Отрывок из книги
Женщины раздвигают ноги, а я мурлычу себе под нос. Мужчины раздражаются, но они знают: это же для них! И успокаиваются. Всегда держаться в стороне, ни во что не вмешиваясь, и только наблюдать – это пытка! Но я не говорю ни слова. Я вообще по натуре тихоня. Ребенком меня считали достойной уважения. В молодости называли благоразумной. Много позже во мне обнаружили мудрость, которая приходит в зрелости. В наши дни молчание воспринимается как странность, и большинство моих соплеменниц позабыли красоту многозначительного немногословия. Теперь у всех языки без костей – мелют, не утруждая мозгов. А ведь когда-то я могла поддерживать нормальную беседу и, если возникала нужда, умела привести довольно сильный довод, чтобы пресечь несдержанность чрева – или ножа. Теперь не могу, потому что еще в семидесятых – как принялись женщины оседлывать стулья в бесстыдных позах да танцевать в телевизоре, выставляя срамные места напоказ, а в журналах стали печатать фотографии с голыми задницами да вывернутыми наружу ляжками, словно у женщин это самое главное, – я просто заткнулась. До того как женщины стали раздвигать на публике ноги, у всех были свои секреты – кто-то их при себе держал, кто-то выбалтывал всем и каждому. А теперь? Нет. И раз сегодня модно выставлять все напоказ, я тихо мурлычу себе под нос. Слова танцуют у меня в голове под мелодию, которую я напеваю. Люди заходят сюда, чтобы заказать тарелку креветок или просто приятно провести время, и даже не замечают, что болтают, не закрывая рта, только они. А я тут как фон – как музыка в кино, которая начинает тихо звучать при первой встрече влюбленных или когда муж бредет в одиночестве по песчаному пляжу и гадает, не заметил ли кто, как он совершил дурной поступок, потому что не смог сдержаться… Мое мурлыканье побуждает людей действовать, принимать важные решения, – вот как, допустим, Милдред Пирс[1] решает, что ей надо ради дочери отправиться в тюрьму. Подозреваю, что, хоть и тихая, моя мелодия оказывает на людей такое же воздействие. Как звучащее над океаном «Настроение индиго»[2] может подействовать на пловца. Музыка, конечно, не заставит вас нырнуть с головой, но она способна придать уверенность движениям ваших рук или проделать такой фокус, что вы вдруг слепо уверуете в свою силу и удачу. И вот вы уже готовы без оглядки плыть дальше и дальше. И даже не задумываетесь, что под вами – бездна! Она же где-то далеко внизу и никак не может повлиять на ваш дух, расхрабрившийся под звуки кларнетов или рояльных наигрышей… Разумеется, на такую власть над людьми я не претендую. Моего мурлыканья по большей части никто, кроме меня, и не слышит, оно как нельзя кстати подходит старухе, оробевшей перед незнакомым миром, для нее это способ противиться нравам современной жизни. Когда все известно, да ничего непонятно. Может, так оно всегда и было, но меня только лет тридцать тому назад торкнуло, что проститутки, имевшие репутацию честных женщин, у нас всегда задавали стиль. А может, дело не в их честности, а в их успехе. Хотя, бесстыдно оседлав стул или отплясывая полуголыми в телевизоре, женщины девяностых ничем не отличаются от уважаемых дам, живущих тут по соседству. У нас же край особенный: океанское побережье, влажный климат, богобоязненные жители, где отчаянное безрассудство женщин проявляется в желании надеть короткие шортики или трусики-тонги или попозировать перед фотоаппаратом. Но как и тогда, так и сейчас, будь они в приличном белье или совсем без белья, наши безрассудные женщины не умеют скрывать свою непорочность – эту, так сказать, розовую мечту о прекрасном принце, который скачет к ним издалека на белом коне. В особенности это касается женщин ожесточившихся, с острыми ножами да грязными языками, или гламурных, с дорогущими спорткарами и наркотой в сумочках. Но даже те, кто щеголяет шрамами на лице, точно президентскими медалями, и чулками, спущенными к лодыжкам, не могут изжить в себе ребенка, милую девчушку, притаившуюся глубоко внутри, между ребер, или, лучше сказать, под сердцем. Ясное дело, у каждой наготове есть своя печальная история: слишком много внимания, или недостаток внимания, или что-то того хуже. Есть у них истории о безжалостном папочке, или мужчине с лживым сердцем, или противной матери и подлых и коварных подругах. И в любой такой истории обязательно фигурирует монстр, из-за которого они ожесточились душой, а не окрепли духом, и вот они раздвигают ноги, вместо того чтобы раскрыть душу, где спрятался свернувшийся клубком ребенок.
И после того, как утонувшую пару развели – ну, то есть отправили по разным похоронным конторам, – всем стало ясно, что беспутным женщинам и безмозглым детям уже не нужно никакого особого предостережения, потому как все поняли, что спасения нет: быстрее молнии, ночью и днем, Полицеглавы могли выскочить прямо из волн и наказать заблудших женщин или сожрать малолетних шалунов. И только когда курорт пришел в упадок, они вмиг разбежались врассыпную, точно карманники из хлебной очереди. Наверное, немногие из тех, кто до сих пор запускает в безлюдных бухточках донные ловушки для крабов, их еще помнят, но теперь, когда уже давным-давно нет у нас ни биг-бендов, ни новобрачных, приезжающих провести здесь медовый месяц, ни прогулок на яхтах, ни пикников на пляже, ни купальщиков и Сукер-Бей превратился в свалку морского мусора, Ап-Бич же и вовсе затопило[5], никому не придет в голову вспоминать про широкополые шляпы и бороды с рыбьей чешуей. С тех пор минуло сорок лет, женщины Коузи спрятались и носа не кажут, и мне за них все время как-то боязно.
.....
– Из газеты.
– Да уж вижу. Из какой? «Харбор джорнэл»?
.....
