Читать книгу МилЛЕниум. книга 1 - Татьяна Вячеславовна Иванько - Страница 1

– Ой, Лёнечка! Вот это да… Пляжи совсем пустые… Надо же, никогда не думала увидеть в августе… Почему, интересно? Как ты думаешь? Может у них тут шторм какой был? – Лёля обернулась ко мне от вагонного окна, мы ехали в Адлер, и сегодня второе августа 1991 года.

Я вышел к ней из купе, где мы после Туапсе остались вдвоём. Действительно, странная картина, за всё моё детство, когда я бывал на море каждый год, я никогда не видел на юге, таких пустынных картин – узкая полоска галечного берега, разделённого волнорезами, вдоль которой мы будем ехать несколько часов, выглядела так, будто сейчас зима или, ну, или глубокая осень…

Единичные курортники, возлежащие на полинялых деревянных лежаках, привлекли не только наше внимание, двое московских молодожёнов тоже обсуждали это, стоя за два окна от нас.

– Может, там холодно? – Лёля посмотрела на меня.

– Ага, а в вагоне дышать нечем, – усмехнулся я.

– Ну… было холодно… – улыбнулась Лёля.

– Не выдумай, Лёль, просто мало отдыхающих в этом году.

Лёля посмотрела на меня:

– С чего? Всё так дорого стало?

Я пожал плечами: откуда мне знать?.. Мы впервые с ней одни и думать сейчас, почему пляжи пустые совсем не хотелось…

На что дана нам МОЛОДОСТЬ?

Бурная река – Молодость!

Нас несёт она всё вперёд,

всё быстрей.

Молодость – пламя!

Молодость – огонь!

Но кому-то не хватит огня.

Молодость – начало, и кто навечно останется здесь?

Кто сожжёт свою молодость?

Сожжёт кого-то она в месть?

Мы юны – нам всё по плечу!

Мы юны и страха в нас нет!

Мы юны и всё навечно!

Мы юны, разве это пройдёт?!

Молодость нас тревожит.

Молодость в нас бурлит!

Молодость – сила!

Молодость – мощь!

Сила ветра и сила воды.

Сила бури и сила огня.

Молодость, конечно, дана навсегда.

Молодость беспечна и в этом она.

Молодость – пламя!

Молодость – огонь!

Кто сгорит в огне,

Кого сожжёт молодость,

Кто всё сожжёт, что встретит,

А кто зачерпнёт её силы и

Понесётся вперёд через время в века!

Мы юны – нам всё по плечу!

Мы юны и нет страха в нас!

Мы юны и так будет всегда!

Мы юны, разве это пройдёт?!..

Неимоверная жара пришла в августе 1991 года в Сочи. Казалось, что «Азорский антициклон», о котором в прогнозах говорили синоптики – это что-то вроде летающего ящера из кошмарных снов и страшных сказок с раскалённым животом и крыльями из струй солнечного непереносимого света, зависшего над нашими головами. Какая-нибудь птица Гуль из сказок «Тысячи и одной ночи…». Почему именно это приходило мне в голову каждый день, когда мы ползли с пляжа по раскалённым бетонным дорожкам, которые, от жара вот-вот расплавятся как тесто и поглотят наши ступни в хлипких сланцах, я не знаю. Может быть потому, что про эту Гуль бабушка читала мне, когда я лежал с ангиной и температурой 39? Ну, почти как теперь в этом Адлере. Только вот Гуль вроде вовсе и не раскалялась… Жара, похоже, совсем расплавила мне мозги…

Но жара и прочее – всё чепуха, по сравнению с тем, что мы с Лёлей были здесь вдвоём. Вдвоём, только вдвоём, наконец-то! Впервые вместе, в первый раз полностью наедине…

Мы приехали сюда после зачисления в институт. Теперь мы поступили, проучившись год на Подготовительном отделении, организованном у нас в Н-ске в прошлом году, мы с Лёлей успешно сдали выпускные, они же вступительные, экзамены во 2-ой Московский Мед имени Н.И. Пирогова, и теперь всё, что нам оставалось – это ехать учиться. То есть сначала надо будет в конце августа получить места в общежитии, потому что мы считались «целевым набором» и общага нам полагается, а остальным – нет. «Целевой набор» означает, что нас направила учиться Область и ждёт нашего возвращения обратно уже в виде молодых специалистов.

Надо сказать, в прошлом году мы подписали договор, по которому, в случае, если мы, окончив институт, не поедем работать в любой из районов области, то должны будем выплатить 7 тысяч рублей – стоимость целого автомобиля. Однако, одержимые поступлением во что бы то ни стало, мы готовы были на всё, хотя ехать на три года в какую-нибудь дыру не улыбалось, но всё это казалось таким далёким будущим, что все подписали. Но вот прошёл год и никакого договора теперь с нас, целевиков, уже не требовали. Забыли что ли? Хотя, сейчас каждый день всё что-то новое, уследить невозможно…

Я поступил ещё в прошлом году, сдав вступительную химию на «отлично», и как золотого «медалиста», меня приняли без дальнейших экзаменов, но…

Однако, об этом стоит вспомнить и рассказать… Всё, что предшествовало нашему приезду в Сочи в это лето, стоит вспомнить подробнее.

Прошедший год стал настоящим нешуточным испытанием для меня, когда меня сначала пилили дома на все лады за «дурость», а потом сокрушались, что я теряю год, и меня могут забрать в армию раньше, чем я поступлю в институт. Но родился я в августе, что, очевидно, сыграло решающую роль в том, что в армию меня могли бы забрать только предстоящей осенью, в осенний призыв. Теперь же я – студент и мама может не опасаться за мою будущность. Почти…

Потому что теперь у неё новый страх: теперь она боится, что я женюсь…

Но с начала…

Первое сентября в первом классе я запомнил только потому, что в этот день я впервые увидел ЕЁ – Лёлю Гуляеву.

Я не помню, что была линейка, не помню, что говорил нам директор, что сказала наша первая учительница, Елена Семёновна. Я помню только эту девочку. Под «Школьные годы чудесные», этот вальс повторяли потом каждое первое сентября из года в год до последнего одиннадцатого класса, и эта немного грустная мелодия засела в моей голове навсегда, правда её грусть и очарование я ощутил только, когда она зазвучала для нас на «Последнем звонке».

Лёля, тоненькая, с огромными мерцающими какими-то сказочными глазами, встретила мой восторженный взгляд немного растеряно, но в следующее мгновение её глаза вспыхнули и улыбнулись. Однако я перестал её видеть на некоторое время и начал бояться, что она померещилась мне.

Но какова была моя радость, когда я увидел её среди моих одноклассников, хотя в тот момент, я не знал ещё, что все эти мальчики и девочки вокруг меня, так называются.

Я не запомнил в тот день ни одного имени, кроме её. И того, что она сидит далеко от меня, через ряд, у окна. Правда, в последующие годы нас несколько раз пересаживали, но Лёля всё равно неизменно оказывалась где-то очень далеко. Но, может быть, и хорошо, потому что если бы меня посадили рядом с ней, я онемел бы, ослеп и оглох и вообще провалился бы сквозь землю. Я превратился бы в растаявшую комету, которая подлетела слишком близко к Солнцу… А так, издали, я мог питаться её теплом и светом как нормальная планета. Или почти нормальная.

Глядя на Лёлю, рассматривая её тоненький профиль, смешные тонкие косички, завязанные «баранками» как у Кукушкой из «Электроника», я думал каждый день, что нет, и не может быть никого прекраснее, и что удивительно, что никто не замечает этого. Потом, когда я немного поумнел, я обрадовался, что этого никто не замечает. Правда, немного позже я узнал, что я ошибаюсь и таких как я, было, по крайней мере, несколько человек. А в восьмом классе неожиданно прозрели все…

Но, тогда, в первом классе, я ещё пребывал в убеждении, что Лёля – это только моё исключительное счастье. Приходя домой каждый день, я смотрел на себя в зеркало и понимал, что ничего во мне, белобрысом, голенастом и нескладном, с огромными зубами и носом-картошкой, такой девочке, как Лёля понравиться не может. Это доводило меня почти до отчаяния.

Однажды, у большого трюмо, в их с дедом комнате, меня застала бабушка Лариса.

– Ты, что это, Алёша, у зеркала вертишься? – немного прищурилась она, пристально вглядываясь в меня. – Тебе, что… понравилась какая-нибудь девочка? – мне кажется или бабушка усмехается?

Я покраснел, хмурясь, и думая, как бы отвертеться, нагрубить или просто сбежать, и пробормотал:

– Ну, ба… – вообще-то я очень дружу с бабушкой Ларисой, больше всех в моей странной семье, где родители в разводе, сколько я себя помню, отец давно уехал в Москву и видел я его так редко, что забывал от раза к разу, как он выглядит.

Там, у моего отца давно новая жизнь, он женат на другой женщине, и когда я шёл в первый класс, на свет появился мой брат Юра. А моя мама оставалась незамужней, вернее, разведённой женщиной.

Моя мама, Наталья Аристарховна, работала инженером на заводе, она очень красивая женщина, правда в детстве, я не понимал этого, я просто всегда её очень любил, но мы никогда не были близки, как с бабушкой Ларисой, папиной мамой. В отцовской семье все были врачи. А с маминой стороны бабушка умерла, когда я был совсем маленьким.

Жил я с бабушкой Ларисой и дедом Ваней с четырёх лет, а мама бывала у нас в гостях. В школе таких как я больше не было, я так долго думал, пока не узнал, что и Лёля, как и я, живёт с бабушкой…

Но всё это я узнал гораздо позднее, а сегодня моя подруга бабушка Лариса сказала мне, пытавшемуся ретироваться от её проницательного взгляда в свою отдельную комнату:

– Знаешь, как понравиться твоей принцессе? – сказала бабушка Лариса мне, поспешившему скрыться от неё в своей комнате. – Стань самым умным, самым лучшим учеником.

Как ни удивительно, но я принял бабушкин совет сразу как руководство к действию. И стал лучшим учеником в классе. Это далось мне легко. Я всё схватывал «на лету», мне приходилось готовить дома только письменные задания, а устные я никогда не делал, всё ведь рассказывали на уроках.

Когда мы учились в седьмом классе, в школе начал организовываться, что тогда называлось, ВИА. И я оказался в первых рядах тех, кто захотел участвовать в этом. И, хотя я не учился в музыкальной школе, как другие участники группы, но оказался способным, быстро освоил гитару и, поскольку уже привык быть во всём первым, и был запевалой в школьном хоре, то и солировать тоже предложили мне. Хотя голоса у меня никакого не было никогда, я брал скорее страстью и уверенностью.

И все эти годы я не переставал смотреть на Лёлю как на богиню.

Когда я узнал, что она ходит заниматься хореографией в Дом Пионеров, я отправился туда же заниматься самбо. Наш тренер, под покровом тайны, потому что тогда это вдруг стало запрещено, учил нас и каратэ.

Конечно, совсем уж по-рыцарски было бы прийти в Лёлин балетный кружок, тем более, что мальчишек там, как обычно, не хватало. Но на это я не решился, хотя в мечтах представлял себе чуть ли не каждый день, как я стану кавалером Лёли в танце. Но я отлично осознавал, что и пальцем двинуть не смогу, не то что танцевать, если она будет смотреть на меня, тем более, если коснётся. Поэтому я не подошёл даже к двери их балетного класса с зеркалами во все стены и чудными станками и, где царили они, похожие на маленьких белых бабочек, немного высокомерных и прелестных. Я только издали наблюдал за их беленькой стайкой, шелестящей чешками по полу по дороге из раздевалки, сразу отыскивая ЕЁ среди подруг в белых футболках и юбочках…

Я видел её и на катке зимой, мы пролезали в широкую щель в закрытых на цепь железных воротах – и так проникали на стадион «Локомотив», что был через дорогу от нашей школы, в двух кварталах от моего дома и в трёх – от Лёлиного. Она приходила с подружками, я с – друзьями. Там мы нередко развлекались тем, что гонялись за девчонками, а они с радостным визгом убегали от нас, растекаясь по льду в разные стороны.

Ещё иногда на катке включали все прожектора и музыку. Почему это делали не каждый вечер и даже не в каждые выходные, неизвестно. И это были, по-настоящему, восхитительные, почти волшебные зимние вечера, когда, залитый холодным нестерпимо ярким светом, каток казался каким-то сказочным островом, по которому мы носились на предельных скоростях, на своих видавших виды, с ободранными носами, и замотанных серой изолентой, хоккейных коньках, и сердили взрослых степенных катальщиков…

Стать фронтмэном школьного ансамбля – это был, конечно, вообще-то неубиваемый козырь в старших классах, когда по Лёле начали сохнуть все парни не только нашей параллели, но и на год старше и моложе. Тем более, что я был парень подкованный и имел не только кассетный магнитофон и записи, но и виниловые пластинки, которыми щедро снабжал меня отец, бывавший в заграничных поездках, как сотрудник, а в последние годы, профессор кафедры Дерматовенерологии 1-го Московского института.

Я, с двенадцати или тринадцати лет, заслушивал до полной негодности «Led Zeppelin», «Scorpions», «Pink Floide», «Nazarett», а чуть позже Ника Кейва и, конечно, «Metallica», обожал я и «Sex Pistols». И наших: «Воскресение», позже «Арию», «Мастера» и «Чёрный кофе». Конечно, «Аквариум» и «Кино» я знал наизусть, но моё сердце было отдано металлу.

Всё это мы играли, собираясь на репетиции. Но на школьных вечерах исполняли то, что было позволено и предписано, впрочем, к окончанию школы было уже позволено, в общем-то, всё, что угодно. И никак это не мешало никому из нас оставаться вполне себе нормальными комсомольцами…

Девчонки начали бегать за мной: подстерегать в школьных коридорах, чтобы неожиданно натолкнуться из-за угла, улыбаться загадочно, звонить домой и молчать в трубку. Это очень приятно, это выпрямляет спину и внушает уверенность, это делает привлекательным кого угодно.

Но я не слишком гордился этими успехами. Для меня была и осталась самой лучшей девочкой на свете Лёля Гуляева. Но она-то, конечно, мне не звонила и в трубку не дышала… А я так и не мог заставить себя приблизиться к ней, сказать ей хотя бы одно слово за все десять лет школы, или хотя бы посмотреть ей в глаза.

И вот придвинулся Выпускной, как неотвратимая катастрофа, как апокалипсис для меня, ведь после мы все расстанемся с Лёлей навсегда… Только это и заставило меня, наконец, трясясь и чувствуя сердце не то, что в пятках, а в кончиках всех моих пальцев, наконец, подойти к Лёле и пригласить её танцевать…

Это неправда, что я не замечала Лёню Легостаева. И я помню его с первого сентября в первом классе, с первой встречи на линейке возле школы. Тем более, что после я ни разу не встретила его глаз.

Я чувствовала иногда, что он на меня смотрит или это мне казалось, потому что очень хотелось, чтобы он на меня смотрел. Он проник мне в душу, в самое сердце, с того, самого первого взгляда, сразу и навсегда. Его тогдашний взгляд, такой ясный, яркий, ободряюще заинтересованный, такой прозрачно-светлый, искрящийся будто бы радостью от того, что он увидел именно меня, в тот наш первый день в школе, этот его взгляд вселил в меня уверенность и спокойствие. Если бы не он, я бы, наверное, расплакалась от волнения и растерянности, потому что я не очень понимала, куда я попала, так много здесь людей и все чужие. Какие-то дети, какие-то взрослые… Словом, если бы не Лёня, этот день, первое сентября 1980 года, стал бы самым ужасным днём.

Но получилось всё наоборот. Теперь я хотела идти в школу, потому что знала, что увижу там ЕГО, Лёню! А он – самый умный, самый весёлый, самый красивый, самый лучший мальчик на свете.

Я много где встречала Лёню, и всегда его присутствие будто вливало в меня силы и радость. Не знаю, почему он никогда не смотрел на меня, но я всегда ощущала, что он видит, больше того – чувствует меня, как тогда 1-го сентября.

Как мне мечталось, что его посадят со мной за парту! Когда я ложилась спать я каждый вечер представляла себе эту картину. Как другие мечтают о принцах, феях, каретах, сказочных приключениях, или космических путешествиях, так я мечтала сидеть рядом с Лёней. Все мальчики, с кем я оказывалась за партой, неизменно влюблялись в меня, я это знала и надеялась, что и если Лёня сядет рядом со мной за парту, тогда… Я не представляла дальше, я только мечтала, что он окажется близко и снова посмотрит на меня как тогда, в первом классе, но такого не случалось. А когда в старших классах можно было выбрать самим, с кем и где сидеть, я не решилась, конечно же, пересесть к нему, и он не сделал этого…

Когда он стал играть в школьном ансамбле, то моментально стал школьной «звездой» номер один, гораздо больше, чем все остальные участники. Девчонки с придыханиями обсуждали, в чём он пришёл сегодня в школу, что за значок у него, какие кроссовки, и так далее. У нас была очень либеральная обстановка в школе, словно перестройка у нас началась куда раньше, чем в целом по стране и поэтому старшеклассники в джинсах и с длинными волосами никого не шокировали. Такого в большинстве других школ города не могли себе позволить.

И наши «музыканты» выглядели как настоящие рокеры. И играли, между прочим, может и не слишком хорошо, но главного – огня, у них было с избытком. Бывало, что и я с другими девчонками подглядывала за их репетициями.

Они на этих репетициях пели песни собственного «производства» – это было самым лучшим, что они делали. Тогда я не знала, что все эти песни сочинил Лёня. Стихи все были его, а музыку он предлагал мотивом, наигрывал на гитаре, а ребята, знавшие и нотную грамоту и особенности и правила построения мелодий, облагораживали и придавали «лоска».

Но сыграли они «свою программу» только на нашем Выпускном, воспользовавшись тем, что это была последняя возможность.

Это был необыкновенный концерт.

Я бывала пару раз на рок-концертах, на нашем стадионе. Но там группы выступали на сцене посреди футбольного поля, а мы, зрители, сидели на трибунах – очень далеко, почувствовать энергию на таком расстоянии очень сложно.

А наши ребята были рядом. Лёня был рядом.

Как они играли! Как он пел! Как быстро бежали по струнам и грифу его длинные пальцы! Как красиво, ладно он двигался, будто сто лет на сцене! Музыка стеной наступала, била в грудь, заполняла до макушки. Но меня заполняло не только это, а восхищение, восторг от того, какой, в эти минуты, пока они выступали, был Лёня, как он раскрылся, какая сила, целые потоки энергии он излучал…

Все кричали и подпевали, подняв руки. Несколько человек родителей, немного удивлённые, даже слегка озадаченные, наблюдали издали за нами…

И вот, после этого концерта, Лёня вдруг подошёл пригласить меня танцевать…

Ещё утром, готовясь к сегодняшнему балу, я собиралась как на траурное мероприятие – это последний раз, когда я увижу Лёню. Завтра – всё. Все разлетятся по разным городам, мы не увидимся больше и как я без него? Я десять лет, будто от батарейки питалась мощной энергией своих тайных и неопределённых даже мною самой чувств к нему, и вот всё заканчивается – я остаюсь без него… Об этом я думала сейчас, сидя у зеркала, укладывая волосы в высокий пучок, а мама говорила что-то…

– Что ж ты медаль-то не потянула, Ленуся? – мама подала мне расчёску. – Теперь попробуй, не поступи…

– Оставь девочку хотя бы сегодня, Юля, – улыбнулся мне в зеркало дядя Валера, мамин муж, за которого она вышла два года назад.

Он был моложе мамы на шесть или семь лет, обожает её, впрочем, как и все многочисленные мамины мужья. Но дядю Валеру, наверное, любит и сама мама, потому что теперь они ждут ребёнка, который должен родиться осенью. К тому же они поженились на самом деле, расписались в ЗАГСе год назад. Мама была необыкновенно хороша в белом костюме с узкой юбкой и жакетом с модной баской-юбочкой, на умопомрачительных каблуках восхитительных австрийских туфель. Она всегда носила шпильки легко, будто родилась с ними.

Мой родной отец умер, когда я была совсем маленькой. Мама говорила, что от пьянства, но его мать, моя бабушка Таня, говорила – от любви. Бабушка Таня после этого переехала жить на Северный Кавказ и меня туда отправляли в дошкольные времена на полгода, а с началом учёбы в школе, на всё лето, потому что мамина мама, бабушка Вера, с которой я жила с раннего детства продолжала работать акушером-гинекологом в родильном доме. Кстати, они были знакомы с Лёниной бабушкой Ларисой.

У меня деда не было. Вернее, он был, но они с бабушкой развелись так давно, что даже моя мама его почти не знала, что уж говорить обо мне. Да и жил он где-то в Сибири.

И у бабушки Тани был развод с моим дедом и теперь на его месте был дед Алексей, который ко мне, относился не хуже, чем к родной. И бабушку Таню он любил. Мне нравилось гостить у них.

Да и с бабушкой Верой мы жили очень дружно, только мама вносила сумятицу в нашу жизнь, появляясь в ней, вот, как сегодня.

Я улыбнулась дяде Валере благодарно. Мы с ним, можно сказать, дружим, не как с прочими мамиными мужьями. Вообще, он очень добрый. И мамин дурацкий характер терпит. Любит должно быть, может, за красоту?

Я не слишком похожа на маму. Но получила от неё всё лучшее. Как и от отца. Я легко училась, уроками почти не занималась, но к репетитору для поступления ходить пришлось – для вступительного экзамена по химии школьной программы было недостаточно.

Я не знаю, куда собирается поступать Лёня, и ужас от того, что Выпускной – это последний день, когда я вижу его, сжимает мне душу… что я буду делать завтра? Даже перспектива поступления и учёбы в институте не помогает мне не чувствовать себя такой потерянной и одинокой?..

Этот их концерт получился настоящим рокерским концертом… Все кричали и махали руками, как настоящие фанаты, хотя никто ещё не успел даже выпить, тайком принесённого алкоголя, пританцовывали и прыгали. А я смотрела на Лёню, я слушала, как он поёт и моё сердце ныло от сознания того, что это последние часы, когда я смотрю на него, когда я слышу его и он так прекрасен…

«Нам поют о переменах.

О переменах все говорят.

Грезят все о переменах.

Мы все их жаждем.

Мы все их ждём.

Перемены на пороге,

И уже раскрыли дверь.

Что за ними?

Что нас ждёт?

Мы дети асфальтовых джунглей.

И рисунков мелом на нём.

Мы дети правды и вранья.

Мы дети старой и новой Истории.

Что мы сделаем завтра?

Нам говорят, что прошлого Боги –

Это монстры сегодняшних дней.

Кем станем мы завтра?

Монстрами будем или богами?

Как мы построим свой мир?

Наш мир – будущее?

Мы дети асфальтовых джунглей.

И рисунков мелом на нём.

Мы дети правды и вранья.

Мы дети старой и новой Истории.

Что мы сделаем завтра?

Что мы сделаем завтра?

Чем станет завтра?

Для мира, для нас?

Мы станем монстрами или богами?

Что мы сделаем завтра?…

Что завтра?.. Что завтра!.. Завтра!!…»

– Потанцуешь со мной? – Господи, Лёня передо мной, это он сказал мне…

Он подошёл неожиданно, я не видела, как он идёт ко мне… я думала, этого никогда не может быть и завтра моё солнце закатится уже насовсем. Поэтому я просто стояла после того, как они закончили петь даже на бис, а все остальные начали уже танцевать под магнитофонную музыку, кажется, под «Мираж».

Лёня подал мне руку. У него тёплая ладонь, только самые кончики пальцев холодны, может и он волнуется, как я? Но когда я положила в его руку свою, она у него сразу согрелась, стала горячей…

Вблизи он… Такой… настоящий… Самый настоящий живой человек… не мечта, не сон из какого моего вечера.

Волшебный волнующий аромат и тепло его тела, у меня кружится голова и в животе разлился жар, от волнения и удовольствия, что он легонько обнял…

…её спину. Её спина, такая нежная и чуткая под моими пальцами, будто на ней натянуты струны…

ЕЁ волосы пахнут так сладко, они защекотали мне лицо, которое я приблизил к ней…

…У него твёрдые горячие плечи под рубашкой, я почувствовала, какие на них пружинистые мускулы… раньше я только издали на физкультуре видела их, я даже не могла предположить, как это – коснуться их…

Она двигалась так легко, так послушно, будто ни трения, ни силы тяжести больше в этом мире нет…

Его тёплое дыхание качнуло пряди волос на моём виске, на моей шее, расходясь горячими волнами по моему телу, до кончиков пальцев, заставив их дрожать…

Ладонью я почувствовал, как играют тонкие длинные мышцы на её спине, и от моей ладони, ощущающей это, будто искорки разбежались по моему телу, мне захотелось прижать её к себе ближе, животом и грудью почувствовать её…

Я никогда ещё не обнимал девушек, никогда ни к одной из них не был так близко… Мои фантазии и сны были все только о ней, о Лёле. И вот она здесь… я почти задыхаюсь… ещё решит, что я ненормальный… Сам не знаю, как я осмелился предложить ей, тихо произнеся близко-близко около её уха:

– Давай… а… Можно… м-м… можно я провожу тебя домой? – будто кто-то более смелый, взрослый и прозорливый в моей голове произнёс эти слова.

Ещё никто не расходился. Выпускной гуляют до самого утра, встречают рассвет и тому подобное, сейчас был едва час ночи… Я замер, ожидая, что она ответит.

Она кивнула и повернула ко мне лицо, улыбаясь:

– Конечно… можно…

Можно! Конечно, можно! Я становлюсь лёгким и ясным как никогда… И таким сильным.

– Идём? – я протянул ей руку. И смелым!

Неужели, я, правда, идём с ней, С Лёлей!?.. У меня так кружится голова, что я почти ничего не вижу. Пока мы забирали плащ и ветровку, на улице обычная июньская погода – сырая, пахнущая сочной листвой прохлада и влажность…

Выйдя из здания школы, мы, не сговариваясь, оглянулись на него и засмеялись от сходства наших действий, а значит и мыслей. Нам сразу стало так легко, будто мы с ним все эти десять лет были вместе, как сейчас, а не смотрели украдкой друг на друга…

Но разве мы не были вместе все эти десять лет?..

– Твои поклонники не заревнуют, что ты ушла со мной? – сказал я, подразумевая, что даже за то, чтобы вести Лёлю от актового зала, где нам вручали аттестаты, наши пацаны чуть не подрались.

– Ну, я всё же главную «звезду» школы выбрала, – улыбнулась она.

А потом помолчав несколько секунд добавила:

– Вы очень здорово играли. Я не думала, что…

– Да ну!.. – смутился я, хотя это правда, мы сыграли классно. Наверное, потому что знали, что это в последний раз в школе.

– Правда-правда! Прямо какая-то русская «Металлика»!

Вот тут я удивился, мало, кто из девчонок слушает такую музыку. Особенно Лёля…

Но Лёля засмеялась моему недоумению:

– Да я бы не знала, но у дяди Валеры, маминого мужа, есть видеокассеты. Он любит рок. Маме не нравится, она говорит, это «безумный бестолковый шум и мотанье волоснёй и вообще все они из психушки сбежали», – она засмеялась, изображая свою маму. – Но мне очень нравится. И вы играли так же.

– Ещё скажешь, я на Хэтфилда похож, – усмехнулся я, смущаясь, потому

что невольно подражал, конечно, американцу.

– Не скажу. Ты – в сто раз лучше, – сказала Лёля и даже не усмехнулась.

Я покраснел до ушей, к счастью, в темноте ночи она этого не видит.

От школы до Лёлиного дома идти минут десять, но разве мы пошли домой? В довольно ощутимой прохладе, после дождя, который днём испортил нам шествие по городу, мы холода не чувствовали, хотя дрожали оба. Мы чувствовали только свежесть июньской ночи, пахнущей влажной землёй и холодными лужами, одуванчиками, закрывшими на ночь свои цветочки, сладким липовым цветом и листьями, потому что брели по аллее в городском, засаженной липами парке.

Чтобы не смущаться больше, я спросил её об этом её дяде Валере, и разговор сам собой вышел на наши семьи, и тут мы многое узнали друг о друге, чего не знали раньше.

А ещё выяснилось, что поступать мы собираемся в один институт.

Вот вам и «последний день Помпеи»… Это так обрадовало нас, что мы взялись оживлённо обсуждать и репетиторов и задачки по химии и прочую чепуху, увлекаясь всё больше. Лишь бы только говорить и говорить ещё и ещё. Нам оказалось так легко говорить друг с другом…

– А почему ты не в Первый институт поступаешь? Там же твой отец.

– Поэтому и не поступаю, что там отец. Будут все говорить: «вон сынок профессорский, всё по блату у него».

– Кто тебя знает, так даже не подумают, а кто не знает, чёрт с ними, – сказала Лёля. – Разве нет?

– Так-то оно, конечно, так, и всё же… – мне так приятна её смелая уверенность во мне. Как давешнее «Ты – лучше»…

– Это потому что ты знаешь, что поступишь. А я вот…

– И ты поступишь, – убеждённо сказал я.

– Поступлю, конечно, куда я денусь, всё равно сколько раз поступать, но… А… Ты почему решил врачом стать?

– Не знаю. Всегда только врачом и представлял себя. А ты?

– И я! Я же с бабушкой…

Я засмеялся. Мы только что об этом уже говорили. Только я ещё рассказывал и про дедушку, за которым я тоже с детства неотступно таскался в больницу, он брал меня смотреть на операции. Так что, я студент тоже не буду совсем неопытный… Странно, что не так близко, как могли бы, общались наши бабушки.

Мы дошли всё же до её дома, пора была прощаться.

– А… Ты… Ты что завтра будешь делать? – спросил я, понимая, что расстаться и не знать, когда я её снова увижу, я не в силах.

– Ничего.

– А… Пойдём в кино? Можно, я позвоню тебе? Только я… номера твоего не знаю, – тут я соврал, я знаю её номер и звонил ей не раз, чтобы услышать её голос и бросить трубку. Я все десять лет так делал, но я не хотел, чтобы она догадалась, что я такой дурак. Поэтому я опять покраснел сейчас, но в неверном свете фонаря, возле её подъезда она, может быть, не заметила?..

На следующий день мы пошли в кино, смотрели какой-то французский фильм о бунте в женской тюрьме. Но содержание меня не увлекало, я совсем не следил за тем, что происходило на экране. Главное, что я чувствовал – это её присутствие рядом.

Коснуться её руки в темноте я не посмел, и пошевелиться боялся, чтобы не толкнуть её плечом ненароком…

А когда закончился фильм, мы вышли на улицу, и оказалось: пошёл дождь, и мы долго стояли под козырьком кинотеатра, потому что зонтиков у нас не было. Я заметил, что Лёле холодно и отдал ей свою джинсовую куртку, хотя она сопротивлялась:

– Ты простынешь…

– Нет, – уверенно сказал я, улыбнувшись ей, сейчас я не простыл бы даже на морозе, потому что рядом она.