Читать книгу Из пепла возродится… - Татьяна Владимировна Фильченкова - Страница 1

В дверь постучали громко и требовательно. Зара с матушкой переглянулись. В день Начала не принято ходить в гости, а в их дом и в другие дни мало кто заглядывал. Семья Полыней только закончила чтение Огневого Писания. Отец заворачивал в красную ткань священную книгу, а женщины убирали со стола святозарные светильники.

– Ты ждёшь кого? – спросила матушка.

Отец мотнул головой.

Матушка оставила светильники и пошла открывать. Увидев гостя, охнула. На пороге стоял Буран Борщевик.

– Свет тебе и дому твоему, Брюква. Слыхал я, искорка у вас зажглась. И у нас огонёк имеется. Опалим их вместе – очаг зажжём.

Зара замерла: неужели речь о ней?

Тем временем самый могущественный человек Трихолмки вошёл в дом.

– Свет тебе, Зарница Полынь. Вижу, не врут люди: готова вспыхнуть искорка.

Матушка только вчера нашила на чепец Зары красную ленту, извещающую о том, что девушка готова к браку. Но сговора к опалению так скоро не ждали. Четырнадцать витков ей перед осенью минуло, а щуплым сложением едва на десять тянула. Такая если и понесёт, то вряд ли разродиться. Так кому же вздумалось взять недосочку в жёны, да ещё и Борщевика просить посодействовать? Тот зря ноги топтать не станет.

– За чей же огонёк сам Буран так печётся? – наконец разлепил губы отец.

– А тебе, Зазимок, не всё ли равно? Уж отбиваться от женихов вам не приходится. – Гость сплюнул на пол. – Только и я за кого попало просить не стану. Для сына, Пламеня, жену выбираю.

Снова охнув, матушка опустилась на лавку. Зара даже выдохнуть забыла. Хорошо, что волан скрывал лицо, и Буран не видел её распахнутых глаз. Опомнившись, она прижалась к плечу матери и зашептала ей в ухо:

– Не отдавай, не отдавай!

Брюква сама не знала, что думать. Не разыгрывает ли их богатый сосед для потехи? Только не любил Борщевик шутить, а с сыном его и впрямь беда приключилась. Всем хорош Пламень вышел: крепкий, высокий, темнокудрый, как все Борщевики. В Трихолмке девицы вздыхали по нему и украдкой, и в открытую. Да приглянулся он Горлинке, травнице-отшельнице, а по сути, ведьме настоящей. Как она парня приворожила, никто не знал, только с тех пор присох он к ней, на других не заглядывал. И хоть породниться с Бураном все за честь считали, переходить дорогу знахарке не отваживались.

– Да разве ж пара она сыну твоему, Буран? – пролепетала матушка. – Ты ему и пригляднее невесту сыщешь.

– Это уж мне решать, какая для моего сына годится. Или ты, Брюква, нос от Борщевиков воротишь? – Он заглянул под чепец хозяйке. Матушка совсем смутилась и затихла. Гость кивнул: – Так-то. А что девица тощая, так не беда, молодая ещё. Был бы хребет крепок, а соку наберётся.

– Слишком уж честь велика, растерялась баба глупая, нежданно счастье-то свалилось. – Зазимок говорил нарочито радостно, но глаза блестели зло. – Кто ж от такого родства отказывается?

– Так по рукам, значит?

– А то. Сейчас и скрепим. – Отец зажёг один из светочей, подержал ладонь над огнём. Буран повторил жест за хозяином и сжал его руку своей.

– Вот и сговорились. Не будем в день Начала о делах, завтра же явись ко мне, обсудим что к чему. Ну, прощай, Зарница, пусть Свет хранит твою чистоту, скоро свидимся. Прощай, Брюква, наставляй искорку.

Только Зазимок затворил за гостем дверь, Брюква забыла о почтении к мужу и накинулась на него с упрёками:

– Что нам в том родстве? Да Борщевик тебя и на порог не пустит! Только доченьку зря сгубишь, изведёт её ведьма. Зазимок, Светом заклинаю, отступись!

– Вспомнила о Свете! – Отец скривил рот, на мать не посмотрел. – Поздно! Договор перед светочем скреплён. И уж не ей ведьмы бояться. Хватит блажить, лучше обедом займитесь.

И вышел, бросив дверь открытой. В доме заклубился стылый воздух.

Оставшись наедине с матерью, Зара тихо заплакала:

– За что отец меня не любит?

– Не говори глупостей! Ему не до нежностей с такой жизнью. – Матушка раздувала огонь в печурке. Её обычно красное лицо сделалось багровым. Заслышав всхлипывания дочери, смягчила тон: – Давай-ка лучше горох перебери, чем языком молоть. Раз договор скреплён – пути обратно нет. Не так уж всё и плохо. Жених – загляденье! И жить в достатке будешь. А что до знахарки, так и она со временем отступится, как бы ни были чары сильны, а и они не крепче опаления.

Зару не успокоило утешение. Пламень больше пугал её, чем привлекал. Сам парень едва ли знал о существовании той, которую отец назначил ему в жёны. А вот Горлинка и вовсе приводила Зарницу в трепет. Чужачка появилась в Трихолмке два витка назад. Красивая, сильная, живущая не по правилам деревни, она всякий раз при встрече так пристально смотрела на Зару, что ту дрожь пробирала.

К возвращению отца стол был накрыт. Ели без разговоров, но каждый молчал по-своему: Зазимок – угрюмо, сосредоточенно черпая ложкой похлёбку, Брюква молчала виновато, а Зара – потому как нечего девице рот попусту открывать, ей и глазеть-то по сторонам не полагалось, для того и спускался волан до самого носа, чтобы смотрела только куда ноги ступают да что руки делают. Но настроение родителей чувствовалось и под завесой. Матушку было жаль. Ещё совестно, что за заступничество досталась ей брань. А вот отец после сговора стал будто жёстче и резче. Рядом с ним Заре всегда хотелось сжаться, стать ещё незаметнее. И никак не верилось ей в рассказы матушки, что до рождения дочери был он лёгок и весел. Неужто дитё непосильной обузой стать может? Конечно, доля у батюшки несладкая, человек он в Трихолмке пришлый, остаётся ему только батрачить на других, но не одни Полыни так живут, и детей у других по дюжине бывает. А Зара и ест мало, и лекаря к ней звать никогда не приходилось, и платье носит, что из матушкиного перекроено.

После обеда отец опять ушёл, не сказав куда. Брюква открыла сундук и достала наряды, которые сама в девицах носила. Их она берегла как напоминание о доме родительском. Стоял он от них через две улицы, но после замужества с чужаком путь в него был матушке заказан.

– Чего их хранить-то? Только место занимают, – матушка будто саму себя уговаривала и, чтобы не передумать, разрезала юбки вдоль швов. – А тебе сгодятся, чтоб не говорили Борщевики, что голодранку в дом взяли. Я и девицей в теле была, на тебя, былиночку, из одного наряда два пошьём.

Шить под оконцем с мутным стёклышком и слушать матушкины притчи из Писания Зара любила пуще всего остального. Давно уже на Огневицу Трихолмки будто кто проклятие наложил, Огненные наставники в ней не задерживались, поэтому детей уму-разуму учили родители. Так у Полыней и повелось, что за работой Брюква рассказывала, как прежде на Земле жили люди, умные и учёные, и в мудрствовании своём отвернулись они от Создателя, чем вызвали гнев Его, и наслал Он Карающий огонь на земли и народы. Тысячи витков горела Земля, а после ещё десятки тысяч ничего, кроме огненных смерчей и вихрей, не водилось на ней. В пепел обратились реки и океаны, леса и луга, равнины и горы. Скорбно взирали с небес служители Создателя на чёрно-багровую пустыню. Долго молили они Отца возродить Землю. Наконец Он внял им, но наказал не сотворять вновь неблагодарное племя людей. И отправились двенадцать, названные Святозарами, чтобы вернуть былое величие разорённому дому, остудить жар, наполнить пропасти живой влагой, насадить леса и населить их зверями и птицами, а моря – рыбами.

Однако сегодня матушка вместо притч о Сотворении завела разговор о том, как молодой жене входить в чужой для неё дом мужа:

– Молодке следует быть приветливой со всеми, но не лезть с разговорами, рот открывать, только когда спрашивают. За работу, что поручают, браться охотно и самой помощь предлагать. Быть расторопной, но не суетливой…

Шили, пока не погас дневной свет. К вечеру подморозило, стекло затянули ледяные узоры. Зара любовалась на инистые завитки, белеющие на фоне тёмно-голубого неба. Такой глубокий цвет бывает лишь несколько коротких минут на закате. Ей всегда хотелось вместо обычных снопов и курочек расшить одёжу этим снежным ажуром. Она даже пробовала повторить разводы на нижней рубахе, но грубые льняные нити не смогли передать изящества природных линий. Как-то Зара зарисовала узор угольком на дощечке. Получилось пугающе, будто то были не нежные хрупкие веточки, а вороньи перья. А потом дощечку нашёл отец, закипел яростью и высек дочь, чтобы у той и мысли не возникало колдовство творить.

К ночи завьюжило. Сквозняки выстудили дом. Матушка поплотнее закуталась в шаль, достала из печки нагретый камень и сунула между перин, чтобы согреть их с Зарой постель.

– Борщевики, поди, над дровами не трясутся, всю ночь топят. Будешь в тепле у них. – Брюква кряхтя забралась под одеяло.

Зарница сняла верхние кофты и поскорее юркнула под жаркий бок матери:

– С кем же мне там спать придётся?

– Как с кем? С мужем. Ох, какая же ты у меня ещё неразумная! – Сама Брюква и не помнила, когда в последний раз делила постель с Зазимком.

После встречи с будущим свёкром отец поведал матушке и Заре о планах на свадьбу:

– Опаление устроим в Междуреченке на солнцеворот, как принято. В нашу Огневицу обещались наставника прислать к тому времени, но Буран не хочет на авось полагаться. Завтра в город, в торговые ряды поедете, наряды к свадьбе выбирать, чтоб невеста Борщевиков не посрамила.

В город отправились глубокой ночью. Хоть и был он самым близким к Трихолмке, а чтобы поспеть к торговым часам, выезжали чуть не с вечера. Зара с матушкой пробирались в кромешной темноте. Морозило уже давно, но снег, как выпал первый дней десять назад, так и не обновлялся. Теперь же он смешался со стылой грязью и посерел. На ощупь по соседским заборам добрели до деревенской площади, где остановились ждать Борщевиков. Те не особенно спешили к назначенному часу. Зара уже пританцовывала от холода, когда из мглы донеслось бряцанье бубенцов, а после показалось пятно тусклого света от фонаря.

Хрустя колёсами по мёрзлой земле, подкатила крытая телега. Сидевший рядом с возницей старший сын Бурана, Паводок, обошёл с фонарём повозку:

– Забирайтесь!

Грохнул откинутый задний борт. Матушка помогла взобраться Заре и собралась залезть сама, как Буран осадил её:

– Ступай домой, Брюква, нечего тебе по ухабам трястись. Дело у нас семейное, сами разберёмся.

Занавесь опустилась, разделила мать и дочь. Зара устроилась на охапке холодной соломы в уголке. Из тёмного нутра кто-то позвал:

– Иди ко мне, сестрица, здесь места хватит, муж до города впереди поедет.

Голос показался знакомым. Это же Радуга, жена Паводка! Зара поползла на звук. Солому под невесткой выстилали овечьи шкуры и ими же она укрывалась.

– Устраивайся рядом со мной, тут тепло. – Радуга накинула на Зару меховое одеяло. – Поспи, ехать долго.

Едва тронулись, как разнеслись переливы храпа Бурана. Ему подсвистывала супруга Стужа. А вскоре и Радуга задышала ровно и спокойно. Хорошо хоть Пламеня в ними не было. Теперь эти заносчивые люди станут её семьёй, а матушке даже рядом постоять не позволят. Зара теснее прижалась к Радуге, единственной, кто проявил участие к ней.

Горькие мысли не помешали уснуть в дороге. Зару разбудили шум и гомон. Повозку больше не трясло, а чета Борщевиков выбиралась наружу. Радуга приводила в порядок свои юбки и расправляла короткую оборку чепца. Замужним и родившим женщинам дозволялось скрывать под завесой только лоб.

– Выходи вперёд меня и поклонись матушке, – шепнула невестка. – Если что колкое скажет, не отвечай.

Зара послушалась. Под воланом ей было видать только ботинки свекрови, к ним она и склонилась. Вместо приветствия Стужа прошипела:

– Ну и щепка. Получше не нашлось девицы?

– Слава Свету, что такую отдают. Нам выбирать не приходится, не то дождёмся, когда сынок гадюку в дом приведёт.

На том знакомство и закончилось. Семейство направилось в торговые ряды выбирать материи. Зара шла рядом с Радугой и ждала подходящей минутки, чтобы оглядеться. В городе она бывала один раз, давно, когда отец выручил за работу чуть не воз пшеницы, повёз её продавать и взял их с матушкой в помощь. Тогда город и городом-то не был, так, рынок на перепутье дорог, соединяющих окрестные деревни. Теперь по приказу Власта Грома здесь возвели Огневицу, посадили Дознавателя от Цитадели, развернули строительство, открывали цеха, а название так и осталось – Перепутье.

Радуга взяла Зару под локоть:

– Пришли. Тут развал с шерстью на юбку.

Свадебные юбку и безрукавку шили обычно из красного льна, только такой зажиточный род, как Борщевики, мог позволить себе нарядить невесту в шерсть. Стужа перещупала и просмотрела на просвет весь товар пока не определилась с выбором. После долго торговалась. Наконец сошлись в цене с купцом, забрали отрез и двинулись в ряды с сукном для душегреи. Зара шла, куда вели. Видеть она могла только тюки, что лежали у самой земли, да всё одно её мнения никто не спрашивал. Волан колыхнулся, открыв на миг лоскут тёмно-голубого цвета, точно небо сразу после заката в оконце. Зара невольно остановилась и тронула материю.

– На что уставилась? – Стужа заметила нечаянный жест и развернула Зару к коричневым тюкам. – Вон из тех выбирай!

– Оставь! – цыкнул на жену Буран. – Пусть хоть хвост петушиный нацепит, если этим Пламеня от ведьмы отвернёт.

– Где ж видано, чтоб в синей душегрее расхаживали? Чем же вышить такую?

– А пусть сама и придумает. – Свёкор повёл Зару к рядам с пряжей. Задрав волан чепца, благодушно позволил: – Выбирай!

На солнце блестели переливчатые мотки белого шёлка с искристым морозным оттенком. Зара ахнула от восторга.

– Эк, девка, куда губу раскатала. До шелков мы положением не вышли. Туда смотри!

Пришлось выбрать тончайшую шерстяную пряжу, но Зара и этому была счастлива. В кончиках пальцев закололо, так не терпелось взяться за работу.

После купили несколько локтей лёгкого ситца для нижних рубах и чепцов, льняное кружево на оборки – замужним дозволялось сменить плотный волан на прозрачную завесу, бусы из бирюзы и такие же серьги. Торговец вдел их в уши прямо у развала, проколов мочки раскалённой над свечой сапожной иглой.