Читать книгу Брачная ночь - Татьяна Викторова - Страница 1

Первенец

Яблоки в чужом саду

Внебрачная внучка

Не первый

Здравствуй, родная

Брачная ночь

Баня

Морозиха

Хромый

Что же ты наделал, Коля

Тёщенька

Поздно тебе, папа, жениться

Пышечка

Заходи, зятем будешь

Обман

Внучок

Не стерпится, не слюбится

Вор

Варежки

Он на папку моего похож

Дом

Снега не выпросишь

Девочки

Гусь

Расписка

Улика

Проучил зятя

Кривые ноги

Накуролесил ты, Ваня

Жили-были

Первенец

Ранним утром пахло свежестью. Однако день, как и вчера, обещал быть жарким, и только на рассвете можно понежиться в прохладе, успев управиться и по холодку ехать на работу.

Алексей Игнатьевич неспешно собрался, позавтракал и взял из вазочки горсть конфет, сунув в карман брюк.

– Лёша, ну куда ты в брюки-то? Растеряешь ведь, – Люба с укоризной взглянула на мужа, можно сказать, как на малого ребенка.

Да, в общем-то, так и было: им уже давно за сорок, а они друг с другом как малые дети. То он напомнит, чтобы оделась теплее, то она спросит, успел ли поесть – так и присматривают друг за дружкой.

Живут давно, а детей нет. И не было никогда. Годы бегут, они уже привыкли, хотя и трудно привыкнуть к этому состоянию.

– А куда я их? – спросил Алексей. – Тут вот карман совсем малой…

– Ну, так в мешочек сложи, вон лежит, вчера сшила.

– А-ааа, – он с досады на самого себя махнул рукой, схватил мешочек и переложил конфеты. Люба достала из буфета еще и печенье и туда же высыпала.

– Ну, иди, а то опоздаешь. – Она проводила мужа и села к окну, чтобы еще и в окошко увидеть, как подъедет «будка» (машина с будкой), на которой ездят в поле механизаторы.

Потом вздохнула и стала прибирать на столе, вспомнив, что надо пополнить опустевшую вазочку.

Конфеты Люба брала в магазине регулярно. Сами они их почти не ели. А вот угостить ребятишек – это уже стало привычкой. Пойдет Люба, хоть на работу, хоть в магазин, сунет в сумку несколько штук, вдруг ребятенок какой встретится, угостит, улыбнется и дальше пойдет. Ну а Алексей… так у него вообще из кармана они не убывают, неслучайно вся ребятня в округе знала, что у дяди Леши всегда конфеты есть. Односельчане уже привыкли к подобной щедрости и не удивлялись.

Люба, услышав, звук проезжающего мимо автобуса, по привычке посмотрела в окно – вдруг кто из родственников приехал. И не ошиблась. Двоюродная сестра Антонина шла к дому, а рядом ее младшая дочка Анюта.

Почувствовав неладное, кинулась встречать.

– Вот, – Антонина показала на плачущую семнадцатилетнюю Анюту, – погляди, что с девкой сделали.

– Ой, не пугай… чего стряслось? – Люба никак не могла понять, что заставило Антонину среди рабочей недели внезапно приехать к ней из другого района за сто с лишним километров.

– Просить тебя хочу, – сказала Антонина, – пусть Анька у вас поживет, за глазами.

– Так пусть живет, вон комната пустует, – растерянно ответила хозяйка.

– Алексей-то не будет против?

– Да с чего ради он против будет? И слова не скажет, – все с той же растерянностью сказала Люба.

У родственницы Антонины было трое детей, Анюта младшая. И вырастила она их всех, считай, одна, овдовев десять лет назад. Старшая дочь была замужем, средняя только собиралась. А младшая Аня полгода назад проводила парня в армию.

– Ну чего стряслось-то? – спросила Люба, накрывая на стол, чтобы покормить гостей.

– А ты сама не видишь? – Антонина показала на слегка округлившийся живот дочери. Потом махнула рукой: – А хотя, как ты можешь заметить? Незнакомо тебе это… бездетные вы оба.

Легкая тень обиды появилась на лице хозяйки.

– Ой, уж прости меня, болтливую, – хватилась Антонина, – забыла, что на больной мозоль наступаю…

– Да ладно, не обо мне речь, – сказала хозяйка.

– Видишь, живот у Аньки скоро на нос полезет, – заплакав, начала жаловаться Антонина. – Понесло ее в райцентр на соревнования, а потом на танцы пошла молодежь. А с танцев подружки убежали, Анька одна поперлась по темноте к общежитию (там они жили тогда)… а дальше… напал на нее… не отобьешься, – Антонина с горечью взглянула на дочь, – и снасильничал над Анютой…

– Ой, батюшки… да как же это, – Люба вздрогнула от этих слов, с жалостью посмотрела на племянницу. – А кто? Кто же это был?

– Кабы знать, кто был… сделал свое дело, не выдав себя, – призналась Антонина.

– Так поймать надо, наказать, – возмутилась хозяйка.

– Где ловить? И кого ловить?

– Ну, так заявить в милицию… разве не заявляли?

– Ну, ты смешная, Любка… а что она скажет… да и позор какой девке на весь район.

– Да как же это можно, попустительство такое, – не переставала сожалеть Люба. Она подошла к племяннице и, наклонившись, поцеловала ее в макушку. – Не плачь, детка, всё обойдется…

– Ага, обойдется… а живот откуда появился? – со злостью спросила Антонина. – Надо же так, испортил девчонку, надругался, да и еще и дите завелось…

– Ой, батюшки, так это от него, – Люба снова присела на стул.

– Ага, от него, знать бы кто это, я бы его без милиции в бараний рог скрутила. Да хоть бы сказала сразу, а то молчала, пока я живот не увидела. Эх, время упустили… ездили мы в город, да уж не берутся…

– Чего не берутся? – не поняла Люба.

– Ой, Любка, ты как с печки свалилась… не берутся избавить от такого «подарочка». Вот и прячу ее, чтобы люди не прознали. У Светки, моей племянницы, жила в городе, да у них там свои дела, тесно стало им. Ну, вот и приехала к тебе, тут далече от нас, никто не знает. А всем сказала, что работать после школы уехала.

– Ну, пусть, конечно, живет. А ребеночек родится… так пусть и с ребеночком живет, мы только рады будем.

– Ну да, еще не хватало, от насильника ребеночек… пусть уж рожает, а там видно будет.

– А как же? Ты так и будешь скрывать, что у Анюты дитё? – удивилась Люба.

– А что я должна всем рассказать? Да, мы скрываем от всех… средняя моя замуж собралась, семья хорошая… зачем такую новость им? Да и сама Анька парня из армии ждет. А там тоже родители строгие, работящие, такого парня зачем терять… В общем, Люба, приюти дочку мою, огради от позора.

– Да какой позор? Пострадала девчонка…

– Не понять тебе, Люба, уж извини, не знаешь ты, как детей растить, у меня их трое, каждую пристроить надо. А бандита того я бы и сама наказала, да не найти его. Так зачем же совсем уж жизнь ей портить?

– Анечка, ты скажи, какой он хоть, может, ты его знаешь? – спросила Люба.

– Нет, тетя Люба, не знаю. Если бы кто из наших ребят, то, наверное, поняла бы… а тут, кажется совсем чужой… и какой-то взрослый уж…

– Старый что ли?

– Не знаю, – Аня снова заплакала, – я не видела его лица.

– Ну, все, хватит, вредно слезы-то лить. Оставайся, вечером Алексей приедет, расскажу все, он поймет. А ты, Тоня, езжай домой и не переживай за дочку, мы не обидим. И ни одна душа не узнает, что с ней случилось.

Антонина с облегчением вздохнула. – Спасибо, знала, что поможешь. Да и рожать ей в городе придется, от вас до города рукой подать. Вот деньги, у вас же теперь лишний рот…

Люба замахала руками: – Да ты что, не возьму, не объест, не чужие мы.

***

Алексей в этот день даже с работы отпросился. Как раз первые снежинки полетели. Сначала несмело, как бы прокрадываясь, а потом снег пошел все сильнее и сильнее.

Он суетливо ходил по двору. То калитку прикроет, то снег начинает сметать, то в дом вернется.

Все эти месяцы они с Любой пытались уговорить Аню оставить ребенка.

– Расскажи ты своему парню, напиши все, или потом расскажи, как из армии вернется. Если добрый человек, то все поймет, а если не поймет…

– Не поймет он, да и кто поверит, – противилась Анюта, – нет, не уговаривайте… я, как вспомню, когда он на меня напал, так все внутри дрожит, да еще пригрозил потом: «Скажешь кому, прощайся с жизнью». Они у меня до сих пор эти слова…

– А голос какой?

– Да разве я знаю, какой голос… тихо так сказал, как-то грубо, как будто с хрипотцой голос.

– Ой, батюшки, – вздыхала Люба. Потом снова начала уговаривать племянницу, а та в слезы. И Алексей с Любой отступили, чего девчонку мучить и так страху натерпелась.

Рожать Аня поехала вместе с Любой, а там, в городе, уже поджидала их Антонина. Присев в коридоре на кушетку, Люба сказала ей: – Ну, вот что, Тоня, раз вы дали с Аней согласие на этого ребенка (мальчик или девочка, все равно наш будет с Алексеем), то я тебе так скажу: дитё мы забираем. И чтобы никаких там «приехать и посмотреть», как растет, как живет, никаких проверок и упреков.

– Да какие упреки… сама видишь, как Аньке его растить… от насильника-то…пусть девка жизнь свою устраивает. А я только спасибо вам с Алексеем могу сказать… я ведь поначалу и не думала об этом, да и возраст у вас… какие дети.

– Ну, вот и договорились, – сказала Люба. – Значит, оформляем документы.

***

Узнав, что родился мальчик, Алексей, оглушенный новостью, прошептал: – Первенец…

Он осторожно, даже с опаской, принял из рук Любы новорожденного, стараясь не дышать. – Слышь, Люба, надо было усы-то мне сбрить, а то испугается малец… вот дурак-то я, не сообразил.

– Ага, думаешь, до усов ему, кормить надо малыша… спасибо, Люсе Лободиной, она же недавно родила, согласилась и нашего кормить.

– Слушай, мать, а как назовем-то? – хватился Алексей.

– Надо решать, предлагай, как сына назовем.

– А может Петр? Петя, Петруша, Петька…

– Петр Алексеевич Останин, – сказала Люба, – ой, как хорошо-то… значит, Петенька.

***

Супруги Останины, непривычные к таким крохам, постигали родительские азы. Алексей трепетно брал своими большими ручищами малыша, превращаясь в одно мгновение в заботливого папку. Часами они могли сидеть у люльки, любуясь мальчиком.

«Надо же, Останины дитем обзавелись на старости лет», – шептали особо острые на язык. «Ну и молодцы, – говорили другие, – и вовсе они не старые, им и пятидесяти нет. Алексей Игнатьевич так вообще здоровый мужик, у него силушки не занимать… справятся».

Про Анюту, которая жила у них, никто уже и не вспоминал. А сама Анюта устроилась на работу в городе. Парня своего дождалась, встречалась с ним, но не сложилось, поэтому замуж вышла за другого. Родили двоих детей, и через семь лет развелись.

***

Люба и Алексей, радуясь, как растет сын, постепенно пытались рассказать о правде рождения. Не всё, конечно, рассказать. Но то, что они его усыновили, Петя узнал, когда был подростком. Да он и сам слышал от деревенских, только не верил. А тут родители давно уже разговор издалека начинали и, наконец, пересилив себя, признались.

Петя запустил руку в темные вихры, посмотрел на родителей, пытаясь понять, о чем вообще речь. А потом вдруг выдал: – Да ну вас, не верю я. И вообще я на вас похож, вы мои родители.

Люба с Алексеем так и сели, словно приземлил кто. Переглянулись. И вдруг с удивлением, заметили, что их Петька, и в самом деле, похож на них. Как это может быть – сами не знали. Не так чтобы сильно похож: темные волосы, как у Алексея, и такой же рослый будет. А глаза – карие глаза, как у Любы. А самое интересное – все повадки Алексея перенял, словно копирует его.

С того времени оба успокоились, хотя позднее Петька все же осознал, что он усыновленный. Но даже думать об этом не хотел. Когда уходил в армию отца впервые назвал «батей». Звучало это уже как-то по-взрослому.

***

Через два года Люба с Алексеем встретили сына, и допоздна сидели за столом втроем, смотрели на него, как на самое драгоценное, что у них есть в жизни.

– Постарели мы, Петька, – с сожалением, сказал Алексей, – но это ничего, успели тебя вырастить, ты теперь невесту ищи, женись, может, внуков увидим.

– Да что ты, батя, конечно, увидишь, какие еще годы.

Люба вздохнула, вспомнив, что Антонина видела Петю еще до армии, и то издали, потому как Люба просила не смущать парня, и весь секрет ему не рассказала. Усыновлен, да и все. А теперь уже нет Антонины, схоронили недавно. А Анюта второй раз замуж вышла, трое у нее деток теперь.

Алексей разглядывал лицо сына, каждая черточка которого была родной. Он еще летом заметил среди рыбаков мужика лет пятидесяти, лицо которого запомнилось. Сначала думал, где-то видел, долго вспоминал… потом вспомнил, и его как будто молнией шарахнуло: с Петькой они похожи.

Алексей тогда домой примчался и альбом достал, давай фотографии сына рассматривать: похожи, как будто родственники.

А потом снова того мужика встретил. Неприятным он ему показался, голос с хрипотцой… Приехав домой, поделимся своими сомнениями с Любой. – Вот когда Петька рядом с нами, кажется, на нас похож. А когда увидел этого рыбака – ну вот одно лицо. Ну, почти одно лицо, только немолодое уже.

– Думаешь, это тот насильник и есть?

– А кто его знает? Теперь не проверишь, – сказал Алексей. – Если бы знал, я бы его… – он сжал кулаки.

– Забудь, Леша, главное, чтобы он сына не встретил нигде.

Вот такой разговор был у Алексея с женой еще летом.

– Батя, а на рыбалку поедем? – спросил Петька.

– Погоди, сын, лед покрепче станет и поедем на водохранилище, – пообещал Алексей, потому как был заядлый рыбак. И за эти два года скучал, что нет ему компании, он ведь Петьку приучил с малых лет.

Через неделю Алексей уехал на рыбалку один, жалко было Петьку будить, он так крепко спал.

– Ну, раз «на разведку», то съезди один, пусть Петя поспит, поздно вчера пришел, задружил, наверное, – шепнула Люба.

– Пусть спит, я быстро, посмотрю, как там, есть ли рыбаки, а то может рано еще.

Он приехал, когда только рассвело. Перед ним раскинулась ровная, белоснежная поверхность водохранилища. Где-то вдалеке торчали две фигуры, словно приклеенных ко льду рыбаков.

– Сидят, голубчики, – улыбнулся Алексей.

А с левой стороны еще один рыбак обосновался, как раз ближе к Алексею. – Зря там уселся, – подумал он, – опасное место, лед еще слабоват.

И едва достал рыбацкие принадлежности, как послышался треск, и он увидел, как рыбак барахтается в воде.

– Держись, – крикнул Алексей, снимая с себя шарф, который заставила надеть Люба.

Он подполз, на сколько возможно, и уже хотел кинуть шарф, но узнал в рыбаке того мужика, на которого похож их с Любой сын. И теперь он видел явное сходство, которое бросалось в глаза.

– Ну, бросай, – крикнул мужчина.

– А ведь это ты тогда надругался, снасильничал девчонку… помнишь? – Алексей сам не ожидал, что выкрикнет эти, казалось бы, неуместные в этот момент слова.

Лицо мужчины словно перекосило, он с испугом смотрел на Алексея.

– Ну, вспомнил? В марте одна тысяча девятьсот семидесятого года… в райцентре Онуфриево в сараюшку девчонку заволок…

– Спаси, прошу тебя…

– Я спрашиваю: вспомнил?

Мужчина кивнул. – Спаси меня, потону ведь…

– Значит, вспомнил. – Алексей кинул другой конец шарфа и вытащил человека.

Трясясь от холода, мужик поплелся к берегу, где стояла его машина. Потом обернулся и сказал: – А не докажешь… откуда тебе знать…

– Всевидящее око, – сказал Алексей. – Ты вот что, лучше не появляйся в наших местах. Если рыбачить, то уезжай, куда подальше. Слышишь, чего говорю?

– Слышу, я и сам не рад, что приехал сюда…

Алексей вернулся к своей лунке, но рыбалка уже не шла на ум. Даже сосредоточиться не мог. «Надо же, – думал он, – вот это чутье у меня, распознал я его. И ведь по годам лет пятьдесят ему сейчас, а тогда, значит, лет тридцать было, а он девчонку…эх, не стал я брать грех на душу».

Алексей собрал снасти и пошел к своему Москвичу. Немного отъехал – навстречу Петька на мотоцикле.

–Ты сдурел что ли? – Алексей Игнатьевич, выйдя из машины, побежал к сыну. – Зимой, на мотоцикле! Это мать, наверное, не видела, она бы тебя не отпустила.

– Да какая зима? Морозец легкий, – Петька улыбался. – А ты чего обратно?

– Да решил вернуться, скучно одному. В следующий раз вместе поедем.

– Ну, гляди, а то бы остались.

– Нет, лед еще непрочный, давай подождем.

Они присели на поваленный ствол дерева, глядя в поблескивающую ледяную даль.

– Слышь, Петька, ты бы женился что ли…

– А чего за спешка?

– Да с внуками хочется понянчиться, тебя вырастили, еще бы внучат…

– Будут внучата, батя, будут. – Он хлопнул отца по плечу. – Ну, поехали, раз сегодня без рыбалки. Там мамка пироги затеяла.

– А с чем? с капустой или с картошкой?

– А не знаю… вроде с капустой.

– Это хорошо, я с капустой люблю.

– Я тоже, – сказал Петька. Они переглянулись, улыбаясь.

– Ну, что, поехали, сын, – Алексей поднялся. – Давай закутывайся лучше, еще не хватало простудиться. И не гони, а то мороз все же.

Он тронулся, не спеша, с места, а Петька за ним, гордо поглядывая на отцовскую машину и уверенно следуя за отцом.

Яблоки в чужом саду

На сеновале было тепло и пахло скошенной травой, хоть и подсохшей, но еще обволакивающей все пространство деревянного сарая ароматом разнотравья. Лида, потупив взгляд, поправила платье.

– Идти мне надо, Миша, – прошептала она, – отец хоть и в ночную, а все равно… вдруг мама узнает.

– А ты не бойся, ты теперь моя невеста, я еще в школе знал, что поженимся.

Лида, стыдливая и счастливая, прятала улыбку в уголках губ – другого мужа, кроме Михаила, она себе и не представляла. И то, что сегодня случилось, еще больше их с Михаилом сблизило.

***

– Как же так, подружка моя, как же ты допустила? – строго нахмурив брови, допытывалась Марина.

– Ну, ладно, Мариш, ты смотришь на меня строже моей матери.

– Так вот и смотрю, что доверилась ты. А вдруг ничего у вас не выйдет?

– Все уже вышло! – Лида схватила Марину за плечи, пытаясь закружить. – Женимся мы! Представляешь?! И брось ты хмуриться, угостись лучше яблочком. – Лида достала из сумки румяное яблоко, сорванное утром, – одно дала Маринке, другое, с хрустом, надкусила сама.

Марина без всякого энтузиазма откусила кусочек, а сама никак не могла смириться с мыслью, что Мишка все же выбрал Лиду. Явного соперничества между, девятнадцатилетними девчонками, никогда не было. Мишка как-то сразу Лиду выбрал, а Марина для него всегда оставалась просто подругой Лиды.

– Тьфу, какое горькое! – Маринка швырнула яблоко в заросли крапивы у забора.

– Да ты, что, Мариш, у нас самые вкусные яблоки, – ты же вчера еще захрумала несколько штук, да еще хвалила.

– Вчера хвалила, сегодня невзлюбила, – со злостью сказала Марина, а про себя подумала: «Это мы еще посмотрим, кто, на ком женится».

Как подменили Маринку, ни о чем думать не могла, кроме как о Мишке. План у нее созрел быстро. И план-то был нехитрый, но, оказалось, помог темным замыслам подружки.

Работал на участке у Маринкиного отца Генка – двадцатидвухлетний парень, считавший себя, что и работает лучше и зарплату заслуживает больше.

– Сделай, Геночка дело, бригадиром станешь! А я уж папку уговорю, найду, что сказать, я у него любимица.

– Не поставит, молодой я еще.

– А молодым у нас везде дорога, не упускай такой случай, будешь везучий! – Хитро поглядывая на Генку, уговаривала Марина.

– Что за дело-то?

Девушка, как могла, доходчиво, объяснила, что делать: – Лиде сказать, что на берегу ее Мишка ждет. А потом следом пойти да обнять ее покрепче. А уж остальное – мое дело.

Генка рукой махнул, отказываться начал: – Сами разбирайтесь.

– Ну, тогда не видать тебе бригадирства, а так у тебя карьера замаячит.

Генка коснулся рукой пересохших губ – хотелось пить от волнения. И бригадиром тоже хотелось стать.

***

Лида удивилась, что утром не было такого уговора на речке встретиться, но Генке она поверила, и вечером спустилась к реке. В сумерках увидела мужской силуэт, сердце ёкнуло, но не так как раньше, предвещая радость, а как-то тревожно.

Генка, ничего не объясняя, приблизился к ней и молча, взяв за плечи, притянул к себе. Девушка не то, что оттолкнуть не могла, даже руки поднять невозможно.

– Дурной что ли? Отпусти, а то Мише скажу.

Но Генка, как клещ, впился ей в губы, сковав даже малейшие попытки высвободиться.

– Вот, видишь, Миша, а ты мне не верил, – глядя вниз, говорила Марина изумленному Михаилу.

Мишка, разъяренный от увиденного, кинулся вниз. Генка наконец отпустил Лиду, и тут же упал от Мишкиного удара.

– Не знал, что ты такая, не думал, что после меня по рукам пойдешь, – лицо Мишкино исказилось от злости.

– Миша, ты что, ты же сам меня сюда позвал, Генка же почти напал на меня.

– Если бы сказали, не поверил, а тут своими глазами видел, – Мишка со злости пнул камень и быстро пошел домой.

Лида бежала за ним, плача и уговаривая одуматься. И всего-то надо было им остыть и хорошенько подумать, но Мишка так быстро шагал, размахивая руками, что Лида почти бежала за ним, уже отчаявшись достучаться до его обманутого сердца.

С Лидой Михаил встречаться перестал. Но и Маринку игнорировал.

– Говорила я тебе, чтобы не торопилась ты с ним на сеновале оставаться, – стараясь быть участливой, приговаривала Марина.

– Генка все проклятый, это он все подстроил, и зачем только ему это надо…

– Ну, может, нравишься ты ему, не один же на свете Мишка, есть и другие парни.

Лида презрительно сморщилась, перекинула на плечо русую косу и стала с волнением ее расплетать, сама не понимая, зачем это делает.

***

Томные Маринкины взгляды Михаил игнорировал, он все еще был зол на Лиду, разочарование терзало ему душу. Иногда, правда, хотелось кому-то излить свою боль, и почему-то рядом оказывалась Марина. Он уже начал задумываться: «А может быть Марина, не сводящая с него взгляда, и будет верной женой»? А потом отмахивался от этой мысли, хотя пару раз и проводил ее домой.

Маринка, отчаявшись добиться внимания от Мишки, который, казалось бы, теперь свободный, услышала от местной бабули о привороте. Да и раньше она знала, что прибегали к этому запретному действию, когда парня или мужа хотелось к себе «привязать».

Это было последнее, на что она так надеялась. И надежды ее оправдались: Мишка стал все больше времени с ней проводить. В любви не признавался, но сжимал в объятиях крепко, словно забыться хотел.

– Погоди, Мишенька, – ласково шепнула Маринка, убрав его руку, и застегивая блузку, – не спеши. Вся я твоя, но только после свадьбы. Если уж верной быть, то с самого начала.

Не ожидал Мишка, что откажет она ему, ведь сама за ним бегала; удивился, что про свадьбу упомянула, а он ведь на ней жениться не собирался. А тут вдруг задумался: «Честь бережет, значит, верной женой будет».

***

Свадьбу играли глубокой осенью. Лида весь месяц ревела от обиды, с Мишкой пыталась поговорить, да только он как отрешенный от всего ходил, другой стал Мишка. В день свадьбы достала Лида сохранившиеся последние яблоки и пошла на другую улицу, где гуляли и поздравляли молодых.

Марина сразу насторожилась, увидев бывшую подругу: «Как бы чего не вышло», – подумала она и взяла Михаила за руку. На свадьбу-то подружку она не пригласила.

– Поздравить тебя пришла, – подойдя вплотную к столу, сказала Лида, словно не замечая жениха, – ты же подруга мне, всегда была подругой. Помнишь, как зимой чуть в степи с тобой не заблудились и буран начался, – мы тогда, обняв друг друга, согреться хотели. А потом нас сосед дядя Коля подобрал. И уроки мы вместе учили, и на речку бегали, помнишь, как тебе ногу свело, а я кинулась к тебе, хоть и плавать еще не умела.

Лида заметила, что гости притихли и пытаются вслушаться в ее слова.

– Вот, держи, – протянула Лида пакет с яблоками, – это из нашего сада, они у нас всегда сладкие.

Маринке ничего не оставалось делать, как приподняться и принять подарок, пусть даже такой странный. Но видно руки задрожали или неловко взяла: пакет бумажный выскользнул из рук и яблоки полетели на пол. Гости кинулись собирать. Михаил вздрогнул, как будто очнулся от чего-то, хотел встать, но невеста схватила его за руку, заглянула в глаза: – Всё хорошо, это пройдет, ты же со мной. – И он, как послушный ребенок, остался сидеть на месте.

– Марин, это Лида что ли? – подойдя к сестре, спросил старший брат Иван, приехавший из города на свадьбу младшей сестры. – Столько лет ее не видел, какая красивая она… А почему не осталась?

– Потом, Ваня, потом, – сбивчиво сказала Маринка, – некогда ей, вот и не осталась.

Мишка тем временем налил себе стопочку покрепче и одним махом опорожнил ее. А на другом конце стола сидел пьяный Генка и пытался доказать соседям по столу, какой он хороший бригадир.

Лида торопливо шла домой, почему-то не было слез. Может, быть уже все выплакала, – «вот бы хорошо не плакать больше», – подумала она, – «вот бы забыть и его и ее. Навсегда забыть».

– Ли-иида, постой! – Двадцатипятилетний холостой Иван уже почти догнал девушку.

– Я тебя сразу и не узнал, – сказал он, восхищенно глядя на печальную Лиду. – Я провожу.

– Ну, проводи, – согласилась она, хотя по большому счету, ей было все равно.

Иван был заметным парнем, удивительно, что еще не женат, все искал особенную девушку, чтобы в сердце ворвалась раз и навсегда. И никогда бы не подумал, что заглянувшая на свадьбу к сестре ее подружка Лида, так встряхнет его чувства.

– Лида, а можно я и завтра приду? – спросил он, когда подошли к дому. – Прогуляемся. А хочешь, в город съездим, в кино, в парк сходим?

– А что это ты, Ваня, вдруг культурную программу решил мне предложить? Понравилась что ли я тебе?

– А что скрывать? И понравилась! Раньше приезжал к родителям, не замечал тебя, а сейчас отпускать не хочется, вот так бы на всю жизнь и остаться вместе.

– Ну, Иван, ты почти сватаешься… не рано ли в первый же вечер?

– Не рано. Хочешь, хоть завтра в ЗАГС?

Лида задумалась: – А что, может и так, – она открыла калитку, – а сейчас я домой пойду, устала я.

– Я завтра в это же время на мотоцикле подъеду, ждать буду, пока не выйдешь.

Лида ничего не сказала, даже не обернулась. Она попыталась представить себя женой Ивана, и задумка, отомстить Маринке, охватила ее, почти поглотив всю.

Дома Лиду встретила мать, увидевшая в окно Ивана. Она взволнованно подошла к дочери, словно на расстоянии разгадав замысел Лиды, и сказала: – Жизнь – не игрушка, Лидушка, запомни, совсем не игрушка.

Лида, уткнувшись матери в плечо, разрыдалась: – Мамочка, мамочка, как ты права, жизнь – не игрушка. А разве сердце мое игрушка? Разве им можно так играть? Это только кажется, что яблоки в чужом саду слаще, горечь на всю жизнь остается. Жаль, Маринка не поняла этого.

Лида закуталась в одеяло, пытаясь уснуть, но мысли врывались, как ветер, будоражили ее сознание. Совсем неожиданным было то, что старший брат Марины заметил Лиду с первого взгляда и влюбился в нее. Она подумала, как бы все это могло быть, если бы они с Иваном поженились, как бы изменилось довольное лицо Маринки, узнай она, что Иван, ее родной брат, выбрал в жены Лиду.

А Иван не шутил, он всерьез думал о девушке, ни слова не говоря младшей сестре о своих чувствах.

Утром Лида первым делом вспомнила эту горькую для нее свадьбу, вспомнила Михаила, на лице которого не дрогнул ни один мускул, как будто не осталось в нем никаких чувств. Вспомнила Ивана. «Да-аа, сюрприз был бы для Маринки, узнай она, что предстоит нам породниться», – и тут же Лида отогнала эту мысль.

Больше всего ей запали в душу мамины слова: «Жизнь – не игрушка». Права мама: стоит ли ради того, чтобы досадить предавшей ее подруге и любимому человеку, ломать свою жизнь. И пусть Иван, статный и симпатичный, но чужой он ей, не готова Лида ломать свою жизнь. Время надо.

В те три дня, что Иван жил у родителей, он почти не отходил от Лидиного дома. А она уже сотый раз отказывалась от прогулки с ним, считая, зачем парню голову морочить, если не любит его, и вряд ли полюбит.

Так и уехал Иван ни с чем, но с надеждой, что передумает Лида. Он и потом еще приезжал, чтобы ее увидеть.

***

Лида окончила сельскохозяйственный техникум, и после экзаменов осталась жить в небольшом городке, который был районным центром. «С глаз долой, из сердца вон», – подумала она о Михаиле и, надеясь поскорее забыть его.

Замуж Лида вышла через три года, у Марины с Михаилом к тому времени уже дочка бегала.

Встреч друг с другом они старались избегать, и за эти годы видела она Марину и Михаила лишь издали. И незаметно пробежали еще два года.

Генка, ставший бригадиром, дальше не продвинулся, а, наоборот, сняли его с бригадирства. Одно дело должность получить, а другое – удержаться на ней. Частенько его видели выпившим, бормотавшим себе что-то под нос, возвращаясь поздно вечером домой.

В один из таких вечеров забрел Геннадий к Михаилу. – Дома твоя? – спросил он, намекая на Марину.

– К матери ушла.

– А-ааа, – Генка оперся об косяк и слегка заплетающимся языком сказал: – Сволочь я, Мишка, влез между вами. Это же я тогда поддался на уговоры твоей змеёвки, бригадиром мне захотелось быть, вот и полез Лидку лапать.

– Ты чего несешь? – Мишка подошел к Генке и схватил его за грудки: – Ты чего несешь? Тебе в пьяную голову это пришло?

– Я хоть и выпивши, но не пьяный, надоело мне этот груз в себе носить, вот и рассказываю. Маринка тогда меня уговорила Лиде сказать, что ты на берегу ее будешь ждать, а я и согласился: пообещала, что отец ее меня бригадиром поставит.

– Придумал ты все с пьяных глаз, – тряхнув Генку, со злостью сказал Мишка, – я же сам видел, как вы на берегу…

– А вот это видел? – Генка оттолкнул Михаила и показал свои огромные рабочие ручищи. – Она и пикнуть не смогла, когда я схватил ее, вот это ты и видел. И поверил, как дурак. Эх, Мишка, лучше бы ты не поверил тогда.

Михаил вцепился в Генку и почти выкинул его из дома в ограду. – Еще раз повтори: правда, это или нет? И Генка, без запинки, вновь рассказал, как все было.

Михаил устало опустился на ступеньки крыльца: скоро должна была подойти Марина с дочкой Аленой. Жену Михаил так и не смог полюбить, хоть и была она ему верной и заботливой. Как к хозяйке, как к матери их общего ребенка, придраться не к чему. И что надо мужику? А вот видно чего-то надо. Не было у него тех чувств, как когда-то к Лиде, и ничего он с этим поделать не мог. А потом решил, что и не нужны они вовсе эти чувства, и без них люди живут годами.

А теперь, когда Генка все рассказал, как на духу, перевернулось что-то в душе у Михаила. К Лиде не побежишь, замужем она, сын растет. Но и с Маринкой после такого жить не сможет, хотя больше всего себя винил. Молодой и вспыльчивый был, даже не выслушал Лиду, приклеив ей ярлык «гулящей».

– А ты чего это на крыльце? – увидев мужа, спросила Марина, ведя за руку Алену.

– Папа! – крикнула дочка и повисла у него на шее. Все вместе вошли в дом. Отправив Аленку в комнату играть, потребовал от жены рассказать всю правду про то свидание на берегу, когда Лиду в неверности обвинил.

Странно, но Марина вовсе не испугалась, отпираться не стала. – А ты, Мишенька, и сам был готов поверить, – сев на диван, заявила жена. – Хотел бы, ни за что не поверил, так что вини себя.

– А я и виню, и жить с тобой не стану, – Михаил рывком стащил чемодан с антресолей, – у родителей поживу, а ты оставайся.

Маринка подскочила и повисла у него на шее, заголосив: – Ты что, бросаешь меня, а как же наше общее дитё? Одна я должна растить ее?

– Помогать буду, даже не сомневайся, но мы все равно разведемся.

Лицо Маринки перекосилось от злости: – Как это разведемся? Неужели я плохой женой была все эти пять лет? И какой нам смысл разводиться, у Лидки тоже своя семья, так что ничего тебе там не светит.

В это время дверь из комнаты открылась и Аленка, поняв, что папка куда-то уходит, подбежала и обняла его коленки. – Папочка, не уходи, – заплакала она. Следом разрыдалась Маринка.

Не смог он уйти. Остыл, обдумал все: и впрямь смысла нет, только ребенку нанесет душевную рану. Но отношения с женой стали еще холоднее. Вроде в доме все есть, Маринка старается: разносолы готовит, с дочкой занимается, а близости, именно душевной, нет у нее с Михаилом.

***

Прошло еще десять лет

Алене уже пятнадцать. Дом у Михаила – полная чаща, хозяйство держат. И как-то случилось, что заболела у них тёлочка. А было это в субботу, под вечер. Кинулись к местному ветеринару, а он пьяный в стельку. И тут подсказали им, что Лидия Николаевна к матери с сыном приехала, а ведь она ветеринарный врач, – она уж точно поможет. Ничего не оставалось делать, как позвать ее.

Лида почти не изменилась, только косы теперь нет, и волосы ровно подстрижены. При встрече с Михаилом, услышал он только спокойное «Здравствуй, Михаил», – и все, более никаких эмоций. Дело она свое знала, животное осмотрела, сказала, что делать нужно, чем поить и кормить. Попрощалась и пошла к калитке. Марина пыталась деньги сунуть, но Лида только отмахнулась от нее.

И вроде бы даже взглядом с Михаилом не пересеклась, а он после ее ухода как с ума сошел, слег в тот же вечер. – Надо было не звать ее, – сокрушалась Марина, – теперь вот занемог.

А Михаил и правда занемог, и сам не понимал, что у него болит, догадался уже позже: душа это болит.

Несколько дней ходил задумчивым, а потом тихо сказала Марине: – Развестись нам надо, Аленка почти выросла, но я и дальше помогать буду, а с тобой мы все равно как чужие.

– Не можешь простить мне, что я тогда боролась за тебя? Разве плохо ты жил со мной? А может вы с Лидой и года бы не прожили…

– Всякое могло быть, – согласился Михаил, – но это была бы наша жизнь. Понимаешь, наша!

Михаил, как и десять лет назад, вновь стал собирать чемодан. Марина встала перед ним, глаза блеснули какой-то озлобленностью: – Все равно не сможешь уйти, приворожила я тебя, никуда тебе от меня не деться.

Михаил рассмеялся: – Не верю я в бабские сказки. А если и впрямь приворожила, то сейчас проверим: смогу ли я уйти, смогу ли я без тебя.

Он собрался, взял документы и ключи от машины, достал деньги: – Это получка, возьми, Аленка джинсы, кажется, просила, возьми, что посчитаешь нужным.

– Миша! – Марина кинулась вслед за ним, повторяя почти один в один ту самую сцену, когда он пытался уйти еще десять лет назад. Но в этот раз он молча отстранил жену и вышел.

Странно, но он вдруг почувствовал какое-то облегчение, хотя их семейная сцена была тягостной. Он еще не знал, как поступить дальше, одно знал: поживет пока у родителей, будет дочери помогать, да и Маринка, если что по хозяйству попросит, не откажет.

Встретить Лиду почти не надеялся, да и зачем лезть в чужую семью. Но попросить у нее прощения он давно уже хотел, только случая такого не представилось.

***

Прошло еще три года

Михаил давно развелся с Мариной, и она уже не противилась, а наоборот, впервые в жизни увидела, что еще вполне интересна противоположному полу. Когда всю жизнь любишь одного человека без взаимности – одно дело, а когда начинают тебя любить, здесь совсем другие ощущения. В душе Марина давно отпустила Михаила, и сама перед собой раскаялась, что захотела «сладких яблочек» из чужого сада. Только показались они ей слишком горькими.

Михаил как не пытался забыть Лиду, не получилось, и решил искать с ней встреч. Он приезжал в райцентр каждый выходной, в надежде, что увидит ее случайно. Но Лида сама приехала в деревню к матери, и в субботу вышла помыть скамейку за воротами.

Это был тот случай, когда два человека, расставшись по глупости почти восемнадцать лет назад, встретились вновь и стояли друг против друга. Больше всего Михаил волновался, что Лида замужем – не хотел ничем навредить ее семье. Но оказалось, что Лида развелась еще два года назад.

Запоздалое «прости» услышала она в тот вечер, а потом они сидели на чистой скамейке и долго говорили, оказывается, им так много надо было сказать друг другу.

Когда через неделю Михаил предложил Лиде выйти за него замуж, она засомневалась: – Так много лет прошло. Хватит ли нам, Миша, жизни, чтобы свою семью построить, ведь мы не молоденькие.

***

Безвозвратно ушло то время. И уже у Аленки дети в старших классах учатся, а сын Лиды военным стал и мотается по стране.

– А помнишь, ты говорила, хватит ли нам жизни семьей пожить, – спросил поседевший Михаил жену. – А вот видишь, сколько лет вместе, не зря говорят, лучше поздно, чем никогда.

– Помню, говорила, – ответила Лида, поставив на стол пирог, – и, слава Богу, что и нам времени хватило, – сказала она, подав мужу кружку со свежезаваренным чаем.

А потом они вышли на крыльцо, когда уже совсем стемнело. Воздух после летнего дня освежился, и прохлада была такой приятной, что не хотелось идти домой. Ночное небо было усыпано звездами. – Смотри, как много звезд, – сказала Лида, – помнишь, также смотрели на небо в молодости… да так засмотрелись, что на сеновале оказались с тобой…

– Помню, Лидушка, – Михаил обнял за плечи жену, – всё я помню, никогда не забывал, ты ведь моя самая первая и самая верная. Навсегда.

Внебрачная внучка

Такого шума в семье Прохоровых не было слышно с самой постройки дома. А выстроен добротный бревенчатый дом еще отцом Егора Кузьмича, известного в селе механизатора, хозяйственного и характерного мужика, как называли односельчане.

– Ты куда глядела? Ты где была, когда Нинка хвостом по районам крутила?

– По каким районам, тятя? В райцентр ездила…

– Молчать! Еще голос подаёшь… «щучка»! – Кузьмич топнул ногой, и даже жена Клавдия вздрогнула.

– Уймись, Егор, чего уж теперь…

– Ага, теперь чего… нагуляла… «щучка»…

«Щучка» – редко у него вырывалось, это уж когда разозлится. Однажды на сельском собрании обвинила его Макариха, известная сплетница, что мешок совхозного овса заграбастал для своего хозяйства. А Кузьмич за свою жизнь никогда и нитки не украл; и так его это обвинение из себя вывело, что устроил он прилюдно настоящий разнос Макарихе и обозвал ее «щучкой», ну, а народ понял, что он имел ввиду.

Вот и сейчас, когда незамужняя дочка сидит перед родителями с животом, не выйдя замуж, а жениха (да и какой он жених, так, чуть погуляли) и след простыл, не выдержал Кузьмич и назвал родную дочь «щучкой». Ну и потом еще неласковыми словами «огрел».

– Всё, ты, – тряся указательным пальцем перед самым носом жены, продолжал Кузьмич кричать на весь дом: – твоя работа, не доглядела девку… стыд какой на мою седую голову. – Кузьмич, наконец, выдохся, как ливень после бури, и, громыхнув стулом, уселся, положив руки на стол. – Кольки нет, со старшим братом не забалуешь, не посмел бы прохвост на Нинку полезть, старший-то брат заступился бы…

Клавдия, услышав про старшего сына, завыла, отвернувшись и уткнувшись в полотенце, висевшее на гвоздике.

Старший сын Николай погиб еще десять лет назад, и осталась у Прохоровых только младшая Нинка, на которую Егор возлагал надежды… а какие надежды, он и сам толком не знал.

– Как, ты говоришь, его фамилия? – перестав плакать, спросила Клавдия.

Нина, тихо всхлипывая, пробормотала: – Лисковский… Володя.

– Тьфу ты, и фамилию-то с первого раза не выговоришь, – проворчал Егор. – Ну и где его теперь икать?

– Уехали они. Говорят, в город уехали, – сказала дочка.

– А он знал?

– Я сказала.

– И чего? – грозно приподняв брови, спросил отец.

– Не поверил.

– Доигралась, что и не верят тебе… распутница…

– Да не терзай ты ее, – заступилась Клавдия, – девке рожать же придется, чего ты ей нервы сворачиваешь… да и не при царе горохе живем, семидесятые на дворе…

Егор поднялся, снял с вешалки старенький помятый пиджачок, накинул фуражку и, махнув худощавой рукой, сказал: – Делайте что хотите, стыдоба одна с вами… нагуляла на стороне…

***

Клавдия с Ниной ездили потом в райцентр, но о Лисковских ничего нового не узнали. Как сказал Егор Кузьмич: «улизнул ваш Лисковский».

Нина притихла и почти не выходила из дома, чтобы любопытные взгляды односельчан не касались ее. Клавдия тоже отмалчивалась, уходила от разговора о дочери. Ну, а Кузьмич – так у него вообще ничего не узнаешь, одним взглядом мог остановить. Нахмурит брови на худощавом лице, взглянет с такой строгостью, что собеседник сразу умолкнет.

Несмотря на его средний рост и худощавость (про таких горят: не в коня корм), он отличался и физической силой, и сильным характером. Дочь Нину с того дня не трогал, но и ласковым словом не жаловал. Обиделся. Не такого он будущего хотел для дочери, которая осталась после гибели Николая единственным ребенком. Николай-то, сразу после армии погиб, не успев семьей обзавестись. И вот теперь Нинка на сносях, глядишь, может внука родит.

***

К рождению внучки Кузьмич отнесся равнодушно.

Клавдия, повязав праздничный светлый платок, присела за стол напротив мужа. – Егор, ну так надо же записать дитё рожденное…

– Записывайте… я тут при чем? Сама нагуляла, сама пусть и записывает.

– Так фамилию надо… отчество… а этого, будь он неладен, и близко нет… да и не признал же сразу, еще когда Нина беременной была, а сейчас и подавно…

– Ну, говори, чего надо-то? – с раздражением спросил Кузьмич.

– Ну, так на нас – на Прохоровых придется записать… да и отчество надо… придется твое отчество взять…

– Стыдоба, – буркнул – Егор, – берите, раз забыла, что сначала замуж выходят, а потом детей рожают.

Девочка родилась крепенькой, здоровой и крикливой. Было по первости: не давала спать.

Склонялась над дочкой Нина, Клавдия ворковала над внучкой, успокаивая ее… и только Кузьмич равнодушно выходил из дома, найдя для этого причину.

– Егор, пригляди за дитем, а я к Марусе сбегаю за дрожжами.

– И чего я буду за ней глядеть? Понимаю что ли в этом…

– А то ты Нинку не нянчил… забыл что ли? Уж три месяца… подойди хоть. Нинка в больницу уехала, побудь тут…

– Ну и ты там с Маруськой языком не лязгай, а то не дождешься тебя.

Клавдия, обрадовавшись, что Егор остается с внучкой дома, быстро стала одеваться. – Я скоренько…

За окном уже появились первые осенние листья, но было тепло, как это обычно бывает в начале осени. Егор, глянул в окно и одобрительно хмыкнул, радуясь погоде, которая, как по заказу, для уборки огорода. Его мысли о хозяйстве прервал плач девочки.

Он вошел в комнату Нины, склонился над кроваткой, которую дочь купила в райцентре; даже имя Анна, которым назвали внучку, не могло отогреть его сердце. Анной звали покойную мать Егора, которая любила и баловала Нину до самых взрослых лет.

Девочка куксилась, потом уставилась на Егора, разглядывая его.

– Ну и чего надоть тебе, несмышленыш? – тихо спросил он.

Девочка вновь заплакала.

– Мокрая, поди, – он проверил. – Нет, сухая… а чего надо?

Взяв погремушку, тряхнул ее, отвлекая ребенка.

Но погремушка не помогла. Егор посмотрел в окно. – И где ее носит? – проворчал он. – Потом подошел к кроватке и осторожно взял девочку на руки. Впервые за три месяца после рождения взял на руки внучку.

С детьми, когда родились, с Колей и Ниной, водился и помогал Клавдии. А тут, как взъерепенился на дочь, что, будучи не замужем, родила, так вообще не касался, как там они с малышкой управляются. «Не мое это дело» – так считал.

И вот держит внучку на руках, а сам не знает, как ее успокоить. А она, эта кроха, вдруг перестала плакать, лежит себе, разглядывает деда.

Егор и сам притих, сел на диванчик, держит ребятёнка и, сам того не замечает, как умиляться начал. – Ишь, ты, глазастая, любопытная… притихла… хорошо у деда на руках… Расти давай, да не болей…и не плачь почем зря.

Клавдия так и застала мужа с ребенком на руках. Хотела взять Анечку из его рук, да он сам осторожно в кроватку положил.

И с того времени чаще стал к внучке подходить. А больше всего Клавдию, да и Нину, удивляло, что на руках у деда Анюта не плакала. Сразу затихала.

***

На крохотном пятачке у магазина, где любили «обменяться мнением» сельские сплетницы, услышал Егор однажды, как Людмила Сомова брякнула: «Ну, так ежели не в браке дите родила, так значит, внебрачный ребенок… вон как у Прохоровых… у них же, получается, внучка внебрачная…»

Егор сразу смекнул, про кого речь. Не стал делать вид, что не слышал, подошел вплотную к Людмиле, она даже отшатнулась, и тихо так сказал: – Сама ты… бракованная…

– А я чего? – испугалась Людмила грозного вида односельчанина. – Я ничего… это так, для примера, говорят так…

– Завяжи платок на свой роток, – буркнул недовольно Егор и пошел прочь.

Разговоры в селе утихли, никто уже не обращал внимания на Нину, которая «в подоле принесла», а Егор все больше привязывался к внучке.

В два годика она цеплялась за его руку, когда он присаживался, и вскарабкивалась к нему на колени. Но больше всего трогало Егора ее лепетание: «дедя», – обращалась она к нему, трогая ручонками его морщинистое лицо. – Ишь ты, егоза… а ну, шурш спать! – С улыбкой говорил Егор.

Нина к тому времени уехала в райцентр, там с работой проще. А потом вернулась с женихом. Василий был на пять лет старше Нины, разведенный, но к тому времени еще бездетный.

– Расписаться мы решили, – обрадовала она родителей.

– Ну, так расписывайтесь, – сдержанно одобрил Егор. Клавдия смахнула слезу. – Правильно, доча, мы не хуже других.

Поселились молодые в старом домике покойной матери Егора Кузьмича, и пока обустраивались, Аня по-прежнему жила у дедушки с бабушкой.

Забеременев, Нина забрала дочь. Но при каждом удобном случае внучка бывала у Прохоровых. Да и сама она тянулась к ним. Василий, мужчина степенный, спокойный, но особой любви к чужому ребенку не испытывал. И наконец, дождался первенца – родился сын.

В первый класс Анюта пошла от Прохоровых.

– Папа, в школу надо ребенку, и у нее, как-никак, родители есть, мать я ей… так что забираю Анюту.

– Куды ты ее забираешь? От вас до школы через все село топать. Кто водить девчонку будет? Васька днями на работе, ты с мальцом водишься… нет, пущай у нас остается пока, тут до школы – вмиг добежать. – Егор Кузьмич, положив локоть на спинку стула, словно опору нашел, уверенно сказал: – Пусть дитё тут живет… так и вам сподручнее будет.

– И правда, доча, вам так легче будет, – согласилась Клавдия.

Нина особо и не настаивала, к тому же в любое время могла к родителям прийти, дочку увидеть, да и Анюта прибежать всякий раз может. Но самым убедительным было то, что внучка Анечка привязалась к деду с бабой. А больше всех к деду.

Он и качели ей сделал. Особенные качели, раскрасив разной краской. Даже ребятишки с соседней улицы приходили посмотреть и покачаться. И уроки он тоже с ней делал. И еще до школы научил читать и выводить первые буквы.

– Деда, расскажи сказку, – просила Аня.

– Ох, и нашла рассказчика, – ворчал Егор. Но присаживался рядом, обняв внучку, словно хотел защитить от всех ветров и бед, и начинал рассказывать. Вот так, рядом с ним, она иногда засыпала. А если не засыпала, то говорил свое привычное без всякой злобы: «А ну, егоза, шурш, спать!

Так и осталась Аня в доме Прохоровых. Подрастали ее младшие братья – Сережка и Юрка, с которыми она водилась. И дед, так же с заботой относился к внукам, но к Ане – как-то особенно. Нина даже злилась, что выделял старшую, родившуюся от бросившего ее Лисковского. А ведь мальчишки-то от законного мужа родились.

***

Когда Аня закончила школу и поступила в медучилище, объявился в районе Лисковский. Тогда уже Владимир Павлович Лисковский, заместитель начальника районного отдела внутренних дел.

Егор Кузьмич, постаревший, с поредевшими седыми волосами, в очках, шевеля губами, читал в местной газете о его назначении. Фамилию эту он слышал лишь однажды, а тут вновь обозначилась эта фамилия.

– Слышь, Клава, это не тот, случаем, Лисковский, что от нашей Нинки улизнул тогда?

Клава, по привычке поправив платок, присела напротив, сложив «замком» натруженные руки. – Тот самый, будь он неладен, – вчера Нина сказала мне.

– Ага, тебе сказала, я а, как всегда, в последнюю очередь узнаю.

– Не ворчи, Егор, зашел разговор, вот и сказала.

– Кобель, – отложив газету, проговорил Кузьмич, – ладно Нинка… обидно мне, что внучку не признал… а еще в начальники влез…

– Заместитель он, а не начальник, – поправила Клавдия.

– Всё одно с портфелем.

Так бы и забыли они этот разговор, но дочь Нина вдруг заволновалась, стала суетиться, вновь вернулась к разговору про Лисковского.

– Пап, вы пока Аньке не говорите, – попросила она, – видела я на днях в райцентре Владимира…. важный такой стал, располнел…

– Ну, ладно, чего мне его важность, – оборвал Кузьмич, – говори уж.

– Разведенный он. И детей нет. Вот так. Прожили с женой, а детей нет, получается, Анька моя – единственная наследница…

– Чего-оо? – Егор, как и раньше, нахмурил брови. – Какое наследство?

– Ну, так от родителей в городе квартира осталась. Небольшая… но жилье все-таки, да еще в городе. Да и в райцентре у него тоже квартира теперь есть…

– Ты чего хочешь? – заволновался Кузьмич.

– Папа, он сам покаялся, пожалел, что Анюту не признал… пожалел, что не поверил мне… готов хоть сейчас дочку признать. Видел он ее… фотографию я показывала… говорит, на него похожа, сильно похожа…

Кузьмич встал, выпрямился, насколько это возможно при его сутулой спине и, сложив фигуру из трех пальцев, заявил: – Накося, выкуси… на мою мать Анну Тимофеевну Прохорову Анюта похожа, а не на него… кобеля…

– Ну, папа, тебе не угодишь, человек сам, понимаешь…

– А где он был до сего времени? должность зарабатывал? А ежели бы у него сейчас дети были, то про Аньку бы и не вспомнил?

– Ну, папа, как знаешь, – Нина горделиво выпрямилась и собралась уходить, – а Владимир Павлович сам лично в выходной приедет. Сюда к вам приедет.

Владимир, действительно, приехал к Прохоровым в воскресенье. Его, хоть и не новая, но вполне ухоженная «Волга», подкатила к воротам Прохоровых. Клавдия, впервые увидев отца внучки Анюты, стушевалась в первые минуты, стала приглашать за стол.

Егор Кузьмич, не дрогнув, по-прежнему, держался как часовой на посту, готовый в любой момент указать на дверь.

– Здравствуйте, хозяева! – Громкоголосо поприветствовал гость. Вручил цветы, конфеты и коробку с тортом, купленные в райцентре. Клавдия виновато взглянула на свои пироги, к которым как-то больше привыкли.

Сдержанно кашлянув, как будто готовился к большой речи, Владимир присел к столу. Аня, светловолосая, сероглазая, стройная, в новом голубом платье, присела напротив.

– Такая вот жизнь, – начал гость, – в молодости много ошибок, бывает, наделаешь, пока поймешь, где твоя судьба. – Он виновато посмотрел на Анюту. – Не обижайся, Анечка, так получилось, что я твой отец… и очень-очень рад этому. Не у каждого, понимаешь, отцы находятся, а я вот нашелся… лучше поздно, чем никогда.

– Это ты к чему? – спросил Егор Кузьмич. – Хочешь сказать, что появился и осчастливил девчонку?

Лисковский попытался улыбнуться. – Ну, что вы, это я так, к слову, как в жизни бывает. – Он снова посмотрел на Анюту. – Ну, расскажи, Анечка, как учеба? Нравится ли тебе будущая профессия?

– Очень нравится. Мы с дедом всё заранее обговорили, – она посмотрела на Егора.

– Ну, посоветоваться – это хорошо. У тебя еще один советчик теперь есть, ко мне можешь обращаться, – сказал гость.

Примерно через час, Владимир стал поглядывать на часы. – Прошу прощения, но у меня работа и в выходной день, поэтому буду краток. Поскольку Аня – моя дочь, то справедливо будет, как и положено, записать на мою фамилию… ну и отчество мое взять, отец все-таки… будешь Лисковская Анна Владимировна. Жаль, родители мои не дожили…

– Ну, а что, всё правильно, – Клавдия толкнула локтем внучку.

– Вы как считаете? – Владимир обратился к Егору Кузьмичу, сразу поняв, что этого старика ничем не проймешь.

Клавдия приготовилась, что Егор снова воспротивится, выскажет свое категоричное мнение. Но Егор, осторожно кашлянув, взглянул на внучку. – А что, Анюта, может оно и справедливо будет. Ты подумай, сама решай. А то ведь, и в самом деле, не у каждого отцы объявляются… через столько лет.

– Да, Аня, подумай, – обрадовался Лисковский.

Анна встала, немного волнуясь, убрала русую прядь. – Спасибо, Владимир Павлович, за предложение. – Она подошла к Егору Кузьмичу, положила ладонь на его плечо: – Прохорова я. Прохорова Анна Егоровна. Так и будет.

Кузьмич от удивления выронил из рук вилку. – Ты чего, внуча, может он дело говорит…

– Тихо деда, теперь я решаю, – жестким голосом сказал Анна. – Фамилию менять я не собираюсь… ну, если только замуж выйду. А Егоровной как записана, так и останусь. Ну, а если Владимир Павлович считает меня дочерью, ну пусть так и будет, я не против.

– Это ты ее научил! – С обидой сказала Нина, когда Лисковский уехал. – Человек при должности, не бедный, наследников нет, а она … Егоровной решила остаться…

Анна, выслушав мать, вышла на середину комнаты и, топнув ногой, твердо сказала: – Никто меня не подучивал, это я решила! И не собираюсь отчество на квартиру менять.

Прошло много лет

– Это кто там по коридору ходит? Морошкин, ты же после инфаркта… а ну, шурш в палату! Лежать и выздоравливать!

– Анна Егоровна, я на минуточку, – с трудом выговаривая слова, пролепетал седовласый Морошкин.

– В палату, я сказала! Давай, родимый, тебе еще жить надо, – сменив гнев на ласковый тон в голосе, сказала старшая медсестра.

– Елена, распрекрасная, где тебя носит? У тебя больные, как по площади гуляют.

– Анна Егоровна, я на минуточку, – стала оправдываться молоденькая медсестра Лена.

– Знаю твою минуточку… поди благоверный приезжал… ох, ты же «щучка» эдакая, – беззлобно проворчала старшая.

Анне Егоровне уже пятьдесят три. Она много лет работает в районной больнице старшей медсестрой. И уже много лет прошло с того дня, как приезжал отец с предложением, принять его фамилию. Она отказала тогда. И нисколько не жалела об этом.

С отцом она все равно общалась. И даже когда он вновь женился и у него родился сын. И год назад Владимир Павлович, дожив до преклонных лет, умер в этой же больнице на руках Анны. Она и раньше поддерживала его здоровье, как могла, заставляя вовремя обследоваться.

Деда Егора Кузьмича не стало ровно тридцать лет назад. Но Анна помнит его до сих пор, вместе с мужем они дали младшему сыну имя Егор – в честь деда.

Вот и сейчас, даже на работе, она вспомнила Егора Кузьмича, ведь до сих пор остались с ней его хлесткие словечки.

– Петровна, чего загрустила? – Анна поймала невеселый взгляд санитарки Галины Петровны.

– Ой, Анна Егоровна, да Светка моя учудила, рожать собралась… вбила себе голову, что пора уже… а ведь не замужем… вот и получится внебрачный ребенок.

Анна рассмеялась. – Нашла, о чем печалиться! Посмотри на меня: я внебрачной внучкой была, так меня в селе кто-то назвал. Только дед мой быстро разговоры пресёк. Ну, и посмотри, в чем я пострадала? Да ни в чем. Так что пусть твоя Светка рожает, если ей хочется. А все эти «брачные-внебрачные» – пустые разговоры. – Она задорно подмигнула Галине и пошла по коридору, по-хозяйски оглядывая вверенные ей владения. И такая же худощавая и сероглазая, как и ее дед. Да это и не важно, главное, что был в ее жизни такой дедушка, родная душа.

Не первый

Там, где Восточные Саяны протянулись на сотни километров, поблескивая ледниками и опоясавшись изумрудной тайгой, зацепились за эту землю немногочисленные поселки, села, деревеньки. А взгляни на них сверху – как песчинки на огромной территории. И в каждой такой песчинке – как книжка с рисунками – людская жизнь.

Вот плетется, натужно ревя мотором по проселочной дороге ПАЗик, и пассажиры, покачиваясь от неровности дороги, поглядывают в окно, скоро ли покажется деревенька.

Юра Веретенников едет в деревню. Рука его лежит на плече белокурой девушки. Обнял осторожно как самое ценное. Женился ведь недавно – сразу после института.

– Там красиво, тебе понравится. Дед с бабулей у меня мировые, поживем немного, давно звали.

Света кивает. С Юрой ей хоть куда. Да и кто откажется побыть вместе, пусть даже в глухой деревне, когда медовый месяц только начался.

Отроги гор видны хорошо, когда вышли из автобуса. Сельсоветик приютился в небольшой избенке, над которой развевался красный стяг. 80-е. Еще вся страна в сборе, еще красные галстуки и комсомольские значки.

Баба Глаша, прищурившись от солнца и приставив ладонь ко лбу, пыталась разглядеть, кто же пожаловал к ним, хотя уже сердцем поняла: внучек приехал с молодой женой.

Вот уже дед Ермолай, которому за восемьдесят, но еще крепкий старик, тискает внука, пока бабушка накрывает стол, угощает незатейливой деревенской едой.

– А может в доме? – спрашивает бабушка, зная, что внук выбрал скромную времянку, которая больше служила для редких гостей. Если на модный лад, то можно и флигелем назвать.

– Да хватит нам места, – заверил Юра и посмотрел на молодую жену, будто искал поддержку.

– Хватит, хватит, – кивнула Света.

Да они рады, что вырвались. После экзаменов, после диплома, после шумной свадьбы… дед с бабой в долгую дорогу не решились ехать, а вот внука приветить – это еще в самый раз.

Бабушка подпоясана фартуком, в белом ситцевом платочке, часто прищуривается, если смотрит вдаль. А садится подшивать – очки надевает. А еще у нее пряжа есть, в лукошке лежит. Как найдется свободная минута, присаживается к окну и начинают спицы поблескивать в ее сморщенных руках.

Дед Ермолай, некогда высокий, теперь уже сутулый, худощавый, как говорится, ничего лишнего, только морщины, да волосы седые.

– Хорошие они у тебя, – сказала Света, когда уединились в занавешенной времянке.

– Ага, это точно, – согласился Юра, – всю жизнь в медвежьем краю прожили. Тихо тут, но люди сильные, ничего не боятся, никаких морозов. А летом ягоды полно, бабуля любит собирать, а дед на рыбалку ходит. А вообще он у нас шумный…

– Как это шумный? – спросила Света.

– А вот узнаешь. Погоди, примет немного от радости, что внук приехал и начнет свое «выступление».

На другой день, проснувшись, когда солнышко защекотало лицо, Света вынырнула из-под одеяла. День обещал быть теплым.

Полдня крутились то во дворе, то на огороде. К вечеру дед замыслил баню, внука порадовать захотел. Ну и сам после молодых сходил ополоснуться.

– Ставь, говорю, – шепнул он жене. Глафира сморщилась недовольно, но поставила графинчик на стол.

Юрка отказался, слишком крепко будет. А дед, замахнув, одобрительно крякнул.

Вскоре Света с Юрой ушли во времянку.

– Признайся, кому первому дала? – послышался из сеней сердитый голос деда Ермолая.

Света испуганно притихла, посмотрев на мужа.

Юрка прыснул. – Это дед чудит. Как выпьет, так донимает бабушку вопросом о верности.

– Да ну?! Они же… в возрасте уже.

– Да понятно, что старые, – согласился Юра, – но у деда это уже в привычку вошло.

– Вот, скажи, кто был первый? Федька первым был? – громыхал голосом дед Ермолай.

– Да угомонись ты, старый! Внука постесняйся. – Пыталась остепенить бабушка Глаша.

Дед говорил громче, стуча кулаком по столу, бабушка начала причитать… крики продолжались.

– Может сказать, чтобы перестал, – предложила Света, прижавшись к мужу.

– Не надо, сами разберутся. Дед еще долго будет выговаривать, потом ворчать будет, а потом уснет. Сейчас уже не так. А раньше гонял бабулю со своим дурацким вопросом: «скажи, что я не первый у тебя…»

Света приподнялась на постели. Юрка лежал, закинув руку за голову. – Слушай, а ты, случаем, не в деда пошел? – спросила она. – Тоже будешь так же ревновать?

Юрка рассмеялся, обнял молодую жену. – Нет, что ты, не собираюсь. Это у них с бабулей своя история. Так-то он хороший. Его все любят… и все ругают, что бабулю донимает своими ревностями на старости лет.

***

Молодые прожили в деревне неделю. Дед молчал, как будто ничего и не выговаривал жене, с которой прожил больше шестидесяти лет.

Но перед отъездом внука снова раздухарился, и пока Юра со Светой ходили по ягоду, пристал к жене с тем же вопросом: – Сознавайся, Глафира, ведь не первый я у тебя…

И тут морщинистое лицо Глафиры, как будто разгладилось, и сама она распрямилась, поставив ведро и уткнув руки в бока.

– Не первый! – Вдруг выдала она. А потом, раскинув руки в разные стороны, повторила: – Ну, не первый!

Дед взвизгнул, даже ногой топнул, кинул на землю пустое ведро, и посыпались в адрес Глафиры ругательства.

– Ну, допек же, ирод, допек, – призналась Глафира.

И только появление внука с невесткой остановило взъерепенившегося деда.

Успокоившись под вечер, Ермолай взялся плести корзину, – такое занятие на него действовало успокаивающе. Света подсела рядом.

– Ермолай Егорович, а вы как женились? По любви? – Осмелилась спросить девушка.

Дед оторвался от дела, на морщинистом лице появилось удивление. Потом что-то вспомнив, ответил: – Да украл я ее.

– Кого украли?

– Ну, бабку свою. Тогда-то не бабка была, девка… вот с такими косами.

– Как украли? – Света подумала, что ослышалась. – Разве так можно было?

– Можно. Заехал в их село и прямиком в клуб. А она там выплясывает. Вызвал на улицу, там дружок мой на санях подъехал.... Я ее закинул в сани, дружку говорю: «трогай!» Ну и поехали в мою деревню. Слюбились и поженились.

– А как же Глафира Григорьевна? Разве она не против была?

– А чего она против будет? Сколь годов никто не держит, была бы против, ушла бы… деток трое у нас.

Света, удивлённая признанием Ермолая, совсем растерялась и не могла понять, есть ли тут любовь между двумя, прожившими жизнь людьми.

***

Уехали Юра со Светой рано утром. У автобуса здесь конечная, вечером приезжает, водитель ночует тут же, а утром рано отправляется в районный центр и потом дальше – в город.

Дед Ермолай и бабушка Глаша стояли на пятачке возле бревенчатого сельсовета, с тоской глядя на молодых. – Спасибо, Юрка, уважил, проведал нас, да еще с женой… красавица она у тебя.

Бабушка Глаша постоянно смахивала кончиком белого платка слезы. На ней была коричневая юбка и светлая блузка в мелкий цветочек – это ее праздничная одежда, которую надевала по особым случаям.

– Как думаешь, снова будут ссориться? – спросила Света, когда автобус выехал за деревню.

– Будут, – спокойно сказал Юра, – чего им делать-то, скучно, наверное.

– Ну, если не любят друг друга, зачем столько лет вместе прожили, – задумчиво сказала Светлана, склонив голову на плечо Юре.

Ермолай продолжал, время от времени, припоминать Глафире ее неверность, а она отвечала всегда одно и то же: – Да в горячке я так сказала. Допек ты меня своими придирками, вот и сказала… а так-то первый ты у меня, первый.

***

Осенью, когда убрали огороды, зачастили дожди. Да такие холодные, да с ветром, что так проймет, вздохнуть тяжело.

Глафира простудилась, закашляла. Достала свои микстуры, пробовала лечиться, а все бесполезно.

Запереживал Ермолай, пошел в сельсовет и позвонил старшей дочери Александре. И на другой день дочь заявилась к родителям, застав мать в столь болезненном состоянии, что впору на носилках в больницу нести.

Нашли машину и увезли Глафиру в районный центр.

Ермолай, насыпав курам и наказав соседям приглядывать за ними, да кошку с собакой подкармливать, натянул старое пальтишко и, надев фуражку, пошел в сельсовет.

– Шурка, вези меня в больницу! – Закричал он в трубку, словно боясь, что его не услышат.

– Папа, ты чего там выдумал? Сиди и за домом приглядывай. Какая тебе больница? Ты что, заболел?

– К матери хочу (так он называл при детях жену), как она там…

– Лечат ее. И не пускают к ней, воспаление легких у нее.

Ермолай понял, что в больницу просто так не попадешь, оказывается, надо заболеть. И он пошел домой нараспашку, даже фуражку забыл надеть. Как потерянный ходил по двору, кормил домашних питомцев, прикрыл сараюшку, накачал воды, да так и лег спать в нетопленой избе.

В больницу Ермолая увезли через двое суток.

Соседи, тоже пожилая пара, с жалостью смотрели вслед отъезжающей машине скорой помощи. – Совсем плох Ермолай, не выкарабкается, наверное, – сказал сосед.

Старшая дочь Александра охала, сообщив младшим брату и сестре, которые жили в городе, что старики слегли оба.

– То всю жизнь, как кошка с собакой, то одна болезнь на двоих, у отца тоже воспаление легких. – Плакала она.

– Дедушка, веди себя хорошо, – говорила медсестра разбуянившемуся Ермолаю.

– Мне бы к старухе моей, как она там…

– Лечим бабушку. И вас лечить будем, лежите тихо, быстрее выздоровеете.

Он потом в беспамятстве был и не знал, что там с его Глафирой. А когда поправляться стал, главврач распорядился выписать их вместе, хотя Глафира раньше на поправку пошла.

***

Александра с мужем привезли стариков домой после обеда, растопив печь и успев сварить обед.

– Ну вот, дома и стены помогают, – сказала дочь, – вы уж тут сами теперь, – она всплакнула, вспомнив, что еще пару недель назад, надежды на выздоровление было совсем мало. Да они и сейчас слабые, похудевшие и бледные.

– Езжай, дочка, – Глафира махнула рукой, – сами управимся.

Ермолай все еще покашливал, скорей от слабости, да от свежего воздуха.

– Уж сколь раз предлагала в райцентр переехать, – запричитала дочь, – а вы уперлись в этот угол, не вытащишь вас.

Машина отъехала от дома. Стало тихо. Только часы тикали, что на старом буфете. Внук Юра, когда приезжает, всегда называет этот буфет раритетом. Старики не понимают это слово. У них эта мебель давно, другой им не надо.

Глафира присела на свою любимую кровать, прилегла на мягкую перину, сдернув накидку с подушек. Так и лежала, не прикрывшись, только та же юбка коричневая, да кофта на ней.

Ермолай, согнувшись, прошаркал к ней, присел на кровать. Взял одеяло и накинул на Глафиру. Потом тоже прилег. Так и лежали минут десть спиной друг к другу.

– Слышь, Ермоша, – подала голос Глафира, – уж прости ты меня… и впрямь, ты у меня не первый. Чуть не вышла за постылого Федьку, пока ты меня не украл… ну, почти украл, я ведь не супротив была…

Ермолай кашлянул слегка, видно остаточное после болезни, повернулся на другой бок, поправил одеяло, упавшее с Глафиры. – А и ладно, – кряхтя, сказал он, – ты зато у меня первая.

Она тихо ойкнула, и кажется, всплакнула. Потом медленно повернулась к нему. – А более никогда никого, кроме тебя, не знала, – дрогнувшим голосом сказала она, – и всю войну, Ермоша, ждала тебя. Никого у меня не было, только ты один – свет мой ясный.

Он заморгал часто, снова стал поправлять одеяло: – Укрывайся, Глаша, получше, не надо тебе простывать. А на ночь я еще подтоплю.

– Может еще поживем, Ермоша, – откликнулась она.

– Поживем маненько, поживем, – отозвался Ермолай. – Может Юрка со Светой правнука привезут. Сколь у нас уже? Двое правнуков? Ну, вот, третий будет… так что поживем…

И плыл над домиком какой-то сизый туман, словно окутывая этот домик, а может оберегая. И тайга безмолвствовала, являясь свидетелем человеческих судеб, таких разных, таких непохожих, иногда удивительных.

Здравствуй, родная

– Поддай еще, Петька! Шевелись, не спи на ходу!

– Я и так кручусь, дядя Григорий! – Щуплый помощник машиниста, чумазый и вспотевший, подает уголь в топку. – Разогнались мы с вами…

– Не боись, тут перегон, можно и шустрее проскочить.

Седовласый машинист паровоза, на суровом лице которого пролегли морщины, как борозды после пахоты, смотрит вперед, спиной чувствуя, чем там занят помощник.

Места тут почти дикие, народу мало проживает в небольших деревеньках, припрятанных у самой тайги. Да еще время такое – осеннее, когда уже лист опадает и изморозь на пожухлой траве выскакивает, того и гляди, снег выпадет.

– Ну, что устал? – спросил Григорий помощника, сомневаясь, что ему восемнадцать. – Ты, поди, года прибавил, на фронт хотел бежать, а тут война закончилась.

– Не-ее, дядь Гриша, честно, как есть. Уж больно нравится мне паровоз, давно хотел, выпросился. – Петька смеется, рассказывает новую байку, услышанную в прошлый раз, когда дома побывал. Но Григорий молчит, ничем его не расшевелишь. Вот уже три месяца как мотается он по этой ветке, а за все это время Петька даже улыбки на лице машиниста не видел. А ведь радость-то какая – война закончилась. Тут впору и посмеяться, и песню спеть, и помечтать.

Не до мечтаний Григорию. Все его мечты остались там – в том времени, до войны еще. Жили на выселке, где всего домов десять. Но жили дружно, все как одна семья были. Он тогда уже на "железке" работал, из дома на несколько дней уезжал, а то и недель. Потом как вернется домой на отдых, выбежит ему навстречу его Тонюшка, прижмется к нему, а он ей шепчет: «Здравствуй, родная…». И она в ответ: «Здравствуй, родной…».

И тогда Григорий был немногословным, а сейчас и вовсе. Всю войну прошел, сына старшего на фронте потерял. А когда вернулся, на выселке ни одного дома не осталось: кто уехал, а кто помер. И сказали ему люди, что жена его с дочкой заболели в последнюю военную зиму и сгинули… а где лежат, неизвестно.

Григорий и в больницу районную ездил, там спрашивал, все кладбище обошел – никаких следов. А документ имеется. Вот они его родные – Антонина и Анна Григорьевы.

На войне так не гнулся, как сейчас, чуть не пропал. Да вызвал его парторг. «Хватит горе заливать, не один ты такой, люди нам сейчас, как воздух нужны, страна в тебе нуждается. Ты же машинист, иди на паровоз, помощника тебе дадим».

Бросил свой вещмешок в старом продырявленном бараке (лишь бы угол какой) и на "железку" отправился. И стал паровоз ему вместо дома. Мчится по рельсам – то лес, то степь – забывается в работе, по сторонам глядеть некогда.

А вот Петька успевает рассмотреть, что там вдоль дороги.

– Глянь, дядя Гриша, снова стоит! – Петька высовывается, светлые волосы треплет холодный осенний ветер.

– Спрячься, а то сопли заморозишь, – ворчит машинист.

– И чего она здесь делает? Тут же перегон – даже крохотной станции нет.

– Ты на дорогу гляди, дурень, а не на девок заглядывайся.

Петька смеется. – А ничё не разглядишь, закутанная стоит в платок.

Григорий как-то и сам взглянул на застывшую, как столбик, девчонку (вроде молодая совсем). Стоит, состав взглядом ловит, увидеть чего-то хочет.

– А может диверсант какой, – предположил Петька.

– Ишь ты, бдительный нашелся, так тебе диверсант и обозначит себя и будет пялиться второй месяц.

– А и, правда, второй месяц она тут, уж который раз вижу, – признался помощник машиниста. – Может меня высматривает, – Петька снова рассмеялся.

– Да тут, кроме нас, еще составы ходят, так что не один ты, да и мал еще, чтобы за тобой девки бегали.

Григорий про эту девчонку в хлипком пальтишке и клетчатом платке забыл напрочь.

Но в следующую поездку, когда Петька уже высматривал на том участке знакомую фигурку, Григорий, изменившись в лице, стал экстренно тормозить. – Держись, Петр! – Крикнул он.

Петька только тогда и заметил, что впереди, в аккурат на рельсах, стоит коровенка. Стоит, не шелохнётся, хоть сколь свисти ей. Гудок паровозный на всю округу с диким свистом прорвался, а корова стоит и уходить не собирается.

И уж так Григорий старается аккуратно притормозить, чтобы успеть, не наехать, и чтобы вагоны в гармошку не сложились. Вот это задачка!

Морщины, кажется, у него на лице еще глубже стали, а сам и глазом не моргнул, тормозит, стиснув зубы.

Встали, чуть ли не перед коровкой. И тут она медленно шагнула вперед, переступив рельсы, ушла с дороги.

– Ах ты же… – Петька чуть не плакал, перетрясся от страха, впервые такое с ним. Григорий не заметил, как пот стекал по лбу; торможение это – словно бомбежку пережил, он ведь всю войну машинистом на паровозах. А тут всего лишь коровенка, а страшно, ведь корова – кормилица, ее в такое время, хоть уже и послевоенное, но тяжелое, лишиться – все равно, что осиротеть. Да и груз за плечами, случись что, полетели бы вагоны, вот тогда спрос нешуточный и подсудное дело.

Вышел Григорий, а тут из леса парнишка лет тринадцати, пастушок. Губы трясутся, сам бледный. – Дяденька, простите, я не хотел, я задремал… она сама пошла сюда…

– Ах ты, твою… дивизию! – Григорий прутом хотел отходить пацана, а тот и сам напуган.

И вдруг девчонка в клетчатом платке – идет вдоль состава, спотыкается. Никогда тут составы не останавливаются и вдруг – остановка. Платок сполз с головы, волосенки треплет ветерок. Вот она – в десяти шагах от Григория. И лицо такое у нее, что у машиниста сердце защемило.

– Тятька! – Пронзительный крик услышал машинист. И таким знакомым тот голос показался Григорию… Еще до войны провалился он под лед, а дочка малолетняя на берегу стояла, вот так же закричала. А он выбрался, смеялся тогда: «Что ты, Анютка, тут же мелко, ничего со мной не сделалось», – и на руки ее подхватил.

Смотрит Григорий, и так верить хочется, что дочка его перед ним… живая.

– Тятя, это вы? – шепчет она. – А я Анюта Григорьева. А может я ошиблась, так может вы моего тятю встречали где, он ведь на паровозе всю жизнь… вдруг вернулся с войны, а я не знаю…

И дрожит Григорий, спотыкаясь, идет к ней, прижимает к груди. – Я это, я, Григорий Степанович Григорьев, с выселка Запрудного… здравствуй, родная…

И смотрит в ее лицо, изучая каждую черточку, боится, что все это сном окажется. Потом спрашивает, а она отвечает, удостовериться хочет.

– Я выкарабкалась, а мамка – нет, схоронили ее, покажу потом… все просила она тебя дождаться. А вот растерялись мы… хожу сюда, сама не знаю, зачем, всё на поезда смотрю, помню же, что ты на паровозе работал…

– Сколь же тебе годков, Аннушка? Погоди… уходил в сорок первом, тебе одиннадцать было, а нынче, четыре года войны, да еще год – шестнадцать значит.

– Ага, исполнилось недавно. Я тут в трех километрах в поселковой столовой работаю, убираю, мою, тетя Дуся повариха угол сдает. А где мамку схоронили, я потом покажу…

Молчит Григорий, прижимает дочку, по бороздкам, что на лице, слезы текут.

– Дядь Гриша, стоять тут нельзя, – смешливый Петька в этот раз ошеломлён, став свидетелем внезапной встречи отца и дочери.

– Аннушка, ну ты беги, а я приеду, вот как смену сдам, так к тебе сразу. У меня ведь ничего нет, вещмешок только один, всего-то добра, мне только подпоясаться и я, как на крыльях, к тебе полечу. Жди, родная…

***

– Ну, и что мы тебя должны похвалить, что коров спас? – начальник был чересчур строг с Григорием. – Молодец, конечно, что грамотно произвел торможение. Но за пастуха нечего заступаться, может он намеренно корову на пути выгнал, чтобы аварию устроить.

– Да помилуйте, там пастух – дите еще, не соображает толком. Уж не губите, семья у них большая, пастушок старший, зарабатывает, как может. Да и мы вовремя увидели, все же обошлось.

– Ладно, Григорьев, иди, разберемся. Хотя, стой! А что там еще за девчонка на путях…

Григорий понял, что и про Анюту известно. Он стал нервно мять в руках фуражку. – Рассказывать долго.

– А ты расскажи.

И машинист выложил, как на ладони, всю свою жизнь до самой встречи с дочерью.

– Идите Григорий Степанович, – сказал пожилой начальник, опустив голову. Даже его, немало повидавшего людских печалей, тронула история машиниста Григорьева.

И вот он снова на паровозе. Только колеса теперь стучат как-то веселее. –Тук-тук…. Ту-тук… Тук-тук… а ему слышится: «Здравствуй, тятя», а он ей в ответ: «Здравствуй, родная».

Брачная ночь

– Ох, зять, и чего же мне с тебя взять?

– Поздно, Тома, брать. Надо было спрашивать, когда Наташку сватать приходил.

– Да шучу я, поговорку что ли не слыхала про зятя…

Тамара Локтева смеется, толкает в бок младшую сестру, поглядывая на дочку в белоснежном платье, смущенно опустившую глаза. Новоиспеченный муж Саша Савкин с интересом вслушивался в каждое слово Тамары, а теперь уже тёщи.

– Ну, и где ваши хвалёные помидоры? – спросила повеселевшая Тамара. А кого спросила, непонятно, наверное, саму себя.

– Так это счас у мамки спросим, – Санька расстегнул ворот белоснежной рубашки (июньский день выдался жарким), отыскивая взглядом мать.

– Тома, не поспели еще помидоры, – младшая сестра Татьяна дернула ее за рукав блузки.

– Да я про солёные, слышала у Савкиных помидоры – вкус у них особый, давно хвалили…

– Сдались они тебе, на дворе лето, какие соленья, стол вон ломится от еды, – Татьяна потянулась за тушеной картошкой.

Сватья Галина Савкина, приплясывая, очутилась рядом с Тамарой и вытянула ее с сестрой в круг.

Гости веселились. Не умолкала гармошка, было шумно.

И только Санька с Наташей смущенно смотрели на все этой действо.

За окном уже вечерело. Несколько раз молодожены выходили на улицу, где в кругу молодежи можно было потанцевать, пошутить, ощутив себя свободными. А то ведь за столом, как прикованные, да еще смотрят все. Повеселевшие гости норовили подойти, хлопнуть по плечу жениха, расцеловать невесту, пожелать "кучу деток", а потом также лавируя, чтобы не зацепиться за стул или за стол, найти свое место.

Вскоре всё в глазах гостей замельтешило так, что непонятно было, кто пришёл, кто вышел, кто пошел на улицу танцевать.

Те, кто постарше, уже стали расходиться, устав от первого свадебного дня. Приехавшие из города супруги Мишкины (родная тетка невесты по отцу), внесли торшер, поставив в углу.

– Да куда вы его? Завтра же подарки дарить будем! – Подсказала Тамара.

– А мы куда его? По блату на базе достали…

В общем, торшер пришлось унести, иначе могли свалить и сломать подарок.

Уставшие гости затянули песню. Бабка Василиса, Санькина родная бабушка, прислушивалась, шевеля губами, но слабый слух, которым ее наградила старость, не позволял присоединиться к общему многоголосью.

И вскоре ей ничего не оставалось, как выйти из-за стола и отправиться домой. Благо, что дом был почти рядом – ее домик соседствовал с домом младшего сына Ивана, который в этот день женил Саньку.

Молодежь совсем раздухарилась, и когда сорвалось " похищение невесты" (свидетель оказался очень бдительным), кто-то пошутил: "Ну, тогда жениха украдем".

Жених с невестой тем временем то выходили на улицу, то возвращались в дом, поскольку гости были и там, и там. На улице как-то больше молодёжь и надрывался магнитофон, а в доме " рыдала" гармошка.

Потом невеста вернулась одна и, не обнаружив Саньку, села на свое место и стала терпеливо ждать. Саньки не было. Она снова вышла на улицу.

Солнце уже садилось, того и гляди, скроется. Оглядев гостей, не нашла мужа и пошла искать свидетеля. Виктор, довольный выполненной свадебной миссией, рассказывал мужикам про тайменя, которого он с отцом поймал в прошлый раз.

– Сашу не видел? – тихо спросила невеста.

– А-аа, ну здесь был… так он в дом пошел…

Невеста, придерживая фату, поднялась на крылечко, еще раз оглянулась, вдруг наткнется взглядом на Саньку.

Слова свидетеля не подтвердились: жениха в доме не было.

– Доча, ты чего одна? – спросила Тамара. – Где муж молодой?

Наталья присела рядом с матерью: – Не знаю, не могу найти.

– Так, сватья, глянь, у меня дочка одна, куда Санька делся…

Галина уже прикидывала в уме, что надо быстренько прибрать на столах, гости скоро разойдутся… а тут вдруг огорошили: Саньки нет.

– Ваня, Саньку не видел? – спросила она мужа.

Иван, высокий, но слегка сутуловатый, может роста своего стеснялся, оглянулся, покачиваясь, но еще при ясной памяти, развёл руки в сторону: – Ну, так дело молодое, невесту, так сказать, в опочивальню…

Галина с досады махнула на него рукой: – Не видишь что ли, невеста здесь…

Наташка теперь уже выскочила на улицу и не на шутку разволновалась. К поискам жениха подключился свидетель. Виктор растерянно моргал, оглядываясь и размышляя, куда мог подеваться Александр.

– Да придет он.

– Когда придет? Полчаса уже нет, а может и больше.

– Ладно, счас поищу, может в палисаднике…

–Да была я там.

– А в огороде? Ну, может… ну сама понимаешь… в сортир может пошел…

– Ага, столько времени....

 Родители жениха и невесты тоже разволновались. Близкие родственники стали предлагать поискать в огороде, даже в сарай заглянуть.

Молодежь, увлечённую танцами, кое-как смогли остановить и подключить к поискам.

– А может он у бабушки Василисы? – спросили родственники.

Сразу несколько человек кинулись в соседний двор, где в маленьком домике уже погасили свет. Еле достучались к глуховатой бабуле, осмотрев ее комнатки. Даже на чердак заглянули, хотя уж там-то чего жениху делать.

– Нет, ну тут точно нету, – сокрушался Виктор.

Он уже обежал все подворье, расспросил всех гостей, кто не успел еще уйти домой.

– А кто сказал, что жениха украдут? – спросила невеста. И в ее голосе уже чувствовался испуг. Казалось, ни что не могло омрачить ее в этот день, но исчезновение жениха выбило из колеи.

Музыка давно стихла. Большинство гостей разошлись. А те, кто остались, в полном недоумении строили разные догадки, вплоть до трагичных.

***

Участкового Семена Забралова выдернули чуть ли не из постели. Идти на свадьбу, чтобы погулять, это одно, а вот пропажа человека – это другое.

– Может он отлучился куда… что уж вы сразу про исчезновение, не иголка ведь, найдется.

Иван, отец жениха, потянул участкового к столу, пытаясь угостить.

– Да что ты, я же при исполнении. – Забралов снял фуражку, пригладил волосы, сдержанно хмыкнул, раскрыл рабочую папку и стал по одному опрашивать гостей.

– Семен Захарович, родненький, третий час уже нету сына, невеста вон как на иголках, – Галина, мать жениха, расплакалась.

Участковый закрыл папку.

– Давайте подождем до утра. Что я могу сказать, может объявится, – предположил участковый.

– Как это до утра? А может с ним чего случилось?

– Люди мои дорогие, ночь на дворе, где его искать… Да и времени совсем мало прошло, явится, небось, у него же эта, как ее, – участковый взглянул на поникшую невесту, – брачная ночь вроде как намечается. Так что ждите. И вы, невеста, идите домой, вдруг жених вас там ждет.

– А если нет?

– Ну тогда завтра утром я буду у вас, начнем искать.

– Так может собаку розыскную, – предложил отец жениха.

– Дорогой ты мой, где я тебе ночью собаку возьму? Это надо из города везти…

Участковый надел фуражку, опустив взгляд, вышел.

Наталья сидела, не шелохнувшись, лицо стало бледным, как фата.

Вернулся запыхавшийся Витька. – Я на речке был, все лодки на месте, и вообще нет там никого.

Свидетельница Света подала стакан с водой невесте.

– Выпей воды и успокойся. Надо просто ждать.

– И, правда, доча, пойдем домой, вон дядя Коля увезет нас. – Она взглянула на Галину и Ивана Савкиных. Жалко было дочку, которая так ждала этого дня, и вот сидит теперь как у разбитого корыта, одна… Но родителей Саньки тоже было жалко.

– Ладно, послушаем участкового, – предложила Тамара, – а завтра видно будет.

***

Домой Наталья вернулась одна. А ведь задумано было совсем по-другому. Тамара весь дом полностью предполагала на эту ночь отдать молодым, а сама собралась переночевать у сестры Татьяны. У жениха гулять, а у невесты – ночевать.

В спальне уже была подготовлена кровать с новым постельным комплектом, пышными подушками и новеньким покрывалом.

Наталья, увидев нарядную кровать для брачной ночи, выбежала в зал и зарыдала.

– Вот что мы должны думать? – запричитала Тамара. – Куда он делся? А вдруг сбежал? А? Может такое быть?

– Нет, не может! – закричала невеста. – Не может он так сделать!

– Ну ладно, не может, значит ждать будем, ложись, доча, отдыхать надо, намаялась ты…

Тамара вышла и прикрыла дверь. Наталья не заметила, сколько времени просидела, почти не шевелясь. Она вспоминала, все ли осмотрели, везде ли заглянули, ведь кто-то говорил, пройти по картошке, вдруг в ботве где-то, может плохо ему стало.

Она прислушивалась к каждому шороху, казалось, сейчас стукнет щеколда, скрипнут половицы от Санькиных шагов.

Так прошло почти полночи. Она разделась, сняв, наконец, свадебное платье и фату. Потом снова присела, глядя на неразобранную кровать.

Сегодня, этой ночью, на этой кровати, они должны быть вместе… где же он…

Она снова заплакала. Никто не знает, даже подружка Света, которая была свидетельницей на свадьбе, что у них с Санькой еще ничего не было. Кроме поцелуев, ничего. Они ждали этот день, эту ночь.

Тамара, полусонная, снова заглянула. – Ну, ляг ты отдохни, что ты себя изводишь, одни глаза вон торчат, вымоталась вся…

– Не могу я спать, ты иди, я посижу.

Но под утро Наташа все же прилегла, но не на кровать, а на диванчик.

Ей все чудилось, что стукнула калитка и что Санька сейчас придет.

Рано утром, плеснув водой в лицо, Наталья натянула простое платьишко из голубого ситца и выкатила велосипед.

– Куда ты? Сейчас Николай приедет, увезет нас… хотя чего торопиться, новостей все равно нет. Ну, если ты решил пошутить над моей дочкой, я тебя в порошок сотру, – ворчала Тамара, уже не зная, что думать об исчезновении жениха.

***

Савкины в эту ночь тоже не ложились. Иван несколько раз прикорнул, да и то минут на пять. А Галина то выходила на улицу, то возвращалась в дом. Сестра и племянницы, да еще две подружки убрали со столов, перемыли всю посуду. В холодильниках стояла еда на второй день, оставалось только разогреть… но никакого настроения не было. В голове только одни мысли: где сын.

Иван, мотнув от усталости головой, пошел умываться.

– Ваня, корову там выгони, – горестно напомнила Галина.

– Ты сиди, я управлюсь, – пообещал муж. Мыслями он уже был рядом с участковым, поглядывая, когда же подойдет Семен Захарович. То, что сына надо искать, он не сомневался.

Выгнав корову, заглянул во двор к матери. Там, кроме кур, никого не было. Старая уже, да еще оглохла пару лет назад. Из всех гостей, одна лишь бабка Василиса не знала, что приключилось с внуком, потому как ушла раньше всех. А когда домишко ее осматривали, так и не поняла, кого ищут, думала, молодежь развлекается.

Иван Савкин зашел во двор матери, сделал это, скорей по инерции, мелькнуло, что надо курам сыпнуть, вдруг Василиса еще спит.

Там, в огороде, старый сарайчик с чердаком, к нему пристройка. Иван вечером, когда сына искал, подходил туда, на замке было, Василиса любит все под замком держать.

Ноги как будто сами понесли к этой сараюшке, она как на отшибе стоит.

Подошёл, потрогал замок… и вдруг стук непонятный, откуда-то изнутри. Все внутри заколотилось у Ивана, заметался, не зная, куда бежать: то ли ключ искать, то ли замок срывать.

В пристройке этой небольшая заготовка дров, всегда под крышей, поэтому сухие… вот и оказался топорик тут же. Сбил замок, дверь распахнул, а там у них в этой пристройке погреб с крышкой. И на этой крышке еще один замок (Василиса постаралась). Много лет назад обокрали ее погреб, так с тех пор замыкает его.

Иван так же яростно замок топором сбил с крышки, а у самого руки трясутся и все внутри клокочет. Поднял крышку… Санька поднимается по лесенке, дрожит весь, хоть и лето, а в погребе холодно. Хорошо, старый овчинный полушубок чудом оказался в погребе, так вот им и укрылся Санька в свою первую брачную ночь.

– Саня, да как же это… мы же искали тебя…

– Батя, закрыл меня кто-то, я стучал, долго стучал, никто не пришел.

– Так не слышно, погреб вон как далеко, а мать моя, она же глухая…

– Наташка где?

– Так дома, где ей еще быть.

– Я к Наташке поеду, – Санька скинул полушубок.

– Погоди, ты хоть домой загляни, мать успокой.

– Загляну… и сразу к Наташке.

Но ехать никуда не пришлось. Как только Галина обняла сына, приехали Локтевы. Наталья в своем простеньком платьице так и застыла у крыльца, увидев Саньку.

– Ты где был? – она заплакала, губы затряслись.

– Ой, батюшки, да в погребе всю ночь просидел, замкнул кто-то, знать бы кто так пошутил, – ответила за него Галина.

– А зачем в погреб полез? – сквозь слезы спросила Наташка.

Санька обнял ее и молчал.

– Сынок, зачем тебе в погреб понадобилось? – теперь уже спросила Галина.

– Да помидоры соленые надо было достать.

– А зачем? – снова спросила Галина.

И тут вздрогнула Тамара, а потом всхлипнула и обняла Саньку. – Ой, зятек ты мой родной, это же я виновата, и зачем я про соленые помидоры сказала…

Санька смутился и вовсе не хотел обвинять тещу. Он вообще был рад, что выбрался.

Весть о том, что Санька объявился, разнеслась быстро. Гости потянулись к Савкиным с деньгами и подарками.

Галина и Тамара в один миг повязали фартуки на молодоженов и отправили к плите, где уже соседки Нюра и Люба пекли блины.

– Подавайте гостям!

Где все это время был Санька, никто толком не понял, но было ясно одно: свадьба продолжается. Снова громко поздравляли, вручали заготовленные купюры и подарки. Пришли супруги Мишкины с торшером и, наконец, вручили подарок молодоженам.

В это время участковый Семен Захарович Забралов, нехотя, шел к дому Савкиных.

Тягостно у него было на душе от того, что столь веселое событие омрачилось исчезновением жениха.

Услышав музыку и громкие голоса, с облегчением вздохнул и перешагнул порог.

Иван Савкин, счастливый, что сын нашёлся, взял участкового под руку и завел на кухню, потом, для секретности, задернул занавеску, которая отделяла кухню от зала, и чуть ли не силой усадил на стул.

– Не откажи по случаю такого события.

Участковый вздохнул, сказал тост, потом одобрительно хмыкнул.

Выйдя из кухни, молодожены подали участковому блины.

– Ну, молодежь, что я хочу пожелать… пусть в вашей жизни не будет большей беды, чем расставание нынешней ночью. В общем, считайте, что самое плохое уже было, теперь только хорошее.

Участковый, довольный, что всё разрешилось само собой, хотел уже уходить, но тут появилась бабка Василиса и схватила его за руку. – Семен Захарович, вот тебя мне и надо… кража у нас, замок на погребе сорвали…

Иван Савкин сразу отвел мать в сторону. – Это ты вчера закрыла погреб? Что за привычка все под замком держать? Ничего у тебя не украли, иди вон лучше внука поздравь.

Василиса Егоровна, не успев понять, зачем сын взломал погреб, переключилась на молодых, достав аккуратно сложенные купюры, которые копила на свадьбу.

Под шумок никто и не заметил, что Александр и Наталья вскоре выскользнули из дома и уехали на мотоцикле.

Кровать так и стояла не расправленная, словно ждала их. Задёрнув шторы и оставшись в полумраке, стояли, взявшись за руки.

– Нас потеряют, – сказала она.

– Ну, теперь же мы вдвоём потерялись, поди догадаются, – сказал он.

Гости тем временем веселились. И Василиса Егоровна тоже. Она и не догадывалась, что закрыв вчера погреб, на всю ночь оставила в нем внука.

***

После свадьбы Иван и Санька первое что сделали, так это сняли все замки с сараюшки и погреба. Чтобы даже следа от них не осталось.

– А как же без замка? – расстроилась Василиса Егоровна.

– Ты, мать, в магазин идешь, двери дома без замка оставляешь, а на погребе у тебя замок. Всё! Никакого замка больше не будет!

– Да-да, бабуля, это точно, – поддакнул молодожен Александр Савкин.

Баня

– Говорят, ты женишься. И не смотри на меня так, я сам удивился. Вроде Людка Лыкова тебе не нравилась никогда…

– Ты что, Саня, с дуба рухнул? Где такую сплетню подобрал? Скажешь тоже – женишься! И на ком? На Людке? Даже не думал.

– Ну, не знаю, Гриша, думал ты или нет, а мать вчера пришла из магазина и похвасталась: гляди, мол, дружок твой кочевряжился до двадцати пяти годов, а все равно «окольцуют» его, Людмила-то Лыкова уж сколь сохла по нем, видно добилась своего…

– Да ни сном ни духом… ты чего Саня?

Сашка Полищук мотнул кудрявой головой, с шумом пододвинул табуретку в сенях к небольшому столу: – Надо же, опять бабские сплетни.

– А может это твоя Наташка пустила слух? – спросил неженатый Григорий, который никогда Людмилой не интересовался. И даже, напротив, узнав, что Лыкова вздыхает по нему, еще больше зазнался, ну вроде гордость взяла немного. – Подруги ведь они с твоей женой, – сказал Григорий.

– Нееет, зачем ей… да и некогда, с сыном возится, мал он еще, глаз да глаз нужен. – Сашка махнул рукой. – Да ладно тебе, забудь. Садись лучше, пока моей нет, плеснем немного, а потом в баньку, я растопил как раз.

– А Наташка где?

– Да к сестре убежала, мальца к бабке увели, мать тоже у бабки, а батя на работе.

Друзья уселись, достав нехитрую снедь. Несмотря на теплый летний вечер, в сенях было прохладно, пахло мятой, собранной в огороде Сашкиной матерью.

Санька открыл дверцы шкафчика, оглядев, что там внутри, и с досады, хмыкнул. – Ах, ты, забодай тебя комар! Спрятала! Ах ты, Натаха, успела уже тут прошуршать!

– Нету что ли? – спросил Гришка.

– Погоди, я счас, знаю, где мать прячет, недавно поставила, уже должна быть готова, – Санька взял тару и пошел к бане, но подъехавшая за воротами машина, отвлекла его.

–О-оо, бригадир прикатил, как всегда, не вовремя. Чего ему надо? Не моя смена! – Санька вручил тару другу. Сбегай пока в баню, там под полком накрыто, нацеди… а я пока узнаю, чего Иванычу надо, неужели на работу хочет выдернуть…

Гришка хорошо знал Сашкину баню. А точнее сказать, это баня Сашкиных родителей, построенная еще, когда Санька был маленьким. Но до сих пор банька отличалась своей добротностью, и Григорий нередко приходил попариться.

Уже в предбаннике чувствовалось тепло. Он нырнул в баньку, ощущая, как мягко она нагрелась, и предвкушая, как хорошо они с Санькой посидят, а потом попарятся, а потом еще посидят. Сунулся под полок, где должны были быть банки. Но под старым потёртым полушубком лежали только веники – видно так их прикрыли.

Григорий разочарованно вылез и уже хотел выйти, как послышался девичий смех и дверь в предбаннике скрипнула. По голосу узнал Наталью, Санькину жену. И вроде ничего не украл, но быть застигнутым в чужой бане – испугало его.

Он и сам не ожидал, как снова нырнул под полок, укрывшись полушубком, которому, конечно, не место в бане, а просто завалялся тут. Да еще скамейка, стоявшая рядом, прикрывала его.

Думал, она уйдет скоро. Но Наталья, наоборот, вошла в баню, а за ней Людмила Лыкова – статная незамужняя девка, давно неравнодушная к Григорию.

Смеясь и перекидываясь шутками, девчата громыхнули тазиками, поставив их на скамейку. Гришка замер, укутавшись с головой, да еще какое-то барахло лежало под полком, которое спасало его от девичьих взглядов. Он сразу вспотел от мысли, что его застанут в чужой бане… да еще подумают, что подсматривает… и за кем? За чужой женой и за Людкой, которая ему на дух не нужна.

Наташка с Людмилой посмеивались, запарив веники, шлепая по полу босыми ногами. Григорий в крошечный просвет, можно сказать, одним глазком, видел, как мелькают ноги по колено, и он сразу заметил именно пятки Людмилы. На что обычно обращают внимание парни? На «глаза». А тут пятки! Вот бы никогда не подумал, что будет пялиться на женские пятки. Да и коленки у Людки хороши.

Он на время забыл даже об опасности быть обнаруженным, и все смотрел, на Людмилины ноги, слушая ее заливистый смех.

– Ой, а хорошо, что позвала в баньку, а то у нас веников-то нет, не заготовил еще папка нынче-то… ой, горячо!

Гришка затаил дыхание, боясь, что его заметят. И что сказать? Если сказать, что пришел по поручению Саньки, значит выдать друга. А если промолчать, тогда подумают, что подглядывает… стыд и позор на всю деревню. Он и пацаном-то такими делами не занимался.

Так и лежал Гришка, прикрывшись овчинным полушубком, спарившись и думая лишь о том, скорей бы девчата вышли из бани.

Наконец, Наталья открыла дверь в предбанник и сразу потянуло прохладой. Гришке уже дышать было тяжело, и он откинул слегка полушубок, и тогда мелькнула со спины Людмила и ее распущенные мокрые волосы до самой поясницы – Гришка даже зажмурился, как будто его током прошибло.