Читать книгу Ничего никогда не изменится - Таня Буланова - Страница 1

Моим девчонкам посвящается

Ничего никогда не изменится. И всё вскоре станет совсем другим. Там, где раньше росла лишь сорная трава, теперь выросли многоэтажки.

Сразу за домом начиналось дикое пространство. Так, по крайней мере, казалось Тане – просто по факту рыжего солнечного ока на горизонте. Она смотрелась в него ежевечерне, как на молитве.

На самом деле из окон детской открывался также вид на стройку. Уже минимум десять лет она зависла на стадии заброшенного кирпичного остова, по задумке – гастронома в новеньком районе для молодых семей. Строительство его началось в Перестройку, но служил он в итоге гигантской площадкой для опасных детских игр, впрочем с попустительства родителей – стройку хорошо было видно из окна. С верхнего, наполовину оконченного этажа было классно (модное среди дворовой детворы, на грани дерзости, словечко тех лет) наблюдать закат. Особенно – если забраться в узкий лаз с наружней стороны стены, спугнув гнездящихся там голубей. Примерно раз в полгода на районе зарождались, мутировали и сами собой уходили в небытие легенды об очередном маньяке, орудующем в подвале стройки. Их пересказывали друг другу, драматично округляя глаза. А потом кто-то самый смелый обязательно демонстративно покорял темный минус первый этаж и, немного бледный, но гордый собой, выходил оттуда не изнасилованный и не задушенный.

За неудавшимся гастрономом формально начиналась дорога к соседней панельке (Таня всегда немножко завидовала подруге, которая жила там на десятом этаже – в Танином доме было всего-навсего девять). Фактически же это была не дорога, а непроходимая лужа. Для бравых моряков, обутых мамами в яркие резиновые сапоги, это море было по колено – пусть иногда и переливалось через голенища, так что приходилось, печально хлюпая, брести домой и покаянно ждать легкой трепки, потока причитаний «ты же простудишься» и ведра со жгучим горчичным раствором в довершение наказания. Одной весной разлив луж был настолько грандиозен, что Таня сочинила и схематично изобразила на клочке бумаги «карту болот «. Там были пунктиром отмечены потайные тропы, брод и безопасные кочки, которые помогали преодолеть непреодолимое поле из хлюпающей грязи и обманчиво безмятежных луж. «Болота» предательски высохли к лету, а вот карту Таня сохранила на память.

За неполными тремя этажами недостроя ширился пустырь. Его предназначение – также по задумке проектировщиков района – было более благородным: о том, что на месте ковыля, метровых одуванов и двухметровой полыни должен бы быть парк, напоминала только жестяная ракушка со сценой внутри. Иногда, в жаркие летние вечера, этот гигантский моллюск приоткрывал створки и изрыгал самые пошлые хиты ранних девяностых. Молодежь и детвора бегом бежали на дискотеку, манимые чарующими звуками из гигантских колонок. Двигая несформировавшимися бедрами в такт макарене, Таня и ее подружки мечтали о скорейшем медляке. Диджей обычно не торопился баловать малолетних тусовщиц – максимум два томных трека за дискотеку и финальный белый танец. На последнюю песню десятилетние кокетки возлагали особые надежды, впрочем всегда по итогам вечера тщетные.

Следом за пустырем начинались гаражи, куда детям было строго-настрого запрещено ходить. По логике взрослых, гаражный кооператив был местом куда более подозрительным и опасным, чем тот кирпичный недострой под окнами. Так что в гаражи ходили тайком. А как было не уступить соблазну, если именно там росло дерево со стыдным названием «лох» и отдаленно приятными на вкус плодами! Более вязкими, нежели сладкими, и все же съедобными. Большего от жизни дети городских окраин и не просили.

Соперничая с самим солнцем, еще дальше от дома и ближе к горизонту дымила кастрюлями труб ТЭЦ. Пугающий гигант, мифический монстр. Таня любила мечтать: «Вот чуть подрасту и предприму отважный поход прямо к подножию этих загадочных вулканов, рождающих белесый пар в промышленных масштабах. Нужно только достать с антресолей тот потертый папин рюкзак, что он носил до моего рождения, в экспедиции на Эльбрус, затариться пакетом молочного печенья и термосом с чаем – и вперед…» На счастье родителей, прогулки Тани и друзей ограничивались несправедливо впавшими в немилость гаражами и безобидной добычей ягод с дерева лох.

Игры у детворы были столь же незатейливые, сколь и полные адреналиновых приходов. Зимой в программу покорения недостроенного универмага дополнительно входили прыжки с него в пуховые сугробы. Таня рискнула только разок и втайне завидовала друзьям и подругам, что демонстрировали чудеса сигания с трехметровой высоты.

От советского поколения «молодежи» достались в наследство всяческие казаки-разбойники, классики и войнушки. Лихие девяностые внесли свою лепту: в виде швыряния вырвиглазного цвета лизунов, поливания асфальта водой из пластиковых бутылок с проколотыми папиным шилом крышками и коллекционирования похабных вкладышей от жвачек.

Популярной игрой какое-то время была «Цепи-цепи кованы». Детвора делилась на две группы. Нужно было встать шеренгой напротив команды противника и взять за руки сотоварищей. Одна команда выкрикивала провокационный вопрос: «Цепи-цепи кованы, кем вы не раскованы?» Другая должна была решить, кем. Из противоположной шеренги общим голосованием выбирали кого-нибудь похилее и объявляли: «Та-а-аней». Таня должна была выйти из строя, разбежаться и со всей дури впечататься во вражескую «цепь». Если ей удавалось разбить сцепление рук, то она уводила одного противника в свою команду – если она беспомощно висла на крепкой хватке Толика и Мишки, то ее забирали во вражеский стан. Игра длилась, пока одна из команд не исчерпает запас своих игроков… Или пока Таня не расшибет себе колено.

Именно так и случилось в один прекрасный летний день. Надо ли упоминать, что игра проходила ровнехонько на бетонных плитах возле стройки? Стоит ли заострять внимание на том, что девочке даже удалось повалить соперников? Наверное, стоит отметить, что все благополучно приземлились на мягкое, наетое на бабушкиных пирожках (у всех в те годы непременно имелись бабушки, и пирожки, как следствие), но не расцепили рук, а Таня разодрала себе коленки до кости? Вы спросите: громко ли плакала незадачливая девчушка? Восстанавливая репутацию всех Тань: не плакала вовсе. А удивленно села на корточки и пристально изучила ссадины. Прикинула в уме, что продолжать разбивать цепи кованы сегодня уже не имеет смысла, и, дружественно попрощавшись с дворовой кодлой, направилась домой.

Дома была мама. Таня уверенно продемонстрировала, еще с порога, боевые раны. Мама всплеснула руками и метнулась за раствором марганцовки. И только тогда девочку накрыло осознание: сейчас будет айайай. И она издала вопль раненого оленя, который слышал весь микрорайон. Извиваясь всем тельцем и жалостливо причитая, она глядела, как мама прикладывает смоченную в розоватой водице ватку к разодранной коленке, и слезы лились по ее конопатым щекам.

На память о той эпичной игре у Тани навсегда остался маленький шрам. И нелюбовь к марганцовке.

Запрета на посещение стройки при этом не последовало. Болячка на коленке подсохла, зажила и отвалилась. А вот душевная рана не затягивается так легко и просто. Было бо-бо даже вспоминать.

Пару месяцев спустя Таня сидела на ковре и разбирала барахло из ящиков своего рабочего стола. Делала она это скорее по настоянию, требованиям, шантажу, подкупу, и затем уже угрозам родителей, нежели от собственной сознательности, пристойной для «хорошей девочки». И Таня понимала, насколько она несовершенна, раз в ней не умеет самозарождаться желание провести генуборку.

Из хаоса старых полудневниковых тетрадок с рисунками, выдохшихся фломастеров, камешков, которые она собирала еще совсем малышкой на постройку собственного замка (чтобы быть там принцессой, и всеми повелевать, естественно) она извлекла все еще хранящую схематическую четкость карту болот. Что-то все эти годы не давало ей избавиться от этого пожелтевшего и покрывшегося морщинками складок листка бумаги, вопреки всем генуборкам, не раз случившимся при ее участии, но помимо ее воли. Таня отвлеклась на минуту от наведения порядка и рассмотрела карту как следует.

Извилистая пунктирная линия начиналась возле условного квадратика ее дома. Огибала не менее условный прямоугольник стройки и озадаченно тормозила у границы пустыря – он был обозначен неровными мелкими штрихами, для достоверности. Здесь линия теряла свою линейность, а приобретала, наоборот, самые причудливые формы. Обходя то мелкие, по побольше кляксы луж на «болоте», она виляла и петляла, порой закольцовываясь сама на себе. А дальше – было заметно, что автор сомневался в фактической достоверности изображаемого – пунктир мелькал между потешно-мультяшными дачными домиками, похожими на избушки бабок ёжек. Из одного окошка даже, казалось, махала рукой сказочная старушка. А ближе к краю потрепанного листка громоздились три башни, из которых очень натурально выплывали облака.

Годы, отделявшие нынешнюю Таню от Тани – создателя карты, делали изображенную на бумаге местность почти всамделишней: то ли из параллельной реальности, то ли из соседнего временного континуума (она подслушала вчера это слово в одной взрослой телепередаче). Она точно знала: эта карта – плод ее воображения, а болота на границе пустыря уже давно высохли, или переместились, или трансформировались до неузнаваемости. Но все же где-то на подложке сознания маячила заманчивая идея: а что если этот маршрут еще существует и крестик, недвусмысленно поставленный в конце пути, сулит находку если не волшебную, то по крайней мере любопытную?

В Деда Мороза она перестала верить еще года два назад, года на четыре позже чем в бога, но вот ожидание чуда, надежда на какое-то волшебство, что вырвет ее из этого мира, не покидали Таню.

Она вздохнула, наконец оторвала взгляд от исчерканного клочка бумаги, аккуратно, следуя старым линиям сгиба, сложила его вчетверо и сунула в карман халата.

Каникулы уже подходили к концу. Потянулись те наполненные томным увяданием, будто смехом сквозь слезы, недели, когда удушливо-жаркие дни сменяются контрастной ночной прохладцей, когда закат опадает на расплавленный асфальт столь же стремительно и непредсказуемо, как первые коричневые листья. На следующее после уборки утро Таня первым делом вновь изучила карту. Только чтобы убедиться, что ныне она не представляет никакой ценности. Однако что-то будто зудело изнутри, где-то под широким отложным воротом халата. И Таня набрала номер лучшей подружки Кати.

Они дружили уже – фьюх, страшно сказать – лет семь, а то и все восемь, еще с детского сада. Попервоначалу Таня без слез и скандалов туда поутру не отправлялась, еще бы – там приходилось сидеть над отвратительной манной кашей с комками, а то и гороховым супом… с горохом! С детсадовской действительностью маленькую девочку примирила только появившаяся вскоре подруга.

Катя отличалась рыжиной и серьезным нравом, но не была занудой, как некоторые. Их совместные игры всегда отличала рисковость. Если уж устраивать званый ужин для Барби, то пойти на пустырь собирать дикие травы, чтобы приготовить из них уникальное блюдо. Если уж кататься вдвоем на велосипедах, так наперегонки с горки.

А потом девочки попали в один школьный класс. Обе учились прилежно, а по пути домой успевали обсудить все насущные девчачьи проблемы: от страшной-ужасной физкультурницы до поведения любимых домашних питомцев. Ну и, конечно, книги. Обе читали запоем: только Таня – приключенческую фантастику, а Катя – советскую классику про бравых пионеров и Паустовского. В общем, годы дружбы показали: Катюхе можно доверять. А главное – она не откажется от авантюры. Таня почти не сомневалась в этом, пока слушала длинные гудки в трубке.

Трубку взял Катин вредный младший брат Мишка. Он сообщил, что сестра гуляет с собакой, а вообще они всей семьей собирались на дачу, так что неизвестно, когда Катя сможет выйти погулять. Таня даже не стала дослушивать Мишкины разъяснения.

Родители уже ушли на работу, а бабушка должна была явиться не раньше обеда (иначе кто проследит, чтобы тарелка была полна и суп был съеден без остатка, включая противный размокший лук и невнятную капусту?). Так что действовать нужно было без лишнего промедления. Таня выскребла из угла тяжеленную стремянку и, как упрямый муравей, подтащила ее рывками в коридор, к антресолям.

Папин рюкзак пылился в самом дальнем углу. Настолько дальнем, что муравью Тане пришлось разок спуститься и вернуться с деревянными щипцами для кипячения белья. Они были достаточно длинными и хваткими, чтобы выковырять матерчатый комок камуфляжно-зеленого цвета. Отдуваясь и роняя на себя клочья пыли, девочка сползла на пол и любовно расправила помятый отцовский рюкзак. Он видал лучшие виды, в прямом смысле слова. Стоило только заикнуться о горах, как папа доставал древние диафильмы и в затемненной плотными шторами детской демонстрировал размытые, но еще хранящие звенящую яркость кадры: заснеженный Эльбрус, синее – аж глаз режет – небо, цепочка крохотных фигурок, растянутая по уходящему в бездну склону, рыжие пятна брезентовых палаток… Папин голос преображался, когда он комментировал один за другим эти слайды: таким голосом он рассказывал им с сестрой раньше сказки на ночь, им же самим и сочиненные на ходу.

Диафильмы были свидетельством существования иной, параллельной вселенной. Впрочем, свидетельством – неправильное слово: Таня не верила этим картинкам, пусть даже они были вот тут, перед глазами, вполне осязаемые, не эфемерные. Но она находилась еще в том возрасте, когда история начинается ровно с твоего собственного первого воспоминания и заканчивается моментом нынешним, иногда простирая робкий отросточек в будущее, чаще всего – не дальше новогодних или летних каникул. Все, что происходило до ее рождения, было сродни сказке.

Диафильмы и увлекательные альпинистские истории уже сами ушли в прошлое. Они пропали из Таниной жизни вместе с отцом: в один мартовский день он собрал вещи и оставил на столе пару миниатюрных фигурок горных козлов – вместо прощания. Папы теперь не было, а его рюкзак – вот он, стоило только открыть дверцу антресоли.

Поторапливая саму себя, Таня упаковала древний термос со свежим чаем («Майским», конечно) и половину упаковки молочного печенья (такое она не очень жаловала, но другого на кухне не завалялось). Также во все еще почти пустой походный баул полетели: фломастеры, блокнот, носовой платок на случай аллергии, пластырь на случай отсутствия подорожников по дороге и банка варенья на случай особо тяжелых обстоятельств. С этим нехитрым набором за плечами Таня вышла из дома. На кухонном столе осталась записка: «Бабушка! Я ушла гулять с Катей. Суп поела. Вернусь в 5. Целую, Таня». (Про суп она, конечно, наврала.)

Ровнехонько на подступах к двенадцатому подъезду дома номер одиннадцать Таня столкнулась с Катиным вредным младшим братом Мишкой:

– А Катюха как раз только что вернулась, – тут же сдал сестру он и заулыбался, демонстрируя поразительно черные молочные зубы.

Таня в свою очередь порадовалась, что тот направлялся на прогулку. Это означало: у них с подругой будет шанс переговорить наедине, без посторонних развесистых ушей.

Катя охотно выслушала Танин план и рассмотрела карту болот. Поначалу ее лицо выражало сомнения, но потом словно лампочка загорелась над ее макушкой – Катюху явно осенила какая-то гениальная идея. Вообще она была куда благоразумней и рассудительней своей подруги. Бросаться в омут, а точнее в сомнительные приключения с головой было не в ее правилах. Зато она бывала и куда храбрее Тани: если что решила, так уж с намеченного пути не свернет, какие бы трудности и западни там ни поджидали.

– Пойдем на крышу! – позвала Катя, когда подруга закончила захлебываться словами и перебивать саму себя в попытке связно изложить свой план.

Об этом Таню не нужно было просить дважды. Она втайне завидовала подруге: повезло же жить на последнем этаже! Мало того, что виды из ее окон еще более захватывающие, чем с Таниного второго этажа, так еще и можно подняться выше!.. Выше!

Девчонки протиснулись, уже привычным манером, через прутья решетки на калитке, заграждавшей вход, проползли через затхлый чердак и высунулись под самые облака, на залитую вонючим битумом площадку. Отсюда было видать во все стороны, так далеко, насколько хватало зорких юных девичьих глаз. Пустырь с высоты голубиного полета не казался таким уж огромным, гаражи и дачный кооператив за ним выглядели вполне преодолимым, хоть и лабиринтоподобным препятствием, за ними раскинулось вылинявшее под степным солнцем безжизненное поле. На горизонте высился колосс родной ТЭЦ.

– Ближе всего будет пойти через пустырь, конечно, – продолжила уже начатый разговор Катюха. – Но лучше бы пойти от того конца дома, – она тыкнула на противоположную «ногу» буквы П, которую образовывала панелька. – Так мы обогнем и гаражи заодно. А через дачи идти – два шага. Я там точно помню прямую дорожку до пруда.

Таня внимательно слушала подругу, но что-то внутри нее упиралось рогами в землю:

– Обогнуть-то обогнем, а вот будет ли там дальше путь к воротам, не зна-а-аю.

Катя в такие моменты принимала наставнический тон:

– Я тебе говорю! Проще заблудиться в за гаражами, чем в чистом поле!

Таня недовольно промолчала, всем своим видом демонстрируя, что осталась при своем мнении, хотя про себя уже давно плюнула и согласилась с аргументами оппонента.

– Но надо выходить прям сейчас, – заявила она, уже предвидя возможные возражения Кати. Та на удивление легко согласилась:

– Ща, только Бублику корма насыплю!

– И мафон захвати! – Таня ценила дружбу с Катей в том числе за наличие у той двухкассетника (можно переписывать себе любую музыку!) на батарейках (можно взять с собой куда угодно!).

Спустя еще двадцать минут все Катины домашние дела были улажены. Она упаковала свой новенький оранжевый рюкзачок на тонких разноцветных лямочках – не чета Таниному, точнее папыТаниному – и подруги вышли из дома.

Приходилось проявить меры предосторожности: чтобы гадкий Мишка не заметил их маневров с гигантскими рюкзаками (и мафоном! за мафон он вообще готов порвать любого!) и не сдал родителям. Они перестали озираться и держаться тенька возле многоэтажки, только очутившись по другую сторону дома, на границе пустыря.

Иссушенная многодневной жаждой трава, шелушащийся ковыль, вонючие заросли амброзии раскинулись по сторонам пути, который предстояло пройти девчонкам. Они знали наперечет потайные тропки и дорожки этого несостоявшегося парка. Здесь, в жаркой тени сорных растений, было хорошо бродить вдали от всевидящего ока взрослых, устраивать бадминтонные турниры, когда ветер чуть утихнет, просто гонять мяч, в конце концов. Пустырь не был абсолютно запретной зоной, но по шкале безопасности находился у родителей не на почетном первом месте. Бог весть почему. Таня порадовалась и похвалила себя, что не забыла прихватить таблетки от аллергии. Полынь в некоторых местах высилась над их головами и образовывала пахучий коридор. Ее соцветия как раз созрели к последнему месяцу лета и свешивались бледно-зелеными гроздьями, норовя пощекотать и без того чешущийся нос. Приходилось поминутно отмахиваться от назойливых кустов и ускорять шаг, чтобы наконец выбраться на открытое пространство. Тропа, пару раз изгибаясь на манер танцора танго, делала ча-ча-ча и упиралась в ту самую дискотечную площадку.

Квадратный кусок земли, залитый асфальтом, уже потрескался и мало противился торжеству дикой растительности в образовавшихся трещинах. Девочки помнили эту танцплощадку наизусть и за каждым поворотом вытоптанной дорожки ожидали наконец увидеть жестяную раковину. Да только тропа вилась и вилась как проклятая. Полынь лезла в лицо и дурманила тошнотворным запахом. Реденькая тень не спасала от палящего – совсем уж даже не по-августовски – солнца. Во рту образовался комок горечи.

– Может, ну его? Повернем обратно? – не выдержала первой Таня. – И чего нам делать тут, точнее там? Больно жарко, – применила она последний аргумент, по-прежнему разговаривая со спиной бредущей впереди подруги.

– Давай сделаем привал, – наконец остановилась и обернулась та.

– Что? Прям здесь?

– Да. Доставай яблоки, включай мафон, – скомандовала Катюха.

– У меня только печеньки и варенье, – пожалобилась Таня.

Антенна поймала вездесущую «Европу-плюс», через помехи пробивалась бронебойная попса – девчонки уже давно знали это слово и потихоньку начинали вырабатывать скепсис к подобной музыке, но не могли отказать себе в удовольствии покривляться под заводной припев:

I'm a Barbie girl, in the Barbie world

Life in plastic, it's fantastic

Уроки английского не прошли даром – по меньшей мере половину слов они повторяли верно, без труда подражая писклявому голоску вокалистки.

Правда, энтузиазма на достойные артистов кривляния сейчас уже не хватало.

– Мы точно не могли заблудиться, – высказала мучавшую обеих догадку Таня, когда песня стихла. Звучало это неубедительно, и не только потому что одновременно она жевала иссушенным ртом молочную печеньку.

– Мы и не заблудились. Просто плохо помним это место, – заверила Катя. – Так или иначе обратно я не собираюсь. – Она внезапно насупилась и будто ушла в себя.

Таня заметила это, даже печеньку перестала жевать. Но не успела она влезть со своим любопытством, как Катя судорожным движением обхватила колени, опустила голову – послышались всхлипывания.

– Что такое, что случилось?

– Мама с папой поругались… – не поднимая носа послышалось из района коленей Кати.

– …?

– Это первый раз, когда они поругались, – тяжкий вздох. – Прямо за завтраком утром, – еще вздох. – Теперь непонятно, что будет.

Таня подвинулась к подруге и положила руку на ее плечо (видела, так делают герои мелодрам, когда пытаются утешить товарища, – она не была уверена, что это поможет, но попытаться стоило):

– Подумаешь! Мои родители, бывало, по нескольку раз на неделе ссорились, – сделала она попытку успокоить подругу. – И ничего, – уже менее оптимистично и уверенно добавила она.

Катю, впрочем, это вернуло на землю.

– И как дальше? – в ее глазах сквозь слезы засветилась надежда, будто Таня была как минимум супергероем в красных трусах, специализирующимся на спасении мира в отдельно взятой семье.

– Да никак, – пожала плечами Таня. Ей мало хотелось вдаваться в подробности. Даже от лучшей подруги она скрывала эту сторону своей внешне беззаботной жизни. – Папа приносил маме наутро цветы, она на него дулась еще потом, но недолго.

Катя продолжала растерянно смотреть на подругу, но слезы уже вытерла – только носом похлюпывала. Таня посчитала разговор исчерпанным и снова принялась за печенье.

Солнце продолжало висеть в зените, намертво прилипшее к бледной небесной клеенке. Дурман полыни будто бы уже не ощущался так явно – возможно, он вошел в легкие, впитался в кровь. Таня попыталась настроиться на всё норовящую убежать радиоволну, но трехаккордный мотив терялся за шипением, кряхтением и сопением помех. Так что она оставила в покое рычажок магнитофона: «И непонятно, сколько сейчас времени. У меня такое чувство, что мы шли целых полчаса, хотя тут идти-то пять минут!» «Ты что, не надела часы?» – возмутилась Катя. От грусти ее не осталось и следа. Катюха негодовала. Впору было поворачивать назад, но это предложение так и не прозвучало из уст ни одной из подруг. Вместо этого они, не сговариваясь, поднялись, стряхнули припечатавшиеся под коленями хрустящие колоски и двинулись дальше, прочь от дома.

Дорожка, будто с издевкой, вилась и змеилась. Насколько хватало взгляда – а хватало его до ближайшего изворота тропы, – вокруг была непролазная зелень. Под ногами скрипела мелкая пыль – то, что раньше было плодородной почвой, давно превратилось в пустыню. Корни сорных трав выползали наружу и норовили схватить за щиколотки. Солнце жгло макушки – казалось, проходя насквозь через жирную листву гигантских амброзий. Тропинка не сужалась, не расширялась, а всё длилась и длилась, раздражающая в своей неизменности.

Неизвестно, сколько еще прошло времени, когда Таня подала голос: «Дальше идти нету смысла». Она махнула рукой в сторону хвоста тропы. Набухшие гроздья полыни уныло прошелестели в ответ над головами девушек. И только тогда Таня вгляделась в лицо подруги, оно поразило ее: Катя была словно отлитая из матового пластика копия самой себя. Ее лицо обратилось вовнутрь, глаза не горели привычным светом разума. Она даже не подняла взгляда при звуке Таниного голоса. Таня, затаив дыхание, сделала шаг навстречу и пошевелила за плечо подругу. «Да? – полувопросительно-полувосклицательно очнулась Катя. – Нам нужно срочно что-то придумать!» И, не дожидаясь одобрения, уселась под очередным кустом.

Таня опустилась рядом.

– Итак, что мы имеем, – начала импровизированное заседание Екатерина. Лицо ее по-прежнему не выражало ни раздражения, ни растерянности, никаких эмоций. Однако голос подруги воодушевил Таню – словно это был последний знак чего-то реального, что связывало их с миром, откуда они бежали, – запасы еды наполовину прикончены (Таня потупила взгляд, не решаясь признаться, что она внесла нескромную лепту в уничтожение печенья), часы сошли с ума и показывают какую-то ерунду, радио не ловит, а мы никак не перейдем пустырь и, наверное, заблудились…

– Да не могли мы заблудиться! – не удержалась и встряла Таня.

– Ну а как ты тогда объяснишь это всё? – Катя вяло обвела руками колосья-колоссы травы вокруг – насколько хватало взгляда и роста, далеко-далеко в вышине прижигало макушки неутомимое солнце. – Как будто это не поле, заросшее травой, а целый лес!

– Надо было взять Бублика с собой, впрягли бы его, а сами бы покатились на роликах или скейте за ним, – попыталась пошутить Таня.