Хроники Фрая

Оглавление

Стивен Фрай. Хроники Фрая

К – это С12Н22О11[2] …Каша …Конфетка …Кариес …Каверны …Карбогидраты …Калории[3]

К – это курево …Каталажка …«Кандэлл» …Телесное наказание. Компания (теплая) …Конец всему[12]

1. Из колледжа в коллеги[32]

Кембридж[33]

Колледж и классовые различия[38]

Шахматы, классическая литература, классические композиторы, любознательность и каверзность[40]

Каледония 1[58]

«Херувимы», конец конспирации, континент[63]

Дуэль 1[66]

«Корпус-Крестины»[70]

Колесницы 1[72]

Каледония 2

«Удобства»[74]

Комитеты[76]

«Кольцо»[80]

Коллега по комедианству, соавтор и товарищ[81]

Преемственность и клубная комната[83]

Комедийные титры[86]

Кук[90]

Колесницы 2

Хор сбивает актера с роли[93]

«Подпольные записи» и миг торжества[95]

Счастливо оставаться, Кембридж[97]

Каледония 3

2. Комедия[99]

Мы продолжаем резвиться[102]

Столкновение культур[104]

Челси, клоны «Коулхерна» и совесть[112]

Полковник и Колтрейн[117]

Компьютер 1

Коммерция[119]

Пиши![120]

Автомобиль[122]

Дуэль 2

Кино[123]

Черч и Чехов[125]

Кульбиты кокни[126]

Чичестер 1[128]

Кризис уверенности[131]

Знаменитость[133]

Коммерческая реклама, Ковент-Гарден, компакт-диски, капуччино и круассаны[136]

Хрустальный куб[137]

Колумнист[139]

Коннектикутские загадки[142]

Каламубрист[143]

Критики и курьеры[145]

Констатация целибата[151]

Корпорация и ее персонажи[153]

Полковник и миссис Чичестер[161]

Компьютер 2

Престижные расходы[163] Загородные коттеджи, чеки, кредитные карточки и классические автомобили[164]

«Карлтон-клуб» и его заматерелость[169]

Куртуазная комедия[172]

Коралловое Рождество, Кессиди, «К4», Клэпхем, в котором нам не аплодировали, редкие хлопочки и член Колтрейна[175]

Клиппер-класс, «Берег басков» и хореография[180]

К[187]

Благодарности

Отрывок из книги

Пора бы уж мне перестать извиняться – никому от этого ни тепло ни холодно не становится. Ах, если бы я обладал бодростью, бесстрашием и бесхитростностью взамен обыкновения вечно уснащать мой рассказ презренными отрицаниями, оправданиями и отговорками. А ведь это одна из причин, по которым мне никогда не удастся стать настоящим художником – ни в литературе, ни в чем-либо еще. Всех подлинных художников, каких я знаю, ничуть не интересуют мнения кого бы то ни было из живущих на свете, они нимало не склонны к самооправданию. К саморазоблачению – да, но не к самооправданию. Художники – люди сильные, кровожадные, сложные и опасные. Судьба, или леность, или трусость давно уже определили меня на роль комедианта, и на протяжении третьего десятка моих лет я понемногу становился им, обращаясь, хотя бы по временам, в комедианта чрезмерно серьезного, слишком склонного к ублаготворению публики, а это, конечно, никакое не комедиантство. Желание нравиться по душе далеко не всем. Ловя себя на нем, я определенно перестаю нравиться себе самому. Но с другой стороны, мне не нравятся очень многие из моих качеств.

Двенадцать лет назад я написал воспоминания о моем детстве и отрочестве, озаглавив их «Моав – умывальная чаша моя» – название, которое, разумеется, никого не поставило в тупик, столь прямым и очевидным были и его значение, и порождаемые им аналогии. А может, и не были. Хронология того повествования довела меня до времени, когда я вышел из тюрьмы и каким-то образом ухитрился пролезть в университет, с чего и начинается рассказ, который я поведу в этой книге. Из расположения к тем, кто прочитал «Моав», я не буду повторять уже рассказанное. Упоминая о событиях прошлого, описанных в той книге, я буду присовокуплять к тексту надстрочный островершек, вот такой: †.

.....

В то время Саймону Грею было, как я с легким содроганием понимаю, пока пишу это, ровно столько лет, сколько сейчас мне. Голову Саймона венчала такая же, как у его любимого актера Алана Бейтса, копна черных волос, однако телесной крепости в нем было гораздо меньше. Годы пьянства обратили живот Саймона в подобие квелого котелка, одновременно иссушив нижнюю часть его тела – ноги у него были, как у журавля, а зад практически отсутствовал. Я почти никогда не видел его без сигареты в одной руке и стаканчика в другой. По утрам он опрокидывал в себя бокал шампанского, которое, на его взгляд, спиртным и считать-то не следовало. А начиная с ленча и далее Саймон осушал несчетные чашки кофе или пластиковые стаканчики виски «Гленфиддик». Я впервые свел близкое знакомство с самым настоящим алкоголиком. В моем поколении присутствовали люди, которые пили больше, чем следовало, и обратились со временем в пьяниц, однако в ту пору их еще выручала молодость.

Репетиции «Общей цели» начинались после ленча – обыкновение для профессионального театра необычное. Мы сами приняли такое решение, сочтя, что до этого времени дня Саймон, который сам же пьесу и ставил, будет недееспособным. На деле, как я затем обнаружил, он проводил утренние часы за письменным столом. Сколько бы Саймон ни выпивал, он всегда сохранял способность отдавать несколько часов сочинению новой пьесы или дневниковым записям. Как-то раз я совершенно случайно увидел его ранним утром – до первого глотка шампанского. Зрелище было жуткое. Обвислое лицо, погасшие, слезящиеся, мутные глаза, хриплый, надтреснутый голос – он выглядел разбитым, не способным ни соображать, ни действовать, ни даже поставить перед собой такую задачу. И однако же после одного-единственного глотка спиртного Саймон оживал, точно цветок пустыни под дождем. Прямо на ваших глазах он словно вырастал на несколько дюймов, глаза его вспыхивали и начинали искриться, кожа разглаживалась и розовела, голос креп и обретал ясность. У Саймона Грея, подумал я, впервые став свидетелем этого превращения лягушки в царевича, нет проблем с пьянством. У него есть решение этих проблем.

.....