Читать книгу Хранители Ладгарда - Татьяна Носова - Страница 1

Смоленская область 1082 год за три дня до празднования летнего солнцестояния.

Ветхая избушка стояла особняком и была пристанищем жреца, или, как его ещё называли, кудесника из-за владения заговорным словом. Её построили неподалёку от капища – языческого храма с идолами.

Черноволосый старик в сером одеянии сиживал на глиняном полу и что-то бормотал под нос, закатив глаза. Перед ним лежали ритуальные карты, разложенные в только ему известном порядке.

В помещении царила темнота. Сквозь отверстия в стене падали солнечные лучи. Они образовывали символ Чернобога – Навник, перевёрнутый треугольник с выступающими по краям линиями, сверху над которым нависал небольшой ромб. Если приглядеться, то символ напоминал голову козы. Никто не осмеливался входить, тем более прерывать ритуал. Лишь глупцы могли совершить столь безумный поступок и навести на себя гнев жреца.

Когда наступили тяжёлые времена, усиленные христианизацией земель, не желавшие расставаться с верованиями отцов и предков язычники, поспешили уйти на окраины, в глухие лесные местности как можно дальше от ра́звитых городов.

Они оставили всё, что им дорого, и отправились вместе туда, где им никто не смел повелевать, какому божеству молиться, языческому абы христианскому. Взяли в дорогу лишь самое необходимое.

Главеш искренне веровал, что Боги благословят в столь сложный час. Так, оно и вышло. Блуждая в поисках подходящего для житья места, им повстречался жрец Ведагор, который и указал дорогу в Кривой рог, где среди болот, отыскали безопасное убежище. Срубили избы, соорудили капище и другие хозяйственные постройки для нужд. Поначалу обратились к кустарному промыслу, лес, река, болота, предоставляли им такую возможность: лыкодерство, бортничество, рыболовство, охотоводство. Наладили процесс сыродутного производства железа из болотных руд, что давало мягкий металл – крицу высокого качества. Начали вести торговлю стальных изделий. Казалось, житьё-бытьё налаживается, однако жизнь в общине с каждым годом становилась тяжелее. А виной тому послужил страх людской. Дабы не навести гнев со стороны властей и церкви, простолюдины, и те, кто побогаче, всё чаще отказывались от общения с людьми, ставшими вне закона по своей вере. Но оставались и те, кто предпочитал двоеверие или двоемирие, таким образом, удавалось сохранить жизнь и местоположение в обществе. Неурожай последних лет, сильно осложнил положение беглецов, хотя жители каждую седмицу преподносили дары богам, устраивали пиры и игрища.

Рослый, широкоплечий мужик средних лет, но уже без могучих мускулов, коими бахвалился ранее, с распущенными русыми волосами до плеч, с густой растительностью на лице, ворвался в хижину. Он был взбешён, настолько, что посмел ступить на священную землю без позволения, с лёгкостью справившись с учениками жреца, охранявшие покой учителя. Главеш глупцом не слыл. Он был старейшиной в поселении язычников.

Жрец, не обращая внимания на Главеша, сидел неподвижно, только тембр и интонация менялись: громче, тише, почти беззвучно. Несколько раз резко подпрыгивал, вытягивал руки, сопровождая действия бормотанием, что заставило веронарушителя попятиться назад. Неожиданно служитель хлопнул ладонями, замолчал, исчез из видимости, сливаясь с полумраком. Главеш испугался, на миг впал в кратковременный ступор.

Рванул к выходу, споткнулся обо что-то, упал, громко выругался и, тут же пожалел о несдержанности. Угнетающую тишь пронзил спокойный, ровный голос:

– Творец молнии, Перун гневится! Невзгода пришла оттого, что и Велес злым духом обернулся, дабы сокрушить люд…

– Как же так?! Чем же не угодили им смертные?! – истошно заорал старейшина, одним рывком поднявшись. – Это ты избранный для продолжения их дела на земле: поддерживаешь огонь, сказываешь, когда праздновать, возносить моления, подносить подношения. Нарекаешь лучшие дни для посева и сбора урожая, указываешь на изменения погоды. Отчего же люд страдает, коли ты не справляешься? Выходит, голод напал из-за тебя? Сохраняешь традиции и несёшь древнюю веру людянам, а народ молвит, что иноземный владыка более благоволит своим детям, коли они живут лучше, а? Авось боги на тебя злобу затаили, а страдает люд, утратил способности, коли не слышат мольбы, иль недоглядел? Правду говори! Мы порешаем, как быть…

– Бойся, нелюдь! Сам не ведаешь, что говоришь… Предупреждал, встанешь не на ту тропу, погибели не избежать… Негоже небеса винить, ежели не сделал, того, что велено было, – закатанные белёсые глазницы вгоняли в дрожь, но Главеш словно не слышал, продолжал обвинять во всех бедах. – Говорил же, пришлым не место среди нас, не послушал, принял в общину. Прокляты они. Дитя их…

– Ведагор… – прервал Главеш на полуслове. – Видят боги, мы исправно выполняли наказы, но нынче брату туго живётся. Пустой болтовнёй сыты по горло… Даём время до восхода солнца найти решение. Ино, не смогу более сдерживать люд. – Повернулся спиной, направился к выходу, когда длань жреца впилась в плечо.

– Угрозы не страшусь! Слушай и внимай! В день летнего солнцестояния, когда граница между мирами особенно тонка, жизнь и смерть должны стать едины. Подле настанет всеобщее благоденствие.

– Что… Что это значит? – пробубнил старейшина, поубавив спеси.

– В день летнего солнцестояния, в праздник очищения, когда расцветёт цветок папоротника, магическое пламя и живительная вода окропят тело дитя пришлых. Но, знай, ежели жрети не случится, то кровавые слёзы прольются на земную твердь братьев твоих.

– Что ты такое трепишь? Мы не приносим в жертву себе подобных! – возмутился Главеш, – только животных! Народ не согласится… Мальчишку на жертвенник? Напряжение подскочило ещё выше. Старейшина повернул шеей, не решаясь нарушить тишину. Вскоре перестал ощущать тяжесть на плече, огляделся, в хижине никого не обнаружил. Прохладную полутьму нарушало прерывистое дыхание, затем скрип отворяющейся дверцы и твёрдые шаги, удаляющиеся восвояси.

– Я нашёл дитя, хозяин, – молвил Ведагор, обращаясь в пустоту, – жрети свершится и мальчишка умрёт. А вместе с ним и надежда смертных на спасение.

– Да пробьёт час смерти? – послышался властный приглушённый голос. – Да погрузится мир Яви во тьму.

2 Глава

Наказание

Среди болот на левом берегу Громовки затерялась от людского ока деревушка под названием Кривой рог. Смутный проблеск наступающего рассвета, проник в окна небольшой избёнки, разбудив мальчишку десяти годков отроду. Уткнувшись в соломенник, он спал на полати – деревянном настиле. С наступлением холодов высокие лежанки устраивали под потолком между печью и стеной, а в летнее,  напоминали скамейку. Сегодня для Ладара наступил важный день: отец обещал взять на охоту и даже самому натравить зверя, после чего он смело мог назвать себя отроком. Настал тот час, когда сбудутся мечты, и отец наконец-то будет им гордиться. Довольная улыбка расплылась по детской мордашке с весёлыми веснушками на щеках. Быстренько огляделся: в крошечной избёнке было всего одно помещение.

 Вдоль стен тянулись лавки, на коих лежали высушенные растения. В дальнем углу, по диагонали от печки располагалось самое важное и почётное место – красный угол. Иконы выставлялись только в позднее время, перед трапезой, а после убирались в сундук, чтобы не прознали односельчане о том, что поклоняются они христианскому богу. Здесь же стоял дубовый стол на широких ножках. В противоположном углу красовался огромный старинный сундук с железными петлями.

Ладар оглянулся и, убедившись, что взрослых нет, подошёл поближе. Крышка сундука была приподнята, хотя в последний раз отпиралась год назад: в тот день отец строго-настрого запретил подходить к сундуку.

В памяти всплыли яркие воспоминания:

"На улице стояла холодная дождливая погода, какая бывает в начале весны. Вся деревня готовилась к Именинам домового. В этот значимый день было принято чествовать Домовитого хозяина и гулять всю ночь, до первых петухов. Яра выпекала из постного ржаного теста "лествицы" по народному – угощение лесенки, состоящие из двенадцати ступенек, по числу месяцев в году. Домовой – Главный дух и хранитель очага, должен прийти и отведать лакомство, а после навести порядок, и в течение года вести спокойно, не вредничать, не шалить, ежели ему, что не по нраву. Ладар мал был, всего-то девять годков, не удержался, стащил лесенку, да так неудачно, что блюдо с угощениями для Домового грохнулось на пол. Из двенадцати лествиц осталась только одна со всеми ступеньками. Яра поворчала, окинула сына сочувственным взглядом, начала собирать остатки некогда красивейшего угощения. А Ладар словно к земле прирос, держа на ладони сладость, глазел на неё. Нет, чтобы броситься помогать…

Как назло, вернулся отец. Сразу понял, что к чему. Ладар даже не успел  оправдываться, схватил за локоть. Ярину захлестнула жалость, кинулась защитить дитя, но родя покачал головой, шепнул: "Не нужно!" Поволок во двор, задрал сорочку (Ладар носил отцовскую, длиннющую) и прутиком по пригожему месту. Мальчуган вопил, извиняясь за содеянное, но отец словно не слышал, и воспитательный процесс продолжался.

Андрагаст-то знал, что сын в очередной раз ослушался, применил магические способности, слово не сдержал, за что и был наказан.

"Тятя" – так уважительно называл Ладар отца, обрушив гнев, ушёл, оставил сына неподвижно стоять, всхлипывая и, размазывая по физиономии слёзы левой рукой. В правой, что есть мочи сжимал сладость, от которой остались лишь крошки.

 Мелкий дождик моросил, приносил облегчение, а больное место, горело словно заклеймённое и не смазанное салом. Вдобавок не взяли с собой на празднование. От обиды и досады, залез в сундук, даже не переоделся, так в мокром и заснул.

  Сундуки служили не только для хранения скраба, но и заменяли спальное место для малышей, особенно в больших семьях. В таких случаях их ставили возле печки, в самом тёплом месте, но не самом безопасном. Однако, сын подрос и отец смастерил для него полоть, а сундук поставили вплотную к углу избы. Залезая внутрь, Ладар упёр крышку в стену. Проснулся он от грохота. Ноги свело судорогой, одежда прилипла к саднящим ссадинам. Неподъёмная крышка захлопнулась, и спасительное убежище превратилось в смертельную ловушку.

Мрак, вязкий и тяжёлый, окутал Ладара, пленяя, сдавливал грудь. Внутри всё сжалось от панического страха, дыхание перехватило, сердце заколотилось – вот она смерть, подумалось в тот миг. Страх перерос в панику.

– Тяяяятенька! Маааменька! Ну кто-нибудь… помогите! Я здесь, в сундуке… – Ладар бил руками и ногами по крышке, быстро сбив костяшки пальцев в кровь, голова закружилась и в шаге от потери сознания, вдруг ощутил, как с головы до пят пробежала слабая дрожь, которая, то утихала, то возобновлялась. Она разлилась по всему телу, наполняя каждую клеточку, живительной силой. Поток воздуха, ворвавшийся из ниоткуда, донёс ароматы трав и цветов. Неприступные стенки уже не давили, их просто не было. Мальчик с жадностью глотал воздух. Сознание возвращалось, а вместе с ним и понимание того, что он падает. Падает стремительно… Минуту, может быть две, и он рухнул на что-то мягкое. Вспышка яркого света, окончательно привела Ладара в сознание. Прищурившись, он попытался рассмотреть, где очутился.

Как оказалось, свалился на скирду – плотно сложенную и сужающуюся кверху массу сена, продолговатой, прямоугольной, двускатной формы, предназначенную для хранения под открытым небом, только вот выглядела иначе, чем в поселении. От удара вверх поднялось облако серебристых звёздочек, они искрились и переливались, но после маленькие паутинки под тяжестью веса, потемнели, поползли по нему, обволакивая тело белёсыми нитями. Ладар с каждой минутой напоминал насекомого, пойманного в паутину, где злая паучиха поспешно завернула в плотный кокон, чтобы не смел шелохнуться, оставив лишь голову.

На безоблачном небе сияло яркое солнце, но, как ни странно, светило оно по-июльски жарко, приятно согревая и лаская. Ладар повернул голову вправо. Его взору предстали высокие седые деревья, как будто их покрывал пушистый снег, защищая от нещадно палящих лучей. Плавно покачиваясь, они синхронно двигались в его сторону, размахивая ветвями, чем-то напоминавшие человеческие руки.

 Ладар зажмурился, резко открыл глаза, мотнул головой, прогоняя наваждение, хотел закричать, но горло сдавил предательский комок. Он дёргался, извивался, но кокон с каждым движением сдавливал всё сильнее. Ни одно заклинание не лезло в голову, будто разом отшибло.

– Пусти, кому говорю! – послышался угрожающий голос мальчишки. – А то, худо будет!

Вдруг до него донеслись голоса. Ладар замер, прислушался, стук собственного сердца заглушал все звуки, но спустя короткое время,  отчётливо различил, о чём шла речь. Женский, похожий на маменькин, такой же нежный и добродушный сказал:

– Абаль! Посмотри… бедный мальчик попал в ловушку. Мы должны ему помочь.

– Папира, ты не хуже меня знаешь – скирда заколдована, только хозяин в силе снять заклятие, – мужской голос звучал серьёзно.

– Но, дитя же погибнет…

– Оно так, к сожалению. Зайдёт солнце, и мизгирь явится. Её эта добыча.

  Осознав весь ужас своего положения, узрев пред собой жуткое существо, похожее на гигантского паука с немалыми клешнями на месте рта,  закричал:

– Меня зовут Ладар! – вопил во всю глотку, паническим голосом. – Кто меня тронет, будет иметь дело с моим отцом, с кузнецом Андрагастом! – Вдруг ладони потеплели, и словно внутри вспыхнул огонь.

Поток силы прорвался сквозь каждую клеточку тела и пальцы Ладара, с лёгкостью разорвал паутинки, резко оттолкнулся, кувырнулся в воздухе и приземлился на землю. Упал неудачно, набок, но, к своему удивлению, боли не почувствовал. Отбежав от кокона, согнулся в приступе тошноты. Когда отпустило, дыхание восстановилось и сердце вернулось в обычный ритм,  огляделся.

– Где я?

 Новый мир предстал зачарованно, особенно для того, кто всю свою маленькую жизнь провёл среди избушек, домашней живности и алтаря из массивного дуба, на коим высечено лицо Громовержца-бога. Стоял в центре овальной площадки, окружённый рвом и валом, был олицетворением тайны. Капище – место жуткое, место жертвоприношений, место ритуалов, на коих Ладар в силу возраста не присутствовал, однако запах крови и смерти он знал с младенчества.

 Здесь всё иначе. Жизнь пела в воздухе, красота завораживала – величественные горы, уходящие в небо, лес, не тот лес к которому привык, и который ассоциировался у него с дикими животными и не менее диким лесным людом, а лес, излучающий гармонию, чувство умиротворения и тихую особенную благодать. И озеро. Чистейшая вода, идеальную гладь которую нарушали лишь круги.  Ему почудилось, что ранее, причиной кругов стала нырнувшая русалка. Он узнал про них из рассказов соплеменников. Бог страха покинул, уступив Богу любопытства. Задумав искупаться и смыть с себя остатки слизи, Ладар начал осматривать берег, ища место для лучшего спуска к воде. Но знакомство с озером не состоялось.

 В мгновение всё изменилось. Резко потемнело и раздался давящий гул, а после, что-то вспыхнуло, ослепляя глаза. Взглянув вверх, обомлел, увидел тятеньку… вернее, голову и плечи кузнеца, которые как будто, висели в воздухе. Ошеломлённый, мальчуган помахал рукой и тут же, из ниоткуда, появившаяся, отцовская ручища, скинула лестницу из древесного лыка. Как только Ладар забрался на первую ступень, тотчас же оказался наверху. И вот уже отец опускает его на пол родной избы. Никогда не думал он, что у отца может быть такой испуганный взгляд. Выдохнув, Андрагаст прижал к себе так сильно, что закружилась голова, отпустил и, держа за плечи, посмотрел в глаза:

– Маменьки ни слова! Знаем про то, только я и ты!"

 Ладар повернулся, заглянул в открытый сундук, но, кроме тряпья ничего необычного не увидел: "Э-эх, а что я ожидал?"

 Плачь младенца, прервал воспоминания. В два прыжка Ладар подбежал к качающейся люльке, поверх которой был накинут полог из юбки, защищающий новорождённую, не только от насекомых и света, но и от злых духов, на дно постелили солому, покрытую старой одеждой. Посмотрел на сестрёнку, пытаясь понять, что стало причиной её крика, потрогал солому, сухая. Девчушка вертелась на перине, шевеля губёшками. Отыскал в люльке хлебный мякиш, сунул сестрице в ротик, качнул зыбку.

 Затем направился к двери: летом её не закрывали. Встал на порог, но выйти не решился. Родичи находились во дворе, о чём-то спорили на повышенных тонах. Что-то было не так…

3 Глава

Ссора

 Мать не могла спорить с отцом, богам бы не понравилось, но то, что видел он, было не чем иным, как первым спором между родителями. На дворе, высокая, молодая женщина чуть более двадцати с правильными чертами лица, да и в остальном без изъяна, качала головой, отчего лицо закрывалось длинными распущенными волосами цвета янтаря. Обычно волосы были убраны под кикой – женским головным убором, обязательно носившем, замужними женщинами вне дома. Она напряжённо смотрела на отца Ладара.

 Андрагаст, как и положено кузнецу, телом походил на медведя. Большую часть жизни провёл на ногах, неуклюже выглядел. Он сидел на корточках, слегка нагнувшись, раздувал костёр, пытаясь, сохранить равновесие.

 В день летнего солнцестояния было принято просить помощи у сил природы. Полагалось, что Духи четырёх стихий в этот день примирялись, объединялись и могли принять участия в веселье, вместе с людьми. А могли и не принять… Духи ведь, как известно, заложники настроения.

Андрагаст с недовольным выражением лица, смотрел на супругу.

 Ладар испугался за маменьку, сердечко тревожно заныло, прижался к двери, зашевелил губами, читая молитву. Андрагаст был старше супруги, более тридцати годков, высок, крепок, косая сажень в плечах, обладал взрывным характером, мог и руку поднять, а поскольку силища в нём страшная, мог и зашибить насмерть. Вот отсюда и среди мужиков, приобрёл почитание, хотя многие просто-напросто боялись.

Мало того что от Андрагаста могло ненароком «прилететь», так ещё и Ярину  за спиной кликали «ведьмой»  из-за зависти местных баб, коих боги не наделили, ни красой, ни фигурой: тучные с крупными бёдрами, отвисшими грудями, выпирающими животами. Яра же, бледна и худа, походила на княжну более, чем на жену кузнеца, и вела себя схоже. В посиделках бабских, участия не принимала, к сплетням равнодушна, ко всему прочему владела грамотой, что редкостью большой для женщин, занималась врачеванием, знала заговоры и заклинания: а ещё супружеская чета местными не являлась.

– Должен быть иной выбор, – настаивала Яра, – не поступай так с нашим сыном. Ребёнок должен расти в семье.

– По-иному погибнем все, колотовка, – резко оборвал Андрагаст. – Не место ему среди обычного люда, и седмицу не проживём… С дюжиной я-то справлюсь, но их куда больше. Иль забыла, как сама чуть не стала жертвой на своей свадьбе? А такое не прощают… Ни одни, так другие придут за ним, мне-то не знать. Худое затевается. Только понять не могу, откуда беда грядёт.

– Нет! Не позволю… хоть убей! – Яра упёрла руки в бока, недовольно покачивала головой, – должен быть выход…

– Никогда не была дурындой, а нынче, что стряслось? Не слышишь? Ладан дышит в спину. Рисковать вами не могу… и не буду. – Помолчал некоторое время, подкинул дров в костёр.

– Тогда уйдём… вместе… Зачем оставаться?

– Так надобно…

– Кому-у? Это ты сюда нас привёл? Поначалу была напугана, из-за того, что произошло, согласилась, а после… после, почему не ушли, а застряли богом забытом мести?

– Яра… да, что с тобой? – прикрикнул, посуровел, потряс за плечи. – С дитём малым… по лесам? Я не ведаю, какая опасность там подстерегает, так зачем рисковать? Отведу Ладара в безопасное место и вернусь.

– Я чую, он не вернётся. Давеча сон приснился. Навсегда простимся. Прошло девять зим, как нас приняли в общину языческую…  Так зачем мы здесь, Андрагаст? Что  ты скрываешь?

Кузнец замолчал, отошёл, сглотнул подступивший ком, погрузился в воспоминания:

 “Отпрыск, старейшины Главеша, охотник по имени Стенька, забрёл в лядину и наткнулся на хижину, где увидел моложавую с животом. Вернувшись, рассказал отцу о пришлых и на следующий день к времянке пошёл старейшина, не выходивший за стену без охраны. Неправильно это, когда на землях общины есть люди неизвестные. Угроза это. Подходили к времянке осторожно, идя вслед за охотником, а тот смотрел под ноги, прислушивался, принюхивался, лес чувствовал, лес был его другом. Понадеялся Стенька на товарищей, идущих сзади, а потому всё внимание вперёд направил, оттого и не увидел, что позади идущего старейшины, медленно выросло существо, покрытое мхом и ветками.

 Вечором Андрагаст чужака не видел, за добычей ходил, а вот Яра заметила, супругу поведала. Изучив следы, Андрагаст понял, что приходили со стороны жилища язычников. Значит, гостей ждать надобно, а потому подготовился. Опыт соответствующий, имелся. Соорудив из травы, мха и веток себе накидку, лицо глиной измазал и ещё до рассвета залёг на пути, по которому ушёл, обнаруживший их Стенька. За несколько часов ожидания лес привык к нему, и маскировка вжилась в окружение.

Земля задрожала, и кузнец понял, что идут. Узрев идущих, с радостью отметил, что их всего четверо. Замедлил дыхание и представил, себя пнём, когда незванцы проходили мимо. Последним шёл явно не воин – без оружия, а потому наименее опасный. Следующие двое, по телосложению и наличию мечей – стражники, ну а первый, вооружённый луком и ножом, должен был идти вчерашний гость, указывая путь. Оказавшись позади отряда, Андрагаст поднялся, в два шага догнал последнего, ударил его ногой под колено. Не успел Главеш и голос подать, как Андрагаст быстро и легко продвинулся мимо оседающего мужчины и правой рукой стукнул головой о ближайшее дерево. Двое оставшихся, в этот момент обернулись. Ударил левым локтем в висок, достающего меч охранника, и тут же правой ногой пнул в грудь другого. Стенька рухнул на спину, как и было задумано, лук и колчан со стрелами носили на спине, что мягкости падения никак не поспособствовало. Подскочив к упавшему Стеньки, Андрагаст приподнял его за шиворот и несильно ткнул пальцами в глаза. Забрал нож, перевернул и вынул из колчана стрелы. Обернулся – двое на земле без сознания, двое ноют, но не опасны. Связал за спиной руки стража их же поясами, положил на живот, голову повернул вбок, чтобы не задохнулись. После, также поступил и со Стенькой. Подошёл к старейшине. Тот ныть уже прекратил, сидел опираясь об дерево и тяжело дышал.

– Кто ты? Почто зол на нас? – голос старейшины дрожал, но он пытался не выказывать страха.

 Вопрос был вполне уместный, ведь в своём одеянии мало напоминал человека. И мог быть принят за лешего, в существовании коего никто не сомневался.

– Смертный, как и ты, – ответил грубым тоном Андрагаст.

– Непохож ты на смертного…

Андрагаст положил на землю стрелы и нож, стряхнул с себя маскировку, – а так?

– Ловко… Отчего напал на нас? Не враги же, с миром шли, – старейшина растирал ушибленную ногу.

– Так не звал вас… ни с миром, ни с войной. А враги иль нет… кто знает?

Оттого и не прибил, дабы узнать.

– Узнать, узнать… спросил бы, зачем крушить сразу? Кости мне поломал…

– Целы твои кости, супруга заговорит, легче станет. Но это после, зачем пришли?

– Я, Главешь! Старейшина в Кривом рогу. Давеча сын вернулся да порассказал, что времянку в лядке видел… Молодка  там живёт.  А я знать должен, что творится-то на земле нашей… Вот и порешили разузнать. Скажи, отчего людей сторонитесь? Кто такие, да богов каких почитаете?

– Меня Андрагастом зовут. Супругу – Яриной. Из древлян мы… Жили в Озерках. Пришёл туда с большим отрядом воевода Оскалд, что веру новую огнём и мечом нёс… – соврал кузнец, негоже правду говорить первому встречному, – острог сожгли и половину люда в придачу. Другую половину крестом клеймили. Мы в это время лесом ходили. Ведунья сказала, что жинке воздух лесной нужен, да тот, что в дремучей чаще, так и сбереглись. Шли долго, куда глаза глядят, людей сторонились, а как живот вырос, решили остановиться. Вот и обустроились здесь.

– Отчего ж к нам ни пошли?

– Время сам знаешь… Доброго люда всё меньше становится… Те, кто крест носят – лютуют. Перун – враг им, убивают, не раздумывая. В лесу – спокойней.

Ярине тогда исполнилось пятнадцать годков, и она была на сносях. Их приняли, но своими чужаки так и не стали."

4 Глава

Встреча

 Андрагаст что-то достал из мешочка, прикреплённого за пояс, бросил в огонь. Столб синего пламени взвился до небес и вскоре исчез.

 Яра застыла с обиженным выражением. Ещё бы! Ведь речь шла о её дитя. О сыне, с которыми ей придётся расстаться… может быть, навсегда. Не хотела она такой участи для сына, да и для себя тоже, ведь ведала, что такое лишиться, и дома, и семьи в одночасье. Но… Андрагаст был прав. Ежели останется – погибнет. После того как князь Владимир крестил Русь и насильно заставлял принимать иноземную веру, на язычников объявили настоящую охоту.  Прошло уже много зим, охота продолжалась. И как прознала, охотятся не только власти, но и нежить проклятая, жертвой, которой стала она и её семья.

 Отпрыск прежнего прижался к стене. Настроение испортилось, не так он представлял сегодняшний день. Всё же решил выйти.

Ладар понимал, что рано или поздно, о том, что непохож на других, прознает люд, пойдёт молва и дойдёт до княжеского круга, значить будет – только смерть. Прошёл год с тех пор, как залез в сундук, очутился в волшебном мире и обрёл магические способности, сила возрастала, стоило больших усилий сдерживать себя. Трудно знать, что ты умеешь делать что-то, а не знаешь, что именно умеешь, но хуже всего, похвастаться не мог.

 Боги милостивы, послали наставника обучить нерадивое дитя.

В голове Ладара мельком пронеслись воспоминания.

"Как-то раз решил старейшина, что отрокам пора за врата выходить, пользу общине приносить, на деле знания приобретённые применить, да себя показать кто, на что горазд. Ладар с местной детворой не ладил, для них он был юродивым: грамотой владел (родичи научили), ратному делу обучался, да в подмастерье у отца трудился. И маменька руку приложила, научила разбираться в травах и растениях. Слыхал, что в чаще леса древо могучее растёт,  что соединяет три мира: Правь – мир светлых богов, Явь – мир людян и Навь – обитель тёмных божеств. Шёл тропой знакомой, но вскоре заплутал, сбился с пути. Лес не желал тайну раскрывать, да древо показать. Не то чтобы испугался, скорее насторожился, меч из ножен вытащил, сам выковал. Огляделся. Прислушался. Подошёл к дереву с необычно толстым стволом и корнями, точно клубок растревоженных гремучих змей выполз на поверхность земли. Обошёл дерево, но мох и лишайники, как назло, поросли со всех сторон. Посмотрел вверх. Сквозь густые кроны почти не пробивался солнечный свет, создавая и без того мрачную атмосферу. Вдруг послышался шорох за кустами, ветви зашелестели, но ветра не было. Тут-то сердечко застучало, выставил меч, принял атакующую позу, крикнул:

– Кто тут? Выходи… Я тебя не боюсь!

– Кито ти, сын Яви?  Почто тишь нарушаешь? – послышался приглушённый голос за спиной.

Ладар повернулся, да как закричит: “А-а-а-а-а!” Попятился, но оступился за корень, упал, выронил меч.

– Ти што, малец, полоумный? – На дереве отчётливо проступили глаза, нос, похожий на лапти и рот. Ладару показалось, что дерево дремало, древесной мордой опиралось на длинные корневища, походившие на человеческую руку.

– Нет-с, – обиженно ответил Ладар, поднялся, наспех отряхнулся, поправил свою поношенную одежду… – Я – Ладар! Сын, кузнеца Андрагаста, – гордо произнёс мальчик.

– Отчего шумишь, тогда? Испужался?

– Ха-а! Да, я, ничего не боюсь… Поискал глазами меч.  Выставил руку вперёд, зашевелил губами. Меч оторвался от земли, да прямо в руку прилетел.  Замахал, да так умело, что дерево приоткрыло глаз. Корни  и ветви пришли в движения. Ладар ловко перепрыгнул через корень, нагнулся, когда ветка надумала сбить с ног, затем сделав кувырок, ушёл с линии атаки.

– Где ты так научился удар держать? – спросил женский мелодичный голос.

Ладар, тревожно озираясь по сторонам, искал глазами источник звука.

Вдруг откуда ни возьмись,  появилась девушка небывалой красоты с длинными белыми волосами и добрыми как у маменьки голубыми глазами.

– Отец научил, – ответил Ладар, отвесив поклон.

Дева добродушно улыбнулась и от её улыбки стало так спокойно и тепло.  – За себя постоять уметь надобно, да слабых и обездоленных защитить  – долг каждого достойного мужа. Я,  хранительница леса, Весняна… – замолчала на миг, посмотрела с прищуром. Сразу поняла, что перед ней непростой отрок стоит, к богам близок, способностями магическими наделён, ведь только избранный может видеть и тем более разговаривать с растениями. – Скажи мне, Ладар, как дорогу отыскал к древу?

– Заблудился, – неохотно признался мальчуган, –  старейшина в лес отправил, показать кто, на что горазд, да пользу общине сыскать… Но видно, я ни на что не годен, нечем мне его порадовать.

– А магию применять не пробовал?

Ладар испуганно посмотрел на неё, неуютно поёжился, побледнел: “Как прознала? Отец рассердится. Но, я-то ни при чём… ни словом, не обмолвился.”

– Не страшись… – успокаивающим тоном молвила хранительница. – Я ведь когда-то была обычной девицей, но, так случилось, пошла в ученицы Лешего. Он наделил меня магическими способностями. А я научу тебя, ежели пожелаешь.

– Ух ты! – запрыгал от радости на месте, но взглянув на дерево, стыдно стало за несдержанность, замолк.

  Дерево закрыло очи, дремало. Мальчуган смышлёным оказался, как сухая земля впитывает воду, впитывал знания, осложнялось лишь тем, что скрывать приходилось ото всех, даже от родичей их занятия. Тайком убегал за врата, потайной ход проделал в частоколе. Отец заподозрил неладное, слежку установил, но выведать ничего не удалось: лес следы путал.

 Андрагаст глаз не спускал с сына, от себя не отпускал, да и матери наказ дал, из дома ни ногой.

  Ладар-то думал, что магические способности приобрёл после того, как оказался в волшебном мире, но Весняна уверовала в обратном: рождён был с даром. Каждый день практиковал магию, правда, когда никто не видел, но однажды попался. Ох, и влетело ему тогда розгами по пригожему месту. Обещание дал отцу более магией не заниматься, но слово не сдержал.  Весняна – дух леса, совой оборачивалась, бересту с заклинаниями подбрасывала, чтоб ученик знания не терял. С виду обычная кора, но Ладар научился надписи на древнем языке читать. Лишь избранные ведали язык богов и он в их числе. Мальчуган был признателен за такую заботу. Отроков редко выпускали за врата, опасались властей и церкви, а после того, как на разбой встали, да с княжескими ратниками в открытый бой вступили, пуще прежнего стерегли.

 Однажды тятя работал в кузнице. Маменька ушла на реку, за водой. Ладару поставили задачу убрать дом. Воспользовавшись моментом, произвёл магические действия. Под его взглядом метла приняла вертикальное положение и неуклюже махнула из стороны в сторону, зависла и упала на пол. С кашниками, канопками, деревянными ложками получилось лучше, стоило только представить, как предметы перемещаются в корыто. Было ясно, коли задача проста и непродолжительна по времени, то он может контролировать момент применения силы, а вот более продолжительное действие, как подметание пола, требовало куда более старательного подхода, концентрации и сосредоточенности и такие действия не получались. Мочалку из крапивы он заставил прыгнуть ему в руку, но мыть и протирать посуду пришлось, как обычно, без магии и волшебства."

5 Глава

Тайна

– Доброго здравия! – пробубнил под нос именинник, подойдя к родичам.

 Ярина вздрогнула, повернула голову и натянуто улыбнулась. Страх холодком пополз по спине оттого, что сын всё слышал.

– И тебе того же! – буркнул отец, резче чем следовало. – Не спится?

– Маменька! – голос дрожал от волнения. – Мне исполнилось десять… Я уже давно не дитя– мужик, кормилец, воин. И сегодня я это докажу. Сам затравлю зверя.

 Отец медленно повернулся, одобрительно хмыкнул, в глазах метнулось и тут же спряталось удивление:

– Дело говоришь, но любое дело требует инструмента и навыка… – С этими словами кузнец направился в подмастерье и вернулся с луком в руках.   Лук дубовый, разогнутый, на конце тетива висит из конского хвоста плетёная, колчан из липы, стрелы с железными наконечниками.

 Мальчишка запищал от восторга, подпрыгивая, размахивал руками в стороны:

– Это самый, самый лучший день! – дикий вопль разлетелся по округе.

– Полно, полно! Отроки так не ведут! – одёрнул тятя, подбрасывая в костёр берёзовую кору, на коей виднелась надпись. Незамедлительно угольки заплясали, разгораясь в зелёное пламя.

Ладар таращился на огонь широко, раскрыв рот от удивления и неописуемого восторга, но спросить, отчего так произошло, не решился. Предпочитал оставаться в неведении, чем получить очередной подзатыльник за излишнее любопытство. Неожиданно из чащи леса донёсся визг, повторившийся настойчиво три раза. Спустя мгновение, огромная белая птица бесшумно приземлилась на ветку, пристально уставилась на присутствующих зорким синим глазом, тревожно покрутила шеей.

 Ладар почувствовал на себе прикованный взгляд совы, но не отвернулся, не спрятался, достойно выдержал молчаливое противостояние. Ему показалось, что где-то видел сову, а вот вспомнить, где именно не смог. Андрагаст же сделал вид, что не замечает незваную гостью, однако не мог выказать абсолютное равнодушие, так как сам позвал её. Кивнул в знак приветствия, да так, чтобы никто не заметил. Но Ладар увидел, подозрительно перевёл взгляд, то на отца, то на птицу.

– Андрагаст! Не будь так строг, – в голосе Яры звучала обида и негодование. – Ладушка, – обратилась к сыну, – может, в другой раз отправишься на лов, а сегодня мне поможешь, а? Сходи-ка ягоды, собери…

– Маменька! – задрав нос кверху, – мне следует вести себя сдержаннее, – помолчав немного добавил. – Я так долго ждал этого дня…

– Раз такой взрослый, то и разгуливать в одной рубашонке непристойно… – Родя, от неловкости замялся на месте. – Подожди здесь! Мы исправим твоё неловкое положение. Принесу "гостинец".

 Молодая женщина обиженно зашла в избёнку, а через мгновение явилась, держа небольшого размера плетёный короб. Родя быстренько открыл, и в тот же миг оторопел, с приоткрытым ртом и широко открытыми глазищами.  Перед ним лежали плащ-пыльник из белого холста, похожий на балахон, в который завёрнуты сужающиеся книзу порты с лёгким начёсом, завязывающийся шнурком на талии, рубаха с яркой вышивкой, лапти, сплетённые из древесного лыка, с онучами – полоски ткани обёртывались поверх штанов и шапка из лисьего хвоста. Ладар молчал, а потом, заикаясь, пропищал:

– Бла-благодарю, маменька! Благодарю, тятенька! – всхлипывая, резко кинулся в объятия женщины, чуть не сбив с ног, затем подошёл к отцу и тихонько прошептал: – Я не подведу!

– Ну же, смело надевай праздничный наряд! Но, перед тем как мы отправимся на охоту, я… должен открыть тебе тайну и поведать о мире чуждом и опасном.

– Тайну? Какую тайну? О чём это ты… отец?

– Не перебивай, – строго рявкнул кузнец. – Яра, собери в путь корзинку с едой… вдруг лов затянется, да в разговор не встревай, после слово дам.

 Яра подозрительно на него посмотрела, побоялась спорить и негодовать. Она и так перегнула палку. Нужно было бы поблагодарить богов, что супруг был в настроении, так бы розгами "поучил". Сердце невыносимо заныло от дурного предчувствия, что вот-вот произойдёт нечто ужасное и непоправимое, то, что нельзя изменить.

 Забыв начисто о разговоре, свидетелем которого стал, Ладар второпях натянул новый наряд, уселся рядом с отцом.

6 Глава

Признание

 1063 год вблизи от Суздаля

 Мне исполнилось одиннадцать, когда покинул отчий дом. На дворе стоял студёный месяц, самый тёмный и непредсказуемый: дни – короткие, а ночи – длинные. Князь Всеволод Ярославович со своей дружиной, а их было около полусотни вооружённых воинов, объезжали подвластные Ростово-Суздальские земли, с целью собрать дань с честного народа и заодно прокормиться за их счёт в зимнее время. Военные походы, оснащение и обеспечение войска стоило дорого, потому в конце апреля, подле длительных скитаний возвращались в Киев, дабы сбыть полученный при полюдье товар – платили не только серебром, но и пушниной, кожей, мехами, мёдом, воском, припасами, а оттуда доставлялось в Византию.

 Я жил в селение под названием Колокша расположенном на крутом мысу, в пяти вёрстах севернее от Суздаля, в устье реки Белозерки. Основой городища была крепость – детинец, окружённая, с одной стороны – отвесным и неприступным склоном, поросшем лесом, с другой – высоченным валом. Укреплена рубленым частоколом – вертикально врытые на некотором расстоянии друг от друга брёвна, соединённые между собой горизонтально уложенными плахами. Ров напоминал продолговатое с высокими откосами углубление, массивные врата представляли собой проездную башню, от которой шёл большой мост. За крепостной стеной стояли дворы знати, привилегированных богатых горожан, бояр, купцов, местного войско, в том числе и господский двор, состоящий из терема – высокого деревянного здания с башнями, хоромы с жилыми и хозяйственными постройками. В посаде – не укреплённом поселение за мостом, обитали торговцы, ремесленники, гончары, смерды – подневольные или частично утратившую свободу крестьяне и крестьяне-общинники. Широкие улочки шли вдоль реки, застраивались бревенчатыми избами с сенями и мастерскими, кое-где имелись мощёные мостовые. Наша избёнка стояла на окраине, прям на берегу, среди величественных елей и сосен. Место было опасное, неспокойное: за речушкой находилось владение племён, поклоняющихся небу – их прозвали половцами. Поначалу кочевники казались мирными соседями, но вскоре освоили тактику внезапных набегов: нападали врасплох, устраивали засады, похищали люд, особенно девиц.

 Родичи хоть и не были челядью – зависимое население в Киевской Руси… но и к числу местной знати не относились. Дед, твой Андимир, был знатных дел мастер, известный на всю округу кузнец. Его кликали "вещим" за то, что кусок бурого камня, превращал в ценную вещь, проявлял наивысшее мастерство ковки из железа и стали, от иголок, замков до клёпаных кольчужных колец, от стрел до серьёзного оружия – брони, мечей, боевых топоров, щитов, да к тому же обладал недюжинной силой.

 Бабка твоя, Живана – мастерица-искусница: пряла, вязала, шила для наместника и его родни.”

Андрагаст неожиданно изменился в лице, в глазах промелькнула злоба, и  горечь утраты, сглотнул подступивший ком, продолжил:

 "На дворе стояло ясное морозное утро, солнце светило особенно ярко, золотистые лучи отражались от поверхности, ослепляя глаза. Прозрачный воздух затруднял дыхание, кусал щёки, щекотал нос. Обильные снегопады укрыли озябшую землю пушистым покровом. Мохнатые тёмно-зелёные ели склонились книзу под тяжестью снега, на ветвях искрились припорошённые шишки, на верхушках поблёскивали белёсые шапки. В такие тихие дни слышны и звонкое щебетание птиц, и хруст сухих веток, и бег зверька по колоднику.

 Я, как и многие детишки, спозаранку отправился за дровами, кореньями сосен и берёзы, поваленные ветром, так как прялки делались только из этих материалов. Мимо проскакал гонец, протяжно трубя в рог, оповещая караульных о прибытии знатных гостей. Спустя какое-то время появилась ратная знать, во главе с Всеволодом Ярославовичем – князем Переяславским, пожаловали на полюдье. Рядом на гнедой кобыле скакал рыжеволосый мальчонка, годков девяти, из-под соболиной шапчонки выглядывали, как у девчушки вьющиеся кудри. Поначалу принял за дитя одного из дружинника. Ребёнок гордо восседал и что-то усердно твердил, сопровождавшему гриди, показывая на оледеневшую извилистую реку, около пяти сажень в ширину.

 С малых лет я мечтал вступить в младшую дружину, но родичи постоянно повторяли, выказывая беспокойства: "Ежели покинешь дом, уже не воротишься!"

 Прищурившись и, неприлично уставившись на скачущих, помахал в знак приветствия. К большому удивлению, мальчуган заметил, широко улыбаясь, ответил взаимностью. Внутри трепетало от радости, на кой миг почувствовал значимым человеком. Подле того, как высшая знать скрылась из видимости, позабыв про хворост, побежал домой. Захотелось рассказать о случайной встрече отцу.

 На некогда просторных улочках между бревенчатыми избушками толпился люд: любопытные сельчане повылазили, как мыши, выказать почтение и полюбоваться на хозяина, за спиной которого кликали звероловом: когда князь останавливался для сбора дани, зажиточные горожане вели себя ниже травы тише воды. Посадник, чуть ли не каждого смерда в губы причмокивал, дабы лишнего не молвили.

 В горле пересохло, я остановился отдышаться,  изо рта шёл пар, снежная каша и ледяные сыпучие пески не позволяли бежать, ноги проваливались по щиколотку, а иногда по колено. Одно неловкое движение, и с деревьев сыпался снежный дождь. Тропа раздваивалась: ежели идти прямо, то выйдешь к детинцу, я же свернул направо, да так неудачно, что поскользнулся на гололедице, раскидывая руки, рухнул на "мягкое место", чувствуя, как щёки краснеют. Вскочил, огляделся, никого, отряхнулся и побрёл домой. В кузнице царил полумрак, лишь огненное зарево и два крошечных оконца, расположенные внизу, закрытые слюдой, освещали помещение.

Темнота была лучшим другом – по искрам раскалённого добела железа, определяли нужную температуру. Внутри имелся горн – печка для накаливания и переплавки металлов, кузнечный очаг с мехами и поддувалом, у краёв жаровни находилось горнило для углей. По правую сторону стояла наковальня, с левой – ёмкость для охлаждения, на противоположной стороне, стол, на коем разбросаны молотки для чеканки, гвоздильня, разнообразные клещи для извлечения нагретого железа и наборы инструментов необходимых для плавильных и ковочных работ.

 Посреди кузницы возвышалась громадная фигура, внушающая опасения. Помощника Балбоша, безродного паренька пятнадцати годков, которого отец выкупил за полгривны, у купца, проезжавшего в Суздаль, приютил и взял в подмастерья, не оказалось. Я подошёл ближе и оторопел, беспомощно застыл с вытаращенными глазищами, вмиг позабыв о том, что хотел поведать. Отец не сводил взора с предмета, лежавшего перед ним. Вдруг тишину нарушил   хриплый, уставший голос отца:

– Ну, что Андроша, нравится? – Я кивнул, потеряв дар речи. Андимир положил ладони на стол и как бы невзначай спросил: – Хочешь примерить? Я не поверил своему счастью. На столе лежала новенькая "железная рубашка" – доспех с наручами и поножами, для защиты рук и ног. Неуверенными, дрожащими движениями, дотронулся до доспеха: сразу обратил внимание, что вместо кольчужных колец были пластины, нашитые на кожаную основу и, лежащие не плашмя, а чуть под наклоном, подобно чешуе рыбы. Пластинки каждого ряда перекрывали одна другую, посередине приклёпывались к основе. Я ничего подобного ни у одного ратника не видел.  Андимир усмехнулся уголком рта, вздёрнул бороду, помог надеть и застегнуть, любуясь произведением искусства, которое сидело на мне, как вторая кожа.

– Сын! – помолчал какое-то время, собираясь с мыслями. – Много лет назад нашёл я диковинный камень, он гораздо отличался от болотной руды, был тяжёлым, с трудом дотащил, имел сероватый отлив, переливающийся в различные оттенки синего. Никогда ранее не видел столь очаровательную руду. Дни и ночи провёл без сна, с особой тщательностью обрабатывал глыбу, выдерживал в глиняных сосудах, ковал проволоки и пластины, занимался сваркой, пробовал закаливать сталь разными способами: сначала медленным охлаждением, затем более быстрым. Думки покоя не давали, как же сделать так, дабы защита была более надёжной, ведь кольчужные кольца ковались из мягкого железняка, с лёгкостью рассекались саблей, протыкались копьями и разрубались мечом, слабо защищали от стрел. Твёрдая сталь ломалась бы при ударе и тогда погибели не миновать. В итоге смастерил броню, которая значительно легче обычной, несравнимо прочнее и гибче. Моя находка – это что-то невероятное, волшебное, восхитительное и нечто пугающее! Идём! Идём скорее, кое-что покажу! – Мы поспешили выйти, прикрывая лицо ладонями. Очи привыкшее к тусклому свету, болели и слезились, но через мгновение прошло. – Андроша! Отойди во-о-он к тому дереву! – кузнец указал на старую, склонившуюся сосну, в белоснежном одеянии на расстоянии две косые сажень. – Не страшись… что бы ни случилось.

– Я ничего не страшусь! – обиженно буркнул, покорно следуя указаниям.

  Крупный детина в одной ручище держал меч, в другой копьё с острым наконечником, на поясе боевой топорик. Признаюсь, на кой миг овладел мной страх, аж ноги подкосились, но виду не показал, отец хоть и строгий, но в здравом уме, лихого не задумает, да и любопытство взяло верх. Андимир встал, напротив, и молча с холодной выдержкой, швырнул в меня топор. Я взвизгнул, словно намертво прикованный кандалами, не мог пошевелиться, ручонки выставил вперёд, как будто они бы спасли от погибели, зажмурился, но тут услыхал низкий голос отца.

– Андроша, открой глаза… Гляди!

Я открыл глаза, а потом ещё шире, брови поползли вверх, а челюсть вниз, сердечко бешено застучало, дыхание перехватило. На расстоянии с “локоть” от моей груди в воздухе завис топор. Я протянул было руку, потрогать, но он тотчас упал на снег.

– Бог ты мой!… Не может быть!… Но как? – вопросы, как назойливая мошкара, крутились на языке. Я смотрел, то на топор, то на отца, не понимая, как такое возможно.

Отец выглядел очень серьёзным, сосредоточенным, ни единый мускул не дрогнул на его уставшем лице, когда следом швырнул в меня рогатиной с длиннющим древком. Мне казалось, что от волнения сердце выпрыгнет из груди, щёки горели румянцем, а на лбу выступила испарина. Это было что-то невероятное, неописуемое. Рогатина летела с бешеной скоростью, а потом вдруг… зависла, будто невидимая сила остановила.

– И так с любым оружием! – ликующе воскликнул кузнец. – Я испробовал всё, что есть в кузнице. Теперь ты смело можешь идти в услужение, – вздохнул, с некой грустью в голосе, когда я подбежал ближе. – Береги, сынок! Сколько бы ни искал, более таких камней, не находил.

 Впервые отец позволил его обнять. Я всхлипывал от нахлынувших чувств, ведь с братьями и сёстрами видели этого огромного детину не с лучших сторон: грубый, суровый, порой безжалостный, но, как оказалось, он всего лишь скрывал свои лучшие качества под маской.

7 Глава

Первый бой

Гости расположились в двухэтажном дворцовом тереме, прямо напротив небольшой деревянной церквушке. Потчевал глава поселения Никанор Безбородов, – посадник, посаженный княже для управления местной дружиной, судом и сбором налогов. Владимир Мономах сопровождал отца всюду, несмотря на юный возраст: на тот момент наследнику исполнилось восемь годков отроду; все трудности переносил стойко, с высоко поднятой головой.

 По случаю прибытия Переяславского и Ростово-суздальского князя, целую седмицу для простого люда устраивались грандиозные пиры. В гриднице и на площади накрывались столы, принято было всех пришедших накормить досыта и напоить допьяна, под развесёлые пляски скоморохов и музыкантов. Каждый стремился на деле показать, кто на что горазд в различных состязаниях; в кулачных боях, на мечах, с мешками – усложнялось данное состязание тем, что брёвна скользили и удержать равновесие было очень сложно, а тем более, бить ими соперника, дабы сбросить на землю; а также в стрельбе из лука, метание копья. Отличившихся Всеволод Ярославович лично приглашал принять участие в охоте и катание на санях.  Молодцы изо всех сил старались выделиться, особенно детинцы: так мы называли тех, кто жил за крепостной стеной. Мне не терпелось продемонстрировать силушку богатырскую. С детства я отличался высоким ростом и крепким телом, да и выглядел старше однолеток, на годков тринадцать.

Отец надоумил отправиться не ранее второго дня, потому как гости с дороги устали, желают отдохнуть, хорошенько выпить, а на хмельную башку, никто не оценит старания отрока, лишь на смех поднимут.

  Проснулся затемно, под утро избёнка остыла и в помещении чувствовалось дыхание зимы. Протёр глаза, братья и сестрицы спали на полотях. В дымной избе одиноко горел огонёк лучины. Потихоньку слёз с самой верхней полоти, не заметив ушат, угодил в него ногой, послышался звук удара, замер. Тишина. Подошёл к кадке, умылся студёной водой и начал собираться. Уселся на скамью, где с вечера приготовил наряд, второпях обмотал онучами голенища, натянул штаны с начёсом, рубаху из овчины, сверху поддоспешник – стёганый ватник, не забыл и про броню, очень хотелось похвастаться перед городскими. Вытащил из короба праздничные красные сапоги: отцу один купец преподнёс в знак благодарности. Только намеревался выскользнуть, как в дверях, словно из неоткуда, выросла маменька. В одной руке держала лучину, в другой ведро с водой, недовольно фыркая, заявила:

– Откуда мощи взяться, ежели ни крошки в рот не попало? Не пущу, пока не отведаешь каши, да ржаного хлеба. Садись. Удумал на пустой живот, мечом махать, курам на смех!

"Ой, как не вовремя!"– подумал я, ничего не поделаешь, пришлось подчиниться.

Вскоре огонь в печке разгорелся, отблески пламени, весело потрескивая, разгоняли мрак комнаты.

 Главные врата открывали к полудню, времени было предостаточно, размять косточки и подготовиться к силовым нагрузкам перед тем, как показать себя во всей красе, негоже обмишуриться перед знатными ратниками.

 Холодная зима заковала в оковы речушку, и теперь она поблёскивала серебряными россыпями переливающихся снежинок. По узкой протоптанной в сугробах тропке я неспешно передвигался между деревьями. На снегу красовались следы зверей – это и лисий, он тянулся цепочкой, и зайца – отпечатки передних лап расположены в одну линию, а задних, немного заходят один за другой, волка, который шёл рысью, оставив подле себя прямую строчку. Лапища крупные, округлые, когти и подушечки двух пальцев, как бы выдвинуты вперёд. По лесу разнёсся глухой ритмичный стук, словно кто-то стучал молоточком. Это дятел долбил по стволу острым клювом, пытаясь достать спящих насекомых. В солнечных бликах отражались кроваво-красные гроздья рябины на белоснежно-искрящемся фоне. Я засмотрелся на красногрудых снегирей с голубовато-серой спинкой и чёрной головкой. Они устроили состязание, поочерёдно летали за спелыми плодами, словно наперегонки. В тот же миг представил, как сражаюсь с дружинником, а может быть и с двумя, нет с тремя одновременно. Я вышел на отмель, лёд зацепился, образуя забереги – полосы ледяного покрова, маховую сажень в ширину. Заприметив подходящий бурелом, поваленный бурей по осени, двинулся туда. Кроны находились подо льдом, шуга – комья льда со снегом, плывущие в толще воды, остановились, соединяя оба берега мостом, похожего на коромысло.

 Наискось, через реку протянулась длинная полынья, где-то пять сажень в ширину. Ближе к левому берегу, поток суживался, стремительно уходя под льдины. На поверхности лёгкого наста вырисовывались свежие, глубокие следы, ведущие от переправы в подлесок, и они явно были не звериные. Кто-то перешёл с противоположной стороны и скрылся в подлесье. Присел на корточки, внимательно разглядывая треугольный след. В итоге сделал неутешительные выводы: взрослый мужик, не из посада и не из городища. Чужак в высоких кожаных сапогах зауженные к носку, с бляшками или крючками по бокам. Одинокий кочевник не вселял особого страха, но там, где прошёл один, пройдут и другие. Упражняться расхотелось, надобно было действовать. Вывороченные из почвы с корнями величественные ели и сосны, пни, мелкий валежник, брёвнышки, лежали под белым покрывалом, закованные до весны. Кто-то уже начал колоть дровишки, почём добру пропадать.

 Я захотел убедиться в правильности мыслей, осторожно, не спеша, стал пробираться вдоль шуги, ударяя по крепкому настилу мечом впереди, по обе стороны несколько раз. Под ровным снеговой коркой виднелись тёмные пятна, что означало неокрепший лёд.

 Подозрения подтвердились. Я дошёл почти до противоположного берега, но не решился перейти, там, где полынья уходила под лёд, образовалась глубокая промоина. Недолго думая, ударил остриём, с громоподобным треском побежали извилистые трещины. Отступил, не хотелось очутиться в промозглой воде. Над спящими кустарниками взлетели сойки. Пригляделся. Тёмные тени мелькнули на белёсом фоне. Между деревьями передвигались перебежками кочевники.  Солнце светило ярко, от слепящего блеска, щурились очи. Попятился. Ближе к заберегам торос крепчал и приходилось интенсивнее долбить зеркальный мост, пока не появилась брешь. Вдруг над головой пролетела стрела, а потом ещё и ещё, но чудодейственная броня уберегла от погибели. Стрелы зависали на расстоянии локоть, а затем падали, стоило мне сделать шаг назад. Воспользовавшись затишьем, добежал до берега, схватил лежащий первый попавшийся пенёк, пришлось потрудиться, примёрз, раскрутил вокруг себя, бросил в ледостав, следом второй, поменьше. Вверх взметнулись ледяные брызги. Мост уже не был настолько прочным, что не могло ни радовать. Я надумал приподнять намертво примёрзший ствол, кроны которого находилась подо льдом, но, как не старался, силушки не хватило. Никак не поддавался. Тогда просунул меч под бурелом, надавил на рукоять, как на рычаг, издавая рык. Но быстро отказался от этой затеи. Вражеские стрелы, рассекая воздух, обрушивались на белую твердь, те, что должны были пронзить грудину и живот, падали оземь или пролетали мимо. Ветви, покрытые охапками снега, тотчас же сбрасывали наряды. Позади раздался крик, обернулся. Со стороны крепостных стен навстречу кто-то бежал.

 "Помощь, мне бы не помешала!"– подумал вслух, но крикнул иное, прогоняя прочь:

– Назад! Половцы! Назад! – А сам хватал, то что попадалось под руку, валежник, наколотые дровишки и бросал в ледостав, дабы разбить толще льда.

Звонкий отклик отразился во всех уголках Белозерки, но половцы  продолжили наступление. Один из них яростно перепрыгнул на переправу, пробежав пару сажень, завизжал, свинячим писком, провалившись под лёд. Я запрыгал от радости. Ащеул поганый, высунул морду, доплыл до края полыньи и всё пытался налечь на закраину, закидывая ноги на припай. Ему на помощь бросились сообщники, но лёд был слишком тонок: один за другим они уходили под воду, а затем всплывали.

"Вот гады живучие!" – сердито поднял очередной колодник, дабы добить утопающих, как вдруг разнёсся эхом писклявый голос. Повернулся и тотчас ужаснулся, увидев мальчонку поодаль от меня, того самого, что прибыл с князем. Я его сразу узнал. Его рыжие кудри горели огнём, переливаясь в солнечных бликах.

 За спиной донёсся шелест и скрип под тяжестью шагов, между кустами сухого бурьяна: в морозной тиши, они звучали отчётливо, как молот по наковальне. Высунувшись из-за дерева, громоздкая фигура кочевника прицелилась из лука: сначала направил стрелу в мою сторону, помедлил, издал смешок, выстрелил в приближающегося мальчонку. Я швырнул в него колодину, завопил:

– Ложись! Ложись! На землю… Живо!

 Боярский сын услышал, распластался, уткнувшись носом в снежный покров. Даже почудилось, что мёртв, но к огромному облегчению, покрутил головой вправо-влево, а затем и вовсе вскочил, на свои двои, умчался прочь.   Не успел перевести дух, как передо мной возникло чучело, невысокого роста, на башке шлем с личиной – металлическая маска, полностью закрывавшее лицо, с горбатым носищем. Мне почудилось, что оскалил пасть, зарычал, бросился на меня, размахивая саблей. Я обнажил меч, двинулся вперёд по касательной, радуясь возможности поучаствовать в настоящей схватке.  Весь мой опыт в военном деле заключался в том, что три раза в седмицу, бывший воевода по доброте душевной обучал детишек из посада, желающие пополнить ряды младшей дружины. Я не был прилежным учеником, но кое-что запомнил: "Андроша! – твердил старик, – всегда атакуй по косой, постоянно меняй направления, совершай манёвры, води противника в заблуждение!”

Отец был знатным кузнецом, но не ведал о хитростях боя, да и я, если честно, несерьёзно относился к учениям, считал, что главное – силушка, и нет ничего проще – прицелиться получше, замахнуться пошире, да вдарить посильнее. Сразу допустил ошибки. А ведь Бродек говорил, что нужно правильно расставлять ноги во время атаки, не ставить их слишком близко друг к другу, дабы не потерять равновесие. Сильно наклонился вперёд, оторвал пятку от земли, едва не распластался. Выставил меч прямо перед собой, ну, чтобы держать противника подальше от себя, а надо было направить к горлу, а лучше к глазам. Я защищался как мог, уклонялся от ударов, обходил с боку атакующего. В какой-то момент закричал, как раненый зверь и рванул вперёд, сокращая дистанцию. Кочевник, видно, не ожидал пылкого напора, обороняясь, отступал по кругу, а я, воспользовавшись его смятением, ловким движением сбоку, нанёс удар по руке. Супостат окаянный завопил, переложил оружие в левую ладонь. Не давая одуматься, стал атаковать, сокращая дистанцию. В какой-то миг клинки соприкоснулись. Я расслабил хватку, решил использовать силу неприятеля, против него самого: как только мой клинок проскочил под его мечом, сделал выпад, разворот, нанёс удар в спину. Он пошатнулся, но не упал, видно удар, был несильный, смазанный, сказалось отсутствие опыта, усталость и предательский холод. Разозлившись пуще прежнего, кочевник начал нападать более ожесточённо, слышно было, как сабля рассекала воздух, при этом он выкрикивал какие-то непонятные слова. и Они становились ещё свирепее в те мгновения, когда по непонятным причинам, его отбрасывало назад. Мне едва ли удавалось отбиваться, скорость и техника пугали и восхищали одновременно. Лишь теперь осознал, что гордыня – первый шаг к проигрышу. Под грозным натиском я отходил по прямой. Начал допускать одну ошибку за другой, начисто позабыв о наставлениях учителя. Дикий страх прорывался наружу, ноги едва удерживали меня, внутри горело, а отдышаться, не предвиделось. Я не сразу понял, что отступление спиной – прямая дорожка к поражению, шанс оторваться от нападающего таял с каждой минутой, но сдаваться не собирался. Ушёл в контратаку. В тот момент, когда кочевник в очередной раз замахнулся, притворился раненым, громко взвизгнул, выронил меч, нарочно падая на снег. Я не знал, защищает броня только грудь или всего целиком, но двум смертям не бывать, а одной не миновать. Дикарь склонился, выдавил смешок, собираясь прикончить лежащего. Размахнулся для контрольного удара и, как только остриё оказалось с локоть от грудины, невидимая мощь отбросила его. Он отлетел на косую сажень: его жёлто-зелёные глазёнки наполнялись злостью, ненавистью, а ведь – это он пришёл на мою землю убивать, грабить, разбойничать, а теперь злится. Пока тот поднимался, встал на слегка согнутых коленях, меч "прибрал к бедру". Постарался принять спокойный, даже безобидный вид, следя за каждым движением кочевника. Мне померещилось, что тот усмехнулся, глядя на мою стойку, но я знал: "Визуальное нелепое положение клинка введёт соперника в заблуждение". Я понимал, что половец, в отличие от меня владел воинским мастерством, которое не научишься, сидя на заднице, слушая рассказы о храбрых подвигах богатырей, потому биться будет до победного конца. Сделал ложный замах, демонстрируя, что готов к нападению, обратив внимание, на то, что маска ограничивает обзор, задумал бить по самой уязвимой части туловища, по голенищам.

"Глаза не всегда видят то, что есть в действительности!"

 Половец атаковал. Приблизившись, оттолкнулся от земли, будто заяц, и на пике своего прыжка нанёс рубящий удар сверху вниз. Я же сделал выпад, пригнулся, и с размаху отвесил низкий косой удар снизу вверх, по конечностям. Он плюхнулся оземь, корчась и визжа от боли, испуская пронзительные нечеловеческие звуки. Алые капли проступили через одежду, окрашивая снег в багряный цвет. Я не испытывал ни жалости, ни раскаяние, от макушки до пят прокатилась предательская дрожь, хотя так и не понял, от страха, усталости, холода или оттого, что впервые нанёс увечья человеку. Оправдывая поступок во благо, ведь лихо содеял ни от жажды крови, а во спасения, успокоился, подошёл, снял обличие. Кочевник кряхтел, не в силах подняться.   Я занёс меч, но убить безоружного не смог. Он посмотрел на меня, засмеялся.

 Выглядел половец необычно: на вид годков двадцать, безбородый, на искажённой гримасе, цвета ржавого гвоздя, виднелся ужасающий шрам ото лба до подбородка, длинные жёлтые волосы заплетены в две косички на висках, и одну толстую в середине затылка, соединялись на шее бронзовыми круглыми бляшками. Защитной брони не заметил. Поверх кожаного халата с золочёным рисунком, надет шерстяной кафтан, расшитый узорами, украшенный галуном по вороту. Вдоль рукава запахивался налево, широкие штаны и мягкие сапоги выше колена с мысообразным выступом, при помощи крючка и ремней закреплялись на пояске, обшитые холщовой тканью и бубенчиками. Я понял, что убитому принадлежали следы, обнаруженные на плотной корке пороши. На поясе посредством костяных петель подвешивались разнообразные предметы: кресала, гребни, ножи, дротики и колчан со стрелами, с различными наконечниками. Рукоять изогнутой сабли, осталась зажатой в кулаке, и если бы не "гостинец" подаренный отцом на его месте, бездыханно лежало моё израненное тело. Неожиданно тошнотворный комок подступил к горлу, меня вырвало, глаза отяжелели, с трудом различал очертания. Словно сквозь сон, услышал испуганные голоса, голова закружилась, и я потерял сознание.

8 Глава

Держи язык за зубами… иначе голова с плеч.

Я очнулся в незнакомом помещении, как после узнал, это были княжеские хоромы. Высокие свечи в серебряных трехсвечниках освещали опочивальню. Облокотившись на перьевые подушки, сроду таких не видывал, схватился руками за голову, хмурясь и пытаясь вспомнить, как здесь очутился, но как ни старался, передо мной всплывал образ умирающего кочевника. Чувствовал себя паршиво: тело ныло, живот втянуло в подреберье, во рту пересохло. Заглянул под покрывало, а на мне надета лишь одна рубаха.

– Где одежда? Броня? Меч? – произнёс вслух, в надежде вспомнить хоть что-то. Распереживался, сел на край кровати, норовил поискать в сундуках и скрынях, но испугался, что застанут за лихим делом. Ещё не так поймут.

Кто-то ругался за дверью. Спорили двое: мужской голос был жёстким, требовательным, другой писклявый, принадлежал ребёнку. Он перечил и даже угрожал. Дверь распахнулась, и в опочивальню ввалились нарушители тишины.

– А-а-а! Горыня, мой спаситель очнулся! – Пронзительный звук отозвался в затылке звенящим гулом.

– Где ваши манеры? – настрого отрезал тучный мужчина средних лет, с лобастой башкой, тёмно-русый с проседью волосами и довольно длинной бородой. – Вы же не баба вздорная, чтобы так орать… Наставления имели значения, мальчонка успокоился, приблизился к изголовью, низко поклонился.

– Владимир Мономах, сын Переяславского и Ростово-Суздальского князя, прямой потомок рода Рюриковичей.

 Я не сразу осознал, что за "важная птица", если честно, то вообще плохо соображал, да и реакция значительно ослабла, потому не соблаговолил подняться.

– Андрагаст! – тихонько пробурчал, будто воды в рот набрал, – сын кузнеца Андимира, безродный, из посада.

 На шум прибежали караульные и разгорячённые дружинники с мечами и копьями в руках. Увидали, что угрозы нет, посторонних не наблюдалось, а княжич пребывает в добром здравии под надёжной охраной наставника, спрятали оружие. Всеволод Ярославович лично вёл отбор из числа воевод знатных бояр, для умственного, нравственного и военно-физического воспитания малолетнего наследника. За ними вошёл рослый, статный боярин в сопровождении полдюжины ближайших дружинников. Величественная осанка выделяла его среди остальных. На плечах накинута шуба, под ней узорчатый кафтан синего цвета ниже колен, украшенный золотой каймой, на шее сверкало оплечье – округлый воротник, расшитый драгоценными камнями. На рыжих кудрях – высокая шапка, верх из цветного бархата с  опушкой соболиной.

 Князь что-то шепнул деснице – правая рука и доверенное лицо, а тот уже Безбородову. Посадника сразу узнал, на откормленную свинью похожий, только хвоста не хватает. Возрастом зрелый, но не старый, низенький, толстый, с заплывшей мордой, что глаз не видать. Приказ получил развести огонь в печи из зелёных изразцов с узорами, выходившую прямиком в ложницу, да зажечь потухшие свечи. Служивые забегали. Множество мерцающих огоньков осветили роскошные хоромы: потолки были обшиты красным тёсом, украшенные золочёной резьбой и многоцветной росписью, стены обиты красивыми, расписными обоями из материи, на коих висели шкуры диких животных и оружие, на полу иноземные ковры. Вдоль стен лавки, покрытые красным сафьяном и войлоком. Слюдяные окна со ставнями завешаны тяжёлыми бархатными завесами.

 Я тут же соскочил, ноги запутались в покрывале и, к своему стыду, распластался перед важнейшим людом. Владимир подскочил, по-братски протянул руку.

– Больной, аще слишком слаб! – эхом разнёсся хриплый голосок, а затем пробравшись через толпу, выглянул седовласый старик, недовольно покосившись на уважаемых "мужей", направился прямиком ко мне. – Ему потребно отдыхать… Поможем, – обратился к маленькому барину, – лечь. С вашего позволения, – снял шапчонку, в приветственном жесте отвесил поклон князю.

 Они усадили меня на постель. Благо никто не обратил, что от своей беспомощности, я покраснел.

– Тихомир! Не гневись! Мы ненадолго! – Всеволод Ярославович был снисходителен к пожилому человеку, благоволил ему.   Неожиданно для всех, князь стянул шубу с жемчужной застёжкой, подал мне со словами:

– Прими дар от чистого сердца. В неоплатном долгу перед тобой. За отвагу проси, что душе угодно! Говори без зазора… Ничего не жалко за твоё добро. А, когда поправишься, хотелось бы узнать подробнее о нападении кипчаков… Что-то в последнее время участились набеги на русскую землю.

 Я до конца не верил в происходящее, словно во сне замер в сладостном недоумении и восторженном смятении.

– У меня забрали доспех и меч – это "гостинец" отца, пущай, вернут! – стуча от страха зубами, изволил жаловать.

 Несмотря на лёгкую улыбку, во взгляде князя читалось нечто, напоминающие подозрение и недоверие.

– Поди украл, щенок, а ну, говорю правду? – накинулся с обвинениями

Безбородов. – Знаю, эту челядь…

– По себе не мерьте… Он, у отца кольчужные кольца чинил, ихней кузнец опочинил в прошлом годе, часом платить, а он в отказ, пригрозил кузницу сжечь, – крикнул я громко, дабы развеять сомнения, добавил: – А я… с малых лет мечтал вступить в ряды дружины, народ защищать от Иродов проклятых, да от таких… – злостно зыркнул на бездушного посадника. – Отец выковал кольчатую рубаху, да меч, дабы мог ратному делу обучаться. Он, у меня кузнец – золотых дел мастер!

– Врёт  всё! Ух, я тебе задам… – пригрозил кулаком посадник. – Не верьте ему…

– Не вру… Не вру! Сами спросите, коли сомневаетесь…

– Хм, а малец не промах, норовистый… Палец в рот не клади, откусит по самый локоть, а то и в горло вцепится зубами, – молвил Добруш, оттесняя посадника за спину. – Разобраться надобно княже.

– И впрямь, Никанор Антипович! Настоятельно советую быть осторожнее со словами, а то ахнуть не успеете, как голова слетит с плеч,– укоризненный взгляд князя, заставил посадника замолчать.

 Я был окружён незнакомыми людьми, кои глазели с нескрываемым любопытством и даже завистью. Не каждый получает вещицу с княжеского плеча. От столь пристального внимания испытывал внутреннюю скованность и неловкость, смущённо опустил глаза, заливаясь стыдливым румянцем: хотел похвастаться силушкой, а в результате демонстрирую слабость. Княже уже глядел доброжелательно, по-отцовски, одобрительно кивнул, поворачиваясь к наставнику:

– Горыныч! Как думаешь? С двумя учениками справишься?

– Ваша Милость! Обижаете! Буду рад служить! – Вот видишь, одна забота исполнилась, ещё чаго жалуешь? – ухмыльнулся княже, почёсывая огненную бороду, пытливо, с видимым интересом рассматривал меня. – Родичей предупредить надобно, что жив, здоров, а то спозаранку ушёл, а уже ночь на дворе… – по исказившимся лицам, догадался, что сболтнул глупость.

 Воевода, сидевший подле повелителя, расхохотался стальным, раскатистым смехом:

– Во, даёт! Седмицу пролежал без чувств, – соизволил объясниться Добруш, княжеский воевода, – лекарей со всех окрестностей зазывали, даже из Киева, да что там… к бабкам обращались, никто не смог излечить недуг, не ведали ранее хвори такой, а он ничегошеньки не помнит. – На зов Владимира сбежались окрестные крестьяне, с вилами, топорами, кочергами, – продолжил воевода, – княжич поведал им о нападении половцев и смелом мальчугане, в одиночку сражавшимся с окаянными у реки. Всей гурьбой ринулись туда, а там, на окровавленном снегу лежит мёртвый кипчак, поодаль от него, подлеток десяти годов отроду, чуть тёпленький, но живёхонький…

– Владимир заприметил половцев аще в день прибытия. Вот и улизнул за врата проверить, и эта оплошность едва не стоила ему жизни, – добавил Горыныч, строго посмотрев на княжича.

 Я сиживал на шёлковых простынях, обливаясь холодным потом, как громом поразило: "Семь дней!"

 Заметив бледный вид, врачеватель забеспокоился, потрогал лоб, оттянул веки, приложил ухо к груди, сердце бешено стучало. Подозвал белокурую девчушку лет двенадцати, взял с подноса склянку с ядовито-жёлтой жидкостью. Я сделал глоток, невольно сморщился от резкого спёртого запаха. Терпкий напиток, разливаясь теплом, обжёг горло.

– На что жалуемся? Где болит? – полюбопытствовал старец, предположив, что данное состояние возникло из-за пережитого потрясения. – В рассудке? Помнишь, что случилось?

– С рассветом я надумал поупражняться, размять косточки, да жилы растянуть, ну… перед тем, как сразиться с гриди в бою, – начал свой рассказ, бросил взор на здоровенных присутствующих, с коими хотел потягаться силушкой. – Меня, сына кузнеца слушали затаив дыхание, знатные мужья и доблестные воины, сам Всеволод Ярославович. – Беда случилась бы! Долг каждого защищать землю, дом, князя… – добавил гордо, задрав голову кверху.

– Сколько тебе годков, сынок? – поинтересовался гридя – княжеский стражник с жуткими шрамами на левой щеке.

– Одиннадцатый пошёл, не обманываю… Силушка богатырская от батюшки досталась, – обиженно буркнул, поджимая губёшки. – Кузнеца, обладающего нечеловеческой силой, вся округа ведает. Он одной ладонью подкову сжимает, другой лошадь поднимает, а я… глупец, едва не подвёл его, потому как горделив был. Считал, что махать мечом больших знаний ни надобно, ни усердно упражнялся, поучения Бродека – наставника моего, запамятовал, за что испытываю глубочайший стыд, – признался, как на исповеди. – Соперник достойный подвернулся: шустрый как заяц, скорый как ветер, а саблей владел, будто с ней родился. Ежели не броня чудодейственная… так долго бы не продержался, уберегла родненькая… – проболтался я, закусив губу. – При атаках половец меч высоко поднимал, а ноги не защищал вовсе. Тут-то я и рубанул по конечностям снизу вверх: Бродек приёму обучил.

 На лицах отразилось изумление и неподдельный интерес. Послышались перешёптывания по углам, присутствующие поднимали надбровные дуги, с недоверием изучали.

"Вот баламошка! Кто ж, за язык-то тянул!"– мысленно ругал себя за несдержанность. Пришлось идти до конца и всё поведать.

–– Не верите? Вижу, что не верите… А, я докажу! Можете со мной делать что угодно, только… слово дайте, что родичей не тронете!

– Во, охальник! – крикнул кто-то из ратников.

– Да, как ты смеешь?! – подхватил другой.

 По мановению княжеской длани все закрыли рты и в опочивальне повисла тяжёлая тишина. Я сглотнул подступивший ком, прощаясь с жизнью, жалея лишь о том, что с родичами так и не повидался напоследок, но, к  своему удивлению, услышал:

– Слово даю, княжеское! Ежели правду говоришь, за смелость и честность, вотчинные земли пожалую… но, коли слукавил, то… – поперхнулся, тяжко вздохнул, – разгневаюсь, не посмотрю, что Владимира уберёг от погибели. Врунов не жалую… нет им веры.

 Спустя некоторое время в опочивальню вошли трое отроков, чуть старше меня, из младшей дружины. Один принёс новые шмотки, мои видно, пришли в негодность, второй держал отцовскую кольчугу, а третий – меч. Всеволод Ярославович с любопытством глядел, как идут приготовления. По правую руку сиживал грозного вида воевода, по левую – Владимир Мономах, за ними стояли гриди, посадник и Тихомир с девчушкой.

 Вступать в бой в ночной сорочке как-то позорно, потому пришлось надеть богатый наряд: длинная рубаха с расшитым оплечьем, с цветной каймой по краям, штаны и сапоги, точь-в-точь как у княжича.

 Мне стало не по себе, неуютно, сроду не носил такой наряд, у них запах даже другой. Я провёл руками по доспеху. Стальные пластины придали бодрости. Я прям почувствовал, как тело наполнялось живительной силой. Несмотря на все уговоры и протесты Тихомира, отступать не намеревался.  Напряжение нарастало. Я окинул взглядом дворцовые покои, задержал внимание на рыжеволосом мальчишке. Заметно волнуясь, он шевелил губами, будто читал молитву. Сам не понимаю, но проникся к нему братскими чувствами. Его искренность трогала до глубины души. Сотнику по имени Юран, велели сразиться со мной, но по выражению лица видно было, что он негодовал: его устрашающая морда с жутким шрамом покрылась багряными пятнами.

 Я вышел на середину, держа в руке меч. Принял атакующую стойку, прикладывая все усилия, дабы оставаться спокойным.

– Возьми щит! – с неожиданной недетской решимостью, настаивал я. – А не то… беды не миновать. Да… и ноги береги, потому как удар нанесу по конечностям. Но с первой выстрели в меня из лука, после швырни топор иль рогатину.

– Где ж, это видано братцы, чтобы сопляк указывал, что делать? – Юран усмехнулся уголком рта, угрюмо посмотрел через плечо, прищурил зенки. – Выпороть хорошенько розгами, да кустом крапивы, дабы помнил, как взрослых поучать, – добавил, то ли всерьёз, то ли посмеиваясь надо мной. – Ваше Величество! Это безумие… Малец болен, он не ведает, что творит… – вмешался Тихомир, направляясь ко мне. – Это я, как ваш лекарь говорю.

 Всеволод Ярославович лукаво прищурился, так на меня посмотрел, аж мурашки побежали, повертел головой, почесал рыжую бороду:

– Выполняй! – распорядился князь, помолчал недолго, ответил старцу: – Ты видишь этот взгляд Тихомир и решимость в движениях? Он точно знает, что делает… – Лекарь с поникшей головой хотел было возразить, но князь остановил его движением руки: – Ну-с, Тихомир… полагаю, тревожиться незачем, – лицо смягчилось, как-то по-дружески успокоил.

– Нет-Нет!… Отец, помилуй! Он… Спас меня, а ты… лихо удумал? – взмолился Владимир, вскочил с лавки, встал перед князем, потребовал:

– Отмени приказ… Иначе…

– Во, малец даёт! – восхитился бесстрашию десница. – Весь в отца!

– Владимир, – рыкнул Горыныч, – не дозволено перечить… Сядь немедля… а то…

 Страшно было подумать, какое наказание грозило Владимиру за непослушание. Княжич уселся на место, перекрестил меня, вполголоса пропищал: "Господи, помоги!"

На кой миг воцарилась давящая тишь, как будто перед непогодой. В воздухе чувствовалась невидимая опасность. Пламя в печурке разгорелось, огненные блики заиграли по хоромам от множества свечей. А у нас в избёнки они были большой редкостью, дорого. Маменька зажжёт лучины, да в светец ставит.   Владимир зажмурился, закрыл уши, дабы не видеть и не слышать того, что произойдёт, мотал головой, будто пытался избавиться от нежелательных мыслей.

 Всё произошло стремглав. Юрану подали лук со стрелами. Он до предела натянул тетиву, не теряя надежды, что князь оставит неистовство, но, нет: пустил стрелу. Ослушаться не мог, сам княже велел.

 На лицах многих присутствующих проступали озабоченность, растерянность и даже страх, когда на расстоянии локоть от моей груди, стрела зависла в воздухе. Добруш аж вскочил, поправил шапку, перекрестился:

–Что за… чертовщина!

Я сделал шаг назад, и стрела упала на иноземный ковёр.

– Не может быть!

– Вот нечистая сила!

– Мать честная!

– Что же это… такое… колдовство? – посадник нахмурил брови, лицо от негодования сделалось красным, отчего он ещё более стал походить на свинью.

– Бросай! – велел я, командным голосом. При других обстоятельствах меня бы высекли розгами за такое своеволие.

 Юран недоумённо посмотрел на князя. Всеволод Ярославович одобрительно кивнул, но в глазах читалась полная растерянность. Охи и вздохи пронеслись, когда и рогатина повисла в воздухе, не причинив вреда. Ужас застыл на бледных физиономиях взрослых и ликующий на детской, который радовался, чуть ли не подпрыгивая на месте.

– Нападай-й! – у меня было время оценить ситуацию, и теперь я знал, как вести бой.

 Юран, вытащил меч из ножен, занёс над головой, оскалился, внушая противнику страх, побежал, хотя более напоминало быструю ходьбу. Движения тяжёлые, неуверенные поскольку привык держать в бою щит. Ратник имел внушительные размеры и чаще всего использовал мускульную силу, удары наносил длинные, рубящие, призваны, ежели и не разрубить доспехи врага, то хотя бы сбросить их, чтобы нанести серьёзные повреждения, но часто оставляет выставленные ноги незащищённые. Я же был ниже ростом и гораздо шустрее. Выждал момент, когда Юран занесёт свой меч для удара, тем самым откроется. Сделал резкий выпад, пройдя ниже линии атаки, перекат в сторону и, оказавшись за спиной, молниеносный удар по ногам. Всё произошло так быстро, что Юран не успел опомниться и заблокировать стремительную атаку.

– Ай да малец! – восхитился воевода, почёсывая затылок, – мал да удал… Не… ты видел княже? Каков… ловок… раз… два… и готов! Кхе… Кто бы мог подумать, а как мечом владеет… Хвалю! Стоящий боец!

– И впрямь, впечатляет… – согласился князь, изучая кольчужную рубашку: "Надобно доставить кузнеца во дворец, да выяснить в чём секрет доспеха. С такой-то бронёй войско несокрушимо. Киевский стол станет моим! И не только киевский!"

 Юран испустил протяжный стон, с грохотом падая мордой вниз. Я кинулся к раненному, остальные, будто исполины, высеченные из дерева, замерли, уставившись, то на ратника, то на меня. Повернул его на спину, приподнял голову и положил на свои колени, запричитал:

– Говорил же, береги ноги… А ты… ты не послушал… – сам того не замечая, стряхнул слезу, размазывая кровь по щеке, – а теперича, вот…

 Здоровяк, кряхтя, попытался привстать, но нестерпимая боль помешала содеять глупость.

– Полно! Полно! Нет вины, – пробурчал охрипшим голосом Юран. – Временами полезно прислушиваться к отрокам… Как думаешь? – подмигнул. – Кхм… Уроком будет!

– И как ерохвост… хлебом не корми, дай токмо погрозить, – проворчал Тихомир, примостился подле, осмотрел раны, тяжко вздохнул. – Кость не задета, однако крови многовато… Жить будет, а вот в строй вернётся, когда ащё! Покуда жилы затянуться… – А ты, живо в постель! – велел мне, в старческих глазах горело искреннее сочувствие. – С утреца пронаведую. – Соблюдая все почести, прихрамывая, зашагал к выходу, ворча на стражников, с трудом поднимающие раненого Юрана.

– Андрагаст, слово твоё твёрдое, нерушимое! Много на свете повидал, но такое чудо впервые… И я слово сдержу. – Князь величаво встал с лавки, вытянулся во весь рост, распорядился: – Обслужить, как самого дорогого гостя… Час поздний, пора и честь знать! – величавой походкой направился к выходу.

 Вдруг перед князем, выскочил посадник, словно белены объелся, стал угрожающе размахивать руками. Добруш молниеносно среагировал, вытащил из ножен меч, перегородил путь, процедил:

– Ещё шаг и клинок оборвёт твою жалкую жизнь… С дуба рухнул? Пошёл прочь… окаянный!

– Постойте-ка… постойте-ка! Великий княже! – выкрикнул расшатанный пьянством Никанор Антипович, – что же получается, под боком живёт чародей, богохульник…

– Я вырву твой поганый язык и заставлю съесть! – начал вскипать, двинулся на обидчика, принял атакующую позу. – Отец руду в болоте нашёл, дни напролёт не спал, ковал железо разными способами. Не горел желанием отпускать далече, без брони. За жизнь мою опасался…

– А шо… за неё опасаться, грош – цена ей… челядь!… Ваша Светлость! Выходит, – рот посадника искривился в усмешке, – малец, колдун… по всему вероятию злословие произносит… В темницу бы его, да розгами… изыди изгонять. Вы токмо гляньте? Это не бог, весть – какая броня! Здесь воочию не обошлось без колдовства.

– Незачем показывать невежество, ежели в голове хмель одна гудит, – не сдержался я, неприязненно поморщился. – И впрямь, несхожий с защитной рубахой, сплетённой из железных колец куда лучше. Доспех, покрытый мелкими металлическими пластинами, находящих друг на друга, чем-то напоминает чешую рыбы, обеспечивает не только добротную защиту, но и подвижность. Ладно противостоит рубящим и колющим ударам, в бою убедился, спасает от стрел, не позволяя проникать сквозь дыры.

– Не слы-ха-но! Покуда не опробую, не поверю… Немедля… снимай! – не унимался посадник, бросился на меня, намереваясь, схватить за шиворот. – Нет-нет! – поспешно закивал я, вытянул меч вперёд, клинок упёрся в жирное брюхо посадника. – У этой кольчуги только один хозяин… не желаю более жертв… хоть тебя не жалко.

– Что-о-о! Да я ж тебя… юродивый… научу, как господ уважать!… Не, вы только поглядите…

Взоры знатных мужей устремились на повелителя, затаив дыхание, с нетерпением ждали распоряжения. Княже стоял мрачнее тучи, задумчиво потирая подбородок, наморщил кустистые брови. Повернулся к другам, чинно молвил:

– Коли наместник не дорожит своей шкурой и готов расстаться животом, – с трудом сдерживая гнев, – несмотря на уговоры, дадим ему такую возможность. – Уселся на лавку, обшитую красным бархатом, возмущённо скрестил руки, обжёг злобным взглядом наместника.

 Каждый из приближённых ведал, что такая поза означала, решение окончательное, обсуждению не подлежит. Ко мне подошли стражники, помогли снять кольчугу. От ярости я сжал рукоять меча до белых костяшек, так сильно стиснул зубы, что даже челюсть свело. Владимир подошёл ко мне, шепнул, но я не расслышал, не мог оторвать взгляда, как "жирная свинья" пытается надеть мой доспех. Железная рубашка посаднику была маловата, но он настойчиво твердил о намерение испробовать, несмотря на то, что жирное брюхо едва не лопнуло, от попыток застегнуть заклёпки. Держался излишне своевольно, да и вообще образцом честности и порядочности не слыл. Был жаден да блудлив, уж сильно падок до женской красоты. Более женщин, любил злато. Поговаривали, что впал в немилость за деяния нечестивые, ведь сам княже воздерживался от разгула и беспутства, подавая пример своим подданным. Обезумевший вконец, приплясывая, приговаривал:

– Э-э-э, не… этого… с глаз долой, – с презрением указал на меня пальцем Никанор Антипович, – дабы слово колдовское не молвил, – звучно икнул, чем вызвал смешок княжича и ухмылку на моём лице, пошатнулся, едва удерживаясь на ногах.

– Что ты себе позволяешь, Никанор Антипович? – взревел воевода, укоризненно покачивая головой. – Ой, заговариваешься… Кабы не пожалел… – Ивар! – окликнул негромко десятника, стоящего за спиной, – покончим поживее!

– Ха-ха-ха! Это что за страхолюд, ик… С такой-то рожей… – с некоторым вызовом заверещал Безбородов, закатываясь идиотским смехом. Огляделся вокруг, словно приглашая всех на потеху, но никто кроме, него не веселился.  Я бы поостерёгся смотреть на этого грозного дружинника, а тем более кричать в его сторону обидное словцо. Ивар походил на Волота – великана, что по народным поверьям стоял на границе двух миров, людского Яви и мира тёмных богов – Нави: огромного роста, не менее трёх аршин, а то и поболее, исполненный необычной силой. На вид годков сорок, но двигался настолько быстро и ловко, причём совершенно бесшумно, будто каждый шаг тщательно отточен. Сорвал с ремня палицу, оскалился злорадной ухмылкой, пустил слюну и, не дожидаясь позволения, запустил со всей мочи в посадника. Палица свистнула в воздухе, оставив вмятину на кольчуге, с грохотом отскочила в сторону.

 Безбородов ахнуть не успел, как от мощного удара его отбросило на две сажени.

 Наступило короткое молчание. Мы испуганно переглядывались друг на друга, со стороны походили на загнанных зверей. Посадник не вставал, лежал, не шелохнувшись.

 Я двинулся к нему, но Горыня придержал мой порыв, мотнул головой, мол, погоди малость.

– Никанор… поднимайся! Хорош народ пугать! – Добруш вскочил, настороженно вскинул брови, а в голосе послышалось тщательно скрываемое волнение. Ответа не последовало. – Ну же… поднимайся… Повалял дурака и полно!

– Поди проверь! – встревожился князь и тут же попытался скрыть смятение, взмахнул рукой, но жест однако, получился запоздалым: Добруш уже отреагировал. – Что-то не так…

 Воевода в два шага оказался подле неподвижного тела. Наместник не дышал, его глаза незряче смотрели вверх, а руки вытянуты вперёд, словно в какой-то момент разум к нему вернулся, желал защититься от удара.

 Добруш, кряхтя, присел на корточки, прощупал пульс на шее, оттянул веко и только после проделанных процедур, с дрожью в голосе заявил:

– Мёртв! Сомнений быть не может… Кхм… поди от страха помер. Внешних повреждений не видно.

Княже грозно ходил из угла в угол, глядя в пол. Вдруг остановился, с прищуром уставился на меня, внутри  сжалось от нехорошего предчувствия. После посмотрел на мёртвое тело наместника: во взгляде не было ни малейшего сожаления.

– Ну что ж… – И снова протяжная тишина. И снова князь обдумывал, взвешивал. – Слушайте и внимайте други мои, ибо то, что я скажу, останется за этими стенами, а ежели кто взболтнёт лишнего… голова с плеч… Горыныч! – сменил ледяное выражение лица на более располагающее. – Отведи отроков в хоромы наследника. Покуда не позовут, покои не покидать…

Идите… Нам с другами, есть что обсудить.

– А как же броня? – не удержался, тихонько, но упрямо спросил я, бросая косой взгляд на тело покойного посадника.

"Эх, жаль терять отцовский гостинец!" – подумал, мысленно прощаясь с бронёй.

– Тс-с… идём же Андрагаст… – почувствовал лёгкий толчок в спину и недовольное фырканье Горыныча.

– Вернут… позже, – добродушно и простовато, по-отцовски обронил князь, немного помедлив, добавил со значением: – Княжеское слово – на вес злато!

 Мы вышли в сени, где на стенах висели металлические подсвечники с восковыми свечами, отчего светло было как днём. Шли длинными крытыми переходами. Я поёжился от холода, жалея, о том, что княжеский гостинец, меховая шуба, остался так и лежать на кровати. Не все помещения отапливались, а то и понятно. За детинцем бывал ни разу: на площади, на торгах, даже в конюшни, а в палатах, мечтать не смел.

Дворцовые хоромы состояли из особняков: княжеские, дружинные, детские, женские, соединялись между собой сенями. Покои знатных господ располагались на верхних ярусах или в теремах с башнями, имели три-четыре отапливаемые горницы: передние, задние, спальные, моленные, были и светлицы с красными оконцами из слюды, для рукоделия и других работ. По широкой лестнице поднялись на третий ярус.

 Хоромы Мономаха были скромнее, чем те, в коих проснулся, и понятно, ведь они принадлежали самому князю, однако с невероятно красивым убранством. Имели три горницы: опочивальня княжича, Горыныча и для приёма гостей. Наша избёнка была гораздо меньше, а жило в ней аж девять человек. Пол из дубового кирпича, стены, обитые иноземными обоями из материи. Я слыхал о них, но не видал. В глаза сразу бросилась печь из синих изразцов. Вдоль стен лавки, сундуки, на коих лежали сафьяновые тюфяки, посередине стол, на белоснежной скатерти накрыты блюда с едой.

Владимир усвоил привычку, трапезничать перед сном: прислужники не решились убрать съестное, не дождавшись княжича.

 Мы накинулись на еду, как голодные волки, с жадностью поглощая, пироги, оладьи, тушёную репу с мёдом, жареное мясо, рябчиков, запивая ягодным морсом. Маменька хоть и готовила отменно, но многие вкусности попробовал впервые. Наевшись до отвала, мы разошлись по ложницам, Горыныч отдал мне свою кровать, вот только уснуть не мог, мучился в думках от пережитого. Мелкая дрожь сковала тело. Я тихонько вышел из горницы, дабы не разбудить Горыныча, похрапывая, он спал на лавке. Уселся возле печки, сколь просидел, не помню. Мысли стали путаться, набегать друг на друга и вскоре уснул, прямо на полу.

9 Глава

Прощание

С раннего утра царила суматоха и переполох. Причиной тому послужила скоропостижная смерть Никанора Безбородова. Местные бабы с коромыслами, да вёдрами, по воду пошли, а на берегу оледеневший покойничек, не кто иной, как наместник. Рядом с телом полевик – сосуд для носки питья в поле с мёдом. Подумали, что в хмельном угаре решил искупаться в проруби. О том, что он совершал безрассудные деяния, знали не только за крепостью, но и в посаде, потому никто не дивился. Скрестили пальцы, произнесли словцо за упокой, набрали водицы, да по избёнкам. Что им до чужой беды, когда самим худо, да и посадника не жаловали за стенами, по правде, авось и жизнь теперича наладится.

Крики, слёзы, причитания разносились со всех концов городища, более для видимости, чем от горя.

 Небо хмурилось и сгущалось. Я сидел возле печки, грелся, потому как в хоромах ощущалась прохлада: ночью мороз ударил. Я постоянно думал о доме, щемящая грусть не давала покоя.

– Горыныч… а Горыныч, отпусти с родичами повидаться, не надолго, – обратился к нему, – маменька поди тревожится… Слово даю, лишнего не сболтну.

– Андроша! Ты гость, а нынче и мой ученик, но никак не пленник… Ступай, но помни, ежели нарушишь данное слово не только твоя голова с плеч слетит, но и моя, а также тех, кому лишнее сболтнёшь.

– Погоди, я с тобой, – Мономах выбежал из ложницы босиком, в одной рубахе, потирая глаза, – я щас, мигом!

– Не велено! – Рыкнул наставник, – князь запретил покидать дворцовые стены, запамятовал? Иль напомнить, что случилось в прошлый раз…

– Но, Горыня! – возмущённо запротестовал княжич, вскидывая руки. – Иначе… иначе сбегу, – с недетской решимостью, заявил он.

– Та-ак! Владимир, – Горыныч посуровел, – думаю вместо трапезы, порка розгами, вымоченными в солёной воде, будет куда полезнее… а следующую ночь проведёшь без сна, за молением и переписыванием древних библейских текстов, – выразительно понизил голос для прочего убеждения.

 Горыныч уделял внимание не только овладению военными искусствами и физической подготовке княжича, приёмами фехтования на мечах и алебардах, стрельбе из лука, обращением с копьём, верховой езде, но  и освоению письменности.

 Владимир надулся, он слышал, что за непослушание могут, отправить босиком по снегу ходить, а ещё на кладбище ночью отправить или в места дурной славы, где водилась нечистая сила. У-ух! Но страшнее всего был бы поход в темницу иль на площадь, на отрубленные головы преступников смотреть. Поговаривали, что после такого наказания, можно тронуться, полудурком стать. Приуныл княжич, не хотелось ему в семь годков-то такой участи.

– Владимир, не печалься… я скоро вернусь, – решил успокоить и поддержать княжича, уж совсем поник. – Горыныч, а как я ворочусь-то? Стража не пропустит.

– С тобой гридя пойдёт, княжеский дружинник, он за дверью ожидает.

Звать…

– Ты же сказал, что я не пленник?… Разве за гостем следят?! – не дав договорить, с холодным возмущением завопил я.

– Следят, – спокойным тоном молвил наставник, – за всеми… и днём, и нощно, но… это ж для твоего же благо… – Тон сделался громче и вместе с тем сдержанней – чувствовалось, что он говорит о том, о чём должен был молчать. – Видишь ли, Андроша, пополудни послы от половецкого хана Искала, пожаловали. Прознали как-то… будь они неладны, что отрок… то есть ты… очнулся. Поведали нам, что младшему сыну хана, девица из посада приглянулась. Украсть желал в тот день… ну-с в жёны взять: обычай у них, видишь ли, такой… А здесь ты… на пути их встал. Теперича вместо свадьбы – похороны. Желает, лично суд над тобой свершить. Князь отказ дал, молвил: "Вы (на "вы" разговаривали с недругами) пришли на русскую землю с оружием, злодеяния совершать, бесчинствовать, а ещё чего-то требуете! А хану передайте, кто с мечом придёт, от меча и погибнет!" А говорю, чтобы понял всю серьёзность положения.

– Но… Горыныч… как? Кто посмел? – перебил я, за что получил выговор. – Да я ж его… доносчика, голыми руками… Уух!

– Андрагаст, будь уверен, найдут и накажут. Не серчай. Ступай.

 За дверью ожидал дружинник в меховом кафтане, из-под соболиной шапки торчали длинные соломенного цвета волосы. На вид молод, крепок, широк в плечах. Он расхаживал взад-вперёд, недовольно фыркая, заложив руки за спину.

 Я сразу узнал его.  Давеча, в опочивальне присутствовал, не проронив ни слова. Поначалу подумал, что безъязыкий, потому как молчал, а глазёнки хитрые, с прищуром наблюдали за всеми.

"Не доверяют! – промелькнуло в голове, и вдруг так обидно стало. – Я маленький, что ли? – Ярость внутри закипала, кулаки сжались сами собой. Чувства смешались, не мог понять, на кого злюсь: на себя, на князя, или на княжеского стража, которого приставили, то ли следить, то ли защищать.” Остановился подле, окинул взором снизу вверх, продемонстрировал негодование:

– В няньках не нуждаюсь! Ходить за мной, не надобно… Я до родичей и обратно. Будь любезен, обожди где-нибудь… в питейном… – Не дожидаясь ответа, спустился по ступенькам на лестничный пролёт.

 На его красной от мороза роже отразилось замешательство. На меня сердито смотрели стальные глаза, прям почувствовал, как они сверлят взглядом. Раздался оглушительный хохот, словно церковный колокол звенел в ушах. Повернулся, и к своему большому удивлению увидел, что уважаемый муж сменил гнев на милость.

– А, ты малец… норов, как жеребец необъезженный, – сказал он, прибавляя ход. – Не зря Всеволод Ярославович возлагает на тебя большие надежды. Ну, погоди же Андрагаст, никуда не деться, придётся нам вдвоём путь держать, хочешь ты того или нет. Привыкай, приказы не обсуждаются. Показывай дорогу! Зови меня Войша, что значит воин небесных сил.

– А почему небесных? – поинтересовался я, ступив на крыльцо, поёжился от холодного студёного воздуха.

– Андрагаст, а что ты знаешь о языческих богах?

– Ну-с, ранее… наши предки им поклонялись. Князь Владимир Красно Солнышко крестил Русь, а святилища языческих богов были уничтожены. А что?

– А, ежели скажу, что я… посланник богов, состою на службе у громовержца, Перуна, поверишь? – ни один мускул не дрогнул на его лице. – Видишь ли, до того как боги переселились в чуждые миры, меня, в Явь отправили, войско собрать для решающей битвы света и тьмы. Тёмные божества обиду затаили на смертных, не смирились, что люди стали другому богу хвалу возносить. Только никому не говори. А поведал тайну, потому как ты избранный. Для чего, покуда не ведаю…

– Ха-ха-ха! Посланник… богов, ну, ты даёшь! – Я расхохотался, держась за живот, чуть кубарем не полетел с крыльца. – Надо же такое придумать?! Посланник богов! Ха! Ну, и былинщик ты, Войша!

 Хм, кто же знал, что он тогда не шутил…

 К полудню погода ухудшилась, разбушевалась метель с порывами ветра. Улочки опустели, окна бревенчатых изб укрылись за ставнями, кое-где из труб валил чёрный, густой дым. На городской площади звонили колокола, проходила панихида,  что-то вроде тризны, для того чтобы покойному на том свете жилось хорошо.  Похороны Никанора Антиповича проходили на кладбище за детинцем.  Народу было немного, непогода напугала любопытных людишек, а то бы не упустил возможности посудачить.

 Мы передвигались не спеша. Ледяные хлопья слепили очи, приходилось закрываться руками. Пройдя через врата крепости, свернули на тропу, что вела к реке и по заберегам побрели к избёнке. Я не раз благодарил Горыню за подаренные сафьяновые сапоги с высоким голенищем, красные, подбитые подборами  и подковами с множеством гвоздей, располагавшихся вдоль подошвы с тёплым подкладом внутри, а то мои пришли в негодность, да и тулупчик из медвежьей шкуры согревал так, что под шапкой, проступали капельки пота.

 Вскоре дошли до того места, где произошла битва между крестьянским мальчишкой и воином диких полей. Под белой пеленой скрывались кровавые следы. Внутри что-то болезненно ёкнуло.

– Войша, а тебе бывает страшно? – вдруг спросил я, с грустью уставившись на ледяной мост, соединяющий два берега.

– Бывает. А что?

– Но, ты же такой большой и сильный?! Воин, там… небесный, хм…

– Андрагаст, быть сильным – не означает, не бояться! В разных ситуациях страх проявляется по-разному, иногда способен парализовать человека, лишает возможности не только двигаться, но и правильно мыслить иль, наоборот, может подтолкнуть к неожиданному, но правильному решению. Поверь, страх – это сильное чувство, основанное на одном из важнейших и необходимых инстинктах – инстинкт самосохранения и выживания. Он возникает в момент опасности или угрозы. Вот скажи, что заставило тебя разбить переправу?   Я на миг задумался, вспоминая, тот день.

– Человеческие следы на поверхности наста. Отметины показались странными, не походили на мужицкие сапоги. Они шли в одном направлении. Не раздумывая, решил проверить, не чужак ли перешёл, а когда догадка подтвердилась, начал долбить лёд, ну, чтобы остальных задержать. Понимаешь, Войша… дед осенью помер… Половцы напали на близлежащую деревню. Дед не захотел отдавать товар, привезённый на торги: “Умру, внучок, но своё не отдам! – сказал он мне тогда.”

Меня в можжевеловую бочку посадил, предназначенную для засолки овощей, а сверху крышкой закрыл, велел тихонько сидеть, а сам бросился на врага с лемёхой – острый наконечник плуга. Я не помню, сколь просидел, от бьющего в нос резкого тошнотворного запаха прокисших овощей, гнили и плесени, к горлу поступал обжигающий комок, ноги затекли, хотелось пить. Стало тише. Лишь где-то слышался детский плач, всхлипывания и причитания местных женщин. Откинув крышку, я высунул голову, покрутил из стороны в сторону, поискал взглядом деда. Увидел его на земле, в лужи грязи и крови. Он лежал неподвижно, с открытыми очами,  из груди торчали  стрелы. Вылезая, не рассчитал силы, бочка завалилась набок, покатилась  по улочке. От возникшего на пути препятствия подкинуло.  Я вылетел из укрытия, сильно ударился головой обо что-то твёрдое. На мгновение в глазах потемнело, но я сжал кулаки, попытался подняться. Маменька в детстве постоянно говорила: "Что плачешь от таких пустяков, не зазорно? А что ты будешь делать, ежели тебе отрубят в битве руку или ногу?" Сделал  шаг, споткнулся. Это были израненные тела: мужчина был мёртв, женщина еле жива. Она что-то хотела сказать, но из груди вырывалось лишь хриплое дыхание. Одной рукой прикрывала рану на животе, другой схватила мою ногу, просила о помощи. А я… не мог, не знал, что делать, стоял в кровавой луже как вкопанный, боялся пошевелиться. Медленно опустился на колени и дрожащими пальцами зажал рану на животе.

– Дочь… Они… забрали дочь… Спаси её… Полов…цы…

Женщина умерла на моих глазах. Я закричал, в животе свело, рвотные позывы подступили к горлу и не в силах больше сдерживать их, стошнило. К нам подбежал щупленький старик с длинной седой бородой, схватил за шиворот, вытащил из окровавленного месива.

– Живёхонький! – завопил старик, осматривая на повреждения и раны. Расцеловал в две щёки, прижал к груди. – Целёхонький! Ай да Андрошка! – Видно, знал меня, а я не помнил, может, просто запамятовал.

– Дед… там, на торгах… – выдавливая слова, умоляюще пропищал. – Ему… помощь – треба… Пусти!

 Старик с оттенком сожаления отступил, взглянул на меня, а в его глубоких старческих глазах, видевшие все тягости жизни, читалась нестерпимая боль и безграничная печаль. Я отвернулся, чтоб он не увидел слёз: воины же не плачут. Стало так совестно, оттого что все они погибли, а я… остался жив. Поблагодарив на ходу, пустился бежать, нет, ни к деду, он был уже мёртв, к людям, которые звали на помощь. Понимаешь, Войша, я клятву дал сам себе, что никогда не стану прятаться… – прищурился, сдвинул надбровные дуги, вглядываясь в заснеженную пелену.

– Андрагаст, поверь, каждый человек, будь то взрослый иль ребёнок, пахарь иль дружинник, князь иль крестьянин, испытывают чувство страха, и в этом нет ничего постыдного. Но, со страхами нужно бороться, иначе они съедят тебя. Чаще всего нас пугает неизвестность и неопределённость… Гляди! Из-за непогоды мы не знаем, что творится по ту сторону реки. А, может быть, там враг притаился, выжидает момента, дабы напасть?! За неизвестностью скрывается опасность… А так как у нас нет ясного видения, происходящего и, мы не знаем, что нас ожидает, то возникает страх, помогающий нашему телу, подготовиться.

– Позволь не согласиться… Я не испытывал его в то утро?! – возмущённо запротестовал, размахивая руками.

– Потому что уже знал, к каким последствиям приводят набеги половцев… Ведь так? Страх, который испытал в тот скорбный день, помог принять быстрое и правильное решение. Я думаю, у тебя будет время разобраться и убедиться… Идём, Андроша! Тебя уже заждались.

 Я стоял на крыльце, терзаясь сомнениями, не то, чтобы боялся понести наказание, скорее из-за чувства вины, понимая, что придётся обманывать родичей, а ведь они не заслуживали такого отношения.

"Предотвратил набег кочевников, убил одного, героем прославился, кто ж за язык-то тянул?! Ох, не нужно было про чудодейственный доспех трепать. Чудом остался цел и невредим. А, может дело не в чудесах? Войша сказал, что князь возлагает большие надежды. Надо бы разузнать, что к чему!"

– Можешь до вечера простоять, но ничего не измениться, единственная возможность развеять мучительные думки, сделать шаг навстречу страху, – посоветовал дружинник, – решай побыстрее, а то холод трескучий, кости ломит.

 Дверца скрипнула. Мы вошли в тёмное неотапливаемое и нежилое помещение – сени: что-то вроде разделительного барьера между горницей и двором. Я замер, увидел сквозь щёлку внушительную фигуру отца. Поганое чувство пронизывало изнутри: уходил с гордостью, показать, на что горазд, продемонстрировать силушку богатырскую, а возвращаюсь с ощущением, что обмишулился: "Эх, будь что будет!" – буркнул под раскрасневшийся от мороза нос. Распахнул перекошенную дверь, вытесанную из трёх широких пластин твёрдого дерева, перешагнул через порог.

 Внутри пахло сдобной выпечкой, щами, запечённой дичью и блинчиками. В светцах, воткнутые между брёвнами, мерцали несколько лучин. Маменька возилась в бабьем куту, а сестрицы Еля и Желя  помогали: расставляли канопки и чашки.  Девчурки запищали от радости. От искрящихся глаз на душе стало спокойнее. Посмотрели на отца,  который восседал у «верхнего» конца стола, под иконами, где проходили как будничные, так и праздничные застолья, тут же замолкли. Пятилетней Микула, краснощёкий, крепкий малый, сидел по правую руку, на моём месте, а трёхлетний Витоня, болезненного вида, с впалыми щёчками – по левую. Ещё седмицу назад был главным помощником, занимал почётное место, а теперича в дом не зовут: без приглашения, стоят на пороге. Так обидно сделалось, неужто вычеркнули и забыли?! А вот меньшого пожалел, занемог бедняга. Кушать явно не хотел, но пришлось сидеть за столом, покуда отец не позволит выйти, а ежели ослушается, то жди наказание. Строгое. Случись, что не так, разлил похлёбку, уронил корку, съел в "прихлебку", зачерпнул дважды, не откусив хлеба, почерпнул мяса, более, чем разрешалось, подул на "ушное" так, что расплескал, зачавкал, сразу же получай деревянной  ложкой по лбу. Бывало и так, что выгоняли из-за плохого поведения и до следующего дня ходили голодными. На такой случай припасена корка сухого хлеба. Бабки в избе не углядел. После похорон деда совсем плоха стала. Маменька постарела за эти дни и схуднула: глазницы впали, лицо, сохранившие следы былой красоты, слегка обвисло. Она вытаскивала из печи глиняный горшок с ручками, когда заприметила пришлых. Гридя трижды осенил себя крёстным знамением, снял шапку, низко кланяясь, молвил:

– Мир вашему дому!

 Я последовал его примеру, но так и остался стоять на пороге, боясь, шелохнуться.

– Батюшки святы! Андроша… Дитятко! Сынок… – едва горшок не обронила от волнения, дыхание перехватило, слёзы полились из глаз. – Живёхонький!… Свет очей моих, что ж гостей не приглашаешь? – упрекнула супруга за неучтивость.

– Ма-мень-ка! – глухой хрип вырвался из груди. – Маменька… я жив!

– А, я… их не звал? – продолжая хлебать, сухим тоном произнёс хозяин, демонстративно громко причмокивая.

Я совсем поник, не знал, как быть: убежать немедля или обождать. Но сильная, мужицкая длань пригвоздила к полу. Войша был почтителен, на рожон не лез, крайне сосредоточен. Краем глазом приметил, как он расстегнул кафтан, и его тяжёлые пальцы скользнули за пазуху. Я испугался, ужели готов защищать любой ценой? Неужто приказ получил? Он вынул скрученный свёрток, убедился, что тот не промок и положил обратно, заговорщически подмигнул, что нет причин для волнения. Уф-ф, гора с плеч свалилась, не простил, ежели пострадали по моей вине.

– Милости прошу к нашему шалашу! – маменькин голос дрогнул от волнения и, не скрывая радости, добавила: – Ну что ж на пороге стоите, проходите!

– Не спеши, мать! – Скамья со скрипом отодвинулась, братец едва не упал. Кузнец встал во весь рост в три аршина, посмотрел так, что в жилах кровь застыла, подошёл к нам. – Сначала поговорю с … – зыркнул на меня, даже по имени не кликал, – с глазу на глаз, а далее решу, звать иль нет! А… незваный гость, может обождать на лавке, отогреться, коли заявился без приглашения, – с неприязнью обратился к Войше.

– Благодарствую! Обожду… – с прежней невозмутимостью ответил Войша. – За доставленные неудобства каюсь, – понимающе кивнул, уселся на лавку. Кузнец торопливо накинул изрядно поношенную епанчу, шапчонку, нагнулся пониже, чтобы не удариться о притолоку, вышел в сени.

 Я постарался улыбнуться, но под сдержанностью, скрывалась глубокая досада. Не успел согреться, как вновь очутился на морозе.

 Промозглый ветер протяжно выл, сочувственно пронёсся мимо, а потом затих, словно страшился могучего детину, больше, чем я. Медленный танец колючих снежинок нарушал безмолвное спокойствие. Андимир стоял на крыльце, облокотившись на массивные перильца, глядел исподлобья куда-то вдаль. Он был по-прежнему молчалив и нелюдим. Я подошёл ближе, виновато опустил голову, бессильное отчаяние захлестнуло сердце.

– Андрагаст, – упрямо глядя на замёрзшую реку, недобро хмурил брови, помолчал, а когда продолжил, голос звучал незнакомо, – не угрожает ли тебе опасность?… По доброй воле дорогу домой позабыл? Иль не милы стали? А может, чего не ведаю? – в голосе звучала неподдельная горечь.

Слова отца легли тяжёлым камнем на сердце, но теперь я сознавал, что так грызло и терзало его. Вот оно что! Неужто не сказали, что я без чувств находился все эти дни?  Подумал, что  веселюсь во дворце.

– Нет! Нет! Что ты такое говоришь?! – громко запротестовал я, от мороза голос сделался сиплым. – Вчерась… вечером токмо очухался. С трудом продрал зенки, не сразу понял, где вообще нахожусь. Голова гудела, жутко хотелось пить, еле-еле вспомнил последние события. Поначалу не ведал, что седмицу проспал, а узнал от воеводы, прибежавший на крики Владимира Мономаха. Княжич с наставником зашли на сон грядущий, проведать, обрадовался моему пробуждению. Завопил, как ошалелый. На шум сбежалась дворцовая стража, после вошёл сам, князь Всеволод Ярославович с приближёнными ратниками. Поклон отвесил… мне безродному сыну, поблагодарил за верную службу, да за спасения отпрыска. А я… в ту пору… на реке, подумать не смел, что рыжеволосый мальчуган – наследник. Князь молвил: "Проси, чего душе угодно!"  Я  просил домой отпустить. А ещё поведал, что с малых лет желаю вступить в ряды младшей дружины. Меня тотчас же отдали в услужение воеводе Горынычу, наставнику самого Владимира Мономаха. А Войшу со мной отправили, защитить, мало ли… половцы обиду затаили. Утром послы пожаловали от хана Искала. Просил… Скорее требовал у Всеволода Ярославовича в знак доброй воли отдать отрока… то есть меня… для суда справедливого. Тот кипчак… ну, коего я… порешил в бою, важным у них был.

 Улыбка промелькнула на губах кузнеца и тут же исчезала. Он уже не выглядел столь непреклонным и суровым. Я поведал о происшествии на Белозёрке, а про то, что произошло ночью, умолчал, обещание дал.

– О чём ты только думал? Твои поспешные действия могли привести к погибели…

– Негоже медлить, коли враг у ворот. Беда мимо не прошла бы…Половцы собирались набег совершить, – отчеканил я, стараясь убедить в правильности своего поступка. – Я должен был предотвратить набег. – Почём не позвал на помощь? В лесу мужики дрова рубили. Зачем же рисковать своей жизнью?

– А затем, что это моя земля, отец… и я никому не позволю проливать на ней кровь.  Затем, что кто-то должен её защищать. Я не буду прятаться за чужой спиной, зная, что мог помочь.

– Благородно, но безрассудно… Один в поле не воин.

– А я не один… нас много. И ошибается тот, кто думает, что мы испугаемся, – вспомнил слова Войши, что он собирает войско, для битвы тьмы и света. –  Не серчай… отец! Однажды струсил и… дед погиб… люди. Война ведь не щадит, ни детей, ни стариков, ни женщин, а значит, каждый, кто может держать меч, должен встать на защиту.

 Андимир с безнадёжной грустью посмотрел на отрока, который в  свои года рассуждал, как взрослый, а решения принимал взвешенно, с пониманием всех последствий.

– Тем утречком, соседский мальчуган ворвался в избёнку и, запыхавшись, пропищал о том, что происходит на Белозерке. Я испугался, впервые в жизни и одновременно такую гордость ощутил, что мой  сын, вырос настоящим мужчиком, храбрым куда смелее, чем его отец. – Андимир, довольно долго смотрел вдаль, слова срывались, а голос дрожал. – Честной люд толпился, горячо возмущаясь, яростно проклиная соседей дикарей. Стражники оцепили место сражения, организовали поисковые отряды, усилили смотр. На окровавленном снегу замертво лежал кипчак, а тебя доставили во дворец. Нам же наказали ждать.  Маменька с утра до ночи молилась, сожгла свечку восковую, что берегла для особого случая, каждый день на стол накрывала, ждала и верила, что жив, рано или поздно  придёшь… И ты пришёл. Бог услышал молитвы, – замолчал, сглотнул поступивший ком, холодная слеза текла по  щеке. Я не знал, что отец способен плакать. Он страдал… Вдруг повернул голову, выдавил улыбку, отбросив напускную невозмутимость, поинтересовался. – Кольчуга-то помогла?

– А то! – воодушевился я словно гора с плеч. – Ты бы видел! Стрелы летели со всех концов… но ни одна не задела. Да если б не кольчуга, я был бы мёртв.  Это ты спас меня от погибели!

– Радует… Теперича спокоен. Идём в избу, мороз крепчает. Негоже гостя на пороге держать… – на его лице заиграла лёгкая ухмылка, которая снова сменилась сдержанной невозмутимостью.

 В "Красный угол" дозволялось пройти только по особому приглашению, потому как украшением угла являлась божница с иконками, здесь не только ели, но и возносились хвалу господу богу и решались важные моменты семейной жизни.

Живана суетилась и хлопотала по хозяйству: постелила белоснежную скатерть, праздничную, посередине поставила ендову в виде утки с ковшами и братину в форме ладьи с головой коня. В одну налила квасу, в другую мёда. По бокам расставила блины, пирог с рыбой солёной подаваемый к щам из квашеной капусты. Сестрицы спрятались за занавесью на печке, а братцы продолжали сидеть на своих местах.

С нашим появлением Войша резко вскочил с лавки, кинул быстрый взор на меня, мысленно спрашивая: "Ладно?" По моей довольной физиономии и так было ясно,  тревожиться незачем.

Андимир отвесив поклон, уже доброжелательно молвил:

– Ваше благородие! Отведайте хлеб с солью!

Маменька поднесла каравай с солонкой, демонстрируя готовность отдать гостю самое дорогое, истинно ценное, что у них есть. Войша отломил ломоть, обмакнул в соль, поклонился, принял приглашение. Хозяин указал представителю знати сесть по правую руку, как самому дорогому гостю, а мне по левую. Прочитал благодарственную молитву, зачерпнул ковшом мёда, обратился:

– Так разопьём же за здравие! – отпил глоток, затем пустил ковш по кругу. Гридя с наслаждением пригубил хмельного напитка, оттёр пену с щетины, затем передал мне, как равному. И я пригубил терпкого напитка, и в то же мгновение горло обожгло, дыхание перехватило, навернулись слёзы. Родич расхохотался, одобрительно потрепал по взъерошенным волосёнкам, да так, что чуть в чашку мордой не угодил. Отец взял ложку первым, дал разрешение приступить к трапезе. После "ушного" – жидкого блюда, мы отдыхали от обильной еды, разговаривали, вот тогда-то Войша достал свёрток, с позволения принялся читать:

– Жалованная грамота князя Переяславского и Ростово-Суздальских земель, Всеволода Ярославовича. По милосердному усмотрению жаловали Андрагасту, сыну кузница Андимира, за проявленную доблесть вотчину на берегу Сулы,  со всеми деревеньками и приселками, рыбными ловами, охотничьими угодьями, усадьбами и наземными постройками, с прикреплёнными крестьянами, зависимыми от землевладельца, с полным правом собственности и правом передавать по наследству!

 Отец замер с кружкой, поднесённой ко рту. Я сидел с вытаращенными глазами и отвисшей челюстью. Раздался оглушительный шум. Маменька уронила блюдо с лакомствами. Сестрицы высунули мордашки из-за занавеси, увидали разбросанные сласти, слезли с печи, принялись собирать: леваши–толченные ягодные лепёшки, высушенные в натопленной печи, употреблялись, как заедки к напиткам, яблочную пастилу, сливовую смокву, мазуню – сладкая масса из редьки с патокой и добавлением пряностей. – Все распоряжения сделаны. В любой момент можете отправляться во владения, – добавил Войша, передавая грамоту отцу.

– Вот тебе раз!… Мы шо теперь… бояры!… А с чего такая щедрость? – Андимир, зачерпнул ковш в ендову с крепким мёдом, пригубил содержимое. – Андрагаст, спас сына из рода Рюриковичей, подвергшегося смертельной опасности, наследника Всеволода Ярославовича, княжича Владимира Мономаха. Вступил в бой с неравным врагом и предотвратил набег половцев. Теперича находиться на службе у князя по собственному волеизъявлению, – ответил Войша, взглянув на меня. – Ратнику, отличившийся в бою, князь жалует вотчину.

– Во дела! Бог милостив и всемогущ, раз послал нам такого сына! – отхлебнул большой глоток мёда, закусил ягодной лепёшкой.

– А, это где? – поинтересовался я из любопытства, язык заплетался от выпитого напитка.

– Переяславское княжество… В дни заслуженного отдыха сможешь навещать родичей… – Андрагаст! – обратился гридя, – пора прощаться. Надобно воротиться дотемна. Ежели Горыныч позволит, завтра навестишь. Мы токмо через три дня покинем земли Суздальские, после отправимся в Ростов. Я быстро встал со скамьи. Маменька прижала к груди,  поцеловала в лоб дрожащими губами. Я почувствовал, как щёки стали влажными от слёз, хотел сказать много ободряющих слов, а от волнения ком в горле застрял. Покидать отчий дом оказалось гораздо труднее, чем я думал. Подошёл к братцам игравших на полу, потрепал по волосёнкам, дал наставления, расцеловал сестриц, посмотрел на поникшего отца. Вид у него был расстроенный.  Он не был человеком, проявлявший, а тем более показывающий слабость на людях: в минуты расставания, не удержался, обнял меня, да так, что затрещали косточки.

– Скатертью дорожка! – пожелали нам, перед тем, как покинул отчий дом.

  Я жил в княжеском дворце в Переяславле, обучался грамоте и военному искусству. Родичи решили остаться в Колокше до весны…

Хан Искал всё же, затаил обиду на Всеволода Ярославовича. После того как князь со свитой отправились в Ростов, половцы напали на посад и сожгли дотла суздальские земли. В метелень второго дня, следующего года, во главе с ханом Искалом, половцы совершили набег и на Переяславское княжество, спалили окрестности и ограбили близлежащие деревни, разбили рать Всеволода Ярославовича. Родичей… Я их более не видел. Никого из родни…

Говорили, что Андимир на охоте был с мужиками в то время… мог и спастись.

10 Глава

Смоленск. Заговор. 1073

Сумрак ещё боролся с рассветом, но уже видно, что проигрывал эту битву: над лесом медленно расползалось багровое зарево. Природа просыпалась, слышалось пение птиц. Белая сова продолжала сидеть на ветке, словно понимала, что говорит кузнец. Ладар изредка следил за ней: никак не мог избавиться от чувства, что видел именно эту птицу, а где, не помнил. Родя облизывал сухие, потрескавшиеся губы, вытирая рукавом испарину на лбу. В подаренных шмотках чувствовал себя  неуютно, они более подходили для холодного года, а здесь ещё и костёр разгорелся, то синим, то зелёным, то жёлтым пламенем: но он стойко терпел. Ладар слушал отца внимательно, боясь проронить слово. Вдруг рассердится… замолчит и тогда… он не узнает, что произошло далее. Отец редко откровенничал, а здесь прям душу изливал. Нет! Не мог прервать, а столь хотелось спросить. Подавшись вперёд, с жадностью внимал каждое слово, восхищаясь подвигом отца: "Кабы и я хотел совершить что-то такое, достойное восхищения! Вот бы отец и мной гордился!" Теперича Ладар не злился и не таил обиды, потому что понимал, что родичам гораздо тяжелее.

– Тятенька! – не удержался, спросил после длительного молчания. – А броню-то воротили? Князь слово сдержал?

– Сдержал… перед ратниками молвил… Только спустя три дня. Видно ещё испробовать желали, – не успел Андрагаст ответить, как Ладар задал следующий вопрос, мучивший  более остальных: