Читать книгу Везучий, подонок!.. - Стэн Голем - Страница 1

Вместо предисловия.

Леди и джентльмены! Вот рассказ без пошлости, почти без фантазий: крайм-квест, раскинутый на полях флешбэка. Коловращение жизни, чуть приукрашенные, но всё же презренные её реалии (автофикшн, по версии Венсана Колонна). Помните гоголевскую «Шинель»? Оно и есть.

Маленький Человек, застрявший на переломе эпох. Но шинель для него – без шансов. Какими были 90-е? Время чёрных страстей… да полно, какие метафоры! Дитя Миллениума, рассказчик выпал на сей раз никудышный. Неформал, если угодно; монстр памяти, загнанный в подсознание. Тот же призрак: сожмёшь в кулак его грязную тогу, откроешь – ладонь пуста. Чуть отвернёшься – вновь призрак маячит за спинкой кресла, и руки его в крови. Прошлое не исчезает. Купаясь в потоке времени, оно меняет личину, как гадюка старую кожу. Не стоит ворчать – мол, белая горячка, всего делов-то… многое в жизни было, да быльём поросло. Но к алкоголю и наркотикам автор оставался равнодушен. Неинтересно, знаете ли.

А как же насчёт былья? Один пример: в современной России, за тридцать лет относительного покоя набравшей легкий, безмятежный жирок, по пустырям, чердакам и подвалам кочует четыре с лишним миллиона беспризорников. Четыре! Почти пол Питера, одного из наших героев. В романе он назван Городом, где холод отчуждения ложится инеем на стены особняков. Застывшим красотам каменных джунглей без разницы, что там в них происходит. Нищета и апатия, итоги системной коррупции, ведут страну к всеобщему кризису. Верхи презирают тех, кто внизу.

Низы ненавидят тех, кто ползёт наверх. И те, и другие всегда готовы к побегу, вот только нигде им не рады. Лукавый правит миром, преклонившим колени… одна надежда на вас, мои дорогие. Храните в чистоте ваши души. К чему это я? Скоро увидим.

Стэн Голем, рассказчик

Часть 1-я. Украли стажёра.

При желании рассказ можно начать с середины и,

отважно двигаясь вперёд или назад, сбивать всех с толку.

Гюнтер Грасс

Казалось бы, жизнь – весёлая круговерть. Всегда найдётся в ней место подвигам, заблуждениям и ошибкам, достижениям и потерям. Но люди реже управляют событиями, чем хотелось бы. С другой стороны, идти на поводу у невесть чего, именуемого Судьбой – не что иное, как отказ от заветов Господних. Бог вверил детям главное – свободу воли, выбор пути. И в тот момент, когда немые души летели с этой раздачи, трепеща мотыльковыми крылышками, Господь вздохнул и добавил: бери, что хочешь. Но за всё придётся платить. Но души остались легкомысленными: да ладно! Разберёмся без понуканий. А что поделаешь? Мозгов у души не густо, с булавочную головку. Вспорхнёт и улетит мотылёк эмоций, бабочка-однодневка на пёстрых крыльях. Душа верит в лучшее, надеясь, что будет жить вечно, и совершенно не представляя, как коротка и быстротечна реальность…

Глава 1-я. Полоса приключений.

Среда, 23 марта 2008 г., 4.30 утра

Колбасы и копчености, небрежно разложенные на витрине, заветренной, усталой молодцеватостью напоминали уличных девок. Подумав, Субботин бросил в свою потребительскую корзину сметану и хлеб, парочку творожных сырков, десяток крупных яиц. Подобным набором продуктов в ларьке отравиться труднее, а это немаловажно. Завтракать, это позже, сейчас надо выспаться. Вот только вряд ли дадут. Как обычно по средам, скопилась масса нерешённых проблем. Слава Богу, ночной поезд по графику вернул Субботина в Город.

Окормленный родительской памятью о трагедии Гамлета и массы прочих шекспировских персонажей, Вильям Аркадьевич Субботин вернулся к месту прохождения службы спустя три дня после похорон. Мать Вильки, устав от жизни, умерла в одночасье, никого не подпуская к себе и узнавая, повторяя одно: «Додик, Додик! Куда девался этот мерзкий мальчишка?». Аркадий, Вилькин отец, имел одесское прозвище Додик, которым звали его вплоть до безвременной, ранней смерти. Был смутный мартовский полдень, пробили где-то колокола, и родственники, задержавшись у свежей могилы, перекрестились, смиренно вздохнув. Впавшая в исступление старушка-мать била окна в парадном, не узнавала близких и волчьим воем пугала ночных прохожих. Шизофрения, вздыхали врачи и разводили руками – возраст, чего вы хотели? Страшно было Кате, маме братьев Субботиных, жить в одиночку. Додик канул в никуда, не простившись, пять… или может, шесть лет назад.

Покорный окрику властной половины своей, лучшей половины жизни, как он считал, заторопившись от окрика, поднял непосильную тяжесть, упал под гнётом двух рюкзаков и умер. Немудрено после второго инфаркта. Остались у матери любимец, старшенький Вильям, и брат его Ян, тремя годами моложе. Рано отбившийся от семьи, непутевый и безбашенный Вилька не мог простить родителям безвременности ухода.

Хотя и матушку можно понять. Ну, хорошо… допустим, он тоже много чего опасается (но не боится!), порой стервенеет. От страха люди могут впадать в неистовство. Надо ли осуждать их? Боязнь – не повод для агрессии! Вы уверены? Оборотная сторона медали бывает непредсказуемой. Поезд прибыл в четыре утра. С трудом дождавшись, когда откроется метро – всего-то в половине шестого, Субботин почти в беспамятстве доехал с Ладожского вокзала до Петроградки. И вот он, последний суворовский переход: магазин-прилавок-касса и комната в коммуналке. Ларёк подкупал неожиданной гаммой запахов. От застарелой табачной вони до дешёвого лосьона после бритья.

Подрёмывая в раздумье, Субботин внезапно ощутил толчок, а затем и укол в предплечье, прикрытое серым китайским «дутиком». Так-с… что за комар ужалил, не ведая, что пока ещё не сезон? Риэлтор обернулся: оборванный, серый от грязи бомж, извиняясь, развёл руками, ткнул почему-то пальцем в свою бесформенную котомку и виновато, пугливо заулыбался.

От вида бомжа и неумелой его актёрской игры Вильку передёрнуло, голова от запахов закружилась. Бомжей риэлтор на дух не выносил, и было за что. Слегка покачиваясь, он оплатил покупку, вышел на воздух и огляделся. Город завис в уходящих сумерках, словно деревенский парубок в загсе, он желтел фонарями, тревожа вставших, но ещё не проснувшихся. Город жаждал динамики: ему казалось, что, объятый покоем, он двигался к смерти, и это его пугало. Цветная полоса холодной сварки накрыла линию горизонта, изломанную спутниковыми антеннами, чередой мансард, каминных труб и чердачных окон. Глаз резало мелькание неоновых вывесок.

До дома на улице Шамшева, в самом сердце Петроградки – остановка троллейбуса или двадцать минут ходьбы. Но боги транспорта спят, уткнувшись в ложбинки кресел: водители и диспетчеры, менты и карманники, охранники и таксисты. Элита социального дна, чтоб её. Вот и подъезд. Как ни страдал Субботин от плоскостопия, ноги всё-таки донесли. Домофон в подъезде по-прежнему сломан. На то есть ключ от квартиры, где соседи храпят. Вернулся охотник с холмов… на палубу вышел, а палубы нет. Поднявшись по дореформенной лестнице на третий этаж – как высоко, сатрапы! – он начисто обессилел.

Похоже, кто-то крался за ним по лестнице, повторяя звук шагов. Но болт на всё был забит, и скорый ночлег маячил, как заветная гавань. Покопавшись в карманах, Субботин ощутил, что время снова застыло. Кучерявый, коренастый… похоже, что русский (но это не точно) менеджер по недвижимости, отметивший полувековую дату литром текилы; идущий по жизни, как по лезвию бритвы, с лицом-противоречием: перебитый утиный нос, мягкая и чёткая линия рта, тяжёлый, чуть скошенный подбородок (не сам, поди-ка, скривился!), покатый лоб с глубокими, слегка запавшими глазками – безнадёжно порылся в набрюшной сумке.

Деньги на месте, а где ключи? «Вашу мать, – бормотал Субботин, – не взламывать же замок!». Соседей будить не стоило, пару дней покоя не будет. Махнув рукой, Вильям Аркадьевич – в общении Вилька, а то и Барон-Суббота – не спеша опустился в угол полутёмной лестничной клетки (слава богу, подъезд пока убирают) и прикорнул в надежде, что кто-то из соседей с утра покинет родную хату. «Куда я, трам-тарарам, ключи-то пристроил, – размышлял он дремотно, – выпасть ведь не могли… не иначе, бомжара слямзил… ох, долог он, год окаянной Крысы!».

Сон, становясь сюжетом, покачивал Вильку на мягких лапах. Крайне юный риэлтор безмятежно топал из школы. Во всём похожая на себя, шла мимо вперевалку улица Чкалова: по правую руку томились грязно-жёлтые пятиэтажки-хрущобы, слева за пешеходом, скалясь, следили мрачный тени микрорайона Панькино, ледяного ужаса здешних маменек.

Полдень, время садиться за стол. Готовка – Вилькина заслуга: даже яичницу мама умудряется пожарить так, что есть её невозможно. Отец уже ругается, он безнадёжно машет рукой и торопливо запивает бесформенные пельмени жидким кефиром из стеклянной бутылки. Бабка и дети едят, что попало, никто их особо не балует. Над Вилькиной макушкой (причёска – стриженый «бокс»), томимой голодом и собственным долгом, беззвучно кружится ветер, пропитанный пылью, задушенный окурками и бурой сажей из преисподней. Тем самым ароматом Отечества, который сладок и приятен, поскольку исторгается крупнейшим в Европе металлургическим комбинатом.

Заводом Вилька гордится, родители молча страждут: заболеваемость раком здесь на треть выше средней цифры по области. Мать Вильки работает в школе, слывя одним из лучших преподавателей русского языка и литературы в трехсоттысячном вертепе строителей и металлургов.

Отец кормится преподаванием физики в медицинском училище акушерства и гинекологии. Неподкупный и желчный член партии, секретарь парткома в женском коллективе, Додик всячески уклонялся от перехода на должность инструктора горкома. Позднее Вилька, попав в ту же ситуацию, прекрасно понял отца. Он сам, дуралей, таким же негибким вышел.

Юные акушерки, презрев загадки волновых колебаний, беззастенчиво строили глазки красавцу-преподавателю, рослому, статному, в больших роговых очках, обладателю волнистой гривы иссиня-чёрных волос. Разбирательства похождений мнимого Казановы на вредной его учительской работе были главной темой Субботиных. Баба Шура, мамина мама, растившая Вильку и Яна до поступления в школу, несколько раз намекала: у Кати с детства не всё с головой в порядке.

Свезут её однажды в Кувшиново! Что за Кувшиново и почему туда маму свезут, мальчики не знали, но боялись спросить. Вряд ли кто-либо рискнул вслух назвать Катерину Георгиевну ненормальной. Прозрение было поздним и совершенно напрасным. Шагая к дому, Вилька не озирался по сторонам: всё было привычно, протопано до дыр в резиновых кедах.Играли ржавой бахромой куски арматуры, торчавшие дикобразно в обломках бетонных плит. Асфальт, сминаясь от ходьбы, мечтал о ночной прохладе. Люки, гремевшие под ногами (заманчиво было прыгнуть!), приглашали в коммунальную бездну, обещая, что она не уступит Дантову аду.

Мигнул забытый кем-то солнечный зайчик, и Вилька замер, лоб себе едва не раскроив. К одной из граней бетонного столба, вызывавшего в памяти бессмертное творение скульптора Мухиной, приклеено было частное объявление. Корявые буквы на клочке оберточной бумаги то наезжали друг на друга, то рассыпались веером. Двоечник клеил? Кому и зачем? Это мне адресовано, понял Вилька. И, задыхаясь, прочёл: «За тобой следит призрак с видеокамерой. Через минуту он превратит тебя в глиняного болвана. Посадит рядом с другими и будет забавляться, кидая хлебные шарики».

Объявление привело Вильку в ступор, и кто-то охнул прямо над ухом. Вилька-взрослый сразу же вскинулся, сердце пропустило удар, но это был голос другой реальности: «Ипучий мёд… где это так нализались?». По странной прихоти разума Вильку, несколько потерявшегося от такого приветствия, вдруг осенило: вместе с ключами спёрли свежую флешку, ещё не надёванную. Пустую, утю-тю. Взяли, то есть, без спросу – а может, сам по дороге посеял?

– Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим папарацци, – прохрипел Субботин, приподымаясь, как тесто. – Чем дышишь, как следуют пассажиропотоки?

– Отвратительно. Перебиваемся с хлеба на водку.

– Михеич, ключи у меня пропали. Вытащил кто-то.

– Запей водой, решается сходу.

Его сосед, Василий Михеев по кличке «Ипучий Мёд», худой, как сгоревшая спичка, мужик в сизоватой щетине на щеках и складчатой шее, едва не проткнутой острейшим кадыком, с унылым еврейским носом под выпуклым лбом мыслителя и мутными серыми глазками, застыл в ожидании.

Подождав, Михеев задал вопрос:

– Чего разлёгся, люба моя? Старость не радость, ведь так недолго и застудиться.

– Старость, Михеич, это когда девочку по вызову к тебе привозят на машине с красным крестом…

Потолковав в таком духе, друзья потянулись в хату. Василий Егорыч, порывшись в висевшем на гвоздике макинтоше защитного цвета – подкладка типа «гей-славяне», рукава с добела истёртыми локтями, грудь в следах от паяльной лампы, спина в горюче-смазочных каплях – выдул губами туш и выдал запасную связку ключей. И кулаком предостерегающе погрозил, на что Вилька ответно выставил средний палец.

Щурясь от лампы дневного света, догоравшей свой век у входа, Вилька поскрёб по скважине новым ключом. Подойдя к соседним дверям с эмалевой табличкой, свинченной в маршрутном такси: «Хлопнешь дверцей – переходишь в категорию «льготники!», Егорыч скривился, почесал ногтём переносицу:

– Тебя, Уильям, из беды выручать, что портянки штопать. Где боевая простава? Когда будут ляльки по вызову? Хоть в лоб, хоть пох… ничем вас, штатские, не проймёшь, если совести нет. Умными себя считаете? Тогда чего ж вы строем не ходите? (Древними остротами из армейской службы Михеев был набит от пола до потолка не низенькой каморки). Разбудит такой вот фендрик, ножки ему бить жалко! Метро западло, автобус не по ранжиру. Такси «Комфорт» подавай! А что я ему, двоюродный? Храпит в салоне, спасибо, что не блюёт. Дама пеньюар… э-э, макияж поправляет, цветёт, как майская роза, и чешет, не смолкая, всяк-кую хренотень. Сиди и слушай, как волосы седые растут. В труднодоступных местах!

– Майской розой на Руси (у старушки получилось: на Гуси) звали высохшую коровью лепёшку. Где девалась ваша трапочка, неуч? – вступила в беседу третья обитательница очередной «Вороньей слободки», представитель ещё одной древнейшей профессии: меццо-сопрано Одесской оперы Милица Львовна Сафьянцева. Стоя у плиты, влетев в беседу проворно, как птичка, сухая чопорная старушка с аккуратными буклями не производит ни малейших движений. Зачем? Соседи надоели, как летние мухи, ещё одна встреча ничего не добавит.

– Какая тряпочка, Милиция Львовна? – попался наивный Михеев.

– В которую надо помалкивать! Согрейте чаю, Полицай Егорович. Человек с дороги. И марш на службу, горе моё, к вам очередь от подъезда.

Субботин поморщился: соревнуясь в красноречии, соседка порой бывала избыточна. Егорыч, если вдуматься – прямой мужик с добрым сердцем, саркастичный и неожиданный. Летяга старшой, бывший командир танковой роты. Списан вчистую по инвалидности, о причинах которой умалчивает: не бабье дело-с! Ночами стонет от боли, а утром, ипучий мёд, щебечет непристойности про пассажирок. «Лопни, но держи фасон! – фыркала старая дива. «Не подеритесь, цветы запоздалые… в рот вам ноги», – размышлял Субботин, копаясь в замочной скважине. Но надо было что-то ответить:

– Не наезжай, броненосец, в потёмках. Отбой воздушной тревоги. Вечером рюмка, но на большее ты не рассчитывай. Я за рулём. Троллейбус веду под уздцы.

– Я просто млею от подобного юмора, – признался Михеев. – Тебе и самоката в деревне никто не доверит.

Субботин вновь сморщился. Тяжеловесные остроты катались с грохотом по квартире, как брёвна. Но всё же грубить не стоило. И Вилька снова повернулся к таксисту:

– Говорить то, что думаешь – не всем доступная роскошь. Так говорил Конфуций. Можно дополнить… скрывая великий замысел, философ выглядит весёлым и откровенным. Оц, тоц, первертоц! Я без тёщиного дома мимо шуток не хожу.

– Неразумно зубы скалить, если их в помине нет! Не трать усилий, торговец чужим добром. Твой Город в руинах, пропит и разграблен. Пора вас, мелкие захребетники, прибрать к рукам рабочего класса. Гарем твой, небось, филонит, клиенты бесятся до усрачки… а ты как сволочь валяешься на лестнице, бомжом неприбранным… и чвокаешь нижним бюстом.

– Глядите, пролетарий нашёлся! А не смотать ли тебя в колючую проволоку? Герой мемориала «Извоз в оковах страстей». Эх, Вася-Вася… фэншуй ты недобитый, язви тебя в душу. Вот погоди, вернутся кореша с Первой Конной, к стенке тебя поставят.

– Не вернутся. Кореша твои последнего жеребца в овраге доедают. Талант человеком крутит и вертит, и человек становится беспомощен. Когда владеешь тем, с чем не можешь справиться, приходится пресмыкаться. Вот мой ответ. Глубокомысленный и простой. Ты, Вилли, фарисей… и где-то гроб повапленный. Девушки тебя не прельщают! Даже Милица, вон, нос от тебя воротит.

– Ревнуйте молча. Не дай бог, услышит меццо-сопрано… падёшь, как Иуда Искариот, безвременной страшной смертью. Всё, диспут зашёл в тупик. Ты полон софистикой, как садовый компост червями. Стопы стихотворные хромают, слог библейский, и тот перевран. Ты лучше вот что. Возложи-ка левую руку на англо-русский словарь и донеси своё кредо. В трех кратких императивах.

– Кредо возложить? В кооператив?!

– Сформулируй творческое кредо. Так сказать, символ веры. В трех не слишком туманных фразах.

– Хитришь, лукавый мавр! Двух слов в простоте не скажешь. Попробуем… не быть, а паче всего не выглядеть ангелом, это во-первых. Не попрошайничать, не брать взаймы или совета от нечестивых… ходить к ним, короче, незачем. Пореже быть гадом. А кем тогда? Хм-м… не терять достоинство в присутствии проверок или бандитов – и к пассажиркам не приставать. Могу продолжить, но главное, вот оно.

– Феерично! – сказал Субботин. – Про ангела ты крепко меня уел. Лицемерие – мать всех грехов… а может, отец. У нас ведь какая служба?

– Что для людей ни делай, почаще оглядывайся. Улыбнутся в лицо, плюнут на спину.

– На себя лучше посмотри. Пока ты не убедишь клиента, куда ему плыть, каким маршрутом, а главное, что это сам клиент до всего дотумкал, часами вертишься нижним бюстом. На пенсии буду работать дрелью… Ну что, мученик веры, тяпнем-ка по глоточку. Я пересох, как старый сухофрукт. Тост! За нескончаемые мелочи жизни! За вечнозелёные светофоры.

– Избави Боже! Покалечится вся движуха. Во тьме ты рождённый, Вилька, во тьме невежества и издохнешь. Сам же рассказывал, в роддоме свет погас в ту минуту, как ты на свет появился. Тебя, похоже, по звуку под столом и нашли… лежал и спокойно покряхтывал, обдумывая новую комбинацию. В происхождении нет полной ясности. Слышал, что из крестьян, но это не точно. Скажи, а в чём же тогда смысл жизни? Деньги ваши, будут наши?

– Смысл жизни – в ожидании счастья. А счастье, бывший танковый бог – покой в душе и небо в алмазах. Да свершится сие однажды…

– Молитва лакея. Мы не рабы, Уильям, мы дети Божьи !

– Аллилуйя! Скажи аминь на это. Пройдём по глоточку… займись пока резьбой по мясу и хлебу.

Питомцы школы Эпикура, наговорив друг другу с три короба, допили гордость винодела, винтажный «Реми Мартен». Субботин, агностик и лютеранин, алкоголь практически не употреблял, но часто превозносил его. Вполне хватало того, что подносили клиенты. Другой натурой брать, а предлагали много чего, риэлтор брезговал. Зато гостинцам был искренне рад. Однажды благодарные переселенцы из питерской коммуналки прислали мёд и сушеную рыбу из Подмосковья. Не порти карму, живи без горя, повторял коллегам Субботин.

Михеев был завзятым конфуцианцем. Цитировал мыслителя по всякому поводу, но мало уживался с его сентенциями. Размеренный мозг танкиста соседствовал в таксисте с поистине взрывным темпераментом. Сапёр какой-то, прости Господи, не танкист! «Скажи на милость! – размышлял Вилька, домывая посуду. – Первая заповедь таксиста – ангелом не казаться. Со стороны посмотришь, обычный с виду укурок… ан вота вам, светик ясный». Расставаясь, соседи дружески похлопали друг друга по животам – закуска на столе была, как водится, Вилькина, Михеев хронически не успевал едой запасаться, карма сухомятки и многочасового пребывания за рулём непрестанно угрожала ему геморроем – и разошлись, усталые, но довольные, как поединщики с кулачного боя на Пасху.

Переодевшись и заглянув в ежедневник, забив бельём стиральную машину, Вилька, блаженно охая, принял ванну «с пеной у рта», по выражению того же Михеева. Щёлкнул по носу нырявшую поблизости резиновую уточку, подарок Даши на Новый год. Освежившись, надеялся забраться на отдых в свежие простыни, да не тут-то было. Грянул вызов, телефон звучал так отвязно и громко, что представлялось очевидным, кого хотят и почему сие ничем хорошим не кончится.

Милица Львовна, порхая быстрее ветра, прочистила горло и сообщила бархатным контральто: «На проводе… ах, Вилечка, вас ожидает внутренний голос! Мужской, разумеется. Не вздумайте тут курить, я только что паркеты помыла». Паркеты помыла, туалеты забыла, птичка божий одуванчик.

Ох, ох, что ж я маленьким не сдох? Чего к нам не подселят таджичку, которая лестницу моет, размышлял Субботин, шаря ногой под кроватью в поисках шлёпанцев. Симпатичная, аккуратная. Глядишь, Михеев бы вновь бриться начал. Без шансов на победу над женщинами Востока, зато на кухне будет светлее. Комната общего пользования в коммуналке заколочена, но жива. Звонил Субботин на днях в жилконтору, предлагал: по выходным кумысом даму буду отпаивать! Посмеялись и отправили идею в пешее путешествие. Пропал калабуховский дом!

«Вилечка, вы не уснули, стесняюсь спросить?» – окликнула Милица.

«Ямщик, не гони лошадей, – пропел ответно Субботин, – нам не на что больше спешить». Вышло тускло, в манере провинциального конферанса, но дива хмыкнула и умчалась. По коридору бродил Общий Кот, стараясь оставлять на свежевымытом полу как можно больше чётких следов.

Не иначе, готовился к выставке дворовых самцов. Его принесли в квартиру какие-то мимолётные дети. Вышло случайно, и хорошенько наигравшись, пушистую мелочь, как водится, забыли забрать.

Рос Общий Кот отверженным, как Жан Вальжан, игнорируя чужую потребность в общении. В зрелом возрасте сделался безнравственен – их посетил однажды с упрёками эротического характера хозяин белобрысой левретки (как пить дать, будущий управдом, веселился Субботин), и понапрасну убеждал его Михеев, что «котопёс» – животное будущего. Впрочем, рамки приличия негодник всё-таки признавал. Например, не ел с соседями из общей кастрюли. Гигиена, знаете ли, великая сила.

Не гадил Общий Кот и в общие тапки. На большую дорогу жизни, как известно, по малой нужде не ходят. И Кот смирился с отхожим местом, ловко сооружённым Михеичем из старого противня, с янтарным песочком, добытым в ящике под щитом.

Потакая соблазнам, Общий Кот воровал нарезку, проходившую по графе «мясные/рыбные деликатесы, салаты и холодные закуски», но рыбу целиком, сардельки или колбасу не утаскивал. Забудешься, наваляют. От диетического корма аристократ помойки с презрением отворачивался.

Соседи повздыхали, скрывая нежданную радость, и на причуды с рационом Общего Кота махнули рукой: не графья, на кухне помоемся!

На десерт котик был благорасположен слопать, скажем, порцию творога со сметаной. Несвежий не предлагать. Манную кашу на молоке он признавал, как некий компромисс, однако же без комочков. Однажды Милица прозевала убавить газ под ковшичком с манкой, зависнув на телефоне, и каша чуть пригорела. Старушка была подвергнута кошачьему остракизму – я жёстко фраппирована, всхлипывала Милица.

На полном серьёзе она уверяла соседей, что Кот шипел и ругался матом, плевал комочками каши и клялся, что он при ней на кухню ни ногой. Михеев верил, Субботин только посмеивался: болтай, кошара, что хочешь – куда деваться с подводной лодки? Когда Общий Кот оставался без надзора, мог поиграть лениво с растрёпанным рыжим бантом, забытым внучкой одной из подружек оперной дивы. В момент кошачьей игры старушки, толкаясь локтями, толпились за дверью на кухню, хихикали в кулачок и подглядывали, как гимназистки в банкетный зал. В период отопления Кот грелся на подоконнике.

Игнорируя возгласы типа «невозможно кухню проветрить!», он провожал городских прохожих задумчивым взглядом лодыря.

Шерсть у Кота была расцветки «безумный калейдоскоп». Шалава мамочка, дружище. Родила вас в лужу с разноцветными чернилами, язвил несносный Михеев. Не шалава, Егогыч, а мать всех грехов, аккуратно поправляла Милица. Субботин соглашался с обоими: а почему бы шалаве не стать матерью всех грехов? Припоминаете, как скорбная по части социальной ответственности Мария из Магдалы стала христианской святой? Что, безнравственно? Пусть тот, кто сам без греха, начистит кастрюлю картошки, резюмировал Вилька, лишая соседей дискуссионной инициативы. Общий Кот, отбросим домыслы, имел в квартире три прозвища.

Милица звала его Обормотом, это было весьма близко к тексту. Субботин призывал трапезничать Бартоломью: кот жмурил рыжие веки, но шёл на зов – похоже, из любопытства. Михеев кликал котика Мамыкой. Общий Кот, будучи накормлен и обласкан, любил поплакаться в жилетку, начиная решительным «мам-мы»! Егорыч уверял, что Мамыка, тёртый калач, в часы философских раздумий выкрикивал: «Ха-мы!» и виртуозно матерился, подобно маляру, опрокинувшему на себя ведёрко с белилами.

…Ах, до чего призывно манили свежие гренки, обильно смазанные икрой! Даже кот крутил головой, выражая полный восторг. «Икра селёдки деликатесная», значилось на баночном боку… зря смеётесь, вы же не пробовали. На застеленном клеёнкой с парижской символикой смешались в кучу кони, люди… теснились три яйца всмятку, чашка крепкого кофе – желтая лохань с наивным васильком на боку и полустёртой каёмочкой – плюс парочка творожных сырков.

«Вечерком познакомимся с водочкой, – смаковал про себя Субботин. – Грамм тридцать, не больше. Ну и звоночек поутру… цэ дило трэба розжуваты. Прикончу труды неправедные, пожарю тостик с черняшкой, чесночком приправлю да солонинкой накрою с кружочком красного лука. Симфония чувств-с! Водиле крикну, пусть на рысях тараньки притаранит».

– Михеич! – воззвал Субботин. – Ты дома?

– Почти уехал, – раздался голос за стенкой.

– Зайди на ужин. Будем снова пить хорошую водку. Ма-аленькими глоточками. И не забудь взять пиво с таранью. Таранька, я твой бессменный арестант…

– Я в курсе, узник совести. А разве ещё не вечер? Не тянет на смену…

– С утра в поместье молча разносили с клубникой брют, икру и пироги. Есть у тебя икра? Бери, заходишь без стука.

– Икры полно, трехлитровая банка. Правда, кабачковая. И я пока что чуточку занят.

– Строчишь военные мемуары? Броня крепка, да башня вся помята?

– Лампу чиню, абажур желаю сменить, – отозвался Михеев.

– С сирени на бордо? Гляди, с ориентацией аккуратней. Пассажирки будут очень разочарованы.

– С ориентацией как раз проблемы. Никак не пойму, куда подевался чёртов кончик у скотча! Не резать же на живую.

– Всё просто: у скотча нет кончика. Девочку тебе подсунули. Вместо мальчика.

– А поменять не удастся? Я брал в хозмаге на площади.

– Нет. Пластическая хирургия вам в помощь. Больно и дорого.

Не удержавшись, Михеев заухал, как филин. Общий Кот в коридоре принюхался – нет, алкоголем из-под двери не тянет – и отправился дальше, пожав плечами. Субботин, разнежась, потянул на себя ручку холодильника: сияя голыми плечиками, на дверце мёрзла сияющая поллитровка с сорокаградусной карельской слезой. Хороша, чертовка! Отменный алкоголь, пусть даже некстати он в эту пору, ласкал вдохновение: ты выбрана, ты почата, а значит, будешь выпита… м-м, какая-то псевдо-есенинщина.

Пускай ты выпита другим… а это уж, фиг вам! Допета песня, прощай, мой табор – пустую тару бросаем за борт. Покончив с яйцами и гренками, Вилька от удовольствия заколдобился, подобно пресловутому старику Ромуальдычу: день не закончен, но до конца пока не испорчен! Чего бы изволить? Прилечь, покейфовать – а что ещё нужно на сытый желудок? Процесс пищеварения уважаешь? Исполать тебе в кровать!

Пойдём-ка лучше на кухню, покурим. В комнате Вилька куревом не сорил. И без того здесь неуютно. Коммуналки, как известно, могут быть только двух типов: плохие либо очень плохие. Здешняя была до ремонта скверной, держалась на природном гуманизме соседей. В огромной квартире неизменно пахло мочой, войной с тараканами и вчерашним супом, пролитым на плиту. Меблировка субботинской комнаты площадью в двадцать пять разудалых квадратов обставлена была в стиле военного коммунизма:

– красивый камин в углу, рабочий, но не работавший, два разномастных стула, давно не модный стол-книжка, плоский телевизор, висевший на стенке с облупленными обоями, плюс исцарапанный котом книжный шкаф из карельской берёзы, вызывавший в памяти, по странной аналогии, трагические судьбы русской интеллигенции;

– прикроватная тумбочка, поверхность которой завалена сточенными карандашами, пустыми шариковыми ручками, механическим будильником, звонившим часто некстати, сгоревшим калькулятором, старыми кроссвордами, разрозненными записями и парочкой растрёпанных детективов в мягких обложках;

– мягчайшая софа, пусть и без спинок, и старое кожаное кресло коньячного цвета, липовый «чиппендейл», брошенное хозяевами и ставшее лёгкой добычей риэлтора. За неимением средств Субботин ценил лишь роскошь человеческого общения. Так легче жить без жажды наживы. За стенкой, которая ближе к кухне и туалету, распевалась и расхрюкивалась Милица, подавая в лицах трагическую беседу Хосе и цыганки Кармен, а заодно и сообщая, каково сегодня на улице.

Ни радио, ни будильник были не надобны, но все постоянно в курсе, продирая глаза в половине седьмого, в очередной раз утешал себя не выспавшийся Субботин. Берёзовый книжный шкаф, изодранный Общим Котом, нёс также службу серванта, храня бокалы и безделушки (на вопрос, откуда тут что берётся, Субботин жеманно подёргивал плечиком), а заодно и тайник в выдолбленном дне нижней полки.

Для хранения крупных сумм, если вдруг выпадет дождь в пустыне, Субботин абонировал ячейку в депозитарии. Где именно? Оно вам надо?! Напоминая старинный военный трофей, свисали с потолка бордовые шторы, унизанные, прихотливой вязью мавританских узоров… ну, чем тут глазу заняться? Кто стал бы здесь порядок наводить, взывал про себя Субботин. За деньги уют не купишь!

У Даши своё жильё, наследство от родителей, своих делишек невпроворот. Серьёзная девушка Даша мечтала стать археологом, и Вилька, коварный тип гражданской наружности, предлагал юнице найти свою Трою. Авось, накопают что-нибудь ценное, на вес золота – скажем, шлем Цезаря или Аттилы. Из тех, что в прорубь пока не сунули. На хранение.

Мы с этих денег квартиру купим, смеялся Вилька, и Даша вздыхала: такого разве угомонишь? Зевая, Субботин в сотый раз обозрел угловой камин – как и занавески, выполненный в псевдо-восточном стиле. Бело-зелёно-оранжевые изразцы в лёгких волдыриках подогнаны, как патроны в обойме, украшены затейливым растительным орнаментом. Приятно глазу отдохнуть от невесомости женских статей… умно муслимы придумали – не рисовать живых существ. Не делать работу Бога.

Камин подтолкнул риэлтора к воспоминаниям о соседе из прошлого века. Забавный век, сплошные истории. Мало кто ушёл, не посмеявшись. Перед второй мировой, рассказывала Милица, жил в нынешней субботинской комнате учёный, востоковед Эфраим Сколарж – цыганисто смуглый, сухой, высокий, с серьгою в ухе и карими глазами навыкате, как у барана, провожающего взглядом будущую невесту.

Как все приличные люди, читал востоковед лекции чернооким девам и стройным юношам с восточного факультета, вёл семинар, как говорили, изумительный по красоте изложения, печатал спорные статьи в иностранных журналах и даже участвовал в международных конференциях. Цитируя неумолкающее сопрано, резюмируем: Сколаржу всегда было что сказать.

И он ни в чём себе не отказывал. Всё бы ничего, одна проблема: египтолог оказался сыном красавицы-иорданки с семитскими подробностями в анкете и польского католика-археолога. Как Эфраим оказался в России, чем пленились его загадочные родители, осталось неясным. Что-то за чаем рассказывал про выставку прошлого века, про первую русскую революцию, когда отца закололи штыком, и долгий, нескончаемый голод.

В первые дни войны Сколарж угодил на цугундер – худой, мешковатый, растерянный, он торопливо прошёл к дверям, сопровождаемый двумя конвоирами, забывший запереть собственное пристанище. Кинул ключ с болтавшимся на кольце забавным брелоком-негритёнком на полку под зеркалом. Подмигнул испуганной Фросе, учившейся на рабфаке и безуспешно бросавшей на Сколаржа призывные взгляды. Она и рассказала Милице всю эту историю.

Смоляные локоны египтолога, из которых выглядывал нос, как у дятла, вились в беспорядке и вечно были пересыпаны чем-то серым – то ли перхотью, то ли табачным пеплом, хотя к гигиене Сколарж был очень внимателен, пусть и жил в одиночестве.

В дверях востоковед обернулся, окинул взглядом брошенное жильё… и канул навеки. Ни телеграмм, ни писем не приходило. Телефон, закреплённый за Сколаржем, как и роскошный изразцовый камин, еще до появления Субботина забитый золой, были подарками студентов – точнее, их покровителей. М-да… а пользоваться довелось безвестному Вильке.

Комната была им куплена с выручки, недорого, но честно. Телефон в квартире был чудом и роскошью – лампа Аладдина по нынешним временам. Нырять уж, благо, Эфраиму ибн Адаму в Москву-реку, равно как в стремительную Неву, за старой бронзовой лампой с масляным фитилём не пришлось. О чём это мы? Ах, да – позвали к телефону!

Тревожить в такую пору политика, музыканта или риэлтора, всё это люди творческих процессий, было неслыханным свинством. Может, с гаремом что-то стряслось, промелькнула мысль… но ждать хорошего было незачем. Стало быть, кто-то из прежней жизни? Какого ангела не спится?! Неужто… нет, это было бы слишком! В трубке пронёсся вздох, и бархатный голос молвил:

– Привет, Барон, это Зяма. Есть дело на десять тысяч.

Лёгок бес на помине, подумал Субботин. А ведь что-то висело в воздухе!

– Ваш звонок не очень важен для нас… пройдите нахер, пожалуйста.

– Проснись, тудыть твою в качель! Любил же повторять: пусть мёртвые хоронят своих мертвецов. Ну да, ну да. Вложили тебя спецуре, так выхода не было! Кто виноват, что нас моментально свинтили?! Прихлопнули, как комара мухобойкой.

– Слабовато для экспромта. Чего не спится, растыка? Совесть заела? – сказал Субботин.

– Не истери, Суббота, тут дело правильное. Мальчонке надо помочь.

В голосе Иосифа Давидовича Иноземцева, заклятого друга Вильки, звучали нотки мольбы, что крайне удивило Субботина: не тормозит ведь, змеёныш, хотя беседа явно не клеится. Ведёт себя профессор не по чину… не то пальто! Невместно учёному, без трёх минут заведующему кафедрой коллоидов с уникальными свойствами, пресмыкаться перед риэлтором, который смотрит на него как на дерьмо… лакеев тысячи, доцентов единицы. А что, в науке кто-то считает иначе?

Наступив на горло собственной песне, так и не спетой бывшему другу, Вилька мотнул головой, как стреноженный жеребец, однако трубку не бросил. Пока что не бросил: «На фу-фу меня гад не выкупит. Послушаем, чего надо. Чтобы уточнить, куда он должен будет пойти». Не замечали, что мужчины с возрастом становятся женственней?

Причудливо наряжаются, становятся падкими на аксессуары – несут портфели-дипломаты, печатки, трости с секретом. Субботин стал весьма любознателен: его разбирало до дрожи, что за беда у Зямы? Расспрашивать?

Ещё чего! Сам до шнурков расколется. Позлим его:

– Уход за припадочным? Это в клинику поздних неврозов. И сложностей пубертата.

– Да замотал ты! Своей Дашуне не эти песни поёшь… Facile omnes, cum valemus, recta consilia aegrotis damus (все мы, пока здоровы, даём больным хорошие советы).

Любовь Иноземцева к латыни была родимым пятнышком капитализма, унаследованным им от бонны-француженки, всемерно образованной при старом режиме: сперва мадам за ним ходила, потом местком её сменил. Изёнок был резов, но мил, поддразнивал его Субботин. И тоже пристрастился к некоторым латинским изречениям. Впрочем, ну его, это детство. Давно известно, дети из прошлой жизни скороспелые, как грибы. И мало тревожатся о родителях.

– Ещё раз про Дашку услышу, – прорычал Субботин, – люлей моментально выхватишь… ни грамма сейчас не шучу! Ей-богу, полетят клочки по закоулочкам. Чего ты трезвонишь? От латыни кони дохнут. Плюс, я не завтракал.

– Еда потерпит. Живём как в сказке: бежала через мосточек, ухватила кленовый листочек…

Поняв, что беседа свернула в мирное русло, профессор, большой знаток дипломатии, стал чуточку многословнее. Слушая Иноземцева, припоминая его пространные спичи, Вилька был внутренне озабочен пропажей ключей и флешки. «Кража? А для чего? Проявись, воришка. Чем Зяма там чавкает? Теряем время, однако».

И отмочил свою коронную фразу. Непечатную, крепкую.

– Хамите, парниша! – опешил Зяма. – А говорили, время людей меняет. Растолстел, может, подобрел, но не очень. Фигуру, я слышал, не бережёшь. Разбрасываешься!

– Хорош трепать языком. Предлагаю решение: трахни себя по черепу какой-нибудь гирькой, а трубочку брось на рычаг. Резвее, приват-доцент! Коль близка твоя погибель, мы на тризну ни ногой.

– Учту. Drink to me, подонок, drink to my health (Суботин так же стойко, как Зяму, ненавидел творчество группы «Битлз» и лично Пола Маккартни). Прими четыреста капель валокордина, не чокаясь. Но шляпу, падла, всё же сними: с тобой базарит профессор, доктор наук. Глаза разуй! Не просто прошу, подонок, предлагаю обмен. Есть в жизни quod superius (доводы выше разума). Папочку помнишь? Синего картона с верёвочными завязками, вверху наклейка «Силикон. Сов. Секр.». И штамп лиловый: «Для служебного пользования». Так вот, досье по разработке присадок против Рогачёва. На пару дней могу ссудить… поверь, оно того стоит.

Это был сильный ход. Субботин просто онемел от неожиданности. Теория каучукоподобных присадок в дорожных покрытиях была когда-то инициативной Вилькиной разработкой. Публикация, два доклада… но производственники тему замяли. Им некогда, с-сука, план торопятся выполнять по выпуску скоропортящегося асфальта.

Может, кому-то и приходило в голову раньше, кто ж его знает. Патентный поиск и оформление изобретения, занятие крайне дорогостоящее, Субботиным не проводились. Позже – да, в Америке тема была запросто раскручена запросто, хотя и с иным подходом. Асфальт они красили, дорого, но сердито. И тема как-то сразу затихла. Однако в Институте каучука (в простонародье – «Резинка») с крохотными чёрными шариками, обеспечивающими упругость и долговечность асфальтово-битумной смеси, уже с полгода безуспешно возились две Зяминых аспирантки. В выходные шаманили, по ночам.

А что поделаешь – ни полигона теперь, ни средств! Всё равно, что на паперти промышлять, думал Субботин. Возьми, кого надо, в соавторы, и… Зяма не раз постреливал глазками в сторону ректората, но Вилька начальственным рэкетом сыт был по горло. Если дело покатит, самому Чубайсу придётся шнурки у него завязывать. Шучу, не придётся. Староват Чубайс, близорук и плохо координирован. Да и в бега, похоже, подался… и что, вернули идею? Это меняет всё.

– Не говори, что в «Резинке» тебя не помнят! – воодушевился Зяма. – Через полчаса у меня лекция, а у тебя, соответственно – Геночка! Прими как родственника.

– Какой откровенный и неприкрытый шантаж, Зямуля! Сердечные поклоны Ренате, Светочке, Сонечке… Зиночке! Предбудущим и бывшим жоржеткам. Как я по ним скучаю…

– Вот мерзавец! Меня сейчас порвут на кусочки… да погоди ты, зая! Врёт он всё, подлый любитель баб-с.

– Я не любитель, я профи!

– Много не заработаешь. Жиголо из тебя никудышный.

– Не надо грязи… женщин я обожаю беспошлинно, но к чему они в эпоху распада? Сплошные убытки.

– Ломаешь, стало быть, подкидную доску и бежишь из большого секса… ну, ладно. Как смотришь на то, чтобы выпить?

– Пристально. Но, разумеется, без тебя.

С трудом очнулся от дум Субботин, настолько всё было странно. Мысли так и летели, перегоняя друг друга: «Папка за Рогачёва? Продам его в рабство тощенькому гарему. Не иначе, свежая пакость, или Зяма – это не Зяма… а кто?! Придётся клюнуть, чуточку поломавшись. Ну, сука, если ты что-то снова задумал, фингалом в этот раз не отделаешься».

В трубочке вновь зажурчало, и Вилька прислушался:

– …родители развелись, мамаша уехала на край света и бросила его с момента рождения. Генаша вырос у нас на руках. Толковый парень, хоть и сирота.

– Иноземец, мне ни в одно местечко не впёрлось твоё дитя! Откуда он взялся? Чего тут делает?

– Племянник Ренаты. Сын Лизы, сестры её двоюродной. Может, помнишь, доставал ты как-то Лизон по серьёзной пьяни? У Ренатки был день варенья. Мне лично с Генахой возиться некогда, веду параллельно два курса лекций.

Лизу, атакованную им под градусом, Субботин абсолютно не помнил. Рената, дело другое. На языке вертелась шпилька, до того бойкая, что Вилька с неё еле спрыгнул. Есть же какие-то вещи…

Ответ получился нейтральным:

– Привет Ренате. Могу её пристроить, куда захочет.

– Поздняк метаться, ебла… э-э, ловелас. Кто девушку поит, тот её и танцует. Вернёмся к теме. Племянника зовут Рогачёв Геннадий Андреевич, двадцати семи лет отроду. Окончил с отличием физмат-школу при московском университете, полгода проваландался в высшей школе, куда был взят без экзаменов. Как автор лучшего курсового проекта, получил годичную стажировку в Англии. Вернулся из Лондона, прослушал курс бизнес-колледжа. Не пьёт, не курит. С девчонками не замечен. Мечтает обрести хорошего наставника, дабы иметь практические навыки делового общения. Заметь, Генка сам себе стойбище вычислил! Нарыл на «терем.ком» твой гарем. Если не ошибаюсь, пятая ссылка в Яндексе по запросу «недвижимость». Высоко вознёсся, штаны порвёшь.

Субботин слушал рассеянно. Туман не рассеивался – скорее, сгустился. «Что он Гекубе, что ему Гекуба? Короче, мутный заброс, – размышлял риэлтор. – Всю жизнь говнючок этот, Зяма, выпасывал лишь собственное хайло. Оно у него постоянно в пуху. Надсмотрщика мне подсунул? А накуя? Тут что вам, мёдом намазано? Позлим-ка дядю всерьёз».

И Субботин понёс:

– Ах, бедный Йозеф, старый добрый Йозеф… какие есть на свете имена! Состриг ли ты… н-да. Странный он, твой приёмыш. Платить кто будет, Рената? Возьму натурой, в широком смысле этого слова. Купите дитю аквариум, пусть наблюдает и философствует. Глубоководных рыбок запустит – как его, чёрт… бразильского тирамису. Или там, пасьянсами лечит, пролежни изгоняет, на картах Таро изгоняет бесов. Прибыльный бизнес, Чумак в инете, без бэ! А у меня сплошные передряги, то в огороде недород, то скот падёт…

– Плебей ты, Вилька, а не Барон! Да просто старый ушлёпок. Тирамису готовят, а не разводят… тьфу ты! Разводят под настроение лохов, вроде тебя, а в аквариуме живут гуппи и барбусы. Пролежни в мозгу, не иначе! Гомеопатия выручит. Что там ещё? Гороскопы не тема, памятник дюку в славном городе Пизе. Выписать бы тебе в табло… мне нужен бизнес-тренер, Вильям Аркадьич. Заткнись со своими приколами. Два месяца попасётся племянник, потом обратно в загранку.

В табло, говоришь, заехать… ох, я бы не возражал, размышлял Субботин, сжимая пальцы в кулак кулак. Сперва ногой по левому уху. Жаль, ситуация не та. Да и некогда, папочку ждём-с! Давай-ка, бестолочь, взорвись нараспашку:

– А плавки всей семейке не простирнуть? Для отдыха в Малибу? Чему был обучен сей бастард? Ну, кроме бытового разврата?

– Сам ты… основам экономики. Банковские кредиты, логистика-мудистика. Кредитно-финансовая пое… хренотень.

– А я-то каким тут боком?! – так и взвился Субботин. – В гареме иные игры. Текущие хлопоты: расселение коммуналок и караван-сараев, паломничество в священную канцелярию за выписками из реестра, охота на клопов, суккубов и тараканов… калейдоскоп теней, как в дурдоме. Ты посещаешь психоневрологический диспансер? Там появилась премилая докторша с уникальными формами… заказать тебе номерок? Мне, впрочем, было отказано. Сказали, не наш больной.

– Везёт же психам! К тебе это не относится. Вернёмся позже, на перекуре. Обрисуешь Генке схему переговоров, поставишь, так сказать, на крыло. В психологии натаскаешь, особенно в беседах с идиотами, дамами и чиновниками. Где лаской, где таской! Не мне тебя учить, земноводное. Гарем поможет с договорами и прочим гамузом.

– Говорлив ты нынче, Зяма… не к добру это. Ну что же, пора диктовать условия. Милости прошу к нашему шабашу. Твой юнец отправится через два часа в офис на Васильевском, по адресу… я буду где-то после обеда. Замечу в гардемарине склонность к мозготраху, трудовую лень и прочее надиралово – отправлю к тёте без выходного пособия. Ты, главное, папочку переправь, иначе я его отсюда сразу налажу. С тобой теперь дружим только по предоплате, иэ-хх… (Субботин сочно зевнул). Что ж, иноземец долбаный, вали-ка ты взад, в свою преисподнюю. Позволь сиротке испить свою чашу, э-э… растворимого кофе. В непосильных скорбях. Я, видишь ли, матушку схоронил.

– Да-да, соболезную. Я думал, сядем, помянем, как водится…

– Сядешь, куда ты денешься! Разве что чуточку позже. Была без радости любовь, разлука будет без печали. И ни фига тут не водится. Не буду я пить, ни с кем. Да и не с кем.

Он вспомнил про соседа… ну, это не в счёт, всё равно, что зубы почистить. Не дожидаясь обмена любезностями, Вилька швырнул на рычаг телефонную трубку. Скрипнула дверь, раздался голос Милицы Львовны:

– Вилечка, не забудьте выключить свет, газ и воду закрыть. Прошлый раз кран в туалете капал. Ведите себя хорошо! А я пошла вести себя плохо. Вернусь поздно, попробуйте только устроить с Егорычем «боже ж мой».

Глава 2-я. Искусство помалкивать.

Среда, 23 марта 2008 г., 7.47 утра

«Красава! – улыбнулся Субботин. – Я и тепло перед уходом отрежу. На сдачу анализов топает, как на тропу войны». Поцокав шпильками по коридору с пыльными лыжами, велосипедами и оцинкованными тазами, в которых давно не стирают, не моют младенцев предприимчивые коммунальные барышни, Милица покосилась в туманное зеркало, отражавшее действительность не без странностей – с тех пор, как плюнула в него чиновница жилконторы, которой привиделся чёрт безрогий – точнее, дряхлый Иван Петрович в брезентовом противогазе, надетом по случаю воздушной тревоги – тряхнула кудряшками, выгнула бровь и исчезла.

Старушка была характерной, но зачастую невыносимой: для чего, восклицала она, в коммуналках обитают мужчины? Чтоб женщинам хотелось не замуж, а на свободу! Двух алкашей-соседей Милица сумела пристроить в район сто первого километра, но никого в детали подвига не посвящала. «Не лезьте в душу! – восклицала она. – Начальство приняло моё коллективное письмо и сделало кисло в чубчик». Понимайте, как знаете, но явно лучше не связываться.

Тем не менее, Вилька был в числе верных поклонников старой певицы. Таково уж соседство юмора и жизнерадостности, только они и могут чуточку скрасить жизнь.

Ковырнув ногтем нежно-зелёный бюст телефонного аппарата, Субботин вновь поднял трубку. На часах половина восьмого. День обещал быть долгим. Когда сплошной гудок перешёл в прерывистый, Субботин прижал-отпустил контакты. Кивнув, набрал знакомый номер:

– Алло, гарем? Это муж беспокоит. Кто там на проводе?

– Любимая жена. Здороваться надо, падишах хренов! – донёсся задорный голос. Кто-то в отдалении захихикал. «Хорошо, что в офисе уже двое, – подумал Субботин, – тому, кто не при делах, тоже найдётся, чем рот занять». И продолжал:

– Виделись! Жёны в серале (в трубке переспросили: кого в серале? И снова захихикали). Дежурство строго по графику. Суньте клювики к Ляльке в норку, обыщите все труднодоступные… э-э, закрытые архивы. Подготовьте досье по Генке… пардон, по Рогачёву Геннадию Андреевичу: двадцать семь лет, рядовой необученный, на днях доставлен из Лондона. Племянник Зяминой жёнки… э-э, супруги профессора ГеоГУ Иосифа Иноземцева. Особое внимание – контакты и покровители. Не жёнкины контакты, а Генкины! Я вам похихикаю, рЕмень бы не забыть! Как справитесь, подготовьте приказ о зачислении Рогачёва на должность стажёра. Почём я знаю, какая зарплата! Я и свою месяцами не вижу. Зачислить в штат с испытательным сроком… с окладом «огромное вам спасибо». Срок? Какая ещё «эпоха»! Нет, столько он не протянет. Пишите, полгода. Я буду по графику, то есть как выйдет. Булки в гору, декольте до колена! Целую нежно, если поймаю без дела. Всем по местам!

В трубке хмыкнули, беседа иссякла. Ну вот, подумал Субботин, хорош филонить, пошли трудовые будни. Сон пропал, зато прорезался аппетит, и Вилька, пребывая в раздумьях, поплёлся позавтракать: «Ключи и флешка? Да чёрт с ними, заменим в два счёта. То ли с кармана взяли, то ли посеял. Закон кармической неопределённости: чего убудет в месте одном, в другом-то, глядишь, прибавится. Рогачёв, говорите? Х-хы!

Вот папочка покоя не давала. Серьёзная была папочка. Как там у Бендера? Миллион в свободной валюте на блюдечке с голубой каёмочкой. Синее море, белый пароход и мулатки в набедренных чепчиках». Тут кофе, предупредительно фыркнув, сбежал на свежевымытую плиту. За что и получил незримые аплодисменты. Вербально. Что ещё за фигня, какие мулатки?! Прилёг Субботин, наевшись, но мысли резвились, не унимаясь. Достал из тайничка моднейший ноутбук модели Acer Aspire One. В разгар ипотечного кризиса, когда квартиры за год подорожали в три раза, Субботин каждый вечер шуровал по Сети в поисках свежих идей. Кто ищет, непременно огребёт.

Были у риэлтора, кроме силикона в асфальте, и другие забавы, ожидавшие патентного поиска. К примеру, применение ультразвукового диспергирования (что означало разбрызгивать жидкость с электролитом, но мелко-мелко, пояснял сам себе риэлтор) для омыления жиров в промышленном изготовлении моющих средств. Скорость процесса должна возрастать колоссально, а с ней и прочие ништяки – капитализация, прибыль, снижение себестоимости и прочее. Здесь требовался поиск оптимальной среды. Без отрыва от производства.

А основным производством была недвижимость, многолетний источник опыта, знакомств и доходов. Агентство недвижимости «Антигуа» («три бабы и слесарь-газопроводчик», представлял Субботин творческий коллектив) в Городе было на негласном, но хорошем счету. Переговоры с заказчиками, любые разногласия, споры, конфликты решал сам отец-основатель – и был довольно удачлив в это сложное время. Девочки трудились в бухгалтерии, на телефоне, в компьютерном поиске, по очереди стояли в очередях и на кухне. Их обязанности Вилька определял формулой «прислуга за всё», но баловал сластями и не мучил страстями. Разумеется, бухгалтер Нина, как жена Цезаря, оставалась вне подработок.

Как дальше станет понятным, сие обстоятельство не спасло от превратностей личной жизни. Порой, знаете ли, любые беды так и липнут. Знать бы, где подстелить, априори соломки надёргал. В ответ на Вилькину ругань зверь по имени Гаджет решил-таки поделиться с хозяином новостями. На всю почтовую строку торчало странное письмо, похожее на спам… но Вилька по-прежнему сидел, уставившись в экран мутным оком.

Синяя папка, обещанная профессором, стоила сотни бестолковых стажёров: «О, дайте, дайте мне присадку, я весь асфальт сумею разрулить… модификация покрытий, это вам не опера «Царская дочь». По вдохновению не сбацаешь, здесь нужен эксперимент!». Есть многое на свете, друг Гораций, но нет дорог в Российской Федерации… ремонт не исцелял дорожные покрытия, он клеил временные заплаты и подставлял проезжей части временные костылики.

Ещё в студенческие годы Вилька, искатель добычи, лелеял мысль о насыщении дорожного полотна каучуковой крошкой – кубиками, гранулами или полыми шариками. Вопрос не закроешь в лоб: компоненты асфальта и каучука смешиваться не желали, мороз и воду не держали толком. Одним словом, к разумному-доброму-вечному изыскания пока что не привели.

Ты не в Чикаго, моя дорогая… в своё время Субботин вполне мог бы состояться как кандидат химических наук, он даже составил перечень присадок из всевозможных комбинаций полимерной резины и каучука, но полигон был только в лаборатории Иноземцева, с которым они вместе поначалу торили эту свежую идею. Затем пути разошлись: Вилька сел, Иноземцев слился… ну, правда, сел Субботин ненадолго, но после выхода не вернулся в науку. А Зяма скрылся в тумане стажировки в Бретани – с триумфальным возвратом на кафедру. Забавный краш… позднее расскажем. Вообще, стоит прийти в себя, и ужасы прошлого обращаются в причудливый фарс. Многие, но не все. Голова забудет, собственная шкура напомнит.

Между тем модернизировать хайвей в невозможно сырой и холодной стране никто пока что не лез. Машины прут на дыбы, но ходят, рабочие грязь с асфальтом лопатами месят, но получают полновесные деньги, чиновники за раздачу подрядов откаты гребут – а народу что? Сядь, выпей и закуси! Но это было не всё. Подобные проблемы, напомнил себе Субботин, тащат за собой целый хвост различных аппендиксов.

На пятки будущему патенту наступало Залужье. Пиндосы придумали красить асфальт, чтобы он не трескался. Тягучая, чёрная смесь кварцевого песка, силиконов (родственных каучуку), а также краски, битума и множества прочих компонентов призвана была, по мнению научных доберман-пинчеров, защитить дорожное покрытие от трещин, воды и заморозков, от потеплений и солнечных лучей, от бензина и масла.

Хранить, как дитя в колыбели. Обработка смесью, помимо защиты, ускоряла таяние снега и льда, а также стекание талых вод в ливневую канализацию. «Конечно, за лужей высокие умы патент никогда не купят, – размышлял Субботин. – Нет худа без добра, а добра без ответного хода. Евпатий Семиврат, по восемь раз асфальт перекладывать! Нет, надо заканчивать с разорительной практикой. Узнать для начала, чем дышит Иноземцев и сладкие его мамзельки-лаборантки. Развёл тут джунгли с амазонками. Не пора ли вмешаться? В смысле, продвинуться по проекту». Сигнальный колокольчик в мозгу прямо-таки надрывался от звона: желанная цель в двух шагах! Неделя-другая на полигоне, и на доклад к академику, в Институт прикладной химии. Тамошний ректор Субботина ещё аспирантом помнил, почует запах добычи – кафедру даст, не то, что лабораторию!

И Зямина «Резинка», сиречь, Институт каучука, сразу же окажется в попенхаузе. «Гарем не оставлю, переведу девчонок во фрилансеры, – размечтался Субботин. – А Зямку брошу ко всем чертям. Чего вожжаться? Меня он с радостью похоронил». Вилька даже не подозревал, насколько он близок к истине. Мысли бегали как шальные. Письмо не давало покоя.

В глаза бросались выделенные жирным шрифтом строки стандартного ответа: «В ответ на запрос от….от… в соответствии с директивой номер… высылаем данные…» с прикреплёнными файлами и загадочным шифром вместо обратного адреса. Какой запрос? Почему не в офис?

Очередная панама с «наследством в Нигерии»? Не похоже. Закинуть в спам? Попробовать прочесть? Свеженький антивирус, подсаженный в Вилькин ноут знакомым айтишником – одним из тех, кто легко находит и втыкает вилку в розетку – что-то типа… Outpost Security Suite Pro 2008, гасил любые выверты на подлёте. Но сегодня сей страж молчал. Субботин, прикрыв глаза, вознёс молитву и распечатал электронный конверт. Еще минута, и любые стажёры с папками померкли перед чем-то вроде подводного взрыва. Письмо было не письмом, а ловко собранным досье. С привлечением знаковой персоналии. Был в картотеке субботинских вип-клиентов блестящий доктор Нетцигер, известный в Городе хирург.

М-да, медик в личине бандита… а может, наоборот. В глаза его звали Доктором, за глаза – Циклопом. Пятно странной формы с тёмным зрачком красовалось у медика в центре лба… кстати, вот оно. Фото Доктора висело едва ли не на каждой странице. В лаун-теннис играет с президентом торговой палаты, на трибуне стоит… нахохлился, демон, и мечет по сторонам чёрствый взгляд исподлобья.

Вот снова Док, уставший, но несгибаемый, стоит в халате, усыпанном красными брызгами, и медсестра утирает ему лоб голубоватым влажным тампоном. Вдоль стен понуро виснут ассистенты. Что с пациентом? Смерть по прибытии?

Вот Док в купальном халате, в шезлонге возле бассейна, повсюду девочки и коктейли, пейзаж абсолютно мирный. Официант с подносом, бритая морда, но всё равно совершенно бандитская.

Весь Док как на блюдечке: жёны, любовницы, народные промыслы и страстишки плюс полный перечень грехов посерьёзней. Структура и штат ближайшего окружения. В доступной форме чередуются таблицы, расчёты, графики. Всё это в совокупности составляет развёрнутое на последней странице обоснование возможности рейдерского захвата одного из крупнейших банков северной столицы. Вот только этого и не хватало нашему славному гвардейскому экипажу, с тоской подумал Субботин… покруче будет, чем «Фауст» Гёте.

Дочитав и поразмыслив, Вилька ощутил, что вся спина его в холодном поту. Метнулся выяснить, чья это картонная бомба. Но адрес отправителя выглядел разово, случайно набранным шифром. «Так и сунули тебе весь расклад, – тосковал Субботин. – Держи карман пустым… и рот разинутым».

Тогда надо… что? Уничтожить письмо? Восстановят и, вполне возможно, снова пришлют. Отправить в банк? А кто он будет в подобном раскладе, «пидорасом при клоунах»? Откуда в вашей почте такие письма? Затаскают, мозги оттрахают.

Отправить Циклопу? Лучше вздёрнуться самому. Циклоп вначале без размышлений зароет. Закатает Вильку в асфальт где-нибудь в Агалатово. Потом начнёт выяснять, что к чему. Оттого он и до сих пор на свободе.

Свобода действий – это длинные коридоры ошибок.

«Чего хотели данные козлы? – размышлял Субботин. – Вот суки, совсем аппетит испортили! Кому приспичило нас с Доктором столкнуть? Что, скучно? Сейчас всё брошу и карусельку пойду чинить, как в том анекдоте. А если отправлено по ошибке? Нет, вид у него суровый. Такое не бросят куда попало. Хочется выяснить, если не мне, то кому оно всё-таки предназначено? Властям? Конкурентам? Службе охраны банка? А может, им ткнули в меня, как палкой, чтобы расшевелить? И ждать, откуда мне прилетит. Надо действовать. Не ждать, пока урежут траурный марш. Но спрашивать придётся не в банке, не в органах соцзащиты. А где? Разве что у Циклопа. Если останусь жив. Банки такими вещами не бросаются».

Тогдашние банки, к слову сказать, к началу Миллениума становились почти безразличными к потере контроля – скачки нормативной базы, необходимость быстрых операций в финансовом секторе заставляли топ-менеджеров принимать оперативные решения, которые могли сопровождаться ошибками в составлении документов, равно как и другими просчётами.

Данное обстоятельство, не мешкая, оценили рейдерские структуры, в ряды которых вошли фигуры весьма заметные и крепкие доки в банковском бизнесе. Циклоп (или Доктор) почуял, что время рэкета истекло. Близились времена, когда секира рэкетира сдавала позиции тончайшему скальпелю инженерных решений. Бои перемещались из пустырей в кабинеты.

Прервав размышления, Субботин потянулся, зевнул с подвывом: ничего не буду решать. «Ноутбук в чехол, документы в папку – мы вновь готовы к работе. Подпасок с огурцом, иноземцевский отрок? Да пусть с ним. Невелика хвороба. Папочку примем, пинка получит в изнеженный зад, и отдам в пристяжные к Катюхе. Посидит с референтом, усвоит нормы. Вот в три часа не лёгкий бой, а тяжёлая битва». Самым вкрадчивым темпом, на какой только был способен, Субботин подбирался к наиболее «вкусным» застройщикам.

Они были на виду, с перспективными пятнами жилищное строительство. Будь ипотека как надо, расхватали бы всё, как семечки. Рейтинг лидеров Города по строительству был Вилькой выстроен лично. Квартиры на глазах становились не просто жильём, но товаром и даже инвест-проектом, коммерческие площади ежесекундно рождали ливень арендной платы. Занималось, как ранняя зорька, строительство коттеджных посёлков: жильё плюс свежий воздух. Будни двадцать первого века… туда бы тоже хотелось успеть.

Умело маневрируя, агент получал комиссию и с покупателя, и с застройщика. Требовался опыт переговоров, начатых буквально с нуля, немалая квалификация, азарт и навыки авантюриста. Наступало время подыскивать свежих партнеров, умело ими манипулируя. «Главное, быть осторожнее, – размышлял Субботин, машинально заводя пружину маленького будильника, – чтоб лишнего Генке не наболтать». Завёл часы на двенадцать, взглянул на циферблат с изумлением: зачем это? Голова потребует ясности, вот зачем. Надо вздремнуть. Многоопытного риэлтора изумляла скорость, с которой этим утром нарастали проблемы. «В любом безумии есть система… а как же на этот раз?» С этой мыслью он и уснул, без снов и кошмаров.

Будильник был проверенный, друг друга не проспят. Между тем заезжий стажёр, нимало не тревожась в ожидании шефа, постепенно осваивался в бурлящей юными соками, яркой и шумной атмосфере субботинского «гарема». Девчонки, Нина, Марина и Катя, тормошили Рогачёва, наперебой расспрашивали и хохотали. Он озирался по сторонам и хмыкал, знакомясь с настенной россыпью офисной мудрости: «Хочешь умереть молодым? Спроси, хочу ли я похудеть!» Ему принесли огромную чашку кофе с затейливым вензелем: «Я тоже работаю в этом цирке».

Рогачёв даже засмеялся от неожиданности. Он был невысок, но хорош собой, имел открытое лицо с белокурой прядью, как у Есенина, миндалевидные карие глазки, приплюснутый нос, широкий рот с крепкими зубками, которые, казалось, не столько провожали улыбку, сколько предупреждали: внимание, граждане, тут пальца в рот не клади! Внезапно беседа смолкла, в дверях появилась Даша, приёмная дочь Субботина.

– Вы кто, санитарный врач? Чего это все притихли? – спросил стажёр.

– А вы – массовик-затейник? Так ржёте, на лестнице пыль столбом, – сказала Даша. – Субботин здесь? Телефон у вас вечно занят.

– Присядь, Дашуня! Владыка скоро приедет, – сказала Катя, тряхнув нарощенными дредами. Прикрыв глаза, толстушка Марина хмыкнула, но Нина из бухгалтерии даже не улыбнулась.

Застенчивому главбуху трудно было справляться с эмоциями, но со временем она привыкла скрывать настрой, даже в компании мамы и бабушки. Субботин ценил в прилежной и скромной Нине готовность к инициативе, умение разбираться с проверяющими, отстоять интересы фирмы. Простое и милое лицо, умелый, точно рассчитанный макияж.

– Мама у Вили умерла на прошлой неделе, – продолжала Даша. – Он должен был вернуться, а я его нигде не застану. Надо дома полы помыть, его очередь, а он не умеет. Милица его обожает, но при случае взгреет, как царь Иван князя Курбского. Не отвлекайтесь, это я так. Не отошла ещё от зачёта. Порадуйте чем-нибудь. Хотя бы этой… говорливой обновкой (Даша качнула головой в сторону Рогачёва). Может, в офисе на что-то сгодится.

– Могу сварить солянку с грибами, – нашёлся Рогачёв. – Натру морковку с чесноком. Готов даже выразить себя в танце. Меня два года учили.

– Морковку-то успел отрастить, танцор? – спросила Марина. Добродушная, внешне наивная, она единственная в «гареме» успела к двадцати годам выйти замуж и развестись, плюс пристрастилась к острым анекдотам, неуместным в интеллигентной среде. – Натирать при нас не советую. С Бароном Субботой не разгуляешься.

– Барон Суббота? Ах, да. Ну, я же половозрелый, вполне пригоден к употреблению, – в тон ей ответил Генка.

– Хорош фигню пороть. Приедет шеф, кому морковку натрёт, кому и пистоны вставит, – вздохнула Нина.

– У меня к пистонам иммунитет, – сказала Катя, – я с утра назначена любимой женой.

– И у меня, – сказал Генка. – В том смысле, что любая гроза пронесёт… Бог любит пехоту! Даша, Даша, не будьте столь мрачной. Старики умирают, иначе молодые бы не рождались.

– Умора: Капитан Очевидность! – прыснула Катя. – Молодые умирают иной раз прежде, чем старики. Вот у меня в Кургане…

– Делом займись, кому сказано! – оборвала Нина. – Перерыв не резиновый. И денег вам не прибавит. Говорю как экономист.

Даша кивнула обитательницам гарема, ушла в соседнюю комнату и позвонила в аптеку. Ей снова требовалось успокоительное, сердце всю ночь болело. История Даши полна трагедий, но лучше об этом позже. Когда сбиваешься с ритма, трудно потом вернуться даже к тарелке супа. Полученной отповедью стажёр был огорошен, но виду не подавал:

– Итак, вас зовут Даша. Позвольте представиться…

– Тут не парад-алле, можно без церемоний. Вы Рогачёв, кажется? Отец сейчас звонил Нине, скоро приедет. Ему и кланяйся.

– Да полно, Дашуня! Генка – новый стажёр, – сказала Нина, сочувствуя новичку. Она стеснялась должности «главный бухгалтер». Штат бухгалтерии состоял из одного человека, статус которого, разумеется, вырос.

– Трудитесь, Гена, с ветерком, но только не в голове, – со вздохом сказала Даша. – У шефа нет монополии на юмор, зато есть дубинка для болтунов. Здесь одна привилегия, работай вволю, но не забудь о производственной дисциплине. Не приносишь пользу, вылетишь запросто.

Рогачёв сглотнул. Манера изъясняться хорошенькой Даши – такой, казалось бы, Машеньки из сказки «Морозко» – привела стажёра в полный ступор. Придвинув стул к Катиному столу, он примостился с торцевой стороны и вытащил свой блокнот. Что-то ещё лежало в кожаной сумке цвета старого виски… пошарил, извлёк, повертел в руках синюю папку. Ах, да – это велено передать. Девочки, пожав плечами, вернулись к работе.

Даша тихо заговорила с Ниной, и они вдвоём вышли из кабинета. Вертя головой по сторонам, Генка пощёлкал блестящим «паркером» с вечным пером, покосился на Катю – она, не отвлекаясь от монитора, приподняла рисованные бровки и отвернулась. От скуки Рогачёв раскрыл картонную папку и стал просматривать страницу за страницей. Фигня какая-то… просто не может быть.

– Где я могу позвонить? Хотелось бы маму с новосельем поздравить, – обратился к Нине стажёр, безошибочно угадав в ней «старшую по тарелочкам». К тому же расчётливый юноша полагал, что Нина его не подслушает. Ни за какие коврижки!

А позвонить было крайне важно:

– Слышь, дядя Зяма! Открой-ка, на кой меня заслали к Субботину? – пролаял Гена, едва услышав в трубке голос Иноземцева. – Я должен был что-то сбондить? К примеру, секрет с этим… э-э, каучуковым асфальтом? А вся легенда с письмом и внедрением – филькина грамота? А вдруг мне начальство холку намылит за все эти штучки-дрючки, а после выгонит отовсюду? А если меня раскроют?! Я что здесь, вроде живца? А сам на кукан не хочешь?! Ты не забыл ещё, где я работаю?! В службе охраны банка!

– Да тише ты! Не плюйся в трубку, ушлёпок, – получил в ответ Рогачёв и непроизвольно сморщился: неистребимо было пристрастие Зямы к дешёвому уличному жаргону… как только с латынью оно сочетается?! – Увидишь, Бароша не устоит, досыплет папочку свежими записями. Я чую нижним бюстом, что он на грани открытия. И это открытие, Геночка, должно обеспечить спокойную старость нескольких поколений семьи Иноземцевых. Выгреби оттуда всё, что сумеешь. Комнатёнку его обшарь, ключи уже у тебя. А флешка чистая, брось где-нибудь в офисе, пусть Вилька найдёт и обрадуется. Записи, почту, флэшки… чему-то ведь вас учили? Придумай повод в гости зайти. Напои его, что ли, кефиром с клофелином…

Вернувшись в комнату менеджеров, Генка уже внимательнее перелистал тетрадную россыпь, отыскал в старых таблицах экспериментов летучие пометки Субботина. Глаза стажёра заискрились, лицо покраснело от возбуждения. Казалось, «мальчик Губин» готовится в гримерке к премьере песни. Рогачёв осознал: это же бомба! Достаточно прочесть несколько фраз в докладной записке из папки «Для служебного пользования», как становилось понятно: на кону стоит тема государственной важности.

Даже попрыгунчикам вроде Гены, далёким от точных наук, была известна фраза про российские беды. Дураков в России лечат, хоть и попусту, а вот дороги… донёсся неясный шум, неужто застали врасплох? Стажёр сгрёб результаты и многоцветные графики, стянул на папке верёвочные завязки и, оглядевшись по сторонам, сунул её за батарею центрального отопления. Целее будет, подумал он.

Скорость принятия решений часто спасает дело. Притормозил на старте, можешь всего лишиться. А он, Рогачёв, пока что ещё на старте. Стажёр лихорадочно размышлял, ожидая и боясь, что Субботин появится, а плана внедрения нет: «Миллионы в валюте! Такое мимо рта не пропустишь. Патент не продам, так прессе секрет пристрою. Как Зяме рассказать о пропаже? Да как угодно. Сам прислал, пусть сам и расхлёбывает. Иной раз посторонние ближе, чем родственники, – размышлял стажёр. – Сближают лишь те дороги, которые мы выбираем. Разлучают случайности и проблемы. Мир переменчив, дабы не возгордились нищие духом, не уверовали в себя… на что им надеяться? В потёмках бродят… да ладно, какого хрена?!» Шум нарастал, ещё мгновение, и тишина была растерзана.

Глава 3-я. Украли стажёра.

Среда, 23 марта 2008 г., 12:41.

Дверь офиса, облепленная цветными лоскутами напоминалок, распахнулась, ударившись ручкой в стену, и в комнату ворвались трое мужчин, смуглую внешность которых никто из числа присутствующих в дальнейшем не смог припомнить. Китайцы, они же все на одно лицо… а кавказцы? Пришельцы в синих комбинезонах и чёрных масках с белым челюстно-лицевым оскалом, вели себя резковато, но сдержанно.

Не встретив отпора, пришельцы взревели подобно неандертальцам, нашедшим последнее укрытие кроманьонцев, и замерли по углам, помахивая дубинками, кастетами и цепями. Марина и Катя, придя в себя, разноголосо взвизгнули и затихли. Нина, пятясь, выбралась за дверь, и только Даша, забыв обо всём, смотрела на Рогачёва. Признаться, было на что взглянуть. Стажёр, как снежная лавина, от внешнего шума очнулся и ожил.

Зарычав, прянул из-за стола, как барс, пнул стул ногой и встал в боевую стойку. Троица, переглянувшись, заученными шажками взяла Рогачёва в клещи. Первому из нападавших Генка сделал подсечку, второму пробил локтем в челюсть, но третий отменно врезал стажёру чем-то тяжёлым и твёрдым – дубинкой или кастетом. Глаза у юноши закатились, он покачнулся и рухнул на пол. Стажёра подняли, бесцеремонно вырвали сумку из рук и потащили к дверям.

– На кой он вам? – крикнула Даша. Лицо её побелело.

Кто мог бы ожидать подобное от девчонки? Однако храбрость уже ничего не решала. Женщины, похоже, в план захвата не входили. Сбежав по серой бетонной лестнице, нападавшие втолкнули пленника в огромный, как опрокинутый шифоньер, «опель» серого цвета, запрыгнули сами и резко рванули с места. В тенистом переулке всё стихло.

– Ещё и Даша?! Какого ангела?! Вернут вам Генку, не плачьте… тоже мне, золото партии! Он совершенно не при делах. Вот если с Дашей что-нибудь… ад на земле устрою! – орал Субботин, не пытаясь себя обуздать. – И папку не ищите, я сам. И мамочкам своим не звоните! Вызывайте охрану… кодовое слово «Бамбино». Позвоните в участок, попросите майора Нечаева. Доложите о происшествии. Никому из офиса не выходить! Пить кофе с конфетами, в форточку не выглядывать, к прохожим с глупостями не приставать.

Он уже знал, как поступит. Отправит за Генкой Миху и Ваху, хватит им прохлаждаться. Затем увидится с Доктором. Досконально так побеседует. Охрана пошуршит, бандиты почешутся. «Поставим точки над i: флешка исчезла, зато пришло досье на всю голову… э-э, банду… плюс, Зямина папка в лице стажёра – и что это, звенья одной цепи? – терзался Вилька. – Какой, для кого?» Всю прожитую часть двадцать первого века риэлтор работал на репутацию и кое-чего достиг. Пора бы репутации немножко потрудиться. Лет пять назад Вильке Субботину, лицу тогда ещё наёмному, поступило распоряжение встретиться с богатым хирургом, подыскивавшим расположенное в Центре коммерческое помещение.

Возжелал хирург заиметь свой медпункт, и это легко понять: ни главврача, зануды и рвача, ни проверяющих из администрации, ни ходоков от местного губернатора. Любой гололёд привозил жертв авто-случек, вывихов, переломов и растяжений. Диктатура медиков-недоучек – груды неверных диагнозов и заблуждений. Куда тут гнаться за спросом? Ни один ланцет или скальпель, взятый в работу с умом, не остывал от больных.

Субботин выслушал заказчика со вниманием, провёл компьютерный поиск и предложил варианты сделки.

Однако Доктор, он же Нетцигер Борис Янович, потомок прибалтийских дойчей, опьянённый свободой воли, предложил Субботину свой вариант. Кто-то из больных, видать, присоветовал с не очень благовидной подачи. Не стал Субботин доказывать, что и у бывших пациентов найдутся резоны нагадить лечащему врачу полные руки.

Составил предварительный контракт, риэлтор провёл экспертизу проекта. Тем временем Доктор определил дату покупки и даже позаботился о банкете. «Хотелось выглядеть смелым, дальновидным и проницательным. Супермены в халатах любят нравиться длинноногим медсестрам, – размышлял полуголодный Субботин. – Агента в кабак, ясен пень, не потащат. Разве что шубы посторожить». Дайте срок, Вилька своё возьмёт!

Как пелось в старом мультфильме, предчувствия его не обманули. Хозяин искомых апартаментов при ближайшем рассмотрении оказался левой фигурой с поддельными ксивами. Реальных владельцев, они же в быту «подснежники», имелось двое, причём один из них сидел, а другой лежал – в тюрьме и в дурке, соответственно.

Пришлось риэлтору изрядно потратиться, обставляясь справками чин по чину. По всему выходило, что сделку признают ничтожной, а Доктора лишат прав собственности: и денежки, и люди – тю-тю! Картина Репина «Приплыли». Деньги медика, гм-гм, кристально честными не назовёшь, но сделка есть сделка. Не надо забывать, на чьей сидишь стороне.

Корреспонденты местных изданий, привлечённые новым скандалом, вознамерились дать статью, но громить было некого. Незадачливый продавец, по слухам, уехал на Корсику, хотя Субботин полагал, что проследовал он, после короткого напутствия, не далее, чем в Агалатово, один из земных – подземных? – приютов для душ корыстных, лукавых и невезучих. Зато риэлтор стал популярным в среде городских толстосумов. Даже Доктор признал в Субботине толкового бизнесмена и, видимо, счёл нужным подружиться. Идею с покупкой хирург забросил – по совету Вильки Нетцигер вошёл в число сопредседателей одной из некоммерческих ассоциаций с широким профилем деятельности. Подобный шаг избавил Доктора, как он и мечтал, от придирок руководства, от громоздкой бухгалтерии и пристального внимания со стороны.

Плюс, дал бесплатные апартаменты. Короче, все остались довольны, а у Субботина появилась возможность открыть на премиальные от Доктора свой проект. Откуда пришла гроза – куда, к кому и зачем? В офисе царило отчаяние, похожее на предгрозовое затишье. Девочки, попискивая, мыкались по углам. Даша, подняв глаза, спросила почти беззвучно:

– Папа, зачем кавказцы взяли Рогалика?

– Кого?! – изумился Субботин. Он был взъерошен, бледен и зол.

– Генку. Ты что же, кому-то должен?

– Ни цента. Скажи-ка лучше, как съездила?

– Курган-Тюбе – тоскливое место. Но покопаться там стоило.

– Тюбетейку Тамерлана хочу. Привезла?

– В киоске купила, сейчас отдам.

«Неинтересно с тобой, ребёнок. Все закидоны пропускаешь мимо ушей, словно закладки в книжке», – подумал Субботин, немного, впрочем, растрогавшись. Но тюбетейку мерять не стал – так, сбоку полюбовался, признательно чмокнул Дашу, целясь в ресницы, и спрятал подарок в стол. Девушка легко попрощалась, сославшись на срочную встречу, и обещала вечером ужином покормить непутевого папочку. В дверь постучали.

Не дожидаясь отклика, в кабинет добавилась пара плечистых парней, и сразу же стало тесно. Нина, покраснев, кивнула вошедшим и ушла ставить кофе. Катя с Мариной вопросительно глянули на Субботина:

– Купить на вечер что-нибудь?

Бутылку водки, хотелось сказать Субботину. Но он пересилил себя:

– Прогуляйтесь в «Сладкие пальчики». Возьмите мармеладу на всех. Две банки хорошего молотого кофе. На сдачу купите мороженого. Фисташкового! Иначе дверь не открою.

Дал денег, кивнул девицам на дорожку. Девочки улыбнулись гостям, козырнули султану и мигом исчезли. Миха и Ваха, охрана и крыша агентства «Антигуа», пожали Субботину руки, уселись в гостевые кресла и глянули на него, продолжая молчать. «Вот черти, – подумал Вилька. – и я не знаю, с чего начать». Пришлось начать с беседы по телефону, прилежно опуская детали. В деталях масса неясностей. Помолчав, Миха спросил:

– Суббота, где накосячил? Дорогу не тому перешёл? Ты ж вроде ходок серьёзный. По мелочам давно уже не портачишь.

Скривившись, Вилька замычал, как от острой боли, мотнул головой:

– Пешеход, а не ходок! Если и накосячил, мне об этом неведомо.

– Сдэлай, ара, чтобы мы всё поняли, э! – подкинул идею Ваха.

И смешал дискуссии карты. Субботин замолчал, собираясь с мыслями. Пронзил дружинушку хоробрую острым взглядом… нет, знать им пока что всего не надобно. Потери могут оказаться важнее находок.

Миха, для посторонних Шокин Михаил Абрамыч – моложавый, крепенький боровичок лет тридцати семи. Идёт по жизни, покачивая задумчиво полысевшей макушкой, уверенно переставляя кривые и плотные ножки. Опасен, как мина-растяжка, спокоен и вдумчив, как голливудский снайпер. Симпатизирует не без взаимности скромной Нине, гаремному главбуху. Скорей всего, Миха лишь числился главой охранного предприятия. Все нити управления сосредотачивались в руках шаловливого на вид, застенчивого Вахи, Вахтанга Мисаиловича Амилахвари, горбоносого, хищного, смуглолицего.

На вид Вахтангу лет сорок. Просветы седины делают его похожим на знаменитого актёра Баниониса. В горбоносом и гортанном исполнении. Миха одет, как партизан на учениях: футболка-камуфляж, кожаный жилет с бесчисленным запасом карманов, наружных и внутренних, фирменные чёрные джинсы с потёртыми берцами. Подбористый мужичок, отстранённо подумал Субботин. Не придерёшься взглядом, а постараешься его отвести. Зато уж Ваха – сама элегантность! Как денди лондонский одет, весь на пружинах. Пытливо вглядываясь в Субботина и окружающую обстановку, словно ища в ней причины их вызова, фасонный горец расстёгивал-застёгивал янтарные пуговицы светло-горчичного кашемирового пальто, дополненного белым шарфом и кожаной кепкой коньячного цвета.

Туфли из крокодиловой кожи, бежевые брюки из тонкой верблюжьей шерсти – неотразим наш Ваха, жгучий и острый, как халапеньо. Субботин не сомневался: в зависимости от обстоятельств Ваха готов выглядеть кем угодно, от грузинского мафиози до элегантного Джеймса Бонда. Сейчас он, как говорят в определённых кругах, по приколу терпилу лепит, изображая южного таксиста. Ваха растерянно озирается, хлопает Миху по плечу, по рукам, взывает жалобно:

– Э-э… слюшай, да! Чурчхела ел? Музыка крутиль… типер что, динама крутищь?! Я говориль, бири, што сэрцэ просит! Тёлка хотель – пажалста! Дэвушк давай захады, плащик снимай, изюм-музюм кушай! А кто заплатит, ара? Две штуки за всё – это чистый грабёж, мамой клянус!

– По счётчику, ишак! Твой дом неделю труба шатал, – подыгрывает Миха. Занавес, можно аплодировать, и воины света наивно хохочут, очень довольные реакцией единственного зрителя. Двое из ларца, не похожие с лица. Бойцы невидимого фронта. С Михой и Вахой причудливым образом свели как-то Вильку пути Господни. Жил в Одессе славный паренёк, ездил он в Херсон за голубями… ах, если бы! Ездил подолгу двухметровый Боря Валинога, по прозвищу Бобо, всё больше в жаркие страны да в горячие точки. Однажды Бобо довелось выносить из боя, случившегося в засаде на транспортную колонну – чего там, дело житейское! – раненого сержанта, того самого Миху, сидевшего нынче в кресле.

Вахтанг, известный однополчанам с позывным «Грузило» (грузин плюс редкий зануда!), в ту пору командир отделения разведки, надёжно прикрыл отход, отчего у троицы появился реальный шанс выжить. Повалявшись, Миха, несмотря на врачебный уход, всё-таки выздоровел. Бобу-Бобу, однако, он не забыл, что в армии понятно, а на гражданке занятно. Не забыл про Бобо Мишаня, после дембеля в Город позвал. Поставил на харчи в малом, но собственном предприятии, одел-обул-накормил. Одно нехорошо: у Бобо не было личной жизни за отсутствием иного ночлега, чем койка в общежитии. Когда ещё сдобная вдовушка с углом и пропиской позарится на рослого одессита! Им подавай богатых штымпов. А эти штымпы… ну, ладно. Тут подвернулся Барон-Суббота, и повезло, конечно, не только Михе и Бобо. Если рассматривать везение как случай, схваченный за вихор. Суббота не вдовушка, но жильё в коммуналке устроил, помог с ипотекой, которую на комнаты тогда не давали. Ловкость рук и никакого мошенства! Прониклись охранники Вилькиными благодеяниями и взяли агентство недвижимости «Антигуа» под крыло. Не бесплатно, разумеется, в порядке обмена. Самое трудное что? Не сталкивать охрану с Циклопом… и вот оно. Вновь неполадки в пробирной палатке.

Чего-то Миха талдычит… ага! Усилием воли Вилька вклинился в диспут. Его по-прежнему пытались спасти.

– Работая с кем-то нужным, ты влез во что-то ненужное! – басит Миха, сутулясь и глядя в лакированный пол. Насмешливые молнии угольно-чёрных глаз Вахи то и дело летят в Баронову сторону. Скажите, какая проницательность! Чтобы узнать, что Вилька сам во всём виноват, достаточно газеты прочесть. Сводку погоды глянуть. Но надо выждать, и Вилька помалкивал: сержант в отставке, это не только мускулы.

– Предъява теперь поступит, – тянул Миха. – Мог бы сразу нам позвонить, но решил отмолчаться! И вот за это вас слегка поприжали. Самую малость. Пока что.

Почему Вилька слушал их молча? Не протестуя, не огрызаясь. Нельзя пустыми репликами демонстрировать невменяемость. Всего-то и требуется, пустить двух ищеек по следу. А им причины-следствия подавай! И ключ от квартиры, где деньги никогда не положат. Они в обороте. И это не тема для споров. Валюта и ценности в тайнике, это на чёрный день. И только ключ – точнее, его пропажа – был Вильке совершенно не ясен.

– Судя по инциденту, инфа из особо секретных, – сказал Вахтанг. Теперь он был серьёзным и надменным, как представитель княжеского рода. – Не возместишь Циклопу потери, агентство сразу положат. Вместе с тобой, девчонками и бухгалтерией (на слове «бухгалтерия» Миха вздрогнул, а Вилька вздохнул: чего в нём только Нина нашла?!). Так что же было в письме? Чей там скелетик в шкафу?

– Говорю же, сунули с левого адреса, – устало отозвался Субботин. В конце концов, они всё равно дознаются. – Конкретно, досье по рейдерскому захвату. Под Циклопа. Не жизнь, а выкрутасы кота Васьки на фикусе! Я что, Индиана Джонс?! Живу как на вулкане.

Охранники вытаращили глаза. Что ты плетёшь, зачем им эта истерика, спохватился Субботин, но продолжал разговор как ни в чём не бывало:

– Стажёр попал под раздачу. Его даже в штат не успели оформить! Перед тем, как приехать в офис, я хотел снять копию досье, закодировать, наружную сигнализацию включить. А тут звонок и весь тарарам. Рогалика… э-э, Рогачёва могли по незнанию принять за главного. Сопливый, но, видимо, очень борзый.

Интересная мысль! Но безумная, если нападавшим был известен Субботин. Впрочем, охрана рассмотрит и эту версию. В голове у Вильки бродили серые тени, что-то мешало быть полностью откровенным. Сделав над собой усилие, словно проглотив большой кусок пирога, риэлтор попытался сострить:

– Когда кавказцы припёрлись в офис, Генаша понял, что это не просто банальный тыринг, и называться не захотел… герой хренов! Гомер, Мильтон и Рогалик. Всё потеряно, кроме чести! Почту они не взломают, ноутбук не отыщут, пусть даже всю квартиру перевернут… а Рогачёв для них и вовсе – пустая затея! Лишь бы не кончили по запарке. Со зла, как говорится.

А может, просто не хватает нам информации, закончил про себя Вилька. Молчание. Задумчивый свист.

– Спит Розита и не чует, что на ней матрос ночует, – грустно ответил Миха. – Но пробудится Розита, м-да… и прогонит паразита. Как говорили древние, был ли мальчик? В том смысле, что Генаша, возможно, как раз был в курсе, что вокруг него происходит. И вся эта водная феерия с похищением была организована только для виду. Для наших разинутых ртов.

Субботин вскинулся: подобная идея мелькала и у него! Засланный Гена, скорей всего, казачок. Но Иноземцев-то причём? Допустим, Генка что-то в папке пронюхал. И где она? Иноземцев подлец, конечно, но далеко не дурак. Без документов Генку бы не отправил. Девчонки видели синюю папку, но после пропажи стажёра найти её не смогли.

– Жаль, сразу не влепили по полной! – закончил Миха. – Мальчонку, скорей всего, исполнят по выяснении. Письмо – сплошная утечка! Или серьёзная провокация. Что, в принципе, одно и то же.

– Может, потому и сунулись к тебе с компроматом, что хранить его не умеешь? – поддакнул Ваха. Охранники подмигнули друг другу. Субботин оскорбился: чего тогда с вопросами лезть? Попытка скорчить обиженную рожу риэлтору не удалась, и собеседники рассмеялись.

– Сначала письмо, а следом явится отправитель? Наутро что, «циклопы» будут вас краями заколдыривать? – долдонил Миха. – И вот вам результат, нет больше поросят! Господи, чего ж они тебя-то с собой не взяли?! Гора бы с плеч!

– Какая гора? Всего-то восемь пудов. Грузоподъёмность, похоже, не позволяла, – буркнул Субботин.

– Твоя или их?

– Машины…

Суета сует, но Миху слушать было забавно. Временами его мысли оказывались созвучными внутреннему голосу Вильки. «Звучим классическим дуэтом, что-то из Дебюсси. Пора резюмировать и выгнать всех вон, – решил Субботин. – Нина кофе уже разливает по третьему разу».

– Я должен знать, кто это сделал и почему, – сказал риэлтор. – Не так уж много подозреваемых. Во что бы то ни стало, верните Генку! И непременно живым. Не то всем полный Парфенон. Спросят как за члена Политбюро!

Тему надо было закруглять на Рогалике, а не финишировать её на Циклопе. Циклоп пускай останется на десерт.

– Денёк удался! – резюмировал Ваха, потирая ладони. – А то не знали бы, чем заняться. Самое время выпить ещё по чашечке кофе.

Перед тем, как усесться, Ваха неизменно разворачивал кресло спиной к стене – так, чтобы окна и дверь были как на ладони. «Сын вольных гор, что тут добавишь», – усмехнулся Суботин. Обжигаясь и причмокивая, сын вольных предгорий смаковал огненный кофе с чипотлями, чилийским сушеным перцем, в хрупкой чашечке костяного фарфора: Китай – сын древней культуры изящества. На интерьеры офиса и мелкие аксессуары Субботин денег не жалел. Встречают мастеров по одёжке.

Чтобы стать популярным – всё равно, певцом, массажистом или риэлтором – надо нравиться женщинам. И Вилька это умел, свято придерживаясь принципа: побеждая других, учись побеждать себя. Допив чашку в два глотка, Ваха кинул в рот солёную печенюшку. Повернулся к риэлтору и, сузив бархатные глазки, уставился ему в переносицу.

Субботин поёжился:

– День сегодня длинный и несуразный, как полдник в санатории. Отметь его чёрным камешком. Как сегодня со временем?

– Не очень. Хочешь предложить сверхурочные? – поинтересовался Ваза.

– Надо бомжа найти, кольнувшего меня иголкой от шприц-пакета. Определённо, шприц был с сонной начинкой.

Бойцы неведомого фронта обменялись взглядами, и Ваха ответил:

– Обещать не могу. Учти, у нас здесь свой интерес.

– Генку верните. Потом за интерес поторгуемся, – отрезал Вилька.

– Ищите и обрящете, – важно сказал потомок древнего кавказского рода.

– Мы ушли! – резюмировал Миха.

Всегдашний порядок общения. Задачи поставлены, цели ясны – за работу, товарищи! Охрана долго терпит беседы личного плана только в очень узком кругу. И он, риэлтор, не вхож в узкий круг. Между Вилькой и охранным сервисом – не зарастающая межа взаимного недоверия. Напористость вольных стрелков задевала риэлтора, подобно тому, как барские замашки раздражают молодого лакея. Но Вилька вынужден был терпеть, не то затопчут коллеги по умыслу или промыслу. Лояльных коллег в друзьях не бывает. Кто дружит в ущерб себе?

«Смирись, ушлёпок, – вещал ему внутренний голос. – Не время права качать. Не дай бог, всё это шалости Доктора… будет серьёзный бенц, в любом случае письмо сохраню. Хороший повод для возможной торговли! Хотя бы за свою или Генкину жизнь. Письмо упало в почту со смыслом, но вот с каким? Допустим, проверяют на предмет «стучать три раза по телефону». Такого в Городе завались. Но повода я не давал. Хотя… Миха и Ваха – не просто так закоперщики? Чем они заняты большей частью? По мне, хоть мастурбируйте в окнах – пожму плечами, мимо пройду».

Зайдя в тупик, Субботин сразу же успокоился. Появилась возможность переключиться на новую тему: «Что с Генкой? Бить, вероятно, не будут. Допросят с пристрастием. Размеры пристрастия? Больно, но без последствий, док это умеет. И что, Уильяму приготовиться? Этот мир придуман не нами, оттого и полон идиотизма. Подобные вещи по своей предсказуемости похожи на камнепад в Голодной степи».

Если исключить цепочку случайностей, а они бывают тогда, когда ты сел в троллейбус, не взяв билета, и вот вдруг, нагрянуло… в итоге имеем не очень удачный умысел. Субботин невольно улыбнулся: ехал как-то, будучи с изрядного бодуна, в Главное здание университета на сдачу зачёта по физике. Кондиции: ни петь, ни рисовать. Мани ни пенни, пешком до Главного здания не дойдёшь: на октябрьской Неве очень ветрено.

Сдует в воду, и вся любовь. Течение – не выбраться, к тому же мокро и холодно. Ладно, поехали. Но по закону подлости в салон моментально влез контролёр и первым делом обратился к Субботину: «Ваш билет!» Подрёмывая, Вилька держался за поручень на задней стенке троллейбуса.

Не успев осознать размеры грядущих бедствий, студент бодро выпалил: «А я учусь в троллейбусном техникуме».

«Где удостоверение?» – спросил контролёр, слегка потерянный.

«Какое удостоверение?! Я физику еду сдавать!» – отрезал студент. И проверяющий растерянно сник. Зачёт по физике сдавался в наглую, по принципу «первому отвечающему – плюс полбалла за смелость». Вот так и заработан был зачётный трояк. Не с тех ли пор расцвело субботинское недоверие к людям, которых, как ни старайся, никогда не видно насквозь? Интересно, легче было бы жить, понимай мы людей «с полтыка»? Куда бы делись все эти толкователи живописи, с её намёками и полутонами?

Впали бы в ничтожество, не иначе. Что-то в Михе-Вахе – может быть, постоянные недомолвки – заставляло заподозрить в них «людей государевых». А государевы люди, подумалось Вильке, во многом сродни бандитам: признают лишь собственные интересы, манипулируют попутчиками и сливают приспешников, когда это становятся выгодным. Да что там, сбросят за борт любого «с гражданки» при первой необходимости! Каста суровей закона гор».

Что-что, а падать за борт не привыкать. Жизнь учила не прятаться от ударов, а принимать их. И отвечать, и вновь подниматься на ноги, или зачем это всё? «Дам девицам разгонную и выеду к Доктору. Пусть всё же Нинка папку хорошенько поищет!» – решил Субботин, кладя конец размышлениям и поглядывая, как Миха теребит кисть золотистой шторы, беседуя с субботинским главбухом.

Глаза у Нины блестели, как после сдачи годового отчёта, но голосок был ровен, без всхлипов и срывов, причёска волосок к волоску: бухгалтер – это кремень! Вернулась Даша и сразу же метнулась к Субботину, они пошептались, затем дочка чмокнула папеньку в небритую щёку и направилась к выходу.

– Вечерком забегай! – заторопился Вилька. – Медовик купим, Милицу позовём. Сегодня чай с иван-чаем! От запоров и легкомыслия.

Даша, оглянувшись, махнула рукой. На губах у девушки гасла улыбка, но глаза оставались грустными. Недлинный путь Даши, любившей медовик и пирожное «наполеон», был вымощен, как мостовая булыжником, сплошь тревогами и утратами. Фортуна непредсказуема, и по заслугам от неё огребают не все. Подробней об этом чуть позже.

Сейчас Дашуне больше всего хотелось прилечь, чертовски устала и всё-таки должна прибраться в папиной комнате. До чего там грустно… а Вилька очень ценит уют. Милице Львовне, обожавшей Дашу, как все, кто регулярно общался с девушкой, тоже приготовлен подарок: старушка обожает киндер-сюрпризы. А медовик никому, кроме Даши и старой шансонетки, не достанется, вот вам! Субботин, конечно, падок на сладкое, но куда ему, диабетику? Перетерпит, перегорит. Что бы такое на ужин сварганить… может, шашлычки из куриных бёдер? Папа их обожает. Решено, подумала Даша. Так и поступим.

Глава 4-я. Ничего личного!..

Среда, 23 марта 2008 г., 14:32 пополудни

Прощаясь, Ваха тронул Субботина за рукав:

– Ты не грусти, Баро! (Словно в насмешку, Ваха звал своего подопечного на цыганский манер). Ничего не знает Рогалик, ничего и не скажет. А труп, ара – это на крайний случай. Очень крайний! Возни с телами не оберёшься. В кино всё просто, э… а в жизни одна морока.

– Спасибо, утешил.

Тут в кабинет ввалились девочки из «гарема», размахивая громадным пакетом со сладостями. Миха кивнул Нинуле, она прощально зарделась, и всё. В общении парочки, казалось, не было следов интима. Оба стеснялись возможных попрёков со стороны Субботина. Охранник и бухгалтерша были те ещё заговорщики, но всё же – живые люди… скрываться им вовремя надоест. Вернувшись в контору на Васильевском, Миха сделал пару заметок, кивнул Вахе по поводу бутербродов и вынул неприметную рацию:

– Седьмой вызывает первого! Докладываю: Домовой подтвердил получение компромата. Он в полной растерянности, но ищет выход из положения. Запущенный в «Антигуа» Робокоп был вывезен в неизвестном направлении – похоже, теми, кто охотился за досье и заинтересовался его появлением в свободном доступе. Рыбка клюнула не на ту приманку… да-да, я уверен – сработала команда Скальпеля. За Домовым и офисами установлено наблюдение. Похоже, кем-то ещё, кроме нас. Выяснить и доложить? Вас понял, принято. Приступаю ко второму этапу операции «Инсайд». Конец связи.

Троллейбус тормозил на каждом шагу, хоть пассажиров по дороге подбирай. Субботин задумчиво шарил взглядом: весеннее солнышко силу не набирало – то дождь, то снег обживали Город. Стайка молодёжи, стоявшая неподалёку, взорвалась брызгами смеха, и Вилька прислушался:

– Вот! В Интернете вычитала, послушайте. «Отвечая на звонок, произносить «Чё?», «Да!» и «Какого хрена!» становится старомодным. Интеллигентный человек легко отыщет нужное слово: "Внемлю". На вопросы нежелательного характера, где просится ответ: «А это тебя е…ёт?», есть современная версия: «А вам, сударь, что за печаль?» Целый ряд идиоматических выражений, типа: «Ё… твою мать!» или "Ну ни х…я себе!", заменяется фразой "Мне больно это слышать", произнесённой с шекспировским трагизмом.

Раздался взрыв хохота, и Вилька чуточку улыбнулся. Он никогда не готовился заранее к серьёзному разговору, полагая, что мозги отмобилизуются, как только время наступит.

Скромный с виду особняк, скрывавший «Приют Гиппократа», медицинский шалаш Циклопа и его штаб-квартиру, не стал препятствовать Субботину на входе. Однако миловидная секретарша, пряча стройные ножки во избежание ненужных комплиментов, поведала, что Доктор убыл на таможенный склад. Ожидалась в прибытии партия импортного препарата. Вздохнув, Субботин присел на стул, жалея, что важная встреча, назначенная на три часа, сорвётся. Но на этом сюрпризы не кончились.

В кабинет, приятно улыбаясь, вошла корпускулярная дама в сопровождении двух мужчин в штатском. Приблизившись к Субботину, дама попросила разрешения присесть рядом с ним. Вилька удивился, свободного пространства в приёмной было хоть отбавляй. Но соизволил даме присесть. Таинственная дама пригнулась к Вилькиному уху и поделилась следующей тирадой: «Теперь мы встанем, попрощаемся с секретаршей и вместе выйдем из кабинета. Не возражайте, не делайте лишних движений. В ваших же интересах».

Дослушав монолог, Вилька слегка замешкался, но всё же поднялся со стула. Простился с цербершей Доктора и двинулся к выходу. По-прежнему улыбаясь, женщина и двое мужчин проследовали за ним. Секретарша, пожав плечами, вернулась к «Cosmopolitan»: меньше фигур, легче играть.

– Слышь, конь педальный! Закурить не найдётся?

Молчание – это вызов, своего рода фигура речи. «Помалкивай, дятел, – шептал Вильке внутренний голос. – И так уже влип, больше некуда… во что, интересно? Куда, блин? To Dublin!» Риэлтор не спеша обживался на новом месте. Усевшись, провёл ребром ладони по ребристому краю шконки: м-да, на разделочной колоде поспать гораздо удобней! Зря не пошёл в мясники: был бы при еде, при воде и при девочках. Две фигуры, лениво беседуя, то и дело поглядывали в Вилькину сторону. С виду – обычные работяги, принятые за кражу цветмета. На самом же деле…