Читать книгу Солнце светит прямо в крыши - Татьяна Величева - Страница 1

«И Я открыл им имя Твоё и открою, да любовь,

которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них»

Ин 17:26

Бывает, минувшие события кажутся мне далёкими и туманными, но порой, словно озарённые лучами солнца, они проясняются, выступают во всей полноте и расцвечивают полотно моей жизни. Как выразителен и красочен становится тогда узор, бережно хранимый памятью! Она воскрешает былое, и всё здесь промыслительно, всё драгоценно.

Часть I. Вниз

***

Никогда не забуду июльскую пятницу, когда я снова поехала на мифологический факультет. В тот день у входа появилась большая доска со списками поступивших – моя фамилия притаилась на клочке арагонской группы, где, кроме меня, числилось всего три человека. Эту группу набирали раз в несколько лет, и немудрено, что выпускники арагонского всегда были наперечёт. Но на этот раз удивились даже видавшие виды профессора из приёмной комиссии. Один из них назвал нашу группу самой малочисленной за всю историю не только факультета, но и вуза, и полушутя пригрозил, что нас расформируют ещё до начала семестра. Что ж, посмотрим!

Я поднялась к учебной части, где шумели новоиспечённые студенты.

–Как перевестись на другое отделение? – тревожно спрашивала круглолицая девушка.

–Есть кто из общаги? – кричал белокурый юноша, подбрасывая кепку и оглядываясь по сторонам.

–Приходите на мой концерт! – звала девушка в кожаной куртке.

–Кто потерял паспорт? Ты прошёл медосмотр? Где профком? Кто тут крайний? – гудело, кричало, приветствовало друг друга и радовалось всё вокруг. Я заняла очередь и, отойдя в сторону, присела на подоконник. За окном, далеко внизу, на пыльном проспекте, мелькали машины. Островки зелени с пёстрыми клумбами едва виднелись за рекламными вывесками и лентами торговых палаток.

–Ты Алиска-металлистка?

Рядом стоял юноша с тёмными, ниспадавшими на лоб вихрами. Он дружелюбно разглядывал мою футболку, любимую и заношенную футболку с группой «Реквием». Кто такой? Лицо как будто незнакомое…

Юноша улыбнулся, ещё сильнее взъерошил волосы, рассмеялся и исчез.

Может, мы встречались на каком-нибудь концерте? Или на вступительных экзаменах? Что-то не припомню… Надо было спросить… Уж не привиделся ли он мне? Пока я так гадала, подошла моя очередь получать студенческий. Я прошла в учебную часть и присела на краешек стула у входной двери. Дверь захлопнулась от сквозняка. Стало тихо. Юноша явно привиделся.

Куратор первого курса протянула мне анкету. ФИО, прописка, семья… Или не привиделся? Он был на олимпиаде, не иначе. Что ж я не спросила… «Нуждаетесь ли вы в общежитии?» Весьма! Но куратор, сдвинув очки на кончик носа, покачала головой и вычеркнула мою галочку:

–Если вы из ближнего Подмосковья, то на общежитие не рассчитывайте!

Я вернулась в коридор и огляделась. Толчея, как тут его найти? Да и зачем? В конце концов, спрошу осенью… А пока лето, и я студентка – пусть без общежития, но всё же студентка! – вот он, мой билет, синий, шершавый, с тиснёными золотыми буквами!

–Алиска!

Вспышка, вихрь – и радостные объятия Ленки, моей подруги по вступительным курсам. Мы общались весь последний год, и я уже не мыслила себе университета без Ленки. Было весело и приятно смотреть на её светлые брови и белёсые ресницы голубых глаз: сама она привыкла отводить взгляд при разговоре, хотя чутко, по одному только голосу, улавливала настроение собеседника. Если он грустил, то Ленка говорила без умолку, стараясь его растормошить, и казалось, что это она сама по себе болтлива и легкомысленна. Но кто узнавал её лучше, назвал бы одним из самых сдержанных и серьёзных людей на свете. Ленка любила читать и много размышляла над книгами; она была наблюдательна и деликатна, честна сама с собой, многое видела, многое понимала, о многом догадывалась, о многом молчала и при этом оставалась удивительно жизнерадостной. Мы часто смеялись – быть может, всем нужен такой друг, с которым можно посмеяться, даже если хочется плакать.

Мы с Ленкой не виделись со вступительных экзаменов: она уезжала на море и вернулась лишь накануне.

–Знакомьтесь: Есения-поэтесса, – Ленка кивнула на девушку неподалёку. – Алиска-металлистка, – кивок в мою сторону.

Девушка улыбнулась и, извинившись – её ждут – ушла. Ленка помахала ей и стала сравнивать наши студенческие билеты.

–Так вот откуда эта «металлистка» взялась, – проговорила я тем временем. – Он от тебя, значит, услышал!

–Кто?

Я огляделась:

–Такой тёмный. Лохматый. Его тут нет.

–А, лохматый… Это Игорь. Панк.

–Разве? Не похож он на панка.

–Не знаю, мне Матвей так сказал, – пожала плечами Ленка. Матвей ходил вместе с нами на подготовительные курсы, и Ленка была безответно влюблена в него. – Мы все тебя внизу ждали, а потом Игорь куда-то умотал.

–А он вообще кто?

–Одноклассник Матвея. Поступил на астурлеонский.

–А Матвей где?

–Он тут как-то быстро проскочил, сейчас уже на медосмотре, – ответила Ленка и потянула меня к лестнице. – Пойдём и мы скорее.

Мы спустились на улицу. День выдался тёплым, ясным, и главное здание университета подрагивало в лёгком мареве. Солнце отражалось в позолоте звезды на шпиле, и яркие пятна, спрыгнув на тёмный асфальт, плясали у нас под ногами. Ленка что-то оживлённо говорила, а я, делая вид, что слушаю, радовалась хорошей погоде, радовалась новой, взрослой жизни. Казалось, будто все, кто шёл нам навстречу, – я их считала непременно или студентами, или аспирантами, или преподавателями, но никак не обыкновенными, случайными прохожими – знали великую тайну, к которой прикоснулись и мы. Воплощением этой тайны было горделивое главное здание; напоминая о себе, оно чеканило свои отражения в витринах, в стеклянных дверях и в окнах машин. Ещё ни разу не была я в главном здании, но знала, что рано или поздно окажусь там – так кружит в пучине судёнышко, так тянется к воронке, которая неизбежно его поглотит.

В поликлинике было людно.

–Ну-ка тише! – покрикивала на первокурсников администратор, но её слова тонули в шуме молодых голосов. У окошка регистратуры, прямо под вывеской «Абитуриент-2005», сидела старенькая уборщица. Она неодобрительно глядела по сторонам и причмокивала губами.

–Год от года несноснее, – расслышала я. Мы с Ленкой улыбнулись и, оформив карты, начали обходить врачей, но быстро поняли, что за один день нам не управиться.

–Целый час только на терапевта… И тут ещё час, – проворчала я, когда мы стояли в длинной очереди к хирургу.

–Придётся ещё раз приехать, – беззаботно ответила Ленка.

–Ты-то рядом живёшь… А мне сколько добираться…

–И что ты предлагаешь?

Я пожала плечами. Спустя сорок минут мы перешли к кабинету невролога, и, увидев толпу ребят, я совсем упала духом.

–Попросимся без очереди, скажем, что ненормальные, что ждать не можем, – пыталась рассмешить меня Ленка.

–Да уж, с вами одуреешь! – раздался бодрый голос, и будто камень свалился с моих плеч. Рядом стоял Трэм, неунывающий, вечно с музыкой в наушниках, Трэм, друг детства, с которым мы учились в одной школе. Трэм появлялся всегда неожиданно и так же неожиданно, когда одному ему вздумается, исчезал, оставляя после себя полную неразбериху. Он мог за секунду подружиться с человеком, а мог и поссориться, смотря по настроению; мог наврать с три короба, а мог огорошить правдой, мог понастроить грандиозных планов, а потом над ними же и посмеяться. Возможно, всё это он делал без умысла, просто таким уродился, а может, это был его почерк, его стиль, который он сам выдумал и который вскоре стал частью его характера. Внешность Трэма была такой же несуразной, как и его поведение. Он носил длинные волосы, то растрёпанные, то убранные в хвост. Джинсы и куртка его обычно бывали порваны в двух-трёх местах, а ботинки разваливались на ходу. Впрочем, на всё это он не обращал никакого внимания, и окружающие, как ни странно, тоже. Было в нём что-то такое, что неосознанно и неодолимо нравилось: Трэм позволял себе то, чего не могли позволить себе, но тайно или явно хотели многие – он пренебрегал правилами и чувствовал себя свободным. Мы часто следуем правилам, но видим границы дозволенного и переходим их лишь порой. Трэм не нарушал границ. Нельзя также сказать, чтобы он их не признавал, – они для него просто не существовали. Он руководствовался своим внутренним голосом, который, к счастью, удерживал его от рискованных, по-настоящему опрометчивых поступков, так что его поведение можно было объяснить беспечностью молодости, и потому Трэма легко прощали. Иногда мне казалось, что Трэм ненормальный, действительно больной, с каким-нибудь психическим отклонением; я осторожно спрашивала его об этом, но он лишь усмехался. Был он, несомненно, талантлив. Я никогда не видела его за книгами, и при этом он умудрялся побеждать на олимпиадах, хотя учился на тройки. На его лице, широком и смуглом, поселилась неизменная ухмылка; тёмно-карие, немного навыкате глаза под густыми бровями смотрели уверенно и прямо.

–Что б ты без меня делала, чудо? – Трэм хлопнул меня по плечу, а потом немигающим взором уставился на Ленку.

–Даже не надейся, девушка у меня уже есть, – предупредил он.

Ленка фыркнула, а Трэм спокойно продолжил:

–Пропадаете без Трэма! Всему-то приходится вас учить. А ну за мной!

Ленка вопросительно поглядела на меня, и я кивнула. Трэм, махнув нам рукой, подошёл к юноше во главе очереди.

–Здорово! А ты здесь откуда? – спросил его Трэм, изобразив неподдельную радость. – Поступил-таки?

Мы с Ленкой тихонько протиснулись к ним.

–Поступил, – недоумённо ответил юноша, разглядывая Трэма, и уже открыл было рот, чтобы спросить, кто он такой, но Трэм перебил его:

–Поздравляю! Кто куратор?

–Не знаю, – всё так же настороженно сказал юноша. Краем глаза я заметила, что Ленка изо всех сил сдерживает смех.

–Ну и как, общагу дают? – Трэм не давал юноше опомниться и так и сыпал вопросами.

–Дают, – ответил юноша. В этот миг дверь кабинета открылась.

–Что стоишь, не зевай, – Трэм подтолкнул юношу к кабинету и закрыл за ним дверь, а сам занял его место в начале очереди. Мы с Ленкой встали рядом, переглянулись – и расхохотались.

Студенты из очереди не поняли хитрости, когда я под восклицание Трэма «Девушки вперёд!» следующей прошла в кабинет. Наверняка они решили, будто мы были друзьями того юноши и он держал для нас место. Ленка была в восторге. Трэм помог нам обойти оставшихся врачей: шесть раз он подходил к «знакомым» в начале очереди, и шесть раз мы с Ленкой пролезали вперёд. Лишь в последний, седьмой, раз нам не повезло: молодой человек деловито спросил, кто мы такие и откуда его знаем. Научившись у Трэма, Ленка храбро сказала молодому человеку, что прекрасно его помнит, что зовут его Димой и что мы виделись на рок-фестивале в июне. Молодой человек ответил, что ни на каком фестивале он не был и зовут его вовсе не Димой. Трэм согнулся пополам от смеха и, выкатившись из очереди, – дальше сами, а мне пора! – исчез.

–Не Дима? – переспросила я. Без Трэма вся эта игра стала какой-то неловкой, и мне расхотелось притворяться. – А как тогда?

–Угадай, – молодой человек вынул из-за ворота малахитовый кулон в виде буквы «И».

–Иван?

–Нет, не Иван.

–Илья?

–Нет.

–Игорь?

–Нет.

–А что ещё есть на «И»? – спросила я. – Ипполит? Иннокентий? Игнатий?

–Нет, – отвечал молодой человек.

–Я не знаю. Измаил, что ли?

–Нет.

–Сдаюсь… Скажи!

–Скажу, но только через пять лет, когда выпустимся. Встретимся здесь, тогда и скажу! – и молодой человек скрылся за дверью кабинета.

–Через пять лет, – задумчиво повторила я и повернулась к Ленке. – Подумать только, какими мы будем через пять лет…

–Умудрёнными, – ответила Ленка. – Надеюсь, я уже буду аспиранткой.

Вскоре мы вышли из поликлиники и, присев на лавочку, разглядывали справки с заключением.

–Значит, мы с тобой в «инвалидной» группе, – сказала Ленка. – У тебя что?

–Голова. А у тебя?

–Зрение. Алиска, это тот самый Трэм?

–Да.

–А он всегда такой?

–Всегда.

–Он же не с нашего факультета?

–Нет, космолог. Перешёл на третий курс.

–Странный какой-то…

–Просто Трэм.

Ленка убрала справку и, как всегда глядя немного в сторону, спросила:

–Какие планы на лето?

–Не знаю. А у тебя?

–Иду в поход с родителями.

–А сейчас как, домой?

–Нет, я, наверное, на факультет ещё разок загляну… – Ленка посмотрела на часы. Нипочём ведь не признается, что хочет найти Матвея: в поликлинике он нам так и не встретился.

Мы попрощались, и я пошла к метро. Как хорошо, как славно всё было: и Ленка, и Трэм, и загадочная буква, и студенческий билет, и главное здание, и московское лето – всему я радовалась, ни о чём не заботилась, шагая по еловой аллее. Но стоило спуститься в душную, переполненную подземку, как от хорошего настроения не осталось и следа. Я забилась в угол вагона и загородилась книгой. Темно… тряско… не читается… Уехать бы куда-нибудь, чтобы ни метро, ни электричек, ни давки! Чтобы идти пешком, идти, пока идётся, просто идти… Идти долго-долго!.. И чтобы светило солнце. Говорят, половина Невского всегда на солнце… Так, может, в Питер? Когда-то давно, лет десять назад, я уже была там с родителями и любила пересматривать фотографии с той поездки. Но не дворцы я вспоминала прежде всего, не памятники, не каналы, а дуновение ветра, нежного и по-весеннему тёплого. Солнечными лучами струился тот ветер, оберегая хрупкое счастье мимолётного детства. Вернуться бы снова туда! В Питер? Пора!

***

Но прошло несколько дней, а я ещё не уехала в Питер и снова была в Москве, снова стояла в вагоне метро и разглядывала ненадолго блеснувшую за окном картину. Высоко в небе застыли взбитые и словно припудренные облака. Мерцала величавая, неспешная Москва-река; по берегам, в тени деревьев, россыпью виднелись люди. Но миг – и всё исчезло: поезд въехал в тоннель, и там, где сияли краски летнего дня, теперь ползли толстые шкуры запылённых проводов.

Я ехала на первую встречу любителей рок-группы «Анчар», которую в то время часто слушала. Мы должны были собраться неподалёку от университета. Мы – это ребята с сайта, где за разговорами проводилось свободное время: там всё было серьёзно, имелся даже администратор. Он-то и придумал узаконить фан-клуб, чтобы мы могли получать от группы привилегии, хотя бы – если уж не пустят за сцену – скидки на билеты. И вот администратор назначил первую встречу участников, и не где-нибудь, а на Воробьёвых горах, – какое удивительное совпадение! Как тут было не отложить Петербург, как не поглядеть на любимый – уже любимый! – универ! К тому же меня позвал Трэм: это он основал фан-клуб. Я скучала без Трэма, и хотя мы жили в соседних домах, виделись только в Москве, где он пропадал с утра до вечера.

Выйдя из метро, я издали заметила ребят с форума: длинные волосы, тёмные футболки, кожаные браслеты. Одна косуха, несмотря на жару. У кого-то пиво. Трэма не было.

–Привет! – я подошла к ребятам. Они с любопытством обернулись.

–О, Алиска-металлистка! И ты здесь?

Я оторопела. Надо же – тот самый, лохматый, приятель Матвея!.. Как его?.. Игорь?

Подходили другие ребята; Игорь с кем-то разговаривал, а я невольно наблюдала за ним. Какие необычные, ясные, как морозная луна, глаза; вот они кажутся почти прозрачными, а так синие, ярко-синие под тёмными вихрами, и он то и дело отбрасывает волосы с лица – взгляд весёлый, открытый, да и вообще он хорош собой и знает об этом, сразу видно, что знает…

Игорь вдруг повернулся ко мне – я не успела отвести взгляд и, смутившись, ляпнула первое, что пришло на ум:

–А что делает панк на встрече металлистов?

–С чего ты взяла, что я панк? – удивился Игорь.

–Матвей сказал…

–Для Матвея любой, кто хоть как-то отличается от него, уже панк, – рассмеялся Игорь. Я улыбнулась: Матвей, опрятный, степенный, и впрямь мог принять растрёпанного Игоря за панка.

–А кто ты на сайте? – спросила я.

–Капер, а ты?

–Эл.

–Та самая таинственная буква! Очень приятно!

Ребята всё подтягивались. Эл, давай угадывать, кто это? Ворчливый и добродушный – Бородатый Админ. Он же без бороды? Так положено: админ – всегда бородат. Хмурый, с наколками, в ухе серьга – Трэм? Нет, Трэма я знаю, это его приятель. А это что за белая ворона? Явно не с форума… С форума, видишь, к Админу подошёл. Ну и кто тогда? Сама не знаю, надо спросить.

Игра стала общей; мы перебрасывались шутками, смеялись, разговаривали. Нас собралось человек пятнадцать, примерно одних лет, кто старше, кто младше, и неловкости, обыкновенной при встрече едва знакомых людей, не было и в помине. Об «Анчаре», о привилегиях для фан-клуба как-то забылось.

Вскоре на солнцепёке стало невыносимо, и мы спрятались в тени соседнего дворика, на трибуне спортивной площадки. Кто-то принёс ракетки, и начался бадминтон. Лучше всех играл Игорь: он нещадно гасил волан. Обыграв Админа, Игорь позвал меня, но я отказалась:

–Я так не умею.

–А как умеешь? – спросил Игорь.

–Когда просто перебрасываешься.

–Это не бадминтон! – хохотнул Игорь. – А так, бабушкино развлечение!

Ребята всё играли, а я поднялась на трибуну и, засунув в одно ухо наушник с «Анчаром», набрала номер Трэма. Абонент недоступен, попробуйте перезвонить позже. И где же ты, абонент? Куда опять пропал? Уговорил меня приехать, а сам? Снова шатаешься по Москве? Недоступный абонент, ни за что не признаюсь, что скучаю, не дождёшься.

Я прислушивалась к гитарному перебору и смотрела, как над крышами домов золотилась звезда университета, а внизу, на площадке, бесшумно двигались ребята: аккорд – взмах ракетки – каданс – игроки меняются – соло барабанщика – Игорь снова гасит волан – разноцветье звуков, зной, синий взгляд под тёмными вихрами, и Москва, Москва…

–Будешь там учиться?

Я вынула наушник. Рядом сидел Кирилл, «белая ворона» с короткой стрижкой и в светлой одежде. Он один был без прозвища, он один и на сайте зарегистрировался под своим именем. Он был приятной наружности, невысокий, с волнистыми русыми волосами, и девушки с интересом посматривали на него, но Кирилл то ли не замечал этого, то ли был слишком стеснителен, а может, и вовсе привык. Он держался несколько обособленно и всё больше молчал, и потому мне польстило, что он первый заговорил со мной.

–Да. А ты откуда знаешь? – удивилась я.

–Видел тебя на олимпиаде весной, – сказал Кирилл. – Ты была в этой же футболке, – он кивнул на мою любимую футболку с группой «Реквием», из которой я почти не вылезала.

–Надо же… А ты на каком факультете?

–Я не поступил. Хотел на психологический, но сочинение завалил.

–И что будешь делать?

–Нашёл академию, рядом с домом, – он улыбнулся, улыбнулся незаметно: его лицо не изменилось, но как будто немного смягчилось, и под светлыми глазами появились едва уловимые складки.

Кирилл умолк. Он сидел вполоборота и смотрел неотрывно куда-то вдаль, дальше площадки, дальше крыш, на лазурное небо, где над городом сияла звезда. Смотрел, будто чего-то искал или ждал. И годы спустя помню эту картину, помню до единой подробности; теперь она кажется мне пророческой, но тогда смысл её был от меня сокрыт. Беда наша, горе наше, что мы не придаём значения событиям, которые наполняют нашу жизнь и незримо её меняют, но как сильно жалеем впоследствии, что оставались слепы к мелочам! Как переосмысляем мы то, что казалось когда-то ничтожным! Кирилл смотрел на сияние золотой звезды – не поступил, подумала я, ничего страшного, бывает, – а он всё смотрел и смотрел…

Я вдела наушник. Тягучая музыка обволакивала сознание, и зыбким, сказочным сделалось всё вокруг. Звезда воздела руки к короне антенн, будто венчалась на царство, и башенки, одна меньше другой, тянулись к ней ввысь. Я закрыла глаза, а золотой всполох всё мерещился; потом тихонько погас.

Заболела голова. Последнее время она болела часто, может, от волнений с экзаменами, а может, из-за жары… Сейчас она заболела так сильно, что я боялась пошевелиться. Ничего, посижу, пройдёт… Душно… исчезнуть бы из этого двора… исчезнуть прямо сейчас, просто сбежать, хотя бы домой, а лучше туда, где дует солнечный ветер, где можно идти и идти… Сколько у меня с собой денег, хватит на билет? На самый дешёвый, ночной, сидячий? Должно хватить… Что ж, прямо сейчас и поеду за билетом, а то когда ещё окажусь в Москве… когда ещё родители будут в командировке… и не придётся у них отпрашиваться…

–Эй вы, спускайтесь, научу играть!

Я с трудом открыла глаза: Игорь махал нам ракеткой. Я вынула наушник и повернулась к Кириллу:

–Будешь?

–Да нет, жарко… – ответил он. – Уехать бы куда-нибудь из этой Москвы…

Он будто читал мои мысли.

–Вот я сейчас и поеду, – сказала я, вставая. – Я из пригорода.

–Проводить до метро? – спросил Кирилл.

–Как хочешь… – пожала я плечами.

Мы спустились на площадку.

–Наконец-то Эл покажет класс! – воскликнул Игорь, протягивая мне ракетку.

–Нет, мне пора…

–Так рано? – Игорь поглядел на меня, потом на Кирилла.

–Я живу далеко, ещё ехать… – ответила я, жалея, что не взяла с собой лекарства, что не могу остаться и что провожает меня другой.

На прощание все обменялись электронными адресами и номерами телефонов. Кирилл молча пожал руки ребятам, и мы с ним пошли со двора. Уже на самом углу дома, замешкавшись, я почувствовала на себе чей-то взгляд, и на душе стало тепло. Можно было не оборачиваться: я и так знала, кто смотрел на меня яркими, как морозная луна, синими глазами.

***

Вспоминая прошлое, мы часто пытаемся придать своим словам, поступкам и мыслям значение, которое они, возможно, не имели в то время, но которым бы мы могли довольствоваться теперь. И всё же некоторые события так и остаются загадкой даже для нас самих. Как получилось, что я поведала Кириллу о Петербурге и о том, как было бы хорошо уехать из Москвы? Как вышло, что он и сам хотел, проводив меня, отправиться на Ленинградский вокзал? Те несколько минут, что мы шли до метро и разговаривали, сыграли свою судьбоносную роль: немного обескураженные, мы поехали к кассам и купили билеты в Питер.

Последующие несколько дней я провела в неясном волнении. Ехать или не ехать? Может, позвать кого-то ещё? Ленку? Но она в походе. Игоря? А он бы согласился? И потом, почему одного Игоря, лучше всю компанию разом… Трэм бы точно поехал, только до него не дозвониться… А может, всё-таки сдать билет, или поменять дату, или притвориться, что не могу, отговориться, что-то придумать и поехать одной? А Кирилл… Странно всё это – первому встречному выкладывать то, чего не расскажешь и близкому другу. И первый встречный, оказывается, понимает тебя гораздо лучше.

Я волновалась, но где-то в глубине души знала: поеду. Не могу не поехать. Именно сейчас. Именно в Питер. И не с Трэмом, не с Игорем (да и с какой бы стати?), а именно с ним, с этим почти незнакомым человеком, который будто невзначай появился в душном московском дворике, чтобы прочесть мои мысли, смешать их со своими и разделить пополам. Я чувствовала, что всё правильно, что по-другому и быть не могло, словно это событие было давно предначертано, и мне оставалось, даже помимо своей воли, только плыть по течению.

В назначенный час, покинув тёмную площадь пригородных поездов, я вошла в здание Ленинградского вокзала. На меня обрушилась буря возгласов, музыки и тепловозных гудков. После сумрака и тишины электрички всё здесь показалось слишком ярким и громким: и ларьки, и магазины, и пассажиры, и торговцы, и поезда под стеклянным куполом. Где же Кирилл? Я пошла вдоль касс: он должен быть где-то здесь… Так и есть, вот он, в ветровке нараспашку. Рядом, у ног, рюкзак.

–Давно ждёшь? – спросила я.

–Не очень.

Кирилл закинул рюкзак на плечо:

–Пойдём, там наш путь.

Медленно идёт, оборачивается, не потерялась ли. И всё молчит. А всё-таки… Всё-таки хорошо, что я не одна: сколько вокруг челноков, так и сверкают взглядами. Одна я бы испугалась, а с ним спокойно.

Мы подошли к вагону и достали паспорта.

–Так, молодые люди, проходим, вам в самый конец! – бодро поторапливала проводница. – Давайте-давайте, кто следующий?

Узкий коридор покачивался от шагов. Шаркали тяжёлые баулы. Отовсюду, со всех полок, из всех углов плацкартного вагона нас буравили чёрные глаза попутчиков. Мы нашли свои места и сели, положив рюкзаки на колени. Напротив, на боковых полках, застыли и неподвижно глядели на нас три смуглых челнока. Да уж, какое счастье, что я не одна!

–Сколько до отправления? – спросила я, чтобы нарушить затянувшееся молчание.

–Десять минут, – ответил Кирилл.

–Интересно, у нас тут будут соседи? – я посмотрела на свободные места. – И какие именно? – добавила я шёпотом. Кирилл слегка улыбнулся.

В вагоне было тихо, а вокзал жил обычной жизнью: грохали по перрону чемоданы, зазывно кричали лоточники, эхом переливались объявления по громкой связи. Вот неслышно двинулся соседний поезд: люди замахали, заулыбались, кто-то побежал вдоль платформы. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать вагонов… Скоро и мы поедем. Я украдкой взглянула на Кирилла – он сидел напротив и смотрел в окно, а за его спиной, на стене купе, мелькали тени, и его лицо то пропадало, делаясь далёким и призрачным, то отчётливо проступало, немного уставшее, с лёгкими складками у нижних век. Было душно, и я находилась в каком-то оцепенении, не решаясь заговорить.

Вдруг в коридоре раздались весёлые голоса, и к нам ввалилась компания молодых людей – три юноши и девушка. Они заслонили челноков и принялись раскидывать вещи по полкам. Их появление растормошило нас, и мы тоже оживились, заговорили, задвигались.

Ребята были из Украины; они уже посмотрели Москву и теперь ехали в Питер. Мы быстро перезнакомились, и когда поезд, постукивая и поскрипывая, неторопливо набирая ход, полз по вечерней Москве, уже вовсю распевали песни под гитару, на которой играл белобрысый юноша, самый старший из их компании. Мы пели украинский рок, русский рок, зарубежный рок и чувствовали, что мыслим на одном языке. Спать собирались нескоро – да и какой сон, когда тебе семнадцать и ты едешь в Питер! Но и в самый разгар веселья, в минуты общего безудержного смеха я подчас замечала какое-то необъяснимое выражение на лице Кирилла. Он был замкнут, и чем больше старался вести себя как все, тем сильнее бросалась в глаза его отстранённость. Оказалось, он тоже умел играть на гитаре, но голосом сильно уступал белобрысому и потому всё больше слушал, чем пел, и тогда его взгляд застывал; Кирилл будто забывал, где находится, и уходил в свои мысли. Ему не было скучно, нет, он отвечал, улыбался, но наш разговор не занимал его, хотя и не вызывал неприязни.

Когда в поезде притушили свет, а челноки вопреки нашему концерту давно спали, подошла рассерженная проводница: «Горланите! Совесть-то надо иметь!» Белобрысый с готовностью спрятал гитару: его клонило в сон. Проводница скрылась, и началась возня, кто займёт верхние полки; ребята толкались рюкзаками и хохотали. Белобрысого оттеснили, и он, беззлобно ругнувшись, привалился к столику и захрапел. Нижние места уступили нам, девушкам. Кирилл сел у меня в ногах. Мерцали лампы, и в их тусклом сиянии белели пылинки. Стало прохладно. Кирилл дал мне свою ветровку. Вагон плавно покачивался и скрипел. Я уснула.

Проснулась я от слепящего солнца. Тоненькие занавески были до половины подвёрнуты, и жаркие лучи, вспыхивая, озаряли стены купе. Кирилл спал сидя, обхватив свой рюкзак и чуть свесившись над проходом. Девушка и белобрысый, с ногами забравшись на лавку, перекидывались в карты; их друзья мирно посапывали на верхних полках. Челноки на боковых местах тоже спали. Я взглянула на часы – скоро будем в Питере.

Я села. Что-то мягко упало на пол – ветровка. Я подняла её и набросила на плечи Кирилла. Он мгновенно проснулся, выпрямился – ветровка съехала на сиденье – и огляделся.

–Хочешь прилечь?

Кирилл помотал головой. На его щеке виднелись лиловые следы от рюкзака.

Я подвинулась к окну. Под бескрайним голубым небом роились островки пышной растительности: ближние мелькали так быстро, что глаз не различал ни кустов, ни деревьев, ни трав – сплошная зелень. За нею, испещрённые бороздками, простирались золотистые поля; проносились речушки, деревни, станции. Вдалеке, над полосой леса, застыли высокие облака. Радостно было от этой привольной картины, и хотелось скорее на воздух.

Но вот стали появляться заводы и склады; потянулся забор, за которым угадывались городские дома. Всё в вагоне зашевелилось: хлопали сиденья, стучали двери; челноки, переговариваясь, тащили баулы к выходу.

–Вы где остановитесь? – спросил белобрысый, надевая кепку. Мы с Кириллом переглянулись: до сих пор нам не приходило в голову, что придётся искать жильё.

–Впишитесь в общагу, – посоветовал белобрысый. – Или снимите угол, как мы, например.

На Московском вокзале мы попрощались: ребята отправились по своему адресу, а мы с Кириллом зашагали вдоль платформы. В этот ранний час встречающих было мало; кто-то держал в руках плакаты «Сдам комнату» или «Квартиры посуточно».

–Что будем делать? – растерянно спросила я.

–Рискнём.

Мы наудачу подошли к первой встречной женщине. Она сдавала места на ночлег в бывшей коммуналке. С надеждой, уговаривая робко и одновременно настойчиво, она сбавила цену, и мы оплатили два места. Женщина продиктовала нам адрес и осталась у поезда, а мы пошли дальше. Платформа понемногу опустела, и казалось, будто на всём белом свете стало безлюдно и тихо.

–Заглянем в «Рок-палас»? – спросил Кирилл.

–Что это?

–Магазин неподалёку.

–Значит, туда первым делом.

–Это вторым. Первым делом всё-таки Питер! – Кирилл распахнул ворота Московского вокзала, и Питер подхватил, завертел нас в потоке людей и машин, перебросил через площадь и понёс вдоль проспекта. Тут только мы вспомнили, что магазин, конечно, ещё не открыт. Тогда мы зашли в круглосуточное кафе и сели у окна.

Я посмотрела на улицу. Как, в сущности, всё это пока напоминает Москву: те же пробки на дорогах, те же ранние посетители, которые наспех перекусывают и бегут по своим делам… Что-то же должно отличаться? Что ждёт нас на улицах этой, но уже северной, столицы?

Я поглядывала то в окно, то на Кирилла, который по-прежнему держался немногословно. Поначалу я боялась, что он жалеет о поездке или тяготится моим присутствием – в компании он казался оживлённее – но редкие слова его были приветливы, и я успокоилась. Бывают люди закрытые, которые не решаются всё время показывать своё доброе расположение, – только теперь я стала догадываться, что Кирилл был именно таким, что ему стоило больших трудов поддерживать разговор, в силу ли своего характера, привычки или обстоятельств жизни, не знаю… Но очень скоро его молчание перестало меня стеснять, и вновь, как тогда, в жарком московском дворе, я почувствовала, будто наши мысли смешались и стали общими. Кирилл располагал к себе своей сдержанностью, спокойствием; он сидел неподвижно, и мне захотелось его нарисовать. Я любила разглядывать лица, любила угадывать в них проявления внутренней жизни, улавливать то неуловимое, что одно может рассказать о человеке. Часто дома, по памяти, я пробовала рисовать знакомых, но у меня ничего не получалось. Незаметные промельки души, такие живые на лице, становились карикатурным на бумаге, и приходилось выкидывать свои наброски.

Когда чай был выпит, а магазины открылись, мы отправились в «Рок-палас». Кирилл долго разглядывал витрину, но так ничего и не купил.

–Мечтаю о кольце, – пояснил он. – Только не найду подходящее.

–Хочешь, я тебе подарю? В виде льва? – спросила я. У меня дома в ящике стола лежало крупное кольцо из нержавейки – я уже и забыла, откуда оно там взялось. Я думала сама носить это кольцо, но оно спадало.

–Покажу, когда вернёмся, – пообещала я.

Мы вышли на Невский, прямой, как стрела, проспект. И вдруг, неожиданно, от свежести ли ясного дня, от невиданного простора или от свободы, юности и ожидания чуда – меня охватила внезапная и всепоглощающая, какая-то новая, немосковская, радость; хотелось не просто идти – бежать, лететь по проспекту, запоминая каждое мгновение этого дня. Я улыбалась и была уже не та, что ехала сюда, а другая, новая, у которой не было ни прошлого, ни будущего, а только настоящее, и жизнь моя начиналась каждый миг с каждым шагом по Петербургу.

–А правда, что одна половина Невского всегда на солнце, а другая – всегда в тени?

–Пойдём по солнцу.

И мы пошли. Сколько всего было вокруг! Скульптуры, лепнина, барельефы, переходы, подземка, фонтаны, кафе, скверы, парки, и каналы, каналы, каналы! Глядите, глаза, идите, ноги! Память, не забудь ничего, забери с собой и этот прозрачный воздух, и красочные мосты, и катера у набережных, и сиянье дворцов, и парадные флаги, и оживлённых прохожих, и лёгкую, едва заметную улыбку немного усталых глаз – всё, всё забери, всё сохрани, ведь однажды ты сможешь помочь и мне, и ему – и другим!

Мы шли и шли по прямому, как стрела, проспекту, пока не свернули в объятия Казанского собора. Там, в тени колонн, к нам привязалась бойкая продавщица экскурсий. Обзорная поездка? Петергоф? Кронштадт? Ораниенбаум? Прогулка на катере? Что-то другое?

–Петергоф?

–Давай напоследок, перед отъездом…

–А денег хватит?

–Будем голодать. Мы же теперь студенты!

Мы не замечали ни времени, ни расстояния: шагали, шагали, шагали, и могли так пройти всю планету, не чувствуя усталости. Мне стало легко и свободно с Кириллом, да и он заметно оживился, хотя оставался немногословен, так что иногда казалось, будто я одна, а рядом отражение, которое говорит, если говорю я, и молчит, когда я молчу. Или это я была его отражением и сама повторяла за ним?

А первый питерский день мчал нас вперёд. Забывая поесть, мы бросали монеты в фонтаны, бродили по набережным и смотрели, как небо склонялось к Неве и над синей водой распускалась роза ветров. А потом мы увидели крейсер.

–Какой он тревожный, – сказала я, разглядывая стальную громаду.

–Почему? – удивился Кирилл.

–Как предгрозовые облака. Такого же цвета.

Мы поднялись на палубу. Кирилл остановился у спуска в корабельное помещение:

–Пойдём?

–Лучше не надо… Похоже на спуск в могилу…

–У тебя клаустрофобия?

–Нет, с чего… Ах да, забыла, ты же у нас специалист по диагнозам!

–Не забудь, я не поступил, куда хотел…

Мы возвратились к набережной.

–Как тебе Питер? – спросила я.

–Уже не Москва. Внешне как будто похоже, а потом видишь разницу.

Неужели он научился читать мои мысли?

–Здесь всё по-другому, – продолжал Кирилл. –Москва древняя…

–…будто старушка, – подхватила я.

–…а Питер молодой…

–…и гордый, как воин. Заметил, сколько здесь львов? Как будто они что-то охраняют. Никогда не спят…

–…и глядят на солнце, не мигая.

Мы присели на лавочку. Только сейчас я поняла, насколько устала. У меня болели ноги: видимо, кеды, которые я взяла в поездку, не подходили для долгих прогулок. Эти кеды мне очень нравились, я носила их с разными шнурками: на левой ноге оранжевый, а на правой – фиолетовый. «Зачем так? – спрашивали родители. – Выглядит нелепо…» Но я всё равно не меняла шнурки.

–Пойдём на разводку мостов? Или в другой раз? – спросил Кирилл, поглядывая на часы.

–Лучше сегодня.

Мы скоротали вечер в одном из кафе. Кирилл вдруг начал рассказывать о Николае Первом, о восстании декабристов, об Александре Втором, о революциях; он рассказывал так, словно видел всё своими глазами, и за окном исчезали машины, рекламные плакаты, асфальт; Петербург заполонили всадники и люди в старинной одежде, над площадью разносились выстрелы, гремели взрывы, стучали колёса экипажей. Я слушала затаив дыхание. Мне с трудом давалась история: учебники с их бездушным языком не трогали меня, и я всегда путала имена и даты; теперь, под неспешный рассказ Кирилла, картины прошлого словно живые проносились перед нами – близкие, понятные, правдивые и чарующие, как миф. Может, поэтому я и захотела учиться на мифологическом факультете?

Мы вышли из кафе, когда время перешагнуло за полночь. Синева наводнила город: светлая вдалеке, она казалась особенно густой над золотыми огнями домов. Дворцовая площадь светилась вспышками фотокамер, переливалась велосипедными трелями, махала флагами, разнося по округе смех, говор и гитарный бой, и ощущение праздника жизни, что-то новое, или, вернее, давно забытое старое нахлынуло настолько, что кружилась голова. А может, это усталость давала о себе знать, усталость от радости и впечатлений, от того, что пульс города совпадал с моим, что у меня не было ни прошлого, ни будущего, а только настоящее? Мы уселись прямо на брусчатку и подпевали музыканту в толпе таких же бездомных, как мы. Площадь кружила каруселью вокруг колонны, и стоило только закрыть глаза, чтобы улететь в неведомую даль, где полыхали зарницы под недремлющим оком Александрийского ангела.

Кирилл напомнил о мостах. Карусель нас вынесла к набережной, где плотной стеной стояли зрители. Мы с трудом отыскали свободное место у парапета и принялись ждать, стараясь не замёрзнуть. В небе причудливыми узорами чернели редкие облака; синева растаяла, и даль окрасилась розовой, почти прозрачной дымкой. На реке выстроилась длинная вереница катеров. Молчаливые и спокойные, застыли на берегу бронзовые львы. И природа, и город, и люди – всё стихло, всё замерло в безмолвном ожидании, и лишь в отдалении, подобно биению сердца, мерно стучали там-тамы. В тишине, сочетая небо и землю, вставала громада моста.

Кто-то захлопал, и люди начали расходиться.

–Не помню, куда идти… – сказала я, пошатываясь от усталости. Кирилл взял меня за руку и повёл по Невскому проспекту; замелькали шаги, левый оранжевый, правый фиолетовый. Потом мы очутились в глухом дворике и нажимали на все звонки подряд, пока нам не отворила хозяйка узкого коридора, где тусклая лампа едва освещала двери по сторонам. Кирилл исчез в одной из комнат, а мы шли дальше, и наконец хозяйка открыла последнюю дверь. Найдя в темноте диван, я мгновенно уснула.

***

Утром меня разбудило слабое жужжание. Я открыла глаза и с удивлением увидела незнакомый потолок. Мелькнуло – Питер! Интересно, чем питерский потолок отличается от московского? Наверное, узорами трещин.

Приподнявшись на диване, я огляделась. Сквозь ветхую рогожку, наброшенную на окна, пробивались солнце. Оно освещало широкий, заваленный старыми книгами подоконник и засохшее алоэ в деревянном горшке. В трухе листьев вяло копошилась муха. На батарее пылились тряпки; снизу, вдоль стен, стояли пустые ящики, банки и вёдра. Отовсюду – с истрёпанного покрывала, с отходивших обоев, с грязного половичка у шкафа – кричала бедность.

Когда я заправляла диван, жужжание повторилось – точно, пришло сообщение, я и забыла! «Эл, ты куда пропала? Почему на сайт не заходишь?»

Заметил! И пишет! Мне пишет! Как хорошо, что я не в Москве, как хорошо, что уехала! Иначе б не написал… А может, и написал бы? Он ведь первый подошёл тогда, рядом с учебной частью! И на встрече всё звал играть… А может, потому только, что мы с одного факультета? Но ведь написал же он мне, это ведь я «пропала»! Кирилл тоже «пропал», а пишет он мне! А вдруг он узнает, что мы «пропали» вместе? Интересно, Кирилл кому-нибудь сказал? Вряд ли, такой ничего не скажет… Как всё это странно… Поверит кто, что мы просто так уехали? Но ведь это правда. Взяли и уехали. Просто так.

Я без конца перечитывала сообщение Игоря. Что ответить? Как-нибудь так, чтобы он опять написал, чтобы захотел ответить… Куда я «пропала»? «Я вернулась в мой город, знакомый до слёз, до прожилок, до детских припухлых желёз» – вот куда! Мы только вчера уехали, а ты уже пишешь, ты заметил!.. Подольше б не возвращаться, чтобы ты писал… Вдруг, когда я вернусь, ты перестанешь писать? А так – будешь, ещё несколько дней… Кстати, о времени… Половина девятого. Тихо как; наверное, другие жильцы спят или уже разошлись. Можно пробраться на кухню… и приготовить чай…

Я впервые попала в питерскую квартиру и теперь, сидя на кухне, с интересом осматривалась. Среди обшарпанных стен и ржавчины рукомойников встретились прошлое и будущее: на старинной печи стоял пластмассовый чайник, осколки глазурованных изразцов были наполовину закрыты ярким плакатом, под потолком угадывалась замазанная краской лепнина, стиральная машина отражалась в высоком, прислонённом к стене резном зеркале – благородное достоинство нищеты и небрежность роскоши прятались в этой загадочной петербургской квартире.

На кухне появился Кирилл. Мы наспех выпили чай и вышли в длинный коридор с его тумбами и антресолями, с его коробками и пакетами, где всё пространство казалось сгорбленным.

–Детки, купите мне арбуз, – вдруг зашевелилась чья-то тень. Со стула поднялась хозяйка, усталая, понурая – мы не сразу увидели её среди хлама. Она с трудом держалась за стену и протягивала нам деньги. Кирилл от денег отказался – ему тоже стало жалко хозяйку, такую сиротливую в этой большой и нелепой квартире. Мы поспешили на улицу. За углом оказались торговые ряды. Пока Кирилл бегал с арбузом обратно, я проверила телефон. Пока ничего. Пока?

–Давай отдам половину за арбуз, – предложила я, когда Кирилл вернулся.

–Не надо, – он помотал головой.

–Надо. Пусть это будет от нас, ладно? Поровну.

–Питер – поровну. А это – не надо.

–Наверное, грустно стоять на вокзале и искать жильцов… И возвращаться в квартиру, где так одиноко.

–По-моему, кроме нас у неё сейчас никого, – сказал Кирилл.

–Да, в моей комнате было пусто.

Мы пошли по Невскому проспекту. Позолота домов ослепительно сверкала на солнце.

–Давай сочинять стихи? На память о поездке?

–Давай. Придумай рифму к слову «крыши».

–Мыши.

–Где ты видишь мышей?

–Тогда «пишет».

–Кто пишет? И что пишет?

–Можно придумать. Мы пишем, например.

–А может, кто-то пишет? Про нас?

Мы подошли к Эрмитажу и встали в очередь. Я тихонько заглянула в телефон. Ответил! Но что ответил – не видно, надо заслонить экран, слишком светло на улице… «Я шатаюсь в толкучке столичной над веселой летней водой» – и снова тёмный экран, а на моём лице расплылась непрошенная, счастливая улыбка: надо её объяснить или спрятать.

–У тебя уже есть студенческий? – я быстро отвернулась от Кирилла и указала на объявление о бесплатном входе для студентов.

–Нет пока, – сказал Кирилл. – А у тебя?

–Есть. Но можем притвориться школьниками. Для них тоже бесплатно, – и когда подошла наша очередь, я сказала кассиру:

–Два школьных, пожалуйста!

–И в каком же вы классе, молодые люди?

–В двенадцатом!

Теперь можно не отворачиваться, можно улыбаться, можно щуриться от ярких лучей! Только что же ему ответить?

Мы вошли в музей и стали бродить по зеркальным залам.

–Здесь уместнее королевские наряды, а не эти обноски, – сказала я: разноцветные шнурки и потрескавшиеся мыски кед казались чужестранцами в богатой обстановке дворца.

–Да мы и так будто король с королевой: делаем, что хотим.

В музее мы пробыли долго. Мы радовались, встречая знакомые по учебникам экспонаты, вспоминали про них что-то интересное, но потом каждый новый зал стал напоминать предыдущий, и мы бы точно заблудились, если бы Кирилл не предложил сбежать.

–В Петропавловскую?

И снова воздух, вода, солнце – простор, где дышится так легко и свободно! Я бы могла провести у набережной Невы всю оставшуюся жизнь, только бы не возвращаться в унылую квартиру, только бы видеть эту лучезарную даль, только бы всегда упиваться той радостью, что изливалась на меня с потоками солнечного света, – той радостью, которой я делилась по телефону. «В душистой тени между царственных лип мне мачт корабельных мерещится скрип» – набираю не глядя, одной рукой в кармане, без ошибок – ответишь?

У Петропавловской крепости взлетел вертолёт. Мы немного посмотрели, как он кружил над бастионами, а потом прошли за ворота. Пусто и тихо было на площади, и даже у палаток с монетами не было ни души. В одном из дворов, чёрный и угрюмый, с топором в руке стоял палач.

–Настоящий?

–Нет.

Палач стоял на деревянном эшафоте. Издали мне показалось, что кто-то расписал эшафот иероглифами, но нет, это солнечные блики играли на пыльной доске. Пустые глазницы палача подтолкнули нас к выходу: ступайте прочь, здесь слишком мрачно, слишком пустынно, это по мне, а вы отправляйтесь туда, где зелень, где люди, где солнце!

–Устала? – спросил Кирилл.

–Да. Или нет. Не знаю.

–Ещё пойдём куда-нибудь?

–Может, на кладбище? К Подгорному?

–Ты слушаешь Подгорного? – удивился Кирилл.

–Нет… Но этот палач мне почему-то напомнил Подгорного… Такой же тёмный и одинокий…

Ехать до кладбища оказалось недалеко. От метро туда вели указатели, но мы, не обращая на них внимания, свернули на пустыри, чтобы срезать путь. Мимо железнодорожных путей, мимо свалок, мимо заброшенных гаражей и сараев – к небольшой дыре в заборе, за которой виднелись кресты.

–И как тут найдёшь могилу Подгорного? – спросила я, когда мы попали на центральную улицу кладбища.

–Встретим кого-нибудь, – предположил Кирилл. Так и произошло: мы увидели ребят в косухах и узнали у них дорогу. Но и без того памятник Подгорного бросался в глаза – столько цветов, фотографий и писем лежало у его подножия. Мы встали, неловко переглянувшись. Нужно молчать? Или что-то сказать? Но что?

Щебетали птицы. Шелестели на зубьях ограды рисунки поклонников. Пахло ромашкой.

–Совсем молодой… – кивнул Кирилл на Подгорного.

–Почему они так рано уходят, музыканты?

–Не знаю. Может, оттого, что там, в их музыке, всё по-другому… А это порой мучительно.

–Почему?

–Потому что жизнь – она здесь, а не там. И вернуться бывает трудно.

–Я, кажется понимаю… Иногда от какой-нибудь песни я будто сама не своя…

–Такую песню надо выключить. Просто выключить.

–А если не можешь? Ведь в песне часть твоей жизни. Песня – то же воспоминание. И если оно дорого, как забыть?

–Не забыть. Отложить. Пройдёт время… И когда-нибудь это будет просто песня.

–У тебя умирал кто-нибудь? – внезапно спросила я и не увидела, а скорее почувствовала, как Кирилл покачал головой.

–У меня тоже нет, – сказала я. – Точнее, умер, когда я была совсем маленькой, – дед. Приехали родственники, и я подумала, что наступил праздник… Мы всегда собирались по праздникам… Так и запомнилось: смерть – это праздник…

Ночью я никак не могла уснуть. В комнате что-то поскрипывало, и было душно. Я вышла на кухню. Кирилл сидел за столом и пил чай. Тусклая лампа почти не давала света, и в углах прятались тени; изломы старой штукатурки напоминали кресты на кладбище. Из недр квартиры доносился кашель хозяйки; слышался запах лекарств.

Кирилл подвинул мне чашку и налил кипятку.

–Здесь пахнет одной из песен «Анчара», – сказала я. – Эта песня пахнет лакрицей. Она такая же чёрная.

–Как это? – спросил Кирилл.

–У многих песен есть запах и цвет. У «Анчара», например, всё чёрное или бордовое, всё какое-то болезненное, мне даже иногда не по себе становится…

–Ох уж этот «Анчар». Не зря я его бросил слушать.

–Как бросил? Что же ты делаешь в фан-клубе?

–Помогаю с сайтом, – хмыкнул Кирилл. – Мы с Админом одноклассники.

Во дворе хлопнула дверь, и эхо закружило по колодцу. Кирилл тихонько постукивал пальцами по столу, а я, размешивая чаинки, вспоминала снежные вихри над тёмной равниной, лучи прожектора в багровом небе, сияние средневековых башен и низкое рычание невидимых волков – одну из последних песен «Анчара».

–Я имена тоже чувствую, – продолжила я, зная, что Кирилл меня поймёт. – Есть имена гордые. Есть тихие. Есть мирные, а есть беспокойные. Есть крепкие, есть мягкие. Есть лёгкие, есть тяжёлые, есть тёмные, есть светлые. И человек, сам того не зная, ведёт себя по имени.

–В смысле?

–Если его называть легко, то он лёгкий. А если твёрдо, то он твёрдый. Надо очень чутко с именами обращаться. Их иногда видно, имена. Вот, например, Алиса. Сизая дымка, шелест ветра в тёмном саду. Только на форуме я Эл… Это что-то совсем другое, что-то… незавершённое. Одна из букв. Тринадцатая в алфавите. Двенадцатая, если в латинском… Просто буква. Буква, с которой начинается слово. Только какое слово? Не знаю… И я иногда забываю, кто я – Алиса, Эл, – забываю, какая, как будто во мне два разных человека …

–Наверное, поэтому у меня и нет прозвища на сайте, – произнёс Кирилл. – Хочу оставаться самим собой.

–Порой это сложнее всего…

Тень от абажура закрывала лицо Кирилла, и мне казалось, что я разговариваю сама с собой.

–А насчёт образов, – сказал Кирилл. – По-моему, я где-то читал про людей, у которых смешанное восприятие: они слышат картины, видят звуки. Чаще всего они видят разноцветные буквы и цифры.

–Но что это – просто особенность этих людей? Или и вправду есть что-то такое, что можно увидеть, почувствовать? Может, всё не так просто, как кажется? И есть что-то такое помимо нас? Есть или нет? Неужели слова весомы и зримы? Не образно, а по-настоящему? Ведь я вижу их цвет… То есть не вижу, а чувствую… Как бы объяснить… Названия месяцев, скажем, все разные. Они идут по кругу, против часовой стрелки. Круг начинается с сентября. Ты видел круглый календарь?

–Нет.

–А он круглый, как часы. Только всё движется против часовой стрелки. Начинается с сентября – там, где на часах девять; внизу, на шести, декабрь. Весна справа, а лето вверху. Все месяцы разные: один серебристый, другой красный… Есть белый месяц, есть серый, есть жёлтый… Есть лёгкие месяцы, есть тяжёлые. Хуже всего низ круга – будто тупик: кажется, что дальше ничего не будет. Но наступает новый год, и время снова идёт, снова тянется вверх, к лету, и как-то живёшь дальше.

–А ещё что видишь?

–Дни недели, например. Они тоже идут по кругу, тоже против часовой стрелки. И наверху воскресенье.

В комнате я ещё долго лежала без сна, а телефон молчал. Он молчал, когда за окном зажёгся фонарь, и его свет, разбившись о сетку занавесок, рассыпался по комнате. Он молчал, когда посветлел квадрат неба над голым петербургским двором. Он молчал, когда я, засыпая, увидела имя, седую луну над древней землёй… Игорь и Капер, Капер и Игорь… это всё древнее… это всё было…

***

«Сквозь пыльные, жёлтые клубы бегу, распустивши свой зонт» – он написал мне! Да здравствует телефон!

Доброе утро, Кирилл! Самое доброе утро на свете! И вам доброго утра, как вы себя чувствуете? Может, что принести? Арбуз или дыню, кусочек набережной или чашку Невы? Точно не надо? Что вы так смотрите на меня? А, ведь вы не знаете, он мне написал! Он – мне – написал! И надо придумать ответ!

–Ребятки, вы сегодня опять поздно вернётесь? – устало спросила хозяйка.

Поздно, поздно, мы будем искать солнечный ветер!

–Вероятно, – ответил Кирилл.

–Тогда заприте дверь на засов, когда придёте.

Нет, мы распахнём двери, и пусть этот хлам летит вон! Вам станет лучше, вы обменяете мрак на яркий и солнечный воздух! Не хотите? Тогда летим мы! По коридору – на лестницу!

–Алис, – Кирилл внезапно остановился. – Может, попробуем выбраться на крышу? В конце концов, мы в Питере…

Точно, на крышу, быстрее наверх, мы обнимем весь город! Не удивляйся, Кирилл, мне сегодня весело! Почему? Да потому что Питер!

Вот и двери на последней площадке, на одной замок, а другая не заперта: это выход на чердак. Нам сегодня везёт! И будет везти весь день!

Мы шагнули в темноту и прошли по деревянному настилу к яркому пятну окна. Под ним была лесенка. Мы поднялись по ней… протиснулись в окно… выпрямились во весь рост… и обомлели. Крыши! Бесконечные крыши! Они простирались до самого горизонта; серебристые, в брызгах ржавчины, вздымались волны крыш, и корабельными мачтами темнели над ними антенны, трубы и купола. Как в зеркало, смотрелось в крыши солнце, и всё вокруг сияло, а в самом сердце, в ослепительном сгустке света стояли мы.

А потом мы уселись на гребне, зачарованно глядя вдаль. Сколько мы так просидели? Здесь минута могла превратиться в часы, а часы пролетали в минуту, и только неспешный ход солнца напоминал нам о том, что всё так же крутится календарь и всё так же бежит равнодушное время.

–Как хорошо тут должно быть на закате!..

–А я больше люблю рассвет…

–…всё становится призрачным, сказочным!..

–…встаёт солнце, и прячутся тени…

–…всё темнеет, обретает глубину!..

–…всё освещается, проясняется…

–…и ты будто оказываешься в другом мире!..

–…и ты будто возвращаешься к жизни.

Осторожно, шаг за шагом, продавливая листы железа, мы спустились на чердак. В тёмном углу, под деревянными балками, забился голубь. Взметнувшись, он неуклюже вылетел в окно, оставив после себя горстку перьев.

–Смотри, – прошептал Кирилл и подошёл к балкам. Там лежала завёрнутая в полиэтилен книга. Кирилл распотрошил обёртку и наугад раскрыл книгу:

–Какой-то артефакт.

В тусклом свете подъезда мы смогли разглядеть находку. Это был большого формата блокнот с плотной, под кожу, обложкой. Несколько страниц были исписаны от руки; я бегло просмотрела их, раздумывая, почему блокнот хранился на чердаке.

–Может, это сектантский кодекс? – пошутил Кирилл. – Ладно, пойдём.

–А с этим что делать?

–Возьмём пока.

Мы вышли из переулка и зашагали к набережной Невы.

–Занятная штуковина, – задумчиво сказала я, на ходу разглядывая обложку книги. – Мне всегда нравились – не знаю, как бы это назвать – материальные свидетельства минувших дней… Посуда, одежда, черновики, письма… Особенно письма. Жил человек, и вот его не стало, а читаешь его письма, видишь его почерк – и человек оживает вновь.

–Да уж, это не какие-нибудь эсэмэски или электронные сообщения…

–Всё, что останется от нас, виртуально…

–А это, считай, ничего…

Нева весело золотилась крупной рябью, и белые завитки, разбегавшиеся от катеров, наперегонки мчались к гранитным берегам. Лёгкие облака оплетали ярко-синее небо. Мы встали у парапета. С реки дул лёгкий, едва осязаемый ветер; он леденил кончики пальцев и нёс в себе запах солнца. Я замерла, не поверив, а поверив, улыбнулась: это был тот самый ветер, который я искала, ветер, летевший из детства, ветер, суливший, что всё будет хорошо.

–Хорошо как – ветер, – сказал вдруг Кирилл.

–Что? – я изумлённо взглянула на него: он, уже не первый раз, будто читал мои мысли.

–Хорошо, говорю, ветер…

–Да…

Мы подошли к музею-квартире Пушкина и свернули в залитый солнцем двор. Экскурсовод, молодой человек, заметно нам обрадовался. Он повел нас по старинным комнатам, щедро осыпая цитатами, фактами, датами. Он, а вовсе не Пушкин, был здесь хозяином: он присваивал себе мебель поэта, его произведения, его жизнь, он делал Пушкина бытовым, предсказуемым, объяснимым, он говорил насмешливо и едко, и Кирилл замкнулся, хмуро поглядывая по сторонам.

–А это послания к Н.Н., сто тринадцатой любви, которая и стала его женой, – вещал юноша, подводя нас к столику с письмами. – Конечно, Алексансергеич слегка преувеличил, ибо в его донжуанском списке гораздо меньше имён. Но факт остаётся фактом, список он создал своей рукой, а сколько имён он утаил, мы можем только гадать.

–Да неужели человек стал бы всерьёз писать такое? – сказал Кирилл.

–А почему бы и нет? – с готовностью отозвался юноша.

–Он просто играл. Играл по правилам своего окружения и даже не скрывал этого. Здесь же сплошная насмешка – и над другими, и над собой.

–В насмешке много самодовольства, а значит, и правды, – сказал юноша.

Кирилл промолчал. Заговорил он только тогда, когда мы вышли из музея.

–Странно, как можно воспринимать такое всерьёз, – пробормотал Кирилл, глядя себе под ноги. – Воспринимать всерьёз шутку, игру и насмешку… когда за ними-то и прячется главное. Ведь нам куда проще назвать сто тринадцать ничего не значащих имён… чем одно сокровенное имя.

Слева у каменной глыбы вскинулся на дыбы темногривый конь медного всадника.

–Ведь что же такое любовь? То, что останется, когда всё остальное уйдёт.

Мы свернули с набережной и шли куда глаза глядят, не разбирая дороги, по тихим улицам, по гулким дворикам, мимо открытых кафе. Когда вернулись на Невский, начало смеркаться. У выхода из метро к нам подошёл Пётр Первый:

–Молодые люди, сфотографироваться не желаете?

–Давай? – я повернулась к Кириллу. – На память.

–Как отказать царю! – усмехнулся Кирилл.

Мы сфотографировались с Петром и тут же получили распечатанное фото.

–Бери себе.

–А ты?

–Я потом у тебя отсканирую. На память.

Мы пошли дальше. Развязался шнурок – фиолетовый – подожди, надо завязать.

– «…страстной проповеди добра…» Алис, это же дом Раскольникова!

Кирилл разглядывал мемориальную табличку, над которой высилась фигура Достоевского у подножия узкой лестницы.

–Тринадцать ступенек? – проговорила я, вставая. – Мне раньше казалось, что у него все персонажи ненормальные, – я кивнула на одинокую фигуру писателя. – А теперь думаю, что они более нормальные, чем мы.

–Почему?

–Потому что они ищут. Им недостаточно того, что на поверхности, понимаешь? Они жаждут… только чего? Что это за потребность души? Что такого особенного в его произведениях? Ведь не полифония же! Не одна только полифония!

–То, на чём стоит вся русская литература.

–Точно! Да он и есть русская литература, самая русская! Есть в его книгах особенность такая, русская, по-другому не скажешь, – сомнение, мучение, вера, я не знаю, как это назвать всё вместе, – жажда… Можем ли мы это понять так, как понимали раньше? Так, как понимали, как хотели понять… Что было у него, чего не хватает нам? Что знал или чего искал он, чего не знаем и не ищем мы? Что отняли у нас? Почему мы не ищем того же? Почему нам хватает того, что на поверхности? Почему мы не страдаем, не мучимся так, как страдали и мучились они? Не внешне, а глубоко, внутренне, искренне? Ведь не вымысел это? Не только вымысел? Ведь правда – та жажда, которая была у него?

–Правда, – серьёзно сказал Кирилл.

–Но что это за правда – не знаю… Читаю – и чувствую, что правда, что всё так, всё правильно. Но когда пытаюсь это объяснить, себе или ещё кому-то, – правда ускользает. Вот когда пишу сочинение: вроде бы всё верно, всё хорошо, умно, толково, красиво – а правды нет, одно враньё. А где правда, где она? Разве она исчезает? Разве она умирает? Нет, конечно, только куда она девается? Я чувствую это, но не знаю, как объяснить. И не хочу ничего объяснять, не нужно это, я просто чувствую, бессознательно чувствую. А у него, у его героев, есть правда. Не всё правда, много всего помимо правды, но и правда есть, та самая правда! Они, его герои, барахтаются в грязи, но в этой грязи есть всё-таки крупицы золота! И одна такая найденная крупица стоит всех трудов, всех сил, всего времени, да что там – жизни всей стоит одна такая крупица! «…страстной проповеди добра для всего человечества» – вот оно: каким бы тёмным, грязным, нищим ни был мир его произведений, над ним неизменно сияет луч света. Всего только луч, но сияет! Ведь не может быть одной только тьмы кромешной, одной только грязи! Не может! Не верю я, что одна только тьма вокруг, не хочу в это верить. И мне нужна такая крупица. Разве нам всем она не нужна? Она нам больше нужна, потому что и тьмы у нас больше! Нужна, только почему мы не ищем? Почему мы слишком многое пытаемся понять умом, а не сердцем? Ведь не умерло в нас сердце, ведь оно живо, оно тоже хочет правды! А мы не слышим его, мы… уже не дети! Мы уже не такие мудрые!

–Мне вообще кажется, что человеку с рождения дано всё, – сказал Кирилл. – Но с годами он начинает это растрачивать. Блажен, кто оставит себе хотя бы частичку того дара, которым был наделён с детства.

Мы пошли дальше. Я боялась признаться Кириллу, да и самой себе, что устала. Устала, бесконечно устала от своих собственных слов, от впечатлений, от той радости, что внезапно подхватывала меня, кружила в своих объятиях, а потом так же внезапно оставляла. Мне хотелось побыть одной, но я шла с Кириллом, и неведомая грусть мало-помалу охватывала меня. Так мы брели, бездомные дети, ищущие крупицы золота в густых сумерках огромного мира.

***

Утром мы попрощались с хозяйкой и, подхватив рюкзаки, направились к выходу из хмурой квартиры. Кирилл, пропустив меня, замешкался в дверях.

–Вот он, настоящий Питер, – сказал он, оглядываясь. – Нищий и гордый.

У Казанского собора мы сели в автобус на Петергоф. Я смотрела в окно, когда пришло сообщение. «Не знаю, где ты и где я. Те же песни и те же заботы». Ты пишешь… И я скоро вернусь. Ты рад?

После тишины и полумрака автобуса Большой каскад с его толпами казался слишком ярким и громким. Мы свернули на боковую аллею, подальше от людей, по кленовой тропинке – к гавани. Мне не хотелось разговаривать, Кирилл тоже молчал. Тоскливо. И как тянется день!

Мы бесцельно перешагивали с камня на камень, а потом уселись под причалом и долго смотрели на розовато-сизые облака, застывшие у воды, на бесшумные метеоры, на чаек, то камнем падающих вниз, то свободно взмывающих вверх. Над нами прощально веяли флаги; дул тёплый береговой ветер. Скоро поедем на вокзал, где ждёт поезд; он повезёт нас домой, оставив на память непонятную книгу и смятую фотографию. А завтра мы будем в Москве.

Автобус мягко катил по асфальту. Я смотрела в окно. Зажужжал телефон. Игорь? «Я люблю тебя». Это написал Кирилл.

***

Солнце светит прямо в крыши,

Отражаясь в позолоте,

И лучом на эшафоте

Иероглифами пишет.

Пишет, как пришли сюда мы

Королём и королевой

Мерить город правой, левой –

Разноцветными шагами –

И над метрополитеном

Шум истории услышать.

Солнце светит прямо в крыши,

Ало удлиняя тени.

***

Я опаздывала. Родители долго и торжественно провожали меня на учёбу, давая последние наставления. Папа просил не разговаривать с незнакомыми. Мама всё сокрушалась, что я опять надела кеды с разноцветными шнурками – и где только мои туфли? Так что двери уже закрывались, когда я влетела в электричку под свисток машиниста. А на вокзале была такая давка, что хочешь не хочешь, а стой вместе со всеми у спуска в метро.

К своему корпусу я бежала со всех ног. На крыльце меня ждала верная Ленка:

–Я уж подумала, ты вообще не придёшь!

Мимо раздевалки – к охране. Махнули билетами, припустили по коридору. Вот и большая поточная аудитория. Пригнувшись, – как скрипят ступени! – забрались на последний ряд. Сели. Достали листочки и ручки. Перевели дух. Подняли головы, огляделись.

Шла организационная лекция, после которой начинались занятия.

–Итак, – говорил мужчина в деловом костюме, прохаживаясь по аудитории. – Не забывайте, что вы теперь лицо нашей передовой молодёжи…

–…сейчас он предложит активно бороться за мир… – хихикнули мы с Ленкой.

–…и вы должны соответствовать гордому званию студентов величайшего вуза нашей страны…

–…от сессии до сессии…

–…наш факультет совсем молодой, но уже зарекомендовал себя как один из наиболее выдающихся…

–А сколько лет мифологическому? – я удивлённо повернулась к Ленке.

–Да уж немало! – прошептала она.

–…и на вас возложена огромная ответственность за политическое, экономическое и социальное будущее России…

–Политическое? Экономическое? – насторожилась я и тронула за плечо девушку с переднего ряда:

–Это какой факультет?

–Управленческий, – ответила она.

Расхохотавшись, мы с Ленкой скатились по ступеням и вылетели в коридор, где ещё долго смеялись, прислонившись к стене.

–А мифологи где заседают? – спросила я, успокоившись. – Я думала, ты знаешь, куда идти.

–Да я вроде смотрела, – Ленка покосилась на дверь. – Нам седьмая поточка нужна.

–А это девятая!

–Ну извини, я же в «инвалидной» группе по зрению, – Ленка махнула рукой. – А вот где была твоя голова?

–Она тоже в «инвалидной» группе!

Мы подошли к седьмой поточке и попали в крошечный тамбур, отделённый от аудитории ещё одной дверью. За створкой виднелся преподавательский стол и часть первых рядов, заполненных первокурсниками. У кафедры стояла декан факультета; рядом, на стуле, сидела, по-видимому, лекторша – первой парой у нас была античная мифология. Мы с Ленкой затихли, и совсем другие, не официальные, а тёплые и душевные слова долетели до нашего слуха.

–…так приятно видеть вас, – проникновенно говорила декан. – Вступительные экзамены позади, но впереди ещё много испытаний, и каждый экзамен, каждый зачёт, надеюсь, будет для вас главным. Удачи вам, успехов, а если будет трудно, приходите, поможем!

Нам бы войти и сесть на свободные места, но какое-то оцепенение охватывало меня при мысли, что весь поток, и декан, и лекторша – и Игорь, главное Игорь! – будут смотреть на нас. Повернувшись к Ленке, я осторожно спросила:

–Может, не пойдём? Всё равно ничего важного на первой лекции не будет…

–А что ты предлагаешь?

–Погулять.

Мы вышли к фонтанам и улеглись на тёплый газон. Я закрыла глаза, и не голуби – чайки летали над нами, а рядом не Ленка – Кирилл, и где-то в стороне шумит Большой каскад. Кирилл… Как ты там? Я ведь нарочно не захожу на форум. Из-за него и из-за тебя. Чтобы он мне писал и чтобы не писал мне ты. Я не думала, что так получится… И теперь не знаю, как быть. А он совсем рядом, за стенкой… Но до чего же не хочется на занятия!

–Что у нас сегодня? – спросила я.

–Какие-то общие лекции… – вяло ответила Ленка: её разморило на солнце.

–Как ты думаешь, это ужасно – прогулять первый же день?

–Ужасно…

–Никогда так не сделаем?

Мы открыли глаза, переглянулись и рассмеялись, а потом, подхватив сумки, пошли к главному зданию. Обогнув его, мы очутились среди яблоневых посадок. Там, откуда мы сбежали, в душном корпусе, шли пары, а здесь, здесь было раздолье, и глаз радовался залитой солнцем листве. Скинув обувь, мы, новоначальные студентки, ходили по тёплой траве, пробуя спелые яблоки, мы собирали каштаны и жёлуди и выкладывали узоры из веток, строя ловушку ускользавшему лету.