Читать книгу Распыление. Дело о Бабе-Яге - Татьяна и Дмитрий Зимины - Страница 1

Иван

По жизни Лёня Кукиш был человеком довольно скверным, а после смерти и вовсе стал натуральным козлом.

Он лежал на замусоренном полу дворницкой, одетый в драные треники и застиранную фуфайку. Изо лба, покрытого белыми шелковистыми завитками, торчали крепенькие рожки, ноги с вывернутыми назад коленками оканчивались копытцами, а остекленевшие глаза, выпученные смертной судорогой, имели квадратные, как водится у козлиного племени, зрачки.

– Кто-то очень не хотел, чтобы Лёня расстался со своими секретами, – сказал я, присаживаясь рядом с трупом и прижимая пальцы к шее козла.

– Что ты делаешь? – поднял брови Лумумба.

– Надо же констатировать смерть.

– В таком виде не живут, стажер. Мог бы догадаться.

– А вдруг?

– Вдруг бывает только взрыв, когда о растяжку запнешься. Соберись.

Соберись… Двое суток в бронепоезде – и не подумайте, что там предусмотрены спальные вагоны. Затем на перекладных, по жаре, по пыльной степи, к черту на кулички. До сих пор зубы стучат и задница похожа на отбивную.

А всё потому, что начальству приспичило побыстрее. Могли ведь чинно-благородно, сесть на пароход, в дороге поспать, покушать, может, на танцы сходить или кино посмотреть…

Но, несмотря на все усилия, мы опоздали. И зачем тогда все эти жертвы?

Говорить об этом наставнику я не посмел. Не ровен час превратит в какое-нибудь тихое, не подверженное приступам мести, животное. С него станется. И трансформацию, кстати, в отличие от здешнего недоучки, проведет как положено.

– Ладно, записывай, стажер, – прервал мои мысли Лумумба. Я достал блокнот. – Маганомалия уровня Б-тринадцать дробь два. Летальный исход. Адрес… – он растерянно огляделся. – Выйдем, посмотришь адрес. Время… – вынул из жилетного кармана сверкающий репетир и взглянул на циферблат… – Пять часов тридцать две минуты утра. Записал? – я кивнул. – Тогда приступай к осмотру помещения.

Лумумба отошел к окну и, обнаружив там надколотое блюдце с вялым соленым огурцом и вареной сосиской, глубоко задумался над ними. А я, как велено, приступил к осмотру.

Комната сырая, воняет в ней протухшими щами, да еще из закопченных углов таращатся откормленные пауки, явно с кулинарными намерениями. Только что зубом не цыкают… Я старался не смотреть им в глаза. Мало ли что…

Бетонный пол, вместо коврика застеленный старыми газетами, шаткая мебель явно подобрана на помойке. Внимание привлек столик, притулившийся в уголке. Необычного в нем было то, что на столешнице, сделанной из куска криво обрезанной фанеры, содержалось несколько книг. Я подошел посмотреть. Толстый паук, резво перебирая крепкими мохнатыми ногами, подполз ближе и стал жадно принюхиваться. Меня передернуло. Дрессировал их Кукиш, что ли? Имущество охранять… С трудом поборол желание снять ботинок и жахнуть по наглому арахниду что есть сил.

Достоевский, Толстой, Стефан Гейм, Плутарх… Книги были в ужасном состоянии, у некоторых не хватало обложек. Корешки обуглены, на страницах чернеют следы копоти. Коснувшись кончиками пальцев верхнего в стопке тома, я глубоко вздохнул и закрыл глаза.

…Книги горели. Огонь жадно набрасывался на страницы, скручивал штопором корешки, одну за другой пожирал обложки. В воздух поднимались клубы черного пепла. Некоторым повезло: они оказались с краю, далеко от бледно-золотого, гудящего, как доменная печь, пекла. Их выхватывали голыми руками, поспешно ворошили страницы, сдувая искры, а затем прятали под одежду и исчезали в темных подворотнях. Молча, стараясь не встречаться взглядами. Чтобы следующей ночью, если повезет, вернуться, и спасти еще нескольких обреченных…

Я потряс головой. На курсах нам рассказывали, что сразу после Распыления, во времена бунтов, жечь книги было очень популярным занятием. Многим тогда думалось, что конец света означает также и конец истории.

Значит, покойный Кукиш был не так уж прост… Интересно, что довело его до жалкой дворницкой в одной из заброшенных пятиэтажек, на краю города?

Одна из книг, лежащих в стопке, имела меж страниц небольшой зазор. В нём даже что-то поблескивало, какая-то проволочка. Осторожно подцепив её кончиками пальцев я вытащил женскую сережку. Довольно дорогую: аметист, оправленный в золото, с несколькими подвесками, украшенными более мелкими камушками.

– Что это у тебя? – наставник неожиданно возник за спиной.

– Да вот…

– Где это было? Зачем вытащил? Почему не позвал?

– Проволочка… Она торчала среди страниц, вот я и… Вы же сами велели осмотреть!

– Осмотреть, а не тянуть в руки всякую гадость! А вдруг это бомба?

– Ой, да что это вам, бвана, везде бомбы мерещатся! Откуда им здесь взяться? Нате! – я сунул ему в руки серьгу, – Вот она, ваша бомба…

– Где ты это взял? – смягчился Лумумба.

– Да там выемка в страницах, – я вновь потянулся к книге.

– Не трогай! – меня больно стукнули по пальцам. – Я сам…

Шуганув паука, учитель поводил над книгами руками, как бы ощупывая воздух, обнюхал их, одну за другой, и только потом вытянул ту, в которой была серьга. Раскрыв, сложил губы трубочкой и замычал свой обычный невразумительный мотивчик. Я, сгорая от любопытства, заглянул ему через плечо.

На хрупких страницах прятались мангазейский золотник и пакетик с дурью. Что это Пыльца, я понял сразу, седьмым чувством, известным любому Запыленному. А монета? Всем известно: Мангазейские бароны чеканят только золото…

Раскрыв пакетик, Лумумба вытряхнул на ладонь одну из таблеточек. Достал из жилетного кармана лупу и, вставив её в глаз, повернулся к свету.

– Двояковыпуклое прессование, никаких опознавательных печатей. Производство… – лизнув таблетку, он закатил глаза. – Импорт.

– Что вы имеете в виду?

– То, что ты, молодой падаван, ленив, как конотопская попадья. До сих пор не изучил мою монографию относительно вкусовых различий штаммов Пыльцы, культивируемых на территории РФ! Стыдно должно быть!

– Может, местная лаба? Кукиш об этом и писал: ненормальное количество Пыльцы… – Лумумба стоически вздохнул.

– Влияние на рост культуры эндемичных условий, таких, как: вода, температура воздуха, сырье для базового конгломерата…

– Да понял я, понял, – не дал я учителю сесть на любимого конька. – Не отсюда она. А… Откуда?

– Уроки надо учить, – буркнул наставник, пряча в карман добычу и захлопывая книжку. А потом посмотрел на меня уже не так враждебно. – А ведь ты прав, стажер. Это может оказаться бомбой!

– Я про бомбу ничего не говорил, – открестился я. – На бомбе настаивали как раз вы, бвана.

– Да заткнешься ты, или нет? – потерял терпение Лумумба. – я тебе талдычу об уликах, а ты…

– Да что там улики? – вот не люблю я, когда кричат. Особенно, на голодный желудок: у меня от этого колики делаются. – Затрапезная монетка, пол-грамма дури, да сережка. Была бы хоть пара…

Начальник вдруг посерьезнел, заглянул мне в глаза и заботливо потрогал лоб.

– Что-то ты совсем плохой, падаван. Капец мозга: не иначе, от орков заразился.

Я набычился, готовясь продемонстрировать, как ведут себя настоящие орки, но Лумумба, вновь сунул мне под нос монету.

– На аверсе – герб Мангазеи: конь, а под ним – песец, бегущий в правую сторону. Герб, к твоему сведению, утвержден в тысяча восемьсот двадцатом году. А теперь присмотрись повнимательней, стажер.

Я послушно сощурился. Монета была мелкая, и где там конь, где песец, было не очень ясно. Но что-то… Что-то было с ней не так.

– Вот эта козявка смотрит не в ту сторону! – я ткнул пальцем, накрыв, правда, всю монетку целиком.

– Молодец! – восхитился Лумумба. Пара воспитательных подзатыльников и совсем немного крика – и ты понял, о чем говорит твой старый больной учитель. Но я тебя не виню… – он ласково погладил меня по голове. – Трудно быть умным, для этого напрягаться приходится… – наставник подбросил монетку и вновь поймал. – Что характерно: монета гораздо легче золотой. – сказал он задумчиво.

– Это вы тоже на вкус определили?

– На запах! – он кинул монетку мне. – Каждый уважающий себя маг должен отличать золото от других металлов. У этой, например – железный сердечник. Чувствуешь? – Старинный и уважаемый в определенных кругах способ подделки. На вид – практически не отличить от настоящей, даже краешек можно прикусить, – забрав монетку, Лумумба куснул её крупным, как у лошади, зубом, и продемонстрировал вмятину. – Видал? Любую поверхностную проверку пройдет.

– Фальшивая монета и импортная Пыльца… – пробормотал я, уже не обижаясь.

– Надо думать, это и был сенсационный материал, который хотел нам продать Кукиш.

– Но… Почему тот, кто его убил, не забрал улики? Они ж, можно сказать, на самом видном месте.

– Возможно, не успел, – поджал губы Лумумба, разглядывая камень в сережке на свет. – Не завершил колдовство, не забрал улики… Кто-то его спугнул. И, сдается мне, это были не мы.

Я вспомнил своё прикосновение к окоченевшей шее козлика. Труп пролежал на полу дворницкой несколько часов…

После затхлого, пропитанного сыростью подвала прохладный утренний ветерок приятно бодрил. Небо, усеянное ватными шариками облачков радовало прозрачностью и голубизной, с реки доносились крики чаек и рыбные запахи.

По донесениям Кукиша мы предполагали в нем человека недалекого, но предприимчивого. Никогда он не забывал напомнить о гонораре и существующих надбавках за вредность, и славился умением выговорить для себя самые выгодные условия. Собственно, даже не имея другого занятия, кроме работы на нас, он мог позволить себе жить припеваючи. Найти жилье в приличном районе, с отоплением и горячей водой, а не эту конуру в забытых богом развалинах…

Мы-то решили, что дворницкая на отшибе, подальше от посторонних глаз, всего лишь явочная квартира. Но он жил в ней по меньшей мере несколько месяцев. Напрашивается вывод: Леонид Тимофеев, по прозвищу Кукиш, внештатный сотрудник АББА, нащупал что-то действительно серьезное, и, дожидаясь нашего приезда, решил лечь на дно.

Из заброшенных спальных районов мы попали на берег реки. Здесь было чисто, светло и красиво. Набережная блистала газовыми фонарями, лавочками и урнами, выполненными в виде безобразных хвостатых жаб, по ней степенно прогуливались хорошо одетые граждане.

– А ничего так городок. Подходящий, – Лумумба молодецки оглядел реку, мост с бронзовыми балясинами, островерхие крыши домов на другой стороне и белые, чуть закопченные стены церквушки с разбитой маковкой, виднеющиеся за мостом, на небольшом холмике.

– Подходящий для чего? – угрюмо переспросил я. Всё никак не мог изгнать из памяти сытых пауков в дворницкой.

– Для пенсии, например, – живо откликнулся начальник. – Вот, лет через пятнадцать-двадцать, если повезет дожить, оставлю службу, переберусь сюда и поселюсь в домике с белым штакетником и курятником на заднем дворе… Смотри, какая красота!

Мы остановились и стали любоваться красотой: в рассветных лучах река вся сверкала, будто покрытая серебряными чешуйками, над нею, как истребители, носились чайки. Время от времени то одна, то другая ныряла в воду и появлялась с зажатой в клюве килькой.

– И рыбы здесь много! – порадовался начальник, кивая на завтракающих птиц. – Вот тебе, Ваня, доводилось когда-нибудь рыбачить?

– Не-а.

– А я, признаться, люблю. В Африке, например, есть такая река: Лимпопо…

Мимо берега, ревя, как белуга, и распространяя вонь сивухи пополам с жареной картошкой, прошел катер. Переждав, пока он удалится, Лумумба продолжил:

– Так вот: на реке Лимпопо рыбачат так… – он причмокнул и закатил глаза. – Нужно взять упитанного поросенка и привязать его у воды. И, когда он начнет визжать, крокодил полезет за ним на берег. Дальше надо не зевать…

– Да какая ж это рыбалка? – перебил я. – Это у вас, бвана, охота получается. И вообще: тратить поросенка на какого-то вонючего крокодила, по-моему, преступление.

Видел я этого крокодила в Московском зоопарке: бревно бревном, и тиной воняет…

– Ты дашь мне договорить, или нет? Совсем от рук отбился. Наверное, это моя вина: слишком добрый стал. Говорил мой отец М'бвеле Мабуту, царь народа самбуру: детей надо драть. Очень любить, но при этом лупить нещадно…

Я хотел возмутиться, что какой же я, туды его в качель, ребенок, но над головой послышался оглушительный, быстро нарастающий свист, вроде того, который производит летящий фугасный снаряд. Мы с Лумумбой инстинктивно выставили щиты. По ним тут же растекся горящий напалм. Капая на мостовую, он плавил камни.

– Однако, – пробормотал учитель и выдохнул контрзаклинание в виде клуба ледяного воздуха, которое тут же всё заморозило.

Народ вокруг зароптал. Послышалась брань в адрес магов, от которых житья совсем не стало, и, где-то на периферии, пронзительно заверещал полицейский свисток.

– Ходу, – спокойно приказал Лумумба и мы, осторожно переступив озерцо остывающей лавы, удалились с места происшествия.

Шагая по проспекту, уводящему в сторону от набережной, начальник сиял, как именинник. Черная кожа аж лоснилась на его щеках.

– Чему вы так радуетесь, бвана? – голодный желудок и недавнее покушение как-то не способствовали игривости.

– Всегда приятно получить предупреждение, – ответствовал тот, попутно раскланиваясь со стайкой симпатичных, в голубых платьицах и соломенных шляпках, барышень. – Помогает не расслабляться.

– Да уж. Расслабишься тут, – даже улыбки барышень не могли растопить моего черствого сердца. – Сотрудник погиб, а вы тут девушкам глазки строите. К тому же, нам в этом городишке явно не рады.

– Перестань брюзжать, стажер. А то я тебя выпорю, честное слово.

– Жрать охота, – пожаловался я.

– Ничего, потерпишь. Сытое брюхо к учению глухо.

– А я думал, что голодное…

– Отставить прения! – Лумумба так грозно сверкнул синими глазами, что я испугался: теперь точно превратит. И зажмурился.

– Ладно, расслабься, – сжалился начальник. – Люблю, когда боятся… И он, как ни в чем ни бывало, пошел дальше. – Итак, молодой падаван: от какой маганомалии мы имели счастье уклониться не далее, как десять минут назад?

Я быстренько прикинул:

– Файербол обыкновенный, сиречь – огненный шар. Напряжение… шестнадцать ампер по шкале Бен-Бецалеля.

– А о чем это говорит?

– О том, что в городе есть по меньшей мере один сильный маг, о котором в агентстве не знают.

– И… – подбодрил учитель.

– Лёня не врал: Пыльца в городе есть. И много, – я кивнул на звездообразную обугленную трещину в мостовой. Трещина давно остыла, и прохожие не обращали на нее никакого внимания.

– Опять файербол?

Наклонившись над трещиной, я осторожно потянул носом. Пахло соляной кислотой и желудочным соком.

– Нет. Думаю, это жаббервог.

– Интересно… – Лумумба опять принялся напевать. – Сначала козлик, потом огненный шар, теперь – жаббервог. О чем это говорит?

– Никакого почерка. Или это несколько разных магов, или…

– Очень мощный универсал.

– Хрен редьки не слаще.

– Не скажи… – Лумумба довольно потер руки. – А давненько мы с тобой не попадали в хорошую передрягу, а, падаван?

– Да уж скажете тоже… – обиделся я. – А Стёпка-Растрепка в Воронеже?

– Ну, это было на прошлой неделе. Седая старина.

Я закатил глаза.

– Эх, нет в тебе духа авантюризма, дружок! – пихнул меня в бок Лумумба. – И в кого нынче такая скучная молодежь?

– Хотелось бы, знаете ли, пожить, – склочность моего характера возрастала пропорционально радости наставника и бурчанию в собственном животе. – Вам-то что, вы уже старый… Сорок лет, как-никак. А мне, сиротинушке, неохота буйну голову под вражескими файерболами в чужих землях сложить.

– А неохота – так учись! – потерял терпение Лумумба и больно стукнул меня по лбу. Я всхлипнул, всем своим видом демонстрируя неприкаянность и безутешность.

– Ладно, – сжалился учитель. – Пойдем, я, так уж и быть, тебя покормлю. Но сначала – зайдем в Агентство.