Читать книгу Белые тапочки от Версаче - Татьяна Луганцева - Страница 1

– Вы считаете, что я ведьма? – спросила женщина средних лет с расстроенным лицом и небрежно собранными волосами.

Участковый врач-терапевт Екатерина Григорьевна Лаврентьева, несмотря на то что была еще сравнительно молодой, уже долгих восемь лет трудилась в одной из поликлиник в центре Москвы. Работа была тяжелая и неблагодарная, но она не жаловалась: бросить дело, которому посвятила свою жизнь, Катя не могла, так как по натуре была человеком трудолюбивым и порядочным. Родилась она в небольшом подмосковном городке в семье геологов, очень увлеченных своим делом. Месяцами, а иногда и по полгода родители пропадали в экспедициях. Воспитанием ребенка им было заниматься некогда, поэтому Катю благополучно отправили к бабушке в Москву. Так Екатерина стала москвичкой. Бабушка Антонина любила ее, но она была уже пожилой женщиной, и появление маленького ребенка стало для нее обузой. Она ждала, мечтала, когда, наконец, родители остепенятся и заберут Катюшу к себе, но время шло, и ничего не менялось.

– Я требую, чтобы девочка пошла в школу по месту жительства в Подмосковье! – кричала в телефонную трубку Антонина своей дочери – матери Кати.

– Мама, ну как маленькая девочка будет жить одна в квартире? Сама будет ходить в школу, сама – готовить еду, стирать, гладить белье…

– Почему она должна быть одна? Прекрати нести бред! – прервала ее Антонина.

– Потому что нас не будет дома, мама, и ты это знаешь. У нас такая профессия, мама. Мы месяцами в поле…

– Да в гробу я видела такую профессию! Ребенок родителей вообще не видит! Были бы хоть артисты, так Екатерина бы по телевизору на вас любовалась!

Вот так и получилось, что Катя пошла в московскую школу. Бабушке исполнилось семьдесят лет. У нее болели суставы и позвоночник, прыгало давление, периодически обострялся застарелый бронхит, поэтому Кате с детства пришлось быть очень самостоятельной девочкой. Вышло все так, как и говорила Антонина. Худенькая Катюшка с огромным ранцем с первого класса ездила одна в школу, самостоятельно готовила уроки, убирала квартиру, ходила за продуктами и лекарствами, и ко всему этому на ее хрупкие плечики легла еще забота о бабушке. Она с малолетства научилась делать уколы, измерять давление, класть горчичники… Характер у Антонины стал скверным, ей все время что-то не нравилось, и она могла зудеть по пустякам весь день, но внучка все равно ее очень любила, берегла, так как боялась потерять единственную опору в жизни. Родители появлялись с периодичностью раз в полгода, привозя с собой интересные рассказы о приключениях в экспедициях и кучу ненужных вещей, таких как изделия из бересты, унты, дурно пахнущие оленьи шкуры и какие-то несъедобные сушеные грибы. Правда, они оставляли и деньги на жизнь, но снова укатывали в очередную экспедицию. Деньги в основном уходили на дорогие лекарства для Антонины, а жили бабушка и внучка очень скромно, на одну пенсию. В день, когда приносили пенсию, Антонина позволяла купить двести граммов карамели – так она баловала внучку. Это были единственные гостинцы в детстве Кати, и она очень ждала дня пенсии вместе с бабушкой. Понятно, что девочка при таком раскладе быстро взрослела.

– Знаешь, о чем я думаю? – спросила ее бабушка, приняв очередную пилюлю.

– Нет, не знаю…

– Все дети чем-то занимаются, ходят в какие-то кружки, а я с больными-то ногами и водить тебя никуда не могу.

– Не беспокойся, бабуля. Я уже давно хожу в кружок рисования вместе с Кристиной. Ее мама нас и отводит.

– Вот славные люди, спасибо им, – прослезилась Антонина.

Дружба Кати с Кристиной Воропаевой началась еще в детском саду, и казалось, что никто им был в целом свете не нужен. Они даже плакали от мысли, что Катюша может вернуться к родителям. В школу они тоже пошли в один класс, и радости их не было предела. Девочки дружили крепко, никогда не ссорились и все время друг друга поддерживали, несмотря на совершенно разные характеры. Конечно, родители Кристины знали о бедственном положении подруги своей дочери и всячески старались помочь девочке. Кристина часто приводила Катю домой и кормила обедом, иногда Воропаевы ненавязчиво отдавали ей какие-то вещи Кристины под предлогом, что они не подошли их дочери по размеру.

Катя была неизбалованная, благодарная, умелая, вдумчивая и серьезная. Кристина же была абсолютно другой, всегда лучше всех одетая, так как ее отец – крупный начальник часто ездил в заграничные командировки, что по тем временам было очень ценным. Кристина вечно витала в облаках и относилась к жизни крайне несерьезно.

– Бери пример со своей подруги! – говорила ей мать Лариса Львовна Воропаева, бывшая советская манекенщица, а ныне занимавшая какую-то должность в фирме мужа и получавшая солидную зарплату, хотя ни разу не показалась на работе, даже не знала, за что ей начисляют деньги.

– Не-е… я так не могу… мне так не надо… – отвечала Кристина.

– Ты думаешь, что Кате нужно в жизни пробиваться, а тебе и так папа все на блюдечке приподнесет? Но все равно могла бы поучиться ее целеустремленности и трудолюбию.

– Я не думаю, что она добьется в жизни каких-либо высот, – ответила матери Кристина.

– Это почему?

– Надо уметь толкаться, кусаться и показывать коготки, – сказала шестнадцатилетняя дочь.

– А ты откуда знаешь? – удивилась мать.

– Не первый день на свете живу. Нужно быть стервой и больше всех любить себя, а вот этого в моей подруге совсем нет. Уж я учу ее, учу, и все без толку, – махнула рукой Кристина. – Она слишком доверяет людям, романтическая натура…

– Много ты понимаешь, – усмехнулась Лариса Львовна.

У Кристины был старший брат Владик, полный разгильдяй. Этот маменькин сынок избрал профессию «вечного» студента и уже учился в третьем институте. Периодически он бросал учебу и благодаря деньгам родителей снова восстанавливался, и снова валял дурака.

Неожиданно семью Кристины Воропаевой настигло настоящее горе. В институтском туалете во время дискотеки нашли фактически бездыханного Владика, находящегося под действием сильного наркотика. Когда его доставили в одну из городских наркологических больниц, выяснилось, что он наркоман с большим стажем. Начинал с «травки» и закончил сильными наркотиками в больших дозах. Лариса Львовна с мужем находились в шоковом состоянии – все не могли поверить в произошедшее. Началась тяжелая и совершенно безрезультатная борьба за сына. Он, как оказалось, с двенадцати лет жил в нереальном мире и не хотел ничего менять, не зная ничего другого, – было очень странно, что родители не замечали этого так долго. Что только родители не предлагали ему, оформляя в лучшие, безумно дорогие, частные клиники, специализирующиеся на лечении наркозависимости. Когда Влад сбежал из очередной клиники и прямиком направился за дозой, Лариса Львовна, узнавшая о побеге по телефону, стала биться в истерике, а Кристина с подружкой ее успокаивали как могли.

– Я виновата… я одна во всем виновата, – причитала Лариса Львовна. – Как мое сердце матери не почувствовало беды? Почему говорят, что родители должны быть всегда рядом со своими детьми, чтобы не упустить их? Что за бред и несправедливость? Вот ты, Катя, росла с бабушкой, без родителей и выросла нормальным человеком. А рядом с Владиком всегда были мы – и вот, мой сын наркоман! Где логика и справедливость?

Катя не знала, что хотела этим сказать Лариса Львовна, сожалела ли, что она, Катя, не стала наркоманкой вместо ее сына?

Кристина тоже мало радовала родителей. Она плохо училась в школе, систематически прогуливала занятия. Спас ее природный дар. Кристина с детства хорошо рисовала, поэтому с легкостью поступила в колледж, чтобы получить профессию художника-декоратора. Увидев ее работы, маститые преподаватели даже удивились.

– Ну, техника, может быть, у вас и сыровата, зато фантазия бьет через край. Думаем, что из вас выйдет толк.

Самое интересное было дальше, когда она, фактически не посещая занятий, защитила блестяще диплом – сделала эскизы декораций к одному из столичных спектаклей. Преподаватели единогласно признали ее работу лучшей.

– У вас талант, к нему бы еще хоть какую-нибудь работоспособность, стали бы вы знаменитостью, – сказал ей ее учитель Казимир Натанович Бергер, человек-легенда. Никто не знал, сколько ему лет, Кристина шутила, что не меньше ста пятидесяти, просто он не стремился попасть в Книгу рекордов Гиннесса как самый старый человек и художник. В театральной среде среди творческих людей были распространены интрижки, романы, скандальные связи. Слухи передавались от одного курса студентов к другому. Они знали о своих преподавателях все и про всех, но только не о Казимире Натановиче. Очень скрытный был человек, порядочный, он не распространялся про свою личную жизнь. Про него лишь ходили легенды, ничем фактически не подтвержденные. Говорили, что Казимир когда-то был страстно влюблен в какую-то иностранку, то ли француженку, то ли итальянку, женщину необыкновенной красоты. Вроде бы она умерла, и Казимир страшно переживал эту трагедию, так никогда и не женился. Жил он одиноко где-то в центре Москвы в старом доме. Те студенты, что побывали у него, говорили, что квартира ломится от старинных красивых вещей.

Кристина питала особую нежность к этому преподавателю, считая профессионалом с большой буквы, и посещала его занятия почти всегда, что уже было для нее подвигом. Казимир тоже выделял Кристину из всех своих студентов за ее природный талант и неординарность.

– Все говорят, что я лентяйка, – пожаловалась Кристина Казимиру Натановичу.

– Я так не считаю, – улыбнулся он, – но вы сами знаете, что я к вам не могу относиться как к остальным. Меня и так все обвиняют в чрезмерно хорошем к вам отношении, – сказал Казимир Натанович, который был с женщинами – от студенток до уборщиц – очень учтив и галантен. Открывал двери, целовал руки, вставал, когда входила женщина, и снимал шляпу. Его прозвали Динозавр или Ископаемое. Внешне он походил на бывшего офицера-белогвардейца, который чудом уцелел до наших дней. Высокий, худой, с небольшой бородкой и седой шевелюрой. Старость уже согнула его некогда статную фигуру, и Казимир ходил с тростью. Он носил очки и все равно сильно щурил темные, уже по-старчески слезящиеся глаза. Лицо его было интеллигентным и породистым.

– Бедный Казимир Натанович, сколько вам, наверное, приходится заступаться за меня на педсоветах! – предположила Кристина.

– Приходится… все знают, что вы моя любимица. Знаете, Кристина, если бы не мой возраст, нас бы заподозрили в любовной связи, – усмехнулся профессор живописи.

– Я была бы только рада, вернее, сочла бы за честь, – вздохнула Тина.

– Вам ли вздыхать, юная дева? С такими внешними данными у вас наверняка отбоя нет в кавалерах? – спросил Казимир.

Он был прав. Кристина обладала незаурядной внешностью, но и таким же апломбом, поэтому к ней даже подойти было страшно, не то чтобы познакомиться. Она была очень хороша и манерна, словно актриса немого кино времен Веры Холодной. Может быть, поэтому они с Казимиром и прикипели друг к другу? Высокая, утонченно изящная, она много курила, жить не могла без кофе и обожала сладкое. Она могла есть сладости в неограниченных количествах, особенно шоколад. Кожа у нее была нежная, с тоненькими прожилочками синих венок. На бледном лице светились огромные прозрачно-голубые глаза с черными короткими, но густыми ресницами. Она никогда не пользовалась тенями и тушью для ресниц. Небольшой носик, маленький капризный рот и черные шелковистые волосы со стрижкой каре, высокий лоб и брови вразлет создавали пленительный облик. Кристина экстравагантно одевалась – у нее был отменный вкус, она не обходила своим вниманием не только дорогие бутики, но и секонд– хенд, и барахолки.

– Больше всего меня умиляет, что вы меня называете юной девой, а мне ведь уже тридцать лет. Я одна из самых великовозрастных студенток на курсе, – сказала Кристина. – Никому не говорите об этом.

– Это ни к чему, – ответил Казимир Натанович. – Так что у нас с женихами? Почему никого не осчастливили до сих пор?

– Эх, Казимир Натанович, ни один из моих знакомых не имел и капельки вашего обаяния. Романы у меня, конечно, были… – задумалась она, загибая пальцы и что-то подсчитывая в уме. – А, ладно! Вспоминать нечего!

– Я наблюдал за вами, Кристина, – сказал профессор.

– Правда? Это любопытно. Ваше мнение, профессор?

– Вы нарочно ведете себя вызывающе, иногда на грани вульгарности, словно боитесь серьезных отношений. Почему? Вы думаете, что не заслужили счастья?

Кристина помрачнела. Они сидели с Казимиром Натановичем в пустой аудитории. Была ранняя весна, и окна в аудитории были распахнуты. Воздух был прохладный, но все равно спертый – так пахнет в любой аудитории, где проходят занятия живописью: потом и красками.

Перед Казимиром лежала груда акварельных рисунков. В углу были свалены мольберты. Казимир просматривал рисунки, делал какие-то пометки на полях и за этим занятием разговаривал с Кристиной. Почему-то такая обстановка располагала девушку к откровенности.

– Ну, юная дева, ничего не хотите мне рассказать? Я – могила, как говорят молодые, хотя и сам уже от нее недалеко, – рассмеялся профессор.

– Типун вам на язык! Я имею в виду – долгих вам лет жизни! Я никому об этом не говорила… – задумалась Кристина.

– Может быть, зря?

– В каждой семье, наверное, есть свой «скелет в шкафу», – заискивающе глядя на него, сказала Кристина, не понимая, что для своих тридцати лет она сохранила наивность и непосредственность, что и давало право мудрому профессору называть ее «юной девой». Нет, за излишний инфантилизм он не стал бы ее упрекать.

– Знаете, прожив такую большую жизнь, в каких только передрягах не побывав, я сейчас бы с радостью обнаружил в своем доме какой-нибудь «скелет в шкафу», но, увы…

– Может, у вас предки были белогвардейцы? У вас ведь дворянские корни? – засмотрелась на него Кристина.

– Вы очень проницательны, моя любимая ученица, – улыбнулся Казимир Натанович.

– Нет, это вы проницательны. Прямо как психолог…

– Я десять лет провел в Сибири за то, что мой отец и старший брат были офицерами Белой гвардии, – сказал Казимир, поощряя Кристину на откровенность, рассказывая и о себе то, что никому до сих пор не говорил.

– Да вы что?! Правда?! Как я попала! Я всегда это чувствовала… Но чтобы вы и десять лет в Сибири… Не может быть!

– Я сидел с политическими, а умнее и интеллигентнее людей в то время не было. Не думайте, что, просидев десять лет с уголовниками, я сохранил бы себя как личность… Зона на все накладывает отпечаток, и сейчас бы и я жил по понятиям, – грустно оторвал взгляд от рисунка Казимир Натанович. – Но это я о вашем уме и проницательности, так что не принижайте своих достоинств.

– Мне это дается с трудом, так как все вокруг с детства говорили, какая я никчемная, инертная и ленивая, – махнула Тина рукой, украшенной массивными золотыми перстнями с большими камнями небесного цвета. – Боюсь, что мои «скелеты» имеют неприятный запашок, но вам я доверюсь как мудрому и старшему товарищу. Я вас почти люблю, Казимир Натанович.

– Я тронут, юная дева, – склонил голову профессор.

– Это было пятнадцать лет назад, и, может быть, кому-то покажется глупым думать о событиях такой давности…

– Есть события, у которых нет срока давности, и они важны для нас вне зависимости от того, сколько прошло времени, – сказал профессор.

Тина собралась с мыслями, вздохнула:

– Нам с моей подругой Катей тогда было по пятнадцать лет, а моему старшему брату – девятнадцать…

– У вас есть старший брат? Вы никогда о нем не говорили. Кто он? – спросил профессор.

– Он умер десять лет назад, – ответила Тина.

По аудитории от порыва ветра пронеслось дуновение прохладного воздуха, словно само провидение предостерегало старого профессора и его ученицу от того, чтобы они не ворошили прошлое.

Кристина и Казимир Натанович придержали рисунки руками.

– Моя подруга… Она… Как вам сказать… Она мне больше чем сестра!

– Подруга – это сестра, которую мы выбираем сами, – согласился профессор, цитируя кого-то.

– Мы вместе с детского садика, мы всегда доверяли друг другу… А Владик… Он был наркоман, человек, полностью слетевший с катушек. Катя часто у нас бывала, как я уже говорила, доверяла нам полностью… Ой, не могу, учитель! – Тина обхватила руками голову и крепко сжала ее, потом отпустила, словно сбрасывая с себя «черные», плохие мысли.

Казимир Натанович не останавливал ее, так как понимал, что ей надо выговориться.

– В общем, в один из дней, когда никого, кроме Влада, не было дома, Катя зашла ко мне… Он был под кайфом, предложил ей остаться подождать меня, она согласилась… Так было не раз, наш дом был для Кати родным… – снова мучительно замолчала рассказчица.

– Он изнасиловал ее? – произнес за Тину профессор.

– Да, а когда сообразил, что сделал, подтащил Катю к окну и выкинул с третьего этажа. Она сломала обе ноги, но выжила. А потом начался кошмар… Катя лежала в больнице, с ней работали врачи, психологи. Я думала, что она не захочет больше видеть меня никогда в жизни, но этого не случилось. Она спокойно приняла меня как ни в чем не бывало… Ей надо было написать заявление на Влада, но она этого не сделала. Мы никогда не говорили об этом, но думаю, что Катя так поступила ради меня, она не хотела потерять не то чтобы дружбу – ее бы она не потеряла, даже если бы Влада строго осудили, – а ту нить доверия, что всегда была между нами. Я до сих пор помню ее несчастное лицо и до сих пор осуждаю себя за малодушие, за то, что обрадовалась, когда узнала, что она не будет подавать заявление на брата.

– Он же ваш брат.

– Это был уже пропащий человек, а она была моей лучшей подругой, к тому же и так обиженная судьбой. Родители у нее погибли во время сплава на байдарках в Сибири, когда Кате было десять лет. Воспитывала ее бабушка.

– Вы считаете себя виноватой в чем-то? – поднял на Тину внимательные глаза профессор.

– Да… Конечно, я не виновата, что у Кати погибли родители, но наша семья перед ней виновата. Моя мама к Катюше всегда относилась с нежностью. Это, я думаю, тоже сыграло роль, что Катя не захотела сажать ее больного сына в тюрьму. Но этот жуткий случай сломал жизнь Кате, я уверена… Она ведь забеременела тогда… Да, это обнаружилось слишком поздно, чтобы принимать какие-то меры. Про физиологию женщин Катя ничего не знала, а бабушка Антонина не нашла времени рассказать внучке об этом. Бабушке решили ничего не говорить из-за ее больного сердца. Катя так захотела, чтобы не потерять последнего родного ей человека. Беременность было не утаить, и в шестнадцать лет она родила мальчика в хорошем роддоме, куда ее положила моя мама. Влад уже в то время с нами не жил, иногда являлся только для того, чтобы что-то утащить из квартиры. Кате пришлось уйти из школы из-за насмешек и непонимания. К нам домой идти с ребенком она наотрез отказалась, вернулась к себе. Антонина сразу же после этого слегла окончательно и через полгода умерла во сне, считая себя полностью виноватой, что не уследила за внучкой.

– А вы?

– Мы помогали Кате деньгами, продуктами. Моя мама оформила опеку над ней и ее сыном, фактически своим внуком, чтобы их не забрали в детский дом. А я каждый день ездила к ней и помогала с Гришей – Катя назвала сына в честь своего отца. Мы его так и растили вместе с ней. Катя окончила школу экстерном и поступила на льготных условиях, как сирота, в медицинский институт. Гриша тогда уже в ясли пошел, часто болел, долго в коллективе не выдерживал. Сидела с ним в основном я, Катьке учиться надо было. Потом она устроилась на работу участковым терапевтом, ходит по району в любую погоду по больным, немощным людям… Ужас!

– А Гриша? Ему сейчас четырнадцать? – спросил Казимир Натанович.

– Рослый, здоровый парень! Видели бы вы его, выше мамы ростом, смеется, что только тетю Тину еще не догнал, это меня то есть. Мы-то грешным делом боялись – кого Катя может родить от наркомана? Но все опасения были напрасны. Умный, физически сильный парень. Победил на общегородской олимпиаде по математике и вот уже два года по приглашению учится в Англии, живет там. Сначала Катя не хотела его отпускать, один он у нее, и привязаны они сильно друг к другу, но я сказала, что нельзя бабской блажью учебе сына мешать. Такой шанс может больше не представиться. Катя обвинила меня тогда, мол, легко тебе говорить, сын-то не твой. Мне тогда стало очень обидно! По большому счету у меня, кроме Гриши, тоже никого нет. Мне кажется, то, что мы растили его вдвоем, наложило свой отпечаток. Я отношусь к нему с материнской любовью. Он похож на Владика, а так как мы с братом тоже были похожи, то, следовательно, Гриша очень похож на меня. Катя всегда смеялась, когда его принимали за моего сына, если мы гуляли втроем. В общем, потом Катюха извинилась передо мной, и мы вместе поехали провожать Гришу в аэропорт. Видели бы вы, как смотрели на нас пассажиры. Две тетки, рыдая, обнимают двенадцатилетнего мальчика, который пытается их вразумить, обещая прилетать на каникулы, хорошо учиться и писать письма по электронной почте каждый день, не забывать чистить зубы и обязательно есть первое. Теперь мы не жалеем, что Гриша в Лондоне. Он прекрасно учится, делает большие успехи в информатике, полностью освоил английский, играет за сборную колледжа по волейболу, уже есть любимая девочка… – улыбнулась Тина. – Мы гордимся им. Между прочим, свою тетю Тину он тоже не забывает, всегда шлет весточки и приветы для меня.

– Он приезжает на каникулы?

– Конечно! Зарплата Кати невелика, а авиабилет Лондон – Москва стоит дорого. Я все эти годы работала, ну знаете, то тут, то там… Ничего постоянного, но заработок был. Мама ругала меня за отсутствие целеустремленности, но я не могла всецело посвятить себя любимому делу, нам нужны были деньги. А любимому делу, за которое не платят, посвятила себя Катя.

– И чем же вы зарабатывали? – спросил профессор, которого явно заинтересовал этот рассказ. – Если об этом, конечно, можно рассказать.

Тина весело рассмеялась, откинув голову назад и тряхнув шелковистыми волосами.

– Ничего криминального и аморального, уверяю вас! Вы о чем подумали? Я работала танцовщицей в клубе без раздевания, просто в эротическом прикиде. Пригодились занятия в балетной студии, куда водила меня мама. Я была официанткой, даже выработала такую фирменную походочку – мужчины-клиенты смотрели задумчиво вслед и оставляли хорошие чаевые. Я пела в ночном клубе. Знаете, у меня неплохой голос, я ведь в музыкальной школе училась, правда, не окончила ее. Приходилось ночами учить тексты незатейливых песенок нашей попсы или даже блатную романтику, да, Казимир Натанович, именно так. Еще я имела наглость, зная свою способность точно воспроизводить облик человека до мельчайших подробностей на бумаге, рисовать портреты на продажу. Не поверите, платили хорошо.

– Охотно верю.

– Только не говорите о моем успехе на педсовете, они не одобрят, – предупредила Тина улыбающегося профессора.

– Вы сказали, что брат ваш все же погиб?

– Да… Последние месяцы мы не знали, где он. Влада обнаружили в каком-то притоне, умер он от внутреннего кровотечения, а под кайфом он не замечал ни боли, ни того, что ему плохо.

– И вы считаете себя виноватой?

– Да, в глубине души. У Кати вся жизнь наперекосяк. Она так и не вышла замуж. У нее даже и романов-то не было. Она стала замкнутой. Я считаю, что не могу быть счастливой, пока она несчастна. Глупость, конечно, но все же… – посмотрела на профессора Тина. Его мнение значило очень много для нее, она ни с кем еще не была столь откровенна.

– Не думаете ли вы, Кристина, что вы сполна рассчитались за то, что сами и не совершали? Ваша семья всю жизнь помогала Кате.

– Член нашей семьи и вверг ее в пучину несчастий.

– Но это же не отвечающий за свои действия наркоман. Кстати, сын стал смыслом ее жизни. Я правильно понял?

– Но больше в ее жизни ничего нет!

– Так же, как и в вашей! Кому от этого хорошо? Вам? Может быть, вашей подруге? Какая она тогда вам подруга? Сколько лет Григорий в Лондоне? Два года? На каком вы курсе, Тина, в свои тридцать лет? На втором? Только сейчас позволили себе наконец пойти получить образование и заняться любимым делом? А ведь у вас на самом деле талант! Стали заниматься собой, когда вырастили Гришу?

– Он мне ведь… как брат. Старший умер, младший родился.

– Согласен. Он вам больше чем брат, но не кажется ли вам, Тина, что не вы или не только вы должны были танцевать, петь и разносить еду, если Грише нужны были деньги? Между тем ваша подруга училась и занималась любимым делом. Почему у нее была эта привилегия?

– Думаю, я плохая рассказчица, раз у вас, Казимир Натанович, сложилось неверное впечатление о моей подруге. Она мне твердит об этом же уже на протяжении многих лет. Проблема во мне, я не могу успокоиться, оправиться от шока и найти себя. И то, что я вообще пошла учиться, полностью заслуга Екатерины. Вы сейчас с ней познакомитесь, она сегодня зайдет за мной.

– Было бы очень любопытно, – согласился профессор.

В этот момент у Тины в сумочке из черной замши и с двумя защелкивающимися металлическими шариками зазвонил телефон.

– Да, Катя. Нет, я еще не ушла. Ничего страшного, что задержалась. Я чудно провела время. Я жду тебя в аудитории номер семьдесят три, это второй этаж. Ну все… пока!

Казимир Натанович прекратил все рассуждения по поводу Екатерины, чтобы не попасть в неудобную ситуацию, но с интересом поглядывал на входную дверь. Вскоре она открылась после вежливого стука, и в аудиторию заглянула молодая симпатичная блондинка. Она сразу же произвела приятное впечатление.

– Тина? – Она вопросительно посмотрела на присутствующего в аудитории профессора.

– Все в порядке, Катюша! Заходи! – махнула ей рукой Кристина. – Познакомься. Это – мой преподаватель живописи и чудный человек Казимир Натанович. А это Екатерина – моя подруга.

– Мне очень приятно с вами познакомиться, Кристина мне рассказывала о вас.

Катя, прихрамывая, вошла. Профессор окинул ее взглядом. Росточек ниже среднего, худенькая, про таких говорят «цыплячьей комплекции», волосы собраны в хвост, длинная темно-фиолетовая вельветовая юбка и сиреневый джемпер из ангорки тонкой вязки. В руках Катя держала синюю куртку-ветровку и трость, на которую опиралась. Профессор сразу все понял: тот страшный случай нанес Кате не только моральную травму, но и сделал ее калекой. Теперь было понятно, что танцевать и работать официанткой она не могла. Ей действительно надо было получать определенную специальность, чтобы работать головой. Вызывало уважение то обстоятельство, что Катя не «села» на пособие по инвалидности, а жила и работала, как все здоровые люди.

– Как вам Тина? Правда, она изумительно рисует? – улыбнулась Катя, отчего ее лицо стало еще более симпатичным.

– Она не верит в свои силы, я ей постоянно об этом говорю. Вот, например, два рисунка, оба выполнены акварелью, на обоих изображены олени. – Профессор положил на стол перед подошедшей Катей два рисунка. – Найдите отличия.

– Ой, я не специалист, – испугалась Катя. – Я не умею рисовать, я – дилетант в этом смысле.

– А я не требую от вас профессиональной оценки. Взгляните, какой из них вам больше нравится?

Кристина с интересом взглянула на рисунки, один из которых был ее, а другой студента – отличника курса. Ей захотелось узнать, что задумал Казимир Натанович.

Катя растерянно смотрела на две безукоризненно, на ее взгляд, выполненные работы.

– Ну, какой бы вы приобрели для себя лично? – облегчил ей задачу профессор.

– Вот этот, – уверенно ткнула пальчиком Катя в рисунок Кристины.

– Вас не смущает, что пропорции нарушены? – спросил Казимир Натанович.

Щеки Тины вспыхнули огнем.

– Я же говорю, что не разбираюсь в акварели, – махнула рукой Катя.

– И все же вы уверенно выбрали этот рисунок, почему? – допытывался профессор.

– Ну, не знаю… Морда у оленя более добрая, живая и взгляд такой…

– Вот! Вот и я об этом! В этом рисунке есть душа, он очень выразителен, а в этом только правильные пропорции. Вас, Тина, ждет успех, запомните мои слова!

– Так это твой рисунок? Здо2рово! – обрадовалась Катя. – Красивый олень!

– Я их видела только в зоопарке, – смутилась Тина. – Так нарисовала…

– Можно я оставлю этот рисунок себе на память? – спросил профессор.

– Господи, конечно! – ответила Тина, зябка кутаясь в изумрудную шаль, небрежно накинутую на плечи, так как в окно снова подул свежий ветерок.

– У меня сегодня на приеме интересный случай был, – решила рассказать Катя, чтобы поддержать беседу. – Есть у меня на участке одна дама лет восьмидесяти с очень скверным характером. Живет она со своим единственным сыном, невесткой, много моложе сына, и двумя внуками. Эта дама вечно всем недовольна, а особенно придирается к молодой невестке, что не так ухаживает за ее «мальчиком». А мальчику, между прочим, под шестьдесят. Целый день брюзжит – плохо крахмалит воротнички рубашек, не так гладит брюки, еду вообще не умеет готовить, а уж за детьми совсем не смотрит, не то что она. Сыночек при такой жизни и такой заступнице тоже обнаглел и не делает ничего по дому. Эта бедная женщина, которую зовут Нина, крутится как белка в колесе. На ней все: и работа, и уроки, и стирка с уборкой, и магазины, и готовка. Она в свои сорок выглядит на все пятьдесят, глаза словно у загнанной лошади. Получается, что у нее четверо неуправляемых детей. На просьбы помочь хоть немного муж и свекровь отвечают отказом и истерикой, она, мол, лентяйка и хочет все домашние дела свалить на старую больную женщину или мужчину, превратив его в «домохозяйку». Я много раз бывала у них дома, и мне всегда искренне жаль эту женщину. Если у мужа появляется кашель или насморк, а у свекрови кружится голова, они сразу же вызывают меня на дом. Бесполезно объяснять, что, если бы в восемьдесят лет голова не кружилась, это было бы странно, и что при легком ОРЗ необязательно вызывать врача на дом, если не требуется больничный лист. Тем более что ничего нового я не скажу, но каждый раз повторяется все заново. А вот сама Нина никогда ни на что не жалуется и на прием ко мне не ходит, ей элементарно некогда. Я, навещая ее свекровь Маргариту Павловну, заметила у Нины темные тени под глазами, явно не от недосыпания и усталости. Я предложила Нине сдать анализы и пройти обследование сердца и почек. Нина подчинилась, так как чувствовала себя плохо. И что вы думаете? Она действительно больной человек! Ишемическая болезнь сердца в начальной стадии, довольно выраженный пиелонефрит и еще ряд нехороших симптомов. А вот муж у нее форменный симулянт, а свекровь для своих лет здорова как лошадь, извините.

– Бедная женщина, – прокомментировала Кристина, – в такие моменты я почти рада, что не замужем.

– Конечно, при такой обстановке у Нины не мог не случиться нервный срыв, что и произошло. Когда в очередной раз ее муж отказался сходить в магазин за картошкой, Нина обиделась, поняв, что ей опять придется тащить тяжелые сумки и вновь испытывать боль в пояснице.

– Надо думать, – протянула Кристина.

– И Нина вспылила. Она накричала на мужа, что он ведет себя, словно у него сломана нога. Тут из комнаты выскочила свекровь и набросилась на Нину с угрозами, чтобы она не обижала ее «мальчика».

– Да чтоб у вас язык отсох! – ответила ей тогда Нина.

– И что? – заинтересовалась Кристина.

– Дело в том, что сегодня Нина пришла ко мне на прием и рассказала ужасную историю. Вчера ее муж поскользнулся на ровном месте в квартире, упал и сломал шейку бедра. Это очень плохо в его возрасте, уж поверьте мне, как медику. Постойте! Самое интересное дальше! Его мама в это время ела картошку с рыбой на кухне. Увидев, что ее сынок растянулся в коридоре и не может встать, она закричала и вдохнула кость, которая благополучно застряла у нее в корне языка. В итоге их обоих доставили в больницу. Единственное, что успела прошипеть Нине свекровь, истекая слюной, так как была не в состоянии до конца закрыть рот, так это слово: «Ведьма!»

– Интересная история, а главное, поучительная, все-таки есть что-то непонятное для нас… – улыбнулся Казимир Натанович.

– Я думаю, что ангел-хранитель Нины наконец-то проснулся и заступился за свою подопечную, – прокомментировала Кристина.

– Нина в шоке прибежала ко мне и спросила, правда ли, что она ведьма, раз накликала такое на своих домочадцев? Мне стоило больших трудов успокоить ее, – рассмеялась Катя.

– Ты дай мне ее адрес, я помогу Нине начать новую жизнь. В семье будут уважать ее, – сказала Тина. – Скажу, что я медиум, а у их Нины открылся «третий глаз», и теперь все, что она будет говорить, станет проявляться наяву.

– Опять твои фантазии! Ну и воображение у нее, Казимир Натанович!

– Охотно верю. А еще, помяните мое слово – вас, Тина, обязательно позовут сниматься в кино. Киношники обязательно обратят внимание на ваши неординарную внешность и артистический талант, – пообещал профессор.

– Так вы во мне еще и артистический талант нашли? – удивилась Тина.

– Вот увидите, – загадочно улыбнулся Казимир Натанович.