Предлагаемая книга представляет очерк социальной теории знания XXI века. С характерной тонкостью и живостью Стив Фуллер исследует мир, в котором университеты и академическая среда уже не принимаются по умолчанию как самое лучшее место для интеллектуальной жизни. Хотя автор и защищает привилегии академиков, он очень серьезно относится к историческим расхождениям между академиками и интеллектуалами, специально обращаясь к различным типам производства знания, которые среди них ценятся.
В этой книге вы найдете разбор проблематичных отношений между постмодернизмом и университетом как институцией, критический обзор новых исследовательских полей социальной эпистемологии и социологии философии, дискуссию об этике и политике публичной интеллектуальной жизни, в особенности с учетом ее импровизационного (или, как называет это сам Фуллер, «пустозвонского») характера.
Оглавление
Стив Фуллер. Социология интеллектуальной жизни: карьера ума внутри и вне академии
Введение
Глава 1. Место интеллектуальной жизни: университет
Университет как институциональное решение проблемы знания
Отчуждаемость знания в нашем так называемом обществе знаний
Общество знаний как капитализм третьего порядка
Сможет ли университет выжить в эпоху менеджмента знаний?
Постмодернизм как антиуниверситетское движение
Как вернуть университету критическую функцию через историзацию учебных программ
Affirmative action[10] как стратегия восстановления баланса между исследованием и преподаванием
У академиков все-таки есть душа: возрождение академической свободы
Глава 2. Состав интеллектуальной жизни: философия
Эпистемология как «всегда уже» социальная эпистемология
От социальной эпистемологии к социологии философии: кодификация профессиональных предрассудков?
Интерлюдия: начала альтернативной социологии философии
Пролегомены к критической социологии англоязычной философии XX века
Амбивалентность аналитической философии в ее отношении к эмпирическим наукам
Профессионализм как различие между американской и британской философией
Заключение: англоязычная философия как жертва собственного успеха
Глава 3. Население интеллектуальной жизни: интеллектуалы
Могут ли интеллектуалы выжить, если академия – не место для шутов?
Как интеллектуалы стали вымирающим видом: след психологизма
Генеалогия антиинтеллектуализма: от невидимой руки к социальной заразе
Переопределение интеллектуала в качестве агента справедливого распределения
Критика интеллектуалов в эпоху прагматической порабощенности
Пьер Бурдье: академический социолог как публичный интеллектуал
Глава 4. Импровизационная природа интеллектуальной жизни
Академики между плагиатом и пустозвонством[31]
Пустозвонство: когда лекарство хуже болезни
Научный метод: пустозвонство – быстрее, выше, глубже
Заключение: как импровизировать на всемирно-исторической сцене
Резюме
Библиография
Отрывок из книги
Возможно, это моя самая самопрезентацион ная книга на данный момент: потоки мыслей и слов, соединяющиеся на этих страницах, проистекают из моего участия в тех самых ролях, возможностях и аренах, которые здесь анализируются. Их суммарный эффект привел мня к заключению, что образцовую жизнь можно вести, став тем самым человеком, о котором пишешь в позитивном ключе. Получается что то вроде метода действия, в соответствии с которым автор выполняет функцию и автора, и исполнителя сценария. Поэтому я должен поблагодарить не только профессиональных академических ученых – Стефана Гаттеи, Айвора Гудсона, Алана Хейворта, Иэна Джарви, Уянга Канга, Дугласа Келлнера, Грегора МакКленнана, Хьюго Мендеса, Тома Осборна, Рафаэля Сассовера и Нико Стера – за то, что подтолкнули мои мысли во многие правильные направления, но еще и множество персонажей, решительно не принадлежащих к академии, а также представителей СМИ – Джулиана Баггини (The Philosopher’s Magazine) и Джорджа Рейша (редактор серии Popular Culture and Philosophy издательства Open Court Press), Project Syndicate (международная пресс организация, связанная с Институтом Открытого Общества Джорджа Сороса) и журнал The Times Higher Education (Лондон).
«Социология интеллектуальной жизни» разделена на четыре главы в соответствии с моей версией социальной эпистемологии. Социальная эпистемология – это междисциплинарное поле, занимающееся эмпирическими и нормативными основаниями производства и распределения знания. В моем исполнении она фокусируется в первую очередь на организационных формах знания, ассоциирующихся с академическими дисциплинами. Социально эпистемологический тезис, который я стремлюсь доказать в этой книге, можно сформулировать таким образом, который объясняет деление на главы. Исторически сложилось, что определенная институция лучше всего послужила распространению той формы интеллектуальной свободы, которая стала двигателем прогрессивной трансформации общества. Эта институция – университет, особенно на исходе XIX века, как место «академической свободы», теория которой была сформулирована в рамках философии, понимаемой как основание и одновременно единство всех специализированных форм знания. Эта идея была по большей части изобретением Вильгельма фон Гумбольдта, считавшего, что он применяет уроки критической философии Канта, в которой были формализованы многие аспекты движения Просвещения. Согласно идее Гумбольдта, чем больше людей получат университетское образование, тем больше интеллектуальных полномочий они будут иметь для принятия общественно значимых решений на публичных демократических форумах. Поэтому в этой книге три основные главы, каждая из которых посвящена одной из частей исходного гумбольдтовского проекта: университету, философии и интеллектуалам.
.....
С одной стороны, история относительно отдаленного прошлого телескопируется так, что основанные на знании социальные движения прошлого, ничуть не менее сложные и широкомаштабные, чем общество знаний, схлопываются в единообразно тиражируемый идеальный тип – скажем, «протестантизм», «Просвещение», «социализм» (Wuthnow 1989), – который выбирается скорее за исключительность, чем за репрезентативность. Это разумный методологический принцип, который был придуман, чтобы позволить социологии формулировать общие гипотезы на основании исторических данных, но с тех пор он превратился в стратегию легитимации исторической амнезии в мире, полном архивов. Таким образом, неизбежно теряется любое представление о том, что современным явлениям что то предшествовало.
С другой стороны, события истории относительно недавнего прошлого стереоскопируются: между двумя близко связанными явлениями вбивается клин, чтобы они казались двумя сторонами искусственно созданного разрыва. Пожалуй, наиболее наглядный пример – это предполагаемое различие между «Способом 1» и «Способом 2» производства знания, столь популярное среди европейских гуру научной политики (Gibbons et al. 1994). Оно применяется в основном к лабораторным естественнонаучным исследованиям. «Способ 1» означает исследования, основанные на дисциплинарной модели науки, а «Способ 2» – исследования гибридного характера, в которых сплетаются интересы академии, государства и индустрии. В стереоскопическом видении истоки «Способа 1» возводятся к основанию Королевского научного общества в XVII веке (если не к древнегреческим философам), тогда как корни «Способа 2» отыскиваются в периоде, начинающемся с Манхэттенского проекта создания атомной бомбы (если не с разложения военно социального государства после холодной войны). Однако исторически только в последней четверти XIX века оба способа зародились практически одновременно в Германии. Лаборатории традиционно существовали отдельно от университетов (и ограничивались техническими науками) по причинам, сводящимся к интеллектуализированному классовому снобизму (лабораторная работа требовала ручного труда, чуждого миру получивших «свободное» образование белоручек из элиты). Но как только лаборатории были введены в кампусы, они быстро заключили союз с государственными и промышленными клиентами. Наиболее показательным примером является Общество Кайзера Вильгельма[2].
