Читать книгу Знахарка - Татьяна Рубцова - Страница 1
Оглавление…Детская сияла новизной и пахло хвоей…
И тут заиграл воздушный менуэт Моцарта.
По привычке просыпаясь, Ольга никак не могла понять, как можно присутствовал запах хвои во сне. Но запах присутствовал, наполняя ноздри, грудь и голову.
Нащупывая на тумбочке мобильный телефон и отключая рингтон, Ольга свернулась в постели клубком. Но впереди ждали тысячи дел. Садясь и потягиваясь, она посмотрела по мобильнику время, зевнула и встряхнула головой.
Запах хвои не исчезал.
Ольга принюхалась. Вчера она купила пробник духов «Guerlain Mon Guerlain» с ароматом жасмина. Они недавно появились в продаже, но быстро стали модными. Но ведь жасмин не хвоя.
Ольга была по природе своей «нюхач» и часто полагалась на обоняние больше, чем на остальные свои чувства. Запах хвои она не любила, даже в новогоднюю ночь.
Ольга отважно сбросила с себя одеяло, потянулась, становясь на цыпочки и вытягиваясь в струнку, встряхнулась, покрутила головой так, что ее белокурые от рождения волосы образовали над ней нимб, потом повела плечами и, считая, что разминка закончена, сошла с ворсистого коврика и всунула ноги в тапочки.
После развода бывший муж оставил свою трехкомнатную квартиру им с дочкой, а сам снимал комнату в коммуналке тут же, на Выборгской. Но не выписался. Это немножко беспокоило Ольгу. И она хотела даже проконсультироваться у юриста. Пока же ее никто не тревожил. И она пребывала и с миром, и с собой в самых лучших отношениях.
Утреннее время неумолимо. Машины у Ольги не было, и следовало спешить, чтобы успеть забросить шестилетнюю Аришу в садик.
Она сделала широкий жест, и так как хорошо зарабатывала на телевидении – отказалась от алиментов. Муж сделал широкий жест и взял на себя оплату для дочери частного садика и, впоследствии, школы. Он тоже работал на ТВ и тоже зарабатывал очень неплохо. Он даже хотел сам возить ее, но Ольга сделала очередной широкий жест и отказалась от этого. И в результате, если ей нужно было добираться до работы всего полчаса, то до садика – ехать две станции на метро и три остановки – на автобусе.
Зато: чистый воздух, лес, вода – экология.
– Ариша, солнышко!
Солнышко светилось из-под одеяла только копной таких же белокурых, как у матери волос.
– Ну-ка, поднимайся. Светит солнышко в окно, в детский сад идти пора… и та-та-та.
– Нет, – голос девочки звучал из-под одеяла вполне не сонно.
– Пора, пора, – мать сдернула одеяло.
– Солнца нет: тучи и дождь.
– Ты откуда знаешь?
– Я выглядывала.
– Ах, лисичка, – Ольга схватила дочь и, целуя ее, ради экономии времени, на ходу, почти побежала к ванной.
Переноска тяжестей с первого после родов дня закалили ее, и если раньше она считала пять килограмм непосильной тяжестью, то сейчас семнадцать – казались ей игрушкой. На разумном, конечно, расстоянии.
– Живою, лисичка, умываться и чистить зубы. Мы опаздываем.
– Мы всегда опаздываем.
– Надо спешить.
– Тогда не буду чистить зубы.
– Это еще почему?
– Чтобы быстрее спешить.
– Чистить зубы необходимо для здоровья.
– Тогда не буду умываться.
– Это личная гигиена. Помнишь: неумытым трубочистам стыд и срам.
– Не помню.
– Помнишь, – Ольга постепенно повышала голос как в музыке: фортиссимо, еще фортиссимо.
– Не хочу умываться, вода мокрая.
– Сухой воды не бывает.
– Не хочу чистить зубы.
– Ты обязан!
– Тогда не хочу спешить. И будь добра, не ори на меня больше с утра пораньше.
Ольга даже застыла со щеткой во рту. Дочь ее с самого раннего детства не училась просто говорить. Она училась говорить так, как даже взрослым не придет в голову. Супер-детки могли отдыхать рядом с ней – настоящий ребенок цвета индиго.
Выход с таким ребенком был один – физическое давление. Ладонь, полная теплой воды быстро соприкасается с детской мордашкой, и та вмиг становится такой растерянной и сияющей одновременно, что мать не удерживается, смеется, целует ее и прижимает к себе.
За этот смех и ласку дочь прощает матери насилие, мир восстанавливается. Зубы малышка чистит уже сама, олицетворяя собой позднее послушание и раскаяние.
Завтракают они, душа в душу. Ольга никогда не была сторонницей насильственного впихивания в ребенка энного количества белков, жиров, минералов и витаминов. Дочь получила на завтрак любимую колбасу с какао, шоколадный крем и банан. К счастью, диатеза у нее не было.
Но когда пришло время одеваться, началось несусветное.
Ариша прыгала с колготками в руках, орала, не желая надевать теплый свитер, а когда Ольга начала одеваться сама, надела на себя материн дождевик.
Это было затишье. Девочка мирно шелестела таффетой в зале, а Ольга в своей комнате натягивала перед трюмо эластичные колготки: всегда трудное и ответственное дело.
Она согнулась к коленкам, стараясь, чтобы капрон с лайкрой, плотнее облегал икры. И вдруг от ее ноги отделилось нечто того же цвела и взмахов взлетело вверх.
Ольга едва удержалась от вскрика, обернулась и рассмеялась.
Ариша сидела позади нее на корточках и махала иже обеими руками.
– Страшно, мама, страшно? Скажи, что страшно? Как в «Доме страха», да?
Девочка вскочила, утонула в материном дождевике и запрыгала с воплями черепашек-ниндзя, всех четырёх в одном лице.
– Давай-давай, Ариша, собирайся!
– У-о-у!
Детская ручонка высунулась изо всей теплой одежды, появилась у Ольгиного локтя, и маленькая кисть забилась, заплескалась в воздухе.
– У-о-у!
– Господи, Ариша! Мы же опоздаем.
– У-о-у!
И девочка умчалась.
Ольга торопливо закончила одеваться, пользуясь передышкой. Теперь оставалось навести макияж. Ольга, не глядя, потянулась рукой к косметичке.
Маленькая рука с растопыренными пальцами устремилась ей навстречу.
– У-о-у!
Это конечно было не похоже ни на «Мумию», на «Паука», но Ольга вскрикнула от неожиданности. Что-то страшное словно захлестнуло ее. В ярости она вскочила и схватила дочь под мышки.
– Сколько ты будешь меня мучить, сколько ты будешь не слушаться меня! – тряся девочку, повторяла она и, быстро повернув молчавшую девочку, пару раз шлепнула по тому месту, гле под дождевиком угадывалась попка.
Рев, не менее яростный, чем ее вспышка, заполнил комнату под потолок.
– Все, ты меня не любишь! – орала Ариша, и злые слюни летели от нее в разные стороны. – Лучше мне умереть! Лучше отдай меня папе, чем так истязать!
– Замолчи!
– Зачем ты меня родила!
– О, Господи! Да по ошибке!
– Что?! Тогда убей меня!
Девочка вырвалась, бросилась вон из маминой спальни, влетела в детскую и закрыла дверь, рыдая и прижимая дверь своим телом.
– Ариша, – Ольга уже жалела о своей вспышке. – Аришка.
Рев и причитания, приглушенные дверью, были ей ответом.
– Арина!
За дверью притихли.
– Доченька.
В ответ – тишина.
– Ну, миленькая, солнышко.
– Да, сперва «зачем родила», а теперь – солнышко! Так ты значит?
Голос дрожал от праведной обиды.
– Ну… ну… я погорячилась.
– А зачем родила? Ты сказала – по ошибке.
– Ну не выводи.
– По ошибке… ошибочка, да, значит?
– Ну, Ариночка, родненькая. Если твоя мама опоздает на работу, твою маму уволят.
– Вот и хорошо. В садик ходить значит будет не надо.
– Глупости. А кормить нас кто станет?
– Папу домой вернешь.
– Что? Где ты этого нахваталась?
– Знаю, я не маленькая.
– А вот и маленькая.
– Я взрослая!
– О, Господи.
Ольга с силой толкнула дверь, и та открылась. А Ариша, посторонившись, смотрела на мать, сумрачно, как грозовое небо.
– Ну извини, ладно? Давай мириться, – Ольга наклонилась над дочерью. – Мир?
– Война.
– Ну. Родненькая…
– Не подлизывайся. С тебя штраф. Я тебе эти твои слова никогда не забуду.
– Какие слова?
– Что родила по ошибке. Я думала – я желанная.
– О, Господи! Да конечно! Я знаешь, как тебя ждала.
– Знаю. Вон – детдома переполнены таких желанных, – голос девочки дрогнул от жалости к себе.
– Маленькая моя!
Ольга порывисто схватила надутую дочь и стала ее насильно обнимать и целовать.
Та отворачивалась, пыхтела и наконец, оттолкнувшись от матери, проговорила:
– Ладно уж, давай мириться, пока я добрая… Мирись, мирись и больше не дерись…
– Если будешь драться, я буду кусаться, – закончила мать.
И они, соприкоснувшись лбами, рассмеялись.
– А штраф тебе – торт. «Полено».
– Принято. Ну, поехали?
– Поехали. Как он мне осточертел, этот садик.
– Мне – тоже.
– Может бросим?
– Нельзя. Мне же на работу…
– Слышала уже. Не хочешь папу, так найди себе другого, нового. Все так делают. И работать потом не приходится.
– Что за чушь. И кто нам с тобой нужен?
– Никто. Нам просто деньги нужны и побольше.
– Ну и разговоры. И кто тебя этому учит?
– Жизнь.
Ольга в это время, за разговорами быстро одевала девочку: розовая курточка, малиновые ботинки. А та даже не сопротивлялась, увлекшись.
– Вон, Нинкина мама нашла себе Денежный Мешок, и Нинка больше в садик не ходит. Мам, а где их находят, Денежные Мешки? А если деньги взять, а Мешок снова потерять, так можно? А то Ирка говорит, что нельзя. Может можно все-таки? Или нет? Если его потеряешь, что он, деньги назад заберет, что ли?
Так они выскочили из дома, заперли все замки, побежали к метро и все же не решили самый больной вопрос современной жизни.
В вагоне электрички Ариша притихла, потому что была девочкой воспитанной и знала, когда можно говорить, а когда – нет.
В вагоне было много народа, девочке было неудобно, и Ольга старалась придерживать ее, в который раз обещала себе перевести ее в другой садик, поближе, но до школы оставалось всего пять месяцев, и отрывать ребенка от привычной среды не хотелось.
В автобусе им повезло больше, они стояли возле окна, и Ариша могла смотреть через стекло на обгоняющие их машины.
«Это как папина, – думала она. – Это, как Иришина».
И девочка мечтала, что когда вырастит, у нее будет тоже своя машина: поярче и покрасивее.
Автобус проехал три остановки. Люди толкались, продвигаясь вперед. Наконец Ольга, подталкивая Аришу перед собой, миновала турникет и спустилась по ступенькам вниз.
Как хорошо было на воле. Здесь гулял ветер, сгибая голые ветви деревьев и кустов. Дождь перестал, и Ольга не стала доставать из сумочки ни свой зонт, ни дочкин, а просто натянула Арише шапочку пониже на уши, а себе подняла воротник.
Летом эта местность утопала в зелени, создавалась иллюзия дикой природы. Но сейчас все вокруг было сыро, грязно, и позабытые самой весной остатки снега у стволов упорно не таяли: серые и пористые, они походили на саму старость – надоели всем и были в тягость даже себе, мечтая, наверное, снова стать водой и слиться с дождем.
Здание садика, отреставрированное в соответствии с современным дизайном, неестественно светилось стеклом и пластиком. Летом, увитое плющом, оно так не бросалось в глаза, как сейчас, посреди этой серости. И высокий решетчатый забор, и открытая калитка в нем – все только подчеркивали грусть и уныние. Казалось даже, что снова пришла осень.
Ольга чувствовала осень душой так же явно как запах хвои, снова повеявший на нее от этого здания.
Она, не задумываясь, достала из кармана куртки телефон и посмотрела время: доходило 9, она опаздывала. Раздраженная, она тянула дочь за собой.
Ее обогнала машина. Такси. Даже со своей зарплатой, Ольга могла себе позволить такси только иногда, когда только опаздывала и могла потерять гораздо больше, чем плата по счетчику.
Сейчас был как раз такой случай. Она опаздывала по-настоящему.
Ольга не была теледивой, у нее не было своей передачи, и она не могла позволить роскошь конфликтовать с руководством канала.
Тяня дочь за руку, она подбежала к машине, когда из нее выходила женщина с трехлетней девочкой.
Ольга наклонилась к окошку водителя и спросила:
– Свободны?
– Да. Куда везти?
– Останкино.
– Поехали.
– Подождите немного.
Водитель с готовностью согласился и включил счетчик.
– Бежим скорее, видишь, как повезло, – Ольга потащила за руку Аришу, и та начала упрямо упираться.
– Мама.
– Ну, – Ольга остановилась, оглянулась на такси. Машина как раз разворачивалась. – Сама добежишь?
– Ты меня не поцеловала.
– Ладно, – Ольга отчужденно, по-уличному, коснулась холодной щечки крашенными губами, но Ариша вытянула губки.
– Сюда.
Ольга коснулась и губок.
– Накрасила?
– Нет. Эта не красит. Все, беги, я посмотрю. Счастливо.
– И тебе.
– Скорее! Я опаздываю.
Ариша взмахнула ручкой и побежала. Бубенчики на ее шапочки подпрыгивали в такт.
Такси остановилось за спиной Ольги, и та повернулась к машине.
Тут сзади ее завизжали тормоза, какой-то шум – и водитель такси стал торопливо открывать дверцу со своей стороны.
Как замороженная, Ольга не оборачивалась.
– Смотрите, сзади, – кричал таксист, неуклюже вылезая. – Смотрите! Нет, не смотрите, не надо!
Но Ольга уже поворачивалась. Делала она это бесконечно долго, как во сне.
Синий «БМВ» стоял, упираясь помятым носом в фонарный столб. А на обочине, возле самой калитки лежала, раскинув руки, девочка в розовой курточке.
– Нет!!! – закричал пронзительный женский голос. – Нет!!!!
А Ольга не могла понять, кто это кричит.
Все остальное было, как во сне. Детская комната, чистая и светлая, просто сияла новизной. И запах хвои наполнял ее: вечный, навязчивый и мертвый.
Ольга оставалась замороженной. За это время от нее не слышали и одной связной фразы. Разум ее был словно не здесь. Конечно она плакала, тихо, без рыданий и слов, держала в руке нервно скомканный платок, вытирала посеревшее, с нездоровыми прожилками лицо. И никого не замечала вокруг.
Конечно, у нее были друзья, женщины и мужчины, с работы, соседи, старые знакомые, узнавшие о несчастье из СМИ. Как же, в аварии погибла маленькая дочка известного тележурналиста Владимира Гридина – эта новость обошла все газеты.
Люди приходили, уходили, кто-то оставался, кто-то помогал, тоже уходил потом.
Что-то говорил Андрей. Она даже не слышала, не вникала, не понимала. Чувства ее умерли. Умерла и она сама.
Испуганные ее видом люди спешили уйти. Володя сам сильно переживал гибель дочери, но и он незаметно исчез. Все исчезали, словно бредовый сон.
Ольга не понимала ничего.
Сколько прошло времени? Минуты? Часы? Недели?
Ольга не отдавала себе отчет.
Очнулась она одна, в комнате перед телевизором. Там шел американский фильм, что-то фантастическое. Мальчик-робот хотел стать человеком, чтобы мама полюбила его.
И тут Ольга впервые разрыдалась, горько, в голос.
Проплакала она весь фильм, сначала в кресле, потом лежа ничком – на диване. И горе ее выливалось наружу со слезами.
Ей было плевать, как она выглядит, как живет. В мире существовала только она и тот мальчик на экране, призрачный, не настоящий.
Так она и задремала, вся в слезах и с ноющей болью в сердце.
Когда же она проснулась, то почувствовала, что может и даже должна ехать на работу.
А поднявшись, она впервые за все время взглянула в зеркало.
Нет, она не ужаснулась, а просто и равнодушно взялась за косметичку, делая это скорее по привычке, чем осознанно.
На работе, как всегда, было шумно. Ольга немного опоздала, но ей ничего не сказали. Люди громко разговаривали, но при ее приближении растерянно замолкали. Смерть словно оставила на ней свою тень. Окружающим ее людям казалось, что они сочувствуют ей и не хотят навязываться, но на самом деле они бежали от нее из страха перед смертью.
Ольга ходила с бумагами, сидела за компьютером, и все-таки она была не здесь, оживляясь лишь временами, словно просыпаясь.
Андрей Гридин вел аналитическую передачу на Первом Канале, говорил о психологии и политике, он был первый, кто сумел объединить две этих темы, а Ольга отвечала у него за подбор материалов.
Она отчужденно листала скрепленную подшивку, когда ее бывший муж вошел в кабинет.
– Привет, милая, – стараясь говорить бодро, начал он. – Я рад, что ты пришла. Я звонил тебе. Но очевидно ты…
– Вот данные по губернатору Самары, – не стараясь перебить, а просто не слыша, проговорила Ольга, потому что именно в ту минуту нашла все, что искала. – Тут за два года.
– Спасибо. Я подумал, милая, может нам с тобой вместе поужинать сегодня?
Ольга равнодушно отвернулась, перебирая другие папки.
– Родная моя, давай начнем все с начала. Мы же не чужие друг другу.
Ольга отрицательно покачала головой. У нее получалось плакать без рыданий и вздрагиваний. Слезе просто лились из ее глаз.
Гридин легонько обхватил ее плечи:
– Ну, Оленька…
– Уйди.
Ольга едва произнесла это слово. Губы ее прыгали.
– Олечка, миленькая.
Ольга вырвалась резким движением и, повернувшись, пробежала мимо Андрея через всю комнату и выскочила в дверь.
Гридин растерянно застыл, даже не делая движения, чтобы догнать. Просто смотрел беспомощно вслед.
Лицо Ольги напугало Андрея. Было в нем что-то, что теперь, когда он пытался вспомнить и понять, казалось ему чернотой. Черное лицо. Именно так. И первобытный страх перед смертью и горем обездвижил его тело.
Дальше от слабости и болезни, – так говорил запрятанный глубоко в подсознание древний инстинкт, записанный где-то в цепочке ДНК. Слабый гибнет, соприкоснувшийся со смертью умирает сам.
И Гридин не смог пересилить себя.
Причиной его развода с Ольгой было временной увлечение (или помрачение?) Нелей Стриженовой, преуспевающей дикторшей Первого канала. Стриженова была из тех людей, кто может только разрушать. Когда она убедилась, что очередная счастливая семья рухнула, она потеряла всякий интерес к Гридину и переключилась на его оператора, у которого только что родилась двойня.
Сам Гридин тоже постепенно остыл и понял, что потерял все, а не нашел ничего. Постепенно Стриженова бросила и оператора, оставив при этом близнецов без папы, а его – без семьи. Она была в вечном поиске.
