Хотя термин «постправда» был придуман критиками, на которых произвели впечатление брекзит и президентская кампания в США, постправда, или постистина, укоренена в самой истории западной социальной и политической теории. Стив Фуллер возвращается к Платону, рассматривает ряд проблем теологии и философии, уделяет особое внимание макиавеллистской традиции классической социологии. Ключевой фигурой выступает Вильфредо Парето, предложивший оригинальную концепцию постистины в рамках своей теории циркуляции двух типов элит – львов и лис, согласно которой львы и лисы конкурируют за власть и обвиняют друг друга в нелегитимности, ссылаясь на ложность высказываний оппонента – либо о том, что они {львы) сделали, либо о том, что они {лисы) сделают. Определяющая черта постистины – строгое различие между видимостью и реальностью, которое никогда в полной мере не устраняется, а потому самая сильная видимость выдает себя за реальность. Вопрос в том, как добиться большего выигрыша – путем быстрых изменений видимости (позиция лис) или же за счет ее стабилизации (позиция львов). Автор с разных сторон рассматривает, что все это означает для политики и науки.
Книга адресована специалистам в области политологии, социологии и современной философии.
Оглавление
Стив Фуллер. Постправда: Знание как борьба за власть
Благодарности
Введение. Наука и политика в эпоху постистины: скрытая рука Парето
Глава 1. Брекзит: политическая экспертиза в столкновении с волей народа
Введение
Антиэкспертный поворот в политике и науке
Как в случае брекзита антиэксперты побили экспертов в их собственной игре
Как антиэксперты в игре брекзита в конечном счете забили гол в свои ворота
Глава 2. Что о ситуации постистины может рассказать философия
История истины с точки зрения постистины
Рождение риторики как ключевого элемента концептуального комплекса постистины
Модальная власть индустрии развлечений
Как истина видится постистине: веритизм как «фейк-философия»
Консенсус: сфабрикованное согласие как регулятивный идеал науки?
Глава 3. Социология, а также исследования науки и технологий как науки эпохи постистины
Социология и социальное конструирование идентичности
Исследования науки и технологий и научное трюкачество
Глава 4. Постистина академии: нераскрытые публичные знания
Введение: эпистемические недостатки академии и претензии на безусловные права
Проблема академического поиска ренты и междисциплинарная контрмера
Культ успеха и военно-промышленная воля к знанию
Корпорация как центр военно-промышленной воли к знанию
Заключение: поучительная история Фрица Габера и более общие выводы для междисциплинарности
Приложение: пролегомены к глубинной истории избыточности информации
Глава 5. Кастомизация науки: проект для ситуации постистины
Протнаука: наука личная и прямая
Публичный интеллектуал как прото-протученый
Заказчик науки, которому не нужно быть ее потребителем
Роль кастомизированной науки в будущем демократии и университета
Интерлюдия: Википедия – демократическое лекарство, которое хуже элитистской болезни?
Исторические прецеденты и будущие перспективы адекватного научного ответа на кастомизированную науку
Глава 6. Эффективность политики и науки на игровом поле времени
Веберовская диалектика: место встречи политической философии и философии науки
Модальная власть и тонкое искусство реализации возможного
«Как если бы»: политика и наука о различии между фактом и вымыслом
Квантовая природа модальной власти
Пролегомены к квантовой историографии модальной власти
Глава 7. Прогнозирование: будущее как игровая площадка постистины
Введение: алхимическое искусство извлечения истины из заблуждения
Предсказание: значимость прошлого для будущего
Помогает ли наука прогнозированию или же вредит ему? Судьба публичных интеллектуалов как экспертов
Учиться «мыслить немыслимое»: испытательный полигон для постистины
Суперпрогнозирование: тонкое искусство вечной подготовки к Судному дню
Заключение: от суперпрогнозирования к форсированному правлению
Резюме
Аннотированный указатель
Литература
Отрывок из книги
В числе тех людей (помимо издателя), которые безропотно ждали, пока я испытывал их терпение, когда писал различные тексты, отрабатывая аргументацию, представленную на страницах этой книги, позвольте выразить особую благодарность Джеймсу Чейзу, Джиму Коллье, Алистеру Даффу, Джоанне Данкан, Бобу Фродману, Инанне Хамати-Атайе, Джерри Хаузеру, Илье Касавину, Шерон Райдер, Микаэлю Стенмарку и Джеку Стилго. Также я хотел бы поблагодарить Британскую социологическую ассоциацию, Европейскую ассоциацию исследований науки и технологий, газету Guardian и Лондонский институт искусства и идей, которые опубликовали на своих веб-сайтах первые версии текстов, вошедших в эту книгу. Наконец, я хотел бы выразить благодарность за поддержку Российскому научному фонду (проект № 14-18-02227 «Социальная философия науки»), с которым я связан в качестве исследователя Института философии РАН.
Такое определение имеет очевидно негативный оттенок. Собственно, это не что иное, как постистинное определение постистины. Именно в таком свете хотят представить своих противников те, кто занимает господствующие позиции в актуальной игре знания и власти. В данном контексте слово «эмоция» само является составляющей жаргона постистины, лишь затемняющей истинную функцию этого слова, которая состоит в том, чтобы получить сравнительное преимущество на некотором более или менее четко определенном игровом поле.
.....
Следует вспомнить о том, что в первой трети XX в. такие сторонники управляемого экспертами массового общества, как Уолтер Липпман [Lippmann, 1922; Липпман, 2004] и Альфред Шютц [Schutz, 1946; Шютц, 2003], были обеспокоены все более чувственным характером новых медиа, когда печать дополнялась, но не заменялась звуком и видеоизображением. По их мнению, такой характер мог привести к приобретению людьми своего рода «псевдоопыта», заставляющего их думать, что они знают больше, чем на самом деле, просто получив возможность заявить, будто «видели» или «слышали» определенные вещи в эфире, а те, в свою очередь, впоследствии смешиваются с их реальным личным опытом, порождая то, что люди считают политически значимыми суждениями. И правда, «эксперт» – этимологически сокращение от слова «опытный» (experienced). Первоначально «экспертами» были люди, которые могли доказать в суде, что ранее они были свидетелями определенной закономерности в поведении, которая значима для принятия решения по рассматриваемому делу [Fuller, 2002, ch. 3]. Также предполагалось, что значение, связываемое с этим опытом, является «надежным», причем в двойном смысле, то есть «повторяемым» и «заслуживающим доверия». Этим уже подразумевались вопросы образования и аккредитации, которые превратили «экспертизу» в эпистемический регион с высокой рентой, тогда как значение того, что, собственно, испытывалось в «опыте», оказалось в этом смысле одновременно неопровержимым и ограниченным.
Итоговая картина, отстаиваемая Липпманом, Шютцем и другими авторами, говорила о том, что социальный порядок в сложных демократиях требует «распределения знаний» или «разделения когнитивного труда». Такое предложение, по сути, порождает феодальную модель, скрытую за картографическими образами, которые по-прежнему заставляют представителей академии называть свои экспертные знания «полями» или «сферами» знания, разграниченными ритуалами взаимоуважения и доверия. Британская парламентская политика тоже в значительной степени опирается на эту модель, которая породила класс «профессиональных политиков», выборных представителей народа, но не делегатов, чей этос служения обществу взращивается с младых ногтей в независимых школах, которые британцы по традиции называют общественными. Конечно, антиэксперты официально против этой модели, несмотря на то что они сами укоренены в этих элитистских умонастроениях. Однако они заодно со сторонниками экспертизы в том, что у них в конечном счете один враг – руссоистское представление о том, что толпы являются носителями особой мудрости, особенно когда они приняли решение о плане действий, даже если остается совершенно неясным, как его осуществить и какими могут быть результаты. Исторически подобный разрыв между волей и знанием часто создавался демагогией, когда фигура диктатора начинала олицетворять публично заявленное устремление. Хотя Великобритания вряд ли свернет на дорожку демагогии, следующие несколько месяцев и лет в жизни страны станут крайне интересным, но при этом очень рискованным экспериментом в области демократии, который многому научит мир, каким бы ни был конечный результат.
