Читать книгу Невыдуманные истории выдуманных людей - Светлана Владимировна Исаенко - Страница 1

Иллюстрации: Светлана Магда

Все права защищены.

Ограничение возраста читателей: 18+

Копирование и воспроизведение книги (иллюстраций и отрывков из книги), а также самовольное распространение запрещено без письменного разрешения владельца авторских прав.

Все события и персонажи – вымышленные, любые совпадения с реальными людьми или событиями являются случайными.

Культивируй свет и дари его людям…

Милый друг, добро пожаловать в мой мир. Написать книгу – это как оголить душу на публику. Оголить свои мысли и чувства. Это сложно, поэтому хочеться называть тебя моим другом… С друзьями всегда уютней откровенничать. Ты спросишь меня, в чем же сложность? Дело в том, что в социуме не принято говорить на откровенные темы, а так как я практикующий врач, да ещё и психиатр-психотерапевт, то, как всегда, правду-матку рублю, не могу иначе.

Мне дали прозвище – «рок-звезда отечественной психиатрии», для меня честь – носить такой титул.

Я – великий мечтатель, знаю, как осуществляются мечты! Например, эта книга давным-давно была моей мечтой, тайной, заветной… Сейчас она воплотилась. Для меня это очень волнительно.

Часто, когда было совсем сложно работать в психиатрической больнице, я мечтала, что однажды я открою свою клинику… И знаешь что? У меня получилось!

В Харькове есть Клиника ментального здоровья Dr. Isaenko. (Не подумай, что я зазнайка, её название продиктовано тем, что я отвечаю своим именем за качество оказания медицинских услуг). Получилось создать место, где люди могут обретать душевный покой и исцеляться при помощи специалистов от душевных и физических хворей. Теперь ты знаешь, куда идти, если тебе тревожно и жить не хочется. Поможем всегда!

Как и заведено у друзей, беседа быстро развивается, а я совсем забыла представиться.

Меня зовут Светлана. Фамилия моя Исаенко. Я – практикующий врач- психиатр и психотерапевт. Акцентирую на этом внимание, так как книга будет периодами с медицинским уклоном. Совсем чуть-чуть, психотерапевтическим.

Я окончила медицинский университет, затем пошла в магистратуру и параллельно проходила интернатуру по специальности «психиатрия», далее – аспирантура заочно, совсем скоро буду кандидатом медицинских наук (очень надеюсь и верю, что моя книга на это никак не повлияет). Похвастаюсь: на предзащите кандидатской профессор назвала меня «Посланником дестигматизации в народ». И это правда. Я веду свой блог в Instagram, где показываю, что психиатр – это не страшно, (ведь ты знаешь, какая пропасть между людьми и психиатрами, то на учёт поставят, то в овощ превратят, а это неправда), также рассказываю о симптомах и синдромах болезней на примере монстров. Зайдёшь как-нибудь почитаешь на досуге, если интересно.

Страница пишется вот так: @Dr_isaenko.

Вернёмся в интернатуру, она проходила в отделении первичного психотического эпизода. А затем я пошла работать в отделение «неврозов», точнее, пограничных и кризисных состояний Харьковской областной психиатрической больнице № 3. Проработала там с 2013 по 2019 год. В 2016-м году стала заведующей этого же отделения. Я очень этим горжусь. В 28 лет быть заведующей, кстати, это так же было моей мечтой! Параллельно год работала в токсикологическом отделении Харьковской городской больнице № 2. Являюсь членом Европейской ассоциации психиатров (почему-то людям нравится это знать). Всей душой люблю свою профессию и, наверное, поэтому у меня получается исцелять. Сотни тысяч людей выздоровели, а, следовательно, я не зря живу в этом мире.

Безусловно, тебе очень интересно узнать, о чем же книга? Ну, попробую описать.

Книга «Невыдуманные истории выдуманных людей» о девушке-психиатре, её жизни, её пациентах и любви, её боли и радости…

Хм.......

Нет..

Она о жизни и смерти. Человеческой низости и возвышенности, психиатрии и любви, боли и радости, счастье и печали, болезни и преисподней, о разрушении и созидании. После прочтения, если будет время, дай, пожалуйста, обратную связь, о чем она. Мне будет очень важно услышать твоё мнение.

Детям до 18 лет читать нельзя.

Все события и персонажи – вымышленные, любые совпадения с реальными людьми – случайны (уважаемые юристы, я правильно написала?).

А, вот ещё самое главное! Все иллюстрации к главам нарисованы мной. Хотела тебе показать и передать всё моими глазами. Даже музыка в аудиокниге тоже написана мной.

Книгу писала в айфоне, в заметках, даже сейчас я этот текст набираю так же. Не люблю ноутбук .

Почему-то все, кто её читали, говорят, что она будет бестселлером. Веришь, мне это безразлично.

Станет или не станет, это как о детях      Вот рождается ребёнок, ты его любишь только за то, что он есть в этом мире. И всё. Тебе абсолютно безразлично, будет ли он астронавтом, миллионером, инженером, блогером, моделью или нобелевским лауреатом. Главное, чтобы ребёнок был счастлив. А в случае с книгой, главное, что она уже есть. Если после её прочтения хоть одному человеку в мире станет легче – следовательно, миссия моя выполнена. Я донесла миру то, что хотела сказать.

Пожалуй, поэтому ты держишь сейчас книгу «Невыдуманные истории выдуманных людей» в руках.

Читай, люби, мечтай, дыши, живи.

Устраивайся поудобней, и айда в мир эмоционального оркестра! Приятного прочтения, мой милый друг.

P.S. И ещё      Могут быть слёзы. Поэтому в конце книги я тебе положила платочек для плаканья

После прохождения интернатуры мы первый раз встретились. Он был украшен разноцветными осенними листьями под синим небом, синева была какой-то глубокой, особенной, не такой, как над всем городом, и стоял он угрюмо и тоскливо, разбросанный по гектарной площади. Обшарпанные здания исторического значения величественно держались, лишь бы не рассыпаться. Он был пропитан человеческими страданиями, осуждением и по крупицам рассыпаясь, держался на ветхих постсоветских устоях. Решётки на окнах придавали ещё большего драматизма. По периметру возле каждого здания находились дворики закрытого типа, для возможности пациентам погулять на улице. Обычные люди боялись даже проходить мимо. Окутанный мифами, он навеивал ужас. Заходя на территорию, ощущалось какое- то напряжение. Пугали его жители – с пустыми глазами, выцветшими лицами, бесцельно бродящие по территории в странных одеждах.

Внутри был другой мир, мир, в котором были иные правила, но там в них жила истина, истина человеческих взаимоотношений, глубины мысли и всесторонней внутренней боли.

Так я впервые познакомилась с моим милым дурдомом.

– Мария Фёдоровна, добро пожаловать на работу, надеемся на плодотворный труд, – сказала женщина с начесом и уставшими глазами в отделе кадров.

Благодарю, уверена – не подведу.

Меня представили заведующему отделения. Высокий худощавый мужчина, на вид лет семидесяти, с очень приятным голосом и добрыми глазами, идеально чистыми туфлями, наглаженной рубашкой и не по моде костюмом. От него веяло добротой и спокойствием.

Милости прошу, разрешите представиться, – начал он академической речью, – Суховеев Олег Иванович.

– Очень приятно, Ромашкина Мария Федоровна. Рада знакомству. Сейчас я представлю Вас коллективу, но, прежде всего, разрешите спросить, почему выбрали именно специализацию «психиатрия» и настроены ли Вы на работу?

– Я с девятнадцати лет «кружковка»1, здесь – по зову сердца, и моя жизненная миссия – помогать людям.

В голове промелькнула картина, когда я впервые на третьем курсе встретилась с этой профессией на кафедре психиатрии, наркологии и медицинской психологии. Это была любовь с первого взгляда. Мы зашли в психиатрическое отделение, все однокурсники пугались, а мне было настолько интересно понять, разобраться и помочь, что я фактически на физическом уровне ощущала душевную боль той женщины, которая страдала шизофренией. Эмпатия зашкаливала. Для некоторых студентов это было шоу, для кого-то – страх, для меня – дело жизни.

– Ох… Такой ответ устраивает. Ведь профессия очень сложная. Будет периодами тяжело, эмоционально и физически, но, я вижу, Вы – девушка целеустремленная и сложностей не боитесь. Люблю таких людей. Только, пожалуйста, не собирайтесь пока в декрет, поработайте и, я уверен, Вы будете выдающимся специалистом.

– Благодарю Вас, Олег Иванович. Безгранично приятно, что даёте шанс и веру в собственные силы.

– Шанс есть всегда, милый человек, главное, стучать во все двери! Ну, пойдёмте на прогулку по отделению.

Отделение было рассчитано на шестьдесят коек. Чистенький, дешёвый ремонт, огромные старые окна, из которых дуло во все щели, старые довоенные кровати, тумбочки, гардины и покрывала были взяты из сороковых годов, однозначно. Но простые и душевные люди из персонала вносили своё очарование, все были приветливы и расположены очень доброжелательно, все, как могли, хотели успокоить и облегчить страдания пациентов с душевными хворями. Меня представили коллективу, тридцать человек персонала. Санитарочки и медицинские сёстры, люди, которые были чисты и открыты душой, руки которых принадлежали земле, почти все из периферии, их простота и доброта вперемешку с пониманием и нежностью очень подкупала. Старшая медицинская сестра – приветливая, но строгая, и ещё три доктора. Сумасшедший гений Иван Иванович, – безгранично грамотный и эрудированный, душевный, однако, несколько отстранённый от общества, ему было на вид лет тридцать. Анна Владимировна, одной возрастной группы с Иваном Ивановичем, – девушка с красивыми голубыми глазами, утонченной фигурой и рыжими кудрявыми волосами. Грациозная осанка, идеальная улыбка, очень тёплая энергетика, в глазах искрилась жажда жизни. И третий доктор – Элеонора Людвиговна – женщина в возрасте между пятьюдесятью и восьмьюдесятью, с уложенной «гулечкой», приспустив очки, она оценивающим взглядом обдала меня с ног до головы, затем мило натянула лицо в улыбке, обозначающей: «Зачем их понабирали?», достала пустую коробку конфет, потрясла ею передо мной и добавила: Милочка, вот за это Вы пришли сюда работать, смотрите – сахарным диабетом не заболейте. Одев очки на курносый нос, она продолжила безразлично что-то писать. Молодые доктора приветливо подмигнули мне, не вербально дав понять: «Не обращай внимания», Олег Иванович дружелюбно приобнял за локоть.

– Ну что, молодой и перспективный специалист, пройдемте на Ваше рабочее место, – и он подвёл меня за стол напротив Людвиговны, торжественно вручив «ключ от всех дверей».

«Ой, хана», – пронеслось у меня в голове.

Собственно, так и получилось: в последующие годы нашей совместной работы я знала все новости 97-го дома по улице Новосельская, сто девять видов фаршировки кабачков, всех любовников поимённо в молодости, юношестве, отрочестве и «до климакса», все виды консервации, увлекательные истории Берии, Сталина и, конечно же, «не путёвой молодежи», злокачественные привычки её мужа, его курение на балконе, шаркающую походку, палочку, которую он вечно терял, но я стойко терпела все атаки совокупления с моим чистым мозгом в обмен на постсоветскую психиатрическую школу.

Я начала работу в отделении пограничных и кризисных состояний. Вначале очень не уверенно, страшно… Реально страшно, когда от твоих решений зависит человеческая жизнь, поэтому ночи со справочниками стали для меня нормой.

Олег Иванович всегда поддерживал в минуты отчаяния.

Мария Фёдоровна, душенька, не Боги горшки обжигают, – подмигивая и ободряюще поднимая палец вверх, констатировал он.

Отделение неврозов, точнее «Пограничных и кризисных состояний», где я работала, по правде, было удивительным местом. Кому-то – пристанищем, чтобы пережить жизненные бури, для кого-то – укрытием, многим – панацеей, но, в основном, это было… как объяснить… хм…

Вот когда у птицы ломается крыло, она летит по жизни, ей больно, она не может набрать высоту, она ловит попутные ветра, выбирает не те маршруты полёта, а всё потому, что сломано крыло, а потом она оказывается в месте, где её крылья чинят, облегчают страдания, холят, лелеют, лечат раны, дают возможность попробовать взлететь и, когда крыло заживает полностью, когда она окрепнет – взмахнув своими сильными крыльями она улетает, и радостно наблюдать за этим полётом… Такие внутренние чувства были у меня по поводу пациентов в нашем отделении. Мы занимались лечением депрессивных, адаптационных, тревожных, истерических (конверсионных), личностных и ещё много разных расстройств. Мне безгранично радостно было наблюдать за успехами и выздоровлением пациентов. Я чувствовала, что многие из них, выписавшись из отделения и починив свои ментальные крылья, набирали высоту полета …

Но не всё так радужно. В психиатрической практике есть, конечно, множество минусов. Начиная от опасности вплетения в бред, угрозы жизни доктора при возбуждении пациента и т.д., но, многие психиатры большой психиатрии десятой дорогой обходили неврозы (малую психиатрию), так как наши пациенты обожают «вынять душу». Они любят приходить и подолгу рассказывать о своих печалях, заботах, проблемах, козыряя тем, что: «Вам же государство платит?». Особая категория – это истерические расстройства, здесь можно было часами слушать об одном и том же и, спустя шесть часов, получить жалобу через секретаря Степашкину. Вышеупомянутый был нашим главным врачом. Мужчина в возрасте, с явно избыточным весом, седой лысеющей шевелюрой и нецензурными выражениями ко всему и всем. Степашкин Павел Васильевич, но подпольная кличка во врачебной коалиции была «Пабло Васильевич», так как итальянская мафия явно недобрала одного бойца. Его боялись все, не уважали, а просто боялись. Он мог на планёрке спокойно выматериться и рассказать, какие все заведующие моральные уроды, однако, всю больницу он держал в крайней строгости и особо не отличался сердечной добротой к пациентам. Пабло Васильевич был Пабло Васильевич. Олег Иванович после встречи с ним всегда надолго закрывался в кабинете, не знаю, плакал ли он там после общения с ним, но запах Корвалола и капель Зеленина отчётливо слышался из его кабинета. Наше знакомство с ним произошло именно по этой причине. Моя первая пациентка много лет страдала истерическим расстройством. Она просила называть её Хэльга. Ежедневно, по пять- шесть часов я проводила с ней беседы, точнее, она со мной, просто открывая дверь почти с ноги и говоря: «Мне плохо, помогите». В основном, её жалобы были на ощущения в теле, боли, ломоту, «жгучки, колючки» по всему периметру всех органов, слабость в нижних конечностях: «как будто пол уходит из под ног», головокружения, ком в горле, мужа, детей, которые её не понимают и не поддерживают, страну, в которой мы живём, передачу «Дом 2», отсутствие машины, плохой вид из окна, унитаз, занавески и так далее, но, когда разговор заходил о ней и её личности, все состояния проходили бесследно. Она любила приносить свои фотографии «молодости» и мы подолгу их рассматривали. В такие моменты она чувствовала себя живой, но потом вспоминала о болезни, и все ощущения возвращались. А беда была в том, что ранее она была успешной танцовщицей, у неё было множество любовников, богатых ухажеров, весь мир был у её ног, а после родов она располнела, перестала следить за собой, стала скандалить и винила мужа и детей в её «потерянной жизни». Вскоре присоединились и все ощущения. Она стала болеть, обошла всех врачей, все хором сказали – «здорова», и так она попала в отделение. Ей не нравилось всё: ни палата, ни доктор, ни еда, ни персонал, ни она сама себе. Но, когда в отделение госпитализировался симпатичный мужчина, Хэльга оживала и состояние «несколько улучшалось». При выписке она написала жалобу на всех: главного врача, заведующего, персонал, однако, «за исключением Марии Фёдоровны, так как она ещё мала и зелена».

Задача таких пациентов – дать доктору почувствовать себя бездарем и, к сожалению, излечить её может только жизнь. Но Пабло Васильевич считал по-другому и изъявил желание переговорить со мной. Зайдя в кабинет впервые, коленки реально тряслись. До этого видеть его не приходилось, только слышать рассказы о его «добром сердце». Он сидел в огромном кабинете, с хорошей дорогой мебелью, работающим кондиционером (что для нас – врачей – было роскошью, «Экономьте государственную электроэнергию» – заклинал он), и курил красный Мальборо. Огромные руки, плешивая седина, зачесанная явно гелем, назад «по моде», въедливые колкие серые глаза, рубашка, не сходившаяся на животе, придавала его и так нелицеприятному образу отталкивающего шарма.

«Ой, ой, правду говорили», – подумалось мне.

– Здравствуйте, Павел Васильевич, – робко начала я, со стороны слышалось, что голос предательски срывался, сердце выскакивало из груди, в голове шумело.

Он не спешил отвечать, едко, пристально и с пренебрежением рассматривал, затем расплылся в улыбке, обнажив свои мелкие зубы, потемневшие от табака:

– Ну здравствуй, дорогэнька, – процедил он, – не с того ты свою карьеру начала. Это что за жалобы здесь на всех?

Взяв толстой рукой лист бумаги, он швырнул его в меня по столу. Ты с первого дня «доганы» хочешь? Так я тебе устрою, – довольный своей властью и, увидев в своей реплике что-то смешное, он разразился мерзким смехом. Сквозь него он продолжил:

В трудовой книжке на первом месяце работы будет красоваться отметка о некомпетентности. Ещё раз такое повторится – вышвырну, как непутевую псину, поняла меня?

– Я прошу прощения, я… не нужно, больше так не буду, честно, я не хотела…, – слёзы предательски подкатывали, всеми силами удерживая своё достоинство и чтобы не разреветься, я стояла, опустив голову.

– Свободна! Тупая медсестра…

– До свидания.

Я пулей вылетела из кабинета. Его секретарь, окинув меня взглядом, с ухмылкой продолжила что-то набирать на клавиатуре своими холёными фиолетовыми ноготками. Выйдя на улицу, я всё-таки разрыдалась.

Навстречу шла Аня.

– Машунь, что случилось? – в её взгляде читалось беспокойство. Да так, ничего, – пытаясь взять себя в руки, я как-то промямлила. Была у Пабло?

Угу, – и здесь я разрыдалась в голос, от обиды и несправедливости. Эй, прекращай, начальство не выбирают, все воем, но другого нет. У него крепкие связи в министерстве, сколько толковых докторов уволилось из-за этого, но держись, главное, что ты благое дело делаешь, людей спасаешь, а на пациентку не обижайся, такое впечатление, что ты в дурдоме работаешь!

Сквозь слёзы мы прыснули от смеха.

Да, действительно, попутала, думала, после сегодняшней моей беседы с шефом, – работаю где-то в разведке и попала в плен к гестапо.

Да, да, все не любим на ковёр ходить. Каждый в больнице бендиа зепины пьёт после общения с ним, но не переживай, у нас много и хороших людей, правда не верь никому, – здесь тебе улыбаются, а за спиной всё равно проституткой, алкоголичкой или наркоманкой будешь. Особенно здесь не ценят специалистов и хороших людей. Интриги, скандалы, расследования… Кто с кем спит – особая тема для вынесения на повестку дня кофе-брейка каждого отделения.

– Анют, чего люди такие? Почему нельзя искренне и душевно жить, любить то, что ты делаешь и радоваться жизни? А?

– Машенька, здесь половина – раненные сами. Это ты только пришла, а я здесь пятнадцать лет работаю. Дурдом высасывает, слишком много горя видишь ежедневно, привыкаешь, год идёт за пять, по закону год за два, а на практике – за пять, множество жизней проживаешь, иначе ты не доктор, нужно сопереживать и разделять, любить людей, тогда только ты исцелять будешь, всё остальное – бутафория. Ладно, потянуло на философию, кофе пить идём?

– Идём, – и мы зашагали по милому дурдому, уже осознав, что между нами зародилось светлое чувство настоящей дружбы.

Мне девять. Идёт урок русской литературы. Ноги подкашиваются. Нужно рассказать с выражением стих. Стих взяла на свой выбор. «Сижу за решеткой в темнице сырой....вскормленный в Неволе орёл молодой…» – слова льются из меня и, фактически, я проживаю все эмоции этого заключённого с его другом – орлом, рассказываю с чувством, с толком, с расстановкой… Завершаю своё декламирование, слышу одобрительное нашей учительницы:

– Машенька, садись – пять! – вприпрыжку бегу и сажусь на своё место к Вовчику, моему самому близкому и дорогому другу.

Вовчик уже пробует курить, частенько приходит с фингалом под глазом: «Мамка пьёт», и наша дружба неразделима. Я пишу ему контрольные, потому что: «Учиться нужно хорошо, иначе будешь дворником». А я не хочу, чтобы Вовчик стал дворником, а учиться у него не получается. Зато хорошо получается носить мне портфель и защищать меня. Мы хихикаем над новой учительницей, у неё вперёд зубы, и Вовчик очень хорошо её пародирует.

– Дети, растущие в неполноценных семьях, не могут быть достойной ячейкой общества. Потому, что они сами неполноценные, – говорит Ольга Степановна, сквозь свои зубы-вперёд. – Поэтому, Вовочка, я не держу на тебя зла, кривляние меня – это лишь способы твоей защиты, а у тебя, как всегда, не сделана домашняя работа, поэтому – два.

В моём детском сознании от несправедливости поднимается волна негодования. Что значит неполноценные? В чем Вовчик неполноценный? Он невероятный. Я тяну руку:

– Ольга Степановна, скажите, а в чем моя неполноценность? Ладно, Вы Вовчика не любите и говорите, что из него ничего не выйдет, потому что у него отца нет и мама пьёт, а я то чем неполноценна? У меня мама есть, папы нет, но занимаюсь то я на «Отлично»!

Ольга Степановна что-то блеет, невнятно, непонятно, мой вопрос заставляет её врасплох, а я продолжаю:

– У меня две руки, две ноги, голова, в четверти у меня ни одной четверки, все пятёрки, я хожу на танцы, на английский, на рисование, и ни я, ни Вова, ни Алина, у которой есть и папа и мама, мы ни чем друг от друга не отличаемся. У нас просто особенные семьи и папы нас очень любят, просто не живут с нами вместе. Так почему Вы нас обзываете Неполноценными?

Спасительный звонок об окончании урока прерывает эти дебаты. Степановна говорит: «Урок окончен», я злобно на неё смотрю, беру портфель, и мы с Вовчиком плетёмся домой. Вовчик с опущенной головой говорит:

– Маш, не права ты, папка как в тюрьму сел – ни разу не написал. Не любит он меня. Да и мамке я не нужен. Она мне всегда говорит, что лучше б я сдох, или она аборт сделала. Единственная, кто меня любит, так это бабушка. Я к ней по ночам иногда сбегаю, когда мамка пьяная сильно и драться лезет.

– Вов, ну любят они тебя, и я тебя люблю. Вот вырастим – поженимся, купим дом, детей родим, я врачом стану, ты выучишься, станешь президентом и всё в жизни…

– Машуль, шутишь ты всё, а я вырасту – стану милиционером, не хочу президентом, хочу преступников ловить, и чтобы детей не обижали…, – на этом диалоге мы прощаемся.

Захожу в дом, спрашиваю у бабушки: «Бабуль, а папа меня любит?» Бабушка говорит, что очень, просто занят делами и не приезжает. Мне спокойно, ведь особенными всегда очень интересно быть. Вот я, например, очень особенная, семья у меня особенная, мама постоянно на работе, бабушка заставляет меня играть на пианино и не даёт смотреть мультики, говорит – «нужно быть во всем лучшей», «нужно читать и быть человеком». А я умею разгонять тучи: если сильно сконцентрироваться, то можно заставить тучи рассеяться, и выйдет солнце, пару раз такое получилось. Сейчас уже четверть заканчивается. Скоро лето, и можно будет читать сколько угодно книг и купаться в пруду. А потом наступит зима, и на мой день рождения он приедет, и я ему обязательно расскажу об Ольге Степановне, какая она глупая, ох и выдумщица, а у меня папа самый лучший. А Ольга Степановна сама неполноценная, раз такое говорит.

Обожаю осень. Льёт дождь. Он успокаивающий и освежающий в то же время. Какой-то философский. Мама отпросилась с работы и везёт меня в больницу. У меня в груди опухоль, быстро растёт, ну это и понятно, ведь мне уже тринадцать и я, одна из первых, надела бюстгальтер ещё год назад. Уже даже можно одевать прозрачные кофточки, чтобы лифчик был виден. Мы приезжаем в онкологический центр. Пожилая врач называет меня ласковыми словами, она мне очень нравится, добрая она и как-то сочувственно со мной говорит, я раздеваюсь, снимаю свою гордость – лифчик, и она делает осмотр. Говорит, что срочно на операцию через неделю. Я говорю, что не могу, у меня контрольная по физике, мама неудобно улыбается, и мы идём сдавать все анализы. Говорит, что в понедельник будем. Я, если честно, вообще не хочу никаких операций. Мы с мамой едем в магазин и покупаем мне сапоги. И не простые, а какие хочу именно я, высокие ботфорты! Представляете! Ботфорты! Правда я не знаю, куда их буду носить, наверное, мама даже на дискотеку отпустит, раз такие сапоги купила, в школу ж в таком ходить нельзя.

Понедельник. Рано утром едем в больницу. Мама очень нервничает. Я нервничаю, потому что она нервничает. Знаю, что ничего страшного нет (так мама говорит). Мне дают хорошую палату, там лежат девчонки. Делают укол, и ведут меня в операционную, я думаю, что стоит потерпеть, так как можно будет скоро обуть сапоги. Ложусь на холодный операционный стол, меня привязывают, вкалывают что-то в вену, медсестрам нравятся мои фенечки на руках, чувствую, как приятная волна разливается по телу. Темнота. Сознание постепенно начинает ко мне возвращаться, – ощущение, что я подснежник и прорастаю, сквозь снег, болит голова и грудь, сильно. Мама рядом и даёт мне водички, говорит, что все хорошо, что я боец. Мне очень приятно, но болит сильно. Плачу. Приходит укол, и я засыпаю.

Меня привозят домой. Грудь перебинтована, из неё торчат трубки. Мне страшно, а вдруг там, под марлей и повязками, её нет? Вдруг мне её отрезали? Я плачу. Мама говорит, что всё есть, и чтобы я перестала плакать, я же боец, всё переживу. Врач сказала, что по результатам опухоль доброкачественная и просто скоро нужно рожать. Рожать? Какой ужас! Какой рожать, я ещё даже не целовалась! Омерзительно. Мама делает уколы, заставляет лежать на груди «чтобы жидкость отходила». Мне больно и обидно, почему со мной такое произошло? Вечером заходит мама в комнату и говорит, что завтра приедет ПАПА. Завтра четверг. Я подскакиваю с кровати и бегу к холодильнику.

Спрашиваю, есть ли ингредиенты на салат оливье, «папочка приедет, я хочу его накормить своим салатом, чтобы ему очень вкусно было». Мама просит меня лечь и успокоиться. Я не сдаюсь. Нахожу всё, что нужно, только беру с мамы обещание, что утром она привезёт горошек и майонез. Ночь не сплю, – в предвкушении. Утром доготавливаю блюдо, и уже в ожидании похвал и общения, жду его. Одеваю лучшую пижаму.

Мне очень хочется ему понравиться. Жду его, сидя у окна, чтобы не пропустить. К вечеру я понимаю, что, наверное, мама что-то перепутала, и он приедет в следующий четверг.

Он не приехал ни в этот четверг, ни в следующий.

Через год он однажды позвонил мне поздравить с днём рождения и сказал, что тогда были неприятности по работе. Но я уже не верила, что мы особенная семья. Осознание пульсировало в висках: «Просто спасибо, Папа, за жизнь, ты был в ней только вначале».

Моей детской мечтой было сесть к папе на колени и рассказать об успехах. Просто чтобы он по-отцовски обнял и сказал, что у него самая лучшая в мире Девочка. Я миллионы раз прокручивала это в голове. Но именно там, у окна, я поняла, что, к сожалению, этому не сбыться.

Единственный раз, когда мне удалось с ним поговорить, и высказать ему о своей любви, как мне его не хватало, как мне хотелось, чтобы он гордился мной, и именно по этому, наверное, я получала все эти знания и оценки, чтобы заслужить его любовь – это был день его похорон. Мне было двадцать четыре. Я узнала случайно, что его не стало. Приехав, увидела – возле гроба стояла вся его семья. Точнее три семьи и последняя жена. Все считали меня «позорным ребёнком», так как мама родила меня от женатого мужчины. Мне было абсолютно плевать. Я подошла к нему попрощаться и сказать обо всём, что было у меня в душе. Но злости не было. Только тоска, что у меня не было возможности общения. Все его прежние семьи были воинственно настроены, так как думали, что я буду претендовать на заводы и пароходы, им было не понять моей любви и безразличия к их финансам. Передо мной был мой Любимый человек, мой Папа, хоть и отвергший, но, тем не менее, любимый.

Я долго стояла, мысленно говорила с ним, и вдруг почувствовала на своём плече руку его последней жены, которая, наклонившись, сказала мне: «Отойди, здесь стоит его семья». Я в незамедлительности ответила: «Я на похоронах у своего отца, и буду стоять там, где мне удобно, Вы не переживайте – к Вам на похороны я точно не приду».

На этой чудесной ноте я поцеловала папу и ушла. Ушла с внутренним прощением и осознанием, что просто он был такой. Но, самое ценное, что он подарил мне жизнь и замечательные гены. И не взирая ни на что – я его люблю и прощаю. В моём сознании он остался идеальным любящим человеком. Хоть и иллюзорно, но моим идеальным отцом. Гештальт закрылся.

P.S. Я пишу эту главу с огромным посылом. Я верю, что возможно, после прочтения её, в телефоне маленькой девочки или маленького мальчика, а может быть взрослой или взрослого, высветится звонок с надписью «Папуля», и на том конце провода раздастся: «Доченька, привет, это папа… Как ты? А поехали с тобой кататься на качелях и есть твоё любимое мороженное. Я очень за тобой соскучился»…

А возможно, где-то прозвучит долгожданный звонок старого телефона, и седой старик услышит заветные слова: «Папуль, давно не слышались, ценю тебя и люблю… Прости, что долго не звонил… Я еду к тебе».

Итог: мы не вольны выбирать себе родителей. Многие психотравмы, полученные нами в детстве, действительно влияют и предопределяют нашу жизнь. Но уже будучи взрослыми, мы сами выбираем наш путь, мы можем проработать и отпустить те обиды, которые есть в нас. Прощение – это единственное самое ценное, что мы можем сделать для себя! Да, да, именно для себя. Они не ведали, что творили. Как, собственно, иногда и мы. Всем людям свойственно ошибаться. Мы так устроены.

Спустя год я начала крепнуть в своих знаниях. Дома никто не ждал, поэтому частенько приходилось задерживаться на работе до позднего времени. Постепенно у меня появлялись свои пациенты, и количество их росло. Каждое утро в 7.45, когда я приезжала на своём стареньком жигули Калина, полученным от мамы в дар на моё двадцатипятилетие, пациенты из мужского отделения выстраивались возле окон и радостно кричали: «Доброе утро, Мария Фёдоровна, хорошего Вам дня!». Я всегда приветливо махала им рукой. Окна наблюдательной стороны выходили на нашу врачебную парковку. Там находились люди под наблюдением, у которых был психоз или суицидальные намерения, и даже некоторые, которые по бредовым мотивам совершали убийство.

Психиатрические стационары делятся на две половины: наблюдательную и санаторную. На санаторной части находятся те пациенты, которые уже вышли из психоза и им несколько лучше. На наблюдательной – те, которым необходимо усиленное наблюдение, чтобы они ничего не сотворили с собой и с окружающими. Вообще, все эндогенные процессы (те, которые идут изнутри), к которым относится шизофрения, БАР, рекуррентные депрессивные расстройства, сложны для осознания человечеством, признаться даже мы, доктора, не знаем, по какой причине происходят эти сбои в биохимии. Болезнь сжирает эмоции, рушит судьбы и ломает волю. Если все заболевания человека можно объяснить психосоматически, то здесь – мы бессильны.

Людвиговна ушла на пенсию. В один момент зашла в кабинет, сказала: «Задрали» и пошла к Паблу Васильевичу с заявлением об уходе. Иван Иванович так же вскоре уволился, пошёл работать в программирование, и, на самом деле, человека с таким интеллектом ждали все страны мира. Иногда мне казалось, что у него самого периодами подкатывали панические атаки, но он их тщательно скрывал и, действительно, зимой он ушёл из больницы. Мне было грустновато. Когда ты находишься в постоянном напряжении, потеря соратников из боевого отряда, ценных умов, с которыми всегда можно было посоветоваться, оставляла внутренний след. Мы варились в котле почти без выходных, но восполнение находилось в ещё более страждущих людях и твоих возможностях облегчения их страданий.

Мы с Аней теперь были в одном кабинете. Это было замечательное время. Мы много болтали и философствовали о жизни. У меня не складывалось с мужчинами, один был краше другого.

– Маш, ну зачем ты говоришь, где ты работаешь? На этот вопрос отвечай: я бьюти-блогер или – просто красивая. Зачем сразу рубить на корню?

– Ага, точно, я раз уже так попробовала – опростоволосилась. Прихожу на свидание, мужчина симпатичный, вроде, с виду хорош собой и, что ты думаешь, он спрашивает: «Где ты работаешь?». Я, чтобы сразу не пугать, отвечаю: «Я бьюти-блогер». Он со знанием дела решил поддержать разговор и задал вопрос: «О, круто, а какие ты журналы читаешь?», а я кроме «Нейроньюз» ничего и не читаю, времени нет, о зарубежных исследованиях, думаю, ему будет вряд ли понятно, ну, на ум мне пришел «Кул Герлз», который лет пятнадцать уже не выпускают, он развернулся и, с недоверием и уличением меня во лжи, спросил:

«Эээээээ… Так давно уже не выпускают». Вопрос: откуда мужик знает, какие журналы женские выпускают???? Откуда эти знания???!!!!

– Да, хороший вопрос, – вскинув голову и начав завязывать резинкой непослушные кудри, констатировала она. – Понимаешь, мужчинам нужна лёгкость в женщине, мы музы. Вот посмотри на наших истеричек – они манипуляторы, и рядом с ними всегда приличные мужчины, а мы с тобой впахиваем с утра до ночи, лечим, спасаем и, к сожалению, в дурдом уж точно не приедет принц на белом коне, ну только если подлечиться или покапаться. Контингент так себе, а с докторами ни то, что роман завести, трахнуться не с кем.

Аня всегда любила вставить очень хлесткое словцо. Ей было тридцать шесть лет. Из обеспеченной семьи, всегда одета «с иголочки», у неё было прекрасное чувство юмора и блестящие клинические знания. Она всегда мне помогала. Когда почти 24 часа в сутки на все выходные и праздники находишься в отделении, твоей семьёй становится работа. Самое преданное, что у тебя есть – это работа, а самое ценное – это твои мысли. Олег Иванович появился на пороге ординаторской.

– Милые мои леди, к нам поступление от Павла Васильевича, пациента буду вести я, но вы за ним присматривайте, он не для нашего отделения.

– Да, шеф, – в один голос сказали мы. Мы любили Олега Ивановича, он был очень душевным человеком. Много курил и любил вечером за ужином дернуть рюмочку коньячка, но он был настоящим и искренним, он старался помочь каждому, на таких людях держался мир. У нас в отделении были уже свои постоянные клиенты. Римма Марковна, с тревожно-депрессивным расстройством, душевная тревожная женщина шестидесяти лет, которую всю жизнь гнобил муж. На каждом обходе Олег Иванович делал ей комплимент, мы все его поддерживали, и она, смущаясь, расцветала, очень часто людям важна не терапия, а вовремя сказанное доброе слово, понимание и поддержка. Гробовая, девочка семидесяти восьми лет, с органическим тревожным расстройством, у которой был непутевый сын, она госпитализировалась с огромным удовольствием, всегда в шерстяном платочке и обруче, она радостно нас приветствовала, это были мои пациенты, я вкладывала в них душу и нарушала закон, назначая им двойную порцию таблеток, чтобы хватало на выписку, так как денег у них не было ни копейки.

Однажды летом Гробовая зашла в ординаторскую и принесла мне клубнику, пряча её, там было где-то штучек семь маленьких клубничек, она так с надеждой протянула их мне и стареньким голосом, в котором слышалась мольба, промолвила:

– Федоровна, это ко мне приходила дальняя родственница и принесла, отведайте, пожалуйста.

Я понимала, что Гробовая за последние лет пять точно её не пробовала, так как фрукты ей не по карману, на пенсию особо не разгуляешься. Я наотрез отказалась, глаза её наполнились слезами:

– Я так Вам благодарна, Вы столько для нас делаете, прошу Вас.

– Только при условии, если мы сейчас её вместе начнём есть, – для неё было крайне важно – отблагодарить, поделиться самым ценным.

– Мария Фёдоровна, я Вас так люблю, скушайте, верите, я каждый день за Вас молюсь, после вашей терапии у меня не так болит душа.

Каждый день в 8.15 был обход. Заходим в последнюю ВИП палату, вижу пациента, отрекомендованного Паблом Васильевичем, – парень тридцати пяти лет, хорошо одет, и с виду в жизни не скажешь, что он болен, кучу комплиментов отпустил, многоречив, Олег Иванович поинтересовался о его самочувствии, и мы отправились в кабинет для обсуждения динамики и корректировки лечения пациентов.

– Олег Иванович, да он в дымину болен, он не для нашего отделения, у нас же оно открытое, а он в мании, – начала я.

– Вижу, но диагноз поставили – циклотимия, смотрел его профессор, сказал – удержится. Павел Васильевич приказал ему здесь лечиться, молодой человек – сын прокурора области, не можем ослушаться, Вы же знаете, как наше начальство любит угождать чинам, что я могу поделать? – осунувшись, Олег Иванович печально вздохнул.

– Но как же быть? Если что случится, это же на наши плечи ляжет ответственность.

– Ну, на мои, точнее, единственный выход – это написать заявление, а кто лечить то будет? Леди, не переживайте, всё будет хорошо.

– А если цикл поменяется и начнётся депрессивная симптоматика? Если у него суицидальные намерения начнутся, что тогда? Персонал не справится!

– Мария Фёдоровна, успокаивайтесь, всё будет хорошо. В его словах не было уверенности. Была тревога.

Нашего пациента звали Георгий. Он часто начал захаживать в палату, где лежала Гробовая и Марковна, по утрам приносил им чай, конфеты и цветочки, что очень характерно пациентам в мании. На персонал он агрессировал, периодами был гневлив. Все танцевали перед ним и старались угодить. Старшая медицинская сестра лично приходила застелить постель. Втроём они часто выходили на прогулки, мои девочки – Римма Марковна, Гробовая и Георгий. Девчонки расцвели и стали хохотушками. В любом возрасте, если женщине дать заботливое мужское внимание, они расцветают и молодеют душой.

Около семи вечера я добралась домой, только развалилась на диване и взялась за книгу своего любимого Ремарка, после первой еды за день, на телефоне высветился входящий вызов от Олега Ивановича.

– Але, соскучились за мной, шеф?

– Машенька, срочно приезжай в отделение, у нас ЧП.

Я мигом впрыгнула в первую попавшуюся одежду и помчала в милый дурдом. Захожу, слышу, из кабинета доносится крик Пабла Васильевича:

– Ты что, дурак старый, совсем мозгами поехал, соображения нет? На пенсию тебя пора! Идиот ненормальный, вечер мне перепортил, компетентность потерял, ты не врач, ты дворник, имбецил.

– Но Вы же сами сказали, Павел Васильевич, чтобы он у нас находился, я не хотел его брать!

– А если я тебе скажу с моста прыгнуть, ты тоже прыгнешь? Маразматик старый.

На этом Пабло выкатился из кабинета Олега Ивановича и тяжёлой переваливающейся походкой ушёл из отделения.

Я зашла в кабинет. Старик наливал себе очередную порцию капель Зеленина.

– Что случилось, Олег Иванович?

– Ой, Машенька, как всё и предполагалось.

Наш Георгий пошёл на прогулку с бабушками. Ушёл с территории больницы и, перейдя дорогу, прибыл в местный супермаркет. Там он совершил ограбление: две жвачки, колоду карт, носки, и две ручки, спрятав награбленное под кофту и в штаны, он собирался покинуть место преступления под прикрытием ничего не подозревающих бабушек. На кассе их задержали, и охранниками был выявлен факт кражи. Ответственные бабушки начали защищать Георгия, плакать, причитать: «Мы же из дурдома, отпустите», а Георгий возбудился и стал гневаться. Началась драка, вызвали полицию. Конечно, в полиции выяснилось, чей Георгий сын, отец приехал в райотдел и всё уладил, однако Пабло Васильевич был поставлен в неловкое положение.

Бабушек, как соучастниц преступления, не привлекли, а отправили обратно в отделение.

– Олег Иванович, но Вы же знаете, какие в мании могут совершаться нелепые поступки, он же спит по два часа, слава Богу что так, а не хуже, не расстраивайтесь.

– Спасибо, Машенька, что-то и вправду, старый я стал, сложно мне!

– Ээээээй!!!! Вы чего? Мы Вас обожаем! Таких как Вы – специалистов нет, кто лечить-то будет? Не бросайте нас. Анна Владимировна в отпуске, и уже как сложно. А без Вас пропадём. Держаться, Олег Иванович, держаться! Так, сейчас схожу, поведаю своих девочек, и будем пить чай.

– Захожу в палату, у Гробовой давление – 220 на 120, у Марковны – 190 на 110.

– Ну что, рецидивистки, на дело сходили? – улыбаюсь и, делая вид, что ничего не случилось, подбадриваю их я.

– Ой, Мария Фёдоровна, спасибо, что приехали. Мы, конечно, в шоке, такой галантный, такой хороший молодой человек… – начала причитать Марковна.

Гробовая тем временем сидела, опустивши голову, в своём шерстяном платке, и смотрела в окно, затем медленно развернулась, вздохнула и философски изрекла:

– Эх, Фёдоровна, я ж то думала – это любовь со мной на старости лет приключилась, а это болезнь оказалась… Сплошные разочарования.

Музыкальная школа. Выпускной экзамен. Мне тринадцать лет. Играя, я еле сдерживаю слёзы. Я ненавижу фортепьяно. Ещё пару минут «мучения», и я доигрываю пьесу, закрываю крышку, как на гробу, и говорю маме: «Я больше никогда не подойду к фортепьяно».

Мне восемь. Я упорно занимаюсь в музыкальной школе. Помимо всевозможных репетиторов по математике, рисованию, литературе, танцам, русскому языку и украинскому, ещё и музыка. Учителя зовут Кристина Ульяновна. У неё всегда идеальный маникюр. Иногда она меня хвалит, говорит, что есть слух и хорошая техника. У меня есть мечта, очень заветная, – стать пианисткой. Я уже представляю, как собираю залы и играю Лунную Сонату на балу в Зальцбурге. Именно так моё сознание рисовало успех в данной профессии. Периодами меня лупят линейкой по рукам и спине: «Чтобы правильно держала осанку и под рукой были как-будто подушечки». Не больно, но сильно обидно. Я много болею. Меня переводят на дистанционное обучение. Дома заниматься ещё тяжелее. Однажды, моя учительница смеётся надо мной и говорит, что у меня ничего не получится, я никогда не стану пианисткой, я бездарь. В ответ я с агрессией наказываю учительницу – обрисовываю все ноты ручкой. Меня ругают, я спихиваю вину на троюродного младшего брата. Теперь его ругают, я расстраиваюсь ещё сильнее из- за своего низкого поступка и признаюсь во всём. Немой бойкот у меня дома. А учительница всё приходит.

Мне дарят котёнка. Я называю его Васильком. Я его очень люблю, он серенький, персидской породы, курносенький и длинношерстный комочек, смешной, ласковый, всё целует мои руки и любит играть. Ждёт меня со школы.

Весенний день. За окном тает снег, мальчишки пускают кораблики, я музицирую. Очень не охота, но нужно. Мама говорит: «Личность должна быть всесторонне развитой». Я ещё не понимаю значения этих слов, чем кораблики не развитие? Но что-то очень важное в этом есть. Уходя после урока, учитель К.У. закрывает за собой дверь, Василёк пытается выбежать вслед и ему дверью предательски отбивает лапу, она висит на коже, а котёнок дико кричит. К.У. говорит, что это я виновата, что нужно смотреть за своими питомцами. Наверное, она права, а мне больно.

Реву взахлёб.

Мама обеспокоена, ветеринаров в нашем городке нет. Привезли к хирургу, он – хирург от Бога, я всегда им восхищаюсь. Меня отвезли домой. Двое суток я рыдаю. Мне кажется, котёнок умер. И, вот чудо, мне звонит жена хирурга и говорит: «Машенька, приезжай забирать». Я еле дождалась того времени, на которое было назначено. Захожу, сидит супруга нашего поистине Человечного и Настоящего Хирурга, держит в руках серенький комочек, плачет и говорит: «Знакомься, это…

Твой новый кот. Василька не удалось спасти». Я отказываюсь брать его на руки, но супруга просит, я их семью очень люблю и уважаю, и точно знаю, что мне сопереживают. Так у меня появился Симба.

Пять лет прошло с того момента. Моя учительница продолжала приходить ко мне два раза в неделю. Мама сопереживала мне, но «Лучше учителя не найти, а музыкальную школу окончить нужно». Моему счастью, когда я закончила пьесу и закрыла фортепьяно, не было предела. Свобода. Я больше её никогда не увижу. Все эти годы для меня уроки музыки были как хождение по лезвию босыми ногами. Наверное, так закаляется сталь. Так приобретается характер.

Но к чему я Вам об этом вещаю, не для того, чтобы рассказать очередную душещипательную историю. Если бы не тогда моя К.У., возможно, я бы никогда не стала врачом (стойкость характера необходимо иметь в этой профессии), а стала бы пианисткой, и сейчас играла бы в каком-то кабаке «У березы» Собачий вальс под пьяные аплодисменты дальнобойщиков (что тоже очень даже не плохо, но – не моё, ведь музыкального таланта, и правда, у меня не было).

Ведь целеустремлённость зародилась у меня тогда, когда от одной мечты меня больно отвело, и появилась мечта спасать (в том числе и Василька), спасать людей, спасать души и помогать таким людям, которым плохо, которые в тупике. Испытывая боль, человек растёт, взращивает себя как личность. Только путём познания мы приходим к истинным нам и иногда эти познания болезненны. Мы не можем изменить прошлое, мы можем изменить будущее, проработав себя в настоящем. Организм человека постоянно поддаётся стрессам, только в состоянии стресса мы можем дать динамику. Вспомните какую-нибудь самую страшную болезненную ситуацию из детства. В настоящем, из- за того, что мы постоянно её прокручиваем в голове, она очень часто болезненно всплывает в нашем сознании, а затем – и в жизни.

Поэтому необходимо уметь прощать и благодарить. Ведь та либо иная жизненная ситуация даёт нам толчок к росту. Единственное, что мы можем сделать в настоящем, это мысленно представить себе эту маленькую девочку или мальчика, перенестись за десять минут до случившегося, подойти к ней, обнять, успокоить, предупредить, что такое произойдёт, и мы ничего не сможем изменить, и дать те дары, те качества, чтобы она смогла пережить это… Мы не можем поменять ход событий, мы можем изменить отношение к ним. Так было нужно…

Наш диалог с той маленькой мной состоялся таким образом. Подойдя к маленькой Маше, которая беспечно музицировала с К.У., я обняла её и прошептала: «Пройдёт время, всё образуется, тебе этот путь пригодится в жизни, сейчас тебе будет очень больно, я тебя люблю и я рядом, в обиду не дам, нужно пережить, и я дарю тебе эти подарки в виде любви, силы и заботы, не злись и не обижайся, я рядом …»

Любите своих внутренних детей… И освобождайтесь…

Дни бежали, словно время поставлено на ускоренный темп. День сменялся ночью, лето – осенью, Олег Иванович сильно постарел. Он всё чаще стал кашлять и подолгу закрывался в кабинете. Вся нагрузка пациентов была на мне и Ане.

Аня наконец-то встретила свою любовь – знаменитого пластического хирурга, красавчика Максима Анатольевича, похитителя девичьих сердец. Я полностью на автомате делала все назначения, и диагнозы сами выстраивались в моём сознании на основании симптомов и синдромов. Только с опытом приходит «насмотренность». По уставшим безжизненным глазам и скорбящим уголкам рта можно было подозревать депрессию. По напряженной стати, мокрым ладошкам и бегающим от тревоги глазам – тревожное расстройство. Особенно остро у таких пациентов стояли вопросы о побочных действиях препаратов, об их взаимодействии с другими препаратами, вопрос: «Я не умру?» и ещё множество, ведь страх смерти затмевал сознание.

По томам обследований и всесторонним заключениям «Здоров», люди с генерализованным тревожным расстройством направлению к психиатру очень огорчались: «У меня неизвестная онкология, я Вам говорю, доктор», «Страшное заболевание», и убедить принимать антидепрессанты стоило ох каких усилий, однако, по результату терапии и освобождению от этих мыслей, драгоценное: «Ура, я здоров!» было мелодичнее сонат Бетховена. Людей, которые дробно ели, боясь подавиться, так же мучал невротический ком, который очень легко убирался при помощи медикаментов и психотерапии. Безграничную радость и внутреннее ликование вызывали пациенты с обсессивно- компульсивным расстройством, когда нам удавалось убрать эти навязчивые мысли и действия. Очень эмоционально сложно было наблюдать за людьми, страдающими эндогенными процессами, сжирающей изнутри депрессией при биполярном аффективном расстройстве, а так же эмпирическими голосами, когда эти голоса угрожали, осуждали и заставляли делать ужасные вещи. За этим было больно наблюдать, но желание помочь и победить этот неизвестный биохимический процесс заставляло подниматься рано утром и бежать на работу. Когда это то, ради чего ты живёшь, усталость и несправедливость системы отходит на второй план.

Самыми сложными для меня, да, собственно, и для всех психиатров, были пациенты с анорексией, булимией и наркоманы. Крайне сложно было добиться исцеления, но иногда получалось. Последних вообще терпеть не могла, никогда не понимала, как самостоятельно можно было выбрать такой путь, а вот категория «психопаты и истерия» меня просто обожали. Мне очень нравились дежурства, там можно было вкусить всю красоту острых состояний и быстро решать клинические задачки со звездочками, дежурства были похожи на амбразуру, передовую линию фронта, где сталкивался профессионализм и трагедия, сломанные судьбы и человеческая душевность, трагедия и мотивация, ложь и истина, жизнь и смерть.

На моей планете под названием «Жизнь», помимо милого дурдома были ещё жители: мама, отчим Валентин, университетский друг – Казанова- Даня, подруга детства – Алевтина, периодами мелькал одноклассник Вова и мудрая и сильная подруга Юля, иногда я её ласково называла Юлий, так как она могла решить любой вопрос, для неё не существовало никаких преград. По образованию инженер-технолог, она создала фирму, занимающуюся международной торговлей оборудованием для авиации по всему миру. Ухоженная, стильно одетая, всегда на новой машине, с двумя телефонами в руках, тремя детьми на руках она влетала ко мне в отделение «на утренний кофе» как фурия, снося всё и всех на своём пути. Очарование её и харизма зашкаливали. Она любила жить красиво, успевала быть в бизнесе с мужчинами, воспитывать троих детей, заниматься собой и выглядеть в свои тридцать восемь на двадцать пять. Она была моим личным психотерапевтом, моим духовным наставником и просто невероятно крутой «телочкой».

– Как дела?

– Юль, устала… Хочу отдохнуть, денег нет, даже не хочу в отпуск идти, ты же знаешь: у нас в медицине так, как и в проституции, только сложнее, без спроса и бесплатно иногда совокупляются с твоим мозгом, пришёл на работу – есть денюжка, не пришёл – сиди голодный.

– Слушай, значит, пора цены озвучивать за приём, сама голодная и святая ходишь. Ну вот представь, мне говорят: «Дайте, пожалуйста, мне тепловизор бесплатно, у нас проблемы с оплатой», как думаешь, я дам? Ага, щас, сначала деньги, потом стулья, мне детей кормить, машину заправлять… Не, ну я всё понимаю, ты после работы выходишь с коньяками, конфетами и шампанским, «что дадут», так приезжай на заправку кормить свою «ласточку» и говори: «Можно 95-й, пожалуйста?» Заправщик вставляет пистолет, подходишь на кассу и достаёшь две бутылки коньяка «Десна» и коробку конфет «Стрела», и рекомендую сразу добавить, невинно улыбнувшись: «Я просто из дурдома». Потому как реально так мир уже не работает. Есть денежный эквивалент. Каждая работа оплачивается.

– Юль, ну ты сама видишь контингент, ну о чем ты говоришь, в основном – обездоленные.

– Слушай, я недавно видела твою бедную пациентку из седьмой палаты, так она в супермаркете покупала чёрную икру, а ты всё её жалеешь, и препараты по дешёвке выписываешь. Сама чёрную икру давно ела? Маш, хватит всех жалеть, тебя почему-то никто не жалеет, смотри, плечи осунулись, глаза впали, похудела, ты вообще спишь?

– Сплю, тяжеловато, конечно, из Любомировки ездить, 40 км каждый день, но квартиру снимать не хочу, мне там комфортно, природа, красота… Да и икра я уже не помню, какая на вкус, что себя баловать-то.

– Оооооооо… Типичное мышление бедности. Ты достойна самого лучшего в этом мире! Запомни: не ты для мира, а мир для тебя! А мужика ты как собралась себе находить? Больничного, местного?

– Ну хватит, Юль, достаточно, найдётся.

– Машенька, женщина мужчину вдохновляет, а мужчина совершает подвиги, несёт ответственность за семью, но какая же ты муза – когда кроме дурдома нет ничего в жизни, молодые годы твои мимо проходят, ты думаешь, кто-то потом вспомнит, как тебя звали, памятник поставят? Любить нужно сначала себя, быть наполненной, тогда и любовь появится, ты же знаешь, когда один человек наполнен и счастлив и второй наполнен и счастлив, они встречаются и создаётся любовь.

А когда ты пустая и мужчины в твою жизнь приходят покалеченные, абьюзеры, мать их за ногу, никогда нельзя позволять себя гнобить, себя нужно любить. Андерстенд?

Этот мотивационный монолог прервал очередной звонок из «Америки».

Указав на телефон, помахав рукой, Юля поспешила ретироваться.

Я пошла прогуливаться и вдумываться в слова моей гуру. Когда особенно было сложно, моей отдушиной были прогулки по историческим местам милого дурдома. Мне представлялись колесницы и дамы в красивых туалетах, величественно принимавшие в этой старой усадьбе своих чинных гостей. Я представляла, что я так же в красивом бальном платье, с зонтиком от жары иду на праздничную церемонию и неспешно наслаждаюсь пением птиц, берёзами и легким летним ветерком в предвкушении бального вечера. Права Юля, я вечно уставшая. Сложно жить в режиме «светя другим – сгораешь сам». Откуда эта женственность? Мне стыдно брать деньги. Я не могу сказать: «Это стоит столько-то», сколько дадут и…

Вибрация мобильного в кармане белого халата оторвала от размышлений.

Входящий – «Юлий».

– И девочка, пойми, ты же наш лучик солнца, вспомни, как мы познакомились? Когда умер Илья, я была вне себя от отчаяния, трое детей на руках, я ничего не понимаю в его бизнесе, если бы тогда не ты, я бы никогда не выкарабкалась. Люблю тебя очень, ты мне родной человек, и в мире всё настолько просто и сложно одновременно, что иногда становится неловко от невыносимой лёгкости бытия… Самое главное – ты действуй и иди к своим мечтам… Не можешь идти – ползи… Не можешь ползти, хоть лежи в направлении своей мечты! Но, мечтай и чётко знай, чего ты хочешь. Быт определяет сознание. И всё будет. Обязательно произойдёт, как бы не было сложно, но произойдёт в лучших вариациях реализации. Просто сделай шаг! Перестрой своё мышление! Всё получится! Ты можешь получить всё, что хочешь, Вселенная благосклонна к тебе и ко всем, если ты делаешь добро в мире, но давай себе отдых, начни мечтать по крупному! Встретишь ты свою любовь, я ещё у тебя на свадьбе погуляю, не вешать нос, гардемарины. Но определись со своими мечтами. Всё, люблю, от малышей тебе привет. Разговор окончен. Я поплелась обратно на работу. Двадцать семь лет… Когда занималась в школе, было «некогда с парнями водиться», да и мама не приветствовала общение, ослушаться её не могла, ведь это чувство вины меня преследовало, а также не хотела её огорчать, хотелось быть лучшей для неё. «Сначала учеба», «ты должна рассчитывать сама на себя», «ты должна состояться, как специалист», «рожать думай после того, как состоишься, как специалист», «все мужчины предают» – эти установки и убеждения прорастали во мне, как бамбук, разрушая женскую натуру. Именно так взращиваются стальные леди и, безусловно, в жизнь они себе притягивают покалеченных мужчин. Правило одно. Права Юля.

Мы познакомились с ней, когда её мужа Илью застрелили. Она попала на приём в ужасном состоянии. Но мы с ней нашли мотивацию жить и потом сдружились. Вообще, по канонам всей психотерапевтической практики, так нельзя, но, в мире есть больше, чем просто психотерапевтическая практика, во Вселенной есть люди, которые посланы тебе для душевной близости, и каждый человек привносит в твою жизнь свои знания, главное, уметь видеть и слышать подсказки....

Она была мне настоящим и преданным другом.

Мы подолгу могли сидеть за бокалом красного вина в её загородном доме и говорить о философии, космосе, жизни и обязательно – на английском. Юля любила в каждой секунде жизни находить эстетику и толк. Её дети меня обожали, три славных мальчишки двенадцать, восемь и пять лет. После смерти Ильи она так и не смогла заставить себя завести новые отношения.

– Они все – дешевая пародия на него, мы были едины во всём, в юморе, в мироощущении, в музыке, в отдыхе      Такая любовь раз в век, действительно настоящая и искренняя, и у меня есть три подарка от него, он жив в них и во мне, я его люблю и буду любить, а остальные просто подделки по сравнению с ним. Таких, как он, больше для меня не выпускают. Я желаю каждой женщине познать такую любовь. Не было ни единого выходного, чтобы у меня не стояли цветы, он был волшебником и исполнял все мои желания, я была женщиной рядом с ним, а он – мужчиной… А теперь память не даёт мне даже шанса…

Нет, она после смерти отошла, пару раз даже ходила на свидания, ухажеров было много вокруг, но такого достойного отца для своих детей, как Илья, она не видела.

Помню, мы с ней поехали сдавать экзамен по английскому IELTS в Киев. И перед экзаменом зашли к моему другу в ресторан поужинать. Пятница. Вечер. Сидим втроём кушаем, болтаем о жизни. Здесь Кирюха говорит:

– Сейчас Вадик, партнёр мой приедет не надолго, не против?

Мы ж, кончено, не против. Даже и то лучше, веселее. Вадим, тридцать шесть лет, высокий, красивый, успешный бизнесмен, который привык к женскому вниманию и явно очень не обделён им. Он заигрывающе целует в честь знакомства каждой ручки и видит на предплечье Юли огромный ожог. С сочувствием и флиртом интересуется:

– А это ты где так?

– Да меняла в тепловизоре чёрное тело при калибровке.

Я вижу, как у Вадима начинается когнитивный диссонанс, «ролики заходят за шарики», на лице недоумение, затем я вижу в мониторе его сознания надпись «Error” и он выдавливает из себя:

– А, ну… Ну тогда мажь зелёнкой.

После этого он, почему-то, быстро ретировался «по делам», а мой киевский приятель Кир долго смеялся с этой ситуации. Не знаю, как бы пошёл диалог, если бы Юля сказала: «Да пирожки жарила». Есть у меня ощущение, что у Вадима бы дела не появились. По какой-то причине наш современный мир не очень-то поощрял интеллектуальных женщин.

– Ну, Маш, зачем мне «умней меня, друган Валера», я хочу домашнюю кошечку, чтобы в рот заглядывала, а к Юльке твоей я даже подойти боюсь, она красивая гадина, но опасная, зачем такая нужна? – констатировал после этого случая мой друг Даня.

Поэтому Юля была всецело погружена в проекты, детей и жизнь, Илья жил с ней рядом, но в другой параллели.

Зайдя в кабинет, я переодела халат, когда его надеваешь на себя, надеваешь профессию, твои жизненные обстоятельства становятся неважными, и ты погружаешься в мир пациента. Переживаешь с ним его трудности и боли, узнаёшь о его мыслях и душе, а затем отсоединяешься, вычленяя симптомы, выводишь в синдромы и уже назначаешь терапию. Эх, так бы и в жизни.

Выхожу в 20.30 из отделения, домой не тороплюсь, в голове перебираю всех своих женихов. Коля, с которым встречались год в универе, не нравился маме. Олег – всё выбирал сыр по скидке, и забирал остатки вина из гостей, винил, что я «не туда ты свою стипендию тратишь, зачем такую дорогую косметику Руби Роуз покупать, можно и без походить, ты пока – ничего». Таких мужчин я всегда опасаюсь, ведь «мелочность человека – это мелочность души», как с такими детей рожать, чтоб потом каждый чек на морковку из супермаркета АББ складывать и давать подробный отчёт: «Куда ты деньги растратила, транжира?». Однозначно нет, а остальные были просто не интересны. В этих мыслях я достала свою любимую кассету с музыкой Фредерика Шопена и окунулась в удивительный эмоциональный мир красоты сюжета и звучания… Не помню у кого именно, но когда-то прочла: «Музыка – сильнее, чем любовь…».

Она может вознести тебя, поднять до небес и бросить в недра самых скорбных переживаний… Сквозь века в его музыке ты можешь услышать колебания своей души…

Любовь к дежурствам не иссякла, не смотря на года, убеждение, что на дежурствах открывается красота экстремальной психиатрии и человеческих душ, оставалось аксиомой.

Воскресенье. 8.15 утра, одна тысяча двести пациентов под моим присмотром. Я один доктор-психиатр на всю больницу и город. Холод просто собачий. Две куртки, валенки (если по-модному, то «мун буты»), тёплый свитер, в прослойке этого бургера – белый халат. Эта экономия на электроэнергии просто убивает, дует со всех щелей. Как всегда, обложена историями болезни, сижу и дописываю всё то, что не успела, так как нагрузка огроменная. Тридцать пациентов на тебя одну. Аня в любви, её почти не видно в отделении – то на больничном, то в отпуске, Максим полностью её поглотил. Она изменилась в последнее время.

Дёрганная какая-то стала и похудела сильно. Ну, как говорится, «любовь зла».

Спасать Мир и души – это очень благородное занятие, но есть в этом всем и бюрократические моменты, в которых «ты должна каждого пациента писать не для себя, а для прокурора, в психиатрии глаз да глаз, как говорит наш любимый Пабло Васильевич. Иногда мне кажется, что в нём есть что-то человеческое и доброе, но потом находится какая-то ситуация, например, совместный обход отделения перед выборами: заведующий, я, Аня трусимся над каждым пациентом. Пабло Васильевич чинно осматривает всё отделение, белым платком вытирает поверхности, весь персонал трясётся, заходим в палату, он спрашивает у пациентки:

– Как Вы себя чувствуете?

Пациентка тяжёлая, умеренный депрессивный эпизод, плохо спит. Она ему начинает отвечать:

– Ой, плохо, не могу спать, только закрываю глаза, как умершие родственники в голову лезут, в груди печёт, тоска сильная, не вижу будущего, так жи…

Пабло на полуслове перебивает её, кладёт руку на плечо и говорит:

– Это ладно, голосовать будете?

В такие моменты понимаешь: «Ох и глупые мысли у Вас в башке, Мария Фёдоровна, о какой человечности речь».

Сижу, расписываю энное количество бумаги, и когда особенно тяжело и хочется послать всё к чертовой матери, представляю, что «вот сейчас допишу и аплодисменты, меня вызывают на сцену и красивый мужчина во фраке объявляет: «В литературной номинации года побеждает …Мария Фёдоровна!!!» И овации, овации… И я выхожу в красивом чёрном платье в пол с разрезом на ноге, у меня шикарный макияж, мои короткие чёрные волосы уложены в красивую прическу… Я иду на высоких каблуках, и все мужчины оборачиваются, смотря на меня, я подмигиваю одному красавчику, пока выхожу на сцену…

– Мария Фёдоровна, там остановка в реанимации! Срочно! – слышу крик нашей медсестры с другого конца санитарного пропускника. За секунду выбегаю и быстро бегу через улицу на третий этаж. Звонок. В глазок смотрит санитар. Чеканю: «Дежурный доктор, открывайте». Мешкать нельзя, жизнь остановилась. Влетаю в палаты интенсивной терапии, а там один краше другого, мужчине лет пятьдесят, жил ярко, пил много и не качественно, организм решил закончить это веселье. Начинаю проводить реанимационные мероприятия.

– Адреналин … 2,0. Давайте ещё… Дофамин поставили… Отлично … Дексаметазон 4,0…

«Живи, заводись, родной, давай… Пожалуйста, не на моём дежурстве» По прошествии некоторого времени под руками на артериях начинает пульсировать. «Завела». Руки трусятся, пот течёт, за жизнь сражалась. Удалось отбить у смерти ещё одного. Хотя надо ли? Но мы всего лишь инструменты, имеющие знания, а там уже как Вселенная решит.

– Ребят, водички дайте, пожалуйста!

– Да, доктор, Вы, прям как фурия, залетели, и меня чуть не снесли, – комментирует медбрат. – А вот правду говорят, мы между собой смеёмся, что если Вы дежурите, умереть не дадите никому, даже если очень захотят!

– Ну, благодарю, спасибо на добром слове! – жду, пока он пойдёт за водой, и наблюдаю за картиной.

Лежит наш отечественный пациент с алкогольным делирием, та хворь, что в народе «белкой» называют. Это когда человек пьёт- пьёт водку аль самогоны, да и вискарик потягивает на протяжении длительного времени, пьёт до усмерти, метаболизм меняется, и как прекращает пить, на третий день развивается делирий. И вот лежит наш отечественный пациент, крайне возбуждён, фиксирован (привязан к койке), галлюцинирует в потолок, война ему мерещится. «Стреляй, сука, стреляй … танки… нападают… отбивай… патроны!!!! Огонь!!!» А напротив него сидит афроамериканец, у которого делирий уже миновал.

И сидит он на краю своей кровати, с опущенной головой, думая о чем-то своём. Наш отечественный пациент, отрывается от потолка, прекращает дергать руками и ногами, поворачивается к афроамериканцу и с полным удивлением и негодованием спрашивает:

– Миша, а ты шо, покрасился???

Весь персонал прыснул со смеху. Афроамериканец с хорошим акцентом возмущённо говорит:

– А чего это он меня Мишей называет?

Это действие придаёт ещё большей милоты.

– Всё ребят, отпускайте меня, пошла дальше спасать…

– Ну, Вы это, заходите, если что, – в стиле советского мультика «Жил был пёс» сиплым голосом процитировал санитар, – у нас всё равно реаниматолог сегодня выходной.

– Как выходной?

– А вот так, никто работать не хочет, – пожал плечами санитар.

Это только у нас в стране в реанимации нет реаниматолога, и справляется психиатр всеми подручными средствами, руками, мешком Абу, интеллектом и выдумкой, ведь препаратов нет, а чтобы уколоть сибазон, нужно первоначально заполнить пятитомник документов и никак по-другому. И только попробуй не «завести», от Пабла получишь под первое число. Ничего страшного, что ты психиатр, а не реаниматолог, «главное, шоб статистика хорошая была».

Руки подтрушиваются. Сердце стучит. «Прорвёмся» – так говорила бабушка. Не успела дойти до пропускника, вижу – скорая едет. «Твою мать» – звучит подбадривающе у меня в голове. Женщина лет сорока в компании с мощными санитарами. Бегу в кабинет, со мной дежурит моя любимая Марина Степановна, с синими тенями, шикарным бюстом и формами, начесом на голове, она всегда излучает оптимизм и надежность. В обиду никогда не даст, скорые часто подсовывают проблемных пациентов, нельзя их осуждать, это их заработок, но на неё ты можешь всегда положиться, поможет отстоять горой и отбиться от любой неприятности. А их, конечно же, много.

Заходит вся бригада и пациентка. От неё очень тошнотворный, не приятный запах. Глаза напуганы, к чему-то прислушивается, постоянно плачет, прячется, закрывает руками лицо. Крайне худая, изнеможенная. Вещи висят. Губы пересохшие.

– Здравствуйте, что у нас случилось? – начала бодро я.

Пациентка закрывает уши и начинает что-то бормотать, по типу молитвы. На вопросы не отвечает. Контакту не доступна ввиду тяжести психического состояния. «Ясно, психоз, голоса в голове, моя девочка».

– Мария Фёдоровна, это наша старая пациентка, неоднократно лечилась у нас, есть инвалидность второй группы, проживает с матерью в возрасте восьмидесяти лет, терапию не принимала уже давно. Около месяца назад мать умерла, на улице холодно, соседи не сразу заметили, когда запах появился – вызвали полицию, думали, в квартире никого нет. На звонки никто не отвечал, на стук – так же, взломали дверь, зашли, а там мёртвая мать и она сверху на ней лежит, пыталась мёртвую мать кормить и укладывать в постель, носила умывать, в общем, когда попробовали её забрать, пациентка крайне сопротивлялась, постоянно повторяет: «Мама, мамочка». По-видимому, не ела давно.

– Кошмар, давление?

– 70 на 40.

– М-да. Ну что, по району в какое идёт?

– В семнадцатое, – с состраданием говорит Марина Степановна.

– Вызывайте отделение, – командую я. – Давайте осмотрим её и покупать нужно.

– Будет сделано, – откликается Степановна.

Заполняю быстро историю. Выраженная кахексия. В лист назначения вписываю много глюкозы, витаминов, препаратов, поддерживающих работу сердца и нейролептики с осторожностью, боюсь давление снять, и так слаба. С диагнозом: «Шизофрения, параноидная форма, непрерывный тип течения. Обострение» отправляю в отделение. Прощаюсь со скорой, раздаётся ужасный звонок местного дискового телефона, который ещё витиеватым шнуром привязан к стенке. Его не перепутаешь ни с чем, всегда, когда он звонит – это неприятность какая- то. Я думаю, что, спустя долгое время, этот старый телефон сороковых годов будет часто мучать меня в кошмарах.

Беру трубку, на том конце провода слышу:

– Это дежурная медсестра, 8-е женское Вас беспокоит, у нас бабушке плохо.

– Что случилось?

– Она без сознания…

– Давление?

– 40 на 0.

«Твою мать», швыряю я трубку и, на лету натягивая пуховик, кричу санитару Валере:

– Побежали.

Сугробы по колено, пот неприятной струйкой течёт по спине, кричу на санитарок:

– Расчистить не могли? – залетаю в палаты.

Женщина лет девяноста лежит посреди столовой без сознания, пульс на артерии не прослушивается. Бью прекордиальный удар и кричу, чтобы немедленно вводили весь жизнеспасающий коктейль. Спустя пару минут пациентка приходит в себя, открывает глаза и очень медленно, слабыми, покорёженными тяжелым трудом и болезнью руками, откидывает мои, при этом говоря:

– Та отстань ты от меня.

– Простите, милая, но пока в мир иной не отпускаю, не на моём дежурстве.

Выхожу на порог, закуриваю, Валера вместе со мной.

– Фёдоровна, высший пилотаж, но я больше с Вами дежурить не буду, с другими докторами по воскресеньям максимум одного пациента принимаем, весь день чай пьём, а как Вы дежурите, ящик Мондоры открывается…

– Пандоры, Валер, Пандоры.

– Та какая, нафиг, разница, и воды выпить не дадите, я Вас уважаю, конечно, но больше в смену не встану.

– Хорошо, Валер, договорились.

– Не, ну Вы не обижайтесь…

– Не буду.

Пролазим по сугробам обратно, не успев дойти, слышу, в кармане вибрирует телефон.

– Алё, Мария Фёдоровна, это Карина Сергеевна из одиннадцатого.

– Я Вас приветствую, соскучились по мне?

– Конечно, как дежурство?

– Просто прелестно, легко и не принуждённо. А Вы, небось, дома отдыхаете?

– Да, пекла пирог, завтра Вас угощу.

– С огромным удовольствием. Что вашей душе угодно?

– Да у меня проблема небольшая возникла, там у моего пациента злокачественная побочка, скорее всего, началась, корректоров у нас в отделении нет, я бы Вас не дёргала, а там мама очень скандальная, можете прийти уладить, и раздобыть корректор? Помогите, пожалуйста.

– Конечно, помогу. Сейчас буду.

Валера пошёл своей дорогой, а я в другую сторону по направлению в одиннадцатое мужское отделение. Минут пять идти, милый дурдом весьма многокорпусный и разные корпуса расположены друг от друга минутах в пяти-десяти.

– Дежурный доктор, открывайте.

Не успев войти, на меня налетает женщина с криками, в голове проносится: «От осины не родятся апельсины».

– Вы угробили моего сына, я на Вас жалобу напишу, твари, нелюди, сукины дети!

– Так, так, так, для начала, здравствуйте, я дежурный доктор и я здесь, чтобы разобраться в состоянии Вашего сына. Не переживайте, сейчас всё уладим.

– У него голос пропал, он умирает, а Вы ничего не делаете.

– Если Вы позволите мне сейчас пройти, я очень внимательно посмотрю Вашего сына и максимально быстро попробую помочь ему.

– Сука тупая.

– Женщина, прошу Вас, подбирайте, пожалуйста, слова, перед Вами врач, которому Вы не даёте пройти и тем самым забираете время у Вашего сына.

Захожу на наблюдательную сторону. Обшарпанные стены, бетонный пол, ремонт не делается – это для того, чтобы у пациентов была мотивация принимать назначенную терапию и поскорее перейти на санаторную половину, по одной из версий. Однако по другой – отсутствие государственного финансирования или жадность Пабла. Человек тридцать здоровых мужчин, панцирные кровати, кто фиксирован, многие галлюцинируют, в основном, одеты в то, что добрые люди принесли им из церкви.

Санитар проводит меня к пациенту.

Парень лет двадцати пяти, стоит, перетаптываясь с места на место, руки согнуты в локтях, видна скованность, рот приоткрыт, язык в рот не помещается, слюна течёт, голос охрипший…

«М-да, хорошо нафаршировали».

– Как зовут? – спрашиваю я у медсестры. – Принесите мне историю болезни и воду, пожалуйста. А, и что у Вас в отделении есть из препаратов?

– Миша, уже несу, – молоденькая сестричка тревожно бежит в сестринскую.

– Мишенька, солнышко, сейчас станет легче, сейчас таблетку выпьешь, два укола сделаем, и станет легче.

Делаю все назначения, сама описываю всё в истории болезни. Зову медсестричку:

– Скажите маме, чтобы пошла в аптеку и купила ему самые дешевые сосательные леденцы от горла.

– Есть.

Пока жду действия препаратов, ознакамливаюсь с историей болезни. Болеет тяжёлым психическим расстройством с девятнадцати лет.

Неоднократно были попытки суицида: «голоса заставляли», крайне резистентен к терапии… Теперь понятно, почему такие лошадиные дозы медикаментов. Бедный мальчик. По прошествии часа состояние его улучшилось.

– Мишенька, как у Вас дела.

Слёзы ручьём льются из глаз, он по-детски вытирает грязной ладонью потоки и капризно говорит:

– Я хочу повеситься, а они мне не дают.

– Мишенька, ну а чувствуешь себя лучше уже?

– Нееееет, говорить могу, но хочу повеситься.

– Ладно, давай договоримся так, можно будет повеситься, но не на моём дежурстве, хорошо?

– Правда, можно? А это когда? После 20.00?

– Да, Мишенька, а пока будешь вести себя хорошо, договорились? Только это наш с тобой секрет, обещаешь, что никому не скажешь?

– Конечно.

Я захожу в сестринскую, вижу перепуганные глаза медицинской сестры и санитаров, даю пояснения.

– Можете маме выводить.

– Доктор, а что нам делать?

– А вы ему говорите всё время, что пока без двадцати восемь, терапию поменяла, должно легче стать. Если нет – седируйте. В листе

назначения всё написала. Строгий надзор, за ним глаз да глаз нужен, но видите, голос починили, настроение подняли, сидит – улыбается.

Уже на выходе мама схватила меня за рукав.

– Это что, так эти смактульки помогли?

– Ну не без этого, конечно. Это побочный эффект препаратов и, конечно же, Ваша забота.

– Спасибо, доктор.

– Поправляйтесь.

Захожу на санпропускник, ноги мокрые насквозь, уже знобит от холода и напряжения.

– Скорая, – слышу с дальнего конца пропускника Степановну.

– Что за денёк? Ох и воскресенье…

Первичный пациент в психозе. Классика жанра, хоть студентам иди показывай. Бредовые идеи, мышление паралогическое, речь бессвязная, к чему-то прислушивается. Потерянные и не понимающие родители – «может он в компьютерные игры переиграл», пытаюсь их успокоить и разъяснить, но всё бессмысленно, они пока не могут слышать.

– Завтра будет Ваш лечащий врач, придите, пожалуйста, к 9.00. До 9.00 планёрка и обход. Не переживайте.

Почему-то почти все родители при первом психозе их ребёнка переспрашивают о правильности решения, что привезли госпитализировать в стационар. Все потерянные и плачут. А на самом деле это самое правильное, ведь они таким образом уберегают его от дальнейшего развития болезни и дефекта. Но после купирования психоза, ещё нужно минимум года четыре пропить препараты, тогда, возможно, что такое более не повторится. К сожалению, сами родственники потом и настаивают на отмене препаратов, чем губят дальнейшую жизнь их чад.

– Степановна, а нет чего-нибудь перекусить, или сладкого чаю, что-то у меня голова кружится и мушки перед глазами, ещё ничего не ела.

– Может, давление померяем, что-то Вы бледненькая сильно.

– Давайте.

Меряем мне давление: 80 на 50. Вижу беспокойный взгляд Степановны.

– Так, не тревожиться. Я пока не собираюсь, чтобы у меня в некрологе написали: «Во время осмотра пациента доктор неожиданно побледнела и умерла», как потом с этим пациенту быть?

– А Вы всё шутите, не годится. Валера, неси чай с конфетами, спасать доктора будем. Может, кофеина кольнём?

– Не, не, чая сладкого достаточно. Подустала.

– Та я думаю.

На этом диалоге предательски раздаётся звонок того самого телефона. Меня дёргает, внутри всё холодеет. А это ещё 18.00 – впереди ещё два часа работы. В голове одни нецензурные выражения.

– Мария Фёдоровна, допейте чай и Вам в 29-е, там у пациента давление высокое, но Вы не торопитесь, если сейчас помрёте – спасать его будет некому.

– Ага, так точно, – кидаю конфету в рот, делая на ходу пару глотков и натягивая куртку.

Валера бодро светит фонарём и идёт по сугробам вперёд, я четко следую по его стопам. Заходим в отделение.

Иду на наблюдательную половину. Лежит мужчина, неизвестных лет, глаза раскосые, огромные руки, худощавый, множество шрамов, речь дизартрична, что-то бормочет, но что, не понятно, одет по последней моде милого дурдома.

– Историю дайте, девчонки, – говорю я медсёстрам, – давление перемеряйте.

На титульной странице вижу надпись «Михаил Неизвестный». Какой-то заговор Михаилов сегодня, а не дежурство. Так, начинаю вчитываться. Оказывается, Миша около сорока лет живет в отделении. Диагноз

«Имбицилия». Врождённое малоумие, IQ низкий. Когда-то случайно попал в больницу и ни документов, ни жизненных событий – ничего не известно. Всю жизнь он находится здесь. Милый Дурдом – его дом. Персонал с трепетом и переживанием к нему относится.

200 на 120.

Так, посмотрим.

– Мишенька, давайте присядем, мне нужно Вас осмотреть.

Персонал его садит, но он не удерживается, тело клонится в сторону. «Сторона».

– А ну, милый, давайте глазками за ручкой посмотрим.

Это трудно, так как врожденный дефект и так не даёт возможности диагностики. Зрачки, вроде, одинаковой формы.

– А язык покажите, давайте покривляемся.

Как в детском саду, я показываю на собственном примере, Миша радостно показывает мне пупок.

– Нет, милый, нужно язык.

С двадцать пятого раза всё-таки удаётся этот трюк, – девиация есть, крайне сложно выполняются инструкции.

– Можете своими руками сжать мои пальцы?

Однозначно слабость слева, всё-таки сторона. Скорее всего, острое нарушение мозгового кровообращения. «Ох, Миша, Миша».

– Готовьте его на перевод, пойду отдел госпитализации тревожить, – даю инструкции персоналу, забираю Валеру и идём на пропускник.

Набираю отдел госпитализации.

– Здравствуйте, это дежурный доктор психиатрической больницы номер 1, можно консультанта, у нас, скорее всего, перевод.

– Что случилось?

– Пациент около шестидесяти лет, подозрение на ОНМК. У нас олигофрения.

– У кого – у Вас? Имя и фамилия?

– У нас – это в нашем учреждении он находится с малоумием, Миша Неизвестный.

– Вы что, со мной шутки шутите? Около шестидесяти лет – это сколько? И что за фамилия такая странная?

– Он неизвестный, документов нет, сколько лет – так же не знаем, определили на глаз. Сведений не имею.

– Так, хорошо, сейчас пришлю.

Я настолько устала, что даже в полемику вступать не хотелось. В течение сорока минут приехала скорая с консультантом. Невропатолог подтвердила диагноз.

– Молодец доктор, хорошая работа, заметили, только ему МРТ нужно сделать.

– Так забирайте и делайте.

После долгих споров и скандалов, путём моих психов и манипуляций:

«Пишите отказ в истории, что Вы не хотите забирать своего профильного больного, а я на Вас потом жалобу с рапортом напишу!», мне удалось одержать победу, и Мишу всё-таки повезли на МРТ. Я такой радости у человека, что его грузят в машину, ещё никогда не видела, возможно, это будет его первый опыт проехаться в ней, он же машину скорой на картинках только видел, на территории и в окно.

– Фёдоровна, ну что чайку? – заботливо интересуется Марина Степановна.

– С удовольствием.

До окончания остаётся около тридцати минут, иду в комнату отдыха, нахожу яблоко в сумке. Оно просто божественно вкусное. Наверное, правило высокой кухни – долго не кормить гостя. Про себя улыбаюсь:

«Ох и денёк. Ну, что же, пора собираться на день рождения к Алевтине». В сумке платье и сапоги, наношу макияж. У неё, как всегда, соберутся все подружки нарядные, на макияжах, пахнут чистотой и свежестью. У меня такой возможности нет на сегодня, однако есть шанс на дне рождения поесть, подарок лежит в конверте – деньги – всегда пригодятся, купит себе то, что захочет, на подаренную сумму. Переодеваюсь в платье, надеваю сапоги на каблуке и накидываю пальто, смотрю в зеркало – уставшие глаза, бледное лицо, ну ничего, сейчас румянами подправим и реснички подкрасим, чтобы хоть как-то соответствовать мероприятию.

– Скорая, – слышу Марину Степановну. Смотрю на экран телефона -19.55. Да что ж такое?

Выхожу в приёмное отделение, это по правильному названное, а на сленге – санпропускник, привезли Мишу Неизвестного обратно.

– Здравствуйте, а чего Вы его возвращаете?

Врач скорой, явно не в духе, начинает сходу на меня нападать, сразу видно, что скорая линейная, не наша психиатрическая бригада.

– Так а в каком медицинском учреждении мы его оставим? Он же дурак совсем! Вы пост дадите? Своих медбратьев дадите для наблюдения за ним? МРТ сделали, там ничего серьёзного – инсульт ишемический вот вы его и лечите. Невропатологи всё назначили, написали, что в госпитализации в их учреждение не нуждается, а лечение можно производить в вашем стационаре.

– Так мы психиатрия, откуда у нас препараты? Ну что вы за нелюди!?

– Да пусть дохнет, нам то что, Ваш пациент, Вы и занимайтесь, кому он нужен?

На этой ноте я решила прервать дискуссию.

– К отделению подвезёте его?

– Сами тащите…

Моё терпение срывает. Есть такая особенность в моей личности, когда сильно эмоционирую, срываюсь не на крик, а на шипение. В тот момент я подумала, что и яд начнёт прыскать:

– Послушайте, уважаемый коллега, таких, как Вы, вообще к людям допускать нельзя, совсем человечность потеряли? У тебя дома есть мать или жена, или сын? Вот представь, попадётся на скорой такой же… Я даже слово не могу подобрать, как тебя назвать… Нелюдь, как ты сам, а карма – она такая, всё вернётся. Вы что, за заработком людей перестали видеть, переработался он, я тебя, суку, завтра рапортами и жалобами замучаю, быстро в отделение его!

Махнув рукой, врач скорой демонстративно развернулся и вышел, но Мишу Неизвестного в отделение доставил.

На этих словах меня заходит менять Иван Иванович.

– Ромашкина, ты чего разбушевалась? – по-доброму интересуется он.

– Да кошмар, совсем оборзели, – вкратце пересказываю ему историю.

– Деточка, ну конечно он такой, чего ты хочешь? Ему смену менять, а ты здесь со своими имбецилами, да ещё на МРТ отправила, энтузиастка ты наша. Молодец, горишь работой, я в твои годы такой же был. Кстати, молодец, хорошо выглядишь!

– Спасибо, Иван Иванович, от Вас похвала мне очень ценна.

– Всё спокойно прошло?

– Ну как сказать, сложновато, – пересказываю ему все происшествия, тем самым сдаю планёрки.

– Ну всё, иди, отдыхай, завтра встретимся.

Иван Иванович – заведующий отделением. Я поражаюсь его эрудиции, грамотности и клиническому чутью. Он уже тридцать лет работает в больнице, корифей. Всегда подскажет и поможет. Мы с ним в одном здании работаем. Очень его уважаю.

– Иваныч, я Вам там яблоко на столе оставила, чтобы Вы перекусили перед сном.

– Машка, боишься, что я похудею, – весело с прищуром смотрит на меня он, – согласен, 117 кг веса кормить нужно, но не переживай, мне моя Алёнушка судочек с собой дала.

– Ой, Алёне Александровне огромный привет передавайте. Ну, всё, спокойного дежурства.

У нас есть между собой примета, что если пожелаем удачи на дежурстве, будет наплыв и тяжёлые пациенты. Мне утром вроде вообще никто ничего не желал и, всё равно, как обычно, многозадачное получилось.

– Обязательно передам, всё, езжай спать, на тебе лица нет, видимо, весь удар пациентов приняла на себя, значит – я сегодня отдыхаю. Люблю после тебя дежурить: мир и покой, даже поспать можно, всё, деточка, до завтра.

– До завтра, Иван Иванович.

Спокойной ночи тоже желать нельзя по суеверным причинам. Хотя мы, однозначно, все не суеверные, но на санпропускнике это работает.

Прощаюсь с Мариной Степановной и Валерой, благодарю за дежурство, они, тем временем, моют полы.

– Берегите себя, а то что-то Вы совсем исхудали, кушайте главное, дать банан? – заботливо интересуется Степановна.

– Нет, спасибо, поеду.

Перед выходом набираю 11-е отделение по ужасному телефону.

– Добрый вечер, это дежурный доктор, как там Михаил?

– Ой, доктор, спасибо, спит, все счастливы! Завтра придёт Карина Сергеевна, всё скорректирует.

– Ну, отлично, значит, подействовала терапия. Отлично. До свидания. Набираю 29-е отделение. Интересуюсь, как там Неизвестный.

– Не очень, лежит, давление шпарит, мы то магнезию колем, но больше ничего у нас в отделении нет.

– Поняла. Ну что ж, держитесь.

Окончательно со всеми прощаюсь. Выхожу на улицу. Свежий морозный воздух. Небо как будто усыпано разноцветными яркими фонариками, красиво и завораживающе. Помню в детстве, когда было одиноко, садилась и смотрела долго на одну звезду, фантазировала, что где-то там, на каком-то из участков планеты, сидит тоже маленький мальчик и смотрит на эту же звезду. Так становилось тепло и уютно на душе. Ты не один. Где же ты? Вселенная очень мудрая, но безучастная. Всё приходит ровно тогда, когда должно.

Сажусь в холодную боевую Ласточку, с шестого раза завожу, грею, вижу на экране телефона восемь пропущенных от Алевтины и смс: «Ты скоро?». Внутри всё сопротивляется и переворачивается. Но нужно ехать. Пишу: «Выезжаю».

Мысли не дают успокоиться. В какой момент теряется человечность? У нас от природы есть доброта и сопереживание, но мы почему-то всё это теряем. Этот врач на скорой, миллионы людей, которых я встречала на своём пути, почему их сердце черствеет? Все хотят любви, только через любовь можно познать счастье. И это не в общепринятом понятии. Когда ты несёшь любовь – мир становится удивительным. Любовь должна быть во всём, это светлое чувство, которое тебя окрыляет, наполняет и заставляет делиться. Она же повсюду, в людях, рассвете, книгах, профессии, жизни. Если мы не будем нести свет – мир померкнет, ведь свет и любовь неразделимы и освещают путь, по которому мы идём в темноте наших будней. И только нам выбирать: светя – жить на планете, или разрушая – продуцировать тьму.

Захожу в аптеку. Оглашаю список лекарств провизору. Она послушно собирает пакет и добавляет: «С Вас 672 гривны». Открываю кошелёк, там лежит купюра в 200 гривен. «И на картах нет, блин». Здесь меня молнией пронизывает: «Подарок Алевтины! Эврика!» Мешкаю… Лезу в конверт, достаю заветные пятьсот, расплачиваюсь и выхожу.

«Мише нужнее, чем блеск для губ Алевтине».

Возвращаюсь в больницу. Звонок в 29-е отделение. Открывает сестричка. Протягиваю пакет.

– Сегодня у Михаила день рождения, передаю ему подарок.

– Какой день рождения? Мария Фёдоровна, мы не знаем…

– Какая разница, пусть будет сегодня, – улыбаюсь я и прощаюсь. Медсестра стоит в недоумении. Приезжаю на праздник жизни Алевтины. Все наряжены, в разгаре веселья, а я не могу даже говорить. Устала.

– Ой, Машенька, что-то ты такая не праздничная, – расстроенно подмечает Алевтина.

– Солнце, после дежурства. Правда, я без подарка, потом поздравлю.

– Зай, ничего страшного, главное, что сама пришла, но ты же помнишь, я люблю подарки полезные, лучше в денежном эквиваленте, – подмигивает она мне.

– Да, да, просто забыла твой подарок дома.

– Ничего, я, правда, рассчитывала на твой подарок, но поеду во вторник покупать себе подарок от всех вас, я такую себе сумку в Символе присмотрела… Гуччи, обалденная. Увидишь, просто обзавидуешься.

– Конечно, Аль, – устало чеканю я, и искренне не понимаю, что я здесь делаю?

Людей много, все красивые, многие по парам, со всеми поздоровалась, в конце стола вижу белую рубашку и лысую голову, вокруг много молодых девчонок в крайне коротких платьях…

«Вова».

Подхожу, обнимаю его, мы не виделись три года.

– Привет, рада тебе! Ты как, радость моя?

– Ооооо… Машуня, привет родная. Я супер, а ты что-то не очень. Совсем исхудала.

– Да, нормально.

– Ну что, по пятьдесят?

– Не, за рулём.

– Да на тебе лица нет, угомонись, не поедешь в свою Любомировку, давай, за Алевтину, – он наклоняется ко мне и шепотом добавляет: – В душе не понимаю, что я здесь делаю.

– Вовчик, я так же не понимаю, что ты здесь делаешь, – смеюсь я.

Вова стал большим начальником. В свои молодые годы он – начальник полиции одного района. Завидный жених. Хорош собой, высокий, спортивного телосложения, голубые глаза, небритость, деньги, хорошая машина, всё при нём. Но даму сердца всё никак не мог найти. От него пахло дорогой жизнью.

Он налил виски в бокал и протянул мне – «Пей».

– С днём рождения, Алевтина. Урааааа!!!!

Утром мы проснулись в одной кровати…

Алевтина пришла в мою жизнь, когда мне было три года. Мы были как сёстры. Была она девочкой яркой, броской, но на всю голову «жертвой». Нужно было ей страдать, заботиться, нравилось ей, когда мужчины «вытирают ноги об неё», но мечтала она о принце на белом коне, которому она будет прислуживать (по её мнению, полоролевая задача женщины именно таковой и должна быть). Приехать ночью «спасти Олега, потому что ему одиноко и грустно, и я ему нужна» – легко. И то ничего, что Олег звонит ей только в такие моменты, когда ему скучно сидеть одному на кухне после трёхдневного марафона с моделями, наркотиками и алкоголем, и всех «нормальных» он уже достал своими «поствыходными» бреднями, а она в этом видела свою жизненную необходимость и реализацию себя, как женщины. Ну, собственно, с самооценкой у Алевтины были проблемы. Ни одного ущербного альфа- самца так и не удалось спасти, и в итоге, сидела она, тридцатилетняя спасительница женатых алко-нарко-балаболов, одна и ждала своего принца.

И вот одним днём он ворвался в её бренную жизнь. Красив, как Бог (говорю с ёё слов), правда, хромал немножко и глаз косил, а так всё при нём, и харизма, и душа, и богатство и неиссякаемая жизненная энергия, которая погасла без женщины мечты, так как все предыдущие его обижали. «Это Он» – констатировала Алевтина. И утопично бросилась в головокружительный роман.

Они познакомились на вечеринке через общих знакомых. Семён (так звали нашего героя) был хозяином рекламного агентства. Ему было тридцать восемь. Он был высоким, немножко косоватым и хромоногим блондином с кучерявыми волосами. С первого взгляда между ними пронеслась искра. Был ресторан, дискотека, караоке, завтрак, потом опять дискотека и так трое суток. Они не расставались с Алевтиной. Шумная компания сменилась посиделками у него дома и так она обрела Его. Алевтина жила на тот момент в Киеве и вскоре её телефон напомнил о билете обратно. «У меня никогда такого не было, роди мне детей…», – пробормотал он, проснувшись однажды утром. У Алевтины на секунду остановилось сердце и радостно затрепетало от таких долгожданных слов. Работу помощника народного депутата она уже мысленно оставила и перенеслась нянчить своих троих будущих детей в особняк на берегу залива Днепра в Конча-Заспе, которую они две секунды назад в уме Алевтины приобрели. «Не торопи меня», – игриво прошептала она, снимая все средства контрацепции с возлюбленного, однако задуманному плану обоих не суждено было случиться ввиду выпитого ряда причин. Ночью у него случился «ложный сердечный приступ» (цитирую врача скорой помощи) и всю ночь она делала ему примочки на голову, мазала звездочкой грудь, гладила «ножки» и слушала историю о тяжёлой жизни и «если я умру, ты была самым прекрасным в ней».

Утром он выздоровел и отвёз её на вокзал. Тысячи смс за неделю и вот Он приехал к ней в Киев. Весна. Запах цветущих каштанов. Он. Она. Крещатик. День рождения его троюродного брата. Ей нечего одеть на этот вечер представления будущим родственникам (вот здесь чистая бравада, так как из умных книг и советов подруг Алевтина знала: «чтобы мужчина тебя ценил, он должен на тебя тратить деньги, тогда ты будешь чувствовать, что твоя женская энергия в порядке»). ЦУМ. Они заходят в кучу отделов, меряют кучу платьев, но, незадача, – всё «её не достойно». И даже ботфорты Джимми Чу её «если честно, безобразно полнят», а вот шлёпки со скидкой очень даже пришлись к «необыкновенно красивой ножке на будущий отдых». Невероятный день рождения. Поцелуи. Держание за руки. Много вина. Рассказ Алевтины о бывших женихах – владельцах госпромов (ну, немножко приукрасила, с кем не бывает), его ответ: «Я, наверное, тебя не достоин», её слёзы (говорю ж, много вина), клятвы в вечной любви, объятия, ночь любви, в которой он всё же смог показать себя как мужчина… Вокзал. Снова слёзы…

– Я люблю тебя… Мы первую дочь назовём Амели…

– Я тоже люблю тебя…

И на прощание он и она долго целовали друг другу руки…

Рано утром я проснулась от настойчивого звонка. Спросонья слышу дикое рыдание Алевтины:

– Маша… Он умер.

– Как умер??? – спрыгиваю с кровати и не понимаю, куда звонить и бежать, чем помогать. – Что случилось?

Семёна я знала не очень близко, но достаточно, чтобы впустить эмоциональное оцепенение и жжение в тело, и пока я лихорадочно перебирала в уме общих знакомых, на том конце провода я услышала:

– Он сутки не отвечает на сообщения и звонки.

– Алевтин, стоп, а с чего ты взяла о его кончине? – в недоумении начала анализ я.

– Как чего? А как, по-твоему, объяснить, что он не отвечает на смс и не берет трубку???

Спустя два дня произошло чудо: вотсап и вайбер показали, что владелец телефона жив и прочёл её тоскливые смс о тоске, печали, скорби утраты и невозможности жизни без «моего Семёнушки». После первых разъяснений ситуации и жизненных наставлений у Алевтины надежда на кончину Семёна не гасла: «Это санитары в морге его телефон взломали». Но вот когда его живое тело появилось в Инстаграм на фоне египетских краевидов и без новых шлёпок Алевтины, аргументы в пользу кончины сменились фактами в пользу «нехорошего человека» (по морально-этическим соображениям не буду цитировать прямую речь). Путём моих уговоров и психотерапевтической помощи, мы всё же пришли к выводу «что он просто трагически погиб как личность».

Принять такой удар она так и не смогла. Много слёз, мыслей, часов разговоров, прокрутки сюжета: «а если я тогда так … а нужно было так, это моя вина, я его испугала, не достаточно хороша», снова слёзы… «Мы были созданы друг для друга»… Слёзы, слёзы, слёзы…

«Мог просто меня на … послать, хоть что-то сказать, это невыносимо, что произошло?» Тяжелый был у Алевтины период под названием «блокировка Семёна», так как она действительно стояла везде у него в блоке. Но время лечит.

Спустя три месяца.

Алевтина приехала в Харьков. На лице всё чаще появлялась улыбка. Вопрос постепенно утратил актуальность. Сидим в ресторане, приехала моя давнишняя знакомая, успешная бизнес-вумен, молодая, красивая, эрудированная натура, только пережившая развод.

Летний вечер. Смех, душевные разговоры, воспоминания о былых весёлых временах, вкусный ужин.

– Не понимаю мужчин, – говорит длинноногая красивая Кристина. – Что им нужно? Молоды, успешны, без «прицепа», интересны, разговор любой поддержим, сексуальны, за собой ухаживаем, хорошо выглядим, а со вторыми половинками – проблемы. Пора уже детей, а мы всё не можем найти подходящих отцов. Правда, у меня недавно была история… Знакомлюсь я в поезде Киев-Харьков с молодым человеком, всю ночь проговорили о Тесле, космосе, Достоевском, он захватил меня эрудицией и красивыми ухаживаниями, привозил цветы, присылал фрукты и лекарства, когда я заболела, проявлял заботу, а потом пропал, просто взял – и пропал, ни на звонки, ни на смс не отвечает. И, несмотря на то, что он немножко хромал и глаз косил…

Этот загробный звук, с примесью кашля, попёрхивания, затем скрипучий молниеносный вопрос откуда-то из недр:

– Семён???? – я запомню на всю жизнь.

– Да, Семён, а что? – с удивлением поинтересовалась Кристина.

В тот вечер не уснула ни я, ни Алевтина, ни Кристина, ни, я думаю, Семён от красноты и пухлости ушей.

Пожалуй, на этом я и завершу этот любопытный и познавательный рассказ об Алевтине в данном контексте, дабы не дискредитировать читателя.

Итак, вывод: вся проблема в наших паттерНАХ.

P.S. И да, Семён, гори в Аду…

– Маша, где моя машина? – вижу перепуганный взгляд Вовы.

– Как где? На стоянке.

– Ух, ёёё, а как мы доехали? Мы спали? Ничего не помню.

– Ой, Вов, много вопросов, но выпил ты, конечно, многовато. Естественно, не спали, – я пьяными мужчинами не пользуюсь, – весело подмигиваю ему я. – Ну что, мы пили на дне рождения у Али, потом тебе показалось мало и со словами: «Всё порешаем!», мы поехали с твоими «курочками» в «Пилон». По дороге нас остановили полицейские, мы с тобой быстро менялись местами, чтобы они не увидели, что ты пьяный в хлам. Когда они подошли, ты протянул своё удостоверение «бойца свободы», и дальше везла тебя я. В клубе ты поил всю барную стойку «курочек», потом на ней уснул, я тебя погрузила на себя, так как желающих было не особо много заниматься этим делом, и потащила тебя домой. Так как где-то на середине ступенек ты проснулся, начал меня толкать и сопротивляться: «Я ещё не спел песню», – мне пришлось вызвать трезвого водителя и, путём ласк и уговоров, всё-таки доставить тебя домой. Тебя тошнило прямо в постели, всё вымыто, и ты искупан. Кончено, очень мы весело время провели, но, проблема в том, что это АЛКОГОЛИЗМ, Вов, ты так можешь захлебнуться и, ты занимаешь пост – такое поведение не допустимо.

– Слушай, много ты понимаешь, стыдно, конечно, но ничего. Кофе будешь?

– Буду.

– Сделаешь?

– Сделаю.

Ночь была запоминающаяся. Сварила кофе, налила воды и принесла Вове энтеросорбенты. У него огромная красивая квартира с панорамными окнами на весь город, стильный ремонт и всё сделано с большим вкусом.

– Держи, я поехала на работу.

– Маш, спасибо, ты – мой боевой друг!

– На здоровье.

– Жаль, конечно, что у нас с тобой ночи любви не получилось…

– Угомонись, Казанова, тоже мне, герой-любовник.

– Не, ну а чего…

– Пока, Вов.

Сбегаю по лестнице, сажусь в такси, и вспоминаю, что нет денег, набираю Вовчика:

– Родной, дай денег, за такси нечем платить. В ответ слышу смех:

– Тебе от меня только деньги нужны, минуту, сейчас выйду.

Вот как интересно получается: у Вовы была любовь когда-то, сильная, но трагичная. Лена, его возлюбленная, была из очень обеспеченной семьи. Вовчик лез из шкуры, чтобы её завоевать, участвовал в махинациях, думаю, не раз рисковал своей карьерой, но только для того, чтобы баловать её и соответствовать. Повёз её на Бали, Египет, Испанию, максимально одевал, обувал, советовался со мной – какое кольцо купить, он был по-настоящему влюблён… Даже скажу – любил её, и она очень много привнесла в его жизнь, она дала ему мотивацию к росту, и, я думаю, любовь была взаимной. А потом, когда Вова сделал ей предложение, и она сказала: «Да», на ужине, посвящённому знакомству с родителями, отец Лены, насупив брови, сказал:

– Лен, он же «мусор»! Нам такой зять не нужен.

После этого они расстались. Она объяснила, что «ты хороший, но мне нужен другой мужчина», и через месяц реально вышла за другого, у которого был свой бизнес в Швейцарии. Вот и вся любовь. Вову после этого как подменили. Он стал другим. Жестоким и расчетливым. Начались километры женских ног и пустых сердец.

– Вовчик, ты же при помощи баб занимаешься мастурбацией, это ж физиологический онанизм.

– Слушай, а им много и не нужно. Рассказал, какой ты решака, ключи на стол от Ауди положил, даже угощать не нужно – она уже у тебя в койке. Сами так хотят, думают, что они особенные. Рынок переполнен. Их на рубь – ведро, всё доступно, это женщины себя не ценят, а зачем буду ценить их я?