Введение в гражданскую войну

Оглавление

Тиккун. Введение в гражданскую войну

Предисловие

Гражданская война и формы-жизни

Современное государство, экономический субъект

Империя, гражданин

Этика гражданской войны

Примечания

Отрывок из книги

У нас – у других, у декадентов – хрупкие нервы.

Всё, или почти всё нас ранит, а что не ранит, то может вызвать лишь раздражение, и потому мы делаем всё, чтобы нас не трогали. Мы способны выдерживать правду во всё меньших и меньших дозах: их уже пора изменять в нанометрах, – и мы предпочитаем им полные до краёв стаканы противоядия. Картины благоденствия, богатство уже знакомых чувств, нежные слова, гладкие поверхности, привычные эмоции и уютные интерьеры, в общем, наркоз килограммами, и главное: чтоб без войны, лишь бы не было войны. Вся эта обстановка, в которой спокойно, как в материнском лоне, проявляется в виде жажды позитивной антропологии. Нам необходимо, чтобы ЛЮДИ[1] сказали нам, что такое «человек», кто «мы» такие, чего нам позволено желать и кем позволено быть. Эта эпоха фанатична во многих аспектах, но особенно в отношении этого самого ЧЕЛОВЕКА, посредством которого ЛЮДИ сублимируют бесспорность существования Блума[2]. Антропология, в её господствующем в наши дни виде, позитивна не из-за своего миролюбивого, немного простоватого и ненавязчиво католического взгляда на человека, а прежде всего потому, что позитивистски наделяет «Человека» качествами и предопределёнными свойствами, субстанциональными предикатами[3]. Вот почему даже пессимистичная англосаксонская антропология с её одержимостью интересами, потребностями и struggle for life[4] становится частью общего замысла, направленного на поддержание в нас надежды, потому что подкидывает несколько доступных объяснений по поводу сущности человека.

.....

12 Рассуждать с точки зрения гражданской войны – X значит рассуждать с точки зрения политики.

13 Если два, тела, находящиеся под воздействием одной и той же формы-жизни, встречаются в определённый момент в определённом месте, они объективно чувствуют, что между ними возникает согласие, предшествующее всякому решению. И это – опыт общности. примечание: В потере этого опыта следует винить ту старую фантазию метафизиков, которая до сих пор тревожит западное воображение: идею человеческого сообщества, известную части парабордигистской публики также под именем Gemeinwessen2. Только из-за того, что западный интеллектуал лишён доступа к реальному сообществу, из-за крайней своей обособленности он и смог склепать себе для развлечения этот маленький фетиш: человеческое сообщество. Неважно, влезет ли оно в фашистско-гуманистский мундир «человеческой природы» или в обноски простушки-антропологии, сосредоточится ли на идее сообщества, чья власть стала совершенно бесплотной, или бросится сломя голову в более грубую идею «универсального человека»[14] – что сведёт воедино все человеческие предикаты, – всё это тот же страх даже подумать о своей единичной, детерминированной, законченной ситуации, от которого и укрываются в этой утешительной выдумке всеобщности, мирового единства. Последующие абстракции могут зваться массами, мировым гражданским обществом или человеческим родом, но это значения не имеет: важен сам принцип. Все последние глупости про кибер-коммунистическое общество и кибер-единого человека набирают размах стратегически весьма уместно: как раз когда по всему миру поднимается движение, чтобы их опровергнуть. В конце концов, социология родилась именно тогда, когда в недрах общества появился самый непримиримый конфликт всех времён, и именно там, где этот конфликт – борьба классов – проявлялся с особой неистовостью, во Франции второй половины XIX века, иными словами: в ответ на него.

.....