Читать книгу Проводник - Светлана Воронкова - Страница 1

Пролог

– У вас девочка! Поздравляю, – сказала акушерка, укутывая нового человека в уютную белоснежную пеленку.

Малышка смирно улеглась под бочок к своей маме и начала радостно разглядывать потолок, то и дело увлеченно переводя взгляд в разные стороны.

– Ой! Это она улыбвается, что ли? Куда же это ты так внимательно смотришь, доченька? – умиленно спросила молодая мама.

– С ангелом-хранителем своим знакомится, – подмигнула роженице акушерка.

«Так будет при кончине века: изыдут Ангелы, и отделят злых из среды праведных…» (Евангелие от Матфея 13:49).

Мать

Блики белых кафельных стен наполняли холодом и без того освещенное ледяным светом больничных ламп помещение палаты реанимации. В одно мгновение монитор холтера издал монотонный сигнал, означающий остановку сердца.

Вера умерла. Она это поняла, когда увидела себя со стороны, как это описывалось в каждом фильме, в каждой книге про смерть. Да, все было именно так, как и предполагалось.

– Все же, – подумала Вера, – правду пишут, вижу себя со стороны. Однако! Ау? А вы меня спасать-то будете, чего стоим? – попыталась докричаться до врачей.

Никакого волнения и тревоги она не ощущала, вообще ничего не ощущала. Она почему-то четко осознала, что уже всё… Это уже точно всё. Никакой клинической смерти. Умерла.

– Значит, мы все знаем: когда всё, а когда нет. Я, кажется, точно всё. Чего тогда ору? И что дальше, куда мне? Круто, даже не страшно, не обидно, ни-че-го, ровным счетом ничего, – проговорила Вера.

Затем она решила подойти к зеркалу и ради интереса посмотреться в него, что там вообще сейчас может быть? Зеркало отразило одну только белую дымку.

– Прикооольно! – весело протянула Вера, – я привиденька, как Митька всегда говорит…

Внезапно после этих слов Вера почувствовала сильнейшую острую боль в области груди, что ее даже затошнило, а глаза налились слезами.

– Что? Что это? – растерялась Вера.

Несколько минут она трогала свое лицо, не ощущая ничего. Слез больше не было, только мучительное ощущение сдавленности в груди и голове, словно сильнейший стресс или паническая атака.

– Митя… сынок, – еще сильнее заболела голова.

Вера не понимала, что происходит. Ясно ощущалось только одно, она ничего не может сделать, никуда не может уйти, ей просто плохо и просто нужно ждать. Чего ждать, к сожалению, тоже было непонятно.

Через некоторое время полегчало, отпустило, стало снова безразлично спокойно. Больше никакого детского интереса к своему новому облику она не испытывала. Словно стыдясь своей недавней реакции, она отошла от зеркала и замерла в растерянности.

– Ну? Ну же? Куда дальше? Что нужно делать?

И в следующую секунду Вера впервые за все это непонятное время наконец-то ощутила свое тело. Вернее, она почувствовала, что кто-то взял ее за руку. Она не видела кто это был, только ощущала и усматривала слегка различимые очертания белой красивой кисти руки, которая держала ее очень кротко, но весьма решительно тянула за собой куда-то вверх.

Вера будто оторвалась от того пространства, в котором пребывала до этого момента, и начала парить, медленно переходя в какие-то иные, нематериальные субстанции.

– Вы кто? – все так же безразлично спросила Вера.

Несмотря на проявленный интерес, она четко понимала риторичность заданного ею вопроса. Ей не ответят, надо просто следовать за этим некто и все. Все чувства были уже отключены, как ей казалось…

Через некоторое время Вера очутилась в окружении дыма или пара. Вряд ли это был дым, потому что дышалось легко, летелось спокойно, рука уверенно, но нежно продолжала держать и вела за собой в неведение.

Внезапно стало резко холодно и сильно темнее. Проводник начал крепче сжимать Верину руку. Зарядил ветер, причем такой силы, что у Веры стало мучительно болеть все тело. Она начала ощущать свое лицо, оно сморщилось от колючего ледяного дождя. Проводник уже очень сильно сжимал Верину руку, словно боясь потерять ее. Стало понятно, что он изо всех сил стремился удержать Веру, потому что они входили в зону, которую им суждено было пройти, либо не пройти…

Вдруг с левой стороны от Веры начали возникать картинки из ее жизни, слово на экране кино. На этом экране стоял маленький Митя, его рвало. Он был болен. Вера стояла поодаль, меняя постель на его кровати и кричала в сторону малыша: «Ну сколько можно кашлять?! Когда ты уже научишься сдерживать свой дебильный кашель, бестолковый!! Тебе уже десять лет, надо уже учиться, от этого кашля уже всю кровать обблевал!! Задолбалась менять уже! Господи, когда ты уже вырастешь, постоянные болезни эти твои – цепляешь и цепляешь. Иди давай, ложись уже!»

Маленький мальчик доплелся до постели и совершенно без сил упал на нее, медленно натянул на себя одеяло до самой головы, спасаясь от очередного маминого плохого настроения. Утирая слезы, он поскорее постарался уткнуться в подушку, чтобы кашлять в нее и не раздражать маму своим очередным приступом.

От увиденного Вера протяжно закричала. Ее лицо исказилось в жуткой гримасе боли и отчаяния. Увиденное ею со стороны, открыло ей боль их с Митей отношений, хотя при жизни все это казалось ей не таким уж значительным и представлялось вполне себе бытовой историей уставшей матери и сына. Все чувства были очень реалистичны, – словно Вера все еще была жива, – и так сильно обострены, что ей было сложно терпеть и она попыталась отвернуться от этого эпизода ее жизни. Но у нее не получилось, невидимая сила резко дернула ее голову в сторону и заставила смотреть новое кино…

Следующий экран показывал, как уставшая после рабочего дня Вера сидела перед телевизором. Зашедший к ней маленький Митя, попросил поговорить с ним. У него в школе конфликт, и он не сумел справиться с ним сам. На экране появилась драка, он один, их несколько. Смех, глумление. Вера отрешенно слушает невнятные жалобы своего сына. Они снова некстати, ей хочется тишины. Прерывая его не следующей секунде, она утомленным голосом произносит, казалось бы, совершенно безобидные и стандартные для такой ситуации слова: «Сынуль, ну не обращай внимания на идиотов. Иди, мама устала».

В следующее мгновение Вере показали, как Митя плачет в своей комнате. Этот маленький человек оказался очень одиноким, несмотря на то, что у него была мать.

– Сынок, прости! – отчаянно выкрикнула Вера.

Она была опустошена, ей было достаточно лишь этих двух эпизодов из ее жизни, чтобы сломаться. Вера сильно любила своего сына, но, оказывается, не успела заметить того, что себя она любила все-таки больше.

Несмотря ни на что, Вера и ее Проводник продолжали лететь. Обе руки тряслись от напряжения, пытаясь из последних сил удержаться друг за друга, потому что перед ними продолжали всплывать картинки с Вериными ошибками, проступками и грехами. Ее одежду рвали на части, возникающие вокруг фигуры незнакомых людей. Они пугали ее своим криком и обликом. Вера из последних сил держалась за руку Проводника и вдруг неожиданно выкрикнула:

– Господи!! Иисусе Христе! Сыне Божий, помилуй меня, грешную!

И в следующее мгновение все как будто остановилось, они вошли в зону относительного покоя. Проводник ослабил свою руку. Вера летела совершенно истощенная. Ее одежда состояла из сплошного тряпья. Глаза ее были закрыты, но по щекам текли настоящие слезы. Вера осознавала все, но было уже совсем поздно. Ее нет, и она не может ничего исправить.

Она не совершила ни одного греха, но перед собой оказалась грешна…

Яркий теплый свет озарил все вокруг в то мгновенье, когда проводник сам отпустил Верину руку.

Она словно была выброшена в невесомость и парила на спине в вечном покое, расставив в стороны обессилевшие руки.

Убийца.

1993 год.

Москва.

Скорая ехала в своем привычном режиме по Кутузовскому проспекту, даже не стараясь обгонять мешающие на пути автомобили. Врачи, преданные своему делу и клявшиеся когда-то именем Гиппократа о том, что будут спасать во что бы то ни стало абсолютно всех людей на земле, сейчас исполняли свой долг явно в полсилы.

Перед ними на окровавленной кушетке лежал мужчина лет сорока. На нем была черная кожаная куртка, под которой виднелась пропитанная насквозь кровью олимпийка Adidas.

– Поперек горла мне уже эти братки, – сказал один из врачей бригады, – сами себя лупят, а мне спасай. Ради чего?! Ну, если сейчас не спасу, его же все равно хлопнут через неделю. Сил нет уже, к роженицам и старикам не успеваем из-за этих уродов. Разряд! Всё, фиксируй время смерти…

Врач, словно мясник вытер свои руки от крови умершего Виктора, попавшейся под руки случайной тряпкой.

Виктор все слышал и видел. На его лице не было совершенно никаких эмоций. Он просто спокойно ехал на соседнем кресле и наблюдал за тем, как его тело упаковывают в черный полиэтиленовый пакет.

Внезапно раздался громкий матерный крик водителя скорой, и машина резко затормозила. Пассажиры, словно бильярдные шарики начали разлетаться по салону кто куда. Виктор сидел как и прежде, только теперь, словно в замедленной съемке мог наблюдать, как тот самый врач, который только что махнул на его спасение рукой, смертельно врезается виском в отлетающий электрокардиограф, а медсестричка – симпатичная молоденькая девушка, наверняка не поняв, что в данную секунду происходит, на глазах у Виктора ломает свою тонкую красивую шею и мгновенно умирает, свернувшись в совершенно в неестественной для человеческого тела позе.

Виктор все так же безэмоционально вышел из искореженной машины скорой помощи, причем искренне обрадовался своей новой возможности делать это, будто левитируя, словно он – облако, которое тихо и беспрепятственно парит сквозь любые предметы и преграды. Однако в следующую же секунду Виктора охватил какой-то животный страх, но с одновременным ощущением принятия. Он почувствовал, как его руку медленно и нежно кто-то берет и тянет слегка вверх. Покорно, без какого-либо сопротивления Виктор последовал в пустоту…

Белый влажный мутный воздух окружал парящего Виктора. Он уже явно видел, что его кто-то держит за руку и ведет за собой, но конкретно фигуру Проводника он никак не мог разглядеть, только кисть его руки, которая, чем дальше они шли, тем сильнее начинала сжиматься.

Через некоторое время стало холодно, впервые за все это время Виктор решился на разговор.

– Эу! А мы вообще куда? Я понял, что я умер, блин, я даже помню, как именно, идиотизм… Алё! Можно мне хотя бы коротенько пояснить …

Виктор не успел договорить, как на него внезапно обрушился шквалистый леденящий ветер, рука Проводника резко сжалась до такой степени, что казалось будто это даже больнее ледяного урагана. Виктор истошно закричал, ему четко стало понятно, что они вошли в зону, где его связь с Проводником могла оборваться в любой момент, потому что они оба уже из последних сил держались друг за друга.

Стараясь не открывать глаз Виктор все же пытался уловить слухом, что происходит вокруг. Совсем рядом с ним раздавался мужской плач. Он был таким навязчивым, сверлящим, с мольбой о пощаде. Плач становился все громче, все ближе. Виктор уже не мог этого терпеть и непроизвольно, откинув голову назад, издал истошный грудной вопль. В ту самую секунду он ощутил, что его рука выскользнула и он увидел, как Проводник пытается дотянуться, чтобы вновь схватиться, но ничего не получается, и Виктора начинает кидать в разные стороны, точь-в-точь как тех, что еще несколько мгновений назад ехали с ним в скорой помощи. Виктор зажмурился и вдруг оказался в полной тишине. Испуганно приоткрыв глаза, он ощутил, что сидит на скамейке в каком-то сером и мрачном пространстве. Перед Виктором, словно в кинотеатре, появился экран, на котором показывали кино… Кино только для него одного …

– Ну давай! Ну! Урод, быстрее! Сам напросился, тогда делай свое дело! Быстрее! Менты сейчас приедут! – говорил несуразно одетый бритоголовый малый.

Виктор стоял с пистолетом в руках и никак не решался сделать выстрел. Он должен был убить ни в чем не повинного человека, отца двух милых девочек, в целом, наверное, хорошего человека, который просто отказался платить за придуманную новой бандитской властью «крышу» и пожаловался на этих братков другим, соседним. Глупая импульсивная необдуманность теперь решала его жизнь.

– Прошу вас! Пожалуйста! Не делайте этого! Я прошу вас, пожалуйста, не надо! Я вас умоляю!!

– Ну!

Раздался выстрел, и приговор был приведен в исполнение. Кино закончилось. Экран исчез.

Виктор резко закрыл свое лицо руками и начал стонать от охватившей его душевной боли.

– Они ничего не знают! Вы ничего не знаете! Ничего! – Виктор кричал в никуда, кричал отчаянно и безысходно.

– Прошу вас, не надо! – вдруг раздался все тот же молящий голос убитого.

Рядом с Виктором на скамейке сидел тот самый мужчина и повторял, глядя на своего убийцу: «Прошу вас, умоляю, не убивайте меня… я же вам ничего плохого не сделал. Я перед вами ни в чем не виноват. Пожалуйста, не надо! Не убивайте меня! У меня семья, умоляю…»

Виктор испуганно отпрянул от убиенного. Мужчина подсел ближе, повторяя свои мольбы. Виктор встал, чтобы отойти подальше, но мужчина оказался рядом с ним и снова, и снова продолжал мучить Виктора своими просьбами не убивать его, у него же дочки … Мама больная …

Глаза Виктора сделались такими испуганно-огромными, а рот исказился в ужасающей гримасе, когда он услышал слова о матери.

– Витя…, – послышался родной голос где-то поодаль, – сынок…

Виктор был на грани. Он увидел свою мать, которая, как он думал, была жива. Да, она сильно болела, но она должна быть жива сейчас, жива, жива!

Седовласая худая женщина стояла рядом с Виктором уже совсем близко.

– Умоляяю, не надо! – продолжал убитый.

Виктор одернул его, словно отталкивая от себя.

– Да отвали ты! – обронил он своей жертве. – Мама… Почему ты здесь? Где мы вообще? Мама?! Почему все это?!

– Мы в вечной зоне памяти… Мы не прошли с тобой мытарства, сынок.

– Ты …умерла?! Но как, мама?! Ведь врач сказал, что лекарства у него на руках, нужны деньги! Я же тебе вчера все привез! Мне заплатили… мне заплатили за …, – Виктор осекся и посмотрел на своего страдающего, умоляющего не убивать его спутника, понимая, что не может рассказать своей матери, каким образом он заработал эти деньги. Но ему не нужно было ничего говорить, она все уже поняла сама.

– Витенька, я отдала деньги, и он ввел мне лекарство, но ночью у меня случился удар, тебе даже не успели сказать. Мы умерли с тобой в один день… вот уж в страшном сне не привидится, – мама склонила голову и хотела прижаться к сыну, но не смогла этого сделать, какая-то невидимая сила не давала ей этого сделать.

– Умоляяяю вас! Не убивайте, – протяжно стонал убитый.

– Аааааа! – разразился нервным криком Виктор и схватился за голову, – я не вынесу этого!!

Неожиданно, недалеко от себя он увидел монахиню, сидящую на такой же скамейке, с совершенно одуревшим взглядом, пытающуюся успокоить истошно кричащего младенца. Было явно, что женщина уже обезумела от крика ребенка, но помочь ей его успокоить никто не мог. Виктору стало еще хуже, помимо мольбы своего уже ненавистного попутчика, теперь он улавливал и истеричный крик младенца.

– Витя, это будет вечно, – сказала мать, – те, кто сюда попадают, окружены своими грехами. Они вечно о них помнят и видят их перед собой…

– А ты?! Ты, что здесь делаешь?! Какие у тебя грехи? – уже на грани полного безумия кричал Виктор.

– Есть… но я не знаю, почему мне о нем никак не напомнят. Я даже на мгновение подумала, что мой грех связан с тобой, когда тебя увидела, но я не испытываю никакого страдания от общения с тобой. Мне только очень тяжело видеть плачущего младенца в руках той монахини, мне больно слышать его крик, но мне непозволительно к ней подходить.

– Не убивааайте меня, прошу! Умоляю!

– Ооооой, я не могу больше! А как ты сама… оооойй, – Виктор сильно наклонил голову вниз, словно она очень болела, – а сама ты как думаешь, что за грех у тебя? – настаивал Виктор.

– Аборт, – ответила мать.

– Аборт?! Когда это? Это что, как бы тоже убийство, дескать? А когда? Почему? Зачем? Ты ведь всегда хотела второго ребенка, мам! Вы с отцом хотели!

– Меня изнасиловали… когда папа был в экспедиции, помнишь? На улице, все как в плохих драмах. Я забеременела. А как я папе скажу?