Читать книгу Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга первая - Татьяна Норкина - Страница 1

* * *

У моей мамы была подруга, её звали Людмила Фёдоровна Сидельникова. Людмила Фёдоровна работала зоотехником-селекционером в зверосовхозе, и моя мама считала, что для женщины – это самая лучшая профессия. Разумеется, Людмила Фёдоровна окончила ветакадемию. Так впервые от моей мамы я услышала это слово – ветакадемия.

Я была послушная девочка, хорошая дочь, и я согласилась с родителями, что я буду зоотехником-звероводом, тем более что учиться надо было в Москве, минуя Новосибирск. Учиться в Москве, а не в Новосибирске – мне это очень понравилось, и я в глубине души понимала, что нашла бы всё равно себе что-нибудь такое в Москве, чего нет в Новосибирске. Чтобы не быть как все и не приезжать домой на выходные в битком набитом автобусе. Мои родители учились в Москве.

Тем не менее, папа твердил мне время от времени, что есть, Таня, такая новая наука – бионика, «биология с математическим уклоном». Он говорил это не настойчиво, это была в чистом виде информация к размышлению. Я, конечно, размышляла. Мне можно было попробовать поступить в НГУ на биофак. Но я слишком хорошо видела, как не поступила в прошлом году в НГУ на исторический факультет моя подруга, переносила её неудачу на себя: после такого я бы и в августе могла не поступить. Готовиться поступать надо было наверняка и даже с запасом, чтобы нечаянно не сбить планку.

Намного позже я узнала, что существуют два типа человеческих личностей: одни с синдромом преодоления препятствий, в то время как для других важно достижение успеха… Задачу, которую не решила другая моя подруга, поступая в Новосибирский институт народного хозяйства, я тоже не смогла решить, хотя некоторые думают про меня, что я очень математическая девочка. Я не спросила у неё: а на что ты надеялась?! На удачу?! Но как можно?! Прошлогоднюю вступительную задачу надо было посмотреть!!!

Таким образом, неспешно обойдя всё по кругу, зайдя на матфак пединститута (мама была в шоке и запретила мне даже думать об учительской стезе), я всё-таки остановилась на ветакадемии. В девятом классе мне подала полезный совет Таня Пислегина, моя школьная подруга. Она училась в десятом и тоже сначала хотела учиться где-нибудь в Москве, но потом передумала. Это было прямиком руководство к действию: как узнать о своём будущем вузе почти всё. Просто нужно пойти в клубную библиотеку к Раисе Антоновне и взять «Справочник для поступающих в вузы», списать нужный адрес и написать в приёмную комиссию письмо.

Много вопросов – ответ один. Мне прислали заборное объявление (такое огромное, предназначенное для расклейки на заборах): отрезали крупный красный заголовок, остальной синий текст аккуратно сложили и отправили в простом конверте. Ещё написали, чтобы я прочла и потом куда-нибудь приклеила для всех остальных… Но в деревне мне некуда было клеить это объявление.

Всё сразу стало ясно как Божий день. Вступительные экзамены:

ФИЗИКА

ХИМИЯ

БИОЛОГИЯ

РУССКИЙ ЯЗЫК (сочинение)

Подготовительные курсы для выпускников сельских школ (О! Это для меня!) Платные! Плата – 10 рублей!

Эксперимент!!! Те абитуриенты, у кого средний балл в аттестате выше 4,5 и кто сдаст химию и биологию в сумме на 9 баллов, не пишут сочинение и не сдают физику. Это тоже для меня!

В десятом классе я уже целенаправленно готовилась к поступлению в ветакадемию, достала программу по биологии для поступающих в вузы. Общую биологию я штудировала так, чтобы потом к этим проблемам больше не возвращаться, лишь немного повторить; а химию у нас и без того все хорошо знали – в нашей школе была очень хорошая учительница химии Валентина Васильевна Новосельцева. Но по биологии, в отличие от химии, выпускного экзамена в школе нет, и это, на мой взгляд, неправильно.

Зимой папа был в Москве на каком-то совещании и спросил у Елены Дмитриевны Ильиной: «Елена Дмитриевна, а школьница из деревни может поступить в академию?» Елена Дмитриевна сразу не ответила, она уточнила всё в приёмной комиссии и прислала папе письмо. Обо мне там было сказано в третьем лице: «Пусть Таня лучше решает задачи на окислительно-восстановительные реакции». Я вижу, что папа не отвечает на письмо и говорю:

– Пап, давай я напишу Елене Дмитриевне, надо же поблагодарить её за беспокойство.

На это папа мне ответил, что мне ещё рано с профессорами вступать в переписку. Совет Елены Дмитриевны оказался и верным и своевременным: за два дня не научишься окислилки решать. Я приехала из глубокой провинции в Москву вооружённая до зубов нужной информацией; абитуриенты спрашивали друг у друга только одно:

– А ты умеешь окислилки решать?

– Умею.

25 мая 1978 года для нас звенит последний звонок. Мы не расстраиваемся, не «пускаем слезу», как некоторые другие выпуски, мы видели много раз; или нам не о чём сожалеть, или мы ещё не допускаем, что расстаёмся друг с другом и со школой, ведь впереди ещё множество консультаций и экзаменов. Приезжает цветной фотограф, и мы фотографируемся в спортзале всем классом отдельно с учителями и с родителями.

Но моих родителей на этой фотографии нет.

Мама уехала в санаторий, а папу срочно вызвали в Москву, так что я в это время хозяйничала дома одна. Я всего-навсего оставила открытым на кухне кран, когда не было воды, а когда вода снова пошла, меня дома не было. Но вода благополучно и бесследно ушла в подпол, а из подпола дальше в землю. Соседи решили, что я хозяйничаю плохо, и Ира осталась у меня ночевать.

Из учителей нет Евгения Карповича, а он наш первый в 4-м классе классный руководитель, и учителя физкультуры Владимира Эдуардовича. У Евгения Карповича был урок в 9-м классе, и это, на мой взгляд, совсем и не повод и не причина, чтоб не прийти в спортзал, где мы фотографировались. Обошёлся бы 9-й класс вполне без одного урока истории, подумаешь! Те ещё ученички! Просто не жалует нас за что-то Евгений Карпович.

В тот же день вечером на занятии волейбольной секции я, конечно, спросила Владимира Эдуардовича, а почему он не пришёл в спортзал сфотографироваться с нами. «Так ты ж не пришла и не пригласила меня, я был в учительской и думал, что меня пригласят…» – ответил он мне неожиданно недовольно. Точно! Я заметила, что учителя нет, и собралась было пойти на 2-й этаж, но кто-то меня отвлёк, и мысль ушла в сторону.

Незадолго до последнего звонка Евгений Карпович встречает меня в коридоре школы и спрашивает, по каким предметам у меня в аттестате будут четвёрки. Я могла лишь примерно знать, сказала, что по ВД, например, 4. Евгений Карпович и говорит:

– Я сейчас вам буду ведомость заполнять, я тебе «5» напишу.

В тот же день мы с Надей Зуевой подходим к Владимиру Эдуардовичу пригласить его к нам на выпускной вечер. Он как-то странно сидит один посреди школьной ограды на скамейке от школьной парты. А школьная ограда, надо сказать, хоть и большая, но очень уютная, какая-то домашняя, – в ней растут прекрасные высоченные сосны. Поблагодарив нас за приглашение, Владимир Эдуардович неожиданно говорит мне:

– А я тебе «пять» по военному делу поставил, чем ты хуже других!

Я подумала: и правда; ничем я, конечно, не хуже других! И только потом я вспомнила, что Надька Зуева известная сплетница, разве можно при ней такие острые сведения сообщать! Евгений Карпович на другой день говорит мне как-то даже недовольно:

– Таня, а почему ты думаешь, что у тебя 4 по ВД, у тебя 5 по ВД.

Мне осталось лишь скромно промолчать.

* * *

Контрольную работу по математике мы решили сами, нам не надиктовывали решения учителя, как в последующие годы, рассказывают, им пришлось делать. Письменный экзамен по математике проходил в кабинете военного дела. Это замечательный просторный светлый кабинет с окнами на две стороны света. Ровно в десять часов вскрывают один из трёх пакетов, и наша учительница математики Наталья Александровна старательно, красиво и немного волнуясь, начинает писать на доске задания. Первое – самое трудное, но мы такие решали, мы решали даже сложнее. Пусть х – радиус окружности, проведённой в системе координат с центром (х=…; у=…). Найти объём фигуры вращения, образованной… Придётся взять интеграл.

Мы с Катериной Золотарёвой уселись на первую парту в третьем ряду – прямо перед окном. Я не могла не оглянуться назад: мы все трое: и Галя Лучшева, и Катя Семерухина, решаем первый вариант, а кто же будет второй решать?! И я начинаю сдавать выпускной экзамен не со своей задачи, а с задачи для второго варианта. Я понимаю, что контрольная очень продолжительная – 4 часа, устанешь сидеть на ней, и всё можно будет двести раз решить. Я решаю, Катерина аккуратно переписывает и быстро отдаёт дальше. Все должны успеть получить решение, хотя бы для того, чтобы сверить ответ. Я теперь вижу, что наша учительница тоже быстро решает контрольную.

Экзаменационная комиссия то по одному, то по два человека то и дело уходит и возвращается, и, наконец, все они уходят, и остаётся лишь Наталья Александровна. Мы этого момента давно ждём и начинаем громко, на весь класс, разговаривать и сверять ответы.

По счастью, всё у нас сходится; Наталья Александровна не препятствует нам, она доброжелательно слушает наши разговоры и молча смотрит на нас своими весёлыми умными глазами. Наша учительница очень молодая, она учила нас всего два года. Наконец, мне всё надоедает, я устаю и прошу разрешения сходить в столовую (это можно). Я иду в совхозную столовую, не столько пообедать, сколько отдохнуть: прогуляться и сменить впечатления. Затем я всё проверяю последний раз, отвечаю на все вопросы одноклассников, и мы, посовещавшись, решаем сдавать работы.

Мы оживлённо обступаем Наталью Александровну, кто-то спрашивает, а правильно ли он написал так-то. Она держит стопку наших контрольных листочков двумя руками и тихонько перебирает их задумчиво своими красивыми недеревенскими пальцами, нам она улыбается и ничего не говорит: ждёт, когда мы разойдёмся. Всем надо быстро идти домой: в день экзамена никто ничего больше не учит, а в огороде у нас у всех полно работы. Уже вечером в тот же день мы узнаём результаты: мы все трое получаем пятёрки, много четвёрок, и, разумеется, ни одной двойки. Меня всё это радует: я люблю справедливость.

Потому что я, как впоследствии выяснилось, Весы.

* * *

Мне всего 16 лет, но где надо – я уже хитренькая. Можно только удивляться – когда я этому научилась, быть хитренькой. Кажется, меня не учили этому ни в школе, ни, тем более, дома.

Всё дело в том, что последний год, в десятом классе, химию нам преподавал наш классный руководитель Н.В. Савченко. Кроме химии он мог преподавать астрономию, физику, природоведение, черчение, географию, биологию, и что-то ещё. Ну, конечно, рисование пропустила! Это был его самый любимый предмет! Короче, всё мог преподавать, кроме физры и математики. Это задевало мои интересы – химию учитель не знал. Но великая сила – инерция. Валентина Васильевна научила нас понимать химию, и мы с Катей Семерухиной стали разбираться сами, как могли. Она даже чуть лучше меня этот предмет знала, хотя я тоже была не промах. Мы сидели на первом ряду, что вдоль окон. Катя сидела сзади меня на последней парте с Серёжкой Иващенко, а я на предпоследней с Вовкой Леденёвым. И вот она раньше меня замечала ошибки на доске, тыкала ручкой в бок или в спину, наклонялась и громко шептала:

– Танька, скажи Николаю Владимировичу, у него опять углерод трёхвалентный.

Или пятивалентный…

* * *

Я вижу себя в гостях у Катерины дома; мы окончили школу три года назад. На зимних каникулах я пошла покататься на лыжах в лес, и уже возвращаюсь домой, как вдруг вспоминаю, что она живёт вот в этом новом доме на новой улице и приглашала меня как-нибудь зайти к ней в гости. Мы рассматриваем школьные фотографии. Вот мы вчетвером в химкабинете сидим на своих местах, все улыбаемся. Неожиданно я всё вспомнила:

– Смотри, как хорошо видно, что ты за моей партой сидела и всё время ручкой меня в спину или в бок тыкала… Почему сама не говорила Николе про его ошибки?!

Моя школьная подруга немного смущена:

– А тебе вечно было больше всех надо!

Да, помню, гордо подумала я тогда. Больше всех!

* * *

Перед экзаменом по химии приснился сон: мне достался билет № 5, а в нём вопрос «Неорганические кислоты, их строение, свойства, получение, применение». На самом деле в пятом билете и был этот вопрос. Мне как бы подсказка – на что обратить внимание. Я, конечно, обратила на кислоты внимание (и без того всё от зубов отскакивало), но на экзамене я вытаскиваю совсем другой билет, кажется, № 23. Странно, а сон?! …Чуть больше, чем через месяц, на вступительном экзамене в Москве, я вытащу пятый билет, и в нём первый вопрос: неорганические кислоты.

Так вот, на выпускном экзамене мне достались лёгкие вопросы: теория электролитической диссоциации, анилин. Лабораторную работу я не выполняла, решила какую-то задачу. До сих пор помню формулу анилина: бензольное кольцо, в котором один атом водорода замещён аминогруппой. Я шпоры не писала в школе и не пользовалась ими. Знала я всё хорошо, кроме физических свойств анилина (наш учитель сам себя считал хорошим учителем, но в десятом классе у нас была всего одна лабораторная работа по химии), я в глаза не видела анилин и даже приблизительно не представляла себе, что это такое. А тупо зубрить я не умею, пусть от меня не требуют выше моих сил.

На меня вовремя снизошло прозрение: если я не знаю, то он и подавно не знает! Но у преподавателя на столе лежат все наши учебники химии, и он постоянно их листает. Экзамен проходил в физкабинете, там установили ещё две доски, и мы должны были весь ответ писать на доске, чтобы учитель внимательно по учебникам проверял, то ли мы пишем. На доске, поставленной на две или даже три табуретки и опирающейся на белую фанерную выкрашенную стену физической лаборатории, прямо напротив учительского стола, я специально (мы говорили: спецом) рисую огромные, как фугасные бомбы, биполярные молекулы воды, где нужно, ставлю внутри плюсы, а где нужно – минусы; все формулы и реакции получения и химических свойств анилина (уже в самом углу доски; тесно, непонятно, но безупречно правильно), и просто ангельским голосочком говорю:

– Николай Владимирович, на доске места не хватило, я не стала писать физические свойства анилина, я устно скажу.

Он хмуро, важнецки кивает. Проговорила я быстро, не давая ему опомниться. Ни одного дополнительного вопроса. Я вижу себя, как я выхожу с экзамена: открываю дверь и буквально сталкиваюсь с Катериной Золотарёвой, она стоит перед дверью. Какая она нарядная и торжественная, вся белая-белая, просто сияющая: огромные красивые банты, воротнички, фартук. Как будто на мне не белые, в клубе взятые банты, и не белый фартук; но я себя со стороны не вижу! Я постараниваюсь и даю ей дорогу зайти, но заходит не она, а кто-то другой, я закрываю за собой дверь и требовательно громко спрашиваю у подруги:

– Физические свойства анилина, быстро!

Можно подумать, они мне прямо сейчас понадобятся!

Катя в одно касание достаёт из большого кармана своего белого с накрахмаленными кружевами фартука нужную шпору и сразу же начинает вычитывать из неё физические свойства анилина. Мы отходим от двери к окну (это такое окно, из которого почти ничего не видно: ни школьного крыльца – оно закрыто бетонной плитой-козырьком, ни улицы – молоденькие тополёчки всё же выпустили листики; единственное, что хорошо видно – у себя ли в кабинете завуч Валентина Фёдоровна) и усаживаемся вдвоём на широкий деревянный низкий белый подоконник. Она вдохновляется и совсем отрывается от шпаргалки, рассказывает мне много интересного.

Оказалось, что я ответила всё правильно, только наоборот. На растворимое я сказала – нерастворимое, на летучее – нелетучее, на белое – чёрное… Я довольнёхонька, я так и знала, что не знаю физические свойства анилина. Получила я 5. Если бы я не схитрила и не обставила свой ответ тактически безупречно верно, то что бы он мне поставил?! Посмел бы четвёрку поставить?! Не знаю. Уж обидел бы точно: я знала всё-таки немного не всё. Объясняй потом ему же возвратно, что он не проводил лабораторные работы!.. Но я сумела увернуться.

* * *

Насколько лабораторные работы трудны для учителя (говорят, в старой школе спиртовка летала по классу как ракета), настолько полезны для учеников.

Ну разве можно забыть Li – литий, химический элемент № 3, в ядре всего три протона, которые с трудом удерживают на второй орбите единственный электрон, поэтому литий – активнейший щелочной металл, одновалентный, разумеется, очень нестойкий, который бурно реагирует даже с кислородом, содержащимся в воздухе, и в шкафу в лаборатории у Валентины Васильевны хранится тщательно и надёжно завёрнутым в несколько слоёв толстой фольги. Мы с Катей Семерухиной в химкабинете в старой школе сидим на третьей парте в первом ряду, что у стены. Учительница обходит ряды, и каждый отделяет специальным шпателем ровно столько лития, сколько велено: со спичечную головку, не больше. Этот литий тотчас же надо поместить в фаянсовый тигель. По дороге он превращается в окисл, в результате в фаянсовом тигле лежит крохотное маковое зёрнышко; ждёт, что ученики с ним дальше будут делать.

Какой это класс? Скорее всего, восьмой. Нас 40 человек! Валентина Васильевна прошла уже два ряда и заходит на наш. Буквально над каждой партой она наклоняется, тихонько повторяет: «Со спичечную головку!», смотрит: сколько берут. Когда она поставила на нашу парту картонную коробку с замотанным как в шубу куском лития, под фольгой и в надёжной тёмно-коричневой оболочке окисла, она решила посмотреть, а что же у неё в классе делается, подняла голову и делает кому-то на том ряду у окна справедливое строгое замечание. Учительница, т. о., посчитала нас с Катей надёжными и дисциплинированными ученицами; меня – ошибочно. Я сидела с краю, а Катя у стены, и мне удобнее, конечно, было брать литий. Я не могла не проверить: неужели и правда больше нельзя отколупнуть, и начнётся бурная реакция?!

Наш кусочек лития, мягкий, ярко-серебристый, с небольшую горошинку, сам загорелся и – хоть и не как ракета, конечно, – но полетел-покатился по парте, немного пролетел, оставил на парте чёрный след, и сам потух.

Нам ничего не было.

* * *

Когда я стала готовиться к экзамену по физике, приехала из санатория мама. Она очень удивилась, увидев, как её милая умная дочечка читает роман Анатолия Степановича Иванова «Вечный зов»; как раз вышла вторая часть. Мама заходит на веранду, где я читаю на свежем воздухе, и строго говорит мне:

– Таня, а почему ты не решаешь задачи по физике?! Разве можно быть такой самоуверенной!

Маму, конечно, огорчало, что я не учу физику, но я почему-то не могла оторваться от этой пустяковой книги. Прочитав книгу за полтора дня, оставшиеся до экзамена полтора дня я стала честно повторять билеты. На экзамене мне достался нетрудный вопрос «Сила трения» и что-то ещё, один из последних билетов, но задачу я решить не смогла. Готовилась я очень долго, вспомнила закон Гука, написала формулу, наприводила примеров: трение качения, трение скольжения; способы преодоления трения: одни подшипники чего стоят; затем, а что было бы, если бы не было трения… Ничего хорошего, оказывается: всё бы падало!

Потом я уже просто так сидела, ждала, пока другие отвечают; но над задачей я даже и не размышляла: я не знала, как она решается. Я думала: директор предупреждал нас, что тот, кто не решит задачу, больше тройки не получит. Ну и пусть ставят мне тройку. Что же тогда остальным?! (Я, конечно, знала себе цену.) Директор не научил нас решать задачи по физике, и как он будет теперь принимать у меня экзамен?!

Я вдруг вспомнила, как он хвалился перед нами почти год назад, в сентябре, на первом уроке:

– Вы слышали, что Семён на пять сдал вступительный экзамен по физике?! Утешил меня на старости лет!..

Мы, надо полагать, слышали, что Семён Анисимов поступил в Новосибирский институт инженеров водного транспорта, правда, без таких душещипательных подробностей. Я помню, тогда я мельком подумала: твоего там очень мало, не обязательно хвастаться… Семён гений, думала я в то же время немного с завистью: у такого учителя и так физику знать. Так, размышляя на экзамене о постороннем, я пришла, наконец, к выводу, что я спокойно получу свои 4 балла.

Мне поставили 5; это было даже лишнее, это было неприятно. Не только я знала себе цену, но и директор знал себе цену тоже. Я помню, я пошла домой, быстро переоделась в короткое, много выше колен, яркое летнее платье, взяла денег, зашла в магазин, купила мороженого и уже «по гражданке» пришла в школу угостить людей мороженым. Всё ещё шёл экзамен; он был очень тяжёлым, почему-то выходили с него, а потом снова заходили, плакали… Я, помню, подумала: к чему эта фальшивая напускная важность?

* * *

На следующий же день после последнего экзамена, истории, у нас был выпускной вечер. Он был совершенно не подготовлен. Непонятно чему весёлый и оживлённый Войцеховский В.Л. зашёл в спортзал с кипой наших аттестатов в руках, положил их на барабан, как будто специально для этого установленный; учителя и родители расселись на стульях вдоль длинной стены спортзала. Мы подарили им красивые букеты пионов.

Аттестаты были разложены не в алфавите, как логично было бы, а почему-то в соответствии с баллом. Я была первая; мне это не понравилось. Мамы одноклассников зашептались: они все не любили меня, они ошибочно считали, что я балуюсь в классе на равных с самыми отъявленными оторвами, но достаётся мне много меньше. Странно, они как будто не знали, что мне доставалось очень сильно; даже умудрялись мне при высоких оценках ставить «неуды» по поведению.

Мама старалась скрыть от папы это печальное обстоятельство, расписываясь в моём дневнике непонятно. Дома меня почти никогда за школу не ругали. Моим родителям не нужно было постороннее мнение обо мне; они без труда сами находили во мне столько недостатков, и делали мне такие замечания, что школа спокойно могла отдыхать!..

Заранее не договорились, кто из родителей будет говорить нам напутственное слово. Пауза затянулась, мамы переглядываются, все взволнованы, у всех платочки в руках. Мы были беспокойным классом, и дорого, не бесплатно, достались нашим родителям. Они, наверное, и не чаяли, что мы когда-нибудь окончим эту школу. И вот, наконец-то мы присмирели и стоим вдоль окон спортзала ровно по линеечке. Классный повернулся к моей маме:

– Ну, может быть, коллега выручит?!

Но мамочка моя тоже расстроилась, заволновалась и только рукой махнула: второй птенчик вылетал из гнезда, гнёздышко совсем пустело, и радостного в этом было мало.

Школу выручает мой папа; он говорит нам удивительно казённые, формальные, но красивые правильные слова, и его все внимательно выслушивают. «Дорогие выпускники! От имени всех родителей я поздравляю вас с окончанием школы!.. Я желаю вам выбрать верную дорогу в жизни!.. (Ну, кто как, думаю я на всё на это спокойно, а я давно выбрала, я в Москву поеду…) Мальчикам, кого призовут в ряды Советской армии, я хочу пожелать честно выполнить свой долг перед родиной!..» Мамы мальчишек с новой силой плакать: в армию заберут!.. Мой папа только не приглашает нас работать к себе на ферму, хотя там уже совершенно некому скоро будет работать. Он слишком хорошо знает, что нам всем надо учиться. Всем очень понравилось серьёзное напутственное слово: и родителям, и учителям, много с удовольствием хлопают.

…Для чего-то, я так и не смогла понять, для чего, мальчишки под чутким руководством Николая Владимировича нарубили в лесу берёзок; да много, примерно 15, установили их в спортзале вдоль окон. Очевидно, в этом и заключалась всё же подготовка к выпускному. Нас выстроили вдоль окон же, и эти берёзки мы закрыли, красоты не вышло. Нас было очень много – 26 человек. Я мельком подумала, что учителю биологии больше пристало заботиться об охране всего живого, но не губить его на корню. Но я никак не могла додумать эту мысль до конца (сюда спокойно вплеталась почему-то Троица) и ничего не сказала: мне было некогда.

Я была в белом парчовом платье, сшитом в ателье, белые лакированные на низком каблуке туфли купили у Иры за 45 рублей. Подруги-студентки с трудом укараулили меня часа в четыре, на электрическую плойку накрутили мои косы и распустили их. Такова была мода. Путних заколок не было, принесли откуда-то пластмассовую заколку с синими цветами, немного закололи мои пышные цыганские косы.

Перед началом выпускного мне зачем-то понадобилось зайти в наш класс, я поднимаюсь на второй этаж и прохожу мимо директорского кабинета, а он открыт настежь! Наши учителя – Лидия Андреевна и Наталья Александровна – аккуратно чёрной тушью расписываются в наших аттестатах. Завуч Валентина Фёдоровна видит меня и неожиданно велит зайти.

– Куда будешь поступать? – спрашивает она меня с необъяснимой строгостью; скорее всего, по привычке.

– В Москву, в ветеринарную академию, – говорю я как-то виновато, тоном двоечницы у доски, тоже по привычке. – Никому не говорю.

Мне приходится открыть свою небольшую тайну; я вижу, что разговор носит весьма серьёзный характер. Никогда никому не говорю, что хочу учиться в Москве. Я представляю, как будут злорадствовать в деревне, если я не поступлю!!! Пусть лучше уж не знают! В основном и не знают!

– Так, какие вступительные экзамены?

Перечисляю. Уточняю: в этом году проводится эксперимент: для тех, у кого аттестат выше, чем 4,5 балла, первые два экзамена – биология и химия. Если в сумме 9 баллов, то остальные экзамены сдавать не надо.

Таким образом, кроме аттестата зрелости с очень странной четвёркой по русскому языку (за десять лет обучения в школе я сделала ровным счётом пять орфографических ошибок), мне выдали Похвальную грамоту за успехи в изучении химии. Я улучила секундочку и подсела в спортзале к классному руководителю. Помню, я объяснила ему так:

– Николай Владимирович, мне не нужна эта «Похвальная грамота», можете забрать обратно, у меня её всё равно в приёмной комиссии не примут! В ней ошибка! Смотрите! – я сую своему учителю грамоту под нос. – Здесь написано: за успехи… и примерное поведение. А у меня в аттестате «уд».

Я небрежно протягиваю подавленно молчащему учителю не нужную мне грамоту. Со стороны можно подумать, что я просто обмахиваюсь ею от жары: небольшие одинарные двери на улицу просто не успевают впускать в спортзал свежий вечерний воздух.

…Под утро пошли на берег Оби встречать солнце. Встречали, встречали, что-то мне уже надоело, и вдруг я поняла, что солнышко-то уже давным-давно встало… за тучами! Стало не по себе, обидно за наш невезучий класс: даже солнце не явилось полюбоваться, какие мы красивые пришли на берег, девочки все почти в белых платьях… К десяти утра договорились прийти и навести в спортзале порядок, поскольку на другой день была свадьба у Натальи Александровны. Жизнь продолжалась уже без нас.

* * *

Я поехала в Мошково в ЦРБ за медицинской справкой по форме № 286, и, когда приехала домой, то обнаружила: типографски отпечатано: «врач нервопатолог». Я показала папе, он не нашёл ничего страшного, но я-то точно знала – если даже одна буква в документах будет написана неправильно, то документы не примут! Не поеду же я обратно из Москвы, чтоб исправить! Папа, скорее всего, подумал, что никто это читать не будет, но мне ничего не сказал. Он написал стихи, обращённые к мошковским врачам:

И так далее, стихи были длинные, целая поэма. Дальше папа переходил на себя, но тему мошковских врачей не оставил: «Безмозглый эскулап последний выдрал зуб, а как же я питаться буду…»

* * *

Я вижу нас с Лидией Андреевной посредине деревни, напротив памятника павшим на войне землякам. Я здороваюсь, и она останавливает меня: «Таня, а вдруг всё же тебе придётся писать сочинение: возьми тему современности, не пиши по классической литературе… Не сдавай раньше времени, ты очень любишь; хорошо проверь, вдруг слово какое-то пропустила; на вступительных экзаменах ставится одна оценка: за грамотность и за содержание». (Ей неудобно сказать мне, что я совсем не умею проверять: если уж я сделала нечаянно ошибку, то мне её уже не заметить.)

Очевидно, что Лидия Андреевна знает, что говорит, но откуда мой папа знает; он мне посоветовал то же самое: вступительное сочинение не пиши про Пушкина, пиши про комсомольцев, ты ещё ничего не понимаешь в Пушкине! Я ничего не понимаю в Пушкине?! Может быть, наоборот, как раз очень понимаю: Пушкин писал вольнолюбивые стихи! Ура! В Россию скачет кочующий деспот… Я только что два экзамена по литературе на пятёрки сдала! Но всё же, конечно, думаю: ладно! напишу как есть про комсомольцев.

Папа постепенно вдохновляется и даёт мне образчик текста на тему Великой Отечественной войны собственного сочинения. Материалом его большой поэмы, которую я всю забыла, а записана она не была, служит недавнее помпезное исправление несправедливости по отношению к герою татарского народа Мусе Джалилю:

Вся поэма, надо полагать, была написана белыми стихами.

* * *

Мне купили новый чемодан, модный, очень красивый, мягкий, коричневый, из качественного кожзама; весь на замках и на застёжках, с очень удобной чёрной пластмассовой ручкой. Чтобы ходить на экзамены, я взяла в Москву свою школьную форму: я её очень любила, шила сама из обрезков светло-зелёного гипюра воротничок и манжеты. Я взяла свои школьные учебники по биологии, физике и химии и с комсомольским билетом вместо паспорта поехала в Москву.

Мама с папой провожают меня до вагона, как мы когда-то Женю в Одессу. Поезд тронулся, мама немного всплакнула, папа говорит мне, чтоб писала; я, конечно же, обещала. Мне стало не по себе, что родители остаются одни: кто их будет теперь развлекать! В одном из самых первых писем в Москву мама мне написала: «Танечка, ты уехала – без тебя в доме стало пусто…» Но что же делать?! Всё как будто было предопределено заранее. Если я поступлю и выучусь, то через пять лет вернусь работать в родную деревню: в новом коричневом чемодане лежало направление на учёбу от нашего зверосовхоза. Папа счёл нужным таким образом подстраховать меня, почти гарантированно обеспечить мне поступление в академию.

На верхней полке скорого я открыла сборник рассказов О. Генри, взятый у мамы в библиотеке, и на первой странице прочла: «Дело не в дорогах, которые мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет выбирать ту или иную дорогу…» Время в пути – 2 дня и 2 ночи. В поезде я простудилась, поскольку от жары постоянно открывала окно, и меня, конечно, продуло.

* * *

Рано утром «Сибиряк» плавно подкатил к высокому перрону Ярославского вокзала. Разумеется, было видно за километр, что это Танечка Норкина из Белоярки приехала поступать в ветеринарную академию. Московским таксистам, во всяком случае, всё было видно, как на ладони.

– Куда надо? – спросили они меня, едва я ступила на перрон.

– В Кузьминки, – отвечала я, несколько удивлённая своеобразным московским гостеприимством.

– Поехали!

– Сколько?

– Три рубля, – удивился таксист тому, что кто-то что-то ещё спрашивает.

Но я удивила его и быстро подошедших коллег ещё больше:

– На метро поеду!

Я как-то сразу поняла, что в Москве можно истратить любую сумму, и эти три рубля я без труда найду куда истратить. Но попозже. На метро одна пересадка – на «Таганской», чемодан для меня не такой уж и тяжёлый. Было одинаково интересно ехать и на такси и на метро – ведь я не была в Москве ровно три года.

Всё из того же библиотечного «Пособия для поступающих в вузы» мне были известны номера автобусов в нашу академию, но для верности я всё время спрашивала и вышла из метро на нужную остановку. Как известно, там чёрт ногу сломит. Проезжаю несколько остановок; невольно обращаю внимание на то, какие они короткие. В Новосибирске намного длиннее. Пожалуй, весь путь от станции метро «Кузьминки» до моста – это была бы одна автобусная остановка! На одну остановку никто в автобус не садится, тотчас догадываюсь я. Вот и заветная улица академика Константина Ивановича Скрябина, вот и дом № 23.

Поднимаюсь по ступенькам огромного красивого крыльца, и тут от новой жёлтой босоножки просто отваливается каблук, который стал отставать ещё в метро: я зацепила им ступеньку после входа на эскалатор, когда лестница-чудесница резко уходит вниз. Мне показалось, что я нормально сошла, и что это не мне дежурная внизу эскалатора сказала с упрёком: «Такая большая девочка! Не могла сойти!» Это произошло быстро, незаметно. Теперь я понимаю, что мне. Я отхожу на огромном крыльце чуть в сторону, вправо, расстёгиваю молнию на чемодане и спокойно вынимаю тёмно-синие новые мягкие домашние тапочки, в которых я два дня расхаживала по вагону. Я испытываю дискомфорт лишь одно мгновение; я полагаю, что всем будет глубоко безразлично, во что я обута. Так и есть! В главном корпусе академии даже немного странно безлюдно.

Внутри академии какой-то хороший умный человек сразу при входе повесил для нас развёрнутый тетрадный лист с красной рукописной стрелкой вправо и всего двумя словами:

ПРИЁМНАЯ КОМИССИЯ

Мне это очень понравилось, я пошла вправо, дошла до буфета, там меня снова поджидала стрелка. На этот раз влево. Влево же по коридору дверь приёмной комиссии, очереди сдавать документы: на каждый факультет своя; на ветфак самая большая, но конкурс на ветфак и на зоофак будет почти одинаковый, сравнительно небольшой, 3 человека. На стене информация о количестве учебных мест и поданных документов. Мне почему-то показалось, что очередь эта большая и какая-то трудная, но вот я, наконец, захожу.

Здесь-то я и узнала средний балл своего аттестата – 4,875. Очень высокий! Две четвёрки – русский, английский. Меня зачисляют в группу, в которой первые вступительные экзамены – химия и биология. Правильно делают! Бог милостив, мне не придётся сдавать вступительный экзамен по физике; ведь физику у нас преподавал директор так: то отсутствует, а то спит прямо на уроке в классе. Да!!

Один кулак на другой, на них – голову. Закрыл глаза, мы, совершенно изумлённые, притихли. Со звонком открыл глаза, встал, очень недовольный. Урок окончен. На дом тот же самый параграф.

Директор, главное.

* * *

Буквально залетает, словно за ней гонятся или обижают там, в очереди, абитуриентка; сама рыжая!

– Можно здесь подождать?

Как мне ни странно, ей позволяют «здесь подождать», и она сначала стоит в сторонке, но потом постепенно подходит к столу. От нечего делать я взглянула на её приготовленные документы. Какой-то не такой аттестат, как у меня; так это и есть золотая медаль, наверное? Прошу разрешения посмотреть – да, в аттестате написано: «За успехи в учёбе…… и т. д. …награждена золотой медалью». Думаю: из-за пяти слов – столько сил тратить! Спрашиваю строго, безжалостно:

– И всё, что ли?!

Отвечает немного растерянно, но вместе с тем как-то с достоинством, мне даже понравилось:

– И ещё – медаль…

Мне велят теперь обойти главный корпус, и там находится такая небольшая контора, там можно заплатить за общежитие. Я выхожу из приёмной комиссии и слышу уже за спиной, как золотая медалистка странно называет факультет: «зверо-пушной». Я удивляюсь: надо же так умудриться сформулировать; такого сочетания слов вовсе не существует. Все хотят учиться на звероводстве; даже те, кто не знают, что это такое есть, думаю я снисходительно.

Хорошо, конечно, это очень хорошо, что мы с ней обе поступили и встретились в сентябре в учхозе, в кузове грузовика, готовясь спрыгнуть на землю по колесу и, обгоняя всех и друг друга, мчаться в столовую… Я восклицаю: «О! Привет! Это ты!» А она мне в ответ: «Только сейчас увидела меня?! Я тебя давно увидела!» Да, только сейчас, и как только увидела-узнала, так сразу и поздоровалась как почти со знакомой!!!!!!!! Я же деревня! А вот ты видела меня и молчала, нет, чтоб сказать, например, так: «О! Ты поступила!» Я немного удивляюсь.

* * *

Плачу и за курсы, и за проживание в общежитии и отправляюсь в первое общежитие. Адрес общежития – ул. К.И. Скрябина, д. 25, корп. 4, но находится оно на улице Чугунные ворота. Красивое название для улицы, не правда ли?! Улица тенистая, короткая, «односторонняя»; по одной стороне тянется решётчатая ограда, за этой оградой густые колючие кусты, а за ними начинается территория академии.

Комендант называет номер комнаты на пятом этаже. Там уже живут три девочки – Лариса Казакова и Танька Миллер (на ветфак), Вика Щербина (на биофак). Четыре железных кровати, одна свободная, сразу у двери, и я её занимаю. Танька Миллер была очень противная, она постоянно портила мне настроение, она не поступила. Все остальные поступили, мы с Ларисой по эксперименту.

Для начала я беру свои жёлтые босоножки, кладу их в пакет и выхожу на улицу; то и дело спрашиваю у прохожих, где ремонт обуви. Я иду по улице Чугунные ворота до Ташкентской, фиксирую мимоходом, что вот она, почта, можно будет потом не искать, и за домами, где винно-водочный магазин – ремонт обуви. Мелкими гвоздиками за копейки мне надёжно прибивают каблук, и я второй раз за день в Москве переобуваюсь.

Можно не сомневаться, что на обратном пути я захожу на почту: отправляю родителям телеграмму и покупаю конверты.

Лариса Казакова приехала поступать с папой; он как-то купил сосисок, сварил их и счёл нужным всех девочек угостить. Так я первый раз в жизни увидела сосиски. Как и тетрапаки молока. Как ни странно, Лариса с Танькой – одноклассницы, приехали поступать откуда-то с юга вместе; кажется, даже подружки. Но Танька вздорится со мной, а Лариса нет, она очень спокойная. Не могла уж подружку свою привести в порядок.

* * *

Самое главное сейчас – начать заниматься. Я точно помню, что мне не было страшно, хотя сейчас, когда я пишу и вспоминаю, мне и то страшно за себя. Ведь я совсем одна – как же я смогла к этому привыкнуть, прижиться в Москве?! Хотя бы для начала и на месяц! Очевидно, я сразу же написала всем письма – и родителям, и родным, и друзьям и невдолге стала получать ответы. Все письма я храню до сих пор, и их можно перечитать.

Мама мне написала: «Учи, Танечка, может быть, ты и поступишь!» Это было так хорошо, так правильно сказано, это было как раз то, что мне было очень нужно. Мамочка моя спокойно допускала, что я могу и не поступить. Я от этого не стала бы хуже (какие-то дураки не приняли бы меня в ветеринарную академию). Я так и видела себя плачущую на груди у мамы, а мама бы меня утешала. Бог милостив, этого не случилось, но, наверное, именно потому, что мне было «куда отступать». Это очень нужно любому человеку всегда, а не так, что «все мосты сожжены».

Одновременно с этим я абсолютно не видела себя нигде, кроме как в этих стенах, надолго, на целых пять лет, – ни в сельхозтехникуме, ни у папы на звероферме проходящей практику. Это совсем другое, это от уверенности, глубоко в душе, что поступлю.

Прямо противоположно «видела ситуацию» папина сестра тётя Галя. Она написала мне: «Ты должна поступить, ты должна доказать всем, что ты Норкина». Я нисколько не расстроилась: про себя я подумала, что никому ничего задолжать не успела; тётя Галя пишет мне непонятно что. Ответила я, разумеется, в высшей степени благовоспитанно.

Ещё за полгода до поступления, зимой, мы с папой были в гостях в Тюмени у папиных сестёр. Всем было очень интересно, что я намерена делать «после школы». Тогда впервые тётя Галя удивила меня: она сказала, что папе нужно будет обязательно ехать со мной в Москву и каким-то образом содействовать моему поступлению. Прекрасно помню, как мне эти слова не понравились, и я ответила, с трудом удерживаясь на грани приличия:

– Сама поступлю!

Юношеский максимализм! С высоты своего жизненного опыта (такое ли она встречала-слышала в своей жизни!) тётя Галя реагировала на мой юношеский максимализм спокойно, убийственным ужасным тоном: «Они тебе зададут такой вопрос, какой твоему папаше и не снился!» Конечно, против этого не попрёшь, но, а зачем им задавать мне какой-то жуткий вопрос? Все тяжело замолчали, тема сама исчерпала себя. Постепенно перешли на разговоры про другое. Разумеется, все хотели только одного – чтобы я поступила, куда наметила, и каждый по-своему видел, как мне помочь.

Папина сестра тётя Валя тоже прислала мне на абитуру письмо, оно было исполнено спокойствия и доброжелательности. Тётя Валя преподавала в университете в Тюмени немецкий язык и всегда принимала вступительные экзамены. Так что это был взгляд «с противоположной стороны баррикад», это было очень интересно и полезно. «Некоторые преподаватели имеют привычку перебивать студента, надо не терять нить рассуждения, ответить на дополнительный вопрос и продолжать, как говорится, своё, по порядочку… Экзаменатор мысленно ставит сначала самую высокую оценку, и затем начинает её снижать. Так вот, надо не дать преподавателю снижать оценку».

Папа не писал писем отдельно, а иногда делал приписки в маминых письмах. «Я приеду в августе, если пойму из твоих писем, что нужна моя помощь…»

Ещё чего не хватало, помню, подумала я.

* * *

Все мои подруги уже давно – уже целый год – были студентами и с удовольствием и серьёзно делились со мной своим жизненным опытом. Надя Холодова училась в пединституте на истфаке и находилась в археологической экспедиции, «в раскопе», как она писала. «Не пасуй перед умными мордами; они умны до поры до времени… Помни пословицу: „Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним“, вот и постарайся быть этим последним…» Со своего раскопа Надя мне прямо про Таньку Миллер писала, она словно уже была здесь и слушала наши разговоры! Мне даже легче стало.

Таня училась в Новосибирском университете на экономическом факультете. Она проводила свои первые каникулы дома, в Белоярке. С Ирой Лебедевой они время зря не теряли, а развернули разнообразную бурную деятельность: работали на норковой ферме (это было вроде разминки, от нечего делать, это было так принято), по субботам ходили в клуб на танцы, лазили по ночам к бабкам за ягодами и даже, кажется, дружили с солдатами. Ира училась в химико-технологическом техникуме на отделении аналитической химии.

Таня писала мне в Москву непривычно-афористически: «Я признаю в жизни только один компромисс – компромисс на вступительных экзаменах». Таким образом, иносказательно она внушала мне, чтоб я не вздумала доказывать что-то своё преподавателям; от своих родителей-педагогов она знала, что я легко выхожу на спор с учителями в школе. Но афористический совет пропал зря: ни малейшего желания спорить с кем бы то ни было я не имела: преподаватели принимали экзамены в высшей степени доброжелательно, мне нечего было им возразить.

Ира попросила меня купить босоножки «на платформе», ведь в новосибирских магазинах было абсолютно пусто. Я купила и отправила бандеролью; как сейчас вижу их перед собой: беленькие (сегодня бы сказали: цвета слоновой кости), на очень модной «сплошной» платформе. Но что-то ни ответа, ни привета, и мне пришлось у Нади выведывать, а понравилась ли Ире моя покупка.

Надя мне не отвечает прямо, а пишет: купила, отослала, и не думай ни о чём, занимайся лучше, не отвлекайся. Я как-то странно подумала – и правда, никто ничего не заказал, а Ира – управилась, словно хотела сказать, ты, может быть, больше в эту Москву и не поедешь, а как мне без босоножек – босиком ходить?.. Многое забывается; эту эпопею с босоножками я совсем недавно вычитала из писем: начинаешь читать, и не можешь оторваться.

* * *

С Таней Поповой мы познакомились в Новосибирском академгородке за год до того, в августе 1977 года, в летней физматшколе университета. Таня поступила в физматшколу, а я нет, я домой вернулась. Весь десятый класс мы переписывались; как-то раз я приезжала проведать их… Она сдавала вступительные экзамены в университет, как известно, в июле; на мой взгляд, это очень трудно, буквально сразу же после школьных экзаменов. Мы успели переброситься письмами; она поступила. Таня пишет мне: «Танечка, ты, наверное, уже забыла, о чём писала мне (как верно, я даже не ожидала, что можно так верно угадать; я, конечно же, не забыла, о чём я писала Тане, но это стало настолько неактуально, что не хотелось даже вспоминать), но я думаю, что с девочками у тебя улучшились отношения…» Значит, я уже успела Тане пожаловаться на Таньку Миллер!

Эта Танька Миллер унесла куда-то утюг, который я взяла у кастелянши на свой комсомольский билет, и где-то там утюг надолго потерялся, но Таньке уже нет до этого дела. Мой комсомольский билет мне, конечно, кастелянша, никак не отдаёт!.. Как это происшествие отравило мне настроение! Комсомольский билет!

* * *

Мы ходим с девчонками обедать в кафе «Солнечное», что на улице Юных; на краешек тарелки я кладу немного горчицы – так я лечу свой насморк.

На организационном собрании узнаём: перекличку делать нам никто не собирается, т. е. можно ходить на занятия, а можно и не ходить. «Борис Филиппович сказал: на подготовительных курсах воспитательной работой заниматься не будем!» Да не занимайтесь, конечно, отдохните хоть немного, думаю я на это на всё почему-то снисходительно. Так впервые слышим имя-отчество нашего декана, Б.Ф. Бессарабова. Кроме того, на собрании считают нужным нам сказать вот что. (Не забывайте, пожалуйста, что подкурсы организованы для выпускников сельских школ!) Вы все приехали заниматься, чтобы поступить в нашу академию. Если вы будете только ездить по Москве, знакомиться с кем-нибудь и гулять, то вы не поступите.

В Москве очень много соблазнов, мы не можем оградить вас от плохого общения, можем лишь предупредить. На территории академии ходит очень много бывших студентов, некоторые из них исключены за неуспеваемость, но не уезжают. Они будут подходить к девушкам, знакомиться и говорить, что хорошо знакомы с экзаменатором, пятёрка уже обеспечена, можно не учить, а вместо этого пойти погулять или покупаться и позагорать в Кузьминском парке. Или ещё куда-нибудь.

Такие девушки получают на вступительном экзамене соответствующую оценку и потом идут жаловаться на своего знакомого в приёмную комиссию или даже в деканат. Такие случаи были, и мы вынуждены вам сказать об этом, а вы уж поступайте, как сами считаете нужным. Никто из нас над девушками-разинями не смеётся; хоть бы не попасть в их число! Мне почему-то кажется, что эти слова ко мне не относятся! Я очень правильная. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним!.. Поступлю, и вся Москва будет моя! По воскресеньям я езжу в центр только потому, что не могу уже учить-запоминать, надо дать знаниям отстояться…

Я не пропускаю, разумеется, ни единого занятия, я всё слушаю внимательнейше и всё стараюсь записать. Лекции нам читают по всем четырём предметам, отвечают на любые наши вопросы.

* * *

На переменках спрашиваем друг у друга, кто откуда приехал, и у меня появляются новые знакомые: Таня Соловьёва и Наташа Пономарёва – уверенные, энергичные, эффектные, нарядные! Вот что значит вдвоём! Они живут в Латвии, в зверосовхозе «Гауя». Всему, что сами знают, меня учат. Мы стали ходить обедать в «диету под мостом», а до этого мы всё время ходили в кафе «Солнечное» на улице Юных. Таким образом, как круги по воде, во все стороны постепенно расширялось для меня жизненное пространство. А центром новой вселенной стало красивое здание, построенное лет за 20 до того в стиле неоклассицизма («сталинский ампир»).

Занятия по биологии проводятся чаще всего в главном корпусе, на третьем этаже, в просторной аудитории кафедры звероводства. Главное, сейчас хорошо заниматься, и мы тоже придём сюда когда-нибудь!!! Читать начинают с 5-го класса, с ботаники. Я решительно ничего не помню про корни растений. Преподаватель диктует методически бесстрастно:

«…осмос через полупроницаемую мембрану… осмотическое давление… тургор». Ботаника совсем не пустяковый предмет, оказывается.

Единственное, что надо зубрить и/или делать шпоры – это т. н. геохронология (мезозой, кайнозой, ерунда какая-то). Но я не зубрила и не писала шпор, я решила, что этот вопрос мне не достанется, а если вдруг достанется, то… обязательно вспомню что-нибудь! Впервые встречаюсь с термином «пойкилотермный», первый раз слышу такое слово. А уж тем более «гомойотермный»! Все знают, а я нет; странно очень… Но ничего, теперь и я знаю!

По химии занятия проходят в клиническом корпусе, в большой, светлой аудитории с высокими окнами. Почему-то помню фамилию преподавателя – Ярославцева; это уж, конечно, совершенно лишнее. Ставлю нашу учительницу, Валентину Васильевну, на её место – получается даже лучше. Мысленно ставлю себе на вступительном экзамене 4 или даже 5 и успокаиваюсь. Как ни странно, и здесь находится такое, чего я не слышала ни разу – понятие о кислотности среды (pН). Но это же не входит в программу средней школы! Зачем тогда и упоминают!

Физика. Мы занимаемся в главном корпусе, в обычной маленькой аудитории. Преподаватель – молодая, очень красивая женщина; сейчас я понимаю, что еврейка. Да какая же она умница! Да как понятно всё объясняет! Я от этого понятного объяснения просто в шоке. Буквально дважды два – четыре! Я вдруг понимаю, как обокрали нас в нашей деревенской школе. Если бы мне всё время так объясняли физику, мне не нужна была бы никакая Москва, я бы и в Новосибирске нашла себе место. А теперь, конечно, поздно…

* * *

Вспоминаю школу: волновая природа света, дифракция, интерференция световой волны; директор даже график на доске нарисовал; точно такой же в учебнике. Но мне совершенно непонятно; спрашиваю. Минимум, максимум волны: мне кажется, что минимум находится в нижней точке параболы, но оказывается, что минимум – в точке пересечения графика с осью х. «Ребята, я не могу объяснить, но это так, она неправильно говорит (это про меня), поверьте мне». Вот и всё, что у него было для нас в качестве объяснения. Одно слово не мог сказать – максимум отклонения от нулевого значения в ту или иную сторону от нулевого значения. Отклонения! Пришлось мне самой потом догадываться; такие знания, говорят, самые прочные, основательные…

Дома я пожаловалась папе на директора: непонятно объясняет новый материал. (Хотя учитель предпочитал вовсе никак не объяснять: разными способами изворачивался; нам в физике всё было непонятно.) Папа попросил у меня учебник физики, забыл про меня и весь вечер читал его… У нас был дома учебник «Элементарная физика» Ландсберга, в 3-х томах, ещё Женин, я его даже иногда почитывала, но потом все три тома постепенно потерялись.

Папа помогал мне по математике до 8-го класса, я уже училась заочно в физматшколе при Новосибирском университете, и он иногда подсказывал мне, как можно решить задачу.

* * *

Русский язык. Я вполне грамотная, или, как сегодня говорят, продвинутая; хожу на занятия сама не знаю, зачем. Скорее всего, это – своеобразный отдых, смена впечатлений. Преподаватель замечает меня, часто обращается ко мне. Мне эти «промежуточные результаты» безразличны, я очень-очень хочу поступить! Цыплят по осени считают. Но совершенно неожиданный укол по самолюбию – диктант.

Знакомый текст из Гоголя, из «Старосветских помещиков»: «На дощатой веранде веснушчатая вдова Агриппина Саввична…». Знала бы, что будут диктовать, внимательнее читала бы, сокрушаюсь я; вспоминаю, что недавно перечитывала. Уверена, что не сделаю ни одной ошибки, внимательно проверяю. Я не умею делать ошибки! Три ошибки. Но этого никак не может быть! Раздают нам наши «труды» – да, вот они, ошибочки, на месте, всё правильно.

Таня Соловьёва успокаивает меня, даже укоряет: «Офицеры по 100 ошибок в этом отрывке делают!» Да это такой отрывок, любой нормальный человек может в нём запросто сто ошибок сделать («яствами», «асессор», «Саввична»). Настоящая ошибка здесь одна: я написала «явствами», не могла уж подумать! Она прибавляется к тем пяти, сделанным в стенах школы. Во втором классе я написала «ящереца», мама так меня ругала, я даже помню, где мы шли: мы шли с мамой среди сосен мимо яслей, и мама как сильно меня ругала, рассердилась на меня, что я пишу с ошибками! Ещё я написала в диктанте так: «литцо», Анастасия Фёдоровна за тот диктант про дедушку Ленина поставила мне 2; кое-кто злорадствовал.

В третьем классе словарные слова мы записывали в словарик, это такая разрезанная по длине тетрадка. Я невзлюбила слово «расчёска», делала в этом слове много ошибок, не помогал и словарик. В сочинении на выпускном экзамене я умудрилась сделать всего две ошибки, но обе в одном слове: «бессребреник», а я написала «бессеребряник». Слово это библейское, где мне знать его! Вы же видите, что я написала его, как могла. «Он был настоящий бессеребряник, Женька Столетов!» – писала я восторженно, немного повторяя автора (по памяти, разумеется)…

* * *

Девчонки из соседней комнаты пригласили меня однажды задачу решить по химии – они не могли. И я загадала, оказывается, я суеверная, решу: значит поступлю! А задача-то оказалась трудная, необычная; не простая, а на сообразительность. В ней всего что-то одно дано; вот и решай! Но я исхитрилась понять её суть, и решила! Они смотрят на меня с уважением, а то уж я было привыкла, что Танька Миллер в нашей комнате всегда на меня плохо смотрит, как мне это надоело.

По воскресеньям я не занимаюсь и ничего не учу, а отдыхаю и гуляю по Москве. Я повторяю маршруты наших с мамой прогулок, так сказать, закрепляю пройденное. Да это же классика: Третьяковская галерея, Красная площадь, улица Горького, ВДНХ. Мне всё очень нравится, и я пройду этими улицами ещё сто раз; никто в группе не будет так интересоваться Москвой, и никто не будет знать Москву лучше меня.

История ветеринарной академии не знает, конечно, сослагательного наклонения, но если бы летом 1975 года мама не показывала мне в течение 4-х дней Москву, то ещё неизвестно, как бы всё получилось. Смотрите: музей в Филях и Бородинская панорама, Исторический музей, Мавзолей, Третьяковская галерея, Кремль, Александровский сад. Мама ушла в ГУМ за туфлями, а меня оставила там ждать. Мне казалось очень долго, и я то и дело покупала кофе с пирожными. Я там полдня провела!!!!! Я пошла и сфотографировалась на Красной площади одна, с проспектами в руках; капроновые ленты в хвостиках жёлтые! Но это уже чуть позже, поскольку на мне новые мамины туфельки: мама велела мне разносить их. (Это точно на том же месте, чуть-чуть подальше, где мы втроём с Ларисой и Леной академию вспоминали пять, нет шесть с половиной лет назад!)

Мне очень понравилась Москва.

Путеводители «Три часа в Москве», купленные для меня мамой в прошлый наш приезд в Москву, буквально запали мне в душу. Сейчас у меня их с собой нет, но я хожу, и хожу, и хожу по улицам города, и всё вспоминается само. По улице Кирова с Комсомольской площади к памятнику Дзержинскому, а от него по улице 25-го Октября прямо к Историческому музею. Я вспоминаю, как мама рассказывала мне о Кутузове, о его разговоре с французским послом («Какая в Париже погода? Что носят женщины?»), и как потом толпа посетителей музея разочарованно отхлынула от нас: это не экскурсовод…

Но и Кузьминки, наша будущая «малая родина» – это тоже интересно. Памятник С.А. Есенину какой-то близкий и родной, свой. Всё время мимо, на автобусе; промелькнёт, нет, чтоб сойти с автобуса и разглядеть. Бывает, пешком идёшь до метро – ну, так не по той же стороне Волгоградского проспекта! Да ещё у кинотеатра «Высота» некий памятный знак: здесь, в парке «Кузьминки», отдыхал вездесущий Ленин. Ещё бы! Наш парк – прекрасное место для отдыха, это все знают. Первый наш кинотеатр в Москве – это кинотеатр «Высота», затем «Восход», «Ташкент» и так далее до плюс бесконечности. (Забыла, как называется киноконцертный зал на метро «Ждановская». Как-то необычно! Мы всего один раз с Наташкой там были. Но как он называется?! Что мы там смотрели?! «Карнавал?»)

…Вечерком я ненадолго иду в парк, одна или с девчонками, отдохнуть немного, посмотреть как играют в волейбол. На мне чуть выше колен юбка-шестиклинка, которую я сшила сама из папиных брюк. Я сшила себе целых три таких юбки!!! В Москву я взяла самую лучшую, тёмно-синюю (китайский бостон, проговаривал папа задумчиво, поглаживая ткань рукой; что бы из него, Таня, сшить. Я решила сшить себе юбку – на левом колене папиных брюк красовалась аккуратная дыра. Я удивилась, что мне было выражено от родителей неудовольствие.), свою любимую; она была всё же немного не дошита, без пояса.

За мной, оказывается, внимательно наблюдают. Он подходит ко мне познакомиться: «Вы так эмоционально болеете, что, кажется, сейчас выбежите на площадку играть!» Я ему отвечаю важно, что поиграла бы с удовольствием, но некогда: надо учить. Его зовут Али, я ещё не знаю, что фамилия у него, конечно, тоже Алиев. Мы идём в парке по вытоптанной земле: ни травинки; корни сосен заставляют внимательно смотреть под ноги, садимся на лавочку, он строго экзаменует меня по биологии.

Сразу же выясняется, что я слабо знаю строение митохондрий, «силовых станций» клетки! Внутренние мембраны называются кристы. Затем, кожное дыхание у лошадей, я совсем не знаю, а оно занимает 12 % от поступления кислорода в организм. А сколько у человека в таком случае?! У человека, разумеется, тоже существует кожное дыхание. (Я вспоминаю с детства известную печальную историю с мальчиком, которого выкрасили золотой краской.) Али не знает; только про лошадей много знает и любит их.

Но мне про лошадей совершенно неактуально, я вспоминаю собрание и не веду разговор, а даю ему говорить всё, что хочет, совершенно свободно; сама пристально слушаю своего знакомого; жду, что он ещё мне скажет. Он хочет поцеловать меня, но мне совершенно не до поцелуев; завтра у меня экзамен по биологии.

Как хорошо, что нас предупредили на собрании! Как в точку! Как мы не хотели слушать предостережения взрослых! Али дружит с какой-то девочкой из нашего общежития, и я неожиданно теперь вспоминаю, что уже видела его у нашего подъезда. Поэтому я говорю, что живу не там. Провожать меня не надо, я ещё немного посмотрю волейбол.

Я вижу себя на кухне нашего общежития, я сижу на подоконнике, уже очень темно на улице, но окно открыто настежь: до сих пор очень душно. Свет в кухне выключен, чтобы не залетали комары, но падает из коридора, вполне достаточно. Я жду, не иначе, когда закипит чайник, наконец-то, поздним вечером, газплита пустая. Заходят и снова выходят девчонки, ничего не поставив на газ; одна говорит другой непередаваемо презрительным тоном:

– Сидит.

Это в мой адрес, а я даже не сразу догадываюсь, что это сказано недовольным тоном про меня, не ожидала такого; я не привыкла к интригам; это мне за то, что с Али про кристы разговаривала на скамейке в парке. Я хочу сказать: «Мне это не ценно, можете забрать себе обратно!», но некому говорить – они уже ушли. Одну из них звали очень странно, поэтому я запомнила: Алина Брежнева. Мне почему-то в то время казалось, что такой фамилии просто не может быть; имя тоже непонятно, что означает. Она не поступила.

Я встречусь с ним ровно через год, точно таким же душным летом; буквально сталкиваюсь на выходе из проходной будочки. Али отходит в сторонку, приглашая поболтать с ним о чём-нибудь. «Поступила, а я и не знал… Какая молодец…» Уже давно, уже целый год, думаю я безразлично, вежливо жду, что дальше скажет. Зоофак занял наше общежитие, пылко возмущается мой старый знакомый, раньше товарофак в шестом общежитии жил! Куда поселили, там и живём, думаю я опять-таки безразлично; решал это ректор, профессор Данилевский, с деканами, нас не пригласили и нашего мнения не спросили. Я пожимаю плечами и приятно улыбаюсь. Чтобы Али не очень огорчался, я говорю, что на втором курсе мы будем снова в первом общежитии жить.

Это уже точно известно.

И на третьем курсе. Я сижу летом в парке на центральной аллее, недалеко от входа, на лавочке одна, учу какой-то предмет; он на лошади шагом едет мимо. Подъезжает очень близко, но умная лошадь отворачивает от меня голову, переступает с ноги на ногу и немного отходит. Она серая в яблоках. На морде у неё ни лысины, ни носового пятна, ни звёздочки. Я смотрю на неё внимательно: бабки тонкие, изящные, одна даже перебинтована; верховая. Мы ещё зимой сдали коневодство.

* * *

На одном из занятий по биологии, во время перерыва, вышли мы в коридорчик; дверь в кабинет звероводства была открыта, и ничто не воспрепятствовало нам зайти туда. В кабинете никого не было. Как интересно!

Во-первых, прямо напротив входа стоит чучело северного оленя, а кругом по стенам на полочках чучела пушных зверей. Есть знакомые, а есть и незнакомые. Гера Серебров, наверное, подумал: «Если уж у них по стенам такое, то что же в шкафах?!» И абитура вслед за Валькой Куренной и Герой стала совать свои любопытные носы в шкафы; нет, я в сторонке стояла, помню, мне было достаточно оленем любоваться, я очень удивилась, какой он низкорослый; в зоопарке настоящий живой олень почему-то мне показался выше и больше. Тут и вошла Елена Дмитриевна и вполне недовольно быстренько выдворила нас. Так впервые я её увидела.

Таня спрашивает у меня шёпотом:

– Ты знаешь, кто это?!

– Знаю!

– Это профессор Ильина!..

Мы с Танькой счастливые люди!!! Мы добились своего – мы учились у Елены Дмитриевны, через три года мы сидели вместе за первой партой вот в этой самой аудитории!!

Однажды пришла в гости к Ларисе Казаковой землячка – студентка академии со второго ветфака (почему-то так говорят). Мне она кажется небожительницей, слово «микробиология» звучит торжественно и запредельно. Она рассказывает, как они всей группой не могут сдать микробиологию. Я слушаю её ну чуть ли не с открытым ртом. Но я ещё не знаю, что в этом нет ничего страшного; вот когда один человек не может сдать экзамен, это намного хуже.

Когда она заходит, я занимаюсь тем, что пытаюсь уничтожить таракана в пустой тумбочке, но таракан благополучно убегает. Она говорит, обращаясь ко мне и ко всем нам: «Из кастрюли с супом выбросите таракана и спокойно этот суп съедите!» Я про себя думаю, такая умная, красивая, респектабельная студентка (на ней очень модный фирменный джинсовый сарафан), и такое говорит. Я даже не стала ей ничего отвечать.

Среди абитуриентов особое внимание обращала на себя Марина Поливцева: у неё очень длинная, до попы, коса. Её знали все, она знала всех.

Есть фотография, я её видела, но у меня её нет. Мы малознакомы, но фотографируемся все вместе, напротив входа в первое общежитие. Из всех я знакома только с Мариной, а на фотографии я, Марина, Максимычев и Мутьков. К ужасу Морошкина, внимательно следящего за нашей нравственностью, на мне короткое, много выше колен, платье. Люди, о которых я так свободно говорю, вообще-то все – люди из будущего. В эту академию ещё надо поступить.

И улица академика Скрябина, и Ташкентская обрываются в парке «Кузьминки»; в парке есть качели, волейбольные площадки, дорожки, дороги, пруды, ВИЭВ. Зимой, конечно, лыжни пересекают сугробы, дорожки и дороги во всех мыслимых направлениях. Парк такой большой, что он продолжается и за к/т «Высота», там игровые автоматы и аттракционы, и там есть даже родник с ключевой водой.

* * *

На ВДНХ прилетел из Белоярки зоотехник Владимир Иванович Холодов, Надин папа, и приехал прямо в общагу. Я как раз была дома, спала днём (единственный раз уснула днём, устала учить). Он привёз мне от родителей: учебник химии, который мама попросила у Валентины Васильевны для меня, 40 рублей и банку клубничного варенья. Я пошла немного проводить Владимира Ивановича, до автобусной остановки. Он спросил, как ехать до метро «ВДНХ», и я сказала, что надо будет сделать две пересадки на кольцевой линии. Я вообще-то не могла же сразу и всю Москву узнать!

А зимой, на зимних каникулах, когда мы, как водится, собрались у Нади, Владимир Иванович совершенно занудливо стал пенять мне, что я неправильно ему посоветовала, как надо ехать. Даже вытащил карту московского метрополитена им. В.И. Ленина и с помощью карты доказывал, как серьёзно я ошибалась. Хотя я и не спорила.

Я угощаю соседок прекрасным вареньем, но Танька Миллер демонстративнейше отказывается, мне делается очень неприятно. Но однажды я захожу в комнату и вижу, что она ест варенье прямо из банки ложкой – оно стояло на подоконнике, за шторкой, – а увидев меня, быстро отходит.

Книга, которую не пожалела дать мне моя учительница, – «Пособие по химии для поступающих в вузы» Хомченко. В высшей степени ценный учебник, прямо панацея. Я, видно, маме в письме так об этом и написала, наслушавшись абитуриентов, что без этой книги – никак. Кто-то у меня её попросил позаниматься и не вернул. Я просто в осадок выпала от такого горя и не собиралась смиряться. Зашла в комнату к этим негодяям и сказала невыносимо жутким тоном, чтоб быстро книгу нашли. Они через некоторое время вернули мне книгу, но… не ту!

Учебник был даже новее, чем у Валентины Васильевны, но я бы хотела получить обратно тот же самый. Это было уже никак невозможно; мне объяснили (да я и сама начинала уже понимать), что той книги уже нет и что большая удача для меня выдавить из этой дурной публики хотя бы учебник того же автора. Когда я вернулась домой, я не стала говорить маме, чтобы её заранее не расстраивать, что книга… немного, совсем чуть-чуть, не та; мама ушла возвращать учебник с миллионом благодарностей. Вернулась мама просто обескураженная:

– Таня, Валентина Васильевна сказала, что там у неё были пометки…

– Подумаешь! – успокоила я свою мамочку. – Снова поставит!!

* * *

Знаменитостей на территории академии – хоть отбавляй. Иду на занятия, а навстречу мне – профессор Андрей Григорьевич Банников. Я решила поздороваться и посмотреть, как он отреагирует. Он поздоровался со мной как ни в чём не бывало; странно, чего я ждала другого.

Помню, как в воскресенье я ездила на ВДНХ: почему-то замёрзла; солнце вело себя как-то странно: то пряталось за тучки, то светило, и от этого непривычно резко менялась погода – то холодина, то жара. Я не успевала снимать и одевать свою новую салатного цвета кофту. Было совсем неинтересно, совсем не так, как с мамой – весело, празднично, необычно!

В той моей первой самостоятельной московской жизни доминировала, конечно, учёба, все разговоры были только о химических элементах и иже с ними. Обсуждали, например, с Мироном в магазине, с батонами в руках, Al, какой он амфотерный и неприятный, катастрофически не учится. Я сердилась не на шутку, про себя считала его двурушником – и нашим и вашим, то металл, то неметалл, то трёхвалентный, то пятивалентный, поди разберись. Сон мне приснился однажды: оксид азота (II) стучится в дверь (это стучался Владимир Иванович).

Однажды в субботу девчонки залетают в комнату обеспокоенные-встревоженные: все идём за экзаменационными листами в приёмную комиссию, все уходим срочно! Я громко недоумеваю: нам сказали в понедельник придти за экзаменационными листами! Ну и что! всё изменилось! Быстро идти!! А у нас в гостях был чей-то знакомый парень, неизвестно, чей именно; он не поступал в академию, но жил в нашем общежитии, работал в милиции, после армии; он был как бы из другого немного поколения, из старшего… Частенько приходил к нам просто разговаривать; ему скучно, конечно, на выходных было. Наверное, его звали Александр, не помню. Он тоже нехотя поднимается и выходит.

Уже на улице, ровно на полдороге к проходной, Танька Миллер говорит мне, что я могу идти куда хочу, а в приёмную комиссию идти незачем, это Лариса так решила от гостя избавиться, он ей надоел.

Этот Александр, назовём его так, был очень красивый юноша: плечистый, высокий ростом, блондин. С ребятами, которые приходили к нам спросить о чём-нибудь из химии, он спорился; со стороны почти незаметно. Например, брал листок бумаги в клеточку, карандашом рисовал в нём точку (это была цель) и спрашивал у Мирона, куда, по его мнению, прилетит наша ракета (!). Я тоже смотрю в листочек и думаю совершенно изумлённая: «Смотря какой масштаб!» Смотря сколько в одном сантиметре километров; я всё-таки у Валентины Фёдоровны училась! Но молчу, жду, что дальше прозвучит. Всем уже не до химии! Мирон послушно устанавливает умное серьёзное лицо, берёт из пальцев милиционера карандаш, долго водит по листочку, наконец несмело ставит почти незаметную точку в той же клеточке, примерно миллиметрах в четырёх от цели. Александр только этого и ждал, такой вопиющей ошибки; он торжественно и снисходительно указывает отточенным остриём карандаша на… точку же, делает её намного жирней. То есть наша ракета не рядом упадёт, как можно было такое подумать, а куда наведут. Разговор с химии сходит на американские и наши ракеты, как они летают.

Вика приходит от зубного врача и всё подробно рассказывает; медпункт в соседнем корпусе, мне бы тоже надо сходить, но я и боюсь, и жаль время тратить. Александр говорит нам торжественно: «Ни разу зубы не сверлил. И у девчонки ни разу не был. Каким родился – такой и есть!» Сокровище, ценный кадр, у нас в комнате сидит прямо напротив меня на кровати Таньки Миллер, прислонившись спиной к стене, пока она где-то ходит и не видит.

* * *

Первый экзамен – химия; решили пойти пораньше, зайти первыми, чтобы не участвовать там в толкотне среди незнакомых людей, не растерять понапрасну и раньше времени присутствия духа. Так и сделали. Я иду по улице Чугунные ворота и вдруг замечаю, что форма без пояска как бы болтается на мне: я забыла поясок. Но возвращаться – плохая примета; думаю, что ж, буду сегодня некрасивой, и спокойно иду дальше. Но я забыла взять на экзамен ручку; а кто же даст мне там свою ручку?! Я внушаю себе, что «минус на минус даёт только плюс, (почему так бывает – решать не берусь)», что плохая примета не сбудется, поскольку причин вернуться у меня теперь две. Бегом возвращаюсь в свою комнату, бегом обратно – догоняю упущенное время.

Вижу нескольких девочек, они так же, как и я, пришли на экзамен в школьной форме. Экзамен проходил в главном корпусе, на четвёртом этаже, в огромной аудитории без ярусов. (Я до сих пор не знаю, какая она – № 1 или № 3?) Невольно обратили внимание на абитуриента в военной форме – это был Володя Рудыка. Я храбро сдала свой экзаменационный лист самой первой – через 30 минут меня первой же и пригласили отвечать. Я не успела ещё всё, что нужно, вспомнить и осмыслить и сказала, что ещё не готова.

Рудыка потом сказал мне, что подумал, ну, всё, девчонка завалит экзамен… А разобраться, так он не о том совсем думал: я на экзамене по химии абсолютно никого не помню, только себя. По сторонам я не смотрела. Как и приснилось во сне, билет № 5, четыре вопроса: общая химия (кислоты!), неорганическая или органическая, окислилка, задача. Решила задачу, но не уравняла уравнение и это была моя единственная ошибка.

Когда мне на неё указали («…это же не органическая химия, вполне можно уравнять!»), я уравняла прямо на глазах у экзаменаторов: 2KClО3=3О2+2KCl. Нечего делать! Мне задали дополнительный вопрос: «У Вас в билете не было вопроса из органической химии. Скажите нам, пожалуйста, какие Вы знаете многоатомные спирты?» Я написала тут же формулу двухатомного спирта этиленгликоля и трёхатомного – глицерина; отвечала я легко и уверенно, я всё знала, мне даже понравилось экзамен сдавать. Незаметно вынув какой-то список и мельком взглянув на него, экзаменаторы попросили меня подождать у двери, пока они посовещаются.

Пригласили. 4.

Но выйти из главного корпуса оказалось не так просто – меня буквально решили затолкать обратно в холл. Кто?? Я даже сначала не поняла, что это за дурдом. Оказалось, родители поступающих: спрашивали у меня, какой билет мне достался; но им ничего абсолютно не удалось у меня выведать – я молча протолкалась и убежала. Если бы я вступила с ними в разговор, я растеряла бы наполовину свою победу, свою собранность и свою удачу. Они бы здорово меня подвампирили (я тогда и слова-то такого не знала). Их, этих родителей, не пускали в главный корпус; правильно и делали, а нас пропускали по экзаменационным листам!

Первым делом я пошла на почту и отправила домой телеграмму с единственным важным известием: своей оценкой. Я была довольна – всё шло по плану. Предстояло отдыхать остаток дня, но и этот отдых был ненастоящим: нужно было быстро вытряхнуть из головы химию, освободив место для биологии. Я, конечно, поехала для этого в центр.

* * *

Трудного для меня в биологии не было ничего, я знала, что получу 4 или 5; я решала любые задачи на дигибридное скрещивание (почему-то они всех пугали, скорее всего, словом «задача»). Что ж, в самом крайнем случае буду сдавать физику, буду сочетать незнание и непонимание её, вынесенное в огромном количестве из школы, с неожиданными открытиями, сделанными здесь, в Москве, на подкурсах! Меньше тройки мне не поставят! Сочинение я им напишу хорошо, на 4. Я обязательно поступлю!

В школьной форме в коридорах академии далеко не я одна, но одна абитуриентка так даже и в белом фартуке, с белыми бантами. Она поступила на ветфак! Говорят, это она сказала: «Химию сдам на 5 – Ленина в носик поцелую!» У меня мгновенно разыгрывается фантазия, вижу её на лесенке – памятник Ленину напротив крыльца главного корпуса довольно высокий. Вот мы с ней встретились в первом общежитии: она спрашивает у меня, как я химию сдала. Странно, но я отвечаю ей, что на пять, она кивает и было проходит мимо, но я спохватываюсь, вспоминаю, как я химию сдала, и говорю ей вслед:

– Ой, на четыре! Это я биологию на «пять» сдам!

Она так же согласно кивает: хорошо, поменяемся оценками! Так именно и происходит! Как её зовут?! Мы с ней все пять лет здоровались. Из Калуги. Но это не Ритка Никитина. Кажется, её звали Таня.

* * *

Однажды, давно, ещё в школе, я спросила у папы: ветврач тоже хорошая специальность. «Ещё чего не хватало! В кишках ковыряться!» – ответил он мне резко и недовольно, как о давно решённом.

Как внушаемы дети!!!

* * *

Экзамен по биологии проходил в библиотеке, в читальном зале для сотрудников. Ни разу больше я не открыла дверь в этот зал. У нас уже был небольшой дружный коллектив, и мы решили придерживаться той же успешной тактики: пойти пораньше, с тем, чтобы зайти на экзамен первыми. Я умудрилась подсказывать Куренной, очень трудный вопрос: работы по селекции растений И.В. Мичурина, за что получила замечание экзаменаторов. Все вопросы мне показались лёгкими, я вызвалась отвечать первой и отвечала уверенно и непринуждённо. Ну, например, брюхоногие моллюски: с ними всё ясно-прекрасно! У них одна мускульная нога! Она даже оставляет след на песке, например. Экзаменаторы сочли нужным задать дополнительный вопрос: «Как происходит передача наследственной информации? Почему потомство наследует качества родителей?»

Я чётко отвечаю, что во время профазы – первой фазы митоза – нити ДНК раскручиваются, затем расходятся и удваиваются, т. е. достраиваются в соответствии с принципом комплементарности (аденину соответствует тимин, гуанину – цитозин); азотистым основаниям дезоксирибонуклеиновой кислоты соответствуют азотистые основания информационной РНК, лишь вместо цитозина в состав и-РНК входит урацил; в клетке происходит матричный синтез белка: последовательность аминокислот в молекуле белка закодирована: три азотистых основания определяют одну аминокислоту… Меня просто останавливают, ответ мой блестящ. Уже не совещаясь в моё отсутствие; при мне, хором объявляют результат: 5.

Конечно, это было счастье в чистом виде. Я поступила в эту академию.

У меня как-то само собой вырывается:

– Спасибо!

Посерьёзнели мои благодетельницы, поправляют меня:

– А нам-то за что спасибо?! Учителю своему спасибо скажите!

Я вспомнила своего бывшего классного руководителя («Ну, не понимаю я сам возвратное скрещивание, поэтому ничего не могу вам объяснить!» Раз он не понимает, то мы и тем более. Ха-ха! А там и понимать-то нечего – это оказалось очень легко: при полном доминировании определить генотип потомства можно скрещиванием с одной из родительских форм – отсюда возвратное, – но только с заведомо рецессивной.) и молчу, я подумала: обойдётся Никола без моей благодарности.

– Школе своей спасибо скажите! У вас, наверное, школа хорошая?!

– Хорошая! конечно хорошая, новая, двухэтажная…

Я уж умалчиваю о том, что нашей школе нет ещё и двух лет, и что она панельная, с плоской крышей, очень современная и красивая. Тем временем они заполняют абсолютно правильной красивой пятёркой мой экзаменационный лист, и наша беседа, несколько отклонившаяся в сторону, на этом прерывается. Мне следует идти в приёмную комиссию – сдать замечательную бумажечку. В приёмной комиссии согласились: да, я уже студентка, уточнили мой домашний адрес, разрешили уехать домой и велели ждать письмо-вызов на занятия.

Выхожу в пустой коридор – меня решительно атакует тётенька из Калинина: «Вы не хотите в Калинине учиться?!» Она решила, что я наполучала двоек. Нет, не хочу, спасибо; я теперь буду учиться здесь, в Москве!

Привычная уже, знакомая дорога на почту: скорей отправить домой телеграмму, обрадовать родителей! Но не тут-то было: немного психованная телеграфистка объявляет мне, что нечего телеграф перегружать своими оценками, и она эту телеграмму не будет отправлять. Но я даже не стала с ней ни о чём разговаривать, а быстро поехала на Ярославский вокзал за билетом на «Сибиряк» на завтра. Ведь касса предварительной продажи билетов находится рядом с вокзалом, в первом этаже огромного жилого дома. Я знаю, что это сомнительное удовольствие – заходить внутрь Ярославского вокзала и покупать билет на сегодня. Я решила, что у меня ещё очень много дел. «Биология 5 Билет купила Сибиряк на такое-то число Таня». Такую телеграмму я отправила вечером с нашей почты, продемонстрировав упорство, скорее всего, достойное лучшего применения.

Тысяча дел. Отправить домой посылку. Заколачиваю посылочный ящик крохотными гвоздиками, принесёнными с почты, почему-то прямо в комнате; Вика Щербина (она показывала нам книгу, которую её папа написал про разведение индеек, конечно, ей нужно учиться в академии, и она поступает упорно второй год; мой папа тоже написал книгу, правда, не такую толстую, и у меня, конечно же, нет её с собой, => мне тоже не мешало бы учиться в академии) поднимает голову и говорит мне сердито:

– Ты мне на нервы действуешь.

Я жалею её, стараюсь стучать тише, а вскоре и вовсе ухожу. Я совершенно не могу себе представить, что мне надо было бы учить, а кто-то уже поступил бы, и стучал над ухом. Я бы так не смогла.

У меня есть много разных вещей из одежды, их совершенно незачем везти сначала домой, а потом обратно, и я решаю оставить их в Москве у наших бывших соседей в Белоярке, Данилиных. Они лет пять уже живут в Москве. Мы с мамой проведывали их три года назад и даже останавливались у них. Прекрасно помню, как их найти, но не знаю ни номера дома, ни квартиры. Хотя это и Москва, но ехать странно: электричкой с Павелецкого вокзала (на мой взгляд, в Москве много странного), остановка Бирюлёво-товарное. Востряковский бульвар, вот этот дом, второй этаж. У них просторная трёхкомнатная квартира. Звоню в дверь, открывает тётя Маша; она удивляется так, что я поступила в Москве в вуз, что я начинаю удивляться её удивлению.

– Светланка! – Кричит тётя Маша Светке, которая без этого не вышла бы из своей комнаты (она младше меня на два года). – Светланка! вот тебе и «бильялька»!!

Я спрашиваю разрешение привезти и оставить ненадолго сумку с вещами. Да, конечно. Их всех в настоящий момент занимает макулатура, они озабоченно разговаривают об этом при мне, и я предлагаю привезти им уже ненужные мне тетради с записями. Они, конечно, согласны. На другой день я приезжаю к ним снова.

До конца пятого курса мне будет сниться сон: мне снова надо поступать на следующий курс, а как же я буду сдавать физику, если отдала такие хорошие конспекты… И зачем я, правда, их отдала! Там всё так понятно написано!

Светка совсем не знает, о чём говорить со мной, мнётся. No problem! Мне некогда, у меня тысяча дел. Она словно предвидит свою грустную планиду: через два года она не поступит в институт народного хозяйства. Но, однако, и замахнулась она сильно! в знаменитую, как сегодня говорят, «Плешку»! Да куда ей ещё и поступать: мама экономист, папа бухгалтер!

* * *

«Сибиряк» стартует в 8 часов вечера, это очень хорошо, на него трудно опоздать. Отматываю три тысячи триста тридцать километров в обратную сторону. На этот раз в пути три ночи. Очевидно, я только и делаю, что сплю. Два раза в день пью чай – в обед и вечером; утром, завтрак, надо думать, я все дни просыпаю. Пассажиры-соседи в первый день в тревоге за меня: я сплю на второй полке, отвернувшись к стене, сплю очень крепко и не подаю признаков жизнедеятельности. Они не смеют будить меня, но, когда я после обеда просыпаюсь, облегчённо вздыхают.

В Новосибирск поезд приходит рано, в 3 часа ночи по Москве и в 7 утра по Новосибирску, мне это очень не нравится, долго не могу заснуть, я почему-то еду по московскому времени. В будущем, сколько бы я ни ездила на «Сибиряке», едва зайдя в вагон, я сразу же перевожу часики на новосибирское время. Всё, уже 12 часов ночи, спать. Я никогда не ужинаю вечером в поезде, ведь уезжаю я всегда в день экзамена, у меня всегда заранее куплен билет; и я сплю за прежний недосып! Так что это первое моё возвращение из Москвы домой сплошь состояло из ошибок, но больше я их ни разу не повторила.

* * *

Первую я встречаю не маму, а… Валентину Васильевну на крыльце нашего клуба. Докладываю, как я сдала экзамен по химии: на 4. Спрашивали очень строго, по-настоящему, оправдываюсь я перед своей учительницей. Обсуждаем получение кислорода из бертолетовой соли, и как это я могла не уравнять?! В.В. говорит, как всегда, строгим голосом, но это относится, по счастью, не ко мне, а к тем, кто составляет билеты: «Бертолетова соль не изучается в школьной программе, вы не должны этого знать». Да я и не знала раньше, а теперь вот знаю; я много чего в Москве узнала. Валентина Васильевна вернётся в школу после перерыва в один год. А я поступила.

Я оставляю чемодан внизу у лестницы и забегаю на второй этаж к мамочке в библиотеку! Мама! Я поступила!

Прямо под окнами нашего дома всё раскопали и чинят водопровод, горы глины мешают подойти к калитке. Я встречаюсь и здороваюсь с соседями: Л.В. Борзенковой и Арсентием Пантелеймоновичем, мы с его дочерью Таней Кобец учились в одном классе. «Баба Люба» спрашивает меня злорадно и даже торжествующе (это не передать!): «Дезертировала?!» Ведь я вернулась из Москвы очень рано, ещё вовсю идут вступительные экзамены. Как вполне благовоспитанная девочка отвечаю без малейших эмоций, бесцветным голосом: «Поступила». Что называется, немая сцена. (Не люблю Гоголя, но как это по-другому назвать! где взять слова?!)

За те почти полтора месяца, что меня не было дома, накопилось много новостей: например, у нас украли мой новый синий велосипед. Вот, пожалуйста, меня не было дома, и уже начинаются непорядки! А что дальше, интересно, будет?! Перед отъездом я, как чувствовала, убрала его в дровяной сарай, подальше, с глаз долой, но какие-то болваны попросили у моих родителей велосипед покататься и потом бросили в ограде на самом виду. А солдаты, наводнившие в то лето деревню, и украли, ведь как им иначе возвращаться в часть из своих самоволок.

Затем, я замечаю, что в кладовке нет моих кукол; я играла в куклы до 7-го класса, до 8-го класса шила им одежду («одежки»), и после 8-го класса они оказались в кладовке, в коробке, никому не мешали; я их иногда задумчиво и с удовольствием и с сожалением рассматривала; одежду я им шила на настоящей швейной машинке! У самой большой куклы, из Тюмени, был даже новогодний костюм цыганки. К сожалению, я это только теперь поняла, у моих кукол не было имён, а были куклы такие: Московская, Рижская, по названию города, откуда кукла привезена.

Я спрашиваю у мамы, где мои куклы. Она очень недовольна тем, что я заметила, что кукол нет, и тем, что спросила. Постепенно выясняется, что кукол моих мама отдала соседям. У Московской куклы была даже школьная форма, с гипюровыми воротничками и с чёрным фартуком; затем, я связала ей длинное, до полу, очень модное платье из ярко-зелёных шерстяных ниток; впрочем оно ей не шло почему-то.

Но самая большая модница была Рижанка, её папа привёз мне из Юрмалы, мне приходилось накручивать её красивые короткие пепельные волосы на плойку, сделанную из старой перьевой ручки. Эту плойку я накаливала на огне спички. А у Тюменской куклы была настоящая чёрная шуба, сшитая из моей старой шубки, с длинным поясом, на концах которого были бомбошки! Кроме того, она очень любила носить серёжки: у ландышей, что стояли, очень красивые, на трюмо, я аккуратно и без спроса отрезала два верхних цветочка; совершенно незаметно. Я вам должна сказать, что была у меня, конечно, и белоярская кукла, она стоила ровно один рубль и называлась голышкой, но неодетой, конечно, никогда не была, она всегда была одета в самые лучшие одежды. У Иры была точно такая же кукла, и мы с ней то и дело менялись кукольными одежками; затем, это был самый простой, верный и прямой путь помириться, если вдруг поссорились: придти и поменяться одежками обратно. Ирина мама считала, что это плохо, если мы с Иркой поссорились, хотя друзей девчонок и мальчишек было на улице предостаточно, и была всегда довольна, если мы помирились.

Однажды мы ужинаем у них, Нина Яковлевна видит, что я с прекрасным аппетитом съела тарелку пшённой каши, предлагает мне добавки. Я съедаю вторую тарелку; Ира уже поела, вышла из-за стола и ушла, а я всё ем горячую пышную пшённую кашу. Потом говорю спасибо, и мама моей подружки проговаривает восхищённо:

– Цыпушкам сварила…

Исчезновение и кукол и велосипеда связываются для меня почему-то воедино, и я понимаю, что с этими происшествиями мне придётся молча смириться, а не высказывать родителям недовольство. Но всё же так и вижу этих девочек, Лену и Любу, восторженно примеряющих Рижанке её совершенно шикарный костюм – брюки и длинная жилетка стального цвета с белой водолазкой. Пусть играют моими куклами! Я тяжело вздыхаю. Не везёт нам, конечно с велосипедами: у первого, чёрного, Жениного, отвинтили заднее колесо (Еремеевы), а мой вот уже целиком людям понадобился.

* * *

Вечером я иду в кино. Евгений Карпович подходит ко мне и пожимает мне руку, он говорит только одно слово: «Молодец!» Зато моя одноклассница Таня Кобец, едва увидев меня, устраивает мне жестокую обструкцию:

– Мне из-за тебя дома попало!

Видя моё бесконечное удивление, она поясняет:

– Отец мне говорит: «Вон Норкина в Москве поступила, а ты в Новосибирске не могла поступить!»

Но, пардон, думаю я про себя, по виду проглотив этот упрёк, в то время как в душе я легко оправдываюсь, куда я поступила в столице нашей родины городе-герое Москве?! На зоофак!!! Подумаешь!! Почему-то я понимаю сама, без подсказки, что это ерунда. Лишь хорошо то, что мой зоофак находится в Москве, 5 лет я буду жить в Москве. А потом?! О «потом» я совсем не думаю. Таня поступала в торговый техникум, и по химии получила 2 балла. Почему-то ничего не говорю, мне кажется, я просто ленюсь: я не вижу, для чего я должна возражать и тратить силы душевные.

Таня хочет понять, она хочет справедливости, и по дороге из кино, около нашего дома прямо на тропинке чертит веточкой формулу изопрена – синтетического каучука. То, на чём её засыпали, то, что она не смогла нарисовать преподавателям.

Она настаивает, чтобы я ей быстро и без ошибок изобразила эту формулу и продемонстрировала своё безусловное владение материалом. Но… когда «вытряхивала» химию из головы, я, наверное, перестаралась и удалила много лишнего; нет, скорее всего, я просто отдыхаю; человек должен всё-таки отдыхать, и, как бы ни хотела я правильно ответить Тане, (это не экзамены, где я буду правильно отвечать, даже когда не знаю), нарисовать без ошибки формулу я не могу. Примерно так, да…, но точно я не помню. Вот здесь одного атома водорода явно не хватает, это полимер, нужны две большие скобки, не забыть поставить после скобки маленькое n, поскольку всё это повторяется энное число раз… А вот сколько связей получается между мономерами – две или одна – я что-то ни вспомнить, ни сообразить никак не могу.

Задумчиво присаживаюсь рядом с Таней и внимательно рассматриваю химическую формулу, но почему-то не говорю ей очевидное: «Вот если б ты поступала не в торговый, а в с/х техникум, ты бы прекрасно сдала вступительные экзамены». Я нисколько не хочу спорить, я благополучно спихнула за лето целых два экзамена по химии и заслужила отдых. Зайдя домой, я не бросаюсь к учебнику химии, к своим тетрадям: изопрен? почему я не смогла вспомнить?! Я думаю лениво, что придётся ещё раз с этой проблемой сталкиваться, конечно, но не резко, а постепенно. Нам ещё раз, уже в Москве, нарисуют эту формулу на доске, заставят писать реакцию с ним, вулканизацию, например. Там и выучу как-нибудь.

Пока я хочу отдыхать.

Отдых мой носит самый разнообразный характер. Первым делом я покупаю себе билет на поезд на обратный путь в Москву; еду в академгородок и сообщаю об этом знакомым девчонкам, они поступили в НГУ, и приедут провожать меня к вагону. Дальше, мне нужно срочно ехать в Мошково получать паспорт, ведь все мои одноклассники давным-давно получили паспорта, а мне всё было недосуг.

Сфотографировалась я ещё в мае, в Новосибирске, на другой день после последнего звонка, когда я, будучи дома полной хозяйкой, естественно, проспала и не поехала в Мошково на районный слёт выпускников средних школ, а поехала сразу в Новосибирск на «Ракете» с Лидией Андреевной, нашей учительницей русского языка. Мы пошли пешком в Успенку на пристань, и по дороге Лидия Андреевна интересно рассказывала о своей учёбе в Новосибирском университете, о писателе Леониде Андрееве, по творчеству которого она писала дипломную работу. «В начале века его известность и популярность была такой же, как у Максима Горького, а потом он был почему-то забыт…» – задумчиво произносит Лидия Андреева. Не впервые ли я слышу это имя – Леонид Андреев?!