насмешки… приехать не могу. Да, что он из себя возомнил? – встав у окна, Татьяна теребила край занавески. – От женщины, которую любишь, так не отмахиваются. Ими не пренебрегают… И о них не вытирают ноги. Он, кажется, забыл, кто я? Я Елина! И не позволю, так с собой обращаться…

Вернувшись к кровати, она упала на неё всем телом, лицом в подушку, и зарыдала.

– Господи! Я же ему все позволяла, лишь бы был рядом; был со мною; лишь бы я была ему нужна. Только, я должна была сразу понять. Такие, как он не приручаются. Они не принадлежат никому, даже себе…

Вздрагивая всем телом, она то лежала без движений, то колотила руками по кровати. Роман придвинулся к ней ближе и положил руку на спину.

– Я все понимаю; понимаю, что дурак, что ты меня не любишь, и можешь сейчас мне не отвечать, но знай… в любое время, любую секунду, как только ты позовешь, я буду рядом….

– Не надо, Роман! – перевернулась она на спину и навзрыд повторила. – Не надо.

Он видел её лицо в слабом свечении Луны; видел тяжело вздымающуюся грудь, слезы на щеках и думал, о том, как непонятно устроен этот мир.

Еще долго, он не мог заснуть. Густая, липкая на ощупь ночь, под пение цикад разлилась над городом. Он слушал её тихое звучание, и в сознание постоянно врывался один и тот же въедливый мотив: «Этот мир никогда не станет другим».

Татьяна спала. Роман, сев в изголовье, гладил ей волосы и улыбался. Яркий фейерверк вспыхнувший над заливом, мог обозначать только одно, прощание. Они переступили черту, за которой не было ничего.

Поздним утром, когда он проснулся, кровать и шкаф были пусты, но еще большая пустота звенела в его сознании. Он еще долго валялся в постели, вкушая аромат её тела. Затем оделся, постоял над кроватью с гитарой, словно невзначай уронил её, и быстро вышел из номера.

20/

Отчим

Стокгольм. Август 1985г.

Сняв наушники, Евгений Викторович Панин отложил их в сторону, помял пальцами переносицу, и бегло пробежался по шуршащим, только отпечатанным листам донесения. Оно было составлено в полушутливой форме, и это говорило о многом. Масса вещей изменилась в советском посольстве шведского королевства. Раньше такое было невозможно.

«Объекты наблюдения весь отрезок от посольства до Старого Города шли пешком, не совершая никаких подозрительных действий. Спорили громко, но доброжелательно. В районе площади Стурторьер* выпили по кружке пива и около полулитра «Абсолюта». Матерно ругали «заморский напиток» и грозили шведским гражданам «кузькиной матерью». Затем переместились в район известного рыбного ресторана и после двухчасового застолья завели русские народные мелодии которые пели громко, но неумело. Белосельских Андрей вступил в спор с группой японских туристов настаивая на том, что Москва лучший город земли, а «водка – напиток настоящих мужчин», в подтверждении чего распил с генералом Бромовым на брудершафт из пивных бокалов две бутылки «Абсолюта». В завершении вышеуказанных событий, генерал Бромов принял парад от Андрея Белосельских, под мелодию «Варяга» и бурные овации зевак. В 21/00, участники вылазки, сели в такси, и через двадцать пять минут вошли в здание посольства….

Отложив в сторону отчет, Евгений Викторович закрыл глаза и пригревшись в лучах теплого вечернего солнца, задремал. Это давно вошло у него в привычку. Несколько минут сна действовали благотворно; можно было расслабится, почувствовать прилив сил. Он даже не сразу отреагировал на звук селектора, но голос секретарши настойчиво крушил его приятное уединение.

– Евгений Викторович! Ваш кофе! Тут еще Андрюша просится! По-моему, он очарователен. А его костюм, может только чуть-чуть уступает вашему! Нет никаких сомнений, что сегодня еще одна девушка лишится сна.

– И как, наш Стенька Разин?

– Кается! Говорит, не успел приехать, как уже отличился. Интересуется, не остыл ли еще ваш гнев?

– Впускай, архаровца! Пусть, заодно, кофе принесет …

– Ах, Клавдия Семеновна! – доносил динамик далекий голос Андрея. – Вы неподражаемы! А каш кофе, просто психотропное оружие. Не зря же у нас шведов говорят, скажи мне, кто тебе готовит кофе, и я скажу…

Евгений Викторович отключил селектор. Пасынка он любил и встречал радушно. Его приезды всегда вносили что-то новое в однообразную атмосферу посольства.

Когда дверь кабинета раскрылась, он поднялся с кресла и обнял Андрея. Хотел было пожурить за вчерашнее поведение, но вместо этого, еще сильнее прижал к себе и поцеловал.

– От тебя прямо веет свежестью; ветром перемен! Ну, давай, рассказывай, как там первопрестольная?

Андрей не сомневался, что отчим не хуже него знает, как там, в столице, но стал в деталях рассказывать о том, чем жила страна.

– Создается впечатление, что все становится на уши! – сделал он в конце рассказа резюме.

– Вот, именно, на уши! – внимательно выслушав, тревожно закачал головой отчим. – Как бы чего не вышло?

– А может, будет лучше, если что-то выйдет?

– Я-то всем сердцем, мой мальчик, только вот вся наша история говорит, что перемены дело хлопотное и беспокойное; а резкие перемены – это, считай катастрофа. Вот и с перестройкой ничего пока не ясно. Кто знает, что она такое и куда нас ведет….

– А я был твердо убежден, что вы сторонник Горбачева.

– Как дипломат, я сторонник всех начинаний своего руковод-ства, – улыбнулся отчим, – но как человек, не уверен, что понимаю, куда все это приведет. Нет никаких сомнений, встряска нам нужна. Только какая? Опять до основания? Опять разрушим, а потом.… Вот я и допытываю тебя, что там и как?

– Мне нравится. Все необычно и захватывающе! Как будто ты на чертовом колесе, на самой верхней точке! Смотришь вниз, и дух захватывает; но ты и представления не имеешь, что будет дальше. Еще вчера, мы и не мечтали о таком. Теперь все можно, или почти все. Я международник, но сейчас гораздо интереснее освещать внутренние события.

– Только не забывай об осторожности. Кто знает, как оно все обернется?

– Нам, как лекарство нужен воздух перемен, хватит травиться медицинским кислородом. По другому, никак, уважаемый Евгений Викторович.

– Может быть ты и прав? Не знаю! Отсюда из-за дымки Стокгольма, не очень хорошо просматриваются контуры первопрестольной; её перспективы. И все же, мир еще не знает рецептов безболезненных реформ. Резать то, по живому будем.

– Вы не узнаете Москву. Люди на глазах меняются… У них глаза светятся. И все подошло к точке кипения, но не обычного, я бы сказал…. холодный ядерный синтез.

– Вот-вот! И неизвестно, куда все это выплеснется?– хлопнул ладонями по столу, Панин поднялся. – Это отвечает нашему менталитету – лишь бы броситься куда не глядя; да пустить, что нибудь под откос…

– Горбачев – гений. Он дает нам шанс!

– Ты то как? – после недолгой паузы, спросил Евгения Викторович.

– Спасибо! Неплохо! Тружусь…

– Ко мне, пойдешь, трудиться?

– У нас в «Комсомолке» складывается отличный коллектив, – замялся Андрей. – Команда молодая.., бесшабашная. Я еще во «Взгляде» подрабатываю. На телевидении….

– Видел, видел…

– В общем, интересно! – Андрей не хотел обидеть отчима, и ответил уклончиво.

– Я бы не настаивал, но понимаешь, я очень люблю твою маму, а она зациклена на твоей карьере! Так что твой отказ повлечет за собой серьезный международный кризис. – скрывая смущение, Евгений Викторович пытался придать разговору шутливый тон. –Так что судьба реформ, да и всей страны, в твоих руках.

– Чтобы не расстраивать нашу любимую женщину, предла-гаю перенести разговор в Москву, а там, что нибудь приду-маем.

– Ну, расстроить мы ее уже расстроили… Что это вы вдруг решили русской удалью блеснуть, молодой человек?

– Я строго выполнял поступившее распоряжение, господин посол, развлечь боевого генерала.

– И потому, вместе с этим боевым генералом, братались с варягами, и пили с ними на брудершафт водку из пивных бокалов?

– Уже доложили…

– Это только легенды, что мы здесь зря хлеб проедаем. В былые времена не сносить бы ни мне, ни боевому генералу, головы.

– Ничего противоправного мы не совершили. А если учесть варяжскую версию нашего происхождения, то еще Гамлет утверждал, что по части выпивки все мы крайне не сдержаны в плане употребления горячительных напитков. Так что это все отголоски нашего темного прошлого.

– Да! – погрузившись в раздумья, закачал головой отчим. – Свобода, как-то слишком быстро осваивает наши просторы. Скорее всего, я недооценил глубину реформ Михал Сергее-вича.

– Не мучайте себя сомнениями. И не закрывайтесь. –несколь-ко фамильярно, сказал Андрей. – Вы же современный чело-век, товарищ Панин!

– Значит, вы считаете, что следуя велению времени и новому мышлению, я должен спустить на тормозах ваш бросок на Гамла Стан?

– Учитывая то, что репутация нашего государства только возросла, подобное поведение можно расценивать, как проявлением открытости и толерантности нового советского человека. Предлагаю, за взятие нами, без каких либо сущест-венных потерь плацдарма во «всескандинавской столице», представить генерала Бромова к очередному воинскому званию….

– Не думаю, что делать подобные представления все еще в моей компетенции, и потому…

– И потому? – в тон отчиму, повторил Андрей

– ..будем считать инцидент исчерпанным! Хотя добрые люди все равно сообщат куда надо.

– Знаете ли, уважаемый господин бывший посол? – поднявшись с места, Андрей похлопал отчима по плечу. – Это серьезный просчет МИДа, назначение вас всего лишь заместителем министра иностранных дел! Очень серьезный!

– Вот тут, причем без ложной скромности, я пожалуй, с тобой соглашусь! Но, все же давай вернемся к вопросу твоего трудоустройства. Чтобы не ввергнуть нашу жизнь в хаос, ты должен урегулировать вопрос со своей мамой. Проблема архисложная, но её надо решать; в противном случае мне придется проситься к Бромову, в Афганистан…

– Я постараюсь! – пообещал Андрей и, поймав испытываю-щий взгляд отчима, добавил. – Я решу… И знаете, как только обстановка в стране утрясется, я с удовольствием поработаю под вашим началом.

– Приятно слышать! Кстати, по совместительству, можешь продолжить работу по делу Валленберга. Я пробью тебе доступ в архивы…Тема то интересная. В духе времени и открытости, как ты изволил выразиться….

– Вы даже не представляете, насколько я уже погружен в неё. Могу поделиться, всем что удалось найти; прямо сейчас! – предложил Андрей.

– Может, отложим до Москвы? – остановил его отчим.

– Как скажите.

– Замечательно. – кивнул головой Евгений Викторович. – Сегодня вечером, как всегда?

– Конечно. В последний раз мы остановились на…

– Вышинском!* Почему тебя так интересует Вышинский?

– Хотя бы потому, что вы с ним работали. Живое свидетель-ство, самое ценное в работе журналиста.

– Учитывая настроения в обществе, меня нисколько не удив-ляяет твой выбор. Но обещаю, скучно не будет.

– В вашем обществе скучно не бывает. – отреагировал Андрей.

– На сём я тебя и оставлю. Устал, чертовски…

Пройдя к лестнице, Евгений Викторович взялся за поручень, и аккуратно перекладывая руку, стал медленно подниматься на второй этаж. Где-то посередине пролета неожиданно остановился и спросил с беспокойством.

– Вчера, несмотря на твое, прямо скажем, не лучшее состояние, я слушал как ты музицировал…, там в гостиной. Когда человек в твоем возрасте играет Шопена*(20. До диез минор) да так, что просто душу разрывает, это может означать только то, что он либо в отчаянии, либо безнадежно влюблен. Слушая тебя, я подумал, что пропустил, что-то очень важное в твоей жизни.

– Вчера у меня был знаменательный день, Евгений Викторович. Я словно прозрел. Неожиданно, понял, что меня любит самая прекрасная из всех женщин на свете. А я, я мучаю её. И меня, как осенило… Но, я бы не стал называть это отчаянием. Скорее….

– Любовь! – вздохнул отчим. – Напомните мне, как нибудь, молодой человек, где это на карте? Правда, эту информацию не обязательно передавать маме…

– Обещаю.

– А твою ситуацию легко исправить. Недорогое, но изящное колечко, все диаметрально изменит.

– А что? – задумался Андрей. – Великолепная идея…

Наблюдая, как из пространства истекала статная фигура отчима, Андрей поймал себя на мысли, что их отношения, от объяснимого неприятия и отчуждения, перешли к теплым, а затем дружеским и близкородственным. Этот не самый открытый для общения дипломат, плохо скрывал свои чувства к нему, проявляя отцовские участие и заботу.

– Кстати, где-то, через пару недель, намечено представление меня новому коллективу, и я надеюсь, ты не пропустишь это мероприятие. Будет много интересных людей. Кстати, можешь показать нам свою невесту…

– Обязательно буду…

Отчим уже скрылся из виду, но Андрей все еще слышал шум его шагов и тихий голос.

– Грустно уезжать! Я успел привыкнуть к этой стране. Мне будет не хватать чудесной атмосферы «пасмурного города».

21/

Охота

Гёдёллё? 1938г.

В преддверии открытия сезона охоты на оленей, весь высший свет Венгрии заспешил в (Гёдёлё). Аристократия, политики, дипломаты, деловые круги; весь высший свет собрался в предместье Будапешта. Такой удачный шанс лично осведомиться о состоянии дел в королевстве, не мог упустить никто. Местные охотничьи угодья соседствующие с летней резиденцией адмирала Хорти, считались одними из лучших в Венгрии.

Пространство перед охотничьими домиками быстро заполня-лось роскошными автомобилями. Сверкая никелированными обвесами, гудя клаксонами все новые и новые машины, выстраивались на ярмарке тщеславия. Но вот, рожки возвестили о прибытии важных персон. Появился регент, и едва заметив своих отпрысков, оставив окружение, решительно направился в сторону молодежи.

– А я уже подумал, что вы равнодушны к охоте! – широко улыбаясь, тепло поприветствовал он Рауля,. – покажите мне свое ружье? Так! Зауэр. Три кольца. Отличный выбор. …

– Отличный, да калибр не тот. Он будто на слонов охотиться собрался. – улыбнулся Иштван. – Мог бы помочь в выборе.

– Судя по всему, Рауль на охоте не частый гость! – сказал Миклош-младший.

– Это так заметно? – стушевался Рауль.

– Загонная охота действие шумное. Здесь все заключается в мастерстве помощников. Это управляемый хаос. Все шумят, кричат… и лишь охотник должен сохранять невозмутимое спокойствие, сделав в нужную секунду свой смертельный ход…

– Наверное, поэтому, мы предпочитаем рыбалку….

– А мы охоту. Это в нас кровь гуннов говорит. Вы знаете Рауль, для европейцев мы долгое время были злобными язычниками. Темными кочевниками. Мы даже не предавали своих покойников земле, сжигали трупы, как где нибудь в Индии. В 10 веке, саксы считали нас абсолютным злом. Мы дошли до Франции, Испании. А все потому, что были лихими воинами, которые наводили ужас на Европу.

На эти земли во главе десяти племен Арпад* нас привел Иштван*, сакральный вождь венгров. Земля была разделена между родами. Часть земель, что в Трансильвании отошли Дюле*… Но, военным успехам, мы были обязаны тому, что не плохо сидели в седлах; были отличными наездниками. Лошадь, это отдельная тема для каждого венгра. Она у нас в душе. Даже немцы боялись нас! Да, да! Они дрожали при одном упоминании о гуннах. Удача долго сопутствовала нам. И только при Аугсбурге, на реке Лех Отон 1и Конрад Рыжий задали нам нешуточную трепку. Но постепенно мы стали уходить от варварства и начались золотые времена Венгрии. Ненадолго, правда. Бороны, магнаты, а затем монголы положили конец славной династии Арпадов. И началась наша европеизация. Нами правили Анжу, Люксембурги, Габсбурги. При Лайоше Великом у нас было три моря; на севере его владения доходили до Балтийского; он был еще и польским королем Станиславом. Далее, Карл Роберт, Жигмонд, который стал императором Священной Римской Империи. Регент Янош Хуньяди* сражался с Владом 3 Дракулой*; его сын король Матияш Хуньяди перенес свою столицу в Вену. Все они наши герои… и все, все любили охоту. Охота – это праздник души. И даже, тяжелые мысли о будущем не могут омрачить его…

Хорти старший оглядел примолкшую молодежь и повернул-ся к своим помощникам.

– Нет, конечно, не все замыкалось на охоте. – поправил он воротник и заговорщически подмигнул адъютанту. – Еще совсем недавно, мы были молоды и вызывающе нахальны. Начало 20 века складывалось обнадеживающе. Мы были полны надежд, занимались умножением славы империи и поиском чувственности и красоты. Мы любили, страдали, и рассуждали о несовершенстве мира. У нас были Климт, Гашек, Малер, Легар. Сейчас мне не хватает вкуса того времени. Вкуса молодости…Не хватает моря… Я родом из Кендереше., но ближе всего мне, конечно, Поле*(ныне Пула. Порт в Хорватии). Горы, море уходящие за горизонт, корабли. Я долго привыкал к жизни во дворце. Музыке многочисленных светских приемов, я предпочитал шум кают-компании, светским раутам, общество настоящих мужчин. И все складывалось как нельзя лучше. Отранто*! Такой судьбы я пожелал бы каждому мужчине. Чтобы остаться навсегда легендой в сердцах венгров, мне нужно было тогда умереть…

Но далее случилась катастрофа. В одно мгновение было покончено с нашей наивностью. Рухнуло буквально все и навалилась беда! Династия Габсбургов пала. И в завершении несчастий, был заключен этот ужасный Версальский мир. Но этот «мир», – усмехнулся регент, – принесет еще столько бед, что даже те, кто ему рукоплещет станут его жертвами. Поверьте мне. Когда нибудь историки покажут, что это позорный акт был самой темной страницей двадцатого века.

А что они сделали с Германией? Немцев, конечно, можно победить, но это огромная ошибка, так оскорбить и унизить целый народ. Вот потому они теперь так слепо верят фюреру…

– Все немцы, как один поддерживают рейхсканцлера! – подтвердил Рауль .

– Это, как раз и настораживает.

Краем глаза наблюдая за Миклошом-младшим, Рауль быстро понял, что его приятель заскучал. Он явно, кого-то высматривал в толпе. И едва взгляд нашел цель, по его лицу проскользнула улыбка.

– Войны, не новость для Европы. – продолжил регент. – И победитель здесь всегда заслуживает награду. Но и побеж-денных нельзя наказывать сверх меры; а уж, тем более, оскорблять. Они смиряются, но лишь для того, чтобы при первой же возможности ответить. Что нам и демонстрирует Гитлер. Он хорошо знает, на каких чувствах немцев надо играть…

Затрубившие рога возвестили о начале охоты.

– Да, что это я все о политике?! –всплеснул руками адмирал. – Хотел рассказать о Климте; о его «Поцелуе». Вена гудела, да и Будапешт тоже. Это «поцелуй» стал символом свободы… Но об этом в следующий раз. Удачи всем! – отдав честь, регент вернулся к своему окружении.

– Фу! – с шумом выдохнул Рауль. – Слишком много ощуще-ний. Ваш отец – глыба. И давит… С дугой стороны, я общаюсь с людьми, которые пишут историю.

– Представь насколько трудно нам с Иштваном! – рассмеялся Миклош-младший. – Жить с живой историей!

– Это отцу трудно! – сказал Иштван. – Он кит, волею судеб и обстоятельств, загнанный в аквариум для рыбок. И яркий пример личности, масштаб и осведомленность которой о Европейской политике, не соответствует его положению.

– Надеюсь, я не смотрелся полным идиотом…

– Раз он пригласил тебя на охоту, значит, ты произвел на него впечатление! – подбодрил его Миклош. – Охота, это же священнодействие…

22/

Ким Филбли.

Москва 1985г.

На небольшом приеме, устроенном по случаю вступления в должность своего заместителя, министр иностранных дел отсутствовал. В холодной, почти трагической атмосфере, коллектив чествовал нового зама. Воздух сотрясали дежурные речевки, и Андрей с любопытством наблюдал за этим легким фарсом. Стараниями матушки, кроме положенной водки с икрой, учитывая вкусы министра, было много вина, в основном грузинского, но гости упрямо попивали из запотевших бутылок водку, нажимая на бутерброды.

– Восторги по поводу вина обязательны! – раздался за спиной голос отчима.

– Вот, не знаю на чем остановиться! – перебирая бутылки, ответил Андрей. – Наверное, все же Хванчкара.

– Ты не оригинален…

– Нисколько. Вам налить? Что-то я не чувствую праздничного настроения у виновника торжества. О чем печалится заместитель министра?

– Да вот, пытаюсь оценить ситуацию. Не успел, я и приступить к работе, как со всех сторон мне доверительно сообщают, по секрету естественно, о скорой отставке моего начальства. Словом, на Смоленской площади без перемен; погода как всегда облачная. Но ты не скучай. Вон твоя мама как постаралась. Я такого изобилия яств, еще никогда не видел…

– Попробуйте Киндзмареули*. – едва Андрей проводил взглядом отчима, раздался рядом незнакомый голос. – Некоторые утверждает, что это любимый напиток Сталина, но сведущие люди опровергают подобные утверждения.

Повернувшись, Андрей кивком поприветствовал незнакомца. Взору предстал необычайно интересный персонаж в идеально подогнанном костюме. Ярко выраженный акцент, и аристократические манеры, выдавали в нем англичанина.

– Налить? – взяв бутылку, учтиво осведомился Андрей.

– Нет! Предпочитаю французское…

– Представьте, я тоже!

– Как вас зовут?

– Андрей… Андрей Белосельских.

– Ким Филбли – представился мужчина.

– Не может быть? – даже растерялся Андрей.

– Вам знакомо это имя? – с сомнением в голосе, посмотрел на него Ким. – Позвольте поинтересоваться – откуда?

– Дед! – сделав глоток вина, Андрей поставил бокал на стол. – Рассказывая о вас, он настаивал, что вы самый знаменитый и самый ценный из всех раскрытых разведчиков.

– Просто сгораю от любопытства, кто же у вас дед?

– Павел Платов! – Андрей решил проверить популярность «Горца».

– Как всегда ответ лежит на поверхности! – кивнул головой Ким. – Ну, что же, не скрою, польстили старику. Чувствую себя Рихардом Зорге. Он, кажется, был легендой в этой стране.

– Уверен, он и сейчас ей остается! – подтвердил Андрей..

Последовала значительная пауза.

– Легендой можно стать только покинув этот мир. – наконец, прервал молчание Ким.

– Может, мы перейдем на английский? – почувствовав у собеседника трудности с языком, предложил Андрей.

– Нет. Отчего же. Давайте, продолжим на….

– …великом и могучем! – подсказал Андрей.

– О, да! – закивал Филбли. – Чем вы занимаетесь?

– Я журналист. Международная журналистика.

– Коллега! Когда-то, я обслуживал две, очень влиятельные газеты. «Обсервер» и «Экономист». Должен предупредить, на этом поприще вас ждет множество подводных камней.

– Что вы имеете ввиду?

– Время беспокойное…. Похоже, всех нас ждет серьезная встряска. – задумчиво произнес Ким.

– Горбачев смелый человек! – сказал Андрей. – Он всполошил гигантский муравейник.

– Всполошил, – повторил за Андреем Кен. – Интересное определение. Ну, и? Какие темы волнуют, в это беспокойное время, молодое поколение международников? – чуть наклонившись, Ким потянулся за бутербродом.

– Самые разные. – Андрею нравилась раскованная манера поведения собеседника. – Я работаю на «Комсомолку»; свечусь на телевидении; программа «Взгляд», если смотрите. Строчу статейки, всякие. Но в настоящее время, занимаюсь делом Рауля Валленберга. – неожиданно для себя, с гордостью заявил он. И хотя собеседник стоял чуть сбоку, он смог заметить, как тревожно вскинул глаза англичанин.

– И как далеко вы углубились в изучении этого вопроса?

– Похвастаться пока нечем, но что-то мне подсказывает, я на верном пути.

– Что же, желаю вам успеха в этом очень щепетильном деле. – наигранно равнодушно, сказал Кен Фабли. – Хотя неудача, возможно, станет самым благоприятным выходом из дебрей, в которые вы себя погружаете.

– Я не из тех, кто останавливается на полпути, – восприняв слова собеседника как вызов, Андрей не смог сдержать мальчишеской бравады. – Странно. Почему-то, никто не хочет заниматься этим делом?

– Может потому что за ним тянется смутный шлейф? – бросил в сторону Ким, но Андрей услышал его. – Это ваш дед посоветовал вам заняться этой темой?

– Нет. Замминистра, Панин.

– Я видел вас в его обществе. Вы связаны родством?

– Он мой отчим. – сказал Андрей.

– Ну, что ж, успехов вам.

Потеряв всякий интерес к кичившемуся своей глупостью мальчишке, Ким хотел было удалиться, но неожиданно для себя почти по-отечески похлопал его по плечу, сопроводив такую не свойственную ему фамильярность длинной, но бессмысленной по содержанию тирадой.

– Вот что, молодой человек, я бы хотел дать вам простой, но полезный совет. Постарайтесь выбирать темы, которые вам по плечу, – чуть поразмыслив, он поправился. – Или, как говорят русские… по зубам. Иначе, вас ждут сплошные разочарования. Это неблагодарное дело охота за тайнами. Если, вы возьмете себе в правило, ясное понимание того, что и зачем делаете, то необыкновенно облегчите себе жизнь. Если же будете руководствоваться любопытством и упрямством – рано или поздно, просто сломаете себе хребет.

– Вот и вы не одобряете выбранную мной тему?

– Для каждой тайны назначено время её раскрытия; разоблачения. Время тайны Валленберга еще не подошло. Никто не поднимает занавес, когда актеры переодеваются или гримируются; он поднимается лишь тогда, когда все они готовы, без запинки, сыграть свои роли. Если учесть то, что многие фигуранты дела Валленберга еще живы и вряд ли захотят обнажать не самые приглядные страницы своих биографий, то получается, что время поднимать занавес еще не настало. Не всякая, правда, немедленно должна стать достоянием общественности…

– Вы очень похожи на моего деда. Мыслите в одном ключе. – проявляя возможную учтивость, сказал Андрей. – Но, я обязательно учту все ваши замечания.

– А что вам собственно, известно по этому делу? – все же, полюбопытствовал Ким. – Что вы успели… накопать?

– Лишь то, что там сплошные тайны. Но я большой любитель лабиринтов. Люблю самостоятельно разгадывать сложные ребусы.

– Могу дать вам направление исследования, при соблюдении конфиденциальности с вашей стороны, разумеется. Попробуйте начать с плана «Ванзее», «об окончательном решении еврейского вопроса», принятого на засекреченном совещании высшего руководства Третьего Рейха. Речь шла об очищении Европы от евреев, и «переселении» их на Восток. С подачи Гитлера, он стал ключевым в мировоззрении наци. Его реализация, а также бросок на Восток, должны были знаменовать торжество мира расы Богов. Европа должна была быть очищена от заразы. До плана Ванзее, предполагалось их массовое переселение, стерилизация, использование на различных работах. Но перемещение огромных масс населения, с их не поддающимися учету финансовыми капиталами, вызвало кучу проблем. В первую очередь, была предана забвению вся политическая сторона вопроса и речь, по обыкновению, пошла о наживе. Уже в период аншлюса*, можно было, пользуясь их бесправным положением, за бесценок скупить все, начиная от квартир и произведений искусства, заканчивая крупными заводами и фабриками. Финансовая сторона всегда была наиболее привлекательной частью еврейского вопроса. Она подразумевала возможность безнаказанно погреть руки, не прилагая значительных усилий. И так, продолжалось до тех пор, пока не запахло жареным; до первых для них бед на Волге. Когда на фоне сепаратных сделок, интересы фюрера и его окружения стали разниться. Вот тогда, фюрер и потребовал «окончательного решения вопроса». В тоже самое время, в его окружении рассматривалась возможность легализации награбленного. В руках верхушки «наци» оказалась значительная часть еврейских активов. Злосчастная судьба евреев, вершилась на фоне развернувшейся войны разведок, где обе стороны использовали их, как инструмент.

Кто только не имитировал участие в их судьбах. Американцы, англичане; со шведской стороны больше заметны были родственники Рауля – Маркус и Якоб Валленберги. Рауль Валленберг начал свою деятельность гораздо позже, в августе 1944 года. У него не было опыта подобной деятельности, и потому, он быстро стал жертвой закулисных интриг.

– Но кем он был, Рауль Валленберг? – с мгновенно пробудившимся интересом, спросил Андрей. – Почему, именно вокруг него сгустились грозовые тучи? Я собрал о нем много материала, но до сих пор не понимаю, кому понадобилось сделать его жертвой? Для чего нужно было его уничтожать?

– Не знаю, что вам удалось собрать, но чем глубже и усерднее вы начнете, образно выражаясь углубляться в тему, тем больше неприязни и раздражения вызовут ваши изыскания в определенных кругах. И тогда, может встать простой и естественный вопрос – кто вы; для чего вам вся эта информация; какие цели вы преследуете? Так что будьте осторожны…

– Но должен же быть здравый смысл. Какой вред могут нанести нашему государству события сорокалетней давности?

– Понимаете Андрей, войны – это такой, прикрываемый всякими лозунгами, грабеж; а проще, глобальное перераспределение собственности. Кроме горя и крови, это еще и немыслимая прибыль. Это гигантские потоки, которые нельзя остановить, и попробовать, нет ли в них привкуса зла. Чаще всего, люди гибнущие в этих потоках, так и не осознают, в чем их вина. Но только, не в случае с Раулем Валленбергом. Рауль Валленберг, прекрасно знал с кем, и во что играет; знал и о рисках связанных с этой игрою. Просто, ему выпала такая судьба. Кто-то попадает под колеса машины, а кто-то в тиски спецслужб.

– Но, почему судьба одного единственного человека до сих пор держит в напряжении правительства огромного количества стран. Какие секреты угрожающие этим государствам, могла содержать его жизнь?

– Понимаете, мой юный друг, войны на самом деле никогда не прекращаются. Просто они имеют горячие, и холодные фазы. Борьба за умы, или сферы влияния, это тоже войны. И они никогда не прекращается. Спасение евреев дело, конечно, благородное, но оно не было козырной картой в игре союзников; в их планах послевоенного устройства Мира. Более того, евреями пожертвовали. Да, да.. В крупной игре, в играх гигантов, всегда приходится чем-то, или кем-то, жертвовать. В ходе Первой Мировой это была Армения и ее население, хотя намерения союзников выглядели на первый взгляд, безупречно; я имею ввиду Севрский мир. Не зря же, Адольф Гитлер заявлял, что его антисемитизм во многом опирался на противной человечеству национальной политике младотурок. Во Второй Мировой пожертвовали евреями. Но, если евреи и были козырем, то малозначимым. Никто так и не встал грудью на их защиту.

– Кроме Рауля Валленберга…

– Уверен, найдется множество других имен. Но человеческие жизни, в сравнении с интересами держав – ничто. Разменная монета….

– А я верю в силу человеческого духа. В справедливость, с большой буквы…

– С виду вы не похожи на подростка, зачитывающегося романами Вальтера Скотта.

– Я зачитываюсь в архивах, к которым у нас, в коем веке, открыт хоть какой-то доступ. Набрать материала, правда, удалось мало, и все же, кое что уже есть. Но, создается впечатление, что все тщательно подчищено.

– В наше время, в вопросах подобного рода, все принято валить на одного человека* И в данном случае, очень подходит зловещая фигура Сталина. Хотя, уверен, в деле Валленберга было много злых гениев. Не сумев сломить, его отдали на заклание. Принесли в жертву установившемуся на тот момент перемирию. Не хотели, вновь будить Молоха войны.

– Все, о ком вы говорите, включая Сталина, давно ушли! Какой теперь смысл скрывать правду? Не легче ли, озвучить её? Что, зачем и почему? Что скрывалось за поспешностью, с которой Валленберг был доставлен в Москву силами НКВД?

Чем, в первые дни ареста, была вызвана такая незаинтересованность его судьбой шведскими властями? Носителем, каких секретов он был, что заставляло нас его удерживать?

И еще один миллион, почему и зачем? Это убийство, ни с какой точки зрения не могло принести нам хоть какие то дивиденды.

– Вы уверены, что это убийство? Делали запросы в КГБ? Или куда еще?

– И не один! Но, как вы понимаете, обращаться в наши закрытые ведомства, дело неблагодарное. Доступ в архивы открывают неохотно, хотя спасибо, что вообще открывают. Если бы не помощь министра не было бы ничего. Часть документов, я собрал через его помощников. Но ничего значимого так и не открыл. Был человек, и нет человека…

– Может, вы упрощаете фигуру Валленберга? Вам не приходила в голову мысль, что он был агентом. Возможно даже, двойным?

– Он спасал людей! Какая разница на сколько разведок он работал? Разве человеческая жизнь не самая большая ценность на земле?

– Прекрасно, что вы так думаете, но это, скажем так.., – Кен подыскивал слово, – публичная философия. Применительно к интересам государств, она не приемлема. Это же касается и спецслужб. Разведка дело щепетильное; это зона постоянных боевых действий. Там только два цвета – белый и черный; свой или чужой. Рауль Валленберг очень небрежно отнесся к своему статусу разведчика. К последствиям, которые этот статус несет….

– Но разве дипломатия не официальная разведка? Тем более во время войны. Люди его ранга, все без исключения делали отчеты о проделанной работе. И эту информацию можно трактовать как угодно. Да, он посылал отчеты американцам, возможно англичанам, но они же были нашими союзниками.

– Если вас назначат жертвой, то компромат всегда найдется. Особенно, если вы хоть в малейшей степени способствовали сепаратным встречам…

– Он же спасал людей? Разве это не прощает все остальные прегрешения?

– Не знаю почему, но вы мне нравитесь, молодой человек. Вы пытаетесь отстаивать ценности, которые и мне были близки в далекой молодости. Хорошо. Я подскажу вам некоторые направления. В закрытых кругах известна одна очень не простая фигура – Голенищев-Толстой-Кутузов. Отпрыск фамилий многое говорящих о себе. Если вы пойдете по его следам, кто знает, может и наткнетесь на что нибудь.

– Все, что я от вас услышал – уже готовая статья. Я был бы страшно рад сделать, что нибудь в соавторстве с вами. Мож-но, в виде интервью?

– Нет! Даже в эпоху открытости, это будет не совсем уместно.. Да я и не ищу публичности. С меня её достаточно. – выпив рюмку водки, Ким положил в рот бутерброд с черной икрой, блаженно закрыл глаза, покачал головой, и сказал с восторгом. – Русская икра! Э..м. Это нечто божественное; как и русские женщины….

– Я очень благодарен вам за то, что вы пытались мне помочь. – Андрей почувствовал, что его собеседник больше не хочет поддерживать тему. – Сделаю материал, в первую очередь покажу его вам. Чувствую, он будет изобиловать секретами.

– Позвольте мне ответить вашей поговоркой. «В России все секрет и ничего не тайна»… Не правда ли товарищ министр? – улыбнулся он подошедшему к ним Волгину.

– Не знаю, о чем вы говорили, но я ни при каких обстоятельствах не осмелился бы вступить в полемику с таким человеком как вы, дорогой Ким?

– Вы несколько преувеличиваете масштаб моей личности. – скромно ответил Филбли. – Судьбы предателей везде одинаковы; они неизбежно заканчиваются забвением!

– Ваша судьба достойна зависти. Разве не вы переполошили весь мир?

– Это все в прошлом. Я больше не склонен к шумной жизни! – отмахнулся Ким. Андрей видел, что его настроение неуклонно падает, и действительно, после нескольких дежурных фраз сославшись на здоровье, он стал откланиваться.

– Только не говорите, что я ушел по-английски. На посошок! – бросил он на прощание, осушил рюмку, но прежде чем уйти обратился к Андрею. – Очень хотелось бы, чтобы однажды, через много лет, вы бы с тем же рвением занялись исследованием и моей биографии. И если это произойдет, будьте ко мне снисходительны. Если бы вы смогли заглянуть мне в душу, то поняли бы, что почти во всем я руководствовался своими убеждениями….

Он ушел, но Андрей еще долго думал об этом импозантном старике, с аристократическими манерами и проникновенными глазами.

– О чем это ты шептался, с главным врагом всея Великой Британии? – с улыбкой на лице, обнял его отчим. – Должен сразу тебя предупредить, при всей циничности, просто необходимой разведчику, он так и остался верен духу Киплинга, который культивировался в их семье.

– Начали с плана Ванзее…

– План Ванзее это выдумка. Не слушай вышедших на пенсию разведчиков. Каждый из них глубоко уверен, что именно ему открыты все тайны мира, и что именно он спас планету от неминуемой гибели. Поэтому, они пишут мемуары.

– Я умолчу о вашем наблюдении. Деду оно не очень понравится.

– И твоего деда, и этого вальяжного британца, с большой натяжкой можно назвать разведчиками. Они, скорее, борцы за идею. Их профиль гораздо шире, простых охотников за тайнами.

– Дед, очень гордится своей работой в органах, особенно во внешней разведке.

– Насколько я знаю…, – начал, было, отчим и запнулся. – А впрочем, предлагаю выпить за твоего деда. Или ты пьешь исключительно с боевыми генералами?

23\

Кольцо

Геленджик 1985г.

Шведские ювелиры не разочаровали. Андрей остался доволен покупкой. Изящная подарочная коробочка, роскошное кольцо из золота трех цветов; на тоненькой завитушке, изумруд и два бриллианта. Для студента, просто царский подарок… Хорошо зная Татьяну, он не сомневался, ей понравиться. Более того, она будет крайне удивлена, и первое, что скажет ему: «Наконец, ты стал мужчиной».

Если вдуматься, ему необыкновенно повезло с ней. Умная, неординарная, красивая…, конечно, он любил её. Её мягкие черты лица, зеленые глаза, озорную улыбку. А то, что она была немного старше, даже придавало шарм их отношениям.

Она всецело отдалась своему чувству, как скульптор ваяя из него мужчину. Во многом, она формировала его настроения, взгляды на жизнь. Взамен, он мучил её, детским эгоизмом, взбалмошностью, равнодушием. Часто, просто игнорировал. И только сейчас, его, как осенило. Если, он кого и любил, так только её…

Никогда, он так не спешил. В Москве ненадолго заскочил домой, принял душ, набрал летнюю одежду и тут же умчался в аэропорт. Перекусил в легкую, купил цветы, но как назло, рейс отложили; а время, тоже назло, ползло невыносимо медленно. Дозвониться до Татьяны и Романа, он не смог, но предупредил администрацию что задержится.

В Анапу они прилетели поздно вечером. Тут же нашелся таксист, вызвавшийся, за четвертак, доставить его в Геленджик. Пансионат они нашли быстро, труднее было в целостности и сохранности доставить лилии; её любимые цветы. Только лилии и ничего другого. Он хорошо помнил, как она как-то сказала ему, выставив из пены свою ножку: «В моей жизни, есть только две незаменимые вещи, это ванная и лилии».

За административной стойкой, проверив паспорт, красивая девушка выдала ему ключи.

– Прекрасный букет! – вздохнула она, выразительно закрыв глаза. – Ничто нас так не радует, как цветы…

Он подарил ей два, одарил воздушным поцелуем и заспешил в номер. Он все продумал. Это будет настоящий сюрприз. Женщины любят сюрпризы, как и все сентиментальное. Нужна только помощь Романа. Главное, создать эффект неожиданности. Но номер оказался пуст… Нисколько не расстроившись, Андрей выпил немного для храбрости, повалился в кресло, и с шумом выдохнул из себя воздух.

Он чувствовал вдохновение. Оно, оказывается, обитало вовсе не на книжных полках, не в умозаключениях мыслителей, или философов; не в откровениях поэтов, а в захолустном рыбацком городишке на берегу моря, где с каждой точки пространства, вместе с волшебной музыкой, на сознание накатывали волны любви.

В комнате, залитой лунным светом, раздувая занавески, хозяйничал легкий ветер. Мечтательно закрыв глаза, Андрей задремал…Еще какое-то время, он слышал приглушенные голоса. Кто-то страстно объяснялся за стеной… затем послышались трепетные возгласы женщины, скрип кровати. Все вокруг, и в его сознании, тонуло в море любви.

Сон был глубокий, но тревожный; проснувшись, он присел на кровати напряженно думая. Затем осторожно вышел на балкон, постоял недолго вслушиваясь в тишину; наконец перекинувшись через перила заглянул на соседний балкон. Его он узнал сразу, Татьянин зонтик, она неизменно брала его с собой, «на юга».

Взбодрившись, Андрей сунул в карман коробку с кольцом, быстро перебрался на соседнюю площадку, поправился и под мелодию циркового марша вбежал в темное помещение номера…

Медленно, очень медленно, глупая улыбка сползала с его лица; через мгновение, по нему скользнула растерянность; затем, обезображивающий оскал; и наконец, застыла злая, с оттенками иронии, ухмылка. На кровати, сплетенные в клубок, лежали два обнаженных тела. Рядом, на полу, горкой возвышалась скомканная простыня.

Постояв недолго, он опустил голову, и отвел взгляд… Земля предательски уходила из под ног. В комнате слышался хруст сжимаемых в кулак костей. С трудом подавив рвущийся наружу крик, он включив свет, поднял со стола бокал с недопитым шампанским, и осушил залпом. Затем, чтобы не наделать глупостей, быстро вышел из номера, оставив дверь распахнутой.

За стойкой администрации его встретило заспанное лицо дежурной. Он оставил ей весь букет и вышел на улицу. Огромное звездное небо сразу же навалилось на него всей своей злой и невыносимо темной мощью; яростными, безжалостно жалящими, звездами. Не успел он пройти и сотни метров, как его окликнул знакомый голос.

– Эй, жених! Похоже, тебе опять требуются помощь!

Это был таксист с аэропорта.

– Ты еще не уехал? – машинально спросил Андрей.

– Сегодня у меня фарт. Клиенты так и прут! Сейчас, найду пару человек и обратно.

– Считай, что уже нашел. Давай, в аэропорт. И желательно, как можно скорее…

Весь обратный путь, Андрей не отводил глаз от окна; но ничего не видел. Чувствуя неладное, водитель вызвался взять ему билет.

– Не обязательно Москва. – не поднимая головы, сказал Андрей. – Главное, чтобы это был ближайший рейс.

– Нальчик! – через полчаса, протягивая билет радостно сообщил водитель.

– Пусть будет Нальчик. – пожал плечами Андрей. – Мне всегда нравился Эльбрус…

24\

Музы

Будапешт 1938

Графине Эву Г. и баронессу Элизабет К., Миклош-младший представил Раулю сухо, даже подчеркнуто официально. Надолго склонившись над рукой баронессы, Рауль исподлобья посылал в его сторону растерянные взгляды.

– Гордый сын викингов, решил сходу завоевать трофей, руку нашей Элизабет! – пошутил Миклош. – Только учти, это изящество – достояние Венгрии. Мы будем сражаться за неё до конца.

– Как мило! – дождавшись когда Рауль выпрямится, Элиза-бет притянула его к себе и поцеловала в щеку. – Даже одним прикосновением мужчина может раскрыть женщине всю свою сущность.

– Эва! Ты видела? – демонстрируя озабоченность, прижал к себе графиню Миклош. – Просто, залп молний… Мы в эпицентре бури зарождения страстей….

– Поцелуй Климта! – улыбаясь, подыграла Миклошу графиня.

– Скорее, очарованного викинга! – нашелся Рауль.

– Да, вы обладатель страшного оружия! – коснулась она паль-цем его губ. – Сразили сразу двух девушек. Причем одну в самое сердце…

– Берегись женщин, Рауль. – сказал Миклош. – Они так ветрены, и непостоянны. Стоит отойти от них лишь на секунду, как они уже поклоняются другим богам.

– Не слушайте брюзжащих женоненавистников, Рауль! – наседая, баронесса ткнула в грудь палацем Миклоша. – Любите женщин! И тогда, ваша естественность и обаяние пробьют любую броню.

– На помощь, Рауль! – отступая, взмолился Миклош. – Кажется, на меня объявлена охота.

После такого, словно разыгранного по сценарию знакомства, Рауль почувствовал раскрепощение и легкость. Девушки, вели себя на удивление непринужденно. Громко смеялись, острили, пытаясь вызвать в нем смущение. Принимать участие в охоте, они категорически отказались, предложив конную прогулку. В седлах, держались свободно, легко преодолевая сложные, даже для опытных наездников преграды.

Легкий променад, по залитым утренним светом лиственным лесам, показалась Рауль очищающим.Он с легкостью убедился, насколько благодатна природа Венгрии. Поднявшись на вершину очередного холма, Миклош предложил спешиться. С зеленой, окруженной мощными деревьями, поляны открывался чудесный вид. Компания разбилась на пары. Элизабет и Рауль ушли чуть вперед; не оборачиваясь, девушка похлопывала хлыстом по перчатке.

– Вы отличный наездник, Рауль! В Швеции все так легко управляют лошадьми?

– На море, мы чувствуем себя куда увереннее.

– Ах, я совсем забыла! Викинги! Это такие ужасные, косма-тые грабители в звериных шкурах. Я даже знаю их предводителя – Один!

– Хочу рассказать вам страшную тайну. Каждый вечер мы выходим в открытое море, грабим первые попавшиеся судна, и похищаем исключительно молодых девушек. Остальных за борт…

– Все шутите, Рауль. – рассмеялась Элизабет. – Миклош говорил, что вы были в Африке. Наверное видели стада слонов, и носорогов?

– Естественно. Я даже участвовал в сафари?. Но когда пришло время сделать выстрел, я не смог.

– Это еще почему? – покосилась на него графиня.

– Слоны попросили меня не делать этого.

– Даже так? – иронично улыбалась девушка. – Они обратились к вам на шведском языке?

– Нет! – невозмутимо отреагировал Рауль. – На слоновьем…

– Вы понимаете слоновий язык?

– Не только. Я знаю много языков животных. Хуже всего, я изъясняюсь на языке людей…

– Тогда скажите мне что нибудь. На слоновьем…

– Пожалуйста! – живо отозвался Рауль и громко изобразил слоновий рев.

– Господи! Как это здорово! – удивилась графиня. – Вы просто чудо. Как у вас это получается.

– Легко....

– И что вы протрубили?

– Я протрубил слонам, что встретил самую красивую девуш-ку на свете и в одно мгновение влюбился; с первого взгляда.

– Что за нечленораздельные звуки доносятся к нам из вашего лагеря? – держась за руки, подошли к ним отставшие Миклош с Эвой.

– Рауль только что объяснился мне в любви на слоновьем языке. Такое со мной происходит впервые. Он просто чудо. Если все шведы так очаровательны, я немедленно перебираюсь в ваше королевство.

– Руль не устает нас удивлять. Он здесь единственный мужчина, который не считает, что охота превыше женщины. И очень любезно пытается спасти нас от скуки! – сказала Эва.

– Боюсь, даже, представить, что будет, если он и дальше продолжит очаровывать венгерских женщин. – с тревогой, сказал Миклош.

– На самом деле, я чувствую необыкновенный прилив сил, и не устаю удивляться Венгрии. Конечно, Миклош показал мне только часть её красот – Будайский замок, Секешфехервар*, Вишеград.* Меня очень увлекла история с графом Владом Цепешем* (Дракулой).Но я уверен, главное достояние Венгрии – это её женщины…

– Рауль, уговорите этого медведя показать вам Эгер*! – сказала баронесса. – Это самый красивый город Венгрии.

– Эгер, я держу прозапас. Эльзи родом из тех мест. – пояснил Миклош. – Теперь, мы намерены посетить Сегеде*. Хочу попотчевать его ухой. Обожаю уху. И вообще, я чувствую себя прекрасно в роли гида. Вот, поставил себе задачу показать Раулю всю Венгрию. Жаль, что скоро, он будет должен нас покинуть…

– Даже не рассчитывай! После сегодняшней встречи добровольно Венгрию я не покину. Разве, что меня выдворят…

– Что больше всего понравилось вам в провинции? – спросила Эва.

– Все! Венгрия подкупает своей патриархальностью. Маленькие, словно исполненные пастелью, уютные городки. Народная музыка, танцы, песни.… Я даже выучил кое что…

– Когда вы, только, все успеваете, Рауль? – смотрела на него удивленными глазами Эва.

– В Веспреме мне очень понравилась скульптура девушки….

– Рауль на редкость подвижный и энергичный человек. А, как он водит машину. Он гонщик высокой квалификации. Делает управляемые заносы.

– Эти викинги, сплошная загадка! – сказала Элизабет.

– Не захвалите. Я уже начинаю краснеть…

– А как вам наша кухня? – поинтересовалась графиня. – Могу поспорить, Миклош закормил вас гуляшами.

– Я превращаюсь в огнедышащего дракона!– похлопав ладонью по губам, отшутился Рауль. – Все очень остро!

– Не все так радужно! – серьезным тоном начал Миклош. – С точки зрения венгерского духа у Рауля есть один очень существенный изъян. Для венгров, это звучит, как оскорбление; страшный грех! Он… – Миклош сознательно оттягивал обвинение. – Он до сих пор не может проникнуться токайским.

– Господи! – всплеснула руками Элизабет. – Я уже подумала, что он тайный поклонник румынского короля.

– Просто, вы опустошили недостаточное количество будайских погребов! – язвительно сказала Эва.

– Но мы на пути к цели. – похвастал Миклош. – И вы должны проникнуться сложностью моей задачи. Рауль обладатель одной из лучших частных коллекций кларета.

– Не надо преувеличивать мою коллекцию, да еще и с перез-релым вином. Но отдельные сорта – это, действительно, шедевры виноделия! – все же похвастал он.

– Секрет очень прост! – взяла Рауля под руку Элизабет. – Он угощал вас токайским. А лучшее вино, несомненно, эгерс-кое. Непременно отправляйтесь в Эгер, Рауль. Наше красное вино, лучшего качества. Правда, утверждают, что оно не терпит бутилирования.

– А как вам гуляш?* (венг. Гуйяш – пастух)? – спросила Эва.

– Могу уверенно сказать, к стаду нашего «пастуха» прибился еще один барашек. – самодовольно улыбнулся Миклош.

– Отличное блюдо. – подтвердил Рауль. – Может, слишком острое…

– А теперь, когда мы разобрались с вашими кулинарными пристрастиями, вы должны честно признаться, кто из нас двоих вам больше понравился? Эва или я? – спросила баронесса.

– Вы требуете от меня невозможного! – подавляя смущение, сказал Рауль. – Вы одинаково прекрасны! Вы обе, достояние этой страны.

– Поздравляю тебя Эва! – бросила подружке баронесса. – Нас с тобой причислили к достояниям королевства.

– Не плохо! Хотя я надеялась, по меньшей мере, на звание – достояние человечества.

– Девушек, ты очаровал легко. Остается выяснить какой ты охотник? – вглядываясь в склон холма перед лесом. сказал Миклош.

– Вон там, на опушке! – поймав его взгляд, Эва неопределен-но указала рукой. – Это косуля. Посмотри, она прямо на нас идет. Дурочка, куда же ты бежишь?

– Итак, Рауль? Ты готов? – почувствовав охотничий азарт, в нетерпении, сказал Миклош.– Мы должны добыть лучший экземпляр. Иначе, что я скажу Комозьо!*

Словно не чувствуя опасности молодое животное бежало навстречу судьбе. Скоро, их разделяло уже не более трехсот метров. Миклош несколько раз поднимал ружьё, прицели-вался и опускал, недовольный расстоянием.

– Нет! Далеко! – разочарованно говорил он. – Сейчас уйдет в лес… Слишком далеко…

– Рауль! – скажите, что вы не будете участвовать в убийстве этого очаровательного создания? – капризно топнула ногой баронесса. – Миклош, я прошу тебя, не делай этого.

– Я сделаю все, что вы прикажите баронесса! – не отводя глаз от Эльзи, сказал Рауль.

– Зря вы так восторгались этой варварской страной! – с печалью в голосе, сказала Эльзи. – Желание женщины здесь ничего не значит….

– Не знаю, как Рауль, а я…, – выслеживая дичь, цедил сквозь зубы Миклош, – я далек от этих женских сантиментов.

Тем временем, почувствовав опасность, молодая лань сменила направление. До опушки оставалось несколько прыжков, когда раздался выстрел; вслед, по поляне прокатилось раскатистое эхо.

Уже через несколько минут, все четверо, не спешиваясь стояли у туши молодой косули. Миклош Хорти сиял от радости; чувство гордости, за великолепный выстрел, переполняло его.

– Нет, ты видел, Рауль?! – почти кричал он. – Глазам не верю. Я попал. Метров двести, не меньше.

– Прямо в сердце! – подтвердил Рауль.

Среди женщин восторга было меньше. Графиня с грустью смотрела на животное; баронесса, не отводила от добытчика испепеляющего взгляда.

– Оставайтесь здесь! – кружил на коне Миклош. – Я пришлю егерей. Эта лань должна стать украшением стола. Отец будет гордиться таким выстрелом.

– Я ни за что не останусь здесь? – категорично, заявила графиня.

– А я не сделаю и шага, с человеком, который только что поразил меня в самое сердце! – отвернулась баронесса.

– Как хочешь! – равнодушно, отреагировал Миклош. – Я отправляюсь к загонщикам. Оставляю девушек на тебя. Попробуй продержаться до моего возвращения. И не заходи с ними в чащу. Хочу предупредить тебя, это совсем не безопасно.

– Миклош, не бросай меня. Я с тобой! – отпустив поводья лукаво подмигнула Раулю, Эва.

– Прощайте, господа! – пришпорив лошадь, бросил Миклош.

– Прощай, любовь моя! – тихо произнесла баронесса, глядя вслед удаляющимся всадникам. – Прочь из моей жизни.

С заплаканным глазами она повернулась к Раулю.

– Давайте, оставим это место! – бросив взгляд на мертвую лань в приказном тоне, сказала она. – Хотите, я покажу вам настоящую Венгрию? Я покажу вам наше небо, наши горы и леса. И вы почувствуете, что это край искренних людей, а не бесчувственных убийц, которые разят прямо в сердце. Я не дам вам скучать? Даже не надейтесь! Попробуйте, поспеть за мною, и если вам это удастся, обещаю, вас ждет сюрприз! Догоняйте, Рауль! – уже в приличном отдалении прозвучал её призыв.

25/

Космология.

Москва 1981

О том, что наука дело далеко небезопасное, Андрей понял еще в детстве, когда его отцу, еще совсем недавно успешно-му и многообещающему физику, стали отказывать в рассуд-ке. Драма разыгрывалась у него на глазах. Один из самых обещающих ученных, вдруг начал сыпать всевозможными и странными версиями природы мироздания и очистительных катаклизмов; предвосхищая на Земле торжество новой сверхрасы полубогов.

– Что за сумасшедшие идеи? – сразу же насторожилась мать. – Еще куда ни шло, когда не дает покоя слава Эйнштейна, но не кампания мадам Блаватской*, в конце концов.

– В чем ты меня обвиняешь? Я только сказал, что Дарвин-ская теория это чушь несусветная. Я так считаю, и как ученный не могу считать иначе. Только невежественный человек может утверждать, что Бога нет! Называй Его, как хочешь – Великим Организатором, Вселенским Разумом, сути это не меняет. Эволюция! Да это полное непонимание процессов происходящих вокруг нас. Разве это теория? Это пародия на теорию! Она не объясняет ничего! Особенно смешно она описывает возникновение жизни… Просто нелепое понимание темы. Жизнь нельзя вырывать из одного общего замысла творения. И этот общий проект, называется – Вселенная. Ученый совет? Да, там ни одной достойной личности, и рутинный подход к ко всему новому. Вселенная – это четко расписанная программа. Никаких случайностей; никакого хаоса. Гармония и удивительная организация. Это массив нанизанных друг на друга пространств, и сумасшедшая энергетика, закованная словно в доспехи, в материю…

В отличие от научного сообщества, Андрею нравились фантастические теории отца. Плохое понимание сложных терминов и формул, не мешало их восприятию в целом; он мог, с открытым ртом, часами выслушивать очередное ниспровержение ОТО*.

– В этом мире, нет ничего невозможного! – найдя в нем благодарного слушателя, быстро распалялся отец. – Любая из фантазий, всего лишь отдаленная реальность. Мир ждут открытия, которые подымут человечество на новый уровень развития. Что там галактика – мы будем любоваться многомерностью мультивселенной…

Пытаясь в упрощенной форме донести до сына свое видение мироздания, он сбивчиво и нервно излагал запутанные мысли, и погружаясь в дебри космологии, порой настолько увлекался, что не замечал растерянности в глазах ребенка.

В который раз его Вселенная переживала свою бурную историю, от Планковской эпохи* до Протонной; от Темных Веков* и до наших дней. Вновь выплеснувшись из черной точки, взорвавшись где-то возле люстры, она инфляционно расширялась, кипя бульоном кварк-глюонной плазмы и субатомных частиц. Какие-то немыслимые силы, рождали на глазах Андрея первую материю; фундаментальные взаимодействия распадались у него на глазах, чтобы затем вновь слиться в одно целое, и завязать Вселенную в клубок из времени, энергии и невидимых пространств. «Мир, просто призван потрясать. – вздымал к потолку руки рассказчик. – Мир без начала и конца; мир строгих иерархий; мир потрясающих математических симфоний и глобальных тайн… Он свернут, сложен, как бумажные игрушки; из тонких плоскостей материи; из завихрений света; из бездн завернутых друг в друга; из многообразия пространств. Они пульсируют, в них время замещает безвременье, и бесконечному циклу рождений, сопутствует бесконечный цикл смертей. Да, сын мой! Мир вовсе не открытка с удивительным пейзажем. Он глубже, содержательней, сложнее.

– Отец! – Андрей в очередной раз попытался вернуть его на землю. – Пойдем гулять…

– А! Это ты? – скользнув безумным взглядом поверх головы сына, он вновь ушел в себя. – Перемещение в пространстве – это вовсе не проблема. Я докажу им всем, что я не сумасшедший. Поверь мне…

Как не хотелось, верить становилось все труднее. Казалось, его окончательно покинуло чувство реальности; и время, здесь, не было целебным средством. Когда, он заговорил о Боге, как непременной части научной мысли его уволили из Академгородка…

– Наука стала прислужницей политиков; никаких свежих мыслей, идей; никаких новых имен… Может быть Грин*, да еще несколько молодых физиков. Остальные либо почивают на лаврах, либо увязли в болоте своих ложных теорий. Хотят на пальцах разгадать замысел Бога. Я никогда не стану перед ними прогибаться. Боже упаси….

Чуть повзрослев, и поднаторев немного в теоретической физике, Андрей стал призывать его к упорядочиванию мыслей; приданию им завершенности и стройности. И каждый раз натыкался на сопротивление.

– Когда нибудь ты меня поймешь. – трепал его за волосы отец. – В мою задачу не входит стать знаменитым, поразить кого-то. И я не грежу нобелевской премией. Сейчас, мне хочется перенести свои теоретические знания в практическую плоскость. Это поможет людям в познании мира.

Андрей, всеми силами пытался поддерживать хоть какие то отношения с отцом. Он с ходу отметал все утверждения, о его душевной болезни. Но тот все чаще вел себя шокирующе, появляясь в обществе сомнительных людей, при этом, почему-то называя их учителями. Мать, не прибавляла оптимизма, перечеркивая последние робкие надежды, и после пылкой, эпистолярной дискуссии с мужем, с грустью сообщила:

– Не хотела тебя огорчать, но он мне написал, что путешествует во времени и видел тебя в Гималаях.… Не знаю, есть ли смысл озвучивать его «открытия», как и показывать кипу писем, с подобного рода откровениями. Нет никаких сомнений, он окончательно забросил науку. Слово «он», в её устах, звучало отчужденно… «Нельзя строить карьеру, демонстративно зарабатывая репутацию авантюриста. Нельзя бесконечно балансировать на грани сумасшествия пренебрегая здравым смыслом». Андрей прекрасно понимал, что она больше не рассматривала его, как человека близкого.

О том, что отец в городе, Андрей узнал от деда, который, как бы невзначай заметил, что где-то на окраине города, некий лектор, будет читать лекции по космологии.

– Наплыва публики не ожидается, – грустно заметил он и добавил. – Можем поехать, если хочешь, конечно?

Уже, через полчаса они были на месте. Скользнув глазами по афише, вещавшей крупным шрифтом «Оригинальные фокусы иллюзиониста Белосельских», Андрей покосился на деда.

– Опечатка. – твердо решил он, заслоняя собой рекламу.

С балкона, куда они взяли билеты, Андрей стал пристально всматривался в сцену. Публика в зале, как он и подозревал, собралась специфическая. Очкарики студенты, из близлежащих вузов, старички с авоськами. В сгорбленном, истощенном мужчине, он с трудом узнал отца. Облысевший и осунувшийся, тот тем не менее, сохранил свойственную ему живость. Что-то рассказывая зрителям, он постоянно обращался к «гуру» в индийских одеждах, сидевших в позе лотоса вдоль заднего занавеса.

– Зная характер твоего родителя, чувствую, будут проблемы. – с настороженностью, сказал дед. – И не сверли меня глазами. Так бывает со всеми несостоявшимся гениями. Они словно магнитом притягивают бури.

Анонсированная вызывающей афишей лекция только началась, и потому в зале все еще было шумно. Но, Андрей не сомневался, через несколько минут, отец завладеет вниманием зала, и превратит сцену в арену рождения и жизни Вселенной.

– …Давайте разберемся, каков он окружающий нас мир? – доносился со сцены знакомый, неторопливый голос. – Какова его природа? Что такое Разум? Его предназначение? Эти, казалось, простые вопросы, уведут нас к истокам мироздания.

Начнем с нашей Вселенной. Она огромна. Беспредельна, но не бесконечна. Звезды, галактики, туманности разлетаются с огромной скоростью, в том, что мы называем пространством. Точнее, расширяется оно само. Вселенная похожа на огромный раздуваемый воздушный шар. Но что это – наше пространство? Что такое материя?

Оглянитесь вокруг себя, и вы увидите, почти идеальную организацию. В необозримых просторах космоса; в нас самих. Причем организацию жесточайшую, не терпящую никаких отклонений.

Мы живем на планете Земля. Это наш огромный дом. Но в масштабах космоса, она пылинка. В нашей Вселенной есть звезды, которые в квадрильоны раз больше нашей планеты. Но эти звезды, только части галактик, которых в свою очередь, только в наблюдаемой нами Вселенной сотни миллиардов. К слову сказать, каждая из галактик, сама по себе уже вселенная с трудом осознаваемая разумом.

Если разогнать космический корабль до приемлемой скорости, скажем десять тысяч километров в секунду, даже до ближайшей звезды нам понадобится не один десяток лет.

Но это до ближайшей, до центра галактики получится 27 тысяч лет. Такого резерва времени, как мы понимаем, в запасе у нас может и не оказаться.

– Ага! Тут до пенсии дожить? – утонуло в легком смехе замечание из зала.

– Для путешествия из одной галактики в другую, даже скорость света представляется неприемлемой. Это миллионы земных лет. Предполагаемая величина нашей Вселенной 13,7 миллиарда световых лет. Это очень много… и все же, они есть ключи к преодолению подобных расстояний.

Итак, вокруг вас мириады светящихся точек. Звезды. Бесчисленное множество горящих факелов, в нашем огромном доме. Уже на ранней стадии рождения вселенной, где-то через триста миллионов лет, их словно свечи зажигала вездесущая рука создателя; точнее, программа. Эти первые галактики, в виду все тех же расстояний, мы наблюдаем как точечные объекты, заброшенные далеко в безбрежные глубины космоса, и отстоящей от нас на миллиарды лет. Они похожи на едва тлеющие угольки, и возвращают к жару космической утробы. Там, в темных провалах времени; в сложных лабиринтах микромира, наши истоки… Если, на гипотетическом лифте мы бы смогли погрузиться в его глубины, то сделали бы интересные открытия. Картина бы открылась аналогичной звездному небу; бесконечные скопления субатомных частиц…

Таинственный Микрокосмос! Именно здесь, энергия преобразовывается в материю, образуя из ультрамикроскопических фундаментальных компонентов лицо Вселенной. Имен-но его складчатая структура демонстрирует многомерность мира. Это вечно источающий пространственно-временные флуктуации, Океан сотворенный Высшим Божественным Сознанием. Оно определяется вне времени и вне пространства; а значит не подчинено каким либо законам и не познаваемо…

– Пока все идет нормально! – повернулся Андрей к деду.

– Вся, наша Вселенная стоит на этих принципах. Вечного и неизменного Сознания Создателя.. я говорю о Высшем Разуме; и сознании локальном, его пространственном проявлении; то есть, о нас. Локальное сознание – это часть нашей вселенной, часть ее структуры, подчиненное строгим правилам природы. Та её часть, которая беспрерывно познает себя. Как же оно зародилось? Как родилась Вселенная; возникло человечество? Мы все? В чем замысел? Давайте, поговорим об этом…

Мир окружающий нас неимоверно сложен. Вся наша Вселенная – это расписанная до мельчайших тонкостей программа. И все, в этой Вселенной находится в тесной взаимосвязи. Никаких случайностей. Максимально строгая организация. И главным её замыслом, безусловно, является человек. Каждый из нас, уже сам по себе уникален; каждая наша клетка, несет в себе не меньше загадок, чем все глубины космоса. Один биолог*, заметил как-то: «Вероятность случайного возникновения жизни сравнима с вероятностью, что энциклопедический словарь является результатам взрыва в типографии. (Эдвин Конклин).

Итак, по необозримым просторам космоса, плывет чудесная планета. Она своего рода оазис, в его жесткой структуре. Здесь, за тонким слоем атмосферы, служащей щитом, спрятана уникальная биологическая система; с потрясающей воображение, бесчисленной чередой жизненных форм.

И всем, в этой системе, верховодит человек. Он ее главное произведение. В ней, он стоит над всем… Вот, о его возможностях, мы сейчас поговорим.

Осмелюсь озадачить вас единственным вопросом – вы помните себя до рождения? Задумывались ли – где мы будем после смерти?. Давайте разберемся….

Мы были, есть и будем частью некой сущности, которую называют по-разному – Вселенским Разумом; Мировым Сознанием; Богом! И созданы, как утверждается, по Его образу и подобию. Но проявившись, однажды, из некой вечной сущности, мы сразу же сталкиваемся с грубой реальностью материального мира. Первое время, нас еще держат нити тонкого духовного мира. Мы чувствуем связь с Вечностью; наша аура чиста и не запятнана, мы невесомы и всесильны; мы высшие создания… По сути мы преображенный Свет! Но какова она – наша вечная обитель? Как очертить её? Как разобраться – что такое, тонкий Мир?

– Эй, Склифосовский, фокусы давай! – раздалась нетерпеливая реплика из зала.

– Да, да! Конечно, конечно…. Одну минуту…

26/

Милица

Москва 1986

Осенью 1986 года, Татьяна вышла замуж, и через девять месяцев родила мальчика. С первых же дней, брак не заладился. Она быстро поняла, нельзя на зло стать счастливой. Считая себя женщиной сильной, она надеялась, что легко переживет разрыв с Андреем, но все оказалось гораздо сложнее. Она долго храбрилась, но день за днем, ненавистные бабьи слезы лезли из неё не спрашивая, и только ребенок был отдушиной, от всех навалившихся на нее невзгод.

Андрей, просто замкнулся. Ему было трудно и больно, но он не мог потерять двух самых близких ему людей. Спасал сон. По ночам, он летал. Это было непередаваемое чувство. Нужно было разбежаться и расставив руки прыгнуть, как можно выше. А дальше невесомость и полет, между мерцающих звезд… Татьяну, он почти не видел, а Роману сказал, что не готов к серьезным отношениям, и что он не заслуживает такой удивительной женщины, как она. Да, и никакой другой, вообще…

Идиллия разрушилась. Долгое время, каждый из них жил своей жизнью, с грустными воспоминаниями о промелькнувшей юности. Татьяна, полностью посвятила себя семье; Роман домучивал институт, отдавая все время комсомольской работе в «Аэрофлоте». Градус политической жизни в стране, постоянно повышался; и он живо участвовал во всех её перипетиях. Как то незаметно, он стал частым гостем в доме Елиных, тщетно пытаясь отвлечь Татьяну от бытовых проблем. Она, ценила его усилия; и была искренне благодарна ему. А скоро, его призвали в армию: «Может, это то, что тебе надо для карьерного роста», сказал, она ему. Роман отнесся к её утверждению скептически. «Какой рост? Ты забыла о «пятой графе» в моем паспорте»? – ухмыльнулся он.

Андрей, тем временем, писал статьи в несколько газет и журналов, дружил с ребятами из «Взгляда»*, одновременно пытаясь пробить свою программу на телевидении. В личной жизни, он наслаждался свободой и не стремился к серьезным отношениям. Полностью отдаваясь работе, он скучал по вечерам… Все изменилось, когда он решил сделать репортаж о знаковых личностях МГИМО. Это была его давняя идея. Советская дипломатия, как и все в стране, нуждалась в новой и здравой оценке. Договорившись с деканом, ставшим куратором его работы, он ждал его на «своем» месте в аудитории. Разглядывая с верхних рядов полупустой зал, он с трудом подавлял зевоту. Глаза бесцельно скользили по рядам. Лохматые островки голов, каскадами спускали к кафедре, где седовласый лектор, что-то уныло вещал о международном положении. Казалось, не было ничего, что могло нарушить монотонный ритм его жизни, и вдруг…. вдруг, с верхнего ряда на него упала туфелька; скатилась по плечу прямо в руки. Точнее это была босоножка, на толстой подошве. Опустив взгляд, он долго разглядывал её, затем поднял голову и сразу же его вниманием завладела тонкая, изящная ножка.

– По-моему я наткнулась на самое бесчувственное существо на этой планете? – хлопая как бабочка крыльями, огромными ресницами, сказала владелица сказочного сокровища.

– Ты золушка? – спросил он. Затем, не отводя глаз, надел на её бесподобную ножку туфельку, и поцеловал завораживаю-щий подъем. Потом еще, еще…Не в силах сбросить с себя наваждение, он как одержимый стал целовать загорелую щиколотку девушки, поднимаясь все выше к коленям.

– А я уже подумала, что ты бесчувственный болван! – погрузились в его волосы длинные пальцы. – Ну, а теперь, давай, вспоминай! Кабарда…. Эльбрус…

– Что я должен вспомнить, чтобы ты не исчезла?

– То, как ты бросил меня…

– Ты говоришь загадками. – окрыленный, Андрей просто взлетел на верхний ярус и развалился рядом с девушкой.

– Какие загадки. Ты вытащил меня из рая… А ну-ка, повер-нись! – Милица взяла его за подбородок. – Да! Все верно. Именно, таким я тебя и запомнила…

– Это розыгрыш, да? – огляделся Андрей. – Роман балуется! Прекрасная Елена, что вам от меня надо?

– Милица. Меня зовут Милица. И для начала я хочу…, мороженное.

– А потом?

– А потом, мы переспим, если ты не против…

Андрей раскашлялся.

– Ты мой должник. Герои, не бросают своих девушек, после того, как спасают, а ты исчез… Два с половиной года, я потратила на розыски и ты ответишь мне за каждый день, каждый час своего отсутствия; за все то время, которое я потратила на тебя. Но прежде чем это произойдет, ты должен мне сейчас же подтвердить, что безумно влюблен в меня, и это любовь с первого взгляда.

– Я безумно, до беспамятства влюблен в тебя, Милица. И это любовь с первого взгляда! Но! Я хочу знать, кто на самом деле, устроил этот розыгрыш? – Андрей с любопытством, уставился на девушку.

– Ты, правда, ничего не помнишь? – подозрительно, покосилась на него она.

– А что я должен помнить?

– Эльбрус… синее небо… сверкающий, хрустящий снег. Потом, меня будто толкнули в спину, и я упала… Стало темно, а я словно плыла в снегу, пытаясь грести руками. Вокруг все грохотало; лицо, глаза, уши залепило снегом. Было очень страшно. Не вздохнуть, не крикнуть… Ощущение такое, будто я поднимаюсь на небеса. А потом я услышала твой голос, ты что-то пел. Потом, забрезжил свет и я увидела тебя. На твоем лице было выражение какой то светлой, и беспредельной радости. Всё было так, как я и мечтала. Откуда-то с небес, весь в белом, ко мне спустился принц. И спас меня… Только, сказки так не заканчиваются. Ты спас меня и бросил… А меня никто не смеет бросать, даже если он принц. Слышишь, меня? Никто не смеет бросать меня.

– Вон тот маленький ребенок, в Кабарде, – задумался, Андрей, – это была ты?

– Это была я! – часто закивала головой Милица. – Только, почти на три года младше.

– Ты времени зря не теряла; кто-то серьезно поколдовал над тобой и превратил в красавицу. И если, ты пришла отблагодарить меня, то я не против. Пары тысяч поцелуев, думаю, будет достаточно…

– В таком случае, нам придется отказаться от мороженного…

На юную, деву, Милица походила мало. Скорее, на беспрерывно вибрирующий, сгусток энергии. За несколько часов общения, она успела рассказать Андрею почти все, о своей жизни, и еще задать вопросов на пару энциклопедических словарей. Уже на квартире, она надела его рубашку, и взобралась на колени.

– Знаешь, что самое интересное. Мои родители все знают о тебе. Я им, еще тогда сказала, что как только найду, то сразу же выйду за тебя замуж. Кажется, они не против…

– Ты еще совсем ребенок? Зачем тебе это?

– Чтобы ты больше не сбежал. Я три года жила тобой.

– Никуда я не сбегу! – Андрей с трудом уклонялся, от её губ.

– Конечно, не сбежишь, – уверенно, сказала Милица. – Я тебя и на шаг не отпущу.

– Да, ты нахалка…

– И откуда ты все знаешь?

Андрей не мог не восхищаться Милицей. Рядом с ней трудно было совладать с гормонами. Кровь, в жилах, закипала; свет разливался всей палитрой радуги; он вновь почувствовал вкус жизни.

– И не какая ты не девочка? – сжимая в объятиях шептал, он ей. – Ты – моя бессмертная возлюбленная .

– Ты до меня, влюблялся в кого нибудь? – встав над ним во весь рост, угрожающе спросила она.

– Да! – после короткой паузы, ответил он. – В свою учительницу.

– Ну! Это не считается! Я тоже была влюблена в своего тренера. В детстве, я занималась гимнастикой. Мне было пять лет.

– Значит, ты тоже знаешь, что такое муки любви….

– Еще бы. Он грубо изменял мне; брал на руки мою подругу и все время её целовал. Я страшно ревновала. Только, потом узнала, что это была его дочь. Но, тогда, я была готова лопнуть от злости.

– У меня та же история. Она мне изменила, с моим лучшим другом.

– Ты убил их обоих?

– Убил! – согласно кивнул Андрей и постучал пальцами в грудь. – Вот здесь.

– Ты в нее влюбился с первого взгляда?

– С первой оплеухи. Я храпел на задней парте, и она мне отвесила хороший подзатыльник.

– Я тебя прощаю. Ну и потом, в меня ты точно с первого взгляда влюбился. Я хорошо помню твои глаза. В них было столько… растерянности.

– С первого, но с маленькой четвертинкой…

– У..у! – недовольно загудела Милица. – Ты говоришь со мной, как с ребенком.

– Ничего подобного. Не мог же я влюбиться в подошву твоей ноги? Но потом мой взгляд заскользил по щиколотке, коленям, бедрам; помнится, даже, трусикам в горошек, и я увидел лакомую, чуть недозрелую грудь, вот тогда я и понял, что попался. Да ты просто околдовала меня…

– Взгляд… Я, про тот взгляд, в Кабарде. Он проскользнул между нами… Это была божественная искра… Я помню… И если ты разлюбишь меня, я разрублю тебя на части и скормлю гиенам…

– Брр… Откуда такая жестокость? – затряс Андрей головой. Он лежал между её ног, положив голову на живот.

–Я очень жестокая…. Особенно, в любви… – Милица зажала его голову руками и ногами. – Вот видишь… Ты мой пленник и будешь служить мне до конца своих дней.

27/

Элизабет К.

Будапешт 1938

Она казалась ему амазонкой…, во всяком случае такой видел он её в пылу преследования.., с первых же секунд, задав скачке дикий темп. Давно не ездивший верхом, Рауль смело бросал лошадь на выраставшие из-под земли зеленые барьеры. Несколько раз, уже не чувствуя опоры, он закрывал глаза в ожидании падения, но лошадь каждый раз вытаскивала его из зеленого омута. В очередной раз, выбравшись из зарослей, он очутился на купающейся в свете, небольшой поляне. На её краю, прижавшись к лесу, под сенью могучих дубов, притаился охотничий домик сложенный из неотесанного камня. Рядом, из небольшой запруды вытекал ручей. Потоки воды падали на деревянные лопасти водяной мельницы. Соскочив на ходу с лошади, Элизабет вошла в широкий дверной проем; с небольшим запозданием, все еще в сильном возбуждении, Рауль вбежал вслед за ней.

В просторном, светлом помещении охотничьего домика, под потолком, висела люстра, украшенная цилиндрическими фонарями. Со стены взирала голова трофейного оленя. Возле высокого камина, на каменном полу, лежала огромная медвежья шкура. По другую сторону камина, стояла широкая, деревянная кровать. Элизабет встав перед камином на колено, разжигала огонь. Затем, поднялась и, с вызовом посмотрела на него.

– Мало кому удавалось, угнаться за мной! – словно рассуждая, сказала она. – Но всех, у кого это получалось, ждал королевский приз.

Стройный силуэт девушки, в охотничьем галифе и выпущенной белой рубахе, просто пленял. Во властно расставленных ногах валялась небрежно сброшенная куртка. В эту секунду, возбуждение Рауля достигло предела. Он чувствовал, что до беспамятства влюблен.

– Скажи мне викинг, готов ли ты исполнять желания своей королевы? – словно поощряя, Элизабет сделала шаг в его сторону.

– Я стану тем, кем ты пожелаешь! – почувствовав испарину, Рауль сделал шаг ей навстречу.

– В таком случае, я объявляю тебя своим пленником! И требую полного повиновения. Те несколько часов, которые мы проведем вместе, ты будешь делать все, что я захочу!

Чтобы не испытывать благосклонность судьбы, окрыленный Рауль, подбежал к Элизабет и обнял её. Это был его шанс. Каким-то пятым чувством, он понял, что ему не стоит разыгрывать из себя матерого любовника. Испытывая невероятное блаженство, он бесконечно долго, покрывая поцелуями, раздевал посланное ему небом божество… Вперед, Рауль! Сейчас или никогда…

В одну секунду, от строгой, даже, несколько чопорной Элизабет не осталось и следа. Она преобразилась в страстную, жаждущую ласки и тепла женщину. Которая старалась слиться воедино со своим избранником; слиться, всем телом, каждой своей клеткой; всем своим естеством.

Безумие охватившее их, длилось несколько минут, или часов, или космических циклов. Время потеряло свои свойства. Как только Рауль делал передышку, она рядилась в шкуру зверя и грациозно шествовала вокруг импровизированного ложа, позволяя поверженному Раулю, любоваться своей наготой.

– Ты… несравненная Диана! – искренне восторгался Рауль. – Воительница, поражающая стрелами любви…

Счастливая, она принимала величественную позу, и опираясь своей прекрасной ножкой о его грудь, и торжественно оглашала…

– Никто не в силах устоять перед женской красотой…

Он легко соглашался, и вновь целовал её изумительное тело; вновь заключал в железные объятия, пытаясь накрыть весь её мир, собой. В редкие секунды отдыха, он ей цитировал Вёрёшмарти*, стихи приготовленные для регента. Она смеялась над его венгерским и поправляя, покровительственно целовала в лоб.

Уже окончательно выдохнувшись, они лежали молча, боясь разрушить хрупкую идиллию. Когда молчание стало неловким, Элизабет поднялась и стала молча одеваться.

– Может, еще ненадолго? – осторожно, начал Рауль.

– Помоги мне одеться! холодно отреагировала Элизабет.

– Да, конечно! – Рауль присел рядом с ней и забрал чулок из её рук.

– Хочу сказать тебе со всей серьезностью – я влюблен в тебя. И собираюсь просить твоей руки у барона.

Ты серьезно? – потрепала она ему волосы и рассмеялась.

– Как никогда….

– Ах, Рауль! Ты такой милый и…. очаровательный! Плюс ко всему, ты еще и романтик.– Элизабет подалась к нему и поцеловала в щеку. Затем отстранилась, и быстро встала. – Моя фамилия Ф. Это один из древнейших родов Венгрии. Отец говорит, что мы, как гуляш, достояние её истории. Когда я ему сказала, что сама хочу распоряжаться своей жизнью, он посмеялся и сказал мне, что это невозможно. Что моей руки добиваются отпрыски по крайне мере десяти самых знатных фамилий страны, но он ждет предложение из стана регента. Если бы он знал, как этого жду я? – задумчиво опустила она голову. – Но он же непробиваемый! – нервно продолжила девушка. – Он бесчувственный, толстокожий…. носорог. Да, Рауль! Он носорог! Вот, пусть и дальше изображает равнодушие. Роговые выступы на его противном темечке уже есть!

– Так ты…, ты мстила? – заплетающимся языком произнес Рауль. – Это была месть?

– Молчи! И ничего не говори! – приказала Элизабет. – Не разрушай эти прекрасные мгновения. Это был порыв! Случилось настоящее чудо. Несколько часов настоящей любви. Но теперь, давай, о чем нибудь другом!– решительно, заявила она. – Когда ты уезжаешь?

Ошеломленный Рауль пытался совладать с собой, но это у него плохо получалось.

– Не знаю! Только что думал, никогда!

– Рауль…

– Все дело в том, что я влюблен! Я…

– Не надо, Рауль! – жестом остановила его Элизабет. – Ты необыкновенный человек. Не знаю, как это объяснить, но в тебе есть что-то сверхчувственное. У тебя широкая душа.

– Это все эмоции, которые я вызываю? – Рауль не смог сдержать сарказма.

– Ты чувствуешь женщину. Видишь в ней личность.

– Вообще-то, я неудачник. Не востребованный ни кем, неудачник. Я ничего не умею делать. Я умею только любить. Но и здесь меня преследуют неудачи! И здесь, я никому не нужен….

– Человек, который только что переспал со мной, не может считать себя неудачником! Не правда ли? – лукаво улыбнулась ему девушка. – Ты очень настойчив и целеустремлен. Но женщин тянет к другим. Они любят самодовольных, краснозадых павианов; они любят распушающих хвосты павлинов и нарциссов, любящих только самих себя.

– Я вас не понимаю, баронесса? – Рауль невольно перешел на вы, но тут же поправился. – Могу поклясться, в Венгрии нет ни одного мужчины, который бы тобой не восхищался.

– Не заблуждайся, Рауль. Венгры крайне практичны. Для кого-то, я удачная партия; приятная роскошь, или выгодное вложение капитала.. Но большинство считают меня пустышкой, красивой игрушкой. А мне наплевать. Мне нужно другое, любить того, кого я хочу.

– Но это же так естественно…

– Нам пора, Рауль. – Элизабет притянула его к себе и долго смотрела в глаза. – К сожалению, наше время истекло. запомни меня; запомни, какой, сейчас видишь и не забывай никогда…

Возвращалась они молча. Лес, избавившись от охотничьих страстей, давно стих, благоухая травяными сборами. Рауль улыбался, но на душе было гадко. Самое сильное чувство, которые он пережил за свою жизнь, стало инструментом мести. Он стал её орудием. Хотелось выпить что нибудь покрепче и забыть обо всем навсегда…

– Ты хорошо ориентируешься в этих местах! – сказал он, обратив внимание на то, что они едут другим путем.

– Это наше охотничье хозяйство и наш гостевой домик!

– Ты настоящая охотница! Так здорово расставила силки.

– Я глупая, влюбленная женщина, которой ты открыл дорогу к свету. Если я тебя обидела, прости…

–Я справлюсь! – сказал Рауль.

– А теперь, порви свою рубашку и перевяжи мне ногу.

– Это еще зачем?

– Делай, что говорят! – жестко сказала Элизабет.

Как только они выехали на открытое пространство, далеко внизу показалась группа всадников. Вскоре их заметили. Несколько охотников отделившись от общей группы, устремились к ним навстречу.

– Наверное, на моем лице сплошное разочарование! Я с легкостью буду разоблачен! – сказал Рауль и помахал рукой, приближавшимся Эве и Миклошу.

– Нет, Рауль! Все что случилось, останется нашей с тобой тайной. Только моей и твоей. А теперь, изобрази пожалуйста обеспокоенность…

– Оно объяснит причину столь долгого нашего отсутствия?

– Сделаем вид, что я упала с лошади. И ты позаботился обо мне. Самое интересное, что ты действительно мой спаситель. Еще сегодня утром, я не знала, как жить дальше. А теперь! Теперь, я чувствую себя свободной! Я чувствую себя легко! Хочется дышать, петь и танцевать.

Он не успел ответить ей; сказать, что в отличии от неё чувствует себя ужасно, и что теперь, он и представления не имеет, как дальше жить.

– Где вы пропадали? – Миклош взял за поводья лошадь Элизабет

– Испытывали ваше терпение! – усмехнулась девушка. – Я поспорила с Раулем, что наше исчезновение никто не заметит, и оказалась права.

– О чем ты, дорогая! Мы, чуть не подняли на ноги венгерские вооруженные силы. Но, я не терял спокойствия! Ты была в руках настоящего викинга. Не так ли, Рауль? – по лицу Миклоша блуждали плохо скрываемые сомнения.

– На самом деле мы были в Африке. Я оседлала самого красивого на свете, летающего слона. Мы облетели пол-Земли.

– Это был летающий слон? – Миклош подозрительно покосился на Рауля.

– Да! Это был полет…

– Рауль, может быть, вы объясните, в чем дело? – спросила обеспокоенная Эва. – Мы страшно волновались.

Рауль промолчал.

– Что у тебя с ногой? – только теперь Миклош заметил повязку.

– Можете мне не верить, но я упала с лошади. Рауль был очень любезен, пожертвовав своей рубашкой.

– Опять ты носишься, как сумасшедшая? – запричитала Эва.

– Это стоило того! – Элизабет многозначительно посмотрела на Рауля. – Я побывала на небесах.

* * *

Вечером, в летней резиденции регента, подавали лань добытую Миклошом-младшим. На столе стояло эгерское.

– Это для тебя! – шепнул на ухо Раулю, Миклош. – Баронесса прислала. Сама не будет. Врачи советуют покой ноге. Но я думаю, это травма сердечного характера. – поглощая мясо, рассуждал он. – Кто-то подстрелил нашу лань. Причем, в самое сердце….

Вино Раулю понравилось. Оно имело ярко выраженный вкус любви.

– Чем же вы её сразили? – услышал он голос за спиной и повернулся. Это была Эва Г.абор.

– Во всем мире не найдется и толики тех богатств, которыми можно подкупить такую девушку! – стараясь не переигрывать, грустно сказал Рауль.

– Понятно! Наивностью! – вздохнула Эва. – Время от времени, все женщины испытывают непреодолимое желание испытать свои чары. И доказать себе, что они все еще в форме; что они все еще кому то нужны. Это своего рода тренировка. Надеюсь, вы не втюрились?

– Прогулка сблизила нас. – неуверенно, сказал Рауль. – Мы подружились.

– Это намного облегчит вашу жизнь. Они с Миклошем, уже порядком измучили друг друга.

– Что им мешает соединиться?

– О! Не все так просто. Миклош обручен. И хотя о его интрижке знают все, день свадьбы, вот-вот будет объявлен.

– Кажется, я догадываюсь графиня, кто является причиной их раздора? – сказал Рауль.

Вместо ответа, графиня жестом увлекла Рауля за собой и когда они остались наедине, заглянула ему в глаза.

– Как вам охотничий домик?

– О чем вы?

– Ах, оставьте, Рауль. Мы с баронессой самые близкие подружки.

– И все равно мне не понятно, о чем вы?

– Да все о том же. О нашей лесной берлоге.

– Вы, как никто, графиня, умеете говорить загадками.

– А вы крепкий орешек! – погрозив пальчиком, прищурилась графиня.

Но больше Эвы, Рауля донимал Миклош.

– Ну, что, тихоня?! Давай! Хвались своей победой! – в очередной раз взяв под руку, стал допытывать он Рауля? – Мне кажется, что женщины достаются тебе слишком легко?

– Не было никакой победы! – спокойно отреагировал Рауль. – Наоборот, банальное пленение….

– Они не стоят наших страданий, Рауль! – немного успокоившись, похлопал его по плечу, Миклош. – К тому же, разве ты забыл? Завтра у нас гонки. Я требую сатисфакции. Венгры никогда не прощают нанесенных обид.

28/

Фишт*

Западный Кавказ 1988.

Летом 1986года, Андрей вместе с Милицей, летал в Венгрию. «Ближнее зарубежье»* к тому времени уже бурлило, все только и говорили, что о Горбачеве; падении «железного занавеса». Но, он посещал Будапешт совершенно по-другому поводу; политикой там и не пахло… Группа Куин, певчие ласточки свободного мира залетели на советское просторы… Концерт впечатлил, как впрочем и все мероприятие. Прекрасный, светившийся радугой стадион, светлые лица людей; ощущение свободы. Фредди был бесподобен. Немного смущало обилие военных перед сценой, но к этому, советскому человеку, как говориться, было не привыкать. В Москву, они вернулся в великолепном настроении. Хотелось поделиться пережитым со всем миром. Жизнь наполнялась смыслом…

На волне всех этих событий пролетел еще год. Татьяна, за это время, успела еще раз выскочить замуж. Роман только вернулся после года службы в армии. Оба стремились к скорейшему восстановлению естественного хода вещей, и требовали от Андрея встречи с Милицей, его тайной пассией. Договорились, сплавиться по реке Белой, благо маршрут по ней был хорошо ими проработан.

Лесная Сказка – так назывался пансионат в котором они остановились. Сумасшедшее буйство зелени, в царстве неба и гор. Он стоял над обрывом. На каменных плитах обросших мхом. Как челюсти дракона, торчали они наполовину вырвавшись из под земли. Застывшее чудовище, с грозным оскалом, обозревало подвластные владения. Вдали, подернутый прозрачной дымкой, блистал закованный в ледовые доспехи Исполин. Монументальный, исполненный достоинства, он источал величие.

– Фишт! Я вижу Фишт! – взобравшись на перила смотровой площадки, театрально раскинула руки девушка.

– Милица, сойди с перил! – Андрей сидел на траве, в нескольких метрах от нее. – И хватит кривляться.

– Я тебе говорила, что ты зануда? – обиженно отмахнулась от него девушка. – Нет?! Так вот! Ты ужасный зануда и сноб. А еще, ты не даешь развиваться моему поэтическому мышлению и разрушаешь идиллию. Посмотри вокруг! Мы на крыше мира. Сейчас, я взмахну крыльями и полечу. Я стану облаком; прольюсь дождем в ущелье; я – река Белая, я своенравная дочь Фишта*, рожденная из его седой бороды. Я – дочь горы; её беспокойное дитя, беглянка, прячущаяся от назойливой опеки. Прочь от объятий гордого отца – холодных, непроникновенных. Вниз к морю, к братьям, сестрам; к свободе, солнцу и теплу. Один бросок и я сольюсь с природой; я переполнюсь небом, расправлю крылья и полечу…

–Хватит дурачиться! – осторожно подойдя к девушке, Андрей обнял ее ноги, и бережно прижал к себе. Площадка располагалась на небольшом выступе обрыва, на дне которого были разбросаны расколотые валуны.

– Какая красота! – часто дыша, сказала Милица. – Как здорово, что ты меня сюда привез. Тебе не страшно?

– Нет!

– Я никогда бы не влюбилась в человека, которого пугает красота. Ну, что? Слабо? Один шаг в бездну, и мы станем её частью навсегда…

– Закрой глаза! – крепко сжимая девушку, Андрей медленно попятился назад. Затем, подхватив на руки, вынес в безопасное место. – Ты сумасшедшая!

– Какие нежности? – Милица повернулась к Андрею и обняв, сплела руки на его шее. – Уж, не влюблен ли, часом, ты в меня, добрый молодец?

– Часом, нет! – отвернулся от нее Андрей.

– А я, до беспамятства! – жалобно вздохнула Милица. – До умопомрачения! Неразделенная любовь участь большинства девочек. Мы рождены, чтобы страдать. А я не хочу страдать; я хочу любить. Еще в детстве мечтала, так влюбиться, чтобы до беспамятства; чтобы на все наплевать. – Милица сорвала горную ромашку и закружилась, широко раскинув руки.

– Знаешь? Я бы ввела в школах урок, хождение по краю пропасти. Всё сразу бы стало на свои места. Если двое, взявшись за руки, пройдя по краю бездны испытывают одни и те же чувства, значит они созданы друг для друга. Еще, я бы ввела уроки целования. С первого класса. Чтобы каждый мог целоваться вволю, сколько ему угодно; до потери сознания; до бабочек в животе. И так всю жизнь, до самого конца. На Земле все должно быть по-другому. И главное, люди должны постоянно целовать другу друга. И тогда, они никогда не будут стареть…

Милица вновь повисла на Андрее, вытянула по-детски губы в ожидании поцелуя, и сказала капризно:

– Правда из меня получится потрясающая актриса?

– Может быть. Но Голливуда, девушка, вам не видать!

– Это еще почему? – захлопала она огромными ресницами. – Мне только пятнадцать. Выгляжу я сногсшибательно! – для подтверждения слов, она задрала свитер, обнажив молодые, упругие груди. – Чем не Мерлин Монро? Стиль немного не тот, но всё высшей пробы, – руки ее заскользили вниз по извивавшемуся телу. – А ножки у нас даже лучше. И самое главное – я стремлюсь к совершенству. И чувствую, что в силах завоевать этот мир.

– Зачем? – Андрей смотрел на нее с нескрываемым восхище-ниием. – Зачем тебе так много? – Он искренне восхищался кривляющимся рядом, смешным существом.

– Господи! Какой ты глупый! – сбросив налет романтики, Милица еще крепче обняла его. – В тебе нет чувства собственничества. Не то, что у Романа. Все время говоришь о Космосе, Вселенной. Тебе надо сужать свой кругозор до размеров Земли. Иногда, я не понимаю, как работает твой мозг. И все же это так здорово, что ты привез нас сюда! – она чмокнула Андрея в лоб и отбежала на несколько шагов. – Как ты нашел эти места?

– Дед. Много, много лет назад, он работал здесь.

– Здесь? Кем? – удивленно повернулась к нему девушка. Присела, на корточки, сорвала цветок, и на свой лад завела считалку. Отрывая лепестки ромашки, она в такт движениям пальцев, почти беззвучно шевелила губами. – Люблю… Не люблю… К сердцу прижму…. К черту пошлю….

– Не знаю. Такого рода информацией, он делится неохотно. – Андрей не без иронии наблюдал за непрекращающимся кокетством Милицы. – Что-то связанное с геологоразведкой…

–Твой дед родился в эпоху первооткрывателей! В те времена Земля была сплошь усыпана цветами. – не вставая, Милица исподлобья посмотрела на Андрея, затем обиженно надув две чудные полоски губ, добавила. И еще, он был ценителем красоты. А вот ты толстокожий чурбан! На тебя не действуют мои чары!

– Еще как действуют! – наклонившись, Андрей губами прикоснулся к её губам, и тихо сказал. – Ты совершенство. У тебя нет изъянов. Космическая энергетика. Потрясающие внешность, ум, голос. Твои ножки, что-то запредельное; это – верх совершенства; а от твоих глаз, не спрятаться никуда. И знаешь, что я тебе скажу? К чертям этот ГИТИС. Подумаешь, возраст? В будущем тебя ждет грандиозный успех. Ты завоюешь весь мир…

– Увалень! – вскрикнув, Милица высвободила придавленную ногу. – Конечности отдавишь…, а мне ими еще мир завоевы-вать. И ты не дипломат, зря твоя мама так старается. Кто разбавляет комплименты напоминаниями о неудачах? Кстати, как мои смотрины?

– Ты это о чем?

– Ты же привез меня показать своим друзьям? Разве не так?

– Конечно, нет! Раньше, мы каждый год здесь сплавлялись. Роман с армии вернулся, вот мы и решили, что пора возобновлять. А ты здесь, только по одной единственной причине. Я хочу, чтобы ты всегда была со мной.

Какое-то время, обнявшись, они простояли глядя друг другу в глаза…

– Смотри! Наши! – всполошившись, Милица указав рукой, в сторону дороги. – Роман! Татьяна! – радостно замахала руками, и сорвалась с места. – Бежим, скорее!

Андрей, долго смотрел ей в след и его не покидало ощущение нереальности происходящего.

– Может, такие светлые мгновения и есть счастье? – подумал он.

Солнце пылало, вгрызаясь разноцветными лучами в салатовое покрывало склона, причудливо расцвечивая ютившийся внизу, у реки поселок.

– На Гузерипль! – рассекая воздух, сквозь обжигающее буйство красок прокладывал путь звонкий девичий голос. – На Гузерипль! – издав боевой клич, бросился вслед за ней, Андрей.

* * *

Черный, желтоклювый орел, дневной дозорный Фишта*, время от времени меняя направление взгляда, обозревал долину. С его гнезда, на выступе скалы, она просматривалась на десятки километров. Кинжальным взглядом, нарезал он открывавшееся перед ним пространство. И этот взгляд словно говорил – это его территория; он не потерпит на ней чужаков.

День выдался удачным. С первой же попытки, он взял зазевавшегося зайца, но в остальном обычный, в его долгой жизни, день. В когтях под лапой, все еще трепыхалась добыча. Орел опустил голову, клюнул её несколько раз и та притихла. Ощутив вкус крови, он стал медленно разделывать тушку. Кусочки мяса жадно поглощала прожорливая пасть птенца. Стояла ясная, безветренная погода. Лишь высоко вверху курил, обласканный блестящим облаком, Фишт.

Уловив острым глазом незнакомые объекты, птица насторожилась и повернула голову… Это были, двуногие существа резвящиеся на поляне; неловкие и неуклюжие. К тому же, они не умели летать. Несколько раз, хлопнув недовольно крыльями, орел громко заклёкотал и неторопливо продолжил прерванную трапезу…

*Фишт – белая голова

29/

Лесная Сказка

Западный Кавказ 1988

Роман Белькович лежал на коврике у костра, пристроив голову на коленях Татьяны Елиной. Ни красочный альпийский луг, над которым уже витал дивный аромат шашлыка, ни красота и величие гор, казалось, не трогали его. Не разделял восторга товарищей, он чувствовал себя злобным гномом, придавленным колоссальной мощью гор.

Он только демобилизовался… Триста шестьдесят пять дней лютых морозов, изнуряющей жары и пыльных бурь. И далеко, не был уверен, что тоскует по степным пейзажам. Хотелось поскорее забыть о безжалостно вычеркнутом из жизни «золотом времени». С дугой стороны, именно армия раскрыла многие его таланты; задала направление его бурной энергии…

Все началось со скотобойни, располагавшейся рядом с частью, куда его послали за мясом. Шашлык всегда был его коньком, вот и сейчас, он пообещал угостить сослуживцев «настоящим мясом». Ждать пришлось долго, одновременно выслушивая жалобы одного из «живодеров» на затянувшийся ремонт. Когда, наконец, на него обратили внимания, он взял несколько килограмм краюшек, шейку; и уже уходя, неожиданно обратился к живодерам.

– Если вам нужна краска или шпатлевка, могу организовать.

О том, что «стройбат» кладезь для сметливого человека, он понял сразу. В итоге ему заказали два ведра, и пообещали, если стройматериалы окажутся нужного качества, брать у него всё, и столько, сколько он сможет вынести. Договорившись на обратном пути с командиром одного из отделений, он в течении часа провернул всю операцию, заработав десять рублей. Причитавшаяся ему половина, была больше месячного денежного довольствия. Такой расклад вещей не мог не нравиться. И в течении всего, оставшегося до дембеля срока, он снабжал стройматериалами не только работников скотобойни, но и всего товарищества садоводов, также располагавшегося поблизости. Очень скоро, у него образовались серьезные излишки денег, а большинство офицеров ходило в должниках. Именно там, в армии, к нему пришло осознание, что деньги могут все; ну, или почти все… С началом своего, странного бизнеса, он не брезговал ничем. Продавал все, что можно было продать, и никогда не забывал подкармливать тех, на чью помощь можно было бы рассчитывать в трудную минуту… Он сразу же почувствовал вкус денег, тем более что у них бал самый разнообразный аромат, иногда с яркими рыбными оттенками… После начала нереста осетра на Урале*, он на протяжении нескольких недель, он посылал браконьерам до взвода солдат; в отличии от гражданских, рыбоохрана чаще всего отпускала их. Браконьеров интересовала в основном икра, поэтому, вместо оплаты, им позволяли унести сколько угодно рыбы. Но, специально для него, в последний день, передали пять килограмм икры. Роман чувствовал себя королем; устроив пир с рыбой, водкой и икрой, на всю роту… Естественно, что демобилизовавшись, он почувствовал себя некомфортно. Он обрел свободу, но денежные потоки прекратились, и он потерял ощущение силы..

И вот, он на Кавказе. По сути, эта поездка была организована ради него; дать снять напряжение, сбросить годичный груз службы. Но, он рвался в Москву. Прочь, от театральных вздохов и сентиментального созерцания природы… В Москве, все проще! – думал он, покусывая тонкий стебелек. – Настоящее средоточие жизни; мегаполис. Бурлящая пороками столица – вот его истинная страсть! Она загадочна, зловеще притягательна. В ней бьет другая жизнь, о которой он, еще совсем недавно, ничего не знал. Да и откуда? В России, провинция – это захолустье; серая дыра в которой ничего не происходит. Студеное пространство, в котором нет ни движения, ни просветов. Где люди не рождаются, не живут и не умирают, а только проявляются из зазеркалья и снова исчезают в нем, не оставляя после себя ни малейшего следа.

Ну, кем он был? Сын не вернувшегося с дежурства подполковника пожарной части, чьей пенсии едва хватало на мало-мальски приличествующий быт? Рыжеволосый бес, оббивавший кулаки в спальных кварталах закрытого провинциального города. Злобный зверек, лишенный провидением всего, кроме амбиций? Единственно, что вынес он из своего отягощающего прошлого, так это память. Нужда, обиды, унижения, тягучая промозглость невыносимо скучных дней. Они не давали забыть о себе. Нет! Никакого озлобления, он не чувствовал, такую «рос-кошь» он не мог себе позволить, но непреодолимое желание схватиться поскорее с миром; схватиться насмерть, не покидало его. Деньги – вот где, и он не сомневался, к нему придет успех. Поэтому, скорее домой. В Москву! Подальше от этой пошлой идиллии…

Роман закрыл глаза. Маленький клочок пушистой ваты, медленно плывший высоко вверху, исчез. Он чувствовал тепло женских рук, массировавших ему голову; слышал её тихое дыхание. Время от времени девушка опускала голову, чтобы нежно, губами коснуться его лба.

Когда-то, он был в нее влюблен, как впрочем, и во всех своих подружек. Возможно, любовь к ней была его первым настоящим чувством. К несчастью, не взаимным. В любовном треугольнике, она предпочла другого. Это было время неопределенности, в котором, он наделал кучу глупостей, и о котором не хотел вспоминать. И высоко ценил ту деликатность, с которой она отнеслась к его чувству. Итогом её усилий стало то, что их отношения переросли в дружбу. Всматриваясь в лицо Татьяны, Роман с трудом скрывал озабоченность. Вчера, на Кишинских порогах*, волной, её швырнуло на скалу. Она еще легко отделалась. Но ни ссадины, ни синяки не портили ее лица; выглядела она трогательно.

– Как ты, малыш? – притянув к себе, он ощутил на её щеке солоноватый вкус слез. – Не плачь.

– Господи! На мне живого места нет. Все болит! – вытирая выступившие слезы, простонала Татьяна. – Но ничего. Вы-дюжу. Я ведь двужильная…

– Вот, и не хнычь. А, давай-ка, пойдем посмотрим, как мест-ные форель ловят. – резко вскочив на ноги, Роман подал ей руку. – У меня не получается. Сколько не пробовал, ни одной не поймал.

– Где наша сладкая парочка? – Татьяна бросила взгляд в сторону гор.

– Не знаю. Меня от их слюней, тошнит.

– Ничего не замечаешь?

– Кроме её великолепных ног, ничего!

– Ну, тебя! – толкнула она его в бок. – У него глаза горят. Мало того, что твой ненаглядный друг скатился до малолеток, так он еще и втюрился.

– Я, конечно, могу сказать, что он всегда был неразборчив в выборе женщин, но ведь ты опять меня ущипнешь. – отбива-ясь от тычков, сказал Роман. – На его месте, я бы ни в чем себя не ограничивал. Хотя, конечно, такая несправедли-вость раздражает. Кому овсянка, а кому длинноногие моде-ли… А ты, я вижу, все никак не успокоишься и по-прежнему ревнуешь его ко всему на свете.

– Можно и так сказать. Любовь и ревность, это из одного варева.. .

Ловить горную форель в ручье, впадавшем в Белую, казалось делом безнадежным. Она стояла под камнями, и надо было в ледяной воде отвалить камень, да еще успеть схватить её руками. Занятие само по себе не простое, но когда это и удавалось, юркая рыбка просто проскальзывала между пальцев. Местные справлялись с задачей куда лучше. Даже директор пансионата «Лесная Сказка», в котором они остановились, человек далеко не молодой, с меткостью баскетболиста методично забрасывал пятнистую рыбешку в ведро стоящее на берегу. Готовил, он её, не менее оригинально. Завернутая в ореховые листья рыба пеклась на горячих углях. Это придавало ей особый, неповторимый аромат.

– Пойдем, поищем наших следопытов…

– Главное, чтобы они не перевалили через Кавказский хребет. – протянув ей руку, Роман.

– Тебе не кажется, что они нашли друг друга? – чувствуя поддержку, Татьяна легко, перепрыгивала с одного камня на другой

– Совершенно очевидно…

– И где они познакомились…

– Сие есть тайна, покрытая тайной…

– Все вы мужики одинаковые. Стоит вам взглянуть на смазливую девицу, вы тут же теряете голову…

– Настоящие джигиты, никогда её не теряют. – с кавказским акцентом, воскликнул Роман.

– А эта девочка далеко не простушка. – сказала Татьяна. – Андрей, парень; видный! Две квартиры в пределах Садового кольца. А какое будущее? Ходят упорные слухи, что его отец имеет виды на министерство иностранных дел.

– Отчим. – поправил Роман.

– Кто воспитал, тот и отец. – нервно, отреагировала Татьяна. – Где их искать, настоящих папочек?

– Машина, у него классная. Бронированная. – с восхище-нием, сказал Роман. – Кстати, твоему еще не дали?

– Отказался. Сказал: «на Волге ездит буду. Остальное – из-лишества».

– Мне тоже не нравится этот роман. Ну, слишком она… юна. Может, он педофил? – Да ну тебя! – в смущении, Татьяна хлопнула Романа по плечу. – Вон там! Смотри! – указала она рукой на склон. – Это они…

– И вовремя. Жрать хочу…

*Урал – река в Казахстане

30/

Графиня Эва Г.

Будапешт 1938

На следующий день после приема в резиденции регента, Рауль все же встретился с представителем министерства финансов и изложил ему суть вопроса. Контакты с чиновниками всех рангов Европы, все больше убеждали его, что нет более эффективного решения вопроса, чем подкуп. Только этот метод, по его опыту, работал безотказно.

– Блокирование счетов этой компании не способствует развитию шведско-венгерских отношений, – уверенно начал встречу Рауль. – Среди её акционеров множество граждан нашей страны, шведов. Ущемление их законных прав может вызвать негативную реакцию; тем более, что деятельность интересующих нас компаний не попадает под действия ни первого, ни второго антиеврейских законов. Поэтому, и в Стокгольме и в Будапеште считают разблокирование счетов компаний отвечающими интересам наших стран.

– Да! Мы получили указание тщательно рассмотреть ваш вопрос. – нарочито глубоко погрузился в бумаги чиновник. Это был типичный, сухощавый клерк, с хитроватым разрезом глаз. С его лица не сходила натянутая улыбка. – Хочу заверить вас, что дело будет тщательно изучено. О результатах мы сообщим вам не позднее конца месяца.

– Подобная волокита неприемлема в цивилизованном мире! – возмутился, Рауль. – Кому может понравиться, когда выводятся из оборота пусть даже незначительные средства. Дело, в принципе, не стоит выеденного яйца. Мы не можем беспокоить окружение регента по таким незначительным поводам.

– Вы понимаете, что ваш вопрос выходит за рамки нашей компетенции? – не поднимая головы, спокойным тоном, спросил чиновник. Рауль мгновенно понял, что он не из тех, кого можно взять легким наскоком.

– Нет таких вопросов, которые при желании нельзя было бы решать к интересам всех сторон. – быстро нашелся он..

– Только не в нашем министерстве. У нас все нацелено на строгое выполнение всех предписаний и положений. Вывести какое либо предприятие из под санкций это долгая и кропотливая работа.

Достав из кармана внушительный конверт, Рауль положил его на стол.

– Политика нашей компании состоит в том, что «мы не оставляем без внимания друзей». Здесь то, что прольет бальзам на старания ваших сотрудников.

Оказавшийся тертым калачам, чиновник скорчил недовольную гримасу, выражавшую полное недоумение.

– Мне будет трудно объяснить людям в министерстве, и всему венгерскому народу, зачем получать часть средств, если можно получить все?

– Затем, что в противном случае ваши действия можно приравнивать к грабежу, как в отношении собственных граждан, так и граждан дружественных стран. Но мы не хотим шума. Мы понимаем всю щекотливость ситуации и пытаемся уладить вопрос, учитывая интересы всех сторон. И если все будет сделано быстро и точно, вы можете смело рассчитывать на дополнительную благодарность. Вот такую сумму…

Рауль взял ручку и написал на бумаге цифру. Бросив на листок быстрый взгляд, клерк легким движением руки, смахнул конверт в ящик стола.

– Ну что же, я постараюсь! Сделаю все возможное! Прошу вас передать нам все нужные документы. Можете зайти ко мне через три дня. Нет, через два…

– Я рад, что наше сотрудничество обрело такой плодотворный характер. – улыбнулся Рауль, направляясь к выходу.

– Господин Валленберг! – неожиданно окликнул его клерк. – Скажите, что стоит за вашим заступничеством? Я имею в виду, евреев. У вас значительный процент? – блеснув стеклами очков, хитро прищурился мужчина

– Не понимаю?

– Знаете, господин Валленберг, мы венгры народ циничный; альтруизм среди нас не в чету. Зато у венгров в цене щедрость. Особенно, если эта щедрость за чужой счет. Мы ценим чужое расточительство. Если вы захотите решить какой либо вопрос, не утруждайте себя муками совести. Оставьте их нам. Просто будьте щедры и перед вами откроются все, даже закованные в неприступную броню, двери.

– У меня складываются другие ощущения! Я верю в Венгрию! Её радушие и гостеприимство. Её очарование не может быть разрушено корыстью меньшинства; я просто не могу увезти с собой в Швецию такие впечатления.

– Значит, вам до сих пор, не приходилось решать что либо серьезное. Но если придется, вспомните обо мне. И не впадайте в ужас. Мы не злодеи. Да, у нас действительно есть антиеврейские законы. Но поверьте – это защита. Защита собственных интересов. Вы посмотрите, что происходит? Какая ситуация? Есть же статистика от которой никуда не деться. Девяносто процентов промышленности находилось в их руках; то же положение на биржах; половина врачей, инженеров, адвокатов; треть музыкантов, журналистов, редакторов газет. Они не оставляют нам места в собственном пространстве. И даже сейчас, после принятия законов защищающих права обыкновенных венгров, даже сейчас они владеют четвертью всей нашей экономики. Так в чем же вы видите ущемление?

– Политика цивилизованного государства, а Венгрии, несомненно, таковой и является, не может быть антисемитской.

– Это подтверждает то, что на Дохань* находится самая большая синагога в Европе. Большая часть венгров лояльна к этим господам.

– Хотел бы порадоваться за большую часть вашего народа, и призвать меньшую к терпимости…

– А вы хороший адвокат, господин Валленберг. Не удивлюсь если окажется, что в ваших жилах течет еврейская кровь.

* * *

Уже через полчаса Рауль был на дворцовом холме. Миклош-младший ждал его в роскошном кабриолете «Мерседес» цвета слоновой кости, с темно коричневым капотом и крыльями. На начищенной до блеска, сверкающей на солнце медной крышке радиатора, красовался никелированный трилистник. Нутро «хищницы», скрывало целый табун бесноватых лошадей. Любуясь железной красавицей, Рауль с трудом сдерживал восторг. Машины были его слабостью, тем более такие.

– Люблю кабриолеты! – сказал Миклош, наблюдая, как Рауль не скупясь на комплименты, обходит машину.– Они раздвигают ощущение свободы. Если, на ходу подняться в кресле, чувствуешь себя, как в кабине самолета… возникает ощущение полета.

– У меня, что-то схожее…

– Наши планы не меняются? – все еще не в силах оторваться от машины, спросил Рауль. – Мы договаривались поужинать на Балатоне.

– Должен тебя разочаровать. Элизабет срочно отбыла в Эгер.

– Я думал, баронесса примет участие в нашем путешествии. – не скрывая разочарования, сказал Рауль. – Мне показалось, она обожает быструю езду

– Но к нам присоединится графиня Габор. – подмигнул Миклош. Только теперь Рауль заметил стоящую в тени платана знакомую фигуру.

– Похоже, наш шведский драккар* (корабль-дракон викингов) получил пробоину! – сказала Эва, протянув руку Раулю.

– С чего вы взяли, графиня?

– Сейчас, вы похожи на мою собаку. Когда мы надолго уезжаем, у нее такие же тоскливые глаза. – съязвила девушка.

– Можете смеяться, графиня, но иногда встреча с женщиной переворачивает в жизни все. И тогда, наконец, наше существование обретает смысл! – серьезно, сказал Рауль.

– От всех жертв Эльзи просто разит банальностью! – поморщился Миклош. – Не понимаю, как можно страдать из-за любви.

– А я завидую Эльзи! – грустно сказала Эва. – Не всякой женщине дано вызывать такие чувства.

– В таком случае, чтобы залить бальзамом рану нашего друга, я предлагаю взять курс на Эгер. Это, каких-то 130 километров! На Балатон мы еще успеем. Рауль, как тонкий ценитель красного вина должен обязательно попробовать «эгерское». Возражения есть?

– Возражение нет! – весело откликнулась Эва.

– В таком случае – вперед! На Эгер! На штурм «Долины прекрасных женщин»!*

Открыв переднюю дверцу, и усадив Эву, Рауль устроился на заднем сиденье.

– Вы слышали про эту гордость мадьяр, Рауль? – кивком поблагодарив Рауля, поинтересовалась Эва.

– Конечно, слышал! Там много винных погребков и женщин; а еще гуляш и чардаш.

– Нет! Я категорически не согласен. У иностранцев какое-то искаженное и однобокое представление о Венгрии. Если музыка – значит чардаш, если кухня – значит гуляш. – У нас есть Лист, Барток, Лакатош. Весь мир слушает Легара и Кальмана.

– И пожалуйста, ничего пренебрежительного про оперетту! –предупредила Эва.

–Знаешь, Рауль? Отец когда-то дружил с Легаром.

– В Венгрии прекрасно все, но когда я вернусь в Швецию и меня будут расспрашивать о самом запоминающемся в вашей стране, я, не колеблясь, буду настаивать, что это женщины.

– Это потому, что влюблен и не замечаешь главного. – сказал Миклош. – А главное в Венгрии – атмосфера праздника.

– Ну, тогда в путь! – взявшись руками за края кресла, сказала Эва.

– С Богом! – перекрестился Иштван, опустил очки и на больших оборотах сорвался с места.

После недолгого блуждания по городу, они выбрались в предместья Будапешта.

– Но почему «Долина Красавиц»? Откуда это название? – поинтересовался Рауль.

– Легенд много. – сказал Миклош. – Но мне ближе всего та, которая гласит, что эти места не отличались строгостью нравов, отчего их часто посещало мужское население Эгера. Мое же мнение, после нескольких винных погребов все женщины кажутся красавицами.

– Не верьте ему Рауль. Наш Миклош, далеко не самый романтичный принц. Давайте возьмем другую версию, например, что после пары бутылок эгерского, мужчина мгновенно влюбляется в первую же женщину, которую увидит.

– Обязательно буду следить за выпитым….

– А если это окажусь я! – повернулась к нему Эва.

– Вообще, я однолюб. Но от судьба не убежишь…

– Ах, Рауль! – вздохнула Эва. – Кажется, рок занес вас не туда. Будапешт коварный город. Не боитесь потерять голову?

– Вы запоздали с предупреждением, графиня. Во всяком случае, кругом она у меня уже давно идет! И с другим вашим утверждением, я тоже согласиться не могу. Всем своим видом и поведением Миклош настоящий принц крови; из венгерских легенд.

– Придется развеять еще один миф! – не отступалась Эва. – Ваш Миклош, между прочим, и по большому секрету, «эгерскому» предпочитает банальное «Бордо».

– такое обвинение, может потянуть на измену родине! – закачал головой Рауль.

– Это неправда! – воскликнул Миклош. – Скоро ты убедишься, что настоящие венгры, пьют только эгерское.

31/

Денни

Гузерипль 1988

Встречать гостей, для Денни Дудаева, было делом привычным. Впрочем, всех его соплеменников отличало это качество. Гостеприимство было частью традиции горцев. Обживая эти суровые, но поразительные по своей красоте места, противостоя ярости необузданной природы, они придавали ему особое значение.

Кавказ всегда притягивал своею красотой и мощью, но те кто жили на его отрогах знали и его крутой нрав. Лавины, сели, наводнения – в одно мгновение, нахмурив брови, он мог стать непреклонно беспощадным, и тогда жди беды. Подстать ему и горцы. Их уникальный, необычайно многообразный мир, был и настолько же суров. Все, даже ближайшие рода, жили обособленно. Каждый отрог, каждое ущелье по сути представляли собой, самодостаточную сферу обитания, где жили по выстраданным временем законам; через которые никто из них не мог переступить. Именно, благодаря многовековому, и замкнутому укладу, племена Кавказа обрели неповторимую самобытность. Течение жизни, здесь подчинялось временным циклам природы и не менялось веками, как не менялись небо, солнце, горы. Мужчины охотились, пасли скот; женщины работали по дому, готовили пищу, рожали детей. Но еще, они и воевали. Почти беспрерывно, отстаивая свое право на существование… Жизнь здесь отмеряли подвигами, которые совершали их герои. В долгие, заснеженные зимы, когда места их обитания становились недоступными, у них оставалось много времени чтобы осмыслить еще один вал нашествий и воспеть лучших из них.

Уже издревле, Кавказ был лакомым куском для завоевателей. Этот край описывали Эсхил и Геродот. Сюда испокон веков ходили орды завоевателей. Часто нашествия напоминали потоп, и тогда они поднимались выше, в горы, чтобы переждать бедствия и вновь вернуться к своим очагам. Горцы и сами нередко совершали набеги. Очень долго, у многих обитателей этих краев, жить грабежом, считалось делом естественным.

За их души боролись… Сюда приходили пламенные проповедники Христа; аскетичные последователи Будды; ревностные сторонники последнего Пророка. Но в восприятии новых веяний, они отстаивали свое мировоззрение. Их самобытность оставалась главной и непреложной ценностью. Законы предков не подлежали пересмотру.

Здесь были греки, римляне, парфяне, монголы, персы, турки. Затем, к Кавказу, стали пристально присматривались русские… И вот, когда они пришли, началась борьба, кровавая и изнурительная. Горцам просто не оставили выбора. Кроме веры, преданий предков, свободы и гор, у них не было ничего. И они сражались. Сражались так, что заслужили уважение захватчиков. Но силы были слишком неравными. Им, противостоял мощный и хорошо организованный враг. И противопоставить ему, они могли только свое мужество.

За свою экспансию русские заплатили дорого. Понадобилось более 200 лет непрерывного давления и войн, чтобы окончательно истощив человеческий ресурс, они добились относительного успеха. Да, Кавказ был завоеван, но они не склонили голов; и не смирились ни с новой властью, ни с утратой свободы. И при первом же удобном случае поднимая её знамена.

Для расширявшейся Российской Империи Кавказ стал природной цитаделью. Им правили наместники из Москвы, но власть их была шаткой. Не было ни понимания, ни взаимо-проникновения культур. Даже революция сокрушившая Империю, не изменила положения вещей. А далее, произошла катастрофа. Многие народы Советского Союза, в основном горцы, были обвинены в сотрудничестве с фашистами и высланы в Среднюю Азию…

Потом, была реабилитации, долгая дорога домой и тридцать лет относительного затишья. Что-то стало забываться, что-то терять смысл; но нет, да нет, память вскрывала старые раны, и тогда вновь приходила боль….

Несмотря на годы, Денни помнил многое. Часто, ему казалось, что все произошедшее с ним, и его народом, было просто страшным сном! Упрямо повторяющимся сном. Предательски пробуждая по ночам, его мучили фантомы; гигантские колоны обезличенных теней, бредущих в неизвестность. Эти страшные кошмары были вынесенные из детства, и даже уже находясь в почтенном возрасте, он с ужасом просыпался в холодном поту. Сколько ему тогда было? Девять? Десять? В таком возрасте трудно поверить, что Солнце может погаснуть, и посреди дня может воцариться мрак. Мир казался незыблемым, светлым и ничего не могло его изменить.

В тот день, погода выдалась ужасной. Ураганный ветер грозился смести селение, сравнять его с землей. Затем повалил снег. Да с такой силой, что завалил их родовую башню. И вот под утро, только стихла буря, как он отчетливо услышал шум двигателей. Вначале это вызвало интерес, автомобиль был редкостью в этих местах. Но потом появились люди в форме, чей вид надолго стал для него символом зла. Что понимал он тогда в играх взрослых? Что чувствовал, оглу-шенный криком женщин и солдат? Скорее, он был напуган, хотя и не признавался, страданиями деда, плачем матери и сестер. Он до конца надеялся, что вот, сейчас, распахнется дверь, и богатырь отец вырывает их из этого кошмара. Его отец, герой фронтовик, погиб приблизительно в это же время, где то под Харьковом, но об этом они узнают только через много лет. А тогда… им дали два часа на сборы. И эти два часа навсегда перевернули его жизнь.

Он помнил все! Бескрайние степи Казахстана, жизнь в палаточном лагере, потом на поселении. Боль, унижения, страдания. Возвращение домой. Растерянность, когда после столь долгого изгнания, он ступил на родную землю. Когда пришло осознание того, что вопреки всему они вернулись; что есть неподвластная никакому злу сила, вернувшая их домой.

И пусть дома их были заняты. И люди, заселившие их, смотрели на возвращенцев с тревогой и опаской… Он понимал их; потому, что знал, что значит быть изгнанником и не держал зла.

Да! В этой жизни его, как говорят русские, покидало. Но времени подвластно все. Теперь его, богатая событиями жизнь наладилась. Да и обиды, казавшиеся вечными, уже не так точили душу. Единственное с чем он так и не смог спра-виться, это была память. Память, которая порой, оживляла прошлое…

И все же, жизнь его выпрямлялась. Он дома, он в горах. Он заслужил уважение соплеменников. Совсем недавно принял санаторий в Адыгее – «Лесная поляна». Принял не просто так. Скорее его удалили подальше от политических баталий, развернувшихся в республике. И тут, он чувствовал руку своего племянника Муссы. А место красивое! Да и до дома всего четыре часа езды.

Санаторий партийный.… Всех подряд сюда не пускали. Вот и сейчас привезли отпрысков высокопоставленных бонз. Ребята с виду не плохие, умные, раскрепощенные, начитанные и очень разные… За время, проведенное вместе, он успел их достаточно изучить. Внешне свободные; держатся просто, не высокомерно! Все западники и это понятно. Стараются держаться независимо, но на самом деле каждый из них на распутье…

Милица – сказочно красивая, но худосочная; просто девчонка, живущая грезами. И куда смотрят родители? Он ни за что не отпустил бы свою дочь с посторонними мужчинами… Роман! Издерганный весь, глаза бегают. Никак не расслабится. Все время суетится, как зверек… Андрей, совсем чужой для этих мест. Красив… Раскован… Зеленоглазый блондин… На фоне гор он смотрится, как привнесенное вкрапление. Но тело, взгляд – все, как у настоящего мужчины. Видно, дружит со спортом. И все же своего сына, он представлял иначе. Таким, как его племянник – Мусса. Сын погибшего в те злосчастные времена, брата. Настоящий джигит. Сухой, поджарый, взгляд острый, как кинжал. Сейчас, он начальник штаба авиадивизии. Представлен к званию генерала…Скоро, он поедет к нему в Тарту. Это Прибалтика. Эстония. Давно, он хотел посетить эту республику.

Но зорче других, он должен был следить за Татьяной. Не удивительно – ее отец один из новых лидеров страны. Девушке не больше двадцати пяти. На вид не хрупкая; все в меру; глаза лучистые и никакого макияжа. Даже помады нет. Эх, сбросить бы пару десятков лет, и поволочиться за такой?

Издав нечто-то вроде клича, Денни закрутил ус. В общем, кампанию он встречал совсем не простую. Ребята развязаны, по нему, даже немного распущены; постоянно спорят, едят мало; странные, хотя очевидно – умны.

Денни обвел взглядом накрытый посередине двора богатый стол.

Он и его народ другие. Русские относятся к ним насторожен-но, считают дикими и темными. Пусть думают, что хотят. Они охотники и воины! И к женщинам, они относятся, как к добыче. Это ведь целое искусство добыть сердце своей из-бранницы…. Но сегодня, он выступает в роли гостеприимно-го хозяина, и постарается сделать всё, чтобы они надолго запомнили эту поездку.

32/

На поляне

Кавказ 1988г.

Наблюдая, как румянится на огне мясо свежеразделанного барашка, Денни испытывал удовольствие. Застолье на поля-не, у каменистого ручья было в самом разгаре. Гости, в кружок, устроились у костра. Легкий дымок, срываясь с пузырившегося шашлыка, дразнил сознание…

Денни вел стол. Вино не пил, только подносил стакан к губам, чтобы не смущать гостей. Слова лились, словно падающая со скал вода, и он, одно за другим, с кавказским колоритом, оглашал предания этих мест.

– Денни! – не отрывая взгляда, смотрела на него восторженными глазами Милица. – Вас так приятно слушать. Вы настоящий мужчина. Но вы, просто обязаны воздействовать на наших мальчиков. – сказала она, и указала она своим длинным пальцем на Романа. – Вот этот, просто, изверг. Считает, что женщины не участвовали в развитии современной цивилизации.

– А ты мне назови хоть одну область, где вы оставили свой след? – с вызовом посмотрел на нее Роман.

– Достаточно того, что мы вас рожаем! – вмешалась в разго-вор Татьяна.

– Прости меня, но и здесь вам не обойтись без нашего вме-шательства. – парировал Роман. – Давайте начнем с музыки. Фамилию хоть одну назови

– Губайдуллина! – быстро нашлась Татьяна.

– Консуэло Веласкес Торрес… – с вызовом, добавила Милица.

– Это, что еще за птица? – свел брови, Роман.

– Невежда. Она автор величайшей песни всех времен и народов – «Besame mucho».

– Дальше – литература. Только не называйте мне Маргарет Митчелл и Шарлоту Корде. Включите фантазию. Я говорю о литераторах с мировым именем. Что молчите?!

– Ахматова, Цветаева… – почти мгновенно отреагировала Татьяна.

– Жорж Санд, Джейн Остин. – не отставала от нее Милица.

– Давайте художников. С мировым именем. Ну? Что примолкли? Совсем туго стало? Сейчас перейдем к науке, и будет полный абзац…

– Камилла Клодель! – пришел на помощь девушкам Андрей.

– Да нет, вы только посмотрите на него? – дыша злостью, Милица пыталась ткнуть Романа пальцем в бок.

– Давайте дальше. Физика! Математика! И где ваши имена?

– Софья Ковалевская! Склодовская-Кюри…

– И? Еще, хотя бы одно имя….

– Сейчас я назову тебе имя женщины мирового значения! – задыхаясь от злости, Милица все же ущипнула Романа. – Это…это…, моя мама!

– Что, получил? – рассмеялась Татьяна.

– Стоявший на полусогнутых коленях Роман в бессилии от такой логики, упал на траву.

– Туше! – радостно, воскликнула Милица.

– Это запрещенный прием! – простонал Роман.

Свалив, окончательно Романа на землю, Милица принялась колотить его руками.

– Получай, обросшая обезьяна! Это за то, что мы веками на-ходились под вашим игом. Эксплуататоры.

– Они так естественно смотрятся?– наблюдая за борющи-мися на траве Романом и Милицей, Татьяна повернулась к Денни. – Не правда ли?

– Давайте, чтобы примирить всех вас, я расскажу местную легенду? Можно воспринимать её как тост! – подняв стакан с вином, Денни дождался тишины. – Это сказание, из поколе-ния в поколение передается в этих местах. И многие придают ему поучительный характер… Жила в этих краях красавица, по имени Адиюх. Все в ней было совершенно, а её руки, к тому же, обладали волшебным свойством – они светились.

– А я думал, что ведьмы только в нашем пансионате водятся! – сбросив с себя Милицу, простонал Роман. Но поймав недовольный взгляд Денни, приложил палец к губам. – Молчу…

– Спасибо! – нахмурив брови, поблагодарил Денни и продол-жил. – Так вот! Её муж гонял табуны лошадей. Часто возвра-щался уже глубокой ночью, и красавица жена протягивая ру-ки из окна, освещала ему путь, через полотняный мост. Но глупый муж не желая принимать помощь, запретил ей делать это. На следующий же день, в темноте он упал с моста и уто-нул, вместе со своими лошадьми…. Долго горевала наша «белолокотная» красавица по мужу, но смирилась и нашла себе достойного помощника, богатыря Сосруко, с которым и была счастлива всю свою жизнь. Мораль – нельзя не отве-чать на чувства женщины, и уж тем более запрещать ей любить. Так выпьем за любовь, которая, как руки «белоло-котной» освещает нам единственно возможный путь. За чистую любовь, которую мы должны дарить и принимать с той щедростью, с какой Бог нас окружает красотой.

– Браво! – захлопала в ладоши Татьяна. – Великолепно Денни!

– Ага! Получил? – зашипела на Романа, Милица. – Так будет со всеми, кто не ценят женщин.

– Эх, Денни! – разочарованно вздохнул Роман. – Я думал вы как старый аксакал, как истинно кавказский мужчина поддержите меня…

– Я тебе скажу одну вещь, Роман, только ты не обижайся! – расправив плечи, Денни бросил на него пронзительный взгляд. – Я не старый, я седой, а седина только украшает мужчину! Правду я говорю, Татьяна?

– Чистую! – кокетливо опустила глаза девушка. – Кстати, вы не оставите мне свой номер телефона?

– Чудесный тост! – захлопала в ладоши Милица. – Все мужчины должны знать, что именно мы освещаем им путь. И без нас они слепцы, которых ждет печальный финал. Вот так.

– Вы вслушайтесь в то, что сказал Денни? – бросив вскользь взгляд на Андрея, тихо сказала Татьяна. – Мужчина должен отвечать на чувства…

– И помнить, на каждой женщине лежит божья печать! – не сдерживая эмоций, поддержала её Милица.

– Это очередная история о вашем коварстве! – подмигнул Роман, Андрею. – Я уже слышал много подобных историй. Но если разобраться, ее судить надо за нарушение правил дорожного движения. Девка вырубила у мужика под носом светофор и перевела стрелки, вот он и сошел с рельсов….

–Да ну тебя! – толкнула его в спину Татьяна. – Ты невыно-сим. Не обращайте на него внимания, Денни. Он всегда такой.

– А мне нравятся захватывающие истории! – Милица мечтательно закатила глаза. – Правда, любовь – это, как правило драма, с трагическим финалом!

– Красивая легенда! Денни нужно писать речи для наших лидеров. Все сочно, звонко и понятно. Вы прирожденный спичрайтер. – сказал Андрей и осушил стакан вина.

– Только не о политике! – взмолился Роман. – Есть хоть одно место на этой земле, где, сейчас, не говорят о политике?

– О чем еще? – Татьяна поднялась с травы, села в раскладное кресло и потянулась, широко расставив руки. – Сейчас время политики. Сплошные съезды, пленумы, конференции. Это раньше все походило на скучные посиделки пенсионеров. С тех пор, как мы переехали в Москву, я только и занимаюсь, что политикой. И начинаю беспокоиться, если не удается посмотреть вечерний выпуск новостей.

– Вот вам пример современной женщины. – Роман многозна-чительно указал на Татьяну. – Не тряпками и не мужчинами заняты их головы. Им новости и разоружение подавай.

– Не знаю, кому как, а мне подавайте Голливуд! – капризно заявила Милица. – На «Мосфильм» я уже не согласна.

– Если это вечер исполнения желаний, тогда мне яхту, «Бу-гатти»*. и виллу и на Лазурном берегу, – сказал Роман. – В Ниццу хочу. Хочу вживую послушать Жанн Маре Жара. Пинк Флойд. Кого нибудь из «Битлов» послушать хочу. И еще, на мир посмотреть. Как он там, без меня…

– А ты, что хочешь? – глядя на Андрея, захлопала глазами Милица.

– Больше всего, на этом свете, я хочу тебя! – притянув к себе, Андрей поцеловал девушку в щеку.

–Теперь это надолго! – наблюдая за нежными объятиями влюбленных, вздохнула Татьяна. – Жевать хоть перестаньте, голубки.

– Знаешь, что они в пансионате устроили? – присел рядом с ней Роман. Вынесли из номера кровать, пол застелили матрасами и получился прегромадный сексодром.

– Знаю! Я им матрасы стелить помогала. – пожала плечами Татьяна.

– Эй, вы! Хватит лизаться! – прикрикнул на парочку Роман. – За столом все же сидим…

– Да ты, парень, зануда! – оторвавшись от Андрея, Милица показала Роману средний палец. – Начинай любить женщин. Иначе, очень быстро станешь мрачным, дряхлым стариком, с застарелым простатитом!

– Оставь его, он не романтик! – сказала безнадежным голосом Татьяна.

– Я не романтик! – подтвердил Роман. – Я прагматик. И будь у меня возможность, я бы не вылезал из-за кордона, а не торчал в глуши, совращая малолеток.

– Тебе, мой друг, не хватает широты взглядов. – наконец, отреагировал Андрей. – Наше взаимное, и непреодолимое влечение нельзя ассоциировать с таким грубым понятием, как совращение. Иногда, его называют страстью; иногда любовью. Тебе, что больше нравится?

– И я тебе не малолетка, – фыркнув, показала свой язычок Ми

лица. – Я будущая звезда, скромная цель которой, сделать

Голливуд. Совок – ты еще услышишь обо мне!

– Нет! Голливуда тебе не видать! – со знанием дела, уверенно сказал Роман.

– Это еще почему? – нахмурилась Милица.

– Не по одежке тебе Голливуд… Там таких не принимают. Ни имиджа, ни творческого псевдонима. Имя. Вот, что у тебя за имя – Милица? Звучит, как мельница. Тебе нужен новый голливудский образ…

– Мила! – предложила Татьяна. – От милая…

– Э..м! – замычала, мотая головой, девушка. – Так меня дома зовут…

– А если Мили? Или Лили, от Лилит* – первая женщина ми-ра? – предложил Андрей.

– Вот оно! – ухватился за идею Роман. – Лили! Мадмуазель Лили из Парижа и Нью-Йорка*. Но лучше – Лилуся…

– Лилуся? – прищурился Андрей. И вдруг, его осенило. – Лилу…

– Почему Лилу?

– Не знаю…

– Прекрасно! Пусть будет Лилу! Вы двое! – Милица царственным жестом руки, обвела Андрея и Романа, – Вы только что стали отцами моего нового сценического имени! Когда я стану звездой, а я обязательно ею стану, то пришлю вам часть гонорара, чтобы Роман мог позволить себе еще, что нибудь, кроме джинсов; в смысле, прилично одеться. А, Андрей приобрел очки, и понял, наконец, чем обладает.

– Кого это вас? И куда к себе? – с интересом наблюдая за Милицей, спросила Татьяна.

– Туда, где обитают настоящие мужчины. Джентльмены… могущие оценить женщину! – гордо, сказала Милица.

– Чем тебе не нравиться мой «Levis»? – возмутился Роман.

– Он до неприличия стандартный! – брезгливо усмехнулась Милица.

– Хватит корчить из себя звезду!

– Скоро, ты будешь ползать у меня в ногах и умолять дать автограф! – поднявшись во весь рост, Милица грозно встала над Романом и поставила ногу ему на грудь.

– Люди склонны тешить себя сказками….

Схватив за щиколотку, Роман повалил Милицу на землю. Затем, зная слабые места, просунул руку под подмышку. Уже через секунду, закатываясь смехом, она беспомощно просила о пощаде.

– Опять борцовый петтинг!* Давайте-ка, потихоньку собираться! – Татьяна тронула за плечо Андрея. – Устала, чертовски. Хочется выспаться.

– О, нет! – вырвавшись, из объятий Романа, вскочила на ноги Милица. – Только не пансионат. Там так скучно…

– Мы тут на пещеру наткнулись. – со слабым энтузиазмом, начал Андрей. – Все выглядит очень и очень загадочно…

– Только не пещера. Я боюсь темноты. И ноги болят к тому же! – решительно запротестовала Татьяна.

– Послушай Тат. Это недалеко отсюда. Сегодня последний день в Гузерипле. Завтра сплав по реке и прощай горы! – Андрей пытался найти аргументы. – Ну, не капризничай?

–У нас обширная программа, – вмешался в разговор Денни. – Азишская пещера. В ней протекает река любви. Менгир, корытообразный дольмен на левобережной террасе Белой. Еще, Казачий камень, кстати, это самый большой валун в Европе. Потом, источник – Золотой ключ, и Гранитный каньон. Очень хорошая программа.

– Какая там еще программа, Денни. Пощадите меня! – с мольбой в глазах, Татьяна повернулась к Роману. Но неожиданно, он не поддержал ее.

– Давай, старушка! Поднимайся! Разомнем косточки. Ну, что спелеолог? Веди нас к вратам ада.

– Путешествие к центру земли начинается. – воскликнула Милица,

– Нас еще в Хамышках ждут. – напомнил Денни. – Люди стол накрыли. Неудобно…

Быстро рассудив, что капризы неуместны, Татьяна сдалась. Тем временем, воспользовавшись внезапно начавшимися сборами Милица за руку отвела Романа в сторону и спросила:

– Ромочка! Солнышко! У меня к тебе необычная просьба. Ты не мог бы спросить у Денни, где здесь можно сделать тату?

– До Москвы не терпит? – недовольно покосился, он на нее.

– Ну, Ромочка! – запрыгала она перед ним.

– Ладно! Попробую!

– Постой! – остановила она его. – Дело в том, что тату надо сделать, ну, скажем так, в достаточно интимном месте. Ну, в этом районе, на внутренней стороне бедра.

– Послушай, Милица! Мы посреди Кавказских гор, среди зло смотрящих на нас исподлобья аборигенов, а ты предлагаешь, чтобы я попросил их сделать тебе тату в интимном месте? Я очень хорошо представляю, как будет звучать мой некролог. Как на ковбойском кладбище. Здесь покоится Роман Белькевич. Он погиб задав Денни Дудаеву идиотский вопрос…

33/

Эгер

Венгрия 1938г.

День, проведенный в Эгере, пронесся на одном дыхании. Город походил на небольшой музей, по которому легко прослеживалась история европейской архитектуры; неоклассицизм, барокко, рококо. Великолепные дворцы, ратуша, базилика, турецкий минарет; доминирующая над городом Эгерская крепость. И все, буквально, утопало в цветах, самых экзотических форм и расцветок.

До вечера, Миклош откровенно скучал, всецело вверив гостя Эве. Но затем взялся развлекать друзей. В маленьком отеле, их переодели в венгерские национальные костюмы, и только затем они отправились в колоритный ресторанчик с небольшим, саксофон, труба и пара скрипок, оркестром.

В просторных красных шароварах, белой рубахе, с вышивкой на длинных рукавах и груди, Рауль не испытывал даже намека скованности. Тем более, что «Бычья кровь»* сполна оправдывала свое название. Уже после третьего бокала эгерского, он ощутил необыкновенный прилив сил; почувствовал себя настоящим гунном.

– Сейчас ты услышишь голос Венгрии! – с первыми звуками музыки, Миклош увлек за собой Рауля. – Это настоящий, деревенский Вербункош, не то, что ты слышишь на приемах.

В медленной части танца, называемой Лашшан, Рауль неуклюже притоптывал в кругу из группы юношей, в нарядных шапках с перьями и лентами. Но вот, Миклош вышел на середину круга и размахивая шашкой, выкрикнул несколько звучных команд. Начался Фришш*. Ритм танца быстро ускоряясь, принял бешеный темп. Вторя танцорам, в сумасшедшей какофонии звуков, Рауль самоотверженно пытался сохранять задаваемый темп движений, руками вычерчивая в пространстве, замысловатые узоры. Музыка была настолько заразительна, что он плясал до помутнения сознания… Вино лилось рекой, взмыленные музыканты вызывали неподдельную жалость, а они все танцевали, чтобы в коротких передышках, вновь и вновь провозглашать тосты за женщин и Венгрию.

С Эвой они танцевали чардаш. В черной, расшитой золотом, шапочке; короткой, в узорах безрукавке; юбке, собранной сборками у талии – она была очаровательна…

Миклош ухлестывал за девушкой в маске, в чудесном, черном национальном костюме, с вышивкой и множеством украшений. Но стоило только Раулю обратить на нее внимание, как Эва тут же тянула его на очередной танец.

– У нас южан, почему-то считают, что вы северяне холодные. Ну…, заторможенные, что ли! Не знаю. Ты не такой. Ты, и это я могу сказать с полной уверенностью, очень не простой…

Рауль танцевал и пил, пил и танцевал; и очень плохо помнил, как попал в отель. Сознание заполняли обрывочные фразы на ставшем близким, языке; его несли куда-то на руках, он сопротивлялся и требовал шампанское.

Ему снилась Элизабет. В круговороте лиц, костюмов, лент и конфетти, она явилась ему в образе феи; прекрасной феи, в белой шляпе. Вокруг нее кружился демон, в темно-синем плаще. В какую-то секунду, ему показалось, что это был Миклош. Они говорили на венгерском, но часто переходили на немецкий.

– Скажи мне ради Бога, для чего ты это сделал? – спросила фея и склонилась над Раулем.

– Я вижу, тебе не безразлична судьба этого шведа…

– Чего ты хочешь от меня? Бросаешь, чтобы затем преследовать. Как только я говорю о свободе, набрасываешься и не даешь дышать.

– Но, я люблю тебя…

– Оставь! – пытаясь разорвать объятия демона, молила фея. – Он же увидит…

– Наш юный Вертер спит мертвецким сном! – сказал демон и повалил девушку на кровать.

Пространство вокруг Рауля завибрировало. Желанный голос был совсем рядом. В вечном блаженстве, он закрыл слипающиеся глаза. И тут же, его словно накрыло ультрамариновым колпаком, стенки которого были покрыты вырезанными из папье-маше, звездами. И он заснул, с самым чудесным образом, перед глазами. Проснулся, на следующий день, к вечеру. Голова гудела. На столе лежала записка и связка ключей.

«Рауль! Прости, великодушно! Мы с Эвой не стали тебя дожидаться. Ты так блаженно спал. Машина во дворе отеля. Постарайся ехать тихо! Не пугай живность на дороге. Миклош!»

Чуть ниже он прочел приписку сделанную женской рукой.

«Мой милый викинг – ты само очарование! Миклош дал мне слово, что научит тебя танцевать вербунк! Эва!»

В Будапешт, он возвращался, чуть ли, не ползком. Погода стояла пасмурная, таким же было настроение. Он делал все не так. Даже, здесь, в Венгрии, он умудрился все испортить. Ну, куда, черт побери, его несет? Он здесь всего лишь гость. Люди живут своей жизнью и не хотят чтобы кто-то лез к ним в душу, даже из лучших побуждений. Не зря его чураются. Он просто смешон, со своими чувствами. Через какое-то время, он уедет, и что?

Мимо, за лобовым стеклом, как на экране, протекал пейзаж. Горы, леса, пестрые городки. Время от времени, из клубящихся разрывов облаков вырывались снопы света.

Решение, немедленно покинуть Будапешт, виделось ему естественным и окончательным. Но поднимаясь по лестнице домой, и уже вставив ключ в замочную скважину, он ощутил знакомый аромат духов, и не успел осмотреться, когда из темноты ему навстречу выступила женская фигура. Только теперь, он узнал её. Это была Эва.

– Ты наступил мне на ногу! Ко всем твоим недостаткам, нужно добавить еще один – ты увалень! – сказала она и притянула его к себе. – Мой увалень!

Несколько секунд, Рауль простоял в растерянности. Он никак не предполагал столь откровенного внимания со стороны графини. Фортуна вновь улыбалась ему, и он не собирался упускать её благосклонности.

Эва была настроена серьезно, и тут же выставила требование: «Хочу, чтобы все свое время, без остатка, ты посвятил мне».Через неделю такой жизни, в которой они почти не расставались, Рауль почувствовал себя на седьмом небе. И было от чего. Две девушки сказочной красоты обратили на него внимание. Это еще нужно было переварить. И пусть одна была скорее мечтой, зато другая, более чем реальной… Она светилась неподдельным счастьем, не отпуская его от себя ни на шаг.

Теперь, тревога не покидала его, принимая навязчивый характер. Каждый день, ему снился один и тот же сон. Два существа похожих на фигуры Мунка, стоило закрыть глаза, преследовали его. Две женщины, очень похожие друг га друга,. поочередно, склоняясь над ним в ванной, впивались в губы, и словно из сосуда выпивали кровь. Рауль понимал, что это сон, но ему было страшно. Вытянутые челюсти, впавшие скулы, длинные, тонкие ножки. Теряя пространственную ориентацию, он просыпался, и долго сидел на кровати обливаясь холодным потом. Когда, он рассказал Эве про свой кошмар, она не стала утешать его.

– Это возмездие. За все то время, когда ты не обращал на меня внимания. Но ты не жертва. Это я стала жертвой твоего обаяния.

Рауль клялся ей в вечной любви, целовал колени и ямочки на ягодицах; носился с ней на руках по квартире, время от времени роняя на пол и придавливая всем телом.

– Я вся в синяках! – смеялась над его неуклюжестью Эва. – Вздумал расправиться надо мной?

– Я до неприличия счастлив! – раскинув руки на кровати, в блаженстве, говорил он. – У меня есть ты!

Будапешт, определенно был его городом. Он, вновь, ощущал биение жизни, чувствовал вкус молодости и знал, что рай находиться в самом центре Европы, на высоком берегу Дуная, среди старых улочек дворцового холма.

-–

Семья Хорти, её гостеприимство, просто олицетворяли эту прекрасную страну. Рауль был принят на самом высоком уровне; совсем неплохо отдохнул и, черт побери, дважды, по уши влюбился! Не покидало, правда, ощущение некой раздвоенности; но его чувства были искренними, в этом он не сомневался.

Но сказка, как и все в жизни, должна была закончиться. Семья Эвы возвращалась из австрийских владений, а это значило, их встречи станут реже. И главное, у них отнимут ночи – сумасшедшие время их неуправляемых страстей.

Все разрешилось просто и зловеще. Именно в форме тех предчувствий, в которых протекала его жизнь. Они с Эвой только вошли в подъезд, когда его окликнула консьержка.

– Господин, Валленберг! – позвала она. – У вас гости. Три очень серьезных господина.

– Интересно! – оживился Рауль и, увлекая за собой Эву, просто взлетел по лестнице на второй этаж.

– Господин Валленберг? – со всех сторон обступили его мужчины в черных костюмах. – Вы арестованы по подозрению организации незаконных финансовых операций; а так же, по подозрению в шпионской деятельности…

– О чем вы? – опешил на мгновение Рауль.

– Для нас, так же, большая честь видеть в вашем обществе графиню Эву. Это будет большой радостью для графа и графини Секеши?, открыть, что накануне помолвки, их дочь проводит ночи с иностранным разведчиком. Но самое большое удивление, я ожидаю прочесть в глазах вашего жениха мадмуазель. Представляю, сколько самых противоречивых чувств можно будет прочесть в его глазах? После нашего звонка, не позднее чем через час, он будет здесь….

Подобрав рукав пиджака, мужчина взглянул на часы.

– Что происходит, Рауль? – бросилась к нему Эва.

– Дорогая! Прошу вас пройти в комнату. Обещаю, я во всем разберусь.

Проводив взглядом девушку, Рауль повернулся к гостю и вопросительно покачал головой.

– Может, вы мне объясните, милостивый государь, что здесь происходит?

– Обыкновенная операция спецслужб. А именно, задержание иностранного агента. Мы предвидели, господин Валленберг, что вы будете отпираться; открещиваться от всего. Это не поможет. В течении суток вы будете выдворены из страны, как нежелательное лицо. А также, целый круг близких вам людей, – на последнем слове, он вытащил из кармана блокнот, – будут арестованы и осуждены в соответствии с тяжестью готовящегося преступления.

Слушая гостя, Рауль судорожно размышлял. Этот старый взяточник из министерства финансов, умудрился не только содрать с него деньги, но и сдать полиции. Но больше всего, он думал о Эве. Её репутация висела на волоске. На этот раз, он влип серьезно.

– Нарушение антиеврейских законов вызовет особенное недовольство в Берлине. – не жалея, гость вбивал гвозди в его тело. – Может случиться международный скандал, в центре которого будете вы. Личная жизнь графини Секеши будет окончательно расстроена, особенно после оглашения ее связи с государственным преступником и его шпионской сетью. Более того, несомненно, тень ляжет и на семью регента.

Немало ошарашенный столь мрачной картиной Рауль присел на стул.

– Впрочем, я возьму на себя смелость высказать своему начальству предположение, что вы человек разумный! И пойдете на компромисс…

– Похоже, выбора вы мне не оставляете…

– Что вы, Рауль?! Выбор всегда есть!

– Например, застрелиться.

– К чему эти мрачные шутки. Уже через пару минут мы можем расстаться друзьями. Более того, все ваши просьбы будут удовлетворены. И вы вернетесь в лоно дядюшек триумфатором. Решайтесь, Рауль. Хотя бы, ради объятий очаровательной графини. Не разрушайте ее судьбу.

– Но, как все это стало возможным. С чьей подачи все это было проведено? Семья Хорти в курсе….

– Что вы? Там воинствующая кровь аристократов. Это глубоко секретная операция. Конечно, с привлечением наших венгерских друзей. И здесь нет ничего удивительного. Венгрия входит в сферу наших интересов.

– Значит, ради себя, и своего благополучия, я должен стать осведомителем гестапо?!

– Не ради себя, Рауль! Не ради себя! У меня создается впечатление, что вы на многое способны пойти, не ради себя. И почему гестапо? Абвер!

– Это слабое утешение.

– Уверен, у вас искаженное понятие об агентурной деятельности. На данном этапе вы нам просто не нужны. Живите, радуйтесь жизни, стройте карьеру, и наблюдайте. Возможно, вы нам понадобитесь, возможно, что и нет. Единственно, что от вас сейчас требуется это целеустремленность. Постарайтесь чего нибудь добиться. У вас такая славная фамилия. Неужели, не играет честолюбие?

34/

Череп.

Гузерипль 1987г.

Через полчаса блужданий по узким лесным тропинкам Андрей вывел группу к заросшему густым папоротником, входу в пещеру. Ему казалось, что сюрприз, который он приготовил, расшевелит товарищей, но реакция была вялой.

– Скажи пожалуйста, куда нас черт несет? – с трудом выдав-ливая из себя слова, ворчала Татьяна. – В Грузии нам показывали пещерный город. Я на два часа превратилась в альпинистку, и это стоило того. В Мексике нас затащили в такую глухомань, что потом первый же попавшийся провин-цииальный городок, показался нам центром цивилизации. Зато, какое сомбреро мы там купили? Эксклюзив! А в Африке? – она остановилась на секунду, – Стой, изверг! Дай отдышаться. Что было в Африке? Да. Мы целый день блуждали по саванне, пока не нашли это кочующее племя. Вождь был фигурой очень колоритной. Дикий, в костюме из страусиных перьев и с настоящим, совсем не реквизитным копьем. Какую маску он мне подарил? Она до сих пор главный экспонат в моей коллекции. И вообще, саванна перед грозой – это фантастика. Вы не представляете, что это за цвета. На горизонте стена из фиолетового неба, и бесконечная, сливающаяся с ним равнина, с соломенной, вангоговской травой… «Высокая нота желтого»… Это была фантастика, и все мучения, через которые мы прошли, стоили того…

– Раньше, ты мне ничего не рассказывала о своих путешествиях! – расчищая кустарник, удивился Андрей.– Где еще ты успела побывать?

– Я, много чего тебе не рассказывала, мой милый, – скорчила гримасу Татьяна. – Милица правильно говорит. Ты ничего вокруг себя не видишь, кроме обожания и влюбленных глаз.

– Это верно! Вокруг нас слишком много тайн. – сквозь треск веток донесся до нее, его голос .

В густой листве кустарника, наконец, проявились контуры пещеры, и Андрей еще усерднее взялся расчищать вход. Ветки и трава летели в стороны. Из образовавшегося проема потянуло сыростью.

– Ты хочешь, чтобы мы вошли в эту дыру? – подошедшая Милица с наигранным ужасом схватилась за Романа. – Там хлюпко и темно. И наверняка, тучи этих ужасных летучих мышей.

– Он хочет сделать из нас спелеологов? – уловив настроение женщин, сказал Роман

– Скажи на милость, куда ты нас притащил? – выражая общее любопытство, спросила Татьяна.

– Я тысячу раз тебе рассказывал, дед в этих местах занимался геологоразведкой. – терпеливо стал объяснять Андрей. – Во времена атомного проекта. Он так подробно мне расписывал работы в штольнях, что я б с закрытыми глазами нашел это место. Смотрите, здесь даже дорога до конца не заросла! – воскликнул он, обнаружив колею. – А там, глубоко в горе, целые россыпи камней, с какими-то мудреными названиями; и многие по красоте не уступают изумрудам. Так, во всяком случае, он рассказывал…

– Павел Васильевич* был кладоискателем?! – с сомнением в голосе, покачал головой Роман. – Ни за что не поверю. Колись, куда ты нас завел, Сусанин?

– В пещеру Алладина, – вступилась за Андрея Милица. – Найдем сокровища, можешь не примазываться.

– Ага? К сокровищам! – уселся на траву Роман. – К вонючей дыре, он нас привел!

– Сим-Сим, откройся! – прыгала чуть позади Андрея Милица. Затем повернулась к упавшей рядом с Романом на траву Татьяне и зашептала вжав голову в плечи. – Я все поняла. Это вам не просто пещера, это дом доисторических людей. Здесь жили первобытные люди. Он был охотником и воином; у него был мужественный взгляд и орлиный нос, как у нашего Денни. В смертельных схватках, он добывал добычу. Она, лесная дива, красавица с длинными волосами, ждала его на этом вот пригорке и шила им одежды из листвы.

– Одежда из листвы? – многозначительно покачала головой Татьяна. – Потрясающе!

– Тебе не нравятся костюмы первобытных людей?

– Мне нравятся костюмы первобытных людей … – повернувшись к Татьяне, Роман взял её ироничный тон. – Особенно, из листвы. По-моему, это потрясающе…

– Да ну вас! – фыркнула на них Милица. – Вот здесь горел костер, – согнув колени и растопырив пальцы на руках, Милица запрыгала вокруг воображаемого огня. – Языки пламени облизывали дичь. Здесь, он разделывал добычу. Стекающие капли крови подпитывали жертвенное пламя. А здесь, у корней этого древнего дерева, – она прильнула к стволу дуба, ютилось ложе их....

– ....любви! – не выдержал Роман.

Переждав волну смеха, Милица скорчила ему рожицу.

– … А с этого камня, – запрыгнула она на небольшой валун, – он читал ей оды.

– Не хочу тебя расстраивать, но этому подлеску не больше тридцати лет! – широко улыбнулся ей Денни. – А этот камень, кусок покрытого мхом, бетона.

Изображая полное безразличие и отворачивая взгляды от Милицы, Роман с Татьяной с трудом сдерживали смех.

–Зануды! – разочарованно выдохнула Милица. И уже под прорвавшийся, дружный хохот, спрыгнула на землю и стряхивая с рук пыль, надула губки. – Вы все скучные старикашки! – обиженно бросила она, продемонстрировав свой розовый язычок. В секунду превратившись в маленькую девочку, она присела на корточки и стала пальцем выводить на земле узоры. Тут же, сорвалась с места и с веселым смехом бросилась к Андрею.

– Ты, опять, оставил меня одну! – повиснув у него на спине, пожаловалась она.– Они смеются надо мной…

Так, под её причитания, они исчезли в темном проеме пещеры.

– А здесь, кто-то совсем недавно побывал, – раздался оттуда, искаженный эхом, голос Андрея. – Мусор повсюду…

– Не надо им туда ходить! – неожиданно серьезно сказал Денни.

– Это почему? – повернулась к нему Татьяна.

– Да, люди разное говорят. Здесь много таких штолен. Уран искали. К пещерам дороги не прокладывают. И входы в них не бетонируют. Это вентиляционный проход, но кто знает, что там может быть…

– Милица…. Андрей…. Назад! – почувствовав опасность Татьяна бросилась к темному проему. Показавшаяся ядовитой, зелень кустарника, все еще закрывала вход в пещеру. Голос её обрел на удивление жесткие нотки; стал властным, требовательным. Предательское чувство тревоги, в мгновение овладело ею. – Андрей! Милица! Немедленно вернитесь.

– Даю им, ровно минуту. – оглядевшись, Роман сел на камень и выразительно посмотрел на часы. Скоро, действительно, показалась голова Милица. Белесая, от прилипшей к волосам паутины; с перепачканным лицом. Девушка, что-то старательно прятала за спиной.

– Он умер! – встав перед Романом на колени, Милица опусти-ла голову. – Вернувшись, не застал её и умер… Прождав тысячу дней и тысячу ночей, он умер от тоски. Я даже вижу, как он заходит в свое логово, божественный человек-зверь, задергивает полог из звериных шкур и тушит угасающее пламя. Хочешь заглянуть ему в глаза? Победить время и прикоснуться к вечности? – Милица вплотную приблизилась к лицу Романа. – Сорвать последнее послание с искаженных временем, уст? Вот тебе собеседник, Ромочка! Поболтайте!

На последней фразе, она поднялась на ноги, и одновременно положила ему на колени блестящий, коричневый череп.

Резко вскочив на ноги Роман, брезгливо отшвырнул в сторону находку, спотыкнулся и упал. Он не испугался. Это было нечто другое. В пустых глазницах черепа, ярко отражалось то, что он так старательно от себя отгонял – безумие времени. Эмоции захлестнули его. Поднявшись на ноги, он осмотрелся, стряхнул с себя грязь, и решительно бросился вслед за пустившейся наутек Милицей.

Андрей тем временем, тщательно промывал в вытекавшем из пещеры маленьком ручейке, горстку камней.

–Здесь один мусор! – недовольно, качал он головой. Затем повернулся к склонившейся к нему Татьяне. – Плохой из меня старатель. Хотя, может быть это? – протянул он ей небольшой цветной камень, чем-то напоминающий искореженный крест.

– Он прекрасен! – нагнувшись, потрепала она его за волосы. – Я сохраню его. Но сейчас я хочу знать, что с тобой происходит? Всю поездку ты сам не свой. Пьешь, немеренно…

– А ничего не происходит. – продолжая промывать камни, сказал Андрей. – Человек не должен задавать себе вопросы на которые нет ответов. Это называется, парадоксом Сфинкса. А у меня, их столько накопилось, что я в полной растерянности… и не знаю, что делать

– Не понимаю.

– Зато, я стал понимать слишком много, и от этого у меня легкий мандраж.

Андрей поднялся на ноги, и коснулся лбом её лба, как они это делали раньше…

– Давай, ты не будешь задавать мне вопросы. Не сейчас. Хорошо?

– Хорошо. Если ты пообещаешь, что не будешь пить так, будто тебя раздирают муки неразделенной любви.

– Не буду. – улыбнувшись, ответил он и они не сговариваясь повернулись к бегавшим по поляне Милице и Роману.

– На помощь! – кричала во все горло, загнанная на дерево Милица. – Спасите меня от этого безумца. Варвар. Женоне-навистник. Ногу оторвешь! – недолго провисев на ветке, девушка разжала пальцы и съехала Роману прямо в руки. Ловко подхватив, он отнес ее к ручью и наклонился.

– Сейчас я охлажу твой пыл, несносная девчонка. Холодная ванна пойдет тебе на пользу.

– Ромочка, миленький! – жалобно верещала барахтающаяся Милица. – Прости меня. Я больше не буду. Я просто хотела расширить твои познания в палеонтологии. А что если мы сделали открытие? И это древнейшее поселение людей. Ты станешь знаменитым. Мы все будем купаться в лучах твоей славы. И что? Разве не мог этот кроманьонец или неандерта-лец петь своей милой песни? А? Хочешь, я тебе тоже спою…

С улыбкой наблюдая за сценкой Андрей, бережно поднял с земли череп, и заглянул в глазницы.

– Бедный череп! – вспоминая Гамлета, задумчиво, произнес он. – И ты когда-то был божьим отроком. Ты оглушал долину своим криком. Любил и был любим. Возможно, был вождем воинственного племени. И после смерти кем-то спрятан от посторонних глаз. Всем в этом мире быть обращенным в прах. Шутам и королям, всем быть «затычками для бочек».* / Гамлет / Бедный череп! – Андрей осторожно поставил череп на валун, подхватил на руки Татьяну, закружил, и выбежав с ней на поляну.

– Не знаю, как насчет неандертальцев, но не простреливали головы. – разглядывая пулевое отверстие на затылке, бросил Денни вслед удаляющейся паре. Затем, он долго наблюдал, как веселится молодежь; как, сбросив маску злой иронии, Роман с приставленными к голове растопыренными пальцами, гонялся за повизгивающей Милицей. И вспомнил молодость; она могла состоять точно из таких же глупостей…

Через несколько секунд, словно опомнившись, Денни быстро вернул череп в пещеру, и подняв руки в характерной позе к небу, прошептал: «Да не потревожат больше никто праха твоего».

В Хамышки они попали, поздним вечером, когда темно-оранжевый диск солнца, наполовину скрывшись за Трезубцем*, одел темнеющие склоны в вечерний туалет. Дом, принимавших их, хозяев стоял на высоком берегу Белой. Он был обнесен каменной оградой, поверх которой проступал зеленый мох. Стараниями Денни, приезду столичных гостей придали празднично характер. Столы, расставленные посреди двора, были обильно заставлены едой. Несколько мальчишек поддерживали в каменном мангале, огонь для шашлыка.

Оставив компанию друзей, Андрей устроился на разогревшемся за день, светло-коричневом валуне, с чудесной панорамой на долину. Вид на ущелье впечатлял. Белая лента реки, с грохотом прокладывая путь, играючи раздвигала монументальные колоны гор. Где-то здесь, в изломах скал таились врата времени; от пика, к пику, изгибаясь, тянулся мост между небом и землей.

Порывшись в карманах, Андрей достал затушенную накануне папиросу; прикурил; сделал несколько глубоких затяжек и лег, широко раскинув руки. В одно мгновение, он погрузился в мягкую поверхность камня; тело сковало, и его маленький космический ковчег, взмыл, рассекая воздух в синеву…

Это был космос… Удел – дарованный разумным существам, мистическая сфера, зажатая между внутренним и внешними мирами. Пространство и обитель духов, мечущихся в угловатых плоскостях. Все здесь покрыто тайной и каждый звук, малейший отблеск света скрывали вечные тайны бытия. Здесь, в райских кущах жил Адам. Из этих мест, Ной обозревал, данные его потомкам, земли… Отсюда человечество начало свой трудный путь…

– Ты видишь нас? – во все сознание, прогремел механический голос.

– Нет…

– Прозрей! И насладись шествием ариев…

Открыв глаза, Андрей увидел себя в окружении людей в звериных шкурах. Один их них положил руку ему на голову, другой держал за плечо.

– Мы ждали тебя! – сказал, незнакомец. Отошел в сторону, и больше не заслоняя вид на долину, открыл перед Андреем совершенно новый пейзаж. Перед его глазами, до горизонта, тянулись длинные караваны; в небе парили странные создания похожие на птеродактилей; крылатые слоны, прокладывали им путь. Люди в древних одеяниях гнали перед собой мамонтов и волосатых носорогов. Торжественное шествие сопровождал барабанный бой.

– Мы люди Севера! Мы жили в сказочной стране Айрана Веджа.*(Арийский простор). Над нашими долинами витал Дух Света;*(Ахурамазда), вокруг его дворца на горе Меру, небесные светила водили хоровод. Мы изучали звезды, пасли на тучных пастбищах огромных буйволов; объезжали быстроногих лошадей. Мы были молоды и непорочны, как сама природа. И наши мысли не нарушали установленной гармонии богов. Мы жили так всегда, одной семьей, тысячелетия. Пока отдельные из нас не возгордились, и не заполнили свои сосуды страстью. И в заблуждении своем, не встали на порочный путь. Так началась война…

Миллионы демонов пытались подчинить себе тех, кто не свернул с начертанной дороги. И Боги дали праведникам свое оружие… И развернулась ужасающая битва; на океанском дне, земле, на небе, в космосе; все зримые и незримые пространства населила смерть.

И не было почтения к Высшей Силе; в невежестве своем, грешники отреклись от Абсолютной Истины, предав забвению Причину Всех Причин. И запылало Небо; и стало оно полем брани, ареной противостояния демонов и богов. Виманы *(древние летательные машины, описанные в Махабхарате) раздирая плоть материи, обрушивая на землю реки пламени; и пожирающие все живое, смертоносные лучи. Земля гудела, раскалывались горы, солнце померкло и над землю встала темнота. Когда же ярость Неба спала, и стихли огненные вихри, а воды океана обрели покой, на все пространство Ариев пришла зима…

Разорванное Солнце спрятало свой лик. Оно остыло, не согревая наши жилища, и с Севера, от цитадели небожителей, на нас стала надвигаться Белая Стена.

Так Боги покарали нас. Так смертные узрели ярость неба. Так в душах грешников укоренился страх. И тогда, самый мудрый из нас, развел священный огненный цветок.

Сорок ночей небо расцвечивали его блики, и языки пламени взывали к милости богов. На сорок первую, на небе вспых-нула звезда и небесный луч, ведомый десницей Бога осветил наш путь. Ты видишь его? – грозно вопросила женщина .

– Я вижу свет! – сказал Андрей. – Я вижу треугольник из лучей. Я вижу белокурых воинов едва удерживающих, закованных в доспехи, злобных псов. Я вижу медленно ползущие, гусеничные колесницы; огромных сотрясающих пространство, механических слонов. Вокруг меня снуют, светящиеся пауки. Тела их сплошь усыпаны прожекторами; своими юркими лучами они прощупывают путь. Я вижу небо, усыпанное летательными аппаратами немыслимых размеров и замысловатых форм. Ими управляют воины в панцирных скафандрах.

– Если ты видишь это шествие, – все с нарастающей силой зазвучал голос, – возьми перо и пиши.

Почувствовав в руке тонкую веточку, Андрей, вновь ощутил твердь камня и, встав на колено стал непроизвольно выводить узоры. Некто, неведомый, водил его рукой, и на удивительно податливой структуре камня, всплывали светящиеся геометрические знаки.

– Эти узоры – магические символы! – удаляясь, наставлял

голос. – Они очерчивают твое новое пространство. Проникнись ими и ты найдешь нас….

Светящиеся знаки плавали вокруг Андрея. Они кружили перед ним, выстраиваясь в сложные, замысловатые фигуры,

стремясь запечатлеть в его сознании, неведомо откуда всплывший, странный мир…

35/

У костра.

Кавказ 1988г.

– Эй, соня! Просыпайся.

Открыв глаза, сквозь пелену видений, Андрей стал различать знакомые лица. Склонившись над нам Милица целовала его в глаза.

– Пригрелся, тут на солнышке и забыл про всех…

– Красиво здесь! – присев на камне, сказал Андрей.

– Красиво! – подтвердил Татьяна.

– Пока ты спал, Денни нам мегалиты показывал. – похвасталась Милица. – Вон там, на террасе Белой, – в брызгах света её лицо сверкало, – корытообразный дольмен. Напоминает каменный цветок. И очень интересные менгиры. Ты, все проспал…

– Действительно, здорово было! – любуясь закатом, подтвердила Татьяна.

– Рад, что вам понравилось! – сказал Денни. – Старался из всех сил. А вот шахты в Никеле, я бы избегал. Кроме закупоренных штолен там ничего нет? И никто те места добрым словом не вспомнит. Много народу там исчезло; без следа. Как будто под землю проваливались. Еще радиация… Здесь, другое дело. Природа; древние памятники; петроглифы….

– Если бы вы не показали нам ничего, кроме «Ходжохской теснины», все равно впечатлений хватило бы на год. – бросилась к нему Милица. – Там же такая красота, просто дух захватывает.

– Что ж, спасибо! – пробурчал, Денни в землю. – Пойду я, к своим… Пока барашку зарежем, пока мясо сварим…

– Не знаю, как вам, а мне здесь нравится! – проводив взглядом чеченца, задумчиво произнесла Милица.

– Ты тоже им нравишься. – улыбнулся Роман. – Блондинки для них экзотика.

– Даже, если они крашенные? – не сдержалась Татьяна.

– У меня свои волосы! – дернув носиком, моментально отреагировала на колкость Милица. – А кавказцы мне нравятся! Они умны, красивы, обходительны; и еще, у них бешенный темперамент.

– Горцы – это всегда сочетание дикости, страсти, необузданности. – сказала Татьяна

– Какая дикость? О чем ты? Все это в прошлом., – стоя между девушек, сказал Роман. – От их безудержного нрава ваших горцев, осталось одно высокомерие. Теперь, они совсем другие, не те, что были при Шамиле… Кавказ давно усмирен. А дикость, она так, больше для декора…

– Нет в них никакого высокомерия… – глядя вслед Денни, улыбалась Татьяна – Просто, людям гор свойственно на все смотреть свысока. Хотя бы ввиду их возвышенного обитания!

– А какими они были при Шамиле? – спросила Милица.

– При Шамиле, орды усатых всадников в чохах и папахах, охотились на маленьких девочек, с родинками над верхней губой, а по ночам жарили их на кострах, поливая местным пивом. Сердца девочек они высушивали, нанизывая их сморщенные тушки на веревочки. Я видел, у Денни на шее такое ожерелье! – расставив руки и нахмурив брови, Роман надвинулся на Милицу.

– А вот и не страшно! – отмахнулась девушка.

– Кстати, кто пробовал хваленное кавказское пиво? – спросила Татьяна.

– Это не здесь! – со знанием дела отозвался Роман. – Это в Осетии. Напиток вкусный, но на пиво похож мало.

– И все же, что ты имел в виду, когда сказал «они давно совсем другие? – повернулась к Роману, Татьяна. – По-моему они все те же, что и века назад. Живут своей жизнью. У нас вообще такая страна, в которой, не смотря на декларируемое единство, каждый живет своей жизнью.

– Посмотрите вокруг.. У них те же школы, они ходят в те же магазины, что и у нас. Никак не скажешь, что это не тронутые цивилизацией места. – сказал Андрей. – А темперамент, извините – это уже дело географическое. Чем южнее, тем кровь горячее…

– А я, не согласна. – покачала горловой Татьяна. – Кавказ, хоть и присоединен к России, но он так и не стал её частью? Разные культуры, разный менталитет, философия, жизнеощущения.

– У России очень много обликов! Вот, у меня – черногорский. – с гордостью, сказала Милица.

– И все же, мы разные. Разная религия, традиции! – сказал Роман.

– Мы завоевывали не Кавказ, мы завоевывали плацдарм, значение которого нельзя переоценить. Имперская философия, которая господствовала в умах русских дворян, в первую очередь подразумевала расширение пространства; влияния России. Остальное для них было вторичным. Нации, религии, кто на это обращал внимание? Кавказ – стратегический узел. Его покорение было естественным и необходимым шагом в плане государственного строительства… Даже чисто географически – это пространство наших жизненных интересов

– Только местные народы, в темноте своей, почему-то не подозревали, что попали в сферу наших интересов. – усмехнулась Татьяна.

– И мужественно дрались за свою свободу. – вставила Милица и оглядываясь по сторонам, добавила. – Денни рассказывал…

– Повторяю. Кавказ – это ключ к Ближнему Востоку. – недовольно пробурчал Андрей. – К теплым морям; новому сознанию. Он был нужен нам и мы его завоевали. Страна владеющая Кавказом, автоматически превращается в державу!

– Еще один знаток! – усмехнулся Роман.

– Здесь был перекресток движения древних народов, как с север на юг, так и с запада на восток.

– Еще скажи, через Кавказ прокладывали путь арии…

– Скажу. Хотя, мы до сих пор мало что знаем об этих миграциях. В истории этого края очень много темных пятен Но, что там не говори, Дарьял* – идеальное место для перевалки через этот горный массив.

– Но люди здесь совершенно уникальные. – с восторгом сказала Милица.

– Они другие; и с совершенно иной культурой. – сказала Татьяна. – В Кавказской войне их главной опорой была вера. Кази Мулла*, Хамзад*, Шамиль*, (первый, второй и третий имамы Кавказа) были духовно просвещенными людьми. Они призывали и к борьбе с неверными, и к совершенствованию духа. Они чтили ислам не только в исполнении шариата, но и тарикакта*, и хакиката*, если это вам о чем-то говорит. Человек мог достичь совершенства только в очень сложной гармонии, очень многих качеств. И только достигнув божественных высот в познаниях возвышенного*, и изучении деяний пророка*, мог стать мюридом, и повести правоверных за собой.

– Браво!– захлопала в ладошки Роман. – Одни ораторы! Получается, что мы вели борьбу, чуть ли не с просвещенными народами, а не с полудикими, варварскими племенами? Разве не горцы всю свою историю разбойничали? Их хлеб – набеги! Грабежи! У них что ни аул, то укрепление или крепость. Даже жилища крестьян имели двойное назначение. Война для них естественное состояние. Кроме войны и набегов на соседей, они другого ничего не знали. А что до мюридизма, то вряд ли большинство горцев вникало в эти теологические дебри. Он до сих пор для них в огромной степени мистическое учение.

– Политики, всегда использовали религию, как главный инструмент влияния! Чтобы посылать людей на смерть, нужны сильные аргументы. – сказала Татьяна. – В история много таких примеров – халифы, крестоносцы, талибы.

– А какую реакцию следовало от них ожидать? – пожал плечами Андрей. – Было бы наивно думать, что нас встретят хлебом солью. Мы же не с пряниками к ним пришли. Столько карательных экспедиций, столько крови? Так еще, мало захватчики, но и гяуры*. Разве у них был выбор? Но и у нас его не было. Когда суть идеи заключается в распространение влияния, нельзя останавливаться. Остановиться, значит отказаться от этой самой идеи. Тоже самое было у англичан, когда они Северную Америку или Австралию осваивали; испанцев, при колонизации Южной и Центральной Америки. Кавказ не стоит особняком.

– В Крыму, Сибири, на Дальнем Востоке – все было жестко и без прикрас. – согласилась Татьяна. – Ни Ермолов, ни Вельяминов, ни Паскевич рыцарями не были, и никакой пощады не знали. Порядок наводили исключительно мечом. Особенно, это касается Восточного Кавказа. Он дался нам очень дорогой ценой

– А, межу прочим, у нас неверно приписывают Ермолову лавры покорения Восточного Кавказа. – сказал Андрей.– Он, еще 1827 году был отстранен от дел и на Кавказ больше не возвращался, хотя боевые действия продолжались, по меньшей мере, до 1859 года, до пленения Шамиля.

– Но здесь, почему-то, все помнят только Ермолова! – сказал Роман.

– Может быть, потому, что при европейском образовании, и суворовской выучке, обладал азиатской жестокостью, которую не одобрял даже Николай 2-ой? – сказала Татьяна.

– Ермолов был военным, привыкшим добиваться цели любой ценой. – согласился Андрей. – И не только на Кавказе. «Тебе, о Персия, я посвящаю свою ненависть; проклиная тебя, я предрекаю тебе гибель». Каково, а?

– Он был таким же религиозным и национальным фанатиком, как и те с кем боролся. – сказала Татьяна.

– За Царя, Россию, православие… – согласился Роман.

– Рьяным воякой был. – сказал Андрей. – Вырезал целые районы… и видел усмирение Кавказа только силою оружия. Подход тогда простой был, путь к миру через силу!

Скучая миром в язвах чести,

вкушаешь праздный ты покой,

И тишину домашних долов..

Но се – Восток подъемлет вой!..

Поникни снежною главой,

Смирись, Кавказ: идет Ермолов

– Вот и до медоточивого Александра Сергеевича добрались! – улыбнулась Татьяна.

– Это же Пушкин! – сказала Милица.

– Он, самый! –подтвердил Андрей. – Думаю, уже тогда его снедали глубокие противоречия. С одной стороны в нем жил дух Байрона, и как европеец, он жаждал и воспевал свободу; но как верноподданный русского царя – хотел величия империи. Империя – это постоянное расширение влияния, а значит экспансия.

– По-моему, эти понятия не совместимы. – сказал Роман.

– Конечно, нет! – подтвердил Андрей.

И смолкнул ярый крик войны:

Все русскому мечу подвластно,

Кавказа гордые сыны,

Сражались, гибли вы ужасно;

Но не спасла вас наша кровь,

Ни очарованные брони,

Ни горы, ни лихие кони,

Ни дикой вольности любовь!

– Я за Любовь…. И за Свободу… – ввернула реплику Милица. – Все, даже самые маленькие народы должны быть свободными.

– Кто бы сомневался? – развел руки Роман. – Ты за свободную любовь…

36/

Куринный король

Стокгольм 1940 г

С началом польских событий дела Рауля пришли в полное расстройство. Несмотря на оптимистический нрав, невольно в душу закрадывались сомнения; он мог с горечью констатировать, что остался и «без работы и без денег». Венгерская командировка в материальном плане ничего ему не дала, зато добавила душевных мук. Скоро, он узнал о помолвках баронессы Элизабет К. и графини Евы Г. Это только усилило хандру. Испытывая давящую неустроенность, он вынужден был признать в разговор с дядей Маркусом: «банковское дело – это не мое».

Время шло, проекты рассыпались, как карточные домики, и ничего толкового ни в плане бизнеса, да и ни в каких других начинаниях, не просматривалось. А после смерти Густава, сложилось впечатление, что он вообще перестал, кого-либо интересовать. Проект «Международного банка», где Рауль мог бы занять «достойное место» рассыпался с последним вздохом деда. Осталась слабая надежда на застройку участка дядюшки Маркуса, но и она, как это за ней водится, в последнюю минуту умерла. Вместе с новостями из Польши наступало осознание того, что с архитектурой нужно будет повременить. И вот теперь, когда буря бушевала во всю силу, на ней можно было смело ставить крест.

Дядюшка Якоб был предельно лаконичен. Взяв Рауля под руку, он методично водил его по кабинету, наставническим голосом обрисовывая всю сложность политической ситуации в Европе.

– Я должен огорчить тебя Рауль! – заключил, он свой пространный обзор. – В связи с новыми обстоятельствами все строительные проекты мы приостанавливаем. Ты должен понять….

Рауль понимал. Все же он вырос в среде дипломатов. А тут еще грянули события в Финляндии… Только после долгой и бесплодной службы в ополчении, дядюшка вновь обратил к нему свои взоры…

– Могу предложить тебе одно дельце. В «Среднеевропейской торговой компании». Работа не ахти, импорт куриных грудок и маринованных огурцов; экспорт копченого лосося и тресковой икры. Фирма принадлежит Свену Салену* и венгерскому еврею Коломану Лауэру. Его семья в Будапеште. Тебе могут предложить должность содиректора. Это хорошая перспектива.

Рауль не возражал. Сознательно или нет, но его уводили от дел в «Эншильда банкен». К тому же у него не было выбора.

Вернувшись домой, где его поджидала компания старых друзей, он сообщил им о крахе всех долгосрочных планов, и о том что судьба не оставляет ему другого выбора, как предать себя водам залива.

– Я начинаю прослеживать общность, между своей судьбой и участью Вассы!* Не успел я поднять якорь, наполнить паруса и выйти в гавань, как мой корабль дал течь и стремительно пошел ко дну! – стоя у окна, с горечью констатировал он. – Так что, все обстоит удручающе грустно.

– А что сказал дядюшка? – спросил старый приятель Никлас. – Что мог сказать банкир, видящий во мне только обузу? Но я его не виню. Все дело только во мне. Я неудачник, у которого всё валится из рук. Даже посвятив столько лет армии, я не дослужился до звания офицера. Вот, подумываю об уединении…

– Нам будет тебя не хватать, друг! – смахнув слезу, трагическим голосом сказал Густав фон Платен. – но еще больше кларета твоего деда.

– И не надейся! – тем же тоном ответил Рауль, – Пока в его погребе томится хоть одна бутылка, я не оставлю вас.

– Вот ответ настоящего викинга! – подошел к нему и положил руку на плечо, Леннарт Хагстрёмер.

– То, что твой легендарный дед оставил нам этот винный погреб, уже достойно чтобы увековечить его имя в пантеоне величайших людей Швеции! Поэтому, предлагаю тост за Густава Валленберга. – сказал, старый приятель Рауля, Никлас.

– За самого заботливого деспота в Швеции! – подняв бокал, воскликнул Рауль. – За Густава! Наконец, пришло то время, когда он мог бы мной гордиться! Я стану всеевропейским агентом по распространению копченой лососины и маринованных огурцов. Вершиной моей деятельности, станут куриные грудки. Я обожаю куриные грудки. Я обожаю грудки вообще. Дайте мне больше грудок. Все грудки мира… Я должен лично отведать каждой, чтобы стать куриным королем!

Гвалт, который устроили друзья, не веселил Рауля. Борясь с не покидавшим его разочарованием, он некоторое время сдерживался наблюдал, как носятся они вокруг него, изображая обитателей курятника. Сжав губы, с неприступным видом, он долго не давал воли чувствам. И наконец, не выдержав, приподнялся на носках, и громко издав боевой петушиный клич, и замахал согнутыми в локтях руками.

Несколько минут продолжалась вакханалия…. Когда волна всеобщего веселья спала и вся компания повалилась, кто куда, в кресла, на пол, на диван, Рауль во всеуслышание объявил:

– Коломан Лауэр – так зовут моего нового работодателя. Кроме того, что он беглый еврей, и что некая часть его фирм находятся на враждебных евреям территориях, мне ничего неизвестно. Впрочем, и этого вполне достаточно. Ну, а путешествовать, это по мне; люблю быть, что называется, в гуще событий. Да и надо как-то встряхивать страдающее самолюбие.

– Плесни-ка мне еще, Рауль! – протянул ему бокал Магнус.

– Правда, Европа необратимо теряет свой колорит! – продолжил Рауль. – Куда не сунься, повсюду черная форма, свастики и факельные шествия. Коричневая чума расползается по континенту. Скоро и мы будем выбрасывать в приветствии ладони…

– Лучше наблюдать за «Торжеством духа»* с факельными шествиями Гитлера, чем за «торжеством серости», у этого ужасного Сталина! – категорично заявила Яннет.

– Хотите заглянуть Гитлеру в задницу? – развел руками Магнус.

– Мальчики. Не разрушайте атмосферу употребления кларета. – меланхолично отреагировал Хельга. – Смените тему.

– Адольф, по-моему, зарвался? – отреагировал на замечание Магнуса, Рауль. – Своими действиями во Франции, он окончательно раскрыл свои намерения и восстановил против себя весь мир! Союзники не будут молчать.

– Маленькому ефрейтору не дает покоя слава маленького капрала. – пригубив бокал, сказала Яннет.

– Милая Яннет! – повернулся к девушке Магнус. – Боюсь амбиции этого маниакального вегетарианца, куда кровожадней кухни романтического корсиканца. Войны того времени походили скорее на парады, с кучей церемониалов. Сейчас все по другому, как показала предыдущая война*. Наполеону нужна была слава и Европа; Гитлеру, власть и весь мир! И фюрер ни перед чем, не остановится. Может, он плохо образован, его выставляют неумехой, но ведь как целеустремлен; и как зажигает?

– Весь мир прогнулся перед ним; вот уже и мы заигрываем с наци? – грустно сказал Рауль. – Нам льстит, то, что он относит нас к когорте избранных.

– А разве это не так? – раздался юношеский, почти детский голос. Это был новый друг Хельге, начинающий режиссер Ингмар Бергман.

– Не так! – покачал головой Рауль. – Нет никаких избранных наций. И статус нейтрального государства, не позволяет находиться в роли невинного созерцателя, и не избавляет от ответственности….

– Ты предлагаешь схватиться с Гитлером? – усмехнулась Яннет. – Не проще ли, просто набросить на себя петлю?

– По-моему, Гитлер просто исправляет ляпы Версаля. – сказал Магнус.

– Может это и так, но войну он развязал покруче, чем ляпы Версаля… А как относиться к его патологической ненависти к евреям. Это возврат к варварству. С неграми в Кейптауне, обходятся гораздо лучше. Он Молох! Его аппетит не насытит ни Польша, ни Франция…

– Гитлер шут и позер. Его век скоротечен! – сказал Магнус…

– Я так не думаю! – отрицательно закачал головой Ингмар. – За спиной этого позера стоит целая нация? Нация Гёте, Моцарта, Бетховена?

– Согласен! – поддержал его Рауль. – Этот шут и позер, как ты выразился, построил за собой всех немцев, и завоевал Европу, что до него не удавалось сделать даже Бисмарку. – Он перевернул сознание немцев, сумел внушить им мысль, что они могут все. Тем самым, он встал в ряд величайших людей Германии; и не имеет значения, с каким знаком, плюс или минус. Он, безусловно, гений, но гений зла!

– Позвольте мне вмешаться в ваш мужской спор. – вкрадчиво начала Хельга. – Разве зло может ассоциироваться с гениальность? Разве гениальность ни есть ниспосланное свыше одухотворение? Разве зло может вдохновляться Богом? Нет, и еще раз нет! Злодей не может быть гением.

– Это ты о простых людях. О политиках, нельзя судить человеческими мерками. Они являются одновременно и носителями созидающих и разрушительных начал. В верховной иерархии индуизма, Шива одновременно олицетворение и добра и зла. – сказал Магнус

– Мы те, кто вечно говорит о созидании, на деле, разрушая все! – продекларировал Ингмар.

– И все же Гитлер, гений! Своей сумасшедшей экзальтацией, он очаровал всех немок. И с этим не поспоришь! – сказала Яннет.

– А еще, по-видимому, он не плохой дипломат. С таким успехом морочить голову Сталину, Чемберлену*, Даладье*! Гаху*, он просто в бараний рог скрутил. Гитлер стратег, и как видно, неплохой…

– Его сила, в разобщенности европейцев… В усталости от прошлой войны. Все закрывали глаза на его чудачества, и вот вам…

– Все поощряют его. В том числе и мы. Строил же у нас Хенкель, по секрету, о котором знали все, в обход Версаля, самолеты. – блеснул своей осведомленностью, Магнус.

– Фюрера, уже трудно будет остановить. Только посмотрите на его штандарты. Он спит и видит себя во главе германских легионов. И во всеуслышание объявляет себя поклонником Римской Империи. – сказал Густав.

– Его идеология имеет германские корни. – не согласился Рауль. – Тысячелетний Германский Рейх – это из Гвидо фон Листа!* Оттуда же исключительность германской расы. Немцы – избранный народ; наследники королей-священни-ков наделенных сакральной мудростью, и живших в полной гармонии с обожествленной природой. Но тут явились христианские священники, со своей пагубной моралью «любви и милосердия» и лишили зазевавшихся германцев традиционных ценностей, погубив при этом главную организующую силу любого общества – элиту. Поэтому, задача, которую ставит перед народом Гитлер – возрождение элиты. Истинной германской элиты…. И схема здесь, до предела проста. Лучшие представители новой расы – национал-социалисты; лучшие из национал-социалистов и есть немецкая, а значит, и мировая элита! Могу рискнуть лучшей бутылкой погреба, в том, что его настольная книга – «Карнунтум», все того же Гвидо фон Листа!*

– Все разница в том, что Гитлер не сказочник, его легионы скоро перевалят за рубежи Европы. И скоро, всем, кто не станет под их знамена, будут наклеивать желтые звезды на рукава! – сказала Хельга.

– Уверяю тебя, дорогая, нам это не грозит. В чистоте нашей крови, он никогда не усомнится. – сказал Никлас.

– Да, он сумел внушить немцам, что они лучшие. «Смело идите за мной, и мы восстановим справедливость, а между делом завоюем мир». Для разочарованной и оскорбленной итогами Первой мировой войной Германии, это как бальзам на душу. – сказал Магнус.

– Но, он действительно достиг огромных успехов. – сказал Рауль. – Объединил народ. Построил дороги; справился с депрессией. Он не только вернул Германию к прежним границам, в его руках, Австрия, Чехословакия, Польша, Франция. Вопрос лишь в том, где он остановит свои танки.

– Что ни говори, личность неординарная! – восхищенно, сказала Яннет. – Сумасшедшая воля … и крайне привлекательные, разложенные на элементарные составляющие, мысли!

– Не забывайте, всегда есть плата за успехи. Нельзя, вот так запросто крушить все на свете. Я думаю, немцы все же образумятся и отправят его обратно, в Линц. – сказал Магнус.

– Что-то я сомневаюсь! – покачал головой Рауль. – Учитывая их педантичность, они пойдут за ним до конца.

– Рауль, готовится к политической карьере. Пытается стать специалистом по Германии! – подсела к нему на кресло Яннет.

– Я пытаюсь разобраться в природе власти. Похоже, фюрер возомнил из себя Вотана, спустившегося с дерева Иггдрасиль*, и намеревавшегося с помощью рунических заклятий побеждать врагов. Его речи похожи на заклинания.

– Лучше с Гитлером, чем со Сталиным и его Мировой Революцией. – вздохнула Хельга -.Я не хочу, чтобы Швеция стала очередной республикой Советов. Ему же наплевать на наш нейтралитет…

– Сильным мира сего можно все!

– Им, как бы и нельзя, но они успешно обходят этот запрет. – согласился Рауль. – И это неудивительно. Каждый из них, а уж тем более фюрер, мнит из себя мессию.

– Но откуда его ненависть к евреям?!

– В евреях его бесит то, что они твердят о богоизбранности. Для Гитлера это кощунство. Покровительство Небес – прерогатива немцев, и таких личностей, как он! Не какое-то там племя Моисея, а истинная, благословенная свыше, германская Раса. В этом суть его ненависти.

-–

* (Гвидо фон Лист – мистический мыслитель крайних, националистических пангерманских воззрений). После ряда произведений в неоромантическом жанре, развернул грандиозные изыскания в области «арийского протоязыка» и мистических связей древних германцев с природой. Посредством оккультной интерпретации германского прошлого, пытался показать исключительность арио-германской расы, обладавшей древними знаниями, позволявшей проникать ей в тайны природы. Сделал несколько сбывшихся пророчеств, в том числе предсказал приход к власти Гитлера.

* Иггдрасиль; дословно – скакун Игга (один из эпитетов Одина). В скандинавской мифологии имя Мирового дерева, тис или ясень, в виде которого скандинавы представляли Вселенную.

37\

Свобода

Кавказ 1988

– Да! Я за свободную любовь! – вздернув головку, гордо заявила Милица. – И за все остальные свободы тоже. Но, чтобы почувствовать, что такое свобода, нужно уметь забираться очень высоко. И еще, летать…Истинная свобода рождается, где-то на стыках неба и гор.

– И откуда, позвольте спросить, наша маленькая девочка, нахваталась всего этого? – прищурился Роман.

– От мамы с папой. Они у меня не чета тебе… Но вы оглянитесь! Посмотрите вокруг! – закружилась Милица. – Именно, здесь она и обитает, в нетронутых цивилизацией уголках? А не в какой нибудь там Европе, или Америке. Кавказ – естественное пространство Свободы! И если кто не в курсе, я дарю ему свое открытие.

– Какая Европа? – поморщился Андрей. – Старая, маразматическая цивилизация, медленно сползающая в слабоумие.

– Ну, все! Поехали. Сейчас, начнет про духовное разложение Западной цивилизации. – махнул рукой Роман. – да ты ведь сам, европеец, до мозга костей.

– С одной оговоркой… Я русский. И не могу восторгаться тем, что европейцы приписывает себе все достижения цивилизации. Я не могу мириться с их высокомерием. С тем, что простым росчерком пера, они отписываются от всего, во что верили веками. И это гордыня считать себя пупом всего. Мир многообразен. На этой планете мы пигмеи, проявляющиеся на мизерный временной отрезок и сочень ограниченными возможностями.

– Вот, и просвещенная Европа нам уже не пример. – тяжело вздохнул Роман. – Но, кто же должен стоять у нас перед глазами? Дорога к свободе лежит только через просвещение. Я не верю в дикую вольницу. Нет там никакой свободы…

– Да, что вы все заладили – свобода, свобода? А что она такое, эта ваша свобода? – пожала плечами Татьяна. – Как выглядит? Я вам, вот что скажу. Свобода – это наркотик, которым пичкают людей, чтобы было легче ими управлять.

– Я тоже, не верю ни в какую свободу. – скептически сказал Андрей. – Общество, в котором присутствует хоть какая либо форма неравенства, не может называть себя свободным. Свобода – это скорее мечта; причем несбыточная. Это состояние Бога, к которому можно стремиться, но которое нельзя достичь.

– А я верю! – убежденно сказал Роман. – И приветствую все перемены – свобода совести, слова, ну и так далее. Но все должно быть заточено под экономику…

– Что-то подсказывает мне, что для нас это ящик Пандоры. – продолжил свою мысль Андрей. – Откроем, сами не рады будем. Мы семьдесят лет оголтело коммунизм строили, и не с лавровой ветвью в руках. И все что строили, называли свободой и демократией; причем народными. Сейчас, всем миром бросимся строить капитализм. Уверен, с таким же рвением и еще большим непониманием. И опять, упремся в стену из человеческих пороков… И потом, за кем прикажите идти? Это очень трудно сформировать и показать идею. Любой политик – сказочник; циничный сказочник. Поэтому, не верю я ни в какие политические мифы. На земле нельзя построить рай. Нельзя шесть миллиардов человек сделать счастливыми. И равенства никакого не будет. Как там ни крути, без эксплуатации человека человеком все равно не обойдется. Общество всегда будет разделено. И все, даже самые пламенные революционеры рано или поздно поступаются принципами и начинают служить не идее, а конкретным лицам и их интересам. Такова реальность.

– Вот, я и говорю свобода – это штучный товар, не для общего употребления. – сказала Татьяна. – Это внутреннее состояние! И оно от Бога!

– В современном обществе, человек не может быть свобод-ным. – сказал Андрей. – Более того, он абсолютно не свободен. У него миллион обязательств, суть которых и состоит в ограничении этих самых свобод…

– Странно все! – грустно вздохнула Милица. – Кого не спроси, чуть ли не любой готов умереть за свободу. Все хотят её, стремятся к ней, но никто, толком не может объяснить, что она такое!

– Это товар… – сказал Роман. – Такой актив, который уже с детства мы вымениваем на благополучие Государство предоставляет нам блага в обмен на лояльность; на то, что мы подчиняемся его законам. А мы, в обмен на своё благополучие, мы многим готовы пожертвовать…

– Фу, как неинтересно! – возмутилась Милица. – Ты ужасный скептик!

– Увы! Увы! – пожал плечами Роман . – Все в этом мире построено на сделках с совестью. И деньгах…

– Вот тут, он абсолютно прав. – согласился Андрей. – Всем в этом мире правят деньги, а свобода это химера.

– А вот и нет! – озираясь по сторонам, воскликнула Милица. – У вас совковая философия. Оглянитесь, сколько вокруг свободных людей. Просто, вы их не замечаете. И живут они, вот в таких нетронутых цивилизацией уголках?

– Пластинку смени, девочка! – усмехнулся Татьяна.

– Вы просто, не чувствуете? Здесь, все дышит свободой…

– Вот оно, лицо наивности! – небрежно бросил в её сторону Роман. – Ты должна твердо для себя усвоить – деньги и только деньги, правят миром; и только деньги могут все.

– И к сожалению, солнышко мое, здесь на Кавказе, все как везде. – подтвердил, Андрей.

– А давай спросим Денни. Пусть, он нам скажет – действительно ли деньги могут все?! – Денни! – бросилась она к стоявшему неподалеку, у мангала, мужчине, Милица. – Только вы можете рассудить нас. – Мальчики тут спорят, что дороже деньги или свобода.

– Милица! –схватила ее за руку, Татьяна.

– Я только хотела спросить, что значит для горца свобода? И смирились ли они… – не договорив, потупилась девушка.

Вороша палкой угли, Денни, внимательно слушал спор. Он уже давно хотел вмешаться, но почему-то медлил. Тема, безусловно, волновала его и нуждалась в комментариях. Нет! Они, конечно, ничего не забыли. Их борьба будет вечной. До полного обретения свободы. И ни с чем они не смирились. Многие из важных дел, Аллах откладывает до времени, по известным только Ему причинам. Да и, смирение, чуждое для них понятие.

– Вот я, за вами уже много дней наблюдаю, – Денни все же решил высказаться, – и думаю – а вы сами, чувствует себя свободными? Территории, от океана и до океана, множество народов покорили, но для чего? Разве эти необъятные пространства помогают вам быть свободными? И вообще, что для вас главнее – человек или государство? А что касается свободы, то ничего важнее её нет. Потому, что Свобода это… Свобода!

– Конечно, человек! – серьезно сказала Татьяна. – Сейчас, делается все, чтобы мы стали открытым обществом, У нас гласность… Перестройка… делается все ради людей. Конечно, потребуется какое-то время.

– Это что за суррогат – гласность? – усмехнулся Денни. – Андрей, как сказал – свобода или есть, или её нет. Нельзя быть свободным наполовину… А теперь, насчет «просвещенных народов», которые, кстати, колонизировали Кавказ исключительно огнем и мечом. Это они нас жестокости обучили; и между прочим, оказались очень неплохими учителями.

– История, сложно творится. И это не только у нас, в России! По всему миру! – сказал Андрей. – Простых решений не бывает.

– Знаете, если бы Горбачев подарил всем народам Советского Союза свободу, он бы вошел в мировую историю, как самая выдающаяся личность.

– Ой, не знаю! – засомневалась Татьяна. – Боюсь это привело бы к хаосу и разрушениям…

– Свобода – не предмет торговли. Все, даже самые маленькие народы должны её обрести. И только потом, решать с кем и как жить дальше. – заключил Денни.

– Советский Союз по конституции конфедерация. Каждая из республик может выйти из состава страны. – сказала Татьяна.

– Это только на бумаге…

– Но разве мало сделала советская власть для развития нацменьшинств; или сохранения самобытности малых народов?! Многие из народностей мы просто сохранили, не дали вымереть; многим помогли сделать шаг от родоплеменных отношений сразу в современную цивилизацию. И это только подчеркивает толерантность русского народа. А что касается государственности, до нее, простите, нужно дорасти.

Не желая поддерживать политическую тему, Денни, ничего ей не ответил.

– К черту советский народ и советскую государственность! – подскочила к кавказцу, Милица. – Что вы думаете обо мне

– О тебе? Ты очаровательная девушка, из-за которой множество мужчин будут сходить с ума. А вот, а Татьяна, она – мечта любого горца…

– Я вся во внимании Денни, продолжайте пожалуйста! – рукой поправила волосы Татьяна.

– Вы все, ребята интересные… Умные…. Но вам, для начала, в себе надо разобраться, Кто вы сами? Куда, и главное, кого хотите повести…

– Вы удивительный человек Денни! – Татьяна смотрела на кавказца, чуть ли не влюбленными глазами. – Бог просто даровал нам вас. Но у меня есть к вам один вопрос. Вы говорите, что вы чеченец, а живете здесь, в Адыгее. Почему?

– Долги отдаю. Иногда жизнь все разворачивает очень странным образом… Дело в том, что очень, очень много лет назад, один человек спас меня, хотя и не должен был делать этого; спас рискуя жизнью. И что самое интересно, я даже не видел его, помню только голос. Он до сих пор звучит во мне, стоит закрыть глаза. Он помогал мне всю мою жизнь; когда никто не верил, что я выживу; когда, никто и ни во что не верил… Невольно, я стал его должником, а долги, во чтобы бы то ни стало, нуждаются в покрытии…

– Кроме всего прочего, вы еще умеете говорить загадками! – сказала Татьяна.

– Люди! – взмолилась Милица и повисла на шее Романа. –Хватит о политике! Ромочка, лапонька моя! Возьми меня на ручки и унеси подальше, вон к тем, противно пахнущим шашлыкам.

– Только одну секунду, дорогая. – поставил её на землю Роман. – Мне с Денни надо парой слов перекинуться. И это касается твоей прихоти.

На удивление, Денни отнесся к просьбе очень спокойно.

– Тату, так тату! Желание женщины закон. Не так ли? – подмигнул он Милице. – Отдыхайте. Завтра все сделаем.

38\

Пушкин

Кавказ 1988

– Некрасиво получилось, – глядя вслед удаляющейся фигуре, сказала Татьяна. – Кажется мы его задели.

– Не переживай. – пожал плечами Роман. – Он себя в обиду не даст.

– Мы вели себя бесцеремонно. – настаивала Татьяна. – В чем эти очаровательные люди нуждаются меньше всего, так это в просветительских лекциях.

– Это, действительно, было бестактно! – согласился с ней Андрей.

– Нужно было просто сказать, что Кавказ самый удивительный уголок на свете! – сказала Милица.

– Но это не мешает ему оставаться диким краем! – хмыкнул Роман.

–Война в Алжире дикость или нет? – сказал Андрей. – А во Вьетнаме? Колониальные войны? А наше нахождение в Афганистане – не дикость? Дикость – этапное состояния любого общества. Вспомните викингов; их невообразимую жестокость. Вся Европа дрожала. И что теперь? Куда девалась их агрессивность? Посмотрите на шведов, датчан, норвежцев – милейшие люди.

– Нет никаких диких народов. И вообще, это ужасно, когда людей делят на просвещенных и непросвещенных… – возмутилась Татьяна.

– Вот она, мудрость, не девочки, но дивы…

– И никакого пути в просвещенные народы, тоже нет… Зато, есть очень много того, что разобщает людей.

– Когда Господь, наконец, удосужиться взглянуть на то, что мы творим, Он ужаснется. – сказал Роман.

– Вот и А. С. Пушкин о том же: «во всех стихиях человек – тиран, предатель или узник».* (К Вяземскому).

– Пушкин был умным человеком, и потому у него был грустный взгляд на вещи. – сказала Милица.

– Что означает – грустный взгляд на вещи? – повернулась к ней Татьяна.

– Вряд ли он верил в человеческую добродетель. Но был слишком поэтом, чтобы стать квасным патриотом. – сказала Милица.

– Кавказом, он не просто восхищался. Этот прекрасный край должен был стать завершающим звеном в формировании Российской идеи; предать ей блеск и целостность. И искренне считал, что Россия принесет в эти края свет просвещения. Для него это было очень важно. Как оправдание неизбежного насилия. – сказал Андрей.

– В этом и заключается ошибка всех так называемых «цивилизованных» народов. Они самонадеянно считают, что могут бесцеремонно вмешиваться в ход истории. Просвещать «дикие» племена. И переделывать все по своему усмотрению. – усмехнулась Татьяна.

– Но разве это не так? Разве колонизация не принесла технический прогресс в Азию, Африку, Австралию? – спросил Роман.

– Можно прикрываться самыми благородными идеями, но от \того ты не перестанешь быть захватчиком. А захватчиков никто и нигде не жалуют, даже если они несут свет просвещения. – сказала Татьяна.

– Отношение к «завоевателям» во все века, у всех народов было одинаковым. – согласился Андрей. – Это закон. Рано или поздно протестное настроение достигает критических значений, и периоды относительного спокойствия меняют активные фазы национально-освободительных движений. Они и знаменуют гибель Империй…

– Иногда, он такой противный! – надула губы Милица. – Не говорит, а будто диссертацию читает.

– И выход здесь только один. – продолжил Андрей. – Как сказала Милица, все, даже самые малые народы должны пройти по пути собственной и независимой государственности. А дальше, по усмотрению. У каждого народа должно быть право самостоятельно определять свою судьбу.

–Это к чему ты призываешь? – расширила глаза Татьяна. – Хорошо тебя не слышит папа! Мы что, Советский Союз должны распустить?.

– Но ты же сама сказала, что у нас конфедерация? – покосился на нее Роман.

– Мало ли что я сказала? Из любой ситуации надо искать выход, а не страну разрушать.

– Ребята! Может, хватит спорить? – вновь, взмолилась Милица. – Эй, пушкинист! Хватит щеголять эрудицией. Пошли уже за стол.

– И правда, мальчики, – согласилась с ней Татьяна. – Давайте сменим тему. Мы же не ставим себе цель разжечь новую Кавказскую войну! Все! Больше не слова о политике. Шашлык пошли есть…

– Давно пора по беленькой. – поддержал ее Роман.

– Господи, как мне не повезло жить в мире, в котором все только и говорят о политике? – закатила глаза Милица.

– И все же результаты деятельности Ермолова на лицо. Его дело живет и процветает – Андрей кивнул в сторону хлопотавших вокруг стола местных жителей. – Налицо союз аборигенов и завоевателей. Раньше, к вашему сведению, с третьим ударом колокола станичники спешили со всей живностью и скарбом, укрыться за оборонительными сооружениями. Могу напомнить:

На берегу заветных вод

Цветут богатые станицы,

Веселый пляшет хоровод,

Бегите, русские певицы

Спешите, красные домой,

чеченец ходит за рекой».*(А. С. Пушкин. Кавказский пленник)

Мы вот сейчас шашлык с ними кушать будем, – продолжил он, – а еще относительно недавно, спокойно отдохнуть в

самом сердце логова туземцев, можно было только за

крепостной стеной.

Пошептавшись о чем-то с Татьяной, Милица под ее диктовку продолжила вечер поэзии:

В реке бежит гремучий вал;

В горах безмолвие ночное;

Казак усталый задремал,

Склонясь на копие стальное,

Не спи, казак: во тьме ночной

Чеченец ходит за рекой.

… и уже от себя добавила, – пойдете, милые домой.

– Я за! – пожал плечами Роман. – И не смотрите на меня так. Вон кто никак не остановится, – указал он в сторону Андрея. – Тоже мне, мыслитель. Люди жрать хотят.

– Что уставились? – съежился под недовольными взглядами товарищей Андрей. Затем поднялся и стал медленно отходить. – Чуть что, сразу Андрей. У вас во всем я виноват. А я может тоже есть хочу.

Не сговариваясь, все трое набросились на него, но в последнюю секунду он все же смог увернуться и отскочив на несколько шагов в сторону, став в позу оратора и стал цитировать в полный голос:

– …Любимцы ветреной судьбы,

Тираны мира, трепещите!

А вы, – он простер руки к своим преследователям, – мужайтесь и внемлите. Восстаньте падшие рабы!

Увы, куда ни брошу взор,

Везде бичи, везде железы,

Законов гибельный позор,

Неволи немощные слезы.

Везде неправедная власть, в сгущенной мгле предрассуждений,

Везде неволи грозный гений

И к славе роковая страсть.

– Класс! – заслушавшись, притихла Милица. – Это у тебя здорово получилось! – подражая Андрею, она стала рядом с ним, и с тем же пафосом воскликнула. – Тираны мира, трепещите!

Рассмеявшись, Андрей обнял её, подхватил на руки и понес в сторону соблазнительно дымившегося и завлекающего ароматом шашлыка, мангала.

– По-части незабвенного Александра Сергеевича мне нет равных! – без всякой скромности, сказал он не отводившей от него глаз девушке. – Провидцем был классик. Куда не обращал свои взоры, ни дать ни взять – пророк. Ну, вот к примеру:

«Теперь у нас дороги плохи,

мосты забытые гниют,

на станциях клопы и блохи,

заснуть минуты не дают».

И дальше….

Со временем…..

Лет через пятьсот дороги, верно:

У нас изменятся безмерно;

Шоссе, Россию здесь и тут

Соединив, пересекут.

Уже внося Милицу во двор, он поставил её на ноги, потер висок и добавил с сомнением.

– Хотя, насчет пяти веков, это оптимистический прогноз.

39/

Хайбах

Кавказ 1944г.

Пристроившись на бугорке у разгоревшегося костра, Денни наблюдал за балагурящей молодежью. Он не без интереса прислушивался, к разбавленному поэтическими дивертисментами, спору. Уже давно, изучение первого поэта империи, было обязательным во всех школьных программах, но ему были ближе другие мотивы и другие интонации. Тихо, словно боясь спугнуть всплывавшую в памяти мелодию из далекого детства, он едва слышно напевал слова седого эпоса: «Какой густой дым! Как темно! Только наши ружья блестят в темноте. Гурии смотрят на нас с небес и думают, чьими они станут. Та, которая упадет на самого храброго из нас, будет гордиться этим; та же, что упадет на менее храброго, вспыхнет от стыда и уйдет от него. И пусть у того, кто сегодня струсит, почернеет лицо, когда он предстанет перед Аллахом». * («на смерть Хамзада»)

Закрыв глаза, Денни вздохнул. К великому несчастью, он стал живым свидетелем утери огромного пласта фольклора. Они многое не смогли уберечь. Во время выселения, первыми умирали старики, а вместе с ними исчезали многочисленные героические песни и сказания. Каждое ущелье, каждый аул были великой частью их культуры. И в одночасье, все было уничтожено. И тут, ничего нельзя было поделать.

По возвращению, демонизация его народа продолжилась. Ими продолжали пугать детей. Но только ему довелось видеть настоящих демонов, жестокость которых, не шла ни в какое сравнение с горячностью его соплеменников. Он был бы рад поверить в неконтролируемую дикость своего народа, тогда хоть как-то можно было оправдать их горькую судьбу, но память, говорила о другом, и неизменно возвращала к пасмурным февральским дням 1944-го…

С 23-его по 25-ое снег шел непрерывно; как это бывает в горах; стоял стеной, закрывая белой пеленой пространство. В такие дни, оторванные от мира, они жили неторопливой, монотонной жизнью. Ни тебе известий с фронта, ни новостей из Грозного, ни даже поболтать с мальчишками из аула. И все же это было особенное время. От всех других оно отличалось не проходящим состоянием тревоги; растущим напряжением; предчувствием крадущейся беды. И вот, она грянула….

Как только распогодилось, она пришла, вначале тихим незнакомым, рокотом с окраин аула; затем, как гул сходящей с гор лавины, сметавшей все на своем пути. И когда, он выбежал на улицу, первые выстрелы, словно удары хлыста уже рассекали их пространство, а у дороги, упиравшейся в аул, окутанные паром, дымились жуткие, многоколесные чудовища. Это были грузовики, полные солдат…

Как только люди в форме появились во дворе, он сразу же возненавидел их. Хотя, казалось, он должен был восхищаться ими, как восхищался отцом, воюющим на фронте. Но эти существа приехали с другой целью; разрушить его дом, выровнять горы; и до неузнаваемости изменить его жизнь.

Прибывшие солдаты, торопились. Дали на сборы два часа. Кричали, стреляли в воздух, подгоняли прикладами, опять кричали, мешая на самом деле сборам.

– Поторапливайтесь! – грубо бросил в сторону женщин офицер. – Кто не прибудет к месту сбора, будет предан военно-полевому суду и расстрелян на месте. Можете взять по сто килограмм на человека.

– Куда вы нас везете? – осторожно попыталась выведать маршрут мать.

– Пока в Хайбах. Там перевалочный пункт. Собираем всех кого не вывезли из-за снегопада. Советую собраться, как можно быстрее, и строго выполнять все наши распоряжения. Особенно, это касается мужчин, причем любого возраста! – на последнем слове офицер выразительно посмотрел на Денни. – Ты, малой не шали здесь. Делай все, как велено и от машины далеко не отходи. Стрелять буду без предупреждения.

– Вот еще, напугал! – Денни с презрением посмотрел на офицера. Он был твердо уверен – люди в форме переодетые враги. Они осквернили их жилище. Кричат и оскорбляют женщин. Перевернули верх дном дом. Оружие ищут? Пусть ищут… Они с дедом, всё надежно закопали во дворе. Ни за что не найдут.

Когда его седой как горы, мудрый дед, всеми уважаемый аксакал, отказался подниматься со своей кровати, и был грубо сброшен с нее, Денни соколом бросил на помощь. Но, что он мог противопоставить двухметровому верзиле, коловшему во все подряд штыком. Ударом приклада в грудь, солдат сбил его с ног; затем, подхватив словно пушинку, выволок на улицу, и забросил в сани.

Удар был настолько силен, что у Денни помутнело в глазах и он еще долго не мог отдышаться. Перед ним расплывались силуэты и лица людей; руки и ноги не слушались. И все же, он видел и слышал то, что навсегда врезалось в его память. Не в силах подняться, он наблюдал за избиением своей семьи. И в унисон крикам матери и теток, кричал беззвучным, разрывающим весь его уже не детский мир, полным отчаяния, голосом.

В этот роковой день зимы 1944, когда ему было чуть больше десяти, самым большим его желанием было умереть, покончив с невыносимыми страданиями. Беспомощный и жалкий, он никому не мог помочь. И все вокруг были свидетелями его позора; и небо, и земля, и призраки витавших среди гор, далеких предков.

Фоном тех страшных дней стал женский плач; приглушенный, на силу сдерживаемый, но въедливый и душераздирающий. В просветах воспаленного сознания, скрип свежевыпавшего снега из под саней, понуканье безжалостных палачей, он до предела обострял тоску.

– Куда вы нас везете? – без устали допытывалась мать. – Ребенка пожалейте. Ему нужен врач. Лекарства. Он у меня и так больной. В райцентр его надо. Солдат, у тебя ведь тоже есть дети…

– Куда везем, куда везем? В Хайбах, везем! – сказал охранник. – Из-за вас столько неприятностей. Ребята не на шутку разозлились. Начальство отрапортовало, что операция по выселению «врагов народа», завершена, а мы к вам из-за снегопада не добрались, вот теперь все и суетятся. Сам Берия держит под контролем операцию. Это понимать надо. А за отца ты обессудь. Ему все равно не жить. Старый больно…. Не жилец…. Не старшина Грицюк, так кто нибудь другой. У нас ребята жесткие. Неподчинения не потерпят. Да еще когда, предатели…

– Какой он предатель? Ему за восемьдесят! – не выдержала мать.

– Может он и не диверсант, но это не мне решать. Время-то военное. Жаль старика, да что тут поделаешь. Мое дело выполнять приказы. Приказали подготовиться и выдвинуться в ваш аул, я все как положено и сделал. Я эти места хорошо знаю. И предупреждал начальство… Никакие, говорю, «Студебеккеры» до этого аула, по такому снегу не дойдут. Цепи, цепи… или сани запрягать. Так, кто меня послушал? А ваших в конюшне собирают. В Хайбахе. Я до войны частенько там бывал. Кони там славные, были. Жеребцы, ух… красавцы! Ты, давай, малого сеном накрой, хорошенько. Нам пути, еще с пару верст. Там, за родовой башней, человек пятьсот ваших. Со всех окрестных аулов. Одни старики, женщины да дети. Ой, еще намучаемся мы с вами!

– Нельзя нам в Хайбах! – словно чувствуя беду, взмолилась мать. – Мальчик в конюшне не выдержит. Замерзнем в конюшне, понимаешь. К врачу его надо…

– Конюшню утеплили, – успокаивал возчик.– Сеном обложили. Сам возил. Условия, конечно, не царские, не ахти какие, так ведь ненадолго. Хотя, как повезут, этих немощных стариков, не знаю.

– Ты хороший человек, – все уговаривала мать. – Сразу видно. Пойми меня, у меня муж на фронте, что я ему скажу, если не уберегу сына. Он у нас один продолжатель рода, так получилось. Не губи ребенка… Отвези в райцентр…

– Странная ты женщина! – едва сдерживался мужчина. – Я же тебе по-русски объясняю, вывезли вас… Всех… В Сибирь. Или Казахстан, точно не знаю…Нет больше никаких райцентров. Всех вывезли. Я почитай, тебе щас тайну государственную разглашаю. Да если, что не так, меня же к первой стенке поставят. Но ты раньше времени не суетись. Начальство быстро разберется кому, куда и как? Прикажут, я в момент доставлю. Странно только, что вам собраться толком не дали… Непонятно…. Но ты потерпи, милая. Вон, уж подъезжаем. А я за вас потолкую…

Денни трясло, как в лихорадке. Только потом, гораздо позже, он понял – такой была его судьба. Не самая завидной, на грани человеческих возможностей, но его. Мать, чтобы унять пронизывающую тело дрожь, зарыла его в сено с головой. Почувствовав на лбу ее горячую, руку, он ощутил на время, необыкновенную легкость. Куда-то делись боль, страх, и жалящий со всех сторон свет.

Он так и не увидел лица своего спасителя. Память сохранила только его голос. Вернувшись после недолгого отсутствия, он тихо, даже виновато прошептал:

– Ты мать, своего малого сеном то получше накрой. Вам за охранение, а его я к эшелону все одно доставлю.

– Не надо к эшелону! – взмолилась женщина. – Отвези его в Адыгею. Там у меня сестра. Она за местным замужем. Их может, и не тронут.

– Ты милая иди, иди…. пока охрана не хватилась. Не привлекай к себя внимания. И с пацаном не прощайся. Начнут обыскивать сани, быть беде. Ступай милая, ступай, я тебе говорю, если хочешь, чтобы он жив остался…

В ту страшную секунду, Денни почувствовал необыкновенный прилив сил. Ему, вдруг, захотелось пронестись с соседскими мальчишками по каменистым склонам за аулом, к озеру. Прыгнуть со всего разбега в его обжигающие воды, и задыхаясь, во все горло, прокричать «Эй..е.эй»!

Еще, он пожалел о том, что они с дедом зарыли за оградой его детскую саблю, и он не сможет во главе своего карликового войска, на белых лошадях атаковать врага.

Сухие звуки выстрелов, напоминавшие треск хвороста, насторожили его. В последовавшей какофонии очередей и криков, он еще больше растерялся, не понимая, что происходит в мире отнимавшем у него надежду. И скоро, он уже не мог отличить бред от яви, и плакал от бессилия, руками раздвигая колющее одеяло сена. В какой-то момент, ему это даже удалось; и сбросив с себя ненавистные покровы, он просунул голову в образовавшийся просвет. Но все, что он увидел, вся жуткая картина разыгрываемой драмы – это пылающее небо, и искаженный силуэт конюшни, в яростное огне.

Он слышал стон расстреливаемого здания; повсюду, слышалась стрельба, из пулеметов, автоматов: сознание рисовало обжигающие нервы траектории пуль. Путь каждого куска свинца лежал через его сердце, и он дрожал, от мертвенного холода, и его душу облизывали огненные языки…

– Господи помилуй! Господи помилуй! – молился где-то рядом, возчик. Он навсегда запомнил дрожащий голос потрясенного человека. Сани нервно дернулись, жалобно заскрежетали внутренностями. Денни, вдруг захотелось разорвать руками, стоявший перед ним зловещий занавес, но возбудившись, он застонал, почувствовал удушье и… свет исчез. Он потерял сознание; умер, чтобы возродиться уже другим, опустошенным и потерявшем детство, стариком.

Затем был скотный вагон; мерный перестук колес, палатки посреди негостеприимной степи, годы изнурительной борьбы за выживание. И долгий, полный унижений и лишений путь домой….

Денни! – словно из другого мира, раздался голос Милицы и он очнулся от воспоминаний. Огляделся, стряхнул с себя прилипшую траву, поправил одежду и направился к уже сидевшим за столом гостям.

40/

Бергман

Стокгольм 1940г.

– Что касается евреев, мне кажется, весь вопрос в их финансовой успешности. Люди проявляют крайнюю нетерпимость когда рядом с ними кто-то процветает. – сказала Хельге.

– А по-моему, человечество стареет. И теряет душу…. Мы уже от рождения старики! Циничные и равнодушные. – сказал Ингмар Бергман.

– И это говорит двадцатилетний юноша? – развела руками Яннет.

– Да, мы потеряли душу. – спокойно отреагировал Ингмар. – А если нет души, значит и Бога в нас больше нет. Мы потеряли и Его. Гитлер снял седьмую и последнюю печать. Нас ждет опустошение.

– Не слишком ли печальная картина?

– Вы что не слышите? Ангелы смерти уже трубят!

– Ингмар! Ты пугаешь женщин! – сказал Магнус.

– Небольшая встряска нам всем не помешает. – успокоила его Хельга.

– Вы правильно должны относиться к высказываниям Ингмара. – вступилась за юношу Яннет. – Понимайте их как художественные образы. Он пишет сценарии и мечтает снять фильм; о черствости человеческой натуры. О том, что в его ожесточившейся душе не осталось места милосердию. Это я Ингмара цитирую.

– По-моему, этот зрелый юноша может сам раскрыть нам свои мысли. – присела рядом с Ингмаром, Хельга.

– Охотно! – переключил на нее внимание Ингмар. – Европа поражена чумой. Она покрыта гнойными нарывами. Люди пытаются раздавить их, но от этого страдают еще больше. Они задыхаются в зловониях и чахнут в смраде собственных испражнений. В их душах воцарилась тьма. И только черный ангел носится над разлагающейся плотью почившей Старушки…

– Черный ангел – это фюрер? – ерзая на крае кресла, предположила Хельга.

– Может, и он! А может, кто-то более ужасный!

– Сталин? – не унималась Яннет.

– Может, сам дьявол…

– Душа в пятки…. Я требую, чтобы ты раскрыл нам глаза. – Яннет вплотную придвинулась к Ингмару. – Они схлестнутся? Сталин и Гитлер! Война, будет?

– Ничто не сможет нас избавить от войны! Я предвосхищаю новое глобальное противостояние; войну миров. Двадцатый век – век войн.

–Нет! Это мальчик мне определенно нравиться!– повернулся к Ингмару, Магнус. – Несомненно, он поклонник Уэльса.

– Этот, как ты сказал, мальчик, младше тебя всего на пару лет. – улыбнулась Хельга.

– Он раскрывает мне глаза на мир. Я готова его слушать и слушать. – сказала Яннет.

– Не знаю, что он там тебе раскрыл, но пусть объяснит – в чем успех диктаторов? – прищурила глаза Хельга . – И фюрер, и Сталин не самые привлекательные личности…

– О фюрере, я бы так не сказал. – покачал головой Ингмар. – Я слушал его речь в Веймаре. Гостил у родственников. И видел, как его воспринимают немцы; десятки, сотни тысяч немцев. Насколько помню, никто из нас тогда, не считал его непривлекательным. Едва его кортеж въехал в город, пространство взорвалось; как после бомбежки. Волна людского ликования была такой силы, что грозилась разнести все вокруг. Люди рыдали, как дети, исступленно выкрикивая приветствие наци; они просто бесновались, и в их глазах не было ничего кроме обожания… И я, бесновался вместе со всеми.

– Одну поразительную деталь подмечают все, кто слышал его. – подхватил мысль Ингмара, Рауль. – Это магнетизм! Он намагничивает толпу; намагничивает мысли…

– А какая экзальтация? – оживилась Хельга. – Не удивительно, что в первую очередь, он завоевал немок.

– Мужчин, его харизма привлекает, ну никак не меньше. – не согласилась Яннет. – Им покажи, какую нибудь «стрелялку» и они сломя голову бросятся крушить все вокруг.

– Я и говорю – демон! Слишком легко, он завоевывает сердца людей. И не только в Германии! – сказала Хельга.

– Секрет здесь прост. Антисемитизм в крови всех европейцев. – сказал Рауль.

– Черчилль утверждает, что в Англии его нет. Он говорит, что «они не такие глупые, чтобы заявлять, что какая-то нация умнее их». – не согласился Магнус.

– Его, никто и слушал не хотел. – усмехнулся Рауль. – Хотя, он не уставал повторять, если не остановить фюрера, его армии проутюжат всю Европу.

– Рауль, всегда пророчествует грозу! И когда она приходит, начинает причитать – вот мол, я же предупреждал! – Магнус добавил в бокал вина. – Мне, все это, кажется преувеличением. Он вернул Германию к довоенным границам, и теперь успокоится.

–По-моему, все свои планы, фюрер очень четко обозначил в «Маин Кампф». – спокойно отреагировал Рауль. – Я и насчет «жизненного пространства», и насчет евреев. Только слепой не видит, мир, лишь на мгновение застыл в ожидании грандиозной схватки.

– А что касается евреев, им надо умерить свои финансовые аппетиты. – сказал Магнус. – Или вы скажите, что они не опутали планету сетью своих банков; не прибрали к рукам всю мировую финансовую систему? Я твердо убежден, Гитлер защищается. Пусть грубовато, по солдафонски, но защищается. Я с ним не во всем согласен, но финансовые махинации это тоже мировое зло.

– С евреями, конечно, он перебирает, но их нигде не жалуют! – вздохнула Яннет.

– В силу своих природных качеств, они всегда на виду. – сказал Магнус. – Может, им надо быть скромнее?

– Я не хочу априори присоединяться к хулителям фюрера, – сделал глоток, Рауль, – но он сконструировав милитаризированную машину, которая всегда должна быть в движении. И будет воевать, пока его не разобьют. Диктаторы никогда не останавливаются. Им всегда мало. Их действия не подвержены обычной логике; они, как правило, импульсивны и непредсказуемы. Но, что бы вы не говорили, его отношение к евреям – варварство.

– В таком случае большая часть нашего континента – варвары. И число их непрерывно растет. – сказал Магнус.

– А я его поклонница. – захлопала в ладоши Яннет. – Европе нужна серьезная встряска.

– В Венгрии, Миклош младший, как-то размышлял при мне: «Что заставляет нас заигрывать с Гитлером? Прежде всего – Версаль. Трианонский договор это трагедия всех венгров. Это катастрофа, с которой мы не согласимся никогда».

– В шторм, можно сесть и на пиратский корабль. – сказала Хельга.

– Можно! Но тут больше, но? – поморщился Магнус. – Представитель клана Валленбергов разделяет такую точку зрения?

– Как тебе сказать? В том, что сейчас происходит читаются последствия Версаля. Войны начинают не народы, а политические и финансовые круги, но тяготы и последствия войн, как правило, ложатся бременем на простой народ; простых людей. Кроме лишений и испытаний их сгоняют с земель, облагают бременем репараций; просто уничтожают. Любая война, это прежде всего трагедия народа, с неизбежными жертвами и искалеченными судьбами.

– Человечеству не нужны никакие войны, вообще. – сказала Хельга. – Что за наслаждение, от этих периодических кровопусканиях? Научно доказано, оно вредно, для человеческого организма.

– Здесь, я с тобой, пожалуй, соглашусь. Но бывают и исключения! Например, если Рауль отгородит нас от погреба своего деда, мы немедля начнем против него военные действия.

– И все же, в Гитлере есть что-то из разряда вон выходящего. Чехов голыми руками взял. Австрия сама пала к его ногам. В Польше и месяца не прошло, как они были в Варшаве….

– Ну, в Польше и русские руки погрели….

– А, что было во Франции? Блистательная победа… Не знаю, кто будет, следующей жертвой, но я на эту страну и пять эре не поставлю. Можно не сомневаться, что и там все пройдет по тому же сценарию. – в голосе Рауля звучала тревога.

– В немцах, он разбудил дух древних германцев, дикий дух предков, который в нас уже давно спит. – сказал Магнус. – А ведь было бы здорово, сесть на драккар, и в поход…

– Как все мужчины похожи друг на друга. Какаю, бы тему вы не обсуждали, все так или иначе, заканчивается войнами. Бог должен был послать женщине в партнеры существа более тонкой душевной организации, но не ваше пьяное сообщество! – под общий смех заключила Хельга. – Ну, а теперь, вершители судеб мира, я вам приказываю сменить тему, и говорить только о любви. Можно, еще и о кино…

– Я полностью с тобой согласна! – поддержала подругу Яннет.* – Какая вызывающая бестактность! Рауль даже не заметил моего нового платья. Как я ни старалась.

– Твоя служанка может готовить, что нибудь кроме тушенного окуня? – отодвинув от себя тарелку, Магнус. – Но, давайте поговорим о женщинах! Это гораздо более привлекательное блюдо.

– Злые языки утверждают, что под натиском фашизма человечество устоит, но падет от сумасшедших амбиций женщин. – улыбнувшись, сказал Рауль. – Так, о чем это вы…

– О том, например, что женщина имеет право на собственную карьеру! – дерзко вздернула головкой Яннет. – И потому, я хочу сделать заявление… Я решила попробовать себя в кино.

Выждав, пока смолкнет устроенная овация, она продолжила.

– Я понимаю, время не самое подходящее, а что если вы никогда не закончите играть в войну? К тому же надо возрождать былую славу Швеции. Я хочу встать вровень с Гретой*, или Ингрид….

– Ты – готовая звезда! – воскликнул Рауль. – И ты, очаровательна! Хочешь я стану твоим агентом. Пора сделать в звуке шедевры Сельмы Лагерлеф*. Ингмар, ты нам поможешь?

– Легко! Кстати, у тебя живое, фотогеничное лицо. Ты тоже можешь стать актером.

– Давай не будем отвлекаться на фантазии. И благословим Яннет….

– А я скучаю по немому кино! – мечтательно сказала Хельга. – По Чаплину! Переход на звук убил в кино динамику. В итоге мы имеем банальную фотографию жизни.

– Кино – это революция в искусстве. – сказал Ингмар. – и оно, между прочим, убивает театр! Разве вы не замечаете? Более того, скажу я вам, не за горами то время, когда кино покончит с читальными залами. Зачем строить мир собственных, умозрительных фантазий, когда за пару крон, он предстанет перед вами на стене.

– Рауль! – озабоченно сказал Магнус. – Ты хочешь просто так вот отпустить Яннет в Голливуд? Швеция не участвует в войне, но мы понесем невосполнимые потери. Не лучше ли ей податься на телевидение? Знающие люди, пророчат ему большое будущее. Даже большее, чем кино.

– Да-да! Что оно будет в каждом доме, как радио, и будет цветным! Фантазеров в Швеции хоть отбавляй.

– Так вот! – завладев вниманием, сказала Яннет. – Я только что получила письмо от Ингрид. Она мне сообщает, что получила главную роль в крупном голливудском проекте. И будет сниматься…., – она сделала паузу и затем быстро захлопала в ладоши, – с Лесли Говардом*. Нет. Вы представляете? Какая-то, потрясающая история любви. И, как она пишет, «это очень женская роль». Я нисколько не сомневалась в Ингрид. С ее данными и внешностью она обязательно станет мировой звездой….

– Ингрид, мечта всех мужчин. – согласился с ней Рауль.

– Сама Америка – мечта! При первой же возможности, я сбегу туда! – мечтательно, сказала Яннет.

– Ты этого не сделаешь! Ты же не хочешь, чтобы я умер от тоски? – грустно, сказал Рауль.

– От любви ты не умрешь!– склонившись к нему, Яннет взяла его за подбородок. – Это слишком тривиально в наше время. Вы знаете, о чем вчера почти всю ночь страстно рассказывал мне мой Ромео? – не отводя глаз от Рауля, обратилась она к присутствующим. – О зверствах фашистов. В три часа ночи! Нет! В твоем фильме, я не главная героиня! – отпрянув, рассмеялась девушка, и закружила по комнате.

– Так чем, в настоящее время, занимается наш Ингмар? – повернувшись к заскучавшему юноше, спросил Магнус.

– Ваш Ингмар, студент Стокгольмского университета. Он пишет сценарии и до невозможности романтичен. Больше всего он любит уединение и шхеры…

– А в данный момент? – не унимался Магнус.

– Одолеваю Стриндберга*. Пытаюсь выделить из хаоса великого безумца чистую идею; вытащить на свет и сделать доступным пониманию его язык противоречивых символов.

– Хотите, что-то поставить?

– Хотелось бы! Например, «Игру снов»*. Пока пишу сценарии. Хочу передать своё прочтение замысла автора; свое видение… даже если для этого мне придется разнести авторский материал в пух и прах.

–Ух, ты! Какой радикальный подход! – затряс головой Магнус.

– Ингмар, несомненно, очень талантлив! – уверенно сказала Хельга. – Его ждет мировая слава! Он не по годам целеустремлен, правда ему поскорее нужно выбираться из мира грез.

– Пока, ничего не получается. Как ни пытаюсь, обозначить грань между фантазией и реальностью, результата нет. С прозой жизни у меня проблемы.

– О чем мечтаете сейчас? – не без кокетства, поинтересовалась Яннет.

– Когда я был маленьким, и мне было четыре года, я хотел чтобы меня продали в цирк, к одной наезднице; сейчас я хочу чтобы меня передали вам, Яннет, в пожизненное и безвозмездное пользование.

– Вы влюблены в меня….

– Жизнь без влюбленности мертва. К тому же, влюбленность обязательное условие творчества.

Наблюдая за флиртом Яннет, Рауль не ревновал. Может быть, самую малость. В самый разгар веселья, он вывел её в ванную комнату и усадил к себе на колени. Когда она перестала смеяться, взял её ладонь, поцеловал внутреннюю сторону, и прижал к лицу.

– Не знаю даже, как начать! Ты самая очаровательная девушка на свете и я хотел бы прожить с тобой всю жизнь.

– Не надо, Рауль! Разве тебе плохо со мной? Не надо заглядывать так далеко. Мир полон приключений. Давай, я останусь одним из них. Одним, но самым значимым.…

– Я хочу всю тебя, Яннет!

– Ты такой очаровательный Рауль, но ты меня не понял. Я действительно думаю о карьере. Да и потом, я еще слишком молода для брака.

– А я подумал…

– Нет, Рауль! Нет!

– Это немножко больно! – сказал он после короткого замешательства. – Я чувствую себя, как Офицер*, которому отказали в праве служить

– Но ты же викинг! Ты справишься…

– И что мне теперь делать!

– Просто жить.

-–

* Лагерлеф Сельма – шведская писательница, лауреат нобелевской премии. По ее книгам снято ряд фильмов, ставших в начале двадцатого века культовыми.

(фон Хейденстам).

*Офицер* – один из персонажей «Игры снов».

41/

Сплав

Кавказ 1988

Ранним воскресным утром, вся кампания взяла курс на Гузерипль. Машина со снаряжением для сплава уже ждала на месте. Денни настойчиво предлагал не сложный маршрут до Кишинских порогов, но гости, настояли на сплаве за поселок Каменномостский, удвоив, тем самым, расстояние. Получалось более пятидесяти километров… По большой воде, он ни за что не отпустил бы их. С другой стороны – запретами мало что решается. Все равно не послушались бы… Единственно, он настоял на том, что сплав будет продолжаться до первого происшествия.

Но даже несмотря на принятые меры, Денни волновался. Больше за Милицу. Слишком неопытной, казалась она ему. И хотя, они привезли с собой хорошее снаряжение, он беспокоился. Места опасные… Белая в любую секунду могла показать свой дикий нрав.

Быстро накачав лодку, ребята стащили ее к реке, облачились в защитные костюмы, надели шлемы и заняв позицию, веслами удерживали лодку на месте. Тщательно проверив амуницию, Денни долго выжидал, словно проверяя настрой рафтеров.

– За вас я не беспокоюсь, – положив руку на плечо Андрею, негромко сказал он. – За девочек… Все же больше пятидесяти километров! Справитесь? – сделал, он еще одну попытку упростить маршрут. Но почувствовав коллективное нетерпение, отступил. – Ну, тогда джигиты и джигитессы, вперед!

– Будь спок, Денни! – улыбка не сходила с лица Романа. – Мы с Андрюхой на этом деле уже собаку съели, а те что сзади, в воде не тонут, по той простой причине, что хотя не всякое добро долетит до середины Днепра, то доплывет любое…. – закончить он не успел, получив по плечу веслом от не оценившей его шутки Татьяны.

– Ну, с Богом? – Андрей повернулся к девушкам. – Гвардия – вперед!

Отчалив от берега, рафтеры под возгласы Денни, в несколько движений выгребли на стремнину… На стартовом участке, течение казалось тихим и спокойным, но стоило им пройти мост, как она стала проявлять характер. Заволновалась, покрылась белыми бурунами, и скоро ее малахитовое тело, уже ревело в объятиях скальных берегов. Лодку кружило, то прибивая к берегу, то вновь бросая в бешенный ток воды. На сливах их болтало, словно в шторм, затягивало обратным ходом в воду, чтобы как пробку из бутылки, выбросить на мощную, встающую стеной, изумрудную струю.

Где-то далеко за спиной, на небе среди облаков, остался Фишт, а его взбалмошная дочь, оставив всякие сомнения, неслась к своей судьбе, в долину.

Кишинские пороги, царство гранита всех мыслимых и немыслимых оттенков, они прошли на полном ходу, со скоростью экспресса. Вокруг всё двигалось, всё пело, грохотало… На безымянной «бочке» рафт засосало во вращающейся водной яме; поставило на борт и тут же выбросило, под заглушавший рев реки, крик Милицы. Она не умолкала почти весь маршрут; до предела загружая связки. Голос её стоял над всем каньоном, бился эхом о скалы, небо и возвращаясь, зарывался под веслами, в волшебной пене Белой.

Время от времени, тронутая очередным видом девственной природы, она умолкала, задумчиво рассматривая берега. В Хамышках это были небольшие водопады; в Ходжохской теснине – причудливые, каменные кряжи… Казалось, Белая открыла все, вплоть, до отточенной до абсолюта, музыки воды. Но несколько гребков и за очередным изгибом, вновь скальные каньоны; сливы, водопады, бочки; вздымающие к небу горы; и пышный, укутанный изумрудным пледом, лес.

И только, выбравшись в долину, «Беглянка» резко изменила нрав. Солидно и размеренно, подгоняя воды, она все шире раздвигала берега. За очередным поворотом, русло вплотную подошла к дороге, на которой рафтеров поджидали две «Волги».

– Денни, Денни! – первой увидев горца, размахивая шлемом, закричала Милица. – Это так здорово! Я чуть со страху не умерла. Мы сумасшедшие, не правда ли? Но мы молодцы. А наши мальчики – герои….

Тем временем, героям было не до комплиментов. Последние гребки давались им с большим трудом. Сил не осталось даже на эмоции. Едва, нос лодки коснулся берега, как они повалились друг на друга; уставшие, но сказочно довольные.

– Господи! – выбираясь из лодки, вздохнула Татьяна. – Так я согласна жить вечно!

* * *

В сауне, куда спустя пару часов после сплава, подалась вся кампания, витал аромат кавказской пихты. Андрей с Романом, вооружившись вениками, словно шаманы колдовали над обнаженными телами. Повизгивание девушек быстро накрыло близлежащее пространство. Милица не сдерживаясь стонала во весь голос, придавая ему сексуальный характер. Дух «банного блаженства» сладким туманом расплывался над «Лесной Сказкой».

Оставив молодежь, Денни ушел подальше от такого срама; присел на бугорок и закрыл глаза. Вульгарная раскованность гостей, вызывала в нем двоякие чувства. С одной стороны, он видел умных, прекрасно образованных ребят; с другой, непозволительную для кавказцев раскрепощенность. Он никогда не мог понять, такого вольного обращения с наготой; и едва сдерживал желание дать всей компании, пару «добрых» советов. И как тут не понять тревогу старцев, для которых появление таких вот туристов, было сродни нашествию инопланетян.

Да! Мир изменился до неузнаваемости. Стал пренебрежительней к чужим традициям, и все же, он был твердо убежден – Кавказ стоит на страже их древней и особенной культуры. И каждый, кто бы ни пришел сюда, обязан уважать их консервативный, отражающий особое мировосприятие быт.

Как-то незаметно для себя, он задремал. Наполовину скрывшееся за Трезубцем* Солнце, теплыми лучами резвилось на его ресницах. Голова мужчина склонилась на грудь. Невдалеке, как и века назад шумела Белая. В слаженном хоре птиц, слышались голоса зябликов, скворцов, иволг, кукушек. Время от времени, что-то утробное доносилось из чащи. «Лесная сказка» дымкой растворялась среди гор….

На следующий день, когда в программе отдыха всей кампании, уже значилась Пицунда и до отправления поезда оставались считанные часы, девушки закапризничали.

После бурно проведенного, накануне, дня, они все еще валялись на кроватях, прячась с головой под одеялами от назойливых мужчин. Милица наотрез отказывалась покидать номер санатория, вцепившись для верности в руку Денни.

– Я хочу остаться, здесь …., навсегда! – лепетала она в лицо смутившемуся мужчине. – Денни, скажите, вы же удочерите меня? Ну, пожалуйста! У вас есть дочка?

– Ребят, может правда, другим поездом поедем? – жалобно блеяла из своего убежища Татьяна. Тем временем, Роман с Андреем, упираясь ногами в кровать, пытались стащить Милицу на пол.

– Ты еще не знаешь, от чего отказываешься? – кряхтел Роман. – Пицунда – это жемчужина Абхазии! Это море! Сосновый бор! Рядом Рица…. Пещеры. Красота. Что ты молчишь, Андрей? Тат? Хотите, чтобы мы на поезд опоздали?

– Пицунда! Как много в этом слове для сердца русского слилось! – вольно процитировал классика, Андрей.

– Андрюшенька, миленький, – стонала не выспавшаяся Милица. – У меня ножки болят; у меня ручки болят; у меня попа болит; у меня все болит! Я хочу домой, к маме….

– Тат! Ты тоже, как маленькая! Опоздаем ведь. Я хочу моря, понимаешь. Душа моря просит! – стиснув зубы, шипел Роман.

– В общем, у вас есть полчаса. – потеряв терпение, крикнул Андрей. – Я пошел собираться; отзвонюсь в редакцию, а ровно к одиннадцати всем в полном сборе и при параде быть в фойе. Опоздание приравнивается к дезертирству. Виновные будет злостно и безжалостно изнасилованы….

– Лучше я стану добычей маньяка, чем недосыпания. – покорно потупила глаза Татьяна. .

– Да ну вас! – махнул рукой Андрей. – Мне, что больше всех надо? Валяйтесь… Денни, пожалуйста! Я насчет звонка в Москву. Без вашей помощи здесь ничего не получается….

– Пойдем, дорогой! – вежливо высвободившись из цепких рук Милицы, Денни торопливо вышел вслед за Андреем.

– Фу! – уже на улице, вытер он со лба пот. – В мое время девушки себе такое не позволяли! – улыбаясь, пожаловался он.

– Но ведь, красивые, чертовки!– хитро прищурился Андрей. – Признавайтесь!

– Фу! Я бы, даже, сказал, очень! – быстро согласился Денни. – Но? Как бы это? В общем, наши девушки лучше…

Ровно через полчаса вся компания собралась в фойе и Денни на своей старенькой «Волге», довез их до вокзала, где девушки в порыве благодарности зацеловали его на перроне до нездорового румянца. Стараясь никак не проявлять эмоции, он молча кивал головой и скромно улыбался. Затем, отвел Романа в сторону.

– Послушай, меня! Возможно, я и ошибаюсь, но есть такое подозрение, что за Андреем следят.

Выдержав удивленный взгляд Романа, он кивнул утвердительно головой и продолжил:

– Народу у нас, как ты понимаешь, немного. Мы все, друг друга, в лицо знаем. Было поручено встретить, встретили. Охрану обеспечили. Но, тут еще человек пять крутится. Не местные, с московским акцентом. Ходят за ним по пятам и не очень маскируются. Это не менты. Скорее всего комитетчики…

Хитро взглянув на кавказца, Роман недоверчиво улыбнулся.

– Может, я и ошибаюсь, но ты понаблюдай в поезде, и если мои подозрения подтвердятся, передай все Андрею. Обязательно, передай…

-Денни. Вы мне как на духу скажите, это все что вас волнует? Я заметил, вы деньги собираете. Пересчитываете их постоянно. У меня есть две тысячи долларов. Если эта сумма, как то может вам помочь, буду очень рад.

Взяв из рук Романа небольшую пачку денег, Денни выразительно посмотрел на него.

– В любое другое время, я на тебя обиделся бы. Но сейчас… ОБХСС за моих приемных сыновей плотно взялось. Десять американских долларов просят. Я возьму у тебя эти деньги, и не обещаю, что быстро отдам. Но с этого мгновения я твой должник…

Прощание с «Лесной сказкой» получилось грустным; не было конца, долгим объятиям и поцелуям. Девушки плакали; мужчины молча обнимались… Поезд ушел, а Денни все еще стоял на перроне и смотрел ему вслед. Эта яркая неделя, оставила в его сознании странные ощущения. Общение с привилегированной молодежью, стало для него испытанием, соблазном сладкой жизни. Но, он не купится, на эти побркушки, которые как грозовые тучи приносит и уносит ветер. Будет лучше поскорее обо всем этом забыть. Но возвращаясь к автомобилю, уже взявшись за ручку двери, он огляделся, неожиданно подпрыгнул на месте, сделал несколько па из «Лезгинки», лихо запрыгнул на переднее сиденье, и утопив до упора педаль газа, с пробуксовкой рванул с места.

42/

За ГЭС

Тбилиси 1988

Забив табак, Герцеговина Флер в мундштук, Павел Васильевич Платов устроился удобней в кресле качалке и прикрыл пледом ноги. Даже летом, он делал это с особой тщательностью. Дни, накануне, выдались дождливыми, и только в тепле он мог уберечь ноги.

Солнце давно зашло, напоминая о себе бордовыми бликами на кромках облаков. С веранды, вид на долину Куры, текущей между невысоких холмов, ласкал и успокаивал взгляд. Коричневая лента реки, вычерчивая замысловатые петли, упиралась в массивное тело плотины. За нею, горы волнами откатывали за горизонт.

– Ночь обещает быть не сладкой. – с досадой подумал Павел Васильевич – Дождь будет непременно, а значит, невыносимая ломота в суставах только усилится. Да! С возрастом человеку мало, что нужно, кроме здоровья.

Мужчина поерзал в кресле в поисках удобной позы, размял колени, достал мундштук из широкого кармана пижамы, и вновь погрузился в свои мысли.

Господи! Сколько же прошло лет? – втянул он в себя отдающий табаком воздух. – Он ведь отчетливо помнил, как открывали Земо-Авчальскую ГЭС. Ему тогда было… пятнадцать! Может, чуть больше! Это был настоящий праздник! Сколько народу собралось? Славное было время. И, как ни пытайся, «вражеским голосам» не удастся опорочить время их трудовых побед; ничего у них не выйдет. Где им понять, что тогда происходило? Какие настроения владели умами людей? Растормошить огромную, крестьянскую страну; поставить ее в ряд, могучих индустриальных держав, не смотря на яростное противодействие Запада, такое не каждому народу по плечу.

Славное было время, славное! Какие замыслы, масштабы строек? И он, выходец из простой семьи, участвовал в этом глобальном проекте. Да, что там? – раскачиваясь в кресле, и все глубже погружаясь в воспоминания, раззадоривал себя мужчина. – Он был важнейшей звеном этого эксперимента. Не винтиком, не шпунтиком, а частью стержневой системы, которая охватывала все государство, скрепляя в нем, буквально, всё. Многое, им удалось; многое, еще только предстоит сделать. Жаль, только время не давало в полной мере узреть плоды их трудов!

Годы…. Время, единственное, что они так и не смогли поставить на службу государству. Но и мириться с ним, не было в правилах большевиков. Чекист, он на то и чекист, чтобы постоянно быть в обойме.

Поддерживая амплитуду кресла в убаюкивающем ритме, Павел Васильевич в полудремоте, коснулся книги лежавшей на бамбуковом столике и улыбнулся. Книгу, ему подарил внук… Забавное чтиво. Оно всегда веселило его. И жанр забавный, детектив. Смешное, здесь выдавалось за трагическое. Все мелко и на бытовом уровне. Ни тебе, глобального столкновения идей; ни противостояния систем. Причина зла – банальная алчность или размазанные по женской пудренице слюни. Скука…

Да, буржуи, странный и мелочный народ. Им никогда не хватало масштабного мышления. Копаются в своих национальных огородах и кичатся своим благополучием. Но, если вдуматься, что создали они? Общество потребления; систему ложных ценностей. А им бы следовало обеспокоиться. Европа, сама того не замечая, меняется на глазах. Почти открыто культивируется, подмена их же фундаментальных ценностей. Таких, как вера, воздержание, семья. Разврат и пошлость становятся главной отличительной чертой западной культуры. Вон, даже внук жалуется – «повсюду властвует попса. Рок умирает, а в кинематографе все скатывается к пошлости и порнографии». А по нему, как человеку традиционной, советской закалки, всю западную культуру можно охарактеризовать одной фразой – Содом и Гоморра! Разврат и вседозволенность! Со всех обложек только и видишь слащавых упырей; дутых героев. На самом деле, пустышек без твердых убеждений, характера и самое главное – идейных основ. Хотя, еще совсем недавно это были достойные противники; сражаться с ними, для него было делом чести.

Борьба была жесткая, даже жестокая, без четкого определения правил. Но это была борьба равных соперников. И отголоски этого противостояния, все еще стояли в его сознании. (Исполняя или защищая интересы своих государств, они творили историю; придавали благопристойность действиям власти, если не делать этого, герои в одночасье превратятся в преступников. Вся их деятельность была обусловлена «пресловутыми интересами государства». И «жить стала лучше, жить стало веселей»*…

Мудро было сказано. Людям жизненно необходимы такие ощущения. Человеку не надо забивать голову всякими проблемами. В его реалиях, их должно быть, как можно меньше. Иначе, он начинает думать, а это, как говорится, уже чревато. Напряжение в обществе, нужно сбрасывать, как пар… Именно, для этого существует пропаганда; именно для этого создаются спецслужбы. И задачи у них простые, не доводить общество до точки кипения; стоять на страже его интересов, ограждая сознание граждан от ненужных мыслей.

Так получилось, что он, Павел Васильевич Платов, именно этим и занимался; он был хранителем великого множества секретов и тайн государства, которому служил. И виной тому было его здоровье. Приходили и уходили первые секретари, генсеки, председатели, а он сидел на своем месте и собирал информацию. Он хорошо усваивал исторические заповеди: «лишь тот, кто владеет информацией, лишь тот владеет миром»* (Ришелье). И добывал её всеми доступными средствами.

Да, он любил свою страну, но и страна воздала ему за заботы… Сторицей… Она подняла его с самого дна, воспитала, наделила силой. И пусть, порой, её применение было неоправданно жестоким, но разве не жестокость заставляет человека исполнять закон?

Ради соблюдения интересов своего государства, они были готовы сражаться насмерть. Суть их профессии в том и заключалась, чтобы всегда быть начеку и противостоять вызовам… Их обучали не доверять очевидному, не озвучивать даже прописных истин и беспрекословно выполнять любой приказ. Это была их мантра…

Но, даже самопожертвенная работа на «контору» не гарантировала ни кому и ничего. На его памяти было много таких, которые так и не осознали, где оступились, и сгинули в подвалах ведомства. Но, он сумел вникнуть в суть системы, в принципы её сложной структуры, хотя и его жизнь не раз висела на волоске.

Борьба! Вечная борьба, вот что такое была его жизнь. Гитлер не дурак был! Действительно, жизнь любого революционера – вечное противостояние. Подчас странное, когда врагов вы не боялись, а лишь нахмуренные брови старшего соратника бросали в лихорадочную дрожь. Борьба жестокая – если приходилось класть на жертвенный алтарь товарищей, друзей, родственников; циничная – когда ради достижения цели нужно было идти на сделки с совестью. Но все же, очистительная и светлая борьба.

Но что это, он так расчувствовался? Годы! В его календаре уже восемьдесят пять листков. И, даже от седины, когда-то так робко пробивавшейся сквозь его буйную шевелюру, осталось лишь два жалких островка. А пышные, кустистые усы – теперь две жидкие, прореженные полоски.

Да, странная штука это время… Безжалостно пройдя по его телу, оставив на нем глубокие шрамы, оно не коснулось его памяти. И в мельчайших подробностях воскрешало картинки далекого прошлого; даже те, о которых ему хотелось бы забыть.

Раскурив трубку, теперь он это позволял себе все реже, Павел Васильевич отметил про себя, что с возрастом, стал все больше подражать манерам «Хозяина». Но получалось это не намеренно, а само собой, словно эти особенности поведения были обретены им самим. В молодости, он никогда и никому не подражал, ну а по прошествии стольких лет, это вполне простительно. Теперь, пришло время осмысления прошлого; попыток ощутить вкус прожитых лет.

И ведь, как ярко начиналась его карьера; в то смутное и беспокойное время? Нет никаких сомнений – «судьбы пишутся на небесах». Когда, они вас либо отмечают, либо остаются безучастными (и вы так и остаетесь неприметной, серой единицей, впустую проживающей жизнь.) Но, что они отметили в нем? Он никогда не сомневался, цепь произошедших с ним событий, не могла быть простой случайностью….

Главу Закавказского Крайкома партии, они на грузинский манер называли «патрони» – хозяин*. И никак иначе, ведь он был настоящим хозяином всего Закавказья. И даже не столько партийной главой региона, сколько легендой. Чекист герой, гроза антисоветчиков всех мастей; соратник железного Феликса; сподвижник самого Сталина; его воспитанник и ученик. Это был воистину неутомимый человек. Строгий, справедливый… Для всех находил и время, и слово, будь то металлург, винодел, нефтяник, хлопковод, шахтер или чаевод. Вся его жизнь была окружена ореолом таинственности. Враги приписывали ему неслыханные предательства и немыслимые злодеяния, друзья – преданность делу, беспримерное мужество, большевистскую харизму.

Как и со всеми выдающимися личностями, с ним было трудно. Еще трудней было приспособиться к режиму его работы. Не было дня, чтобы свет в его кабинете не гас далеко за полночь. Потоки посетителей, казались нескончаемыми. Вокруг него всегда царила деловая атмосфера, и быстро складывался мощный, профессиональный коллектив. «Твердою рукою, вел он прозревшие горские народы в светлое будущее». Так в то время, трубили все закавказские газеты.

Одной ногой, он уже твердо стоял в Москве. Не зря же Вождь, так часто требовал его к Себе! И уже дважды, Павел Васильевич, сопровождал его в поездках столицу.

Эти поездки отличались беспрецедентной степенью секретности. Никто, ни партийное руководство Закавказья, ни ближайшие помощники, ни ставились в известность о сроках и целях таких визитов. Только узкий круг избранных, и самых доверенных лиц. И он – Павел Васильевич – входил в их число.

Объяснение этому могло быть только одно. Он чувствовал «хозяина»; был готов стать беспрекословным исполнителем его «доктрины твердой руки». Но путь в команду приближенных главы Закавказья получился вымученным. Одно дело попасть в поле зрения высшей партийной элиты, но стать её доверенным лицом – это нечто иное.

Тот жаркий июльский день, ни чем не отличался от остальных. Под вечер, после заседания бюро Заккрайкома, в приемную прибыл первый секретарь соседней республики, близкий приятель «хозяина» – Ханджян*, и как обычно, они уединились в гостевой комнате кабинета, пропустить по стаканчику холодного «кахетинского».

Через пару часов, заслышав шум доносившийся из помещения, он не удивился. Хозяин вел дела жестко и без оглядок на ранг посетителей. Даже перепалку, доносившуюся в узкую щель едва открытых из-за жары дверей, он не отнес к разряду необычных. Когда раздался приглушенный, похожий на пистолетный выстрел хлопок, сидевший за столом приемной, начальник личной охраны Обулов поднял на окружающих настороженный взгляд, подкрался на носках к массивной двери кабинета и приложился ухом к деревянному полотну….

Много позже, возвращаясь к этому судьбоносному для него дню, Павел Платов пытался объяснить, что заставило его покинуть пост и, пробравшись сквозь моментально пропитавшееся липким страхом помещение, встать за спиной своего непосредственного начальника. На следующий хлопок, тот не колеблясь, распахнул дверь и они, не сговариваясь, ворвались в кабинет с оружием на изготовке.

Картина, которую они застали в помещении, ввела их в крайнее замешательство. На полу, у кожаного дивана, в окровавленной рубашке, лежал первый секретарь ЦК Компартии Армении Ханджян. Над конвульсивно содрогавшимся телом, стоял «хозяин» иступлено щелкая затвором разряженного пистолета. Быстро овладев собой Обулов, подошел к нему, осторожно забрал из дергавшейся руки оружие и бережно поддерживая, повел в другую комнату. В дверях, он бросил не терпящим возражения голосом:

– Без моего приказа никого. Даже если это будет сам Господь Бог.

В сковавшей все пространство, мертвой тишине приемной, время застыло. И в сотне мыслей, которые пронеслись в голове Павла Платова, все до одной подсказывали – свидетелей таких событий ждет неминуемый финал. Но, он не сбежал никуда. Он решил принять свою судьбу.

Где-то, через четверть часа мимо него как тени проплыли три зловещие фигуры в штатском. Мрачный Кобулов, отдавал жесткие, кинжальные распоряжения. Несколько женщин из машинописного отдела, с выпученными глазами и немым криком на лицах, возились с бесполезными медицинскими склянками. Воздух вокруг вибрировал, придавая наполнившей его какофонии звуков, металлические оттенки. И в первый раз, будто завороженный некой высшей силой, он ощущал себя не рядовым чекистом, а стражником у ворот в потусторонний мир…

43/

Поезд

Кавказ 1988

В купе, Роман и Андрей, обнялись.

– Рад, что, ты в порядке. – наконец, сказал Роман. – Месяца три, как в последний раз виделись, а такое ощущение, будто вечность прошла. Милица мощная телка. Завидую.

– Зависть бяка…

– Она у меня белая. Подстегивает… Хочу, чтобы вокруг меня они тучами вились….

– Как ты?

– Привыкаю.

– Вид, у тебя, боевой! – кивнул головой Андрей.

– И настрой, тоже. – бодро, ответил Роман. – В последнее время, во мне заговорил дух предпринимателя.

– Интересно?

– Я понял, что при желании, всё можно превратить в золотую жилу. Нужно только мозги включать. Стройбат – кладезь. Там у командиров отделений есть определенный процент на бой, на брак, вот я и понял, что это можно использовать. Собрал их всех и предложил улучшить качество работы, а все излишки мне носить. Потом пошел в товарищество дачников, к председателю, оно у нас в сотне метров от части; в общем, наладил сбыт. Со старшиной договорился, комендантский взвод подключил. Но все под моим контролем. Бабки, просто рекой текли. Уезжал, всем офицерам долги простил. Это не я, это они вольную получили…

– Так уж и всем…

– Кроме начальника штаба и командира части.

– Что-то ты мне об этом ничего не рассказывал?

– А зачем? Ты же у нас идеалист. Но дело совершенно в другом. Я о свободе задумался. Деньги дали мне свободу. Настоящую.

– Деньги?

– Именно! Что, если не деньги делают человека свободным. Я служил в армии и совершенно не чувствовал бремени. Ходил куда угодно, делал, что хотел! Вот уже несколько недель, как у меня нет этих потоков, и я как не в своей тарелке. Ощущаю настоящий голод…

– По-моему, в армии нужно не бабками заниматься…

– Ну вот, пошло поехало. Щас заведешь, что армия цвет нации, элита общества. Что Родине служить – это честь и патриотизм.

– Смешной ты. Если нет идеалов, жить скучно… А деньги – это суета..

– Только я могу слушать этот бред. Корчишь из себя дворянина, а рассуждаешь, как наш политрук. Какая элита? Какая, к черту честь…. Может, так оно и было, при царе Горохе. Сейчас, армия – это пьяные офицеры, голодные глаза их скучающих жен, и абсолютно бесправные, полуголодные солдатики. Вот твоя армия. А то, что она воспитывает, это байки, которыми морочат мозги призывникам.

– А я, думаю, в Афган податься. Во «Взгляде» идея такая образовалась, сделать сравнительные репортажи, о службе в нашем десанте, и американском спецназе. Мне предложили сделать серию репортажей с «отрогов Гиндукуша».

– Ты придурок? Какой Гиндукуш? Куда тебя несёт? Я вон, как устроился, и все равно стонал. Для службы нужна особая организация. Казарма, муштра, воинская дисциплина, поверь мне, там нет никакой романтики.

– Службу надо превращать в приключение, тогда все сложится. Танки, самолеты, пушки – это же продолжение детства. Это адреналин, гормоны, мужское начало.

– Ага. Стражи Добра, воины Света! Да, ты Лукаса* объелся? – усмехнулся Роман. Он немного лукавил. «Звездные войны» были гордостью его коллекции. – Кино все это.

– А по-моему, служить интересно…

– У тебя, точно крыша едет. Ты понимаешь, куда тебя несет? – все больше возбуждался Роман. – Там жуткая жара и злобные офицеры, гоняющие голодных салабонов*. Есть! Слушаюсь! Так точно! Армия – это бескрайняя тоска! И несвобода!

– Свобода это внутреннее состояние. Внешние ограничения – ерунда. Человек должен уметь быть выше обстоятельств. – Андрей неторопливо встал, оперся о соседнюю полку и стал отжиматься.

– Тебе точно крышу повредило! – покрутил пальцем у виска Роман. – Такую пургу несешь.. А качаешься, на что? К форме американских коммандос примериваешься?

– Примериваюсь! – выдохнул Андрей. – Ибо тело есть продолжение мысли, а не его обуза.

– А я, больше не готов служить. Ни в американской, ни в монгольской, ни даже в армии Папуа Новая Гвинея… Не хочу… Ни генералом, ни министром обороны. Отныне, исключительно цивильные костюмы – Джорджо Армани и Дольче Габбано, вот наша цель.

– Знаю я твои цели! Джинсы, бейсболка и брюнетки… Одна уже телефон сорвала. Когда будет, когда будет..

– О ком ты? Светке, что ли? Видел…. Часа три мозги лечила. Феминистка хренова. Я к ней под лифчик лезу, а она мне о загадочной женской душе. Мужчины, видите ли, должны признать, что загнали нашу цивилизацию в тупик. Бред какой-то. В конце концов, сообщила по секрету, что ей не хватает толстого негритянского члена…. Вот и вся загадка. Нет. Женщины это не цель. Джинсы…, другое дело.

– Люблю я женщин, но странною любовью! – подмигнул ему, Андрей. – А что тогда цель?

– Деньги! Успех! Сама жизнь!

– Не знаю! По-моему главное познание. Попытка хоть как-то разобраться в этой круговерти. Заглянуть в себя; оглядеться! Что-то не так, вокруг? Откуда в мире столько фальши, и лжи…

– Стоп! – Роман предупредительно выставил вперед руку. – Меняем направление. Лучше скажи, что это тебя носило в Саратов.

– Я же тебе говорил. За «кандидатскую» засел. – Андрей сел на полку и озираясь, продолжил понизив голос. – В общем, даже не знаю, стоить ли говорить тебе…

Продолжить, он не успел. В купе впорхнула Милица и зажужжала на колибри:

– Мальчики, я за косметичкой….

Порывшись недолго в своих вещах, так же быстро выпорхнула, на ходу одарив друзей воздушным поцелуем и очаровательной улыбкой.

– Не девка – ураган! – улыбаясь, сказал Роман.

– Огонь! – согласился Андрей. – Будет трудно без нее.

– Ты о чем? – поднял на него глаза Роман.

– Они заявление в ОВИР* подали. Хотят вернуться в Черногорию. Хотя, понятно, Подгорица станет перевалочным пунктом. Я через отчима посодействовал и все быстро решилось. Один звонок и…. дело в шляпе.

– Что тут скажешь. Меняются времена. Раньше, даже подумать о подобном не дали бы. Заставили бы челом бить, каяться, открещиваться от всех и вся. Но не сейчас. Складывается ощущение – бунт назревает в датском королевстве.

– Прям таки бунт!. Хватит нам, потрясений. – закачал головой Андрей.

– Может, так оно и лучше будет? – сказал Роман. – Я вот, тоже, твердо для себя решил. В общем, хочу уйти из «Аэрофлота». В бизнес подамся. Чувствую, пора. Да и двигать меня больше некому и некуда. Спасибо, Николаевичу, конечно, огромное и за внимание, и за квартиру, но дальше мне надо все самому.

– Брось прибедняться, Ром. Машина, квартира, положение. Сам не промах, умен и чертовски привлекателен. Правда, злые языки, отказывают в скромности…

– Скажу тебе прямо, друг. Клевета… Завистники. А если серьезно, чем выше я забираюсь по комсомольской линии, тем труднее скрывать свои неправильные корни.

– Надеюсь, твое заявление не пылится в ОВИРе? – покосился на него Андрей. – Ты же не бросишь меня?

– Если, как на духу, посещают дурные мысли. – глядя в окно, сказал Роман. – Да на кого тебя оставишь?

– То-то и оно. Без меня ты, как желторотый птенчик…

– Живи, спокойно. Пока… – сказал Роман. – А я, в бизнесе себя опробую. Должен же кто-то заниматься нашим будущим. Но из комсомола уйду. Уже решено. Бабками займусь. Я и фирму открыть успел. Кооператив. Компьютерами буду торговать, как ты советовал…

– Может, подождешь? Ты уже секретарь партийной организации огромного предприятия! Бизнес никуда не денется. В смутные времена всегда легче продвигаться по службе…

– Куда? – неожиданно, вспылил Роман, но тут же смягчил тон. – Куда можно продвинуть Шмулерсона Якова Абрамовича. Разве, что осваивать необитаемые районы Сибири.

– Богатствами Сибири будут прирастать капиталы Романа Белькевича! – Андрей в своем стиле перефразировал Ломоносова.

Но шутка не удалась. Роман только отмахнулся.

– О Господи! Кто бы избавил меня от объяснений с Николаевичем? – взмолился он. – Понимаешь, я чувствую открывающиеся горизонты. Я чувствую запах денег… Это гены. Они мне кричат, вперед, парень. Вон она, твоя лошадь удачи. Не пропусти….

– Тогда вперед. У тебя все получится!

– Посмотрим! Слушай, старик! Ты не забыл о моей просьбе? Я понимаю, что это наглость, но мне больше не к кому обратиться. Бабок катастрофически не хватает. Взносы, квартира, ремонт.

– Не забыл.

– Спасибо! Я и перед твоими, по уши увяз. – продолжил Роман. – Не знаю, как расплачиваться буду…

– Перестань! Матушка, души в тебе не чает. Ты, по-прежнему, ее любимчик.

– Хату увидишь, обалдеешь. Представляешь, у меня никогда не было собственности. И вдруг! Измайлово, это же тоже Москва?

– У меня есть десять тысяч долларов. Гонорар матери за кулинарную книгу. Можешь рассчитывать.

– Можно без инвалюты? Меня за эти десять тысяч на десять лет упекут. Уголовный кодекс никто не отменял.

Андрей изобразил подобие улыбки. Он старательно поддерживал беседу, но мысли его были заняты, другим.

– Слушай, может, ты скажешь, что происходит?! – Роман, наконец, заметил его нервозность. – Пальцами все барабанишь? После таинственного разговора по телефону, тебя словно подменили.

Андрей надолго задумался, пряча голову в ладони, и наконец решился.

– Мой куратор по кандидатской исчез. Сизов. Вышел за хлебом и не вернулся. Жена в панике. У них такой, крепкий союз. Он никогда, не предупредив, больше чем на несколько часов не отлучался. А тут трое суток…

– А? Это тот чудак в очках? – Роман сразу вспомнил худощавого холерика с интеллигентской бородкой. Умный и обстоятельный историк, он поражал Романа своей эрудицией. но каждый раз его бурные монологи, заканчивались истеричной критикой системы. От таких просто веяло опасностью. – Заявление подали? – вопросительно посмотрел он на Андрея.

– Да. Она ведь не в курсе…

– Не в курсе чего? – опустил брови насторожился Роман.

– Не знаю, стоит ли мне тебя вмешивать?

– Продолжай! И перестань говорить загадками! До сегодняшнего дня я думал, что у нас нет секретов. Во всяком случае, у меня их не было.

– Кажется, я вляпался. – Андрей выразительно посмотрел на Романа. – Такую кашу заварил? И теперь меня больше всего волнуют последствия; они могут коснуться всех – деда, отчима. Словом, я заигрался…

– Хватит тучи нагонять. Можно конкретнее…

– Помнишь ты спрашивал меня о теме диссертации? Я долго выбирал её, пока мне дед не рассказал, что это мы поляков расстреляли, вот я и стал собирать материалы по Катыньскому делу. Время казалось подходящее, гласность, ну и все такое. Через отчима получил доступ к архиву министерства иностранных дел. Тему обозначил, как «Министерство Иностранных дел в период Второй Мировой Войны», поэтому лишних вопросов мне никто не задавал. Потом в архивы доступ получил; там сплошь чекисты на пенсии, я с ними быстро сошелся. Ты же знаешь, «старик» у них личность легендарная. Материала набрал ядерного. Думал пора, в духе времени, вскрывать язвы; хватит жить по отредактированной истории. Уже тогда понимал, что лезу, куда лучше бы не соваться. Но остановиться не мог. Катынь – жуткая история, за пределами добра и зла. Пленных польских офицеров, элиту нации, держали в лагерях, а потом загнали в Катынский лес и расстреляли; как скот…

– Я слышал, про Катынь! – сказал Роман. – Немного… Вражеские «голоса» и прочее. Наши все валили на немцев, немцы открещивались и обвиняли наших. А потом, пообщался на эту тему с ребятами из союза польской молодежи. Они мне по секрету Полишинеля сообщили, что только советский народ все еще думает, что Катынь дело рук немцев.

– Секрет не очень большой. Но тема убойная. А тут еще и отчим поддержал. Говорит: «Мы с тобой горячего материала не на одну кандидатскую наболтали. Надо только все перевести на бумагу и публиковать». Стал, значит, я документы собираться, всякие. Что-то здесь, что-то там и, тут на столе у архивариуса вижу пакет егерской почты, со штампом «для Генерального секретаря Политбюро».

– Да, иди ты! – не сдержался Роман.

– Вот и я так отреагировал?!

– В каком архиве работал?

– КГБ! «Старик» не знал темы диссертации, и устроил мне самый низкий допуск. – Андрей налил в стакан минералки и осушил залпом. – Смотрю, папка, толстенная такая, в незапечатанном конверте. Тут меня и пробрало. Это было больше, чем любопытство. Я кончиками пальцев, аккуратно так, чтобы не оставить отпечатков, приподнимаю край конверта и читаю «Дело номер такое-то. Валленберг Рауль Густав». Тут я на месте и подпрыгнул. Отчима в Швеции чуть ли не каждый день бомбардировали запросами: «мы просим, настаиваем, требуем прояснить судьбу нашего соотечественника, гражданина Валленберга. Жив ли он, здоров; а если нет, где захоронено его тело»?

– Это что еще за птица?

– Ты не знаешь, кто такой Рауль Валленберг?

– Представь себе, я не знаю, кто такой этот Валленберг. Я вообще, к твоему сведению, очень многого не знаю.

– Он спасал евреев в оккупированном Будапеште. По разным сведениям до 150 00 тысяч.

– Нормально, чувак! Видишь? Оказывается, ты допустил очень много пробелов в моем просвещении. Мы эту тему никогда не затрагивали…

– Так вот. Я быстро сообразил, что у меня есть только один шанс. Сейчас или никогда. В общем, я пронес в архив фотоаппарат. Спрятался за стеллажами, дождался, пока все уйдут и….

Андрей поднял глаза в ожидании реакции Романа. Только теперь до того стал доходить смысл слов, и он незаметно для себя съежился.

– Да! Ты братец, точно хрени объелся! – сказал Роман, усиленно растирая лоб. – Шпионом решил стать?

– Не знаю! – Андрей дернул плечами. – Все уже было подготовлено для отсылки. Не знаю, что у них там произошло и почему эта папка не хранилась в сейфе, или где там положено? Все же закрытые документы для особого пользования, со множеством гербовых печатей и угрожающими штампами, типа – «Совершенно секретно» или – «только для внутреннего употребления». Я глазам не верил. Такого просто быть не могло. Но все получилось, представляешь? У меня была целая ночь. Длинная ночь, чтобы с головой окунуться в нашу советскую дьяволиаду.

Андрей достал из пачки сигарету и прикурил.

Рауль Валленберг… Его история поразила меня еще в Стокгольме. Я отчиму помогал, отписываться… Мол, ничего нового добавить о его судьбе не можем. И вот у меня на руках развязка всей драматической истории. Его последние дни…Там было все настолько гадко, что я стал избегать общения с дедом. Мне было стыдно смотреть ему в глаза. Будто я сам был причастен ко всему этому …

Нет! Я понимаю, политика, интересы страны и так далее. Но растоптать, стереть с лица земли человека, только потому, что он был, как ты говоришь, нормальным чуваком? Не равнодушным, не сторонним наблюдателем. Раздавить, как букашку, убить без всякой надобности? Не знаю… Огромное ведомство, вся система против одного, беззащитного человека? И только потому, что он, не захотел сотрудничать. А потом еще и вычеркнуть его имя отовсюду! Как ластиком стереть – может и был такой господин Валленберг, да весь вышел, и мы не знаем ни где он, ни что с ним.

На следующий день, когда я показал все документы Сизову, его чуть «Кондратий» не хватил. Не поверил, представляешь? А потом, он объяснил мне, что дело не просто сенсация – бомба! Ядерная! И это будет чудо, если мы хоть что нибудь проясним в судьбе Рауля Валленберга. Статья получилась убойная. Сначала мы хотели сдать ее в «Комсомолку», но рассудив, решили не спешить и отложить все до моего возвращения с Кавказа.

– И все, что ли? – удивился Роман.– Может, он просто нажрался, и спит, на какой нибудь диссидентской хате в облеванной постели?

– Если бы так? – вздохнул Андрей.– Сдается мне, что этот хренов правдолюб переоценил степень гласности, и все же побежал в редакцию.

– Ну и что? – Роман пытался понять причину напряжения друга.

– А то! То, что не более чем неделю назад, на пресс-конференции в Швеции, наш генеральный секретарь сказал, что ему ничего о судьбе Валленберга неизвестно. Выходит, что лгал? Потом, Громыко несколько раз от Валленберга открещивался. Да, кто там только по этому поводу не засветился? Долго рассказывать… И получается, что я разворошил улей, и этот улей переполнен пчелами-убийцами….

– Все будет хорошо! – сказал Роман.

– Потому, у меня между лопаток свербит?

– В смысле?

– Помнишь того типа на вокзале?

– В белой рубашке?

– И ты заметил! – оживился Андрей.

– Ничего я не заметил, – Роман почувствовал раздражение. – Мне Денни сказал. Пять человек насчитал. Следят говорит, за твоим другом.

Прикусив губу, Андрей пристально посмотрел на Романа. Затем отвернулся, и решительно сказал:

– Значит, так. В Пицунду я не поеду. На «Кавказской» пересяду на московский поезд. Татке, придумаешь, что сказать. По срочному, мол, делу вызвали. Что-то неспокойно у меня на душе….

– Но?! – попытался было возразить Роман, осекся и согласно кивнул головой. – Ну, если ты так решил!

– Вот и здорово! – сказал Андрей и вышел из купе. – Милицу, я заберу с собой! – бросил он на ходу.

Когда в купе вновь влетела Милица, Роман в задумчивости поднял на нее глаза.

– Ты представляешь, что наш белобрысый бес надумал? – с разгона, плюхнулась она к нему на колени. – Мы, говорит, возвращаемся домой. И что ты скажешь?

– Что скажешь ты?– с ухмылкой переспросил Роман.

– Что я скажу?! – дернула плечиками Милица. – Мы возвращаемся. Ромочка, поехали в Москву? И сдалась тебе эта Пицунда….

44/

«Первоцвет».

Стокгольм 1942г.

– Рауль! Ты куда так припустился?! Я не поспеваю за тобой! Наряжалась два часа, чтобы только поздороваться с хозяевами? Прием только начался…

– Ты можешь вернуться, Нина! Вся эта светская болтовня не по мне. Что за потребность гоготать о своем существовании, как на птичьем дворе. В мире такие события разворачиваются, а мы…

– Конечно, милый братец! Ты бы хотел быть в центре всех страстей; спасать человечество! Только, отложи свою благородную миссию хотя бы на пару часов и проводи домой, раз ушли! – поравнявшись с мужчиной, девушка взяла его под руку.

– Ты можешь вернуться»! – с некоторым чувством вины, предложил Рауль.

– Ну, уж нет! Я тебя не брошу. Тем более, что я уже перегорела, и лучше высплюсь…

– Признайся, что и тебе осточертели все эти мероприятия?

– Вовсе, нет! Просо сегодня, я немножечко устала. А что, собственно, тебе не нравится? Раньше ты не был столь ворчливым…

– С тех пор, как я стал работать у Коломана и после бесконечных поездок по Европе, я стал прозревать. Можно, конечно, веселиться и не замечать, что вокруг происходит. А можно, наконец, понять, что идет война. Самая ужасная война за всю историю человечества. И конца этой войне не видно.

– Не мы же её развязали?

– И значит, можем равнодушно наблюдать, как у нас на глазах исчезают государства, уничтожаются народы.

– Ты опять о евреях?

– Немцы обращаются с ними, как со скотом. Нет, со скотом обходятся гуманней. Непостижимо. Как будто мы живем не в 20 веке, а в средневековье!– забежав чуть вперед, Рауль пятился лицом к сестре. – Но я знаю, как нужно бороться с Гитлером. Повязка со звездой Давида должна стать отличительным знаком порядочного шведа. Вся Европа должна из солидарности надеть повязки со звездой Давида.

– Как мне сказал твой друг Магнус, первыми носить звезду Давида на рукавах, евреев заставили твои любимые британцы.

– Мир далеко несовершенен. В Америке, допустим, притесняют негров; в транспорте места для белых и негров раздельные; на каждом шагу висят таблички: «вход неграм и собакам запрещен». В Южной Африке все тоже; к черным относятся, как к животным. Но здесь совсем другое. Здесь, речь идет об уничтожении. А мы, своим молчанием, потакаем Гитлеру и его сообщникам. Нами, окончательно, завладел страх. Вспомни, как этот мальчишка, Бергман, рассказывал о въезде Гитлера в Веймар. Как бегали его глаза. Даже при воспоминаниях, он все еще трясся от восторга. Фюрер внушает силу и чувство превосходства. Но это ложные чувства… Просто, мы боимся. Швеция забыла о своей гуманитарной миссии. Легче смотреть «наци» в глаза.

Во время поездок, мне много приходится общаться с ними. Поверь, до определенного момента, это вполне приличные люди. Большие, сильные, сообразительные, с упором на силу воли. Однако, в них нет ни малейших следов сентиментальности. Стоит заговорить о евреях, и они меняются на глазах. Это несчастное племя Давидово для них олицетворение мирового зла. Миллионы, теперь может даже, десятки миллионов людей считают, что они причина всех бед. Просто, эпидемия какая-то. Коллективное помешательство. И на вершине этого безумия – бесноватый фюрер…

– Тише, Рауль! Тише! С каких пор ты стал антифашистом? – взяв за руку, успокаивала брата Нина. – Ты же знаешь, Стокгольм напичкан их людьми.

– Ну, нет! Пока это еще моя страна! Может, он и завоевал всю Европу, но до Швеции ему не добраться. Что-то мне подсказывает, что он навлек на себя гнев Богов и очень скоро поплатится за все.

– И это ты говоришь, когда его войска стоят на Волге? Советы разбиты, и остается только гадать, что будет дальше?

– Тебе страшно?

– Нет! Я готова к борьбе. Если мужчины не могут справиться с германской армией, придется нам, женщинам обезоруживать их своим обаянием. В рукопашном бою…

– Ты все смеёшься. А я тебе говорю, Сталина ему голыми руками не взять. Русские себя еще покажут. Американцы тоже не будут бесконечно выжидать. Настало время действовать, если не хотим маршировать и дрожать от смешанных чувств на его парадах…

– Так ведь как маршируют! Сила…

– Слепая сила. Все, что происходит в Германии и на оккупированных территориях, иначе как, безумием силы, и не назовешь. Вдобавок, они стали верить в свою исключительность.

– Мой, сумнящийся братец. Вся гамма раздирающих тебя противоречий у тебя на лице. Ты прирожденный проповедник. Но не политик. Политика – это зона безжалостных…

– Циников…

– Которые будут использовать тебя всегда к своей выгоде. – приблизившись, Нина взяла брата под руку. – но победителем выйдешь ты. Знаешь, почему?

– Интересно?

– У тебя чистое сердце! И мысли! К тебе не липнет грязь.

– Пожалуйста, не романизируй мой образ. – сказал, немного уязвленный Рауль. – Может, я только с виду, недотепа. Не просто так же я ношусь по Европе; и не только из уважения к Кольману Лауеру. Да будет тебе известно, семья использует меня в весьма щепетильных сделках; мы занимаемся выводом финансовых и прочих еврейских активов с оккупированных территорий. Естественно, за значительный процент. И все это через «Эншильда-банкен». И за каждой моей сделкой стоят угрюмые фигуры наших дядюшек. Якоб с Маркусом, как тебе хорошо известно, и с кроной просто так не расстанутся.

– В чем ты себя винишь? Всякая война – это глобальное перераспределение ценностей. Я бы даже сказала – циничное перераспределение ценностей.

– Как мы допустили это. Допустили Гитлера и таких, как он к власти! Мы узаконили насилие… Ради сиюминутного благополучия, мы на все закрываем глаза, а значит, отказываемся от будущего; возможности его творить.

Нина промолчала.

– Впрочем, хватит об этом. Но предупреждаю, я не собираюсь больше сидеть на месте.

– Пожалуйста, не пугай меня…

– И хочу предупредить, что намерен перейти к действиям. Что-то в стиле просмотренного нами «Первоцвета Смита»*. Не думаю, что американцы будут возражать появлению его шведского двойника.

– Живо признавайся, что ты затеял?

– Что можно сделать в Швеции? Наша роль в событиях, происходящих в Европе, ничтожна. Это удручает. Я не обнаружил у нас, ни одного радикально настроенного кружка антифашистов. В Норвегии сопротивление есть; в Голландии, во Франции, Италии, Польше. Только у нас тишина. Зато, в «Викинг»*вступают охотно. Конечно, мы же арийцы!

– Людям нравятся победители. Гитлер на вершине славы. Вот, его и начинают обожествлять.

– Он обречен, Нина! Как ты этого не понимаешь? Даже его союзники утверждаются в гибельности избранного им пути. Хорти-младший, мне так и заявил в приватной беседе: («Очень широкие круги и в Венгрии и в Германии, считают катастрофой дальнейшее пребывание Гитлера у власти. Надо всеми возможными способами донести это на Запад».)

– Рауль! Ты стал антифашистом? – не на шутку встревожилась Нина.

– Если я скажу да, ты будешь относиться ко мне серьезнее!

– Я скажу тебе, что ты сумасшедший. Быть антифашистом это одно, но заявлять об этом публично? Ты понимаешь, насколько серьезными могут быть проблемы в случае твоего разоблачения? Одно дело у нас. За пределами королевства, твое шведское подданство никого не остановит.

– Я было, уже размечтался в надежде на то, что стану звеном в борьбе с мировым злом, но ты грубо опускаешь меня на землю. Миклош тоже обошелся со мной не лучшим образом; дал надежду и, больше не возвращался к этому вопросу.

– Может потому, что ты был занят делами любовными? Почему ты так упорно умалчиваешь о своих похождениях на чужбине. Тут шепчутся о некой таинственной американке? Еще, о некой, венгерской графине, и якобы, не состоявшейся дуэли. Что молчишь?

– Это грубые, антишведские инсинуации, сестричка. Кроме тебя и Май, я больше никого не люблю….

– Не будь бякой, Рауль. Расскажи…

– Боюсь, что кроме скучных торговых операций, мне вряд ли есть, что тебе рассказать. Но я не падаю духом. Как уверяют наши дядюшки, несмотря на свой зловещий характер, именно войны становятся причиной рождения гигантских состояний.

– Мой умный, но не востребованный временем брат! По-моему, ты заслуживаешь самой лучшей участи. Сохранять порядочность в этом океане зла, дело абсолютно неблагодарное.

– А я и не жду благодарности. Я ищу смысл своей никчемной, пустой жизни. В Венгрии, перед самым отъездом, мы поехали с Миклошем на Балатон. Это был изумительный вечер. Солнце зашло, но еще не стемнело. Вокруг плавали лодки, где-то вдали, на другом конце озера, играл оркестр. Миклош стоял на пристани и задумчиво смотрел на воду.

– Судьба не справедлива к людям? – не отводя взгляда от набегавшей волны, сказал он. – Вот посмотри на моего отца. Он прожил сложную и очень трудную жизнь Его биография, это история Европы. Что ни день, то значимая дата. Он всегда делал то, что любил. Уважал императора Франса Иосифа; обожал нашу мать; не на словах любил Венгрию. Он сражался за них всех и побеждал. В морском бою при Отранто, он покрыл себя славой. Был ранен в голову и ногу, но вернулся на капитанский мостик и руководил сражением, пока не потерял сознание. Вот это биография…. А что у меня? Что я могу сделать для Венгрии? – горько, сказал мне Миклош. Вновь наступила тишина. Его взгляд терялся где- то в глубинах озера. Лицо было необыкновенно вдохновленным, а со сверкающего огнями, берега доносился венгерский гимн.

– Венгрия становится для тебя знаковой страной. – после долгого молчания, сказала Нина.

– Хочешь, покажу тебе место моей работы? – неожиданно оживился Рауль. – Ты же у меня ни разу не была! Увидишь, где трудится славный потомок рода Валленбергов. Увидишь и ужаснешься…

45/

Страж Революции

Тбилиси 1988г

Гости из «спецкоманды» работали на редкость слаженно. Вся лишняя охрана была удалена из здания. Быстро отчистили от посторонних и внутренний двор. Краем глаза, Павел Платов видел, как мимо него пронесли скатанный в рулон ковер, и погрузили в нервно рычащий в ночной тишине, «воронок».

Домой его не отпустили, без каких либо объяснений. Утром, когда его сопроводили в подвал родного заведения, он мысленно простился с жизнью. Двое знакомых охранников, привычно козырнув, оставили его посредине хорошо известной ему камеры. Вряд ли, они были в курсе происходящего; иначе и отношение было бы соответствующим.

Он сам не раз сопровождал сюда подследственных – врагов народа, оппозиционеров, бандитов, уклонистов, уголовников, или просто неудачников. И с первых же секунд, каждый из них понимал, куда он попал, и что его ждет в этих мрачных застенках. Здесь сходу «брали материал в работу и выжимали все»*. И тех, кто по своей наивности верил в человеческое мужество, стойкость, ждало горькое разочарование. В холодных камерах НКВД, как в жидком газе, ломалось все. Не раз, он был свидетелем того, что происходит с личностью, когда она оказывалась на пути истории; вольно или невольно попадая в ее жернова. Как быстро на изломах времени, обнажается вся подноготная человека; как скоро отрекается он от убеждений, предавая то, во что верил, и тех, кого еще вчера боготворил.

Подвалы их ведомства – это пространство страха и территория истины, одновременно. Здесь неприлично быстро ослабевает воля; сгорают души, и очень быстро от самых стойких, с несгибаемой, железной волей, остается лишь пустая оболочка. И даже выбравшись отсюда, очень немногие справляются с задачей – как дальше жить?

Теперь, и он стоял на эшафоте обреченных. Стоял, не шевелясь, собирая в кулак, волю. И ясно понимал – шансов, практически никаких! Только, по прошествии многих лет, он смог признаться, скольких усилий стоила его выдержка? Ватные ноги; пропавшее дыхание. Он мог поклясться, что не дышал. Все изменилось в его жизни. И в замершем от страха времени, ему не оставалось ничего, как только ждать.

Кроме него в камере находился, его непосредственный начальник Крамер. Известный своей бескомпромиссностью чекист. В узких кругах поговаривали, что именно он убрал легендарного Камо, устроив автомобильную аварию на Авлабарском спуске*. Но это были не больше, чем слухи. Вот в выколачивании из подследственных показаний, равных ему не было.

Поигрывая в руках револьвером, Крамер. неторопливо выписывал по камере круги. Время от времени, замирал за спиной, громко щелкая курком, и вновь кружил вороном, пристально всматриваясь тяжелым, беспощадным взглядом. Но Павел Платов знал точно, участь его решается не в этой, пропитанной страхом камере…

Когда к ним, наконец, вошел Обулов, он. внутренне сжался, но про себя решил, что примет все с достоинством. Во всяком случае, попытается, хотя взгляд начальника не предвещал ничего хорошего. Остановившись напротив, Обулов посмотрел ему в глаза, затем небрежным жестом отослал своего зама: «За дверью постой», – резко бросил он. Дверь камеры обречено захлопнулась, Обулов вплотную подошел к своему охраннику.

Последовавшая за этим пауза, была невыносимо долгой, но именно она раскрыла ему глубину ощущения мгновения; маленьких кирпичиков бытия, из которых скроена жизнь.

– Вчера, органами безопасности, – неторопливо и вместе с тем официально, начал Обулов, – был раскрыт государственный заговор, целью которого было уничтожение партийного руководства Заккрайкома. Нити заговора ведут, в Москву, и дальше в троцкистско-зиновьевский центр. Но благодаря бдительности нашей партии и лично товарища Берия, подлые замыслы врагов раскрыты. Запутавшийся в связях, с контрреволюционными троцкистско-зиновьевскими агентами, главарь банды Ханджян Агаси Гевондович застрелился.

Кобулов вновь замолчал, давая Павлу Платову время переварить информацию. – Однако, в интересах следствия, и конспиративных целях, для ускорения раскрытия нитей заговора, принято решение наложить гриф «секретности» на все дело. О смерти Ханджяна будет сообщено, как о несчастном случае. Он будет похоронен со всеми возможными почестями. Все произошедшее вчера, отныне, является закрытой информацией, а значит государственной тайной. Надеюсь, я ясно выражаюсь. Любая утечка о событиях этого вечера, будет трактована как государственная измена. Что же касается тебя, – на последнем слове, Обулов откашлялся. – это было трудно, отстоять в подобной ситуации кого либо. – голос его потеплел, оставив официальный тон, он перешел на привычный, покровительственный. – Я поручился, и теперь, отвечаю за все твои поступки, головой. Надеюсь, ты понимаешь, какое доверие тебе оказано?

Павел Платов промолчал. Словоохотливость в среде его начальства не приветствовалась.

– Я, давно присматривался к тебе. Парень ты не плохой. Не болтливый… Много работаешь… Учишься…

Это были проходные утверждения. Не дожидаясь ответа, Обулов полез рукой в карман, достал сигарету, но не закурил.

…Сам понимаешь, – продолжил он, будто все еще что-то решая. – Положение щекотливое. Я не могу ошибиться. Ошибиться в тебе. Хотел к зиме сделать тебя своим помощником. Теперь планы придется менять. Что молчишь? Страшно? Стра-ашно! Правильно делаешь, что боишься. Я на твоем месте, тоже боялся бы. Жизнь, она ведь только одна. Ну, ты постой тут, покумекай, минут пятнадцать. Я предупрежу, чтобы не беспокоили. Меня «хозяин» на повышение представил. Хочу тебя порекомендовать… Нужно оправдывать доверие! Подумай! Есть над чем! – покачав загадочно головой, он направился к выходу и, остановившись, сказал не оборачиваясь. – Это ты правильно делаешь, что молчишь? Знаешь, когда я сюда шел, про себя решил, скажет хоть слово – пущу ему пулю в лоб! Я даже с Лаврентием Павловичем поспорил. Он мне сказал, что ты будешь нем, как рыба. Никак не возьму в толк, как он, так запросто людей читает?

Лязгнувшая дверь камеры привела Павла Платова в себя. Ватные ноги предательски подкашивались, по всему телу выступил холодный пот. На гроза, по всем признакам, прошла мимо. Молния ослепили, но легли рядом. Напугав не на шутку, удача во все лицо улыбалась ему.

Ровно через пятнадцать минут, он вышел из камеры, пройдя мимо молчаливой охраны твердой, уверенной походкой. И странный, животный оскал не сходил с его лица.

Так началась его карьера. Настоящая карьера. Вскоре его назначили заместителем начальника личной охраны председателя Заккрайкома. Доверили работу, во всех смыслах ответственную. Это было тяжело, организовать безопасный быт первого лица Закавказья, и его семьи.

Слова Обулова глубоко засели в его сознании. Ответственность действительно была огромной. Перед партией, пролетариатом всей страны Советов, да и всего мира. И потому, он лез вон из кожи. Не за почет и награды, а за оказанное доверие. Так им внушали; так, он считал сам, и считал искренне….

Потом была Москва… С её размахом, и неповторимый дух. Её открытие… Грузия хоть и прекрасная страна, и все же, масштаб не тот. Как говорил «Вождь»: «небольшая территория на окраине Российской Империи»! Москва другое дело… Очень быстро она стала близкой и родной.

Она ставила задачи иного уровня. Здесь в новом виде, возрождалась несокрушимая российская идея, сделать «краснозвездную» новой столицей мира, третьим Римом, новым Иерусалимом. Где воцарится мир и восторжествует справедливость; где воссияет новое, истинное Божество!

Тогда, он верил во все это! Верил, не отравленный сомнениями. И твердо для себя решил, что ради этой святой Веры, он не будет знать сомнений.

Когда домработница, оторвав от воспоминаний, подала ему телефон, он благодарно улыбнулся ей и приложил трубку к уху. И тут же, его лицо просияло. Это был внук… его любимый внук. Его опора и надежда….

Вообще-то, он ждал сына, но небо, как всегда, распорядилось по-своему. Но пусть, и с запозданием, оно подарило ему внука, которого он воспитал, в ком, видел свое продолжение. Которому он стремился передать лучшее, что было в нем…

По мере освоения информации, его настроение резко менялось. Лицо осунулось и посерело. Костяшки пальцев непроизвольно забарабанили по колену. От простодушного старика, безмятежно наслаждавшегося картинками пленэра, не осталось и следа. Он бы и сам не вспомнил, когда в последний раз испытывал подобное волнение…

– А теперь слушай меня внимательно! – сказал он твердым, не терпящим возражений, голосом. – Сейчас, ты в точности сделаешь, все что я скажу Выходишь из вагона, не доезжая до Москвы. Станция… Берешь такси и на дачу к матери, сам понимаешь на какую…. Нас, конечно, слушают, но будем надеяться, что оператор спит. Сидишь и ждешь меня. И носу оттуда не высовывать. Ясно? Я спрашиваю, ясно? Вот и хорошо!

Положив трубку, Паве Васильевич задумался, но лишь на секунду. Набрал номер телефона и заговорил уже другим, слегка небрежным тоном:

– Приемная командующего ЗаКВО? – раздалось в трубке.

– Валерий ты? Да! Да! Рад, что не забыл старика. Всегда говорил – из тебя будет толк. Шеф еще на месте? А где? В отпуск ушел? В первый раз за пять лет? Да! Наша… старая закалка! Вам молодым и невдомек, что работа может быть смыслом жизни…. А кто из замов есть? Все как один… Ах, джигиты…. Ну, давай, соединяй…

– Васильевич! – после многочисленных щелчков, услышал он молодецкий голос начальника штаба… – Рад узнать, что жив, здоров. Если только не нужно нанести удар по Туретчине, буду счастлив помочь.

– А ты все тот же балагур, Василий! Или мне к тебе по званию обращаться?

– Брось, Васильевич! Ты же сам меня учил – жить надо весело, а я привык доверять старшим товарищам. Будь ласков, чем можем помочь?

– У тебя сегодня на Москву борт есть? У внука завтра торжество, хочу сюрприз сделать.

– И все? – раздался разочарованный голос. – А я уже лагодехских* десантников поднял; в боевую готовность привел. Думал, на Стамбул поведем. Одну секунду…, – после недолгой паузы вновь зашуршала трубка. – Борт 120! Вылет через…. час. Рейс задержу. Машину высылаю. Если не растрясет еще и по стаканчику «Хванчкары»* пропустим.

46/

Пицунда.

Абхазия 1988г

От станции «Пицунда» до «госдачи»*,Татьяна и Роман ехали на автомобиле, присланном Борисом Е. Вдыхая густой букет запахов проникавших в салон автомобиля, девушка вольно цитировала попавшийся под руку буклет:

«Пицунда – жемчужина Абхазии, в изумрудном ожерелье гор. Её сосновые и самшитовые рощи, разносят неповторимый аромат любви…

– Тат! Замолкни, а? – голова Романа упала ей на плечо. – Дай поспать…

Скорее от усталости, чем от обиды, девушка ущипнула его в руку и отвернулась. Но, уже через полчаса, едва Роман успел распаковать чемодан, она явилась к нему в купальнике, с китайским зонтиком на плече, и в ультимативной форме потребовала, чтобы они немедленно отправились на пляж.

– Мама уехала в Москву, представляешь? – сообщила она. – Небо безжалостно навязывает мне твое общество.

На пляже, пройдя мимо узнавшей её охраны, она незаметно подкралась к зарывшемуся в песок мужчине и навалилась сверху всем телом.

– А ну! – взревел тот от неожиданности Борис Е.. Но высвободившись, по-медвежьи прижал к себе дочь, и неуклюже похлопал её по спине. – Вот, она, моя дочура! Моя красавица!

– Пап! – отстранившись, и удерживая отца на вытянутых руках, Татьяна стала пылко делиться впечатлениями. – Ты даже представить не можешь, как все это было здорово. Теперь, я буду заниматься только экстремальным спортом.

– Мама, тут беспокоилась. Я её все успокаивал. Говорю, все будет в порядке, она под надежным присмотром. Но ты же знаешь, маму?

– Папа! Я уже не маленькая!

– А позвонить не маленькой девочке не с руки? Слабо?

– Ты бы видел, как мы сплавлялись? – вскочив на ноги затараторила Татьяна. – Там волны, как на море – просто цунами. И вертит, вертит. Всюду брызги, водовороты! Туда бросает, сюда! И река, так жутко ревет – страх!

– Что-то я твоего журналиста не вижу? – завертел головой Борис Елин – Опять сбежал! Значит, в ряду воздыхателей опять невосполнимые потери! Или… – кивнул, он головой в сторону мнущегося невдалеке Романа.

– Ему пришлось уехать по срочным делам в Москву.

– Сбежал зятек. Не очень-то уважительное отношение к будущим родственникам…

– Па… па! – недовольно отвернулась от него Татьяна. – Мы уже давно с Андреем только дружим.

– Любовная лодка дала пробоину? Вижу, твои чары перестали работать! Надеюсь, ты переживешь потерю. Да и странный он какой-то!

– Какой зятек, пап? Во первых, это все в прошлом. Мы уже давно расстались. Вовремя, так сказать, спохватились. Во вторых, я плохо подхожу на роль страдалицы с зареванным лицом. Я ведь, вся в тебя! Да и потом, он был моложе меня на целую вечность.

– Знаешь, за кого ты хотела выйти замуж в пять лет?

Татьяна очень хорошо знала эту семейную байку, которую на все лады переиначивал отец. Стряхивая с себя песок, она сделала то, что делала всегда – изобразила любопытство.

– За меня!

Раскатистый смех прокатился по пляжу.

– Зашла к нам с Наиной в спальню и заявила, что назначаешь себя моей любимой женой.

Вторая волна могучего смеха, накрыла редких загорающих.

– Правда, очень быстро охладела. Но какое-то время я успел походить в твоих женихах.

– Ну, что с нас женщин взять? Мы ветрены и непостоянны. Но ты всегда будешь моим героем. Пойду, окунусь. – резко сорвавшись с места, Татьяна умчалась в сторону воды.

Наблюдая, как оставляя на песке следы, она несется к морю, Борис Елин не мог сдерживать восторга. Он не просто любил младшую дочь, и не просто выделял среди остальных, она была его отдушиной, действовала на него благотворно. Особенно, сейчас, когда после выступления на пленуме* (октябрь 1987) положение его пошатнулось и он не знал, какого подвоха и с чьей стороны ожидать. Не было сомнений, он затеял опасную игру, в которой ему противостояли первые лица государства. Но другого выхода, он не видел. Перемены, которые затеяла команда Горбачева, были половинчаты и не соответствовали велению времени. Само собой, он не мог им дать просто подретушировать лицо системы. Он полностью её изменит, а если что – разрушит. Никакие полумеры её не оздоровят; разве, только продлят агонию. Но как поднять экономику; сельское хозяйство, легкую промышленность? Как сделать советский товар конкурентоспособным? Нужен новый подход в экономике, огромные инвестиции, руководители новой формации, а не агитаторы и пропагандисты из ЦК, где только и делают, что отсиживают жопы. Нужна революция в умах. А так, одна болтовня и сотрясание воздуха; даже у них в Политбюро.

Но, он им наподдал… Один поднялся против всех, рискуя всем, чего добился… А все потому, что каждой клеткой верил, они уже стучат в ворота, новые времена.

Да, они его нагнули. Заставили каяться. Но главного, они не осознали. Он не из тех, кто отступает от намеченного. Таких, как он, или уничтожают, или выдвигают в лидеры.

Конечно, он рисковал, но это был риск осознанный. Убрать, его не уберут; время не то. Это может привести к разрушению имиджа генерального секретаря, поставит под сомнение искренность его намерений, стабильность системы. Но и критику его, они не примут. Нет! Этот режим не реформируем. Стоит только вглядеться внимательней в их лица, как все становится понятным, как дважды два. В них нет ничего, кроме страха. Как годы, и десятилетия назад. Но он готов возглавить реформистов. Готов открыто бросить вызов «консерваторам»! Готов стать новым, истинным, и всенародным лидером страны! Как никогда, он был готов к борьбе! И не питал иллюзий. Ясно понимая, насколько сложным будет путь.

Партконференция*…. Он им открыто заявил – иду на вы; на всю партийную номенклатуру; на «прозаседавшихся»*; Политбюро; на «каменные жопы» всей системы…. Но истинными адресатами его послания были не его бывшие соратники, ни ЦК, а его народ. Народ, который должен будет либо принять, либо отвергнуть своего нового лидера.

Взвешивая плюсы и минусы своего бунта, Борис Николаевич все еще колебался. Затевая такую сложную игру, он обзавелся неприятными спутниками – напряжением, тревогой, постоянным беспокойством. В огромной степени этому способствовала, контора*; держа в поле зрения все высшее руководство партии; фиксируя каждый их шаг, каждый вздох.

«Конторских»*, он не любил Знал, что они могут действовать самыми грязными методами, включая похищение, шантаж, убийство. Но несмотря на это верил, что пришли новые времена.

Тряхнув головой и отогнав тяжелые мысли, Борис Николаевич вспомнил о юноше, лежащем в нескольких метрах от него, на песке.

– Эй, влюбленный джигит! Давай ко мне! – поманил он рукой Романа. – Ну, как ты? Все еще за Танюшкой волочишься?

– Есть такое! – замялся Роман. – Только она не по мне сохнет.

– Значит, безответная….

– Похоже на то.

– Ну, смотри у меня, Ромео! Обидишь, в бараний рог скручу! – характерным движением Борис Николаевич показал, как он это сделает. – Но, могу дать совет – не сдавайся. Девки народ ветреный. Сегодня одного любят, завтра другого!

– Её не очень и обидишь! – выразительно, вполголоса сказал Роман. – Тут она вся в вас.

– Это да! – довольно закряхтел Борис Николаевич – Танюшка девка не промах. Акула… Я сам ее иногда побаиваюсь.

Опустив голову, Роман согласно кивнул головой.

– Но ведь ты, не только поплакаться приехал? А? – прищурив глаз, Борис Николаевич покосился на Романа. – Выкладывай. Что у тебя там еще?

– Вас разве проведешь? – почувствовав облегчение, Роман решил выложить своему покровителю все на чистоту и больше не откладывать давно созревшее решение. – Отпустили бы вы меня Борис Николаевич? – он сделал паузу, чтобы оценить реакцию. – Я понимаю, у вас на меня свои планы…, партийное строительство, это прекрасно, но не для меня. Да и потом, я вижу, как трудно вам становится меня продвигать.

– Это ты брось! – не поворачивая головы, недовольно пробурчал Борис Николаевич – Ты мне уже не в первый раз этот разговор заводишь. А я, человек грубой организации и на подобные эскапады могу отреагировать неадекватно. Антисемитизм осуждается в нашем обществе на всех уровнях. Среди большевиков вашего брата , как ты говоришь, всегда хватало. Революция, понимаешь, нации не знает….

Наблюдая за своим подопечным, Борис Николаевич едва сдерживал себя. Так и хотелось дать волю гневу. Он столько провозился с ним, столько вложил в него, что не принимал подобных отговорок. И все же, это был толковый парень. Работоспособность – сумасшедшая. Еще совсем пацан, а как за дело берется? Какая коммуникабельность, хватка, природное чутье. Такие люди ему, ой как нужны. Молодые, одержимые, инициативные.

После недолгой паузы, и возникшей неловкости, Борис Николаевич резко присел, подняв вокруг себя небольшое облачко песка.

– Вот, что я тебе скажу, сын Моше. – А ты плюнь на всех? Думаешь, мне легко с этой публикой? Каждый день, как на войне, и по всем правилам военной стратегии. Утром артподготовка; вечером рукопашная. Хочется сделать, что нибудь стоящее, а вместо этого? – Борис Е. в сердцах махнул рукой. – А возни сколько, подковерной? Все улыбаются, лезут целоваться в засос, и денно и нощно подсиживают. Какой коммунизм, одного стоящего колхоза построить не можем. Загнали, понимаешь, страну в… А кому все это, расхлебывать? Но мы сможем! – Борис Николаевич придвинулся к Роману. – Мы все сможем! Понимаешь? И зря ты так насчет партийного строительства. Надо верить в себя! Верить в свою судьбу! Мы такого можем наворотить, мало не покажется! Партию свою построим. Ты пойми, партия – это же власть! Власть! Представь, какие перспективы открываются. И мы не будем смотреть на пятую графу. Только по делам; только по делам. И я тебя не партию зову строить, а государство… А ты, кооператив «Утюг».

– Не «Утюг», а Уют…

– Да какая разница! – перебил его Борис Николаевич.

– Знаешь, как птицы гнезда строят? Веточка к веточке, тростинка к тростинке… Скрупулезно и кропотливо. А вам сразу все подавай.

– Да, я только спросить хотел! – почувствовав перемену в настроении Бориса Николаевич, Роман без колебаний сдал назад. Он очень хорошо знал его характер. Такой не только карьеры, но и квартиры, которую он еще не получил, лишит. А это не входило в его планы.

– Борис Николаевич! – смущенно, начал он. – Я знаю, чем вам обязан, и все же мне бы хотелось попробовать себя в бизнесе.

Пауза была долгой.

– Ладно, Рокфеллер, коли нужна вольная, ступай. Я не держу. На яхте прокатишь?

– Какая яхта, Борис Николаевич? Я только документы оформляю…

– Рассказали мне о твоих начинаниях. И заявление на аренду помещения в Измайлово лично лицезрел. Как ни как, я все еще член ЦК. И Комитет Государственной Безопасности еще никто не отменял. В их обязанности входит следить за окружением партийной номенклатуры.

С нескрываемым разочарованием, он отвернулся от Романа и лег животом не песок.

– Мне люди нужны, понимаешь? С бульдожьей хваткой. Таких дел наворотим?! Подымим матушку Россию, и богатейте. У нас, куда не ткни, всюду что-то, да есть. От Чукотки и до Калининграда. Нефть золото, алмазы. Но чтобы подобраться к ним, нужно ой как поработать. Я ведь и на тебя рассчитывал. Мало у меня толковых людей. Молодежи мало…, – пустился он, было по второму кругу в размышления, но махнул рукой . – Э..э! Да, ну вас!

– Как скажите, так и будет, Борис Николаевич. – чтобы не сжигать за собой мосты, Роман пошел еще на одну уловку. – Я ведь не бегу из команды? Хочу перейти в ее экономический блок. И я всегда за вас, Борис Николаевич!

– Ой, не простой ты парень, Роман Белькович.. Сидит в тебе очень упрямый и настырный зверь, ну точно, как во мне. И быть тебе либо солдатом, либо генералом. Середины не будет. Только учти одно, Ромео, предателей я не прощаю. Ясно? – глубоко зевнув, и потеряв всякий интерес к собеседнику, Борис Е. повернулся на другой бок и закрыл глаза. – А ходатайство твое я подтвердил. Получишь ты помещение площадью в 140 квадратных метров. Вот где они, тридцать серебряников. А сейчас, уйди с глаз долой. И про Татку не забывай. Я-то калач тертый, а она…

– Куда мне без вас? – вполголоса бросил Роман в сторону, поднялся на ноги и побежал в сторону моря.

В полночь, оторвав от преферанса, его пригласили к телефону, в фойе пансионата. В тихом, неспешном голосе на другом конце линии, он сразу же узнал кавказского деда Андрея. Выслушав его жесткую речь, Роман ответил, что готов сделать все, что может.

– В таком случае мне нужен очень подробный отчет о вашем отдыхе. Буквально все. Даже самые незначительные пустяки. Роману много было что рассказать, но он ограничился подозрениями «Денни».

– Значит, слежка была. Ясно! А кто это Милица?

– Насколько я понимаю, очередная пассия Андрея. Очень молодая и очень симпатичная.

– Она совершеннолетняя?

– Не знаю!

– У тебя есть ее адрес. Телефон?

– Да! Есть!

– Буду тебе очень обязан, если ты мне продиктуешь.

– Конечно!

Положив через минуту трубку на аппарат, Роман недолго простоял в раздумье. Пожал плечами и вернулся за карточный стол, к заждавшейся его компании преферансистов.

47

Рерих

Кавказ 1988г

На станции «Кавказская», Андрей и Милица пересели на московский поезд. Ждать пришлось долго. Очередь у кассы казалась бесконечной. Девушка вымоталась вконец. Она капризничала, пытаясь заснуть, искала опору в любом вертикальном предмете. И только в вагоне, расслабилась, упав не раздеваясь на спальную полку.

Андрей долго стоял рядом с ней на коленях; запустив руки в волосы, мягко массировал голову. Едва касаясь губами, он целовал её лицо, всем существом ощущая силу женского магнетизма. Затем, устроился в позе лотоса напротив, и задремал.

Свет частоколом разноцветных копий замерцал в глазах, искажая очертания слегка посапывающей девушки. Подрагивающие веки, листали галерею лучезарных образов. И вот, он уже спал, покачиваясь на глади Океана Снов

Я – сад твой! – шевелились сращенные в губы, лепестки.

Я твое чувство – созывающее бодрствующее воинство

Я свет твой – лучами разносящий огоньки

Я – твоя тайна!

Я – твое достоинство!

Направь свои стопа в Благословенный Храм

Найди приют Душе; откройся чувствам

Чтобы нашествие бессчетных драм

Не унесло нас в ад к заблудшим душам

Стань вровень – мой возлюбленный – с Творцом!

Узри Бессмертия Лик – судьбы прочтение

И просветленный изгони фантом

Дней вечно отдаляющих прозренье

Я вижу твою Гавань, твой Ковчег!

и воды очистительной купели!

Песчаный берег – бесконечный след!

И райских птиц заливистые трели?

Ты просветлен! Ты сбросил груз Времен!

Но не оставил мне судьбы имен!

Проспав под убаюкивающий перестук колес, несколько часов, Милица проснулась и присела на полке. Долго всматривалась в темноту…Потеряв ощущение пространства, потянулась к изголовью и включила лампу. Сон не отпуска… В тусклом свечение светильника, мысли роились, еще больше загружало сумеречное сознание. Она терялась в догадках, спит ли все еще, или нет…

Напротив, в воздухе, в золотом ореоле, висела фигура монаха в позе лотоса. Усердно растирая пальцами глаза, Милица пристально всматривалась в темноту… Почувствовав подкатывающий к горлу холодок, она вскочила и включила общий свет. Андрей сидел на своем месте, в полной прострации, с открытыми глазами. И взгляд, и мысли его, были далеко за пределами тесного СВ. Бледно-белое лицо, не подавало никаких признаков жизни. И только пурпурно-красные глаза, пылали неестественным, рубиновым светом.

Обескураженная Милица долго не сводила глаз с призрака. Помахала перед ним руками, надула губки и для пущей острастки приняла угрожающую позу, но красноокий демон с черными, подведенными бровями никак не реагировал на ее ухищрения. В какое-то мгновение салон взорвался яркими, искрящимися блестками. Огненный вихрь жгучими нитями закружил вокруг нее. И в этом море красок, весь в золоте, горя рубинами в глазницах, на нее взирал молитвенный лик. Отдавшись в волю наваждению, Милица расслабилась, сложила ладони под щекой, и вскоре, забылась…

Очнувшись, долго испытывающе смотрела на Андрея. С невинным видом он листал ее журнал, смеясь беззвучно над незадачливыми властительницами мод.

– Может быть, скажешь, какую травку ты мне с утра подсунул? – недоверчиво косясь на него, поинтересовалась она. – Глючит, нет сил!

– О чем ты? – не поднимая глаз, спросил Андрей. – Твой богатырский храп отпугнет любую нечисть.

– Я что храплю? – зевнула девушка и присела на кровати.

– Я бы назвал это симфонией ноздрей! – улыбнулся Андрей. И тут же поправился. – Посапываешь…. Чуть, чуть….

– Противный! – дрогнувшим голосом, сказала девушка и демонстративно отвернулась. – Мог бы и соврать.

– Не знаю, что это со мной? – покаялся Андрей. – Назвать твой музыкальный свист – храпом?

– Значит, опять! – зевнула девушка. – С детства мучили кошмары. Думала, это в прошлом. Оказывается, нет!

– Кошмары ждут меня в Москве. – в ускоренном темпе листая страницы журнала сказал Андрей.

– Мне снился ты! – устало бросила Милица. – В образе тибетского монаха, в горящих одеждах.

–Это действительно, кошмар! – сказал Андрей, не отрываясь от журнала.

– Хочу в Тибет. Хочу путешествовать. Будь моя воля, я бы просто не вылезала из самолета! Я – человек Вселенной! И принадлежу всем!

– Моя вселенная – Москва!

– Фу, как скучно! Не успокоюсь, пока не объеду весь мир. Даже если ради этого мне придется….

– Очень интересно. На что ты готова пойти ради достижения цели?

– А на все! – с вызовом наклонилась она к нему.

– Вот они плоды феминизма! И это я слышу от бесподобно красивой и нежной девочки 16-ти лет от роду?

– В нашем роду все, как ты говоришь девочки, взрослели рано. Ты же не думаешь, что я простушка?

– О, нет!

– У меня такое ощущение, будто я знаю, что со мной произойдет, по крайне мере, в ближайшие лет тридцать. И в этом времени, все расписано до мелочей, а я только должна исправно исполнять свою роль.

– Это тебя пугает?

– Ничуть! Я верю в предназначение. Так, иногда лезут в голову всякие глупости.

– А именно….

– Знаешь! Я дочь очень энергичных родителей. У них масса амбициозных планов, в том числе и на мой счет. Мать, из кожи вон лезет, лишь бы устроить мою судьбу. Она твердо решила уехать. Только и причитает: «Россия гиблая страна; у тебя здесь нет будущего». Отец туда же – всё, поехали. Я в принципе не против. Голливуд – это звучит! Но, сейчас, мне очень плохо!

– Почему?

– Ты, что не слышишь? Мы уезжаем! А я еще не готова к расставанию с этим городом. Я не готова к расставанию с тобой. Я не готова бросить все и вся. Во всяком случае – не сейчас.

– Мы обязательно встретимся…..

– Чужими людьми! Обидно… Найти тебя, чтобы расстаться….– взгляд Милицы застыл на окне.

– Ты не должна расстраиваться. У тебя вся жизнь впереди. Я не хочу связывать тебя. И ни за какие блага мира, не стану разрушать твою мечту. Иначе, уже через полгода ты меня возненавидишь.

– Не возненавижу…

– И самое главное. Я не жду от тебя объяснений. Ты свобод-

на, и не обязана мне ни чем.

– Ничем, кроме жизни…

– Посмотри на себя? Ты, ведь, не просто красива… Ты – юная богиня. И у тебя на лице написано – я всего добьюсь!

– Обязательно добьюсь! – сквозь слезы сказала Милица. – Но если скажешь, я останусь… Вот, посмотри! – вытянула Милица ногу. – Я сделала тату. В честь нашей прекрасной и самой чистой любви.

– У тебя все получится! – нарочито углубившись в изучение журнала, сказал Андрей.

48

Шведская Миссия

Стокгольм 1944г

После очередной бессмысленной по содержанию встречи с дядюшками Маркусом и Якобом, осадок на душе у Рауля становился все горше. Дядья, ведшие замысловатую игру на всех мыслимых и немыслимых фронтах, будь то финансовые или политические, так и не смогли предложить ему ничего стоящего. От «специфических поручений» «Эншильда-банкен», он после продолжительных раздумий, отказался. Не хотел, чтобы его имя было как-то связано с еврейскими активами. С другой стороны, работа в «Среднеевропейской торговой компании», даже не смотря на то, что его сделали членом правления, и при всем уважении к Коломану Лауэру, тоже не приносила удовлетворения. Поездки по Европе утомляли, все больше раздражая своей рутинностью. И он решил, что будет вынужден отказать в услугах Коломану Лауэру. Даже, не смотря на шокирующие новости приходящие из Будапешта.

Рауль метался, все больше настораживая близких… Война шла к концу. Все самые важные события века, грозились пройти мимо и без малейших следов его участия. Когда Коломан рассказал ему о своем новом знакомом Ивере Ольсене, он только усмехнулся.

– «Финансовый атташе посольства США в Швеции; представитель американского» Совета по делам беженцев войны»*, не слишком ли много пышных должностей», – совершенно равнодушно, отреагировал он.

Коломан, не отступал. Как человек в первую очередь озабоченный судьбой своей семьи, он справедливо полагал, что нахождение Рауля в Будапеште многократно повысит шансы его родственников на спасение. Не долго поразмыслив, он раскрыл перед Раулем все карты, подробно рассказав о готовящейся миссии.

– Как ты на это смотришь? Очень ответственное задание. Это общечеловеческая миссия. За тобой будут стоять великие державы. Это уникальный шанс. Ты должен встретиться с Ольсеном, Рауль?

– Мы уже сталкивались с ним в лифте. – вспомнил Рауль. – Очень загадочный, скажу я вам, господин.

– И этот господин настаивает на встрече с вами, Рауль. Считает, что вы отличная кандидатура, и сможете внести достойную лепту….

– Какую лепту, Коломан! Вы явно переоцениваете мои возможности. Что можно противопоставить безжалостной банде мародеров? Знаете, что самое страшное в этой истории? Бессилие… Это невыносимо, быть свидетелем трагических событий, и не иметь возможности на них влиять. Во время хорошо известных вам командировок, я много раз испытал это ужасное состояние… и больше не хочу.

– Простая встреча, Рауль. Ни к чему не обязывающая. Это так трудно, спуститься на этаж?

Колебания Рауля были понятны. Он был готов дать согласие, и тому было множество причин. Это и цель миссии, и его отношение к Венгрии. Из этой страны, он вынес огромное количество впечатлений. Да и связи, которыми он там обзавелся, могли сыграть свою роль.

Вначале, Ольсен ему не понравился. С него было достаточно европейских бюрократов, но открытость и прямота американца, быстро сделала свое.

– Правительство Соединенных Штатов настроено решительно. – с ходу взял быка за рога, Ольсен. – Речь, идет об изменениях в законодательстве, чтобы не допустить более случаев, когда «беженцы войны» были возвращены в фашистскую Германию*. Это стало причиной страшных трагедий. Теперь ситуация меняется коренным образом. Вы знаете о параллельном обращении короля Густава и президента Рузвельта к регенту Хорти с предупреждением о судьбе еврейского населения?

– Только понаслышке.

– Я вас ознакомлю. Поверьте, это решительный посыл, огромного гуманитарного значения. – с неким воодушевлением, сказал Ольсен.– Мы должны ясно дать понять противной стороне, что существующее отношение к гражданам своей страны, недопустимо.

– Не знаю, как на венгров, но на немцев, подобного рода призывы, вряд ли подействуют. – сморщил лоб, покачал головой Рауль.

Ольсен улыбнулся.

– Вы должны верить в свои силы, Рауль. И понимать, за вами встанет, не только самая мощная держава на планете, каковой, несомненно являются Соединенные Штаты Америки, но и пара сотен еврейских организаций с их финансовыми возможностями. Причем, эти еврейские организации готовы на все! На все! – многозначительно повторил Ольсен.. – Поэтому, личность, которую мы делегируем, должна осознавать, что она представляет не какое-то конкретное государство, но все гуманное человечество. Всю его силу и решительность.

– Но почему ваш выбор пал на меня…

– По множеству причин! Вы представитель известной финансовой семьи. С незапятнанной биографией. Вы образованы, амбициозны, мотивированы. С вами можно иметь дело. Вы знакомы с семьей Хорти, что так же может способствовать решению поставленных задач; но главное – это ощущение того, что судьбы евреев вам небезразличны. И что эта миссия не станет для вас обычной дипломатической поездкой.

– Вы предлагаете мне начать военную компанию против гестапо? – усмехнулся Рауль. – Кроме решительной военной победы, я знаю только один действенный способ решения проблем. Подкуп…

– Хоть сделка с дьяволом! Время не терпит! Позвольте зачитать вам секретное обращение государственного секретаря к вашему правительству: «Прошу довести до сведения правительства Швеции, что согласно непрерывно поступающим к нам и, по-видимому, достоверным сведениям, в Венгрии началось систематическое и массовое уничтожение евреев…

– Можно поздравить правительство Соединенных Штатов с обладанием столь оперативной информации. – зло усмехнулся Рауль. – Наконец, всем известные факты пересекли океан. И на что, интересно, тратятся деньги американских налогоплательщиков?

Ни чем не выдав недовольства, Ольсен продолжил.

– Нет, Рауль, вы не поняли. Речь, сейчас, не идет об убийстве одного, двух или даже десятка евреев, речь идет о полном истреблении всего еврейского населения Европы. Я продолжу. .. жизнь 800 000 человек сейчас зависит от политики сдерживания, которую можно обеспечить, разместив в Венгрии максимально возможное число иностранных наблюдателей. С этой целью, руководствуясь побуждениями элементарной гуманности, прошу убедить соответствующие инстанции предпринять немедленные действия по максимальному увеличению численности шведского дипломатического и консульского представительства в Венгрии и как можно более широкому распределению его по всей стране…».

От себя хочу добавить, что полномочия наблюдателей должны быть крайне широкими. И подчеркнуть, никаких ограничений в средствах у них не будет. Как по дипломатической линии, так и по линии еврейских благотворительных фондов. Также, среди нас есть понимание того, что без решительных людей и полной их самоотдачи, миссии наблюдателей будут малоэффективными.

– Были ли вы в военной Германии? – дождавшись пока Ольсен закончит свою мысль, спокойно спросил Рауль. – Знаете ли вы, что такое немецкий народ? Его традиции? Культуру? Отношение к Гитлеру? Вы думаете, это только Гитлер и его окружение ненавидят евреев? Нет! Я не знаю ни одного немца с симпатиями относящегося к иудеям. Среди венгров, почти тоже! Когда вам с утра до вечера промывают мозги, утверждая, что евреи это мировое зло, то и отношение к ним будет соответствующим!

Уверяю вас, они до конца будут стоять за своего фюрера, и выполнять его приказы. И никакие призывы к гуманности не подействуют, тем более при неблагоприятном для них, течении войны. Извините! – Рауль встал, – при самом приятном впечатлении, я не вижу смысла в продолжение беседы. Я и так уже слыву среди родственников, да и не только, неудачником. Вы хотите усилить это впечатление?

Ольсен не удерживал его. Подбор кандидатуры, вопрос сложный и требовал тщательного подхода.

– Знаете, кто кроме вас рассматривается на место главы миссии? – как бы, между прочим, бросил он вслед Раулю. – Бернадот*. Эту кандидатуру, как вы понимаете, поддерживает Его Величество.

Почти неделю ни Лауэр, ни Ольсен не беспокоили Рауля, и он рассказал о странной встрече дяде Якобу.

– Очень интересно! – активно стал массировать подбородок банкир. – Очень интересно.… А знаешь ли ты…, знаешь ли ты, что кроме всего прочего, твой господин Ольсен…, – и запнулся. – А впрочем, оставим это. Но, к предложению следует отнестись со всей серьезностью! – задумчиво заключил он.

Отношение к вопросу, у Рауля менялось быстро. Он сразу же понял, что эта миссия особенная и с её помощью, он сможет утвердиться. Ни как бизнесмен, дипломат, или кто еще, как личность…

И когда, Коломан Лауэр сообщил: «шведский комитет евреев, как и представитель Всемирного еврейского конгресса, главный раввин Швеции, пусть и с оговорками, поддерживает его кандидатуру; все на нашей стороне», Рауль не раздумывал.

– Похоже, я становлюсь фигурой востребованной! – улыбнулся Рауль.

– Похоже! – сказал Лауэр.

Ольсен, вскоре, подтвердил приглашение..

– В министерстве иностранных дел, некоторые, все ещё пытаются придать этой миссии чисто формальный характер. Согласись мы на их выдвиженцев, она приняла бы чисто туристический, формальный характер. Но мы отстояли вас, Рауль. Хотя это было нелегко.

– Единственное, вы забыли заручиться моим согласием!

– Я знаю людей вашего склада. Вы согласитесь. Вас не может не увлечь значимость этого поручения. В случае успеха, вы сможете утереть нос всем злопыхателем. С другой стороны, трудно даже представить, какой авторитет можно заработать в еврейских кругах. Вы сможете убить сразу многих зайцев. Исполнить мечту деда, который спал и видел вас дипломатом. Завоевать международный авторитет, стать уважаемой личностью в еврейской общине. А это, уверяю вас, совсем не просто. В конце концов, у вас есть шанс спасти человеческие жизни. Спасите одну, и заработаете уважение всех евреев.

– Но что-то я не вижу энтузиазма еврейской общины в отношении меня. Он какой-то, натянутый…

– Это сложная тема, Рауль! – замялся Коломан. – Авторитетный человек, у нас, это мудрый, убеленный сединами старец, с кипой на голове. Не обращайте внимания. Их отпугивает ваша молодость. Но мы смогли их переубедить. Пришлось очень доходчиво втолковывать, что пока одни рубают тушеную треску в благополучной Швеции, другие с риском для жизни должны вызволять их соплеменников из ада.

Опусти голову, Лауэр отвернулся и закрыл рукой глаза.

– Новости из Венгрии с каждым днем все хуже и хуже. Ситуация критическая. Если мы ничего не предпримем, спасать будет некого.

– Но мы же предпримем?! – положил ему на плечо руку Рауль.

– Каждый день – новые жертвы! А тут такая непозволительная волокита? Ненавижу… – добавил он после некоторого раздумья.

– Кого?

– Всех! И своих соплеменников тоже! Так трясутся над своим благополучием. Их, видите ли, беспокоит волна еврейской эмиграции в Швецию. Она, предположительно, может им навредить. Конечно, Швеция тихая, уютная гавань…., не то что Венгрия.

– Успокойтесь, Коломан! – как мог Рауль старался поддержать партнера. – Собственное благополучие – это так свойственно человеческой природе…

49/

Притча

1988г.

Только забравшись в «брюхо», с виду, бывалого «транспортника» Павел Васильевич, позволил себе расслабиться. Он понимал, что времени у него в обрез и потому спешил. В кабине, ему отвели место у иллюминатора, и дали одеяло, пахнущее соляркой. Но он прекрасно знал, с набором высоты похолодает, и одеяло вовсе не будет лишним.

Сняв туфли, он долго устраивался в кресле. Нужно бы, выспаться хорошенько. – решил он. – Завтрашний день обещал стать напряженным. Он уже сделал несколько звонков, задействовал своих людей. Владей, он более полной информацией, было бы легче, а так? Но проблемы лучше решать со свежей головой..

После взлета, еще какое-то время, за иллюминатором, в ночи, светились маячки жилищ, но на подходе к главному Кавказскому хребту все путеводные огни погасли. Их погрузило в темноту, и только по подрагивающему стеклу, медленно проплывали мерцающие звезды.

Павел Васильевич, любил летать на самолетах. Ровный шум двигателей убаюкивал; правда заснуть, последнее время, было все труднее и труднее. Стоило закрыть глаза, как сразу же сознания заполняли события давно минувших лет…

Да, переезд в Москву стал для них знаковым событием. «Хозяин» не любил бурных проявлений чувств, но постоянно находился в прекрасном расположении духа. Он выстроил их в своем новом кабинете и с нескрываемой бравадой, с блестящими сквозь пенсне глазами, несколько раз торжественно обошел строй. За его спиной суетливо толпились заместители.

– Что скажет моя верная гвардия? Мои орлы? Моя надежда? – придирчиво осматривая подчиненных, с хитрецой в голосе восклицал он. – Как вам Москва? Как столица? Может, кто хочет обратно, в Тбилиси? Нет? А я бы вернулся! Мне всегда не будет хватать тбилисского колорита. Москва – слишком большой город для моего провинциального сознания. Но есть приказ партии, и его нужно выполнять! Итак! Все проверили…

– Так точно! – Лаврентий Павлович, стоя чуть позади угодливо отчеканил Обулов.

– Мой кабинет? Приемную? Если, что-то упустили… Проверить еще раз, и еще раз… а, потом еще! А когда проверите, то проверьте еще столько же раз! – последние слова прозвучали с угрозой. Но тут же, он сменил гнев на милость… – Все устроились? Молодцы! С завтрашнего дня работаем в обычном режиме. Праздновать позже будем.… Наведем порядок и будем праздновать. Но пропустить по стаканчику вина, по нашему грузинскому обычаю, будет не лишне. Есть повод. Давайте к столу. Тут девочки постарались; накрыли на скорую руку… Закуски руками трогать можно и даже нужно, а вот их ни в коем случае….

Через минуту, дождавшись пока все рассядутся по местам, он продолжил, но уже другим, тоном. Говорил тихо, почти шепотом, но слова как тяжелые штампы ложились на складки сознания.

– Я буду немногословен. В этом ведомстве, среди чекистов, оно не ценится. Развязанным рот должен быть только у наших врагов. Но некоторые соображения, все же озвучу. И вы должны услышать их. – в установившейся, мертвой тишине, Лаврентий Павлович многозначительно обвел взглядом сотрудников. – Это большая честь, для нас; оказаться здесь. Думаю, никому не надо объяснять, чего от нас ждут? И потому хочу напомнить всем вам одну грузинскую притчу. Очень поучительную, между прочим…. Паслись в поле две овцы, а тут мимо них волк бежит. Подбегает и говорит: сейчас я вас съем. Одна овца та, что постарше ему отвечает:

– Ешь, говорит, но сначала нас рассуди, раздели это поле.

Встал волк между овцами и задумался – как делить. Пока думал, овцы разбежались и рогами ребра ему сломали. Еле ноги унес. Бежит дальше, а тут лошадь старая пасется; подковы уже отваливаются. Подбегает к ней волк и говорит:

– Эй, лошадь! Я тебя съем!

– Что ж, теперь поделаешь, – отвечает лошадь. – Ешь! Я уже и так старая. Только сначала укрепи мне подкову.

Зашел волк сзади подкову крепить, лошадь лягнула его и выбила все зубы. Убежал волк в свое логово, побитый, беззубый, жалкий и причитает: «Так мне и надо! Что я землемер, чтобы землю делить; или кузнец, чтобы чинить подковы»? Так вот! – Лаврентий Павлович многозначительным взглядом обвел присутствующих. – Я не хочу, чтобы вы мерили землю или чинили подковы. Беззубые волки мне не нужны! А нужны мне чекисты, которые, обязательно задерут овцу, если она им попадется. А если им попадется, старая и мудрая лошадь, то они её без раздумий доставят на живодерню! Надеюсь, все присутствующие меня правильно поняли! Усвойте, наконец, в ведомстве, которое мы будем представлять, нет ничего страшнее, как быть незадачливым волком!

Итак! – высоко поднял стакан «хозяин», – «За нашу великую Родину! За великого Сталина»! Нашего отца и учителя! Всеми силами будем оправдывать доверие, не жалея ни своей, ни крови наших врагов…

Конечно, Берия не был оратором; и по содержанию, и по звучанию, его речи были далеки от лучших грузинских образчиков. Он ломал корни слов, глотал окончания. Его грузинский акцент, не отличался музыкальностью; более того изобиловал неприятными интонациями. Но они слушали его затаив дыхание; ведь это он поднял их до обители богов; он сделал их небожителями.

Посреди веселья, выбрав минуту, Павел Платов, подошел к «хозяину» и с опаской, пытаясь угадать настроение, начал:

– Лаврентий Павлович! Я тут в документах покопался и нашел, что в 18 веке, на месте нашего здания был каменный дом и большой двор князей Дадиани.

– К чему ты это? – насторожился Берия.

– Подумал, что вам надо знать об этом.

– Молодец, следопыт! – неожиданно подобрев, похлопал его по плечу «хозяин».

Основательно тряхнувший в воздушной яме самолет, на секунду оторвал Павла Васильевича. от воспоминаний, но проникновенный голос хозяина, по-прежнему звучал в его сознании. Да! Удивительный был человек. И что о нем потом только не придумают? И пьяница, и бабник, и шпион! А ведь, всего одну овцу недооценил…

На самом деле – это была личность соответствующая вызовам того времени. Как за дело брался? Как умел заразить? Жестокий? В какой-то степени – да! Но их так учили – если враг не сдается его уничтожают*. Это же классика жанре. И тут было не до сантиментов.

А как, по-другому поднимать страну, на фоне обострения классовой борьбы? Когда, вокруг только и ждали, что они спотыкнутся; захныкают; выкинут белый флаг? Но пока у руля партии стояли такие личности, сомнений в победе ни у кого не было. Не то, что теперь. Одни пенсионеры со вставными челюстями. Последний, помоложе, но наиболее опасный. Из либералов. С основами ленинизма знаком бегло. Не натворил бы чего! – поежившись в полудремоте Павел Платов, поправил одеяло и вновь погрузился в голоса далекого прошлого.

– В первую очередь решаем кадровый вопрос! – «хозяин», как все и подозревали, расслабиться не давал. – Все предложения, по местным товарищам, ко мне на стол не позднее завтрашнего дня. Кабинет видный, но не вершина, – еще загадочней сказал он. – Думаю, скоро нужно будет ожидать еще одного переезда. Требую от всех образцовой отдачи и рвения, чтобы никто не сказал, что Москву наводнили ни на что не способные горцы…

– Не извольте беспокоиться, батоно Лаврентий Палыч! – захмелев, достаточно фамильярно сказал Кобулов, но тут же поправился и вытянулся в струнку. Одарив недобрым взглядом, и после секундной паузы, хозяин продолжил.

– Есть еще один вопрос, и совсем не пустяковый, как может показаться некоторым. Забудьте про то, как вы называете меня между собой. В этой стране может быть только один «Хозяин»; и при этом с большой буквы. Надеюсь всем понятно?

Понятно было всем. Одно дело Кавказ, где выражение «патрони» было обыденным и употреблялось даже на бытовом уровне; и другое – столица мирового пролетариата, над которой как «Колосс» стоял образ «Хозяина», Отца Народов и Великого Вождя всего прогрессивного человечества.

Работать под началом Лаврентия Павловича было не только интересно, но и в высшей степени ответственно. Это был высочайший мастер-класс. Не он первый, стал культивировать атмосферу трепетного уважения к власти. Но при нем, все, от рабочих и крестьян, летчиков и оленеводов, от интеллигенции и до духовенства, все должны были признать, что власть сакральна. Иначе они не могли рассчитывать на её защиту; на лояльность к ним государства. И вновь, как при сотворении, слово обрело могущество; созидающую и всесокрушающую силу.

Да, их работа была грязной и жестокой. Не для неженок. Она же требовала ювелирной выверенности. Не было никаких гарантий, что из охотника, ты не превратишься в жертву. И оступиться всегда было проще, чем подняться; не ощутил важность момента, пощады не жди.

И не удивительно. Борьба шла нешуточная… Дистанция, которую предстояло пройти ради торжества идеи, была длинной. Порой, даже самые стойкие, проверенные и преданные делу товарищи, позволяли себе расслабиться. Еще вчера они совместно громили гнезда троцкистов, двурушников, прочих уклонистов, а тут директива – взять в работу, изобличить… И приходилось выполнять приказы, хотя порой на сердце скребло так, что опускались руки…

Из этой, изнуряющей и часто доводившей до безумия борьбы, он сделал много важных выводов, среди которых, главным для чекистов, он считал бдительность. Чекист не должен задаваться лишними вопросами. Он должен любить Родину; и твердо стоять на защите её интересов. По-сути, он дозорный и своего государства, и своего государя. И если, какие либо факторы угрожают их существованию, он должен безжалостно их разрушать.

Художники, поэты, литераторы – яркий пример насколько было засорено сознание человека. Когда вместо восславления подвигов и достижений трудового народа, они занимались вредным самокопанием, ведущим к абсолютной деградации личности; её внутренней распущенности; полной потери для общества. Естественно, они прилагали все силы, чтобы обезвредить все эти декадентские и пораженческие штучки. Всё, что не соответствовало генеральной линии партии, подлежало удалению из анналов памяти.

Их борьба не прекращалась ни на секунду. Конечно, самые громкие процессы* были уже позади, но без работы они не сидели. Его поставили на «культурный фронт» и скоро для него стало рутиной ломать «интеллигентиков», пытавшихся морочить голову советскому народу. Ему было легко с этой трусливой камарильей. Ломались, словно спички, хоть на первых порах было столько гонору. Потом виляли, но очень скоро начинались слезы, раскаяние, симуляция сумасшествия. И не было разницы, писатель ли это, культовый режиссер, с орлиным носом, или плюгавый поэт. В итоге, все выглядели одинаково жалко..

Мало кто сохранял лицо в стенах их конторы. Ходили слухи про Локтионова*, командующего ВВС РККА, командарма 2 ранга; Блюхера*; некоторых священников. Но он не верил. Современный человек не в состоянии пройти через подвалы ведомства и устоять.

Сломать можно любого, была бы команда. Пары суток в сыром карцере, со сменяющимися следователями, которые постоянно избивая не давали ни пить, ни есть, ни сомкнуть глаз, обычно хватало с лихвой.

Да. Все это имело место. Не презумпция невиновности, «царицей доказательств», на официальном уровне было объявлено признание, и оно, буквально, выколачивалось любыми способами. Но ведь это Берия, сразу после смерти Сталина, приказом 0068 от 4 апреля 1953 года отменил повсеместные пытки; этим же приказом, орудия пыток в специально оборудованных помещениях, в частности в Лефортово, были уничтожены. Но до тех пор поручения были разные. Часто щекотливые; деликатные, очень деликатные. Иногда, смешные.

Однажды, в его квартире, поздно ночью раздался звонок. Подняв трубку, после невнятного бормотания, он услышал стихи. О Сталине*. Это был очень известный поэт, которого ему только поручили вести. Команды взять в крутую разработку еще не поступило, но поэт, уже был обложен со всех сторон. Естественно, все окружение шарахалось от него, как от чумного и информировало «органы» почти о каждом его шаге.

– Слушайте, слушайте, – кричал он истерично в трубку. – Мне некому больше читать! Вы лишили меня публики. Вы лишили меня воздуха! Вы лишили меня жизни!

– Ну, жизни положим, мы вас еще не лишили, – помнится, ответил он. – Но если вы еще раз позвоните мне среди ночи, я лично позабочусь об этом…

А, что он думал? « Мы живем за собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны, а где хватит на пол разговорца, там помянут кремлевского горца»! Да за такое….

И пусть команды долго не было, он знал, она обязательно придет. Вождь, такое не прощал. Он всегда был последователен. Его враги, как жертвы самки тарантула, надежно висели окутанные паутиной, дожидаясь своего часа. И этот час неотвратимо наступал. Через месяц поэта взяли….

Да, они были Его тайной гвардией, и били Его врагов. И не было никакой злобы к жертвам. Революция продолжалась; её кострище постоянно требовало дров. Так было и в 38-ом, и в 39-ом, и в 40-ом, и в 45-ом. Да мало ли в каком….

Нагромождавшиеся мысли заставили Павла Платова присесть на край кресла. Он достал из кармана леденец и стал припоминать разговор с внуком.

– Никель… Андрея, он возил туда еще мальчишкой. Каменномостский, река Белая… красивые места. Конечно, он помнил этот поселок. Туда, он попал на атомном проекте, когда они уран по всему Союзу искали. Годом раньше Курчатов доложил Вождю, что возникли проблемы с взрывчаткой для бомбы. Тогда этому не придали особого значения. Но уже в 45-ом, «хозяин» всех на уши поставил. Дело быстро пришло в движение; документация пошла, а сырья* (образцы были получены от Алана Нана Мея) не было. В Болгарии, в Чехии, в Саксонии, но не в Союзе. Трофейный немецкий проблему не решал. Вот его и приставили в «главное управление» занимавшееся разведкой, добычей и обогащением урана. Исколесил он тогда, матушку Россию, вдоль и поперек, От Карпат до Урала; и далее, Казахстан, Бурятия, Колыма, Дальний Восток. А тут, прямо под рукой жила, в Адыгее! И ведь вначале вселяла надежду; с хорошей концентрацией металла. Быстро все организовали, поставили заключенных, и вдруг оказалось, что содержание низкое. Вот он и поехал, лично разбираться. Никель… Да! Конечно! Это был Никель! – еще успел подумать он прежде чем окончательно заснуть.

В тусклом освещении кабины грузового отсека, лицо старика все еще источало напряжение. Но вскоре оно разгладилось, морщины выпрямились; с выражением блаженства, оно светилось мягким, теплым светом.

50/

Отец

Москва 1981

– Да, да! Конечно! – сконфузился лектор на сцене. – Я просто хотел вас подвести к глобальной связи всего сущего. К неразрывной связи, между духовным, и материальными мирами; к общей теории развития вселенной.

– Работать начинай, Гудини*! Хватит мозги пудрить…

– Одну минуту! – то, как отец поправлял очки, было для Андрея плохим знаком. – Сейчас, я покажу вам простое множество пространств наблюдаемого мира. Дело в том, что электроны наряду с корпускулярными, обладают и волновыми свойствами. Так называемый корпускулярно-волновой дуализм. Получается, что он может находиться в двух точках пространства одновременно. Это, как вы понимаете, открывает широкие возможности перемещения объектов в пространстве. Говорит, о взаимодействием с «теневыми» фотонами в континууме параллельных вселенных. Конечно, вы скажите, что для перемещения в пространстве нужны огромные энергии и будете правы, но… При определенных обстоятельствах, она не нужна нам вовсе; достаточно силы мысли, программы, запускающей нужный процесс.

– Фокусы давай, жлоб!

– Да! Я понимаю, теория трудна. – смешался лектор. – Поэтому буду вынужден многое пропустить… Я покажу вам несколько известных гимнастических поз, с помощью которых скрою часть своего тела в другой плоскости. Вам даже покажется, что я исчезну…. Но не пугайтесь. Все дело в резонансе, частоте колебаний нашего пространства, первичной информации заложенной в элементарные частицы. Воздействуя на поле, вы можете оказаться в параллельном мире, вселенной с другой «энергетической вибрацией». И это можно сделать только силой мысли, той главной силой которая контролирует все…

– Халтура…

– Вас не должна пугать проблема. Параллельные миры, отстоящие от нас на кванты времени – доступны, для этого всего лишь надо мобилизовать свой разум. Вывести его на новую энергетическую волну. Изменения достигаются не грубым механическим путем. Мы существа духовые… сбрасывая с себя оковы условностей мы открываем фантастически многообразные, многомерные миры.

Каждый из вас летел во сне. Вот ключ к межпространственным перемещениям. Вспомните детство, когда нам всем была доступна нелинейная геометрия. Не вы во Вселенной, а Вселенная в вас. Расширьтесь, и вам станет доступен каждый её уголок. Вспомните Буду….

– Хватит бузу нести! – эхом прокатился по залу грубый бас.

– Еще только одну секунду. Духовность и медитация позволят нам стать существами многомерными, бесконечными; по сути, богами. И должен вам сказать, бессмертие, путешествие в пространстве-времени, вопросы совсем не отдаленного будущего.

Сказано же вам – вы боги*! Откройте высшее в себе. Человечество ждет время решающих перемен. Грядут поколения новых формаций. Наш мозг поднимется на новую высоту. И это, прежде всего обработка и передача информации. Новая раса будет много развитее нас, с совершенно другими возможностями…

Об этом говорят все эзотерические культуры, оккультные науки, сокрытые знания…. и здравый смысл. Человек должен развиваться. Приходит время, переключается программа и мы поднимаемся на новый уровень… Оно не за горами пришествие новой расы. Расы богов. Может, в этом зале сидят ее первые представители. Может это вы.… Или вы….

– Шарлатан… Мошенник… Фокусы давай….

– В восточной традиции, это хорошо описано у Рериха, говориться о семеричной человеческой Расе. Представители первой Коренной Расы были существами эфирной формы, лишенными плотности. По сути, тенями. И они не только летали, но и легко перемещались в пространстве-времени. И так как она состояла из Эфирных Теней Прародителей-Творцов и не имела своих физических тел, то эта Раса и не умирала. Она поглотилась своим собственным потомством – Второй коренной Расой, которая уже обзавелась материальным телом. Таким образом, наша первичная сущность была бесполой, бессмертной и по сути божественной. И в некоторых скрытых аспектах мы переняли от них многие способности, в том числе и вопросах перемещения. Хотя само по себе это качество не решает ничего. Это своего рода трюки. Главное – это наша духовная сущность, её скрытые до времени возможности.

Чтобы путешествовать в пространстве-времени, надо вначале усовершенствовать себя; понять, что и зачем создано; и главное для чего. Надо найти причину своего существования и только после этого претендовать на высшие знания, и преимущества, которые они несут. В мире сверхвысоких энергий нет ничего, к чему можно относиться пренебрежительно. Неважно, как вы с ним взаимодействуете; через законы физики, или посредством сложных регулировок разума в Тонких Мирах.

– Ну, падла, держись! – от возмущений, публика перешла к угрозам.

– Да! Да! Конечно! – растеряно засуетился на сцене мужчина. Даже отсюда, с балкона, Андрей каждой клеткой чувствовал его беспомощность и беззащитность. – Мне кажется, все это очень важно… Я думаю, что возрождение духовности это, то единственное, что может нас спасти. Не смейтесь! Лучше оглянитесь. Вокруг вас Свет! Он проводник всех наших мыслей. Он носится по всей Вселенной, и где-то на границах этой сферы, фиксирует как на экране, всю вашу жизнь. Не сомневайтесь! Он есть – Наблюдатель! И все мы у него, как на ладони! И Он твердит нам: Очиститесь! Не творите зла, и вы спасете этот, обреченный мир!

– Может, пойдем домой? – долго наблюдая за переменами на лице Андрея, предложил Павел Платов. – Что тут скажешь?

Но Андрей вместо ответа, только нервно замотал головой.

– Очиститесь! – тем временем неслось со сцены. – Живите чувствами. Без них все эта круговерть, лишена смысла. Пусть озарит Свет ваши мысли, и мир предстанет перед вами неузнаваемо иным.

– Хватит чушь пороть! – все громче раздавались недовольные голоса.

– Конечно, я покажу вам то, что вы хотите. Это совсем не трудно, – устало бросил лектор. – Все это, при желании, может повторить любой! Ну, не любой…, – поправил он себя. –Вознесение Христа, путешествие в Иерусалим Мохаммеда; мгновенное перемещение Будды со своими учениками с одного берега Ганги на другой. Все это классические примеры телепортации. Все то же мы найдем во многих преданиях. Тесла перемещал людей в начале нашего века.

В 1943 году эксперимент по размагничиванию эсминца «Элдридж» привел к его дематериализации. Он просто растаял в зеленом тумане. Корабль исчез вместе с командой.

В каком измерении он побывал? Было ли посредством электромагнетического воздействия искажено пространство-время? Неясно, но почти весь экипаж страдал после этого эксперимента от душевных заболеваний.

– Верните деньги….

– Сейчас, будут бить! – повернулся Андрей к деду.

– И бить сильно! – подтвердил его опасения дед.

– Что будем делать? – заерзал на кресле Андрей.

– Сиди спокойно. Я все предусмотрел. Обратился к старым товарищам. Они наряд прислали, на всякий случай…

– В Советском Союзе есть место, где нет твоих старых товарищей?

– Нет! И все же, я спущусь в администрацию. Посиди здесь, я быстро…

– Прошу вас, успокойтесь! – примирительным тоном, заговорил лектор. – Я покажу вам то, что вы хотите!

Андрей ясно видел, как отец сел на табурет; подобрал ноги в позу лотоса, поправил выпущенные полы рубашки и застыл. Через какие-то мгновения, он стал ощущать колебания пола под ногами. Вибрация усиливалась, пока ножки стула, дробью не забарабанили по полу. Также внезапно, замигали лампы; все ускоряясь, завертелись осветительные пушки; искусственные молнии, засверкали под потолком.

Андрея смущала постановочная простота трюка. Кому, как ни ему было известно, об увлечении отца йогой, упражнения которой он довел почти до совершенства. Он даже демонстрировал ему эффект левитации, зависания, и уверял, что каждый может это сделать, силой мысли. Но то, что в детстве выглядело как игра, которой он охотно подражал, сейчас было похоже на неприглядный фарс.

Тем временем на сцене разыгрывались бурные события. Часть зрителей, в негодовании бросилась сводить счеты с причиной раздражения. Обслуживающий персонал также высыпал на сцену, разобраться в причине световой феерии.

Вышедший к микрофону представитель администрации, тут же объявил представление закрытым и призвал публику разойтись. Но успокоить обманутых в ожиданиях зрителей оказалось не просто. Обстановка накалялась и на защиту незадачливого фокусника была призвана милиция.

– Не трогайте меня! Не трогайте, вам же хуже будет! – как мог, отбивался лектор.

– Это что было? – кричал, бегая по сцене, администратор. – Он мне чуть клуб не спалил. Да я тебя на всю жизнь засажу,

псих ненормальный. Откуда, он взялся? Я спрашиваю, как он сюда попал?

– В психушку его! – тянулись через головы милиционеров руки. – Он же ненормальный.

– Это я умалишенный? – неожиданно взорвался лектор. – Нет, это вы ослепли; лишились рассудка. Вы пренебрегли Истиной; удалились, от Неё, и погубили свой духовный мир.

Над вами грозовые тучи! Космические катаклизмы ознаменуют начало новой эры. И вы погибните в космическом огне. Новое время ждет человечество; люди новой формации. Все начнется с белого тумана; его смертоносные клубы спустятся на Землю, вот тогда все и начнется… Когда снега растают и с мира спадет пелена – наш дом будет преображен…

– Бей гада! – возмущенная публика уже не стеснялись в выражении чувств.

– Слепцы! Вы не понимаете? Вы исчерпали себя, и больше не растете. Вся ваша жизнь в трех нотах, вам не доступна музыка времен. Бегите, прячетесь в своих норах: все ваши мысли низменны; во тьме невежества закончите свой путь. – Да, он издевается нал нами! – громче других, возмущался администратор, но вышедшего из под контроля лектора, уже нельзя было остановить.

– Амебы…. Вырожденцы! Почувствуйте край бездны. Иначе вас ждет незавидная судьба.

Андрею было трудно наблюдать за вышедшей из-под контроля ситуацией; слушать толпу, так грубо поносящую отца. Он не хотелось верить, что все зашло так далеко. Что умный, далеко неординарный человек, так глупо выставляет себя на потеху.

Когда внезапно погас свет, погрузив зал в темноту, наступила бездыханная тишина. На какие-то мгновения Андрей ощутил состояние невесомости. Тело приподняло над креслом и потянуло вниз, в партер, в сторону сцены. Почувствовав подкативший к горлу ком, он сжался, и вцепился в ручки кресла…

Вокруг, словно на привязи, носились многоцветные сгустки света. Кто-то взмахнул в темном пространстве огненным мечом и сквозь рассеченный потолок, в зал пролился звездный поток. В его сиянии, гуру, полукругом сидевшие вдоль заднего занавеса, поднялись над сценой, зависли ненадолго и вереницей взмыли в небо. И стоило их силуэтам слиться с мерцающими звездами, щель в потолке исчезла, раздался громкий хлопок и тут же дали свет.

Андрею не было стыдно за отца, скорее некомфортно. Обхватил голову, он сжал ее с такой силой, что вместе с физической болью почувствовал облегчение. Все его внимание было приковано к фигуру отца, в плотном кольце, уводивших со сцены, милиционеров.

Когда вернулся дед, он все еще сидел, пряча лицо в ладонях; глотая слезы и сбрасывая с плеча тормошившую его, старческую ладонь.

– Хватит тебе! – не отставал «старик». – Ты уже взрослый, и должен принимать все, как оно есть.

– А что сталось с ассистентами отца? – неожиданно для себя спросил Андрей.

– Какими ассистентами? – насторожился дед.

– Да это я так! – отмахнулся Андрей. – Показалось…

– И все же, знаешь, что я тебе скажу?! – бодро добавил «старик». – А твой отец не промах! Какое представление устроил, напоследок? Всем трюкам трюк. Не успели мы сопроводить его в надежное место, как он сел на стул, бросил петарду нам под ноги, и пока мы очухались, нашего фокусника и след простыл. И все равно…, он мне никогда не нравился. У него, глаза… сумасшедшие!

– Когда долго всматриваешься в бездну, бездна начинает всматриваться в тебя! – процитировал Андрей, Ницше.

Всю ночь ему снился сон, в котором он пытался вытащить отца с объятой пламенем сцены. Только под утро напряжение спало и все глубже погружаясь в сон, он думал о таком близком и одновременно далеком времени, когда и он, и дорогие ему люди были совсем другими.

51/

Лубянка

Москва 1988г.

Прибыв в Москву, Павел Васильевич Платов предпринял все положенные меры предосторожности. Старое, казалось, ставшее бесполезным, конспиративное мышление, вернулось быстро. Слежки, он не обнаружил, но чувствовал тревогу и видел мелкие, но очень точные приметы опасности. В какой-то мере, это даже бодрило. Что-то знакомое разлилось по телу. Врожденным, засевшим в каждой клетке навыкам не требовалось время для раскачки.

На первый взгляд ситуация казалась совершенно неприемлемой, затрагивая не столько внука, сколько его самого, старого советского чекиста. Один перечень возможных обвинений просто удручал. Использование служебного положения; несанкционированное проникновение в секретные архивы; попытка разглашения государственных тайн; попытка передачи иностранной организации закрытой информации. На лицо явная, враждебная, антисоветская деятельность…

Дело в любую секунду могло получить огласку. И самым страшным было то, что его фигурантами могли стать первые лица государства. Нельзя было дать ему ход; позволить раскрутить; сделать знаковым. В «конторе» Генсека не жаловали; многие приравнивали его действия к предательству. Пусть с опозданием, в стране, наконец, пришло всеобщее понимание, что со свободами заигрались. Печальным было то, что в центре всей этой истории оказался его внук; а это не то, что он хотел получить на склоне лет…

Что же пошло не так? До времени, он не беспокоился за внука, был уверен, что воспитал надежную смену; достойного советского гражданина. Конечно, хотелось, чтобы он пошел по его стопам, но тот выбрал журналистику… и стал классической жертвой западной пропаганды. На лицо все признаки разложения. Современная молодежь неустойчива и легко поддается чуждому влиянию. Простейшая приманка, это свободы – слова, совести, печати, информации… Звучит красиво. Завлекаюше. На самом деле, это пустышки… У западного общества не осталось внятной идеологии. Разве только деньги. Все пошло, безыдейно и подчинено наживе. И общество такое же! Кумиры… Звезды… Навязанные ценности… Они, как никогда близки к саморазрушению. Даже, делать ничего не надо. Нужно только ждать.

Павел Васильевич сделал несколько звонков. Долго и внимательно слушал абонентов на другом конце трубки. Затем, привел себя в порядок, тщательно выбрился и отправился на Лубянку. Войдя в курс дела, он прекрасно понимал какой уровень потребуется для решения вопроса.

Подходя к площади Дзержинского, он как всегда, почувствовал знакомое волнение. Он вышел на нее со стороны , где жил долгое время; этой дорогой, он ходил на работу вплоть до середины пятидесятых, когда начались «хрущевские» зачистки, и многие в их ведомстве лишились не только элитного жилья…

Желто-песочное здание Лубянки, действовало на него гипнотически, вселяя почти благоговейный трепет. Он чувствовал магическую силу храма меченосцев революции; его необыкновенную энергетику. По своей значимости и внутренней силе, комплекс был сравним разве что с сакральной для России, миссией Кремля. И как и Кремль, само понятие «Лубянка» быстро стало нарицательным, подразумевая и власть, и мистическую, сверхъестественную силу.

За долгие годы, что он здесь прослужил, комплекс претерпел немало изменений. И всякий раз, меняя облик и пропорции, он не менял внутренней обжигающей мощи; революционного напряжения. Словно грибница, невидимыми щупальцам, окутывал он бескрайние советские просторы; каждый город, село, каждый жилой дом.

«Хозяин» начал его очередную реконструкцию почти сразу, как только они перебрались сюда их Закавказья. И поручил это Щусеву.* Было решено объединить два здания выходящих на Лубянскую площадь в одно, но закончить реконструкцию помешала война. Долгое время здание было разноуровневым. Асимметричность крыльев придавало ему еще большую таинственность. И только к концу 70 десятых, после еще одной масштабной реконструкции, оно обрело законченный вид. В итоге, получился светлый, песочного цвета комплекс с доставшейся в наследство, мрачной репутацией.

Действительно, что только не видели эти стены…. давая в полной мере проявиться здесь, всей гамме человеческих эмоций! В какой-то степени их заведение можно было назвать театром, с одной особенностью, здесь каждый день разыгрывались исключительно трагедии.

Да – это было суровое пространство. Деморализовать, подавить волю, вселить отчаяние, ужас – подобные ремесла здесь были доведены до совершенства. И горе всякому, попавшему сюда. Ступившим на голгофу революции было начертано пройти весь, без остатка, скорбный путь.

В этих стенах не было простых или случайных заключенных. Писатели, авиаконструкторы, ракетчики, политики, чекисты…. Бухарин, Берзин, Артузов, Туполев, Королев, Пильняк… и прочие, и прочие, и прочие…

Никто не оставался вне поля зрения системы. Одно непроизвольно вылетевшее слово и из вершителя судеб, вы превращались в жертву. И тут, пощады ждать не приходилось; славные, порой блестящие биографии венчала, банальная запись в учетном журнале регистрации заключенных – «Прибыл такого то, убыл в Лефортово* такого то».

Здесь, была окончательно пресечена контрреволюционная деятельность белой эмиграции. Врангель, Кутепов, Дутов, Миллер, Краснов. Как и перебежчиков, типа Серебрякова или Раскольникова. За всеми, более или менее значимыми лицами, неусыпно, велось наблюдение. Затем следовала операция и папка очередного литерного или расчетного* дела сдавалась в архив.

Проколов было мало. Слишком дорого приходилось за них платить. Как-то, его непосредственный начальник, Фитин* так и сказал им: «Не выполним задание – реки крови прольются. Пощады не будет никому. Подумайте о своих близких».

В некоторых аспектах, деятельность ведомства выглядела не так мрачно. Охватывая широкий круг вопросов, они позволяли себе отвлечься на вещи спорные, но захватывающие. Таких как, передача мысли на расстоянии или управлении психикой. Выглядело странно, но в ведомстве интересовались трудами таких мыслителей и по совместительству алхимиков, как Альберт Великий*, Парацельс*, раввин Иегуда-Лев-Бен-Бецалель*.

Контроль над разумом, проблемы за гранью обычного мышления, все это требовало особого подхода. Часто приходилось принимать довольно спорные решения, прибегая к помощи неординарных личностей. С шарлатанами они разбирались быстро, но были и действительно загадочные люди, такие как Бокий*, Барченко*, Мессинг*…

Правда, чаще всего, результаты не оправдывали возлагаемых надежд и вложенных средств.

Желаемое каждый раз откладывалось или скрывалось за новой тайной. А тут, еще и «Хозяин» охладел к «тайным наукам». Это стало катастрофой для оккультизма. Все связанное с пограничными знаниями, было объявлено опасной и вредной для советского народа ересью. Это коснулось шаманизма, алхимии, масонства; да и всех прочих магий.

Но оккультный мир оказался удивительно живуч; его корни необыкновенно разветвленными. Ходили слухи, что сам Дзержинский был масоном. Но Павел Платов. этому не верил; не верил, потому, что много знал. Знал, и обо всем имел собственное мнение… Как и о генерал-майоре Белкине, который был не мало ему обязан, в том числе и звездами на погонах. Но в кабинете второго человека ведомства, его встретили недружелюбно; даже без дежурной, в таких случаях, улыбки.

– Батюшки мои? – не поднимаясь с места, плохо разыграл удивление, хозяин кабинета. – Глазам не верю. Неужто, сам Павел Великий пожаловал? Ну, спасибо! За честь… А я то, грешным делом подумал, что так и не удостоишь…

Пристально всматриваясь в своего бывшего подчиненного, Павел Васильевич. ничего не ответил.

– Так, какими судьбами? – наконец, оторвался от бумаг Белкин.

– Да вот, ехал мимо, думаю, дай заеду, проведаю товарищей…

– Ой, ли?!

– Я дружбу ценю.

– Ну ладно, хватит. Говори, зачем пожаловал.

– По делу я. И вроде, как по личному.

– Можешь, проще выражаться?

– Могу. Где мой внук? – Павел Васильевич решил играть в открытую.

– Не понимаю!

– Ты все прекрасно понимаешь? Я хочу знать – где мой внук?

Последовала длинная пауза.

– По личному говоришь? – наконец, поднял голову генерал-майор. – Ну, какое оно личное? Это дело государственное. И квалифицируется, по нашему общему мнению, как государственная измена.

– Вот оно как? – Павел Васильевич отодвинул стул, сел за стол и поставил рядом с собой портфель.

– А как ты хотел? Пробраться в архивы комитета государственной безопасности, выкрасть совершенно секретные документы; провести несколько попыток предать их гласности. И это все не без твоей помощи, между прочим.

– Так сейчас, на улице вроде как гласность…

– Ты это брось! – возмущенно бросил Белкин. – Гласность… Ты сам человек системы и прекрасно понимаешь, что к чему?

– Знаю. Потому, и здесь.

– Вот и я знаю, что дело серьезное. И должен донести до тебя четкое мнение руководства, никаких поблажек не будет. Тут шпионажем и изменой Родине попахивает.…

Настала долгая пауза, в которой каждая из сторон перебирала козыри.

– Я понимаю! – первым, начал Павел Васильевич. – Понимаю все. Мальчишка зарвался, поверил общим настроениям, тенденциям… Но еще я понимаю, что кроме этого пацана у меня никого нет! И слава Богу все обошлось…

– А это, позволь, уже не твоя заслуга! – нервно подскочил на месте Белкин. – Столько людей отвлечь от работы, столько энергии потратить и ради кого? Этого…, предателя, который обманул доверие людей. – выйдя из-за стола, он нервно заходил по кабинету. – Да, мы пресекли акцию, но где уверенность, что он не скопировал весь архив? За четыре месяца доступа, он мог столько там нащелкать. А что, если он в курсе всех государственных тайн?

– Дай мне его увидеть и я все узнаю…

– Давай, не будем говорить о том, что теперь не имеет никакого смысла! – раздраженно бросил генерал, намереваясь прервать беседу. – За содеянное надо отвечать. И он ответит. И пусть, не думает, что спрячется за твоей спиной. Дело слишком серьезное.

– Ау нас нет несерьезных дел, или ты забыл где работаешь? Так я освежу твою память. Забыл, кто твоего отца из под гильотины вытащил? Он же садистом был, твой папаша. О нем такие вещи рассказывали. Говорили, его главным коньком было, глаз ложкой из глазницы… Многие с ума сходили… Но благодаря мне с его головы даже волосок не упал. В воинском звании восстановил; пенсия, почет, и так далее. Твою биографию подчистили, иначе не сидеть бы тебе в этом кресле…

– Давай не будем о старом! – резко отреагировал Белкин.

– Давай, не будем. – медленно и с расстановкой повторил Павел Васильевич. – Тем более, что мой внук просто заблудший. Не будем говорить о твоем сыне, сбившем старушку на Ленинском проспекте; внуках за границей; о твоих счетах в неких банках. Об операциях по закупке продовольствия, к которым ты приложил руку… О золоте…

– Хватит! – озираясь подскочил к нему генерал. – Ты же прекрасно знаешь, что нас могут слушать.

– Вот здесь твое досье! – Павел Васильевич вытащил из портфеля папку и бросил её на стол. – Вся твоя деятельность за последние годы. Ты никогда бы не узнал о её существовании, если б не этот случай. Так вот. Я меняю её на жизнь своего мальчика. На моем месте ты поступил бы также. Но если вы не захотите решать мой вопрос, я потащу за собой всех. И поверь, у меня все продумано. Если я не выйду из этого кабинета огласке будут предан гибельный для многих, в том числе и тебя, компромат. Ты меня знаешь. Я слово сдержу… Но мне бы не хотелось этого делать. Я же не предатель какой. Помоги мне Илья, и на наше ведомство не упадет даже карликовая тень разоблачений.

– Да, я тебя знаю. Ой, как долго, знаю. – листая одной рукой папку, задумчиво произнес генерал. – И думаю… А много ли у тебя таких папок?

– На всех хватит! – опрометчиво сказал Павел Васильевич, и быстро поправился. – Недругов…

– Ты понимаешь, что это шантаж? Что ты переступил черту и пошел протии ведомства?

– У меня нет выбора. Все это мне самому не нравится, но у меня нет выбора.

– Ладно! – отодвинув папку, Белкин поднял с аппарата трубку и выждав несколько секунд, сказал в нее раздраженно. – Романов где? В каком отделении спрашиваю? Значит так, по всем мероприятиям касаемым Белосельских, даю отбой. Все остальное позже. Ты понял меня? Вот и хорошо…

Вернувшись за стол, генерал имя всем видом дал понять, что беседа окончена.

– Хорошо. Забирай свое чадо. Их в Видном см поезда сняли. Только учти, несмотря ни на что, его судьбу будут решать там, наверху.

– А как, со вторым? Сизов, кажется…

– Ну, это уже слишком. Ты со своим реши, потом будешь о втором беспокоиться.

– Я хочу чтобы ты меня услышал. Я требую закрытия дела. Хочу, чтобы о нем забыли, так будто его никогда не существовало. Так я буду уверен, что Андрея никто не тронет. Передай, наверх…

– Ты не имеешь права требовать. Ты действующий генерал и для тебя все еще существует устав и негласные правила ведомства.

– Да, я действующий генерал, который отдал жизнь борьбе за дело революции. И это не пустые слова… Я верил, понимаешь, верил в наши идеалы; в наши принципы. А вот, вы кто? Вы перевертыши…. Вы ряженные…. Вы только прячетесь в революционные одежды, а так обыкновенные рвачи. Какие там секреты? – Павел Васильевич непроницаемый вид. – О польских офицерах и Валленберге, знает весь мир. Ты бы спросил у своего отца. В этом деле, он не меньше других знает. Зачем вы держите народ в неведении? Расскажите людям правду. И пацанов оставьте в покое. Пусть живут своей жизнью, а мы будем своей…. Время всем, за все воздаст; и всё расставит по местам.

– Отец меня предупреждал, что ты опасен; и Александр Владимировича предупреждал. – зло зашептал генерал – Не с юнцов несмышленых надо спрашивать, а с таких как ты…. либералов. Довели страну до развала…

– Давай, вернемся к делу? – холодно сказал Павел Васильевич. – Что мы сейчас имеем? Дело огласки не получило. Ущерб минимальный. За себя не просил бы. Но здесь совсем другое. Не хочу, чтобы из-за одной ошибки, вы исковеркали мальчишке жизнь. Да и за свою многолетнюю службу я заслужил одной поблажки.

– Ладно! Позвонишь через час. Дам расклад. А с Клочковым сам связывайся, пусть сам все решает. – давая понять, что разговор закончен, сказал генерал.

Выйдя из кабинета, Павел Васильевич прикрыл за собой дверь, глубоко вздохнул и под испытывающими взглядами ожидавших своей очереди посетителей, тихо растворился в бархатном пространстве ведомства.

52

Утверждение

Стокгольм 1944г.

Ожидание тяготило Рауля. Он чувствовал себя в неком подвешенном состоянии. Решение было принято, но не утверждено. Наконец, Ольсен снял скопившееся напряжение. Пригласив Рауля в офис, обнял по-отечески и похлопал по спине.

– Рад видеть вас! Сразу же хочу сказать, мы смогли отстоять вашу кандидатуру!

Предложив Раулю сесть, он продолжил.

– Прознав, что вы большой любитель вина, осмелюсь предложить вам бутылочку Шато де Карбоньё Руж Пессак-Леоньян. Спасибо послу Джонсону. Выручил. На мою просьбу, признался по секрету, что у него между берегами Франции и Швеции курсирует специальная подводная лодка.

Шутку, Рауль не оценил, но не без восхищения, похвалил вино.

– С такой энергетической подпиткой мы быстро одолеем немцев.

– Я в вас не ошибся! – расплылось в улыбке лицо Ольсена. – Именно, в таком представителе крайне заинтересовано наше правительство. Мы долгое время были погружены в поиски нужного человека. По понятным причинам это не мог быть гражданин Соединенных Штатов. Господин Лауэр предложил вашу кандидатуру. Не будем скрывать, мы рассчитывали на личность более весомую в политике. Учитывая сложность вопроса, им мог бы стать господин Бернадот, например. Но немцы очень ревниво относятся к подобным вопросам. Да и сам характер миссии, подталкивал нас к выбору другой, более свободной в своих действиях, кандидатуры. И вот, я могу с удовлетворением сказать, что консультации, которые мы проводили в последнее время, позволили сделать выбор в вашу пользу.

– Простите! – огляделся вокруг Рауль. – Разве назначение на такие должности проводятся не в министерстве иностранных дел?

– Вопрос крайне серьезный, и не терпит отлагательств. – Ольсен погрозил Раулю пальцем и улыбнулся. – Как вы понимаете, «Управление по делам беженцев войны» это лишь ширма. Наше предложение следующее – используя колоссальные экономические рычаги Соединенных Штатов и под покровительством шведской короны возглавить миссию спасения евреев Будапешта. Итак, вы согласны?

– Если вы считаете, что такая миссия мне по плечу, я готов! – не задумываясь, ответил Рауль.

– Считаю! И не будет мне снисхождения, если ошибусь. За три недели, с нашей первой встречи, мы провели несчетное количество бесед по вашу душу. Мы даже заручились поддержкой ваших родственников, и я надеюсь, общими усилиями получили лучшую кандидатуру.

– Вы льстите мне, господин Ольсен. – сказал Рауль. – Хотя не скрою – эта миссия меня заинтересовала. Я уже озвучивал свою позицию по данному вопросу, Коломану. Если в мою задачу будет входить только свидетельство преступлений фашизма, я сразу и решительно отказываюсь. После долгих раздумий, я пришел к выводу, что сформирую свои требования, и если они будут выполнены, то со всем рвением приму участие в этой операции…

Встреча с Ольсеном затянулась до утра. Рауль делился своим взглядом на порядки, установленные немцами на оккупированных территориях и в союзных государствах. Говорил о наглости и безнаказанности гестапо и СС.

– Только две вещи могут заставить их ослабить зверства – страх неизбежного возмездия и подкуп. Ехать статистом и наблюдать, как они уничтожает евреев – я отказываюсь. Я убедился во всесилии денег и потому требую финансовых гарантий, как залога успеха моей миссии. Времени воспитывать эсэсовцев у меня не будет. Главное в подобной деятельности это результат. Порой банальный подкуп решает больше проблем, чем все приложенные усилия вместе взятые. В том числе и дипломатическая трескотня. Поэтому, я требую особых полномочий.

– Я вас поддержу. – согласился Ольсен. – Учитывая характер и сложность положения евреев Венгрии, у вас должны быть полностью развязанными руки. Это наше общее мнение….. Уже 13 июля Рауль был вызван в МИД и назначен атташе, а еще через две неделе облачен требуемыми полномочиями. Все дни до отъезда, он провел в непрерывных консультациях с Ольсеном и американским послом в Швеции, Джонсоном. А также, рутинном оформлении документов. Встретился с раввином Стокгольма, профессором Эренпрайсом*, который под давлением Лауэра поменял к нему свое отношение. По сути, ему был предоставлен карт-бланш – полная дипломатическая поддержка, и неограниченная финансовая помощь. Тем временем, информация из Будапешта приходила все тревожнее.

– Для начала я хочу, чтобы вы просмотрели вот это, – сказал посол Джонсон, и протянул ему официальный документ, в котором говорилось о том, что «более 500 тысяч евреев Венгрии уже были уничтожены в неком месте в Польше с использованием газа. Оставшиеся, не менее 400 тысяч, сосредоточены в Будапеште». Рауль не верил своим ушам. Он хорошо знал город и не мог поверить, что его улицы могли стать местом еврейского апокалипсиса.

– Ваша осведомленность, станет залогом наших будущих успехов. – наставляя, всячески поддерживал его Ольсен. – Нужна полная сосредоточенность. Работа в «волчьем логове» требует постоянного контроля над ситуацией. Один неверный шаг приведет к провалу. На данный момент, венгерская столица – сосредоточение всех мировых разведок; а Балатон, как миниатюрный океан, в котором под поверхностью снуют опаснейшие хищники. Будьте крайне осмотрительны, Рауль! У русских аллергия на любой душок каких-либо закулисных сделок. Они считают, «еврейский вопрос» – ширмой для проведения сепаратных переговоров. Эти страхи, естественно, преувеличены, но не надуманны. Поэтому, вы должны остерегаться русских. Лишь заподозрив, они пойдут по следу и горе всякому, кто не развеет их сомнения. Вы, ни в коей случае не должны недооценивать Советы. Большевики на подступах к венгерской столице, и на волне своих побед. Они безжалостны и крайне опасны. Необходимо постоянно быть начеку. Могу поклясться, наш союз с большевиками, недолговечен. Венгрия может стать разделительной чертой в послевоенном устройстве мира! Там, все еще сильны прогерманские настроения. Поэтому, ваша задача проскочить между жерновами и не пострадать.

Рауль внимательно воспринимал наставления. Ольсена, Джонсона, Коломана Лауэра и…, торопил события.

– Каждый день стоит жизней многих людей. – говорил он.

Посол Джонсон, работая над донесением в госдепартамент, пытался обозначить ожидания, связанные с назначения Рауля. При отсутствии всякого практического опыта работы в разведке, Валленберг, все же, казался ему наиболее удачной кандидатурой. В нем присутствовало наиважнейшее качество – рвение. Не каждый, с пламенем в глазах будет ожидать отъезда в пекло; а Венгрия и Будапешт, с подходом русских, безусловно напоминали ад.

Слова мучительно ложились на бумагу, но он упорно продолжал, пока не подготовил донесение. Бегло пробежал по нему глазами, нажал кнопку звонка и не поднимая головы на вошедшего в кабинет секретаря, еще раз пробежался по бумаге:

«Сам новоназначенный атташе, Рауль Валленберг, считает что в действительности он выполняет гуманитарную миссию не только от лица «Управления по делам беженцев», но от всего прогрессивного человечества. И соответственно, он хотел бы получить более подробные директивы относительно действий, который уполномочен выполнить, и гарантий их финансовой поддержки, необходимой для эффективного использования возможностей, которые он будет иметь на месте». Подумав недолго посол дописал: «Кроме того атташе Валленберг выдвинул свои требования, которые должны помочь ему в работе и на первый взгляд кажутся профессиональными. Вот они:

1) он будет пользоваться теми методами, которые сочтет уместными, в том числе подкупом;

(2) при необходимости личных консультаций с МИДом он оставляет за собой право вернуться в Стокгольм, обходя длительную процедуру получения на то формального разрешения;

(3) если финансовые ресурсы, находящиеся в его распоряжении, окажутся недостаточными, в Швеции будет развернута пропагандистская кампания по сбору необходимых средств;

(4) он должен обладать адекватным дипломатическим статусом первого секретаря дипломатической миссии с жалованьем в 2000 крон в месяц;

(5) он оставляет за собой право вступать в Будапеште в контакты с любыми лицами, включая заклятых врагов существующего режима;

(6) он должен иметь право обращаться непосредственно к премьер-министру или любому другому члену венгерского правительства, не испрашивая на то разрешения шведского посла, своего непосредственного начальника

(7) он будет обладать правом посылать донесения в Стокгольм дипкурьером, не прибегая к обычным каналам;

(8) он сможет официально добиваться приема у регента Хорти с просьбами о заступничестве за евреев;

(9) он будет уполномочен предоставлять убежище в помещениях миссии лицам, имеющим выданные им шведские паспорта.

Запечатав письмо в конверт, посол Джонсон отодвинул его на края стола.

– Отправляйте! – сказал он застывшему в ожидании помощнику.

53/

Отец и дочь

Москва 1988

Мысленно набросав план действий, Павел Васильевич немного успокоился. Несмотря на неприглядный вид, внук был рядом, а все остальное он постарается уладить. Убедившись в том, что нет слежки, на подъезде к больнице, он попросил водителя остановить машину у телефонной будки. Набрал номер второго зама председателя комитета, затем назвал код и голосом не выдававшим, бурю эмоций, начал трудный разговор.

– Да Михалыч… Это я… На Каширке… Из телефонной будки… Ну, что ты, кто прячется? Да и от тебя спрячешься… Завтра буду… С повинной головой. Как атмосфера? – осторожно попробовал, он прощупать ситуацию. Последовавший долгий и нелицеприятный монолог, пришлось выслушивать сжав зубы, время от времени закрывая глаза ладонью. Собеседник не стеснялся в выражениях. Когда запал гнева на противоположном конце трубки спал, Павел Васильевич с шумом выдохнул воздух, и твердо констатировал.

– Значит грозовая. Надежда только на тебя. Век буду благодарен. Да… Да… До завтра…

Уже в машине, уткнувшись взглядом в панель приборов, Павел Васильевич напряженно размышлял. Все перемешалось в его голове. И гнев, которым, он казалось, уже научился управлять, и так смущавшая его, сентиментальная нежность к внуку. Как старый, закаленный чекист, он стыдился её, приписывал возрасту. И его, так и распирало, сразу же устроить внуку взбучку.

Что этот зарвавшийся мальчишка о себе возомнил? Что, он вообще, о себе думает? И прежде всего – чем? Картина складывалась ужасающая. Получалось, что его внук, его любимый внук, которого он воспитывал лояльным государству гражданином, пытался расшатать основы этого самого государства; нанести ему существенный урон. Вдобавок, он намеревался очернить ведомство, которому, Павел Васильевич Платов, отдал всю свою жизнь. Славный подарок старику, нечего не скажешь!

И что удумал то? Подделать документы, и залезть в архивы министерства иностранных дел и комитета государственной безопасности; настрочить пасквилей и передать их в руки диссидентов, этих «агентов влияния» Западного мира! И темы то, какие? Польские офицеры, Валленберг! И это, когда генеральный секретарь на весь мир заявляет, что о Валленберге, он ровным счетом ничего не знает!

Да! Служба внутренней безопасности перехватила компромат, но сколько теперь голов падет? Сколько судеб будет разрушено? И пусть, на улице не тридцатые, пусть «перестройка», сколько заслуженных людей пострадает ни за что?

Сколько раз, он рассказывал ему о солидарности чекистов? О их системе суровой справедливости? И что ? Скорее всего, он даже не понимает, что натворил? А он разрушил свою жизнь, растоптал заслуженный годами авторитет деда, карьеру отчима, и плюнул в лицо организации, считавшей его своим. В таких случаях система всегда была беспощадна…. Переведя взгляд на тяжело дышащего Андрея, Павел Васильевич испытал приступ бесконтрольной злобы. Отекшее лицо, в кровоточащих ссадинах, разорванная губа, сломанный нос, до неузнаваемости изменили внешний вид внука. Но, жалости, он не испытывал. Мальчишка. Глупый, заносчивый, дерзкий мальчишка! Всыпать бы ему, сейчас. Пусть только придет в себя, он обязательно всыплет…

– Да! Жестоко, с парнем обошлись! – услышал он голос мужчины за рулем. Это был отец девицы, с которой спутался его внук. – Осталось совсем чуть-чуть… В больнице, мы быстро приведем его в порядок. Думаю, все обойдется. Если, конечно, нет внутренних повреждений.

– Ваша дочь сказала, что вы врач? – Павел Васильевич небрежно пожал руку водителя. –Уверены, что справитесь?

– Уверен. Я ведь не врач… Я, очень хороший врач!

– Поймите, у нас сейчас каждая минута на счету. Нужно разобраться с этим недоразумением. Этой ошибкой. Я не сомневаюсь, виновные будут наказаны. Вас, естественно, все это, никак не коснется. Не беспокойтесь….Но мне надо понять, куда его вести?

– Я уже давно, ни о чем не беспокоюсь. Через три дня мы улетаем. В Подгорицу. И дальше в Штаты. Все мои страхи остались в прошлом. Надеюсь, что не пожалею о принятом решении. Хотя нынешняя молодежь чудит вне зависимости от географического нахождения. А вашего внука, мы быстро на ноги поставим. Ведь, я его большой должник. Да, да! – широкой улыбкой отреагировал он на вопросительный взгляд Павла Васильевича – Губу зашьем, нос поправим, а там, как у русских говорят, нужно бы день простоять, да ночь продержаться.

– Вы мне прямо скажите, у вас есть какие либо опасения?

– Помяли парня основательно. Зрачки расширены… легкое сотрясение. Но если исключить некоторые неприятные обстоятельства, опасности для жизни нет.

Только теперь Правел Васильевич услышал в голосе черногорца, едва заметный, южнославянский акцент.

– Что вас смущает?

– Сонливость….

– Вы можете дать гарантию…

– Возможно это следствие черепно-мозговой травмы. В таких случаях, ни о каких гарантиях речи не может идти. Понаблюдаем некоторое время.

– Я привлеку лучших врачей. Отвезем его в «Кремлевку»…

– Поверьте мне, ваш внук в надежных руках. Мне нужно провести осмотр и я представлю вам полную картину. Я не страдаю ложной скромностью, и потому хочу ответственно вам заявить, в некоторых областях, например, травматологии, нашей команде нет равных. Сделаем все необходимое. Скорее всего, никакого кардинального вмешательства не потребуется. А с такой сиделкой, – кивнул черногорец в сторону дочери, вытиравшей платком кровь на лице Андрея, – дела быстро пойдут на поправку.

– Да, с девочками у этого смазливого юнца, проблем не будет. – глядя, как Милица колдует над ранами внука, подумал Павел Васильевич, – а вот в остальном? Но эта? Совсем еще девчонка, а тоща как? Что, он в ней нашел?

Едва сдерживая дрожь в руках, Павел Васильевич достал из кармана трубку. Нет, курить он не собирался, нужно было просто совладать с нервами. Слишком неожиданным стало то, что натворил его внук.

Сколько усилий он потратил на его воспитание; сколько сил? Но, как ни старался, так и не смог вытравить из него белую кость, доставшуюся по отцовской линии; привить нужное мышление. Из крохотного чуда, к которому, он так привязался, вырос голубоглазый денди, чуждый его мировоззрению; свободно и утонченно мыслящий аристократ. Он подозревал, что рано или поздно, внук преподнесет ему сюрприз, но не ожидал, что он окажется такого рода. Мог бы подумать о своем старом деде.

– Ну, что же! – сказал Павел Васильевич уверенным, спокойным, голосом. – Давайте, приведем его в порядок, ну а потом все остальное…

– Вот это голос мужа! – закивал головой черногорец. – Для начала обработаем раны и сделаем томографию…

-–

Как и предсказывал черногорец, травмы Андрея оказались средней тяжести. Широко улыбаясь, он подошел к Павлу Васильевичу и положил руку на плечо:

– У вашего внука множественные ушибы, рванная рана на лице, стресс и… пожалуй, все. Почки, печень по всем признакам в порядке, ребра целы. Ребята, сейчас, ему губу зашивают. Но самое главное, все обошлось без черепно-моз-говой травмы. Я дал ему успокоительное. Теперь, вы можете со спокойной совестью и ясной головой заняться его делами…

Павел Васильевич был полностью согласен с черногорцем. Сейчас, как никогда ему нужна была ясная голова.

– Павел Васильевич. – обратилась к нему Милица.

– Да! Слушаю.

– Я должна вам кое что передать. – сказала она и протянула ему толстую папку.

– Откуда это у тебя? Вас, что не обыскивали?

– Несколько раз. Андрей дал мне эти документы еще до отъезда из Москвы. Попросил подержать у себя недолго. Сказал, что скоро заберет. Я их, папе в машину положила, в багажник.

– Хорошо. – кивнул головой Павел Васильевич. – Очень хорошо, что эти документы не попали в чужие руки.

– Вот, и прекрасно. – замотал головой черногорец. – А по дороге домой, я расскажу вам, очень красивую историю…

– О чем вы?

– Три года назад, мы отдыхали всей семьей в Кабардино-Балкарии. В Приэльбрусье… Катались на лыжах. По-моему, Кавказ ни чем не хуже Альп. Погода стояла великолепная… Милица носилась, как сумасшедшая; только, промокла вся. Мы уже хотели возвращаться в отель, когда сошла лавина. Это было очень страшно…Стоим втроем на небольшом пригорке, а на нас, перегоняя друг друга несутся белые клубы снега. Основной поток лавины прошел мимо, нас с Ниной даже не задело, обдало ледяной пылью, а Милицу, как слизало; только стояла перед глазами, а в следующую секунду её уже нет. Мы очень испугались… Мир перевернулся в одно мгновение… Вокруг, такая красота, Солнце сверкает, в воздухе снежинки искрятся, а на душе страх и смертельный ужас. Время быстро бежало… Мы от шока растерялись, конечно… не знаем, где искать, как? Народу много собралось; все кричали, кто-то пытался копать, но все так неорганизованно… Честно признаюсь, я тогда запаниковал. Все шло на секунды, как врач я прекрасно понимал, что теряю свою дочь… Не было никаких подручных средств, энтузиазм добровольных спасателей быстро угас и только внизу, метрах в пятидесяти, какой-то лыжник, как заведенный продолжал копать. Не знаю почему, я спустился к нему, скорее всего, сбежал от страшно раздражавшего сочувствия. Найти Милицу, казалось невозможным, но я хватался за соломинку…

И этот парень…, он в состоянии (ступора), и самозабвенно продолжал копать, подбадривая себя тихим, но мелодичным бормотаньем. Что-то типа: «Ну, где ты, крошка? Я знаю, что ты здесь! Покажись, наконец»!

Я был убежден, что Милице уже ни чем не поможешь и положил ему руку на плечо, но он зло отмахнулся и замахал лопатой с удвоенной энергией. Прошла еще минута и тут, о Боже, сквозь снег стали проступать цвета её лыжного костюма… тут же подоспела подмога, и мы быстро откопали её. Здесь, я подумал что настал мой черед, я же все таки врач. Но, ваш внук, без остановки, стал делать ей искусственное дыхание, и непрямой массаж сердца, да все так профессионально, что стоявшая рядом жена, взяла меня за руку: «.Пусть, он закончит свое дело», сказала она мне. Когда Милица открыла глаза, мы с Ниной не выдержали и разрыдались. Это было… потрясение. И праздник… Все радовались, кричали, обнимались. В суматохе, все забыли о спасителе, когда опомнились, его уже и след простыл. Он просто исчез. Милице тогда было тринадцать лет…, и она потратила почти три года, чтобы найти своего спасителя. Как вы понимаете, это был ваш внук. Вот так…

Павел Васильевич перевел взгляд на внука. Андрей спал. Блаженная улыбка расплылась по его лицу… Включив защитный механизм, организм как зонтиком накрыл его глубоким сном.

54/

Dura lex

Подмосковье 1988г

Квадратное, выкрашенное в желтый цвет, здание районного отделения милиции, стояло обособлено. Обнесенное непритязательным железным забором, оно утопало в зелени деревьев. В коридорах, только был проведен ремонт, и они все еще хранили запахи красок. Расположенное на первом этаже, помещение для проведения допросов, выглядело неприхотливо. Мрачный кабинет, в котором стол и стулья, были прибиты к полу.

Дежурство в воскресный день, накладывало отпечаток на лица сотрудников отделения. Ни лейтенант Кашин, ни сержант Головин не скрывали своего раздражения. Порядком намучившись с задержанным, они не без раздражения поглядывали в его сторону. Лейтенант, постоянно чертыхаясь, составлял протокол.

– Тьфу, ты черт! – встряхивал он не писавшей ручкой. – Влип ты парень, и влип серьезно! – Не надо было тебе от нас бегать. Законы нарушать, не надо было; сопротивление властям оказывать. Не надо было, прапорщику Курину, физиономию портить. Он ведь вернется, и вернется очень злым. А когда прапорщик Курин зол, жди неприятностей. Это тебе в нашем отделении каждый скажет. Так что своими опрометчивыми действиями, ты испортил свою молодую жизнь. И придется тебе, отвечать по всем статьям УК РСФСР. А список преступлений у тебя, что называется под завязку. Сопротивление властям, нанесение телесных повреждений сотруднику милиции при исполнении, нарушение общественного порядка, и прочее, и прочее, и прочее… что, сейчас, я и фиксирую. Так что, с этого момента, жизнь твоя изменится коренным образом. Право блюсти надо. Закон суров, но он закон». Dura lex, Sed lex!

– Товарищ лейтенант! – не скрывая злости, сержант сверлил Андрея глазами. – Проучить бы его надо… Он же издевается над нами. Я его фамилию, адрес спрашиваю, а он мне, я мол, родом из созвездия Орион, с какой-то там Беллатрикс*. (женщина воительница, амазонка).

– Не приближайтесь к небесным воительницам, – сплюнув кровь, процедил сквозь зубы Андрей, – ибо сгорите в испепеляющем пламени их стрел!

– А ты освежи ему память. И всыпь, хорошенько … – вытирая платком пот на лбу, проинструктировал лейтенант

Навалившись всем телом на Андрея, сержант активно заработал дубинкой,

– Ну, что гуманоид, вспомнил имя? – спустя минуту, отступил на несколько шагов, спросил сержант.

– Я же сказал тебе, пространственная пыль, я Властелин Созвездия Орион! Великий Иерофант*, Тайный Глава Устава Московского масонства, 99 степени инициации.

– Сам напросился, сука! – вновь замелькала в воздухе дубинка. – Лучше тебе, по-хорошему, на землю опуститься. А то, опустим. Хочешь сыграть соло на моем кларнете?

– А девочку твою, по рукам пустим! – сказал со своего места лейтенант. – Сладкая птичка! Судя по губкам, славный минет делает.…

– Ага! Заглатывает вместе с яйцами! – загоготал сержант.

– А ведь, она малолетка, шлюшка твоя! – самодовольно констатировал лейтенант. – Знаешь, что за это тебе светит?

– Он знает, товарищ лейтенант! Он все прекрасно знает! – с трудом переведя дыхание, шмыгал носом, сержант. – Потому и в несознанку уходит.

– Нам как дали на вас сводку, у меня сразу глаза засветились. Из-за такой, я тоже бы на многое пошел. Девка видная. И бойкая такая. Вас брали, думал, щас слезы пойдут, хныканье, а она меня ногой прямо… прямо между ног, сучка. Хорошо, прапорщик Курин врезал ей, как надо, а то все лицо расцарапала бы. Ничего. Сейчас родители подъедут, оформим и её. Все будет, как надо. Так что на свободе, ты уже не покувыркаешься, гражданин инопланетянин. Только, с блатными в камере. На вид смазливый, быстро найдешь себе поклонников. – рассмеялся лейтенант. – И разойдутся ваши пути, в разных направлениях: её на панель, а твой в на зону.

– Споры разума распространяясь по матрице, – придерживая пальцами разорванную губу, бормотал Андрей, – образуют глобальные информационные поля…

– Да, он же псих! – покрутил пальцем у виска лейтенант. – Не удивительно, что тобой 5-ый отдел* заинтересовался. Когда тебя эти ребята в оборот возьмут, ты запоешь по-другому.

– Все верно, лейтенант. – сквозь сжатые зубы прошептал Андрей. – Нет над Россией света! Лишь искажающая души черная дыра.

– Это тебе не поможет! – небрежно бросил лейтенант. – Косишь, ублюдок! Ничего.… Посадим к уркам, там тебе не до того будет. Могу поспорить, твоя задница их заинтересует. Тобой, красавчик, они не побрезгуют. А то, что прапор с сержантом немного помяли, так это ничего. Перину перед употреблением взбивают! – довольный шуткой, вновь рассмеялся лейтенант.

– Зря ты меня рассердил, гуманоид! – истолковав слова начальника, как сигнал к действию, сержант вновь дал волю чувствам. – Смотри, что у тебя? Нарушение общественного порядка – это раз; неподчинение органам власти – это два; оказание вооруженного сопротивления при задержании – это три; педофилия – это четыре; а еще за тебя, говнюк, ребята из комитета* взялись… А это уже, мать твою, не шутки.

Разойдясь не на шутку, сержант бил прикованного к батарее Андрея, с особым рвением. Дубинка стала продолжением его ненависти. Выписывая замысловатые зигзаги, она ложилась на наименее защищенные участки тела. Он знал, боль быстро сделает свое дело, и этот крашенный блондинчик, скоро будет молить о пощаде. Но время бежало, удары не ослабевали, а пленник, только сжимался, сворачиваясь в бесформенный клубок.