Читать книгу Записки сумасшедшей: женский роман о пользе зла. Книга 2. Круг победителей - Tutu - Страница 1

Нам с Мариной было: одной семнадцать, другой пятнадцать лет, когда вечером в нашу комнату залетел большой мотылек. В те времена в наших краях еще не ставили на окна москитные сетки, так что мотыльки залетали и раньше. Когда это случалось, мы бегом выключали свет, чтобы незваные гости не опалили крылья, прозрели и могли вернуться в свою ночь. Но тот мотыль так напугал своим размером, он так яростно метался по комнате, что мы, не выключая свет, визжа, попрятались под одеяла.

Многократно ударившись о горящую лампочку небольшой люстры, мотыль, или ночная бабочка, тоже спряталась и затихла…

Включив в прихожей бра, мама отыскала мотыля – он забился в дальнем углу на крыше шифоньера. Бабочка оказалась действительно крупной. Сначала Люсена (мы иногда завали маму по имени) пыталась принудить бабочку улететь; затем, решив, что старания тщетны, сняла тапок и начала ее давить, убивать…

Помнила о той бабочке всю жизнь.

«Чего я испугалась, почему не спасла ее, но спряталась – разве бабочки такие страшные? Почему моя безупречно-добрая мать ее убила, когда могла, проявив чуточку терпения, выпустить?»

Сказать, как звали мою сестру родные? Хьэндырабгъуэ, что переводится с черкесского, как бабочка, или мотылек…

Иногда думаю, если бы мы не убили ту бабочку, наша жизнь сложилась бы иначе, и, может быть, мою сестру тоже не убили…

Если вас поцеловал негодяй, пересчитайте свои зубы

(еврейская поговорка)

Однажды утром посредине луга

Иблис пред ним предстал в обличье друга

(Фирдоуси. Шахнаме)

Если хочешь вернуться (домой), не оскверняй себя их едой

(индийская пословица)

Предисловие

Зима. Ночь. Я встала с постели, разостланной на полу, и забралась с ногами в кресло. Большое, широкое, в меру жесткое, оно приятно поддерживало спину.

«Вот и подошел срок, назначенный Алексом для начала литературного творчества. Но где я и где творчество? Как странно, все казалось таким реальным – сделка с ангелом, видения».

Стряхнув мысли, я приступила к занятию, которое называла медитацией и тут же услышала: «Пиши!»

– В такой ситуации?! Без средств к существованию, с Малышом и Мухой на хвосте? Ну уж нет! Да и о чем писать? Над философией не корпела, даже юриспруденцию не долбила. О том, какого быть хозяйкой дома, женой, матерью, дочерью и сестрой, опять же не ко мне. Пишут, когда есть что сказать, чем поделиться, в крайнем случае – научить. А чему могу научить я – ни разу не летавшая на самолете?

В театре я была трижды, балет видела однажды. Стыдно сказать, я даже не сумела честно жить; хотя, кажется, что легче?

И главное – я не любила, а писать можно только о любви! Помню о сделке, но нет, не готова, не накопила материал.

Выдав мысленную тираду, я замолчала. Перечисляя Алексу свои неумения, все думала, что так и не научилась целоваться. Однако оставила эту мысль при себе. Потому что даже ангелу стыдилась сообщить о таком своем увечье.

– Хорошо, – согласился Алекс и на этот раз…

Часть I

Когда смотрю фильмы о россиянах, живущих во дворцах и огромных особняках, вспоминаю жителей бараков на улице Горького, в моем городе…

Глава 1

Свой сороковой день рождения я встречала в трехкомнатной квартире, которую президент республики – Старейшина, как звали его в народе – заставил Малыша приобрести для нас с сыном в апреле 2003-го, спустя год после моего увольнения из органов налоговой полиции.

Я ушла со службы, не выдержав психологического давления, когда во мне «разоблачили» майора госбезопасности, внедренного в окружение Малыша, моего деверя и начальника одновременно. Старейшина, после продолжительного обстоятельного разговора со мной о делах Малыша, сказал:

– С работой помогать не стану, а квартира у тебя будет, слово президента.

⁕

Квартиру мы выбирали через агентство недвижимости; мы – это я и ангел Алекс…

Да, самое время предупредить, я не специалист не только по борщам и мужчинам, но и по части тонких или параллельных миров, так что ангелом называю Алекса с оговоркой. Не знаю, кто он. Назвав свое имя, Алекс не сообщил, к какому роду-племени относится, а самой спросить не получается. Мы ведь из разных миров: я – отсюда, Алекс – оттуда, то есть общаться сложнее, чем двум людям.

Пишу о странном, недоказуемом. Это одна из причин, почему роман назван именно так. Другая причина – о которой считаю своим долгом упомянуть – состоит в том, что возможно, я реально, действительно сумасшедшая: не метафорически, но клинически.

Наличие произведений с таким же названием – записки сумасшедшего – в творческом наследии признанных писателей, таких как Н. Гоголь, Л. Толстой, Лу Синь, или тот же Ошо, не внушает оптимизма по известному поводу. Напротив: Гоголя при жизни считали шизофреником, как и меня; Лев Николаевич часто терял сознание, как и я; приступы отчаяния, случавшиеся с Толстым, знакомы и мне, а дикое желание «повеситься на перекладине у себя в комнате» в моем случае имело свой аналог, столь живой и зовущий даже теперь, что боюсь записать. Если вспомнить Ошо, он сам признавался в своем сумасшествии, призывая, правда, не страшиться этого, называя безумным весь мир, с чем трудно не согласиться, глядя на происходящее прямо в эти дни.

Перспектива реально лишиться рассудка, признаюсь, не сильно страшит. В конце концов, даже если не справлюсь с происходящим в моем внутреннем мире и действительно сойду с ума, я ведь не буду знать, что это случилось. Что пугает по-настоящему – это что долго раскачивалась. Боюсь не успеть выписать всего, что должна, не исполнить задуманного, того, что никто кроме меня не сделает…

А вообще, какого это, переживать психические состояния гениев, вскрывавших себе вены, отрезавших уши, намыливавших веревки и вешавшихся, но итогом попусту, напрасно прожить свою жизнь?

⁕

Рюноскэ Акутагава рассказал историю художника, в поиске вдохновения, погубившего свою дочь. Не зная о существовании ни этого писателя, ни его новелл, в бессознательном возрасте заключив сделку неизвестно с кем, я проживала жизнь того художника. В поисках не то вдохновения, не то материала для творчества, я смотрела на страдания родных, не имея сил даже на желание им помочь.

Следуя внутренней установке, застревая на годы между миров, не в силах справиться с жизненной ситуацией, я лишь «копила материал», не то убеждая, не то утешая себя мыслью, что все без исключения страдания имеют высший смысл, и заключается он в том, чтобы, итогом, страдающий получил шанс стать другим, лучшим, настоящим, святым.

Какая же это чушь собачья, на самом деле. И какое разочарование от того, что теперь, когда материал накоплен – и это обстоятельство многократно проговорено с Алексом, – оказывается, я не могу его усвоить, осмыслить. Как следствие – или причина – не получается простить, забыть, проявить, если не сочувствие врагу, то хотя бы понимание. Враг ведь далеко не всегда злодей, но лишь часть персонального сеттинга, исполняющая именно для нас ту самую, возможно, эксклюзивную лично для него, роль негодяя.

⁕

Что значит не иметь ума, великодушия для прощения, при том, что в моей жизни были времена, когда я даже любила своих врагов. Естественно, когда вы кого-то любите, в сердце нет ни обид, ни мыслей о прощении кого бы то ни было. Такого понятия, как прощение вообще не существует в вашем мире – каждый делает, что может и хочет делать; вы делаете, что можете и хотите и «они» делают то же самое: что хотят и могут. Все честно.

Но сейчас обида давит и сердце во тьме, ушла радость жизни, я чувствую себя обманутой, раздавленной, выпотрошенной. Словно паразиты, изо дня в день «враги» пожирают мой ум и время моей жизни.

⁕

В общем и целом, мои страдания объяснимы и заслуженны после того, что я сделала – точнее, намеревалась сделать; точнее, сказала, что намерена сделать. Я спасала не жизнь сестры – видела, что поздно, – но помогала ей уйти из этой жизни с верой в доброту недобрых людей.

Так получилось, что в тот период я знала о делах сестры получше врачей, но это мое знание не спасло ее. Мне не хватило сил переломить внутренние установки сестры на самоуничтожение; ее вирусные программы, подобно лангольерам Кинга, не знали пощады.

На завершающем этапе жизни сестра притягивала к себе всякий сброд. Помню, по моему совету, чтобы хоть как-то улучшить свое эмоциональное состояние, она начала повторять аффирмации. И на нее набросились мелкие жулики и аферисты, пьяницы и наркоманы. Они появлялись из ниоткуда и шли на Марину, как голодные звери на кусок мяса, считая, что можно, что она доступна, делали непристойные предложения, оскорбляли с ходу. Поскольку мы с ней частенько были вместе, я воочию видела «результаты» ее внутренней работы. И я не могла сказать ей: «Греби дальше!» Почему-то у меня не поворачивался язык. Мысль была, понимание тоже, но произнести эти два простых слова не решалась.

⁕

Все, без исключения, что связано с сестрой было болезненно для меня всегда, всю жизнь. Но она не позволяла мне дистанцироваться, она просто не могла без меня жить. То она вела себя как маленький ребенок, которого нужно спасать; то, как мать, спасающая своего ребенка. Хотя, с другой стороны, как дистанцироваться, живя в провинции – невозможно же просто физически.

Когда Марину не терзали лангольеры, она была прекрасной. Представьте себе человека, который за всю свою жизнь ни разу не нарушил данного слова, который за девять лет службы в правоохранительной системе не научился стучать, доносить, лгать или хотя бы лавировать, умалчивать, замалчивать какие-то обстоятельства, использовать, как говорится, в корыстных целях.

С наступление самого трудного, последнего периода в ее жизни мне стало все равно и на ее лангольеров, и на последствия моих действий лично для меня. То есть, не все равно, но, как бы это сказать… я верила, что Бог меня спасет. И я не могла поступить иначе. Марина – моя сестра и она заслужила уважение к себе.

Как она надеялась на меня, какими глазами смотрела! В том круге куда из-за нее я бросила камень ее никто не знал, но знали меня. Неуважение к интересам моей сестры служило знаком неуважения ко мне; а мое согласие с неуважением интересов сестры было фактически гражданским самоубийством, демонстрацией неуважение к самой себе.

Я не могла этого допустить…

⁕

Там было еще много внутренних аргументов, среди которых, конечно, и протест против того, как выстроили систему. Но я не была готова тогда, воевать с системой, не намерена и теперь …

Вообще, наша система здравоохранения – это та еще жесть; обжигающая, испепеляющая.

"Кто знает где печень, а где почки? Их же не видно." – говорит врач; не дворник, не водитель или водопроводчик, но дипломированный специалист по почкам и печени. "Я резал, но не убивал – убил Бог." – говорит другой такой же врач, но с гораздо большим стажем работы и регалиями главного онколога республики и единственного хирурга, специализирующегося на операциях головы и шеи. Не представляю как этот тип проводит операции на мозге, если по факту, доказанному двумя судебно-медицинскими экспертизами, не способен провести адекватное иссечение лоскута кожи.

⁕

Бог миловал меня. Вместе с минздравом республики, мы как могли достойно проводили мою сестру на тот свет. «Достоинство» на самом деле относительное: ни извинений, ни судебного признания ошибок, ни уголовной ответственности за непредумышленное убийство. Но я ведь не революционерка – черкесская женщина, сестра и мать, и дочь. Слава Богу, не пришлось приводить в исполнение свою угрозу. Не представляю, что бы я тогда делала. С другой стороны, я рассчитывала на мусульман, на их помощь и защиту. Тогда я могла называть их братьями.

В общем, итогом, все равно, я получила по мозгам и скатилась на самое дно души. А ведь мечтала о святости, или хотя бы просветлении сознания.

К слову, просветление, с моей точки зрения, намного лучше любой святости. Просветленный имеет выбор, которого нет у святого, связанного своей репутацией…

⁕

Период, что пытаюсь описать в этой книге, похож на огромный каравай, который долго и упорно, сначала месила, потом пекла. Теперь этот каравай нужно съесть, но он такой большой, просто гигантский, и затвердевший к тому же, что я не просто не могу его съесть – не могу отрезать от него даже кусочек. Есть по кусочкам сколько хватит сил – это же лучшее решение, но нет, не могу, не получается.

Между тем, усвоить накопленный опыт, осмыслить пережитое надо непременно; чтобы спокойно доложить о проделанной работе. Примерно, как делает это оперативный работник, когда садится писать справку.

Усаживаясь вечером, или с утра после вечерней пьянки, писать справку, опер, с одной стороны, таким образом отчитывается, разгружается, а с другой – отчитываясь, загружает новой информацией других – коллег, начальство.

По сути, моя неспособность разгрузиться означает, что я не могу написать оперсправку. Ну да, разве психи могут писать справки? Нет, конечно. Они могут, наверно, написать любовное послание, но справку – вряд ли.

⁕

Хотя почему именно оперативная справка? Я сто лет не в системе. На самом деле, это всего лишь записки; записки психованной, сумасшедшей. Форма наипроизвольнейшая – пишу, как хочу, в любой удобной для меня последовательности излагаю мысли. То есть, даже оправдания моей неспособности схавать произошедшее со мной нет и быть не может.

Поверит ли кто, что было время, больше десяти лет, за которое я не ни разу не повысила голос, не сказала ни одного матерного слова, не выпила ни капли алкоголя и ни разу не захотела. И хотя похотливой я никогда не была, но все же желания были, а потом как отшептали…

Сейчас даже не знаю, что это было. И главное – зачем?

Потеряв свою молитву и желание ее искать, я тону в другом желании моей трусливой неразвитой душе – превратиться в волчицу и съесть, сожрать пару-тройку типов, с кем работала непосредственно и, на всю оставшуюся жизнь, спрятаться от любых потенциальных «типов».

⁕

Увидела в сквере пса, в ожидании солнышка, лежащего на пешеходной аллели кверху брюхом, с бесстыдно раздвинутыми задними лапами. Какое доверие к миру, а ведь каждый может подойти и пнуть. Но нет, бродячий пес, уж, наверняка, не раз получавший, может запросто то, чего не могу я – расслабиться, просто расслабить тело. Тело расслабил – ум расслабился; ум расслабил – расслабилось тело – ежу ведь понятно, а попробуй выполнить такое простое упражнение, когда внутри бушует ураган.

Умом понимаю, необходимо хотя бы понять их точку зрения, а чтобы ее понять – нужно же дать им высказаться. Хотя бы на страницах этой книги, потому что живьем они соскочили. Как мартышки, стырили заветный банан без мысли, что он чужой, что кто-то видит. Соскочили и им все равно, сиренево на все – они в танке. Причем, буквально.

В чем проблема? Почему, даже спустя время, даже мысленно, не принимаю в зачет ни один из возможных доводов главных злодеев книги? Даже увечье, глубокую инвалидность одного из них не считаю оправданием мерзостей, совершая которые, он шел и продолжает идти по жизни.

Он, Шудров, конечно, и сильней и круче Малыша; этот злодей, с которым свела меня судьба, чтобы добавить еще опыта.

Теперь вот плаваю в собственном яде, потому что, думаю, Шудров не просто злодей, но воплощение вселенского зла. Я не понимаю, как можно в этом участвовать, как можно добровольно соглашаться быть частью силы, творящей одни только гадости?

⁕

По-хорошему, отложить бы работу на время, но ангелы не позволяют, принуждают к творчеству. У кого же я читала о таком… «у меня нет выбора, но я должен…». Знаю, что чувствовал тот человек, потому что у меня тоже нет выбора, но я должна. Я словно глотнула раскаленного железа: ни проглотить – ни выплюнуть. Да, именно так себя ощущаю; и настолько увязла в этом состоянии, что к прочим моим немощам добавились постоянные боли в горле от волдырей, неизвестно откуда взявшихся. Запредельно впечатлительна, почти безумна. Когда не пишу, кажется, сойду с ума, когда пишу – думаю, что уже сумасшедшая.

Глава 2

Между тем, когда Малыш только начинал убеждать правоохранителей в моем безумии, признаюсь, я чувствовала себя вполне здоровой. Клевету, что мне мерещатся преследования и угрозы, и у меня прогрессирующая клиническая шизофрения я легко опровергала, давая объяснения, убеждающие правоохранителей, к которым, вынужденно, обращалась после приобретения упомянутой квартиры.

– Если бы я знал, что она заставит меня купить квартиру, я бы ее убил; никогда не будет работать; пусть грызет стены; всю жизнь буду ее преследовать; приползет на коленях, – озвучивал Малыш разным людям то весь названный пакет угроз, то его части и, естественно, делал, что мог, а мог он много чего…

С учетом этих угроз некоторые правоохранители считали если не сумасшествием, то глупостью противостоять столь влиятельным и опасным парням как Малыш и Муха, вместо того, чтобы искать компромисс, «ползти на коленях», в конце концов; как того добивался мой основной, ключевой, и в общем-то единственный преследователь, Малыш.

⁕

Мухе, отцу Имана и своему младшему брату, Малыш объяснял угрозы и преследования желанием воссоединить семью. Так же думала и я, в самом начале, но московские опера́ предположили, что наряду с глубокой личной неприязнью, скорее всего, имеет место другая, скрытая пока, причина и она рано или поздно проявится.

Забегая вперед, скажу, предположения москвичей действительно подтвердились через много лет, но какой толк в тех прогнозах? В те года нам так нужна была помощь. Но что бы прокуроры, а впоследствии бывшие коллеги по госбезопасности, ни говорили в доверительной беседе, официально они игнорировали мои заявления.

И по сей день их активная пассивность оставляет у меня вопросы о целесообразности их существования вообще. Представители системы вели себя словно зрители в цирке, где на арене против стаи хищников стояла одна слабая женщина. Но, как известно, зрителям в цирке зарплату не платят, они развлекаются исключительно за свой счет.

⁕

В своих преследованиях, несомненно, Малыш был полимотивирован. Я бы не стала исключать из списка мотивом желание воссоединить семью. Хотя не представляю, как это предполагалось осуществить практически. С учетом того, что у Мухи, как выяснилось, была другая семья с женой Ольгой – Княгиней, как звали ее в известных кругах – и двумя детьми: мальчиком на несколько лет старше Имана и девочкой, на год младше моего сына.

С Княгиней Муха узаконил отношения в 91-м, после рождения второго ребенка, девочки, а с 95-го он жил с ней, имея общий дом и хозяйство. В то же время Муха жил и со мной в течение одиннадцати лет, – с 89-го по 2000-ый, как с законной женой. Весь тот период я думала, что являюсь его единственной женой. Думала так несмотря на официальный развод. Да и как не думать, у нас ведь был заключен мусульманский брак. Кроме того, кругом – родня; меня принимали как сноху, сосношницу, жену Мухи и так далее. В общем все было чин чином, до тех пор, пока я сама не решила расстаться с Мухой. И только разведясь с мужем фактически, я узнала, какое место в его жизни занимала на самом деле.

Не представляю как в таких обстоятельствах, запутанных и без угроз и преследований, я, мы с Иманом, могли бы жить с Мухой. Очевидно, что никак, так что…

⁕

В то же время, поскольку мои преследователи проявляли колоссальную настойчивость, я размышляла даже над вариантом, что с отцом может жить Иман, отдельно от меня, без меня. Он ведь нуждался в мужском обществе, которого нас с сестрой напрочь лишили – на пушечный выстрел ни один мужчина к нам не подходил. Иман нуждался также в лечении, отдыхе, нормальной жизни в окружении родни, друзей и подруг.

Но мальчик явно не интересовал отца сам по себе, лишь в контексте наших с ним взаимоотношений. Кроме того, стоило мне чуть более пристально подумать над тем, чтобы отдать Имана отцу, как тут же получала свидетельства, что сыну грозит опасность, во-первых, вследствие желания братьев причинить мне зло и, во-вторых, из-за криминального образа жизни Мухи, особенностей его характера, импульсивно-агрессивного и безответственного.

Я находилась в западне. Никакие мои просьбы, слезные уговоры, сменявшиеся жалобами и заявлениями, не имели воздействия на двух братьев.

⁕

Естественно, длящееся противостояние отразилось на моей психике. Перманентное напряжение от угроз смертью, жизнь без средств существования привели к изменениям в моем сознании; или во всем моем существе, если быть точной. Потому что я поняла, все мое существо и есть мое сознание. Возможно, я имела склонность к таким изменениям, но вряд ли они случились бы самостоятельно, без внешнего давления, или импульса.

С годами я обнаружила, что обладаю неким свойством; хочу называть его изотерической лабильностью.

Насколько отражает словосочетание «изотерическая лабильность», проявленное свойство моей натуры, судить не берусь. Предположу, есть тому и другие названия: у психиатров – в виде диагноза, наверно; некоторые верующие и практикующие, а также люди искусства, без сомнения, тоже имеют свои определения того, что я назвала изотерической лабильностью.

Свойство, открытое мной в результате самонаблюдения – не завершенный, четко распознанный процесс, с описанными характеристиками, а потенциальная, всеобъемлющая возможность, источник которой находится внутри моего существа. Если говорить о свойстве, как о процессе, а иначе о нем не скажешь, ибо он динамичен, что нужно знать о нем, так это то, что он может быть замедлен, перекрыт и даже прерван. Чем больше препятствий на пути у этого процесса, тем больше проблем у меня, тем больше я страдаю, и тем бессмысленней кажется мое существование.

У эзотерической лабильности, характеристики который, надеюсь, станут понятнее в процессе чтения, есть и мертвый аспект, составляющий своего рода каталог недоказуемых эпизодов моей жизни, который использую теперь в своем творчестве. Я вижу эти эпизоды, свидетельства чудесного, словно записанными на карточках и разложенными по ящикам, как в старинной библиотеке.

⁕

Работая над этими текстами, попыталась вычленить из происходившего со мной некую конструкцию, путь или метод обретения изотерической лабильности.

В детстве я часто теряла сознание – порой без серьезного повода, чуть ли не по собственному желанию. Лишаясь чувств, погружалась в полный мрак, о котором впоследствии ничего не помнила. Возможно, именно в такие моменты рождался, прорывался тоннель между этим и другими мирами.

В одной из историй созданного мной цикла («Туркужин») описана наковальня двух братьев – богов и кузнецов, Сеппо и Тлепша. Братья сторожат семь подземных миров, выход из которых – бездонный колодец – находится в пещере. В какой-то момент они сооружают наковальню и загоняют ее в колодец. Наковальня, напоминающая человеческий зуб, но с семью корнями, один из которых длиннее другого, становится своеобразным замкóм, запирающим обитателей семи подземных миров.

Новорожденный богатырь, легендарный герой нартского эпоса адыгов, Сосруко выдергивает наковальню братьев, вновь открывая вход в другие миры…

Можно ли сравнивать выключение моего сознания с выдергиванием замкá-наковальни и последующим высвобождением, через образовавшуюся пустоту, обитателей иных миров?

⁕

В результате частых обмороков и отсутствия малейших попыток со стороны моей бедной матери-вдовы, – матери-девы и матери-ребенка, одновременно, – разобраться с очевидной проблемой дочери тоннель постепенно расширялся, открывая вход в параллельную реальность.

Само собой, имея такой запасный вход, и выход одновременно, трудно развивать концентрацию на доступном прямому эмпирическому восприятию этом, нашем мире. Причем, чем страшнее этот мир, чем невозможнее, по тем или иным причинам, жизнь в нем, тем чаще полеты в мир тот, тем шире тоннель и тем устойчивее и явственнее желание улететь и побыть; или улететь и остаться.

Хотя если говорить о возможности остаться, после первой попытки суицида, случившиеся через много лет следующие попытки прорваться туда, можно считать ненастоящими. Они, очевидно для меня, имели другую природу и шли от бесов; можно говорить так же, что происходили по наущению проклятого.

Факт принуждения к самоубийству, для меня лично, был очевиден; наущение всегда распознавалось, но не поддавалось моему полному контролю. Даже несмотря на то, что я ясно сознавала безнравственность, незаконность моего намерения свести счеты с жизнью.

Не знаю как у других склонных к суициду, но мое желание сбежать походило на попытку изнасиловать Создателя, ворваться в Его Чертог, в Безмятежное Нежное Лоно, без дозволения, грубо и жестко.

⁕

Мои психические атаки приносили неимоверные страдания сыну, удерживавшему меня от попытки… выпрыгнуть из окна, например. Точнее сказать, от имитации попытки. В такие минуты я чувствовала себя странно: одна часть меня заставляла говорить о суициде, драться с сыном, оскорблять его, насмехаться над ним, кричать и брыкаться; в то время как другая размышляла над тем, что будет, если вдруг сын отпустит меня, сдастся, позволит делать, что хочу, точнее, говорю. «Как же будет стыдно, – думала я, – ведь я не сделаю этого, потому что знаю, вижу, там, куда я попаду в таком случае, темно и страшно, неприветливо».

Одно дело выскочить туда на время, переждать в темноте, у порога, на пороге; побыть там, пока тут льется из чьего-то пальца кровь, грубит воспитатель, оскорбляет и насилует муж, или садист-гинеколог загоняет в тебя тампон, насаженный на полуметровый пинцет, в отместку за то, что ты невольно спалила ее перед главным врачом. И совсем другое – остаться там незваным, неприглашенным гостем; вечно жить, спать в прихожей, перед закрытой дверью, лежа на неуютном, обитом железным уголком деревянном сундуке моего детства, с ненастоящими, но нарисованными, мертвыми цветами и бабочками…

⁕

Пока я дралась, кусалась, царапалась и щипалась, катаясь по полу и пытаясь вырваться из рук сына, я так же успевала отмечать, что потею, следовательно, худею, и это хорошо; успевала подумать, что Иман тоже потеет, но скорее от слабости, и это плохо. Потом я вновь переключалась на свое тело, удовлетворяясь тем, что оно достаточно стройное и гибкое. Затем думала, что нельзя кусать сильно, и щипать больно, но все равно делала это и не могла остановить происходящее, потому что была не в силах слышать… рыдание Матери где-то там, в глубине; боялась соприкоснуться с ее отчаянием от своей беспомощности; от того, что ничем не может помочь своему Сыну…

⁕

Грань безумия очень тонка, на самом деле. Мне казалось, я переходила ее не раз, и даже не знаю, что и кто меня вытаскивал назад, но вытаскивал. Или я выползала сама? И сама тоже, тут без личного желания никак не обойтись, даже если это не осознанное, сильное чувство, но слабая, едва различимая мысль.

В иные периоды в одиночку не справиться, то есть мне бы не справиться; читатель, наверно, наверняка, сильнее. Да, я пыталась бороться за себя, за свою жизнь, но видела, что сбиты все зубцы и не за что зацепиться, потому я отступала, даже можно сказать, сдавалась, имея намерение жить, но признавая, что нет сил.

Тогда-то и появлялись какие-то люди, что-то предпринимали спасительное для меня, и затем вновь исчезали.

Всякий раз, когда это случалось, я знала, это от Бога, Живого Бога…

⁕

Кстати, читатель знает, что значит Живой Бог?

Сейчас скажет: «Да, знаю».

А я вот сомневаюсь, что знает…

Кто знает Живого Бога, такие книги не читает, незачем.

Если он не психиатр, конечно.

Глава 3

В периоды, когда я особенно нуждалась в помощи, обессилев до предела, начинала думать, что могу все. То есть я и прежде так думала, и находила тому подтверждение; у меня, действительно, получалось все, за что бралась: хочу шить – шью, хочу вязать – вяжу, хочу писать – пишу, любой текст пойму, любой документ составлю, любое дело сделаю, за которое возьмусь.

Но одно дело мочь все, и совсем другое, выбрав путь, твердо следовать ему, становясь специалистом. Я же бралась за то дело, которое в данный момент требовалось сделать: не ища портнихи – шила сама, не ища плотника – строгала, и так далее. Если мы говорим о бытовых делах; и в работе то же самое. Нужно было только чуточку сосредоточиться.

Смешно, на самом деле, называть это всемогуществом, ибо одно это характеризует масштаб моей личности и уровень притязаний. Я бы с удовольствием вязала свитеры и жила традиционной семейной жизнью, на самом деле… Что же меня эта жизнь так мотает?..

⁕

Говоря теперь о всемогуществе, я не имею ввиду таланты Левши, безусловно ценные в повседневной жизни, и доступные каждому из нас, в большей или меньшей степени, но имею ввиду могущество другого, иного уровня. В состоянии полного социального бессилия и физического истощения, оно приходит с постами, молитвой и бдением, проявляется и растет уверенностью, что ты можешь, буквально, все. Если только захочешь. Но желаний-то как раз и нет, зато растет покорность и смирение, чувство достаточности того, что дается…

Наверняка, чувство всемогущества ложно. И даже если оно истинно, можем ли мы говорить о нашем всемогуществе, ни разу не проверив его на деле, не применив? Но как его применять, если нет желаний: все могу, но ничего не хочу, потому что всем доволен, все и так уже хорошо.

В то же время, как сомневаться в возможности всего самого невероятного, что только может прийти на ум? В том числе в вашей персональной способности творить все, что только может прийти на ваш конкретный ум? Сомневаться в этом все равно, что сомневаться во Всемогуществе Бога.

⁕

Что же касается ощущения удовлетворенности, смирения, это, скорее всего бесовские ловушки… если вы в миру и у вас обязательства, конечно. Вы, например, молитесь-молитесь, ходите в храм, ставите свечки на последние копейки, исповедуетесь, каетесь, причащаетесь, в итоге приходите в состояние абсолютного покоя, умиротворения и…обнищания.

А потом в один день выходите из храма, и Господь показывает вам, тычет вас носом в сторону парней, разъезжающихся по домам на классных иномарках. И вы удивляетесь, почему так? Разве именно так должно быть по Истине? Вы ведь точно знаете, что храм и его служители на полном самофинансировании, то есть на финансировании прихода.

Спрашивается, разве не лучше, не честней, вместо покупки крутой тачки, условно говоря, на те же деньги, открыть какой-нибудь приют, благотворительную столовую при храме? Наконец, поделиться с сельскими храмами – священникам там гораздо беднее живется, – или открыть детские сады, устраивать летние лагеря тем, кто не может позволить поездки на моря́, например?.. Раз деньги есть, и доходы оказываются выше прожиточного народного минимума.

А то получается, ты молишься, отдаешь свое время, силы, жизнь, деньги… и кому? Церкви? А кто в церкви-то верховодит? Бесы?

⁕

Бесы! Эти бесы чувствуют себя в церкви ничуть не хуже, чем в любом другом месте. Там они говорят с тобой даже четче, чем в сортире.

В сортире бесы молчат. Никогда ни один бес не говорил со мной в сортире. Зато в церкви…

рта не закрывают!

Или лекции йогов об аскетизме… тоже умиляют. Но попробуйте найти хоть одного йога без твердого прейскуранта цен на асаны. Какой же он аскет с такими бабками?

Так что, если вы начинаете испытывать чувство удовлетворенности, умиротворения, а в вашей кастрюле пусто и в доме шаром покати, вы точно в бесовской ловушке, как рабы пашете, черт знает на кого. Может это судьба ваша, не исключаю, если вы, к примеру, монах или мирянин-одиночка, но если у вас семья…

Разгадать, что вы попали в плен, тем более освободиться из него, не так-то легко, даже таким как я.

⁕

Говорю «даже», потому что с раннего детства дружила со своей интуицией. Но это не уберегло меня от жизненных невзгод, психологических, психиатрических и любых иных ловушек и не приблизило к тому, что принято называть просветлением или освобождением.

Может, потому что я не использовала получаемые таким путем знания в полном объеме? Было время, когда казалось, я использовала ту информацию по максимуму, затем казалось, настолько, насколько мне позволяли обстоятельства. А теперь спрашиваю себя: кто, собственно говоря, определял границы «обстоятельств», не я ли сама? И где они проходят, эти границы, не в моем ли собственном уме?

Приведу два примера работы моей интуиции; оба – из детства.

При этом, конечно же помню, прямо сейчас, в это самое мгновение, вместе с нами на Земле живут люди, способные, не раскрывая книгу, одним только сосредоточением ума узнать ее содержание, одним прикосновением или только мыслью исцелить от смертельной болезни, и так далее…

Теперь же о скромных примерах из жизни моей интуиции…

⁕

Когда мне исполнилось семь лет, я начала учить младшую сестру преодолевать грусть. Трудно поверить, но Марине всего пять лет, а она в глубокой печали, без причины, почти всегда. Я объясняла сестре, что даже если ей очень-очень грустно и она не знает почему, нужно просто повторять приятные слова, вроде «спасибо», «все хорошо» или «я счастливая» и со временем настроение улучшится….

Теперь некоторые называет эти упражнения аффирмациями.

⁕

Сколько себя помню, любила танцевать. Стоило зазвучать музыкальным аккордам, любым, я бросала свои занятия, любые, и принималась упражняться перед зеркалом, «танцевать балет», прыгая, кружась и так далее. Балет, потому что во времена нашего детства и юности по радио и телевизору звучало много классики. Но вот передача заканчивалась, я оставалась без музыкального сопровождения, пыл угасал, а желание стать красивой, стройной оставалось.

Тогда я принималась делать зарядку, но сухие упражнения – приседания, повороты и прочее – не приносили радости. Однажды, вспомнив ежедневную утреннюю гимнастику по радио, меня охватило чувство досады. Подумала: «Почему бы не делать упражнения под современную ритмическую музыку?»

В следующий миг ритм и пластика вошли в меня, буквально взламывая мое физическое тело, проникая в него мелкими, очень приятными осколочками и, одновременно, словно продувая меня бесчисленными пузырьками наисвежайшего чуть прохладного воздуха. Происходящее сопровождалась музыкой; она звучала в коже, под кожей, по всей поверхности тела и в глубине его. В тот же день я легко села на шпагат и сделала мостик.

А затем, в восьмидесятых, все мы услышали о Джейн Фонда и аэробике.

⁕

Этими примерами хочу показать, что определенного рода предрасположенность к нестандартным способам получения информации обнаружилась уже в раннем детстве. Так что и моя религиозность и общение то с ангелами, то с архангелами, то с вестниками беды – не знаю, почему их так называют – эльфами, джиннами и, конечно, дьяволом – куда же нам без него – в каком-то смысле, были вполне ожидаемы.

Этот дьявол. Он меня таки жестко напряг, сопровождая неотступно весь описанный в этой книге период. О первой встрече с ним рассказ впереди, но сначала о знакомстве с двумя джиннами.

Глава 4

Это случилось днем, где-то между 2003-м и 2005-м годами. Они пришли не в сумерках и не перед рассветом, не пробрались ночью, как дьявол, но средь бела дня. Я почувствовала сильную слабость и легла на пол. Затем погрузилась в состояние чем-то напоминающее нокаут, но тут я видела. В комнату вошли трое; Алекс шел впереди.

Он привел с собой двоих мужчин, один из которых ощущался не только старшим по возрасту, но и главным. Алекс хотел, чтобы тот осмотрел меня: главный был кем-то вроде доктора, гинеколога. До осмотра, которому не могла противиться, поинтересовалась у «доктора»: «Вы кто?» Он тут же представился джинном. «Я джинн», – сказал он просто.

Помню его руки, с длинными, сантиметров пятнадцать-двадцать, гибкими пальцами-щупальцами, с большими подушечками на концах.

Непосредственно перед осмотром, я отключилась полностью; от страха захотела лишиться чувств.

⁕

К тому времени у меня уже был негативный опыт общения с гинекологом во плоти, страшной женщиной с «большим опытом работы» и длинным пинцетом. Она взялась делать мне, по блату, в гинекологическом отделении городской больницы, полноценный аборт, но неудачно – плод продолжил развиваться.

Аборты делаются в абортарии, кто не знает. Я, например, сначала не знала об этом, но, даже узнав, побоялась идти к незнакомым, пошла к разрекламированным. Сделала это несмотря на предупреждение участкового врача, что аборт – сложная манипуляция, равная полостной операции.

В моем случае аборт отягощался опухолью. Я ее лечила, эту опухоль, именно из-за нее не могла делать мини-аборт и вообще не должна была его делать, но рекомендовалось рожать… хотя и рожать тоже было нежелательно.

В общем, параллельно с лечением опухоли, я договорилась об аборте. Заплатила, как положено, но аборт, с анестезирующим препаратом, как узнала позднее, давно запрещенным в стране, не удался. И тогда я вернулась в отделение, довести начатое до конца – другие врачи отказывались браться за исправление чужой ошибки.

Тогда я впервые столкнулась с корпоративной солидарностью врачей и тем как они интерпретируют понятие врачебной этики…

Мой второй заход на аборт начался с неприятности. Главный врач больницы, тоже гинеколог, зайдя в процедурный кабинет по каким-то своим делам, сразу поняла, что готовится подпольная, левая манипуляция. Она подошла ко мне и по праву руководителя захотела осмотреть.

⁕

К слову, никого не осматривали сразу семь гинекологов? В моем городе, в том отделении, оказалось, раз в неделю проходит осмотр с участием ординаторов. В эти дни все гинекологи отделения – их может быть и больше семи, как придется – разом лезут к вам внутрь. Вы лежите в кресле, в абсолютно беспомощном состоянии и к вам выстраивается очередь. Сначала вас смотрит врач, потом главный врач, у них одно зеркало на двоих. Затем подходит ординатор, ставит зеркало, смотрит, говорит, что видит, извлекает зеркало. Следом подходит другой ординатор, вновь ставит зеркало – молодежь учится вставлять зеркала, – говорит, что видит и вновь извлекает зеркало; и так далее…

Ну да, ординаторам надо же на ком-то учиться. На ком же еще учиться, кроме как не на пациентах государственной бесплатно-платной больницы.

⁕

Каждое утро в гинекологии начиналось с криков главного врача. Затем она шла орать в другие отделения – их она любила меньше гинекологического, рядом с которым был ее кабинет. Ее возвращение в отделение всегда сопровождалось ором, затем она заходила в операционную и наступала тишина. И потом она уже не кричала, час-другой посидев в ординаторской, шла домой спокойная, часто с цветами, всегда с пакетами, полными даров от благодарных пациентов.

В общем, главврач потребовала расслабиться, от чего я, естественно, еще больше зажалась. Команда расслабиться подействовала на меня напрягающе. Главную почему-то это разозлило, но она все же закончила осмотр, сказала: «Большая опухоль, надо оперировать», – и ушла.

Моя лечащая и главная соперничали, они конкурировали между собой много лет, с переменным успехом. Потому моя врачиха тоже разозлилась.

– Неужели ты не могла расслабиться? – спросила она как-то мерзко улыбаясь.

Жалко улыбаясь ей в ответ, я ответила:

– Я такая.

– Ах, ты, значит, такая, – сказала она мне, и… наказала не только полуметровым пинцетом с тампоном, который засадила в меня, но и вторым неудачным абортом, приведшим к кровотечению, температуре и третьей чистке…

Боже, не приведи мне снова жить на этой Земле без доброго, заботливого мужа…

⁕

Беременность эта случилась в последний год нашей с Мухом супружеской жизни, до моей бракоразводной измены. Мы не планировали детей: жили на съемной квартире, Муха тщательно предохранялся.

Сначала он удивился:

– Как это случилось?

Затем, когда я сказала, что мне нельзя делать аборт, но нужно рожать, он рассердился, начал кричать:

– Будешь тут пузатая ходить!? Задушу, убью, – и так далее…

И хорошо, что так случилось. Это было сразу после приключений с нашей спецтехникой в прокуратуре; они описаны в предыдущей книге…

Что же касается собственно аборта, процедура эта закончилась продолжительной болезнью и чуть не стоила мне жизни, так что к страху перед близостью с мужчиной, прибавился страх перед гинекологом.

Теперь, надеюсь, понятно, почему я с удовольствие потеряла сознание, когда пришли джинны осматривать меня…

⁕

Перечитала написанное. Я что, действительно, чокнутая? Пошлю роман хорошему психиатру…

⁕

Придя вновь в сознание, точнее в состояние вúдения, в данном случае сопровождавшееся продолжающимся параличом всего тела, я услышала, что джинн-доктор и Алекс обсуждают мое «женское» здоровье. Другой, второй джинн, в это время стоял рядом с ними и слушал. Он казался моложе и вел себя как ординатор, но, в отличие от ординаторов во плоти, не лез куда не просят.

Джинн озвучил Алексу диагноз; помню его и сейчас, потому что подтвердился годы спустя…

⁕

По каждому из эпизодов моих встреч с представителями других миров, такая вот, весьма обрывочная информация. В связи с этим меня удивляют многочисленные подробнейшие описания, что есть в изотерической литературе. Можно сказать – завидую таким авторам; мне другие миры открывались только на миг, на один взгляд, на один какой-то эпизод и вновь закрывались, оставляя множество вопросов.

Единственное, что хочу еще отметить – думаю, это важно – некоторые контакты случались с моего внутреннего согласия, но иногда, как в случае с джинном, Алекс действовал на свое усмотрение.

В то же время, у меня есть чувство, или даже скорее ощущение, отголосок вúдения, что мое общение с другими мирами – точнее, в других мирах – происходит постоянно. Не знаю, впишется ли в этот роман мой скромный, но чудесный опыт мусульманского периода жизни, но именно тогда я пришла к убеждению, что общение происходит всегда.

Какая-то часть нас, так называемое, и таким являющееся, светящееся тело, всегда бодрствует и всегда, без устали, без конца, творит. Это тело порой едва различимо, порой тонко и прозрачно, а иногда, оно плотное, почти белое. Вот оно-то и гуляет по другим мирам. То есть, «это», «то» тело – это и есть я, мы. Так что итогом – мы гуляем по другим мирам прямо сейчас; прямо всегда.

А еще, кроме этого, тонкого тела, есть кое-что – это и Окно, и Само, и снова Я… я называю Это – То, ТыЯ, хотя можно сказать и МыЯ, и ВсёЯ.

⁕

Поскольку творение, общение, изменения происходят постоянно, очевидно важны наши глубинные установки. Опасаюсь, что мы не способны их контролировать сознательно. Возможно, тренировка осознанности – что бы это ни значило – это то, на что не стоит жалеть и всей жизни. Но возможно ли научиться бодрствовать двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю на всю глубину своего Я? Сомневаться в этом, лично для меня, все равно, что сомневаться во Всемогуществе Всевышнего.

Пока же этого не случилось, мы несем «неожиданные», «непредвиденные», «случайные» потери. Которых, верю, можно избежать. Потому что Всевышний, Действительно, Благ, Действительно, Добр, Действительно, Всемогущ, Он, Действительно, Всегда с нами и Всегда открыт для спасения нас, для принятия в Свое Любящее Материнское Лоно, Защищенное Отцовской Добротой и Заботой…

Никогда бы не подумала, что решусь такое писать; что я вообще делаю и какого черта? Кто я, чтобы писать это? И по какому праву?

⁕

С другой стороны, не раз я и члены моей семьи ощущали на себе бесконечную заботу Создателя, проявлявшуюся через усилия ангелов, спасавших наши жизни. Один раз не смогли спасти. Как ни предупреждали, я была слишком тяжела, упряма, слепа, глуха, нема, слишком загружена посторонним, чтобы воспринять, услышать, понять.

Религии называют людей, пребывающих в таких состояниях грешниками….

Глава 5

Если продолжить о чудесном, наверно, одним из самых ярких, но не единственных явлений этого ряда, можно считать появление трех ангелов накануне моего крещения. Случится это годы спустя после джиннов, но опишу встречу теперь же.

Ангелы пришли в эмоционально страшную для меня ночь и просидели до рассвета возле постели. Поскольку я сплю на полу уже давно, и это не в традиции моего народа, но моя привычка, отчасти вызванная обстоятельствами жизни, которым, впрочем, не противлюсь, ибо считаю сон на полу полезным не только для позвоночника, но и для фигуры, я больше не буду указывать, что постель моя разостлана на полу.

Итак, ангелы. Они объясняли причины происходящего события, но сейчас я ничего из их слов не помню. Со своей стороны, обливаясь слезами от непрерывной острой боли, я спрашивала их о Боге, просила о просветлении и знании; уверяла, что больше не выдержу, не могу, не смогу жить без человека, которого вдруг, так неожиданно для себя, так страстно и так поздно, так безнадежно полюбила.

⁕

«Мне очень больно. Не бывает бо́льшего страдания, чем то, что я сейчас испытываю; так почему же я не могу видеть Бога? Разве эта боль и эта невозможная любовь не достаточная плата за просветление моего сознания, за право видеть Его. Где Он? И почему не случается просветление? Не могу терпеть эту боль», – так я обливалась слезами, пока не заснула, незаметно для себя.

Проснувшись на рассвете, я ощутила невероятный покой и внутреннюю чистоту, словно омыта изнутри. Утро встречало тишиной. И в этой пронзительно прекрасной тишине, я услышала, как в соседней комнате тихо напевает сын…

«Но мало, мне мало, я хочу к нему», – сказала я в то утро.

И хотя я с детства чувствовала себе старой, чтоб знать одни забавы, но в то утро я была еще слишком молодой, чтоб вовсе не желать личного счастья.

⁕

Теперь же опишу самих ангелов. То немногое, что видела, так как они сидели спиной, не поворачиваясь ко мне. Собственно, я видела только их крылья. По своей структуре они напоминали крылья стрекозы, но, наверно, менее прозрачные, достаточно плотные, и, само собой, значительно бóльших размеров.

В сложенном виде крылья составляли, примерно, сто пятьдесят – сто семьдесят сантиметров в высоту, а в ширину сантиметров пятьдесят – шестьдесят. Сидели ангелы – или стояли – ко мне спиной, плотно прижавшись друг к другу крыльями. Несмотря на то, что чисто арифметически, общая ширина их крыльев составляла, если посчитаем, не менее трех метров, я так же видела, что они не заходили за края постели, то есть умещались где-то в два метра.

Создания, мысль о которых и теперь служит неким доказательством, что я не самый конченный человек на свете – хотя именно такой себя ощущаю – объясняли, почему со мной приключилось то несчастье, которое я опишу уже в конце этой книги, охватывающей, приблизительно, период между встречей с двумя джиннами и тремя ангелами.

Говорю «приблизительно», потому что, описывая то или иное событие, я, то обращаюсь к прошлому, то заглядываю в будущее, то «улетаю» совсем; как делают это в мыслях некоторые из нас.

По ходу повествования расскажу еще о нескольких встречах с невидимым миром, но они тоже содержат лишь отрывочные сведения, малоинтересные для читателя, искушенного по части эзотерики. Так что любители мира духов могут завершить чтение сего произведения.

⁕

Нечиновникам, неправоохранителям, недепутатам Госдумы России и их непомощникам, нечленам известной партии и тем, например, кто никогда не писал обращений в органы власти, не нуждался в жилье, тем, кого никогда не обманывал работодатель, не подставляли коллеги, не предавали друзья, тем, чьи телефоны никогда не прослушивали, кого не травили и не преследовали, чьим детям не угрожали, тем, кто никогда не обращался к президенту, не проигрывал в судах, тем, чьих родных не убивали врачи, кто не утопал в долгах и не совершал никаких безумных поступков, тексты эти тоже вряд ли покажутся близкими.

Даже те, кто найдет здесь параллели со своей жизнью вряд ли получат ответы на свои вопросы.

Единственное, на что можно рассчитывать – что чтение окажется легким и приятным.

Легким – потому что это всего лишь записки; приятным – потому что речь в романе идет о моих бедах: чужая рана не саднит и чужой зуб, как известно, не болит.

Потому, уважаемые, читайте на здоровье, радуясь моментам, где в аналогичной ситуации вы оказались успешнее, умнее, счастливее меня.

Уверена, ознакомившись с моей историей, вы отыщете – или уже отыскали – много позитивных моментов в своей. И, как знать, возможно тоже решите изложить на бумаге историю своей жизни. Как сказал мудрец, у каждого должны быть свои записки сумасшедшего. Как призвал другой мудрец – все в писатели!

⁕

Записки, безусловно, носят и познавательный характер. Особенно этот аспект моего литературного творчества актуален для тех, кто работает в правоохранительных и иных органах власти. Здесь есть мысли. Они разбросаны, вкраплены специально для вас, будущие генералы, президенты, министры, полицейские, врачи и ученые.

С бешеной любовью и верой в ваш ум.

Глава 6

Если читатель пробрался сквозь преграды, выстроенные мной, чтобы отвратить от чтения – не понимаю, правда, зачем и кому это нужно, – он может смело хвалить себя за терпение, а я продолжу рассказ о том, как мы с Алексом покупали квартиру весной 2003-го.

Не знаю, у кого как складываются отношения с их ангелами, а мне общение с Алексом давалось непросто.

Я уже некоторое время выбирала жилье и посмотрела достаточно квартир, но все они не соответствовали нужным критериям. Когда предложили квартиру на последнем этаже панельного пятиэтажного дома, посмотрев ее, дала согласие на покупку. О чем сообщила хозяевам и в агентство недвижимости.

«Устала смотреть, согласна на все», – думала я, отмечая про себя, что хозяева не ответили на вопрос, почему у них в кухне горят все четыре конфорки; вроде не готовят.

⁕

Не успела сказать, что куплю ту квартиру, как на меня обрушились отчаяние и страх за сына. Я начала бояться, что он со своей патологией не сможет подниматься на пятый этаж, что дует с балкона, что газовая плита непременно взорвется, что квартира угловая и в ней холодно зимой, а летом жарко, что течет с потолка, потому что крыша дома покрыта с нарушением технологии.

«Но я ведь уже обещала, что куплю; неудобно перед людьми», – говорила я Алексу и слышала в ответ, что хозяева не сто́ят сочувствия, потому что они хитрецы, скрывшие от меня перечисленные выше недостатки.

Была ли информация подлинной или я имела дело со страхами – не знаю; но мысли приходили через боли в теле и колоссальный дискомфорт. Бесконечный страх за сына присутствовал до тех пор, пока я не позвонила риелторам и не отказалась от квартиры.

«Ну что теперь делать? Как я могла отказаться? Подлый Малыш может ведь передумать, отозвать деньги. Не могу же я ходить к Старейшине каждый день, мы ищем квартиру уже целый месяц».

⁕

Так, продолжая возмущаться собственным малодушием, одним утром мне вдруг захотелось на улицу: «Подышать и размяться», и непременно с кошельком: «На всякий случай». Я вышла из квартиры, которую все еще снимала, без единой мысли и видимой цели. Жила я в тот период одна; квартиру оплачивала сестра, категорически запрещая мне переселяться к ним. Марина убеждала, как только я вернусь к матери, как принято у нас после развода, Малыш откажется от своих слов, и мы, вчетвером с Иманом, застрянем в маминой «двушке».

Не работая, имея уйму свободного времени, Имана я не забирала даже на выходные и почти не навещала, только звонила. Не забирала потому, что не было денег его кормить, не навещала, потому что мы с сестрой скрывали от мамы, что я уволилась.

⁕

Неужели я не понимала, что, уволившись, оставлю сына без куска хлеба? Неужели я не думала о маме, проблемах, которые создам для сестры, лишившись заработка? Конечно, думала, и все же написала рапорт на увольнение по собственному желанию.

Само собой, обыски, проверки, бойкот со стороны коллег – не только из-за распространения «компромата», но и прямого давления на них с требованием не общаться, – тотальное исключение из служебного потока мало кого могут оставить равнодушным, но к тому времени я была неплохо тренирована, чтобы уходить из-за этого со службы.

Рапорт по таким основанием я бы сочла личным поражением, бегством. Тем более лажовым, что, при свалившейся на меня тогда тяготе, была и льгота: меня больше не принуждали нарушать закон, что хорошо само по себе; и плавала сколько хотела по абонементу в бассейн санатория МВД.

Так что нет – я подала рапорт не из-за невыносимых условий службы, созданных Малышом.

На самом деле я ушла со службы по соображениям совести.

⁕

Когда по соображениям совести отказываешься нарушать закон, заступаешься за товарищей, коллег – это понятно, хотя и страшно.

Но моя совесть заговорила и тогда, когда, поняв, что самостоятельно мне с наездом Малыша не справиться, и он не собирается приобретать для меня квартиру, и братья положили на меня, и им плевать на Имана, и я реально попала, и нужно искать справедливости у Старейшины.

«Таки он платит мне зарплату; нехорошо как-то жаловаться на того, кто тебе платит зарплату». Так я рассудила, напрочь забыв, что не Малыш мне платит зарплату, а государство, и что эту зарплату я, вообще-то отрабатываю с лихвой.

Именно моя совесть, принудившая, прежде обращения за справедливым судом, уволиться, ввергла в нищету меня, мать и всю семью. Когтистым зверем, скребущим сердце, проявилась она тогда, принеся с собой страдания, болезни и смерть моей сестренки.

И где был, куда смотрел мой ангел? Почему не удержал от увольнения? Может, их нет вовсе, ангелов? Может, мы сами за все отвечаем? Извлекаем из бесконечного хаоса внутреннего мира тонкие нити своих решений и ткем из них полотно жизни… а потом кого-то виним…

⁕

Терпеть не могу, когда сравнивают мир с зеркалом. Так примитивно это сравнение, и, главное, ничего не объясняя, создает очередной шаблон, паттерн. Если мир – зеркало, почему же я не отзеркалила Малыша с Мухой, ни разу не считавших «неудобным» поступать так, как поступали они с нами? Хотя теперь уже все равно, как и что они считали – их обоих нет в живых. Прощаю их. Прощала всегда, они же были родными Имана…

Не потеря работы, не измена мужа, не предательство друзей и даже не смерть близких делают нас несчастными, но потеря доброты, доброго сердца. Иногда находит на некоторых из нас затмение, и мы умираем при жизни. Это случится со мной.

Но в то время я была еще живой, вся; молодой и живой; живой на сто, 100, процентов.

⁕

Короче. Живя на съемной квартире, я вышла во двор, с кошельком. «Ну, что дальше? – спросила я себя, стоя у подъезда и осматриваясь по сторонам. – Пойду, куда глаза глядят». Но, пройдя какие-то пятьдесят метров, поняла, что дальше идти не хочу. Чтобы не выглядеть совсем глупо в собственных глазах, подошла к газетному киоску и купила еженедельник.

Вернувшись домой, на первой полосе прочла объявление о продаже квартиры в нужном мне районе, по цене, равной сумме, выделенной на приобретение для меня жилья. Остальные параметры тоже соответствовали максимуму, на который я могла рассчитывать за те деньги: кирпичный дом, капитальный ремонт в квартире, подходящий район и так далее. Я позвонила по номеру, указанному в газете, и оказалась первой – объявление дали накануне.

Дом находился в центре города, рядом с квартирой мамы и сестры. Школа сына, магазины, линии городского общественного транспорта – все близко. В то же время он стоял на некотором удалении от дороги, в ореховой рощице.

Осмотр квартиры много времени не занял, как и оформление сделки. В апреле 2003-го мы заселились.

Глава 7

С ранней весны до поздней осени нас будило пение птиц. Белки прыгали по деревьям. В солнечные летние дни, через раскрытые окна лоджии в комнату залетали шмели. Но после того, как несколько раз к нам ворвались летучие мыши, мы стали окна закрывать – выкроить денег на простую пластиковую сетку, что продается метражом и стоит копейки не удавалось. Сейчас даже не знаю почему не покупала сетку; наверно, ленилась, а может, действительно, не было денег. У адыгов есть выражение ныбэ узыр IуэтэжыгъуафIэщ, голод легко лечится. Деньги появились, и время безденежья забылось, даже удивительно самой, как это так, не могла купить сетку за десять рублей метр.

Я пишу о времени, когда мы жили, сами того не сознавая, святым духом. Ужасное было время, на самом деле. Мозг не работает, рассудок выключается, ты не понимаешь, что происходит, и ничего не можешь сделать, как парализованный, парализованная. Ну, зарядку-то я делала, улыбалась, жила…

Обычно, в таких случаях как наш с сестрой, к Малышу ползли, просили, умоляли, подсылали, рыдали и ползали на коленях. И их милостиво прощали, принимали. Или убивали, как вариант.

А мы-то с Мариной выросли без отца, безотцовщина. С нами реально так нельзя – только по-хорошему; если по-хорошему – из нас веревки можно вить, и мы безобидные.

Малыш никак не мог понять на что мы живем. Он подсылал иногда кого-нибудь из своих людей, общих знакомых; хотел знать, не помогает ли Муха втайне от него, или, может быть, кто-то другой есть, кого он упустил.

⁕

«Разведчики» Малыша спрашивали:

– На что ты живешь? Кушаешь, кушаешь что? Чем питаешься?

– Святым духом, – отвечала я, шутя.

Именно, святым духом, потому что уже летом 2003-го моя младшая сестра, и единственная кормилица на тот момент, тоже осталась без работы – органы налоговой полиции России упразднили. Функции и часть штата передали министерству внутренних дел. Материальная база и бóльшая часть сотрудников перешли во вновь созданную правоохранительную структуру – Госнаркоконтроль или федеральную службу по контролю за оборотом наркотиков.

Малыш перешел в МВД, а руководителем управления наркоконтроля назначил своего человека. Марине сделали предложение остаться на условиях, несовместимых с ее честью и достоинством, я уже не говорю о профессиональных навыках. Потому она предпочла уволиться, чтобы поискать работу за пределами республики. Как раз подвернулось подходящее, как ей казалось, предложение и она решилась сделать такой шаг.

К увольнению со службы под слишком заманчивое, чтобы быть реалистичным, обещание некой личности, не стоящей даже упоминания, подтолкнуло сестру мое невольное предательство.

⁕

Мы живем в таком мире, где нужно хотя бы на время отстегивать рога. Что плохого в том, чтобы проявить гибкость в каких-то вопросах, промолчать, забыть о сочувствии, справедливости, наконец? Но нет же, свое слово мы хотели говорить и в тех вопросах, которые напрямую нас не касались.

Мы с сестрой, нет сомнения, странные: Марина, казалось, всегда знала, чего не нужно делать и никогда – что нужно. Я же вела себя так, словно знаю ответы на все вопросы. Мы жили помогая, и мешая друг другу, одновременно. И вот тому пример.

⁕

Накануне нулевых Малыш, за долги, забрал у некой строительной компании недостроенный жилой комплекс. Расположенный в самом престижном районе города, комплекс строился по очень приличному проекту. Присвоить напрямую незавершенку Малыш не мог – не было безопасной легальной схемы – потому оформил на управление.

Нам перешел целый микрорайон, с многоэтажками и коттеджами. Ни разу, ни в одном из своих многочисленных выступлений в СМИ, где бы то ни было, Малыш не упомянул жилой комплекс, как приобретенный для коллектива, но работящее наивное большинство представить себе не могло, что это не так.

Квартир так много, что рассчитывать на жилье мог каждый. На одного сотрудника (включая вольнонаемный технический персонал) приходилось 1,5 квартиры. Минимальная площадь квартиры 60 квадратов; большинство квартир площадью – от 96-ти до 146-ти квадратов; плюс пентхаусы по 300 квадратных метров и 6 коттеджей.

⁕

Однако официально опубликованного списка очередников, как и адекватной жилищно-бытовой комиссии, в управлении не было. Просто люди знали: есть много квартир, и все получат. Утопия, в которую, тем не менее, верили. Могу представить, как насмехался над людьми Малыш. Используя этот миф, он выжимал из них – из нас – все соки, требуя абсолютного подчинения его противозаконным приказам.

Время от времени, когда надежды людей на жилье угасали – стройка стояла – и энтузиазм коллектива снижался, Малыш проделывал выгодный во всех смыслах трюк. Он выбирал наиболее мерзкого, отмороженного своего любимчика, такого же как он сам мизантропа и, в качестве поощрения, за особые заслуги, вместо должности или звания, давал поручение сформировать список очередников. Тем самым, с одной стороны, он поощрял выслужившегося подчиненного, премируя его возможностью пощипать коллектив; с другой – подбрасывал дров в топку надежды остальным сотрудникам управления, жившим на зарплату и работавшим сутками. Естественно, большинству эта надежда шла в убыток: к поощряемым в кабинет без подарка или конверта не зайти. Понимали ли сотрудники, что список все равно фиктивный, временный, до очередного «премирования» очередного выслужившегося?..

⁕

В возне со списками я не участвовала никогда, потому что шла отдельным пунктом: и как приглашенная из госбезопасности под обещание жилья, о чем знали все; и потому, что была «человеком Малыша». Смешно, стыдно вспоминать.

В управлении «людьми» Малыша были все без исключения, даже не состоявшие с ним в родственных отношениях. Малыш умел войти в доверие так, что некоторые сотрудники думали, что именно они самые близкие, самые доверенные, ближе, чем другие. Стыда Малыш не знал и совести у него не было, и это помогало ему разыгрывать свои представления с максимальной искренностью. Долгое время у него получалось все, за что возьмется.

Однажды я увидела его союзника, исполнителя его желаний, его ангела. Это было уже в конце жизни Малыша. Его союзник сказал, обращаясь ко мне: «Он мне надоел; я выполнял все его просьбы, какими бы бессмысленными они ни были», – Малыш почему-то сидел тогда в инвалидном кресле; вместе с союзником они находились в лесистой гористой местности. Сказав это, союзник столкнул кресло в овраг…

Ну, ничего, зато пожил себе в удовольствие, ел-спал на золоте, а умер… так все же умрем.

⁕

В числе убежденных в стопроцентной лояльности Малыша значилась и я. Хотя не было тому ни одного доказательства, но я верила. Мне было стыдно усомниться в лживости его обещаний – я же черкешенка, женщина, сноха, умница, послушница, классическая нартушка, «да просто красавица», кто же такую обманет? Как такую обмануть?

Прозрение наступало медленно и болезненно.

Расскажу, как я поучаствовала в истории с распределениями. На заметку честным, а бесчестные и без меня придумают, где и как свою мерзость проявить.

На самом деле «мерзостью», если поразмыслить, я называю способность человека извлекать из всего выгоду. Но разве это плохо – извлекать из всего выгоду? Разве не для того люди занимают должности?..

⁕

В тот раз Малыш поручил обновить список очередников своему помощнику Александру Шишкину. Поручил, но я об этом не знала; и знать не могла, поскольку с негласниками – а я была негласным сотрудником – гласные сотрудники вроде Шишкина не пересекались.

В тот период у меня еще не было своего кабинета, я работала в общем зале с другими специалистами. В обед, когда девушки ушли в буфет, ко мне зашел начальник нашего отдела, Амир; бедный, тогда еще вполне здоровый.

– Шишкин составляет новый список. Я уже был, сходи и ты, посмотри. Он, кажется, вычеркнул тебя из списка.

К тому времени я уже выбрала себе квартиру, какую хотела, с нужной мне планировкой, на хорошем этаже, с террасой; небольшую – всего сто пятьдесят квадратов, – но и не маленькую; вписала карандашом свою фамилию в поэтажный план. В списке состояла и Марина; за ней числилась конкретная однокомнатная квартира, на третьем этаже строящегося дома.

– … И дал ему власть производить суд, потому что он есть сын (Евангелие от Иоанна. 5:27), – съязвила я. – Вот еще, не пойду. Это не Шишкин, а Малыш решает.

– Как знать, как знать. Малыш сейчас в командировке, а Шишкин – человек влиятельный.

– Тем более, Малыша нет. Вот приедет, разберемся. Что я потеряла у Шишкина? Я с ним даже не знакома.

Говорю так, а сама начинаю нервничать. «Выдержки не хватает», – подумала я, досадуя и стыдясь; и замолчала, чтобы не показать волнения.

– Я бы сходил, – не унимался Амир.

И, я пошла.

⁕

Александр – ровесник Гомера – читатель помнит его, конечно, – тоже, как и Гомер, из бывших военных, уволенных по сокращению. Для Малыша Александр казался, действительно, незаменимым работником; он как никто другой умел рисовать показатели. В наших госорганах даже не то важно, как сработано, а то, как отчитались. Зачастую показатели можно рисовать, почти не нарушая закон. Нужно только правильно интерпретировать сведения, под заданную форму отчетности.

Форму отчетности тоже люди составляют, ее тоже можно менять, если что. Малыш использовал все легальные возможности для улучшения показателей. Но, конечно, и без приписок не обходилось и без откровенной фальсификации. И Шишкин слыл мастером фальсификации. Я потом тоже стану таким «мастером», но уже в Госдуме, так что охотно верю в миф о «гениальности» Шишкина.

⁕

То была наша первая встреча с Александром, фактически – знакомство: Шишкин, занимая должность помощника Малыша, работал на третьем этаже, а я, будучи начальником отделения, работала на первом.

Шишкина наш отдел никогда не прослушивал, но кое-что о нем я все же знала, со слов Марины. Она заговорила о нем, когда вся женская часть аппарата восстала против зарождавшихся романтических отношений между Шишкиным и подчиненной Марины, Тасей.

Женщины не любили Александра «за подлый характер». Тася же, девушка молоденькая и совсем неопытная, с одной стороны, боялась принять ухаживания Шишкина из-за гнева и прямого противодействия ее наставниц и наперсниц, не желавших отдавать свою красавицу в руки «чудовища»; с другой – не хотела терять единственного, возможно, потому приятного ее сердцу, кавалера. Она плакала. В аппарате управления кипели шекспировские страсти.

– Как там Тася? – спрашивала я сестру, вечерами, когда мы с ней вместе шли со службы домой.

– Плачет, говорит, Шишкин хороший, но она боится гнева… – и тут сестра называла имена канцелярских крыс, которых боялась Тася.

⁕

«Крыс» я как раз знала, они стояли у нас на прослушке; без санкции, естественно. Могу заверить, в подлости они превзошли бы десяток Шишкиных вместе взятых. Полный мрак, даже в непосредственном общении друг с другом по самых мелким, бытовым вопросам.

Крысы были значительно старше Александра и Таси, по возрасту годились им в матери, но, казалось, были напрочь лишены материнских чувств. Три полковницы, засидевшиеся на службе бабы с бурным прошлым.

– Ну и вступись за малолетку, чего тянешь? – сказала я как-то сестре.

Марина за девушку заступилась. Тася тут же приняла ухаживания Шишкина, блондина с правильными чертами лица, и на удивление скоро они поженились. Александр благодарил Марину, заходил к ней с презентом; по управлению пошел слух, что мы с сестрой стали крестными молодоженов.

Глава 8

О, Боже!.. неужели Малыш потому меня с Шишкиным и столкнул, что знал о нашем с сестрой участии в его судьбе? Ну конечно! Как бы Александр посмел вычеркнуть меня – родную сноху из списка очередников сам, без прямой команды Малыша? Шишкин всегда держал курс.

Почерк Малыша просматривается и в том, что он отсутствовал в тот период; он всегда соскакивал в начале каких-то «оперативных» комбинаций. Или точнее, назначал начало операций на время своего отсутствия: отпуска или командировки. К слову, во всех случаях без исключения стартовали такие «операции» в конце недели, в пятницу, после обеда.

Как же поздно я начала соображать. Конечно, это была провокация, инициированная Малышом. Даже Амир, безвольный исполнитель его поручений, был задействован, как всегда, во внутри-коллективных интригах.

Именно он направил меня к Шишкину, я же никогда не участвовала в многочисленных переливаниях из пустого в порожнее, связанных с пресловутым «квартирным вопросом». Я могла даже не узнать об очередном распределении, да и узнав из своих источников, только зафиксировала бы в сводках отдела прослушки, не более… Если бы не Амир.

⁕

Но, так или иначе, а я зашла к Шишкину.

– Амир сказал, ты вычеркнул меня из списка.

– Да.

«Как он посмел?»

– Хорошо, Александр, покажи мне, пожалуйста, список.

Садясь за приставной стол, и вспоминая его милую, кроткую жену я намеревалась сделать все возможное для мирного урегулирования вопроса.

«Но что именно делать и что говорить?»

Александр протянул поэтажный план всей застройки с фамилиями сотрудников, вписанными карандашом поверх планировки отдельных квартир. «Да, этот план мне знаком». Найдя на схеме свою квартиру, я увидела – действительно, моя фамилия стерта и вместо нее стоит фамилия «Шишкин», вписанная так же, карандашом.

«Как такое возможно, какая наглость», – подумала я, и… обнаружила, что не могу произнести ни единого слова.

⁕

Все потому, что заговорил Алекс. Тихим голосом он сказал: «Да, ты выбрала эту квартиру раньше Александра; ты раньше его пришла на службу под конкретное «жилищное» обещание и это обстоятельство является важным аргументом в твою пользу. Другим аргументов служит тот факт, что у тебя сын, в то время как Александр только женился; его семья, в отличие от твоей, состоит из двух человек. Таким образом, у тебя больше прав на эту квартиру… по закону. Но по тому же закону и Александр в своем праве просить». «Я работаю в системе, где нет закона, так что законные аргументы не имеют силы. И я не могу уступить квартиру просто потому, что она нравится кому-то еще. Но как же поступить? Как принудить парня донести вопрос до Малыша? Я не знаю его лично, и не факт, что он вообще доложит Малышу о разговоре».

Предвосхищая Алекса – он хотел убедить меня самой говорить с Малышом – я продолжила: «Нет, обсуждать эту ситуацию с Малышом не хочу, еще раз повторю – здесь нет закона. Чего стоит слово Малыша мы, кажется, уже знаем. Он ведь обещал квартиру в течение первых месяцев моей службы в налоговой полиции; прошли годы, а воз и ныне там. Нет, пусть Александр сам разбирается с Малышом, раз он решился на такой шаг и вычеркнул меня из списка».

Алекс со мной согласился.

⁕

Завершив внутренний диалог, я взяла со стола хозяина кабинета шариковую ручку и вписала большими буквами свою фамилию на прежнее место, поверх фамилии «Шишкин».

Все еще помня Тасю, любовь которой к Шишкину уважала, я сказала, как можно более мягко:

– Александр, вернется Малыш, расскажите ему все, как было. Пусть он сам вычеркнет мою фамилию. Пусть это сделаете не вы, даже если вам очень нравится моя квартира. Пусть все же Малыш, хорошо?

Александр промолчал. Я встала и вежливо попрощавшись, вышла с мыслью, что мое моим и останется, а о чужом и думать нечего.

Спросúте теперь, что сделал этот, с позволения сказать, Саша?

⁕

Приезжает Малыш, и Шишкин ему докладывает:

– Я Лионовна сказала: «Пусть Малыш только попробует вычеркнуть мою фамилию».

Приходит от Малыша Амир и передает слова Шишкина…

Только годы спустя я поняла, что информация, которая проходит по каналам прослушки, которую люди сообщают друг другу как достоверную, необходимо многократно проверять и перепроверять. Кругом Саши! Одни лгут сознательно, по умыслу, неважно – доброму или злому; другие же лгут по своей генетической, психической предрасположенности – лгут, потому что не могут не лгать!

⁕

После слов Амира, я вскочила со стула и пулей выскочила из кабинета.

Пока я неслась по коридору третьего этажа, потеряла туфлю, потому что каблук застрял… в щели пола! А я шла, на минуточку, по роскошной, первосортной, с толстой жесткой основой и качественным ворсом, ковровой дорожке. Обнаружив свою красивую ножку в черном чулке без туфли, я обернулась и, по своей близорукости, не сразу нашла потерю.

Было около четырех по полудню, наступали сумерки, но свет еще не включали в длинном коридоре. Выдергивая туфель, я сломала каблук. «Или он сломался, когда застрял в щели?» Я не знаю. В тот момент я находилась словно в параллельной реальности, совсем не чувствовала своего тела, происходившее вообще казалось нереальным – сквозь ковровую дорожку щель в полу! На миг мне вспомнились полы конторы с трухлявыми полами, в которые, действительно, могли провалиться каблуки сделавшего неверный шаг. Но то в конторе, а тут… Я весила в тот период шестьдесят кило, как я могла сломать каблук на новых туфлях?..

Господи, как же я была тогда молода. Я и гневаться еще не умела…

⁕

Заминка с каблуком не остудила моего пыла; внутри меня гулял ветер, он нес меня.

– Повтори, как я сказала! – произнесла я с порога, широко распахнув дверь и остановившись, чтобы не хромать.

Александр, ничуть не удивившись моему вопросу, не прося уточнить, о чем, собственно, речь, только посмотрел на туфлю в моей руке и ответил:

– Пусть Малыш сам вычеркнет мою фамилию.

– А теперь повтори, как ты передал Малышу мои слова! – скомандовала я.

– Пусть Малыш только попробует вычеркнуть мою фамилию.

– Как считаешь, есть разница?

– Да.

– Сопляк! – сказала я, уходя.

Образ Таси еще висел где-то рядом, не то слева, не то справа. Но какая разница кто и что перед вами, если решается вопрос вашей жизни, вопрос жизни вашей семьи, вашего ребенка и ваша совесть при этом чиста?

Хотя нет, к черту, к черту, к черту совесть! К черту всех в таком случае, в ад, в топку всех, кто стоит на пути! Потому что я в своем праве на жизнь и ее блага равна перед Богом со всеми и каждым, начиная от президента, генерального секретаря ООН, папы Римского, кто у нас там еще «великий и ужасный»?..

⁕

Сняв вторую туфлю, я вернулась в отдел босиком. Колготки выдержали это испытание, к счастью. Их целостность стала на тот момент моей единственной заботой: лучше сто сломанных каблуков, чем одна стрелка на чулке.

Зайдя в кабинет, увидела, что Амир все еще сидит на стуле, как я его оставила, и явно дожидается меня.

«Откуда у человека с заячьей душой лицо Аполлона? И почему он так напуган?» Я глядела на еще более обаятельного, чем Александр, интригана и видела, как он дрожит – боялся Малыша, опасался, как бы и ему не досталось; с Малышом всегда было так – никогда не знаешь, как отреагирует…

– Что сказал Саша? – Амир жалко и заискивающе улыбался.

Сев на стул, и отчетливо понимая, что у меня большая проблема – эта пустая возня со списками происходила на шестом году моей службы в налоговой полиции, – не подавая виду, однако, я передала наш разговор.

– Так он подтвердил, что солгал?

– А как иначе?

Амир удивился, но было видно, что поверил…

Он посмотрел на туфли – я поставила их на стол – и больше ничего не сказав, покинул кабинет.

«Странно, я ведь не лгу ни в чем, ни в одном вопросе, как можно сомневаться в моих словах, не доверять мне? И что за подлость с этой квартирой? Что же этот Малыш творит? Он меня обманул. Мышка в ловушке…»

⁕

Думаю, Александр тогда сознался в своей лжи, потому что, как и я, по молодости лет, нервничал. Сейчас-то он наверно поднаторел в таких делах и так просто его не взять, в генеральских-то погонах… А может он справился с искушениями и больше не лжет?

На самом деле, лично для меня, вопрос не в том, научился Александр Шишкин говорить правду или нет. Но в том, какую позицию занимаю я лично. А еще я хочу понять, как сделать, чтобы мои права были защищены при любых жизненных обстоятельствах, невзирая ни на чью мораль, нравственность и жизненную философию, травмированную трудным детством психику, воздействие Луны в Юпитере, Марса в Сатурне, еще чего-то или кого-то …

История с этим списком только один эпизод, касавшийся лично меня, но сколько таких было – не сосчитать. Приближенные составляют списки, народ суетится, а Малыш использует начавшуюся возню и склоки, внося еще бóльшую сумятицу, сталкивал людей, наслаждаясь чужой драмой.

Он называл такие свои действия дерганьем за тысячи нитей.

Глава 9

Этот мерзавец не переносил спокойного, размеренного ритма жизни, в чем бы тот ни проявлялся: в добросовестной и честной работе подчиненных, в верности жены, хорошем отношении родственников, друзей. Если не авантюра с угрозой смерти или грабеж, то хотя бы измена и непременно скандал. Иначе он скучал; как и Муха. Но Муха развлекался, рискуя собственной жизнью, а Малыш – жизнями всех, кроме своей. Своей жизнью он ох как дорожил.

⁕

Возня с квартирами продлилась до самого конца. Ко времени упразднения налоговой полиции Малыш все еще не имел легальной схемы забрать себе весь комплекс. Вариантов распорядиться было только два: либо сформировать список и раздать квартиры сотрудникам, пусть и недостроенными; либо, со всеми списками, и интригами вокруг них, передать незавершенное строительство управлению Госнаркоконтроля.

Естественно, Малыш выбрал первый вариант. Так что к тому времени, когда жилье покупали мне, квартиры получили все нуждающиеся. В том числе однокомнатную квартиру получила и моя Марина, она служила в налоговой полиции дольше меня.

Такая радость – у сестры появилась возможность жить отдельно от мамы.

Квартиру получила не только моя сестра, но, к не меньшей моей радости и удивлению, с учетом жадности Малыша, все мои бывшие подчиненные по отделу прослушки, бóльшая часть из которых – незамужние девушки. Я так же знала, что, несмотря на щедро розданные квартиры, значительная часть жилищного фонда, процентов сорок, досталась лично Малышу; в этом ему помогли Кряк и прочие близкие к телу, они, якобы получили по 2-3 квартиры.

⁕

Бывшую подчиненную, каратистку Самару, я встретила в раздевалке бассейна.

– Никогда тебя не видела здесь. Как поживаешь? – спросила я девушку.

– Спасибо, – ответ звучал хмуро.

Самара никогда не отличалась хорошими манерами. Вот и теперь, едва поздоровавшись, она отвернулась и начала возиться со спортивной сумкой. Оценив широкую спину Самары и узкие бедра с накачанными ягодицами, сказала:

– Слышала, вы получили квартиры. Поздравляю.

– Да… получили… все… кроме меня, – отрывисто произнося слова, ответила Самара.

В следующую минуту она уже плакала, все так же стоя ко мне спиной.

И знаете, как это бывает с загадками? Я сразу поняла, почему Малыш не пожадничал и дал квартиры всем девушкам – негласным сотрудницам, невидимым, неслышимым, словно и не существующим, особенно для людей вроде Малыша. Он полагал, что в противном случае девушки могут слить его мне, стать моими союзницами. А так он их вроде как перекупил. А Самару обделил тоже по понятной причине. Он позволил себе сэкономить на ней, потому что знал – она единственная, известная своей независимостью, конфликтовала со мной.

⁕

Читатель, конечно, помнит инцидент, связанный с отказом подчиняться приказам в период моего кратковременного возвращения в отдел прослушки начальником? Самара тогда взбунтовалась, она ленилась делать сводки по инструкции; настаивала на своем, «сокращенном», варианте обработки информации, при котором терялось от пятидесяти до семидесяти процентов ценных сведений. Я принудила Самару, и весь коллектив, путем мер административного воздействия, вернуться в берега.

Обычную, для любого нормального человека, деловую, рабочую ситуацию, злопамятный Малыш посчитал значимым эпизодом. Мой деверь всерьез думал, что такого рода разногласия влияют на личные отношения между людьми. «Что ж, сделаем доброе дело и, заодно, докажем ему обратное; и, параллельно, отобьем у него еще хотя бы одну квартиру…»

– Ты к Малышу обращалась?

– Нет, а примет? А стоит?

– Стóит; примет; если сделать в точности, как скажу.

– Да, постараюсь.

– Звонишь в приемную и начинаешь разговор скромно, но уверенно. После короткого приветствия, не дожидаясь от секретаря ответного: «Здрасьте», говоришь: «Служила в подчинении Я Лионовны; она посоветовала зайти к начальнику, у меня личный вопрос».

Услышав мое имя, без дальнейших расспросов секретарь доложит Малышу. В приемной не болтай, ни звука не произноси. Поздоровалась, представилась и сядь, если предложат. Веди себя с достоинством, но не нагло. Секретарши Малыша, как правило, дурно воспитаны – не вздумай реагировать как привыкла, будь скромной.

Ну, а зайдя к Малышу, веди себя как обычно, будь собой. Скажи, что он поступил несправедливо, если считаешь нужным это сказать… В общем, говори, что хочешь и как хочешь. Потом скажи, что встретила меня на тренировке, я расспрашивала о делах, о девушках: кто чем занимается, кто получил квартиры, кто нет. Скажи, я направила тебя к нему с уверенностью, что у него есть квартира и для тебя, моей любимой протеже.

– Что так и сказать, что я ваша любая протеже? – смутилась Самара.

– Да. Так и скажи. Так и есть, Самара.

Я знала, что Малыш даст Самаре квартиру. Выстроенная мной мысленная комбинация, основанная только на ощущениях, без видимых аргументов, в то же время, давала уверенность, что девушка квартиру получит.

Действительно, так и случилось – Малыш сразу принял ее и пообещал изыскать квартиру.

⁕

Но коварного не перековарить.

Уже на следующий день после его встречи с Самарой, начались «поиски» квартиры. Собралась марионеточная жилищно-бытовая комиссия, по моим сведениям, впервые за время своего существования, и, всем составом, вломилась без предупреждения домой – куда бы вы думали? – к маме с Мариной.

Осмотрев идеально прибранную, отремонтированную и обставленную мамину «двушку», совладелицами которой, по маминому настоянию, мы стали во время приватизации, члены комиссии пришли к выводу, что Марина не нуждается в жилье. Забрали у нее выделенную однокомнатную квартиру и передали Самаре.

⁕

Нет смысла говорить, какой удар получила Марина, тридцатипятилетняя незамужняя женщина. В принципе, это ее и убило – сначала личная драма, обида, депрессия, а затем болезнь, врачебная ошибка и страшная, мучительная смерть… давшая мне моральное право писать этот роман.

До конца ее жизни я так и не смогла набраться смелости и рассказать, что или, точнее, кто стал причиной того, что отработав девять лет в налоговой полиции, она, единственная из сотрудников с таким стажем и в таком возрасте, ушла оттуда ни с чем.

Прости меня, сестра. Это была я…

Глава 10

После крещения я обрыдала все углы храма. Плакала постоянно. Не могла себе простить того, что сотворила со своей жизнью: с сыном, матерью, сестрой. Своим упрямством, бездарными, необдуманными решениями. Плакала, не в состоянии осознать до конца всего ужаса, содеянного мной.

Я рыдала и молилась так истово, что в один день, во время службы вдруг бóльшая часть моего тела озарилась Светом Пречистой Девы. Свет Богородицы не проникал в значительную часть моего тела; процентов сорок, я думаю, моего тела, слева, на фоне этого света, казались непроглядной тьмой. Однако это не мешало слышать Пресвятую; она сказала – хотите, верьте, хотите, думайте, что хотите – но Она сказал: «Нет в этом мире такого греха, который не простил бы нам Господь. Все, что для этого нужно сделать – чтобы ты сама себя простила».

При этих словах Пречистая показала, как Свет Господа проникает в самые потаенные, далекие, дальние уголки и закоулки моего тела, освещая, исцеляя и прощая всякий, любой грех без остатка, без следа, без крошечного, малейшего пятнышка, злопамятства, до самого чистого белого света.

Да, мы сами – ни «он», ни «она», ни «тот», ни «этот», ни поп, ни мулла, ни кто другой, но сами простили себя.

Вот так.

Богородица не брала с меня подписку о неразглашении, так что делюсь. К слову, из храма я ушла. Надеюсь, оставшись при этом в Храме Истины. Надеюсь, опять же, придет день, и я смогу себя простить и обрести, если не счастье, то покой смирения, знание причин и мудрость принятия, найти своего Бога и больше не страдать. А пока…

⁕

Не в самооправдание, а в продолжение повествования скажу, что и Марина делила со мной ответственность за потерю квартиры, заработанной ею честной, самоотверженной службой отечеству.

Сразу после того, как члены жилищно-бытовой комиссии побывали у них с мамой, сестру вызвал Малыш. Не скрывая своих намерений забрать выделенную квартиру, он предложил Марине сотрудничать с ним.

Дерзкий вербовщик агентов, нечего сказать.

– Я бросила мужа и поссорилась со мной, – сказал Малыш. – Теперь она ни с кем не общается, но она опасна. В первую очередь для себя самой. Она может натворить такое, что приведет к необратимым последствиям. Ты единственная, кому она доверяет. Узнавай о ее планах и сообщай мне. Мой телефон ты знаешь, я всегда на связи. Давай вместе спасем ее. И второе, я хочу, чтобы ты не помогала ей; не давай ей ни денег, ни еды, ничего. Так, сообща, и воссоединим семью. Иману нужен отец, род, мы все. Вернем Я к мужу и ко мне, она нам нужна.

Вот что сказал моей младшей сестре Малыш, ясно давая понять, что заберет квартиру в случае отказа сотрудничать с ним.

Даже спустя годы Марина чувствовала себя глубоко оскорбленной таким предложением.

– Как Малыш мог подумать, что я способна на такое? – возмущалась она, рассказав мне о том случае… триста лет спустя…

⁕

Знаете, мне иногда жалко мужчин. С какими глупыми созданиями им приходится сосуществовать, делить права, ответственность, доверять свою судьбу, детей… Я имею ввиду женщин вообще, таких как моя Марина, в частности.

Но что делать? Женщины из ребра, кости, возведены, не иначе как самим дьяволом, на тот же уровень, что мужчины. Теперь с ними, с нами, надо считаться, как с равными. Учитывать наши интересы и мнение на работе и в семье, в общественно-политической и любой иной сферах жизни. Но как же это сложно!.. Когда мы такие дуры!

Чем она думала, скрывая от меня такую информацию, как шантаж Малыша? Как могла не сказать мне о разговоре? Это же был бесценный материал, информация, с которой я могла вновь пойти к президенту, Старейшине, и тогда он опять вступился бы за нас. Потому что проступок Малыша находился за пределами наших понятий. Он нарушал неписаный моральный кодекс черкесской номенклатуры – не трогать семью своего врага.

Негодяй вторгался в мою личную жизнь, оправдываясь перед Старейшиной желанием воссоединить семью, но чем бы он объяснил многолетнее преследование сестры, которая отказала в его непристойных ухаживаниях, и чем бы он объяснил шантаж теперь?

⁕

Но сестра не дала мне шанса помочь ей. Лишила, таким образом, и меня возможности защититься от преследований на самом раннем этапе, когда мы еще были молоды, хороши собой и полны сил. Чем бы ни руководствовалась Марина, она не учла, что наш бывший родственник и начальник покушался не только на ее квартиру и ее мораль, но вместе с тем – на мои права и свободы, на мою безопасность. Она так же не подумала, что через меня Малыш покушается на благополучие Имана, которому и было-то всего ничего – ребенок, пацанчик двенадцати лет. Это у Имана Малыш забирал деньги, это ему он не давал обещанную квартиру…

⁕

Президент хорошо знал своих людей и держал их на коротком поводке. Недаром Малыш называл его именно Старейшиной. Устного свидетельства сестры для него, опытного функционера и политика, истинного знатока, носителя черкесской традиции, вполне хватило бы в таком несложном деле, как наше. Но сестра отказалась от борьбы за свои права и решила бежать, укатить из республики с неизвестно откуда взявшимся хлыщем, который пообещал ей работу за тридевять земель. Хорошо, она быстро поняла, с кем имеет дело и вернулась, но, к тому времени поезд уже ушел…

А знаете, почему еще она так поступила? В какой-то момент, размышляя о причинах наших проблем, Марина пришла к выводу, что мы платим… за мои грехи. Себя она, в тот же час, как пришла ей столь грандиозная мысль, причислила к жертве моих грехов. Грехом же, совершенным мной, блаженная сестра моя называла такое «грязное» дело, как прослушку чужих телефонов. Эту мысль ей внушили тогдашние ее подруги, сами при этом стучавшие на нее в полный рост не Малышу даже, а его подстилке Рагне.

⁕

Обалдеть, на самом деле, что некоторые называют грехом или грязным делом, опуская при этом свои подвиги, не буду уже их тут перечислять, столько мы с вами непристойного, неблагопристойного творим каждый день. Исключая ныне покойную мою сестру, она не успела поработать и поучаствовать в том шутовско-воровском маскараде, который мы теперь называем работой, службой, публичной, общественно-политической, политической и государственной деятельностью.

Да и то, можно ли нас, рядовых, простых смертных, винить, если наша номенклатура к сегодняшнему дню такие законы понаписала, что без взятки, воровства и лжи шагу нельзя ступить. Не иначе, как и там слуги дьявола потрудились, написав законы, по которым мы живем.

Но кто бы ни написал законы этой страны, а теперь дорога в рай заказана практически всем нам. Не видать нам царствия небесного, хоть с ночи до утра и с утра до ночи бейся головой об пол. Потому что небесная экзаменационная комиссия запорет наши кандидатуры – счастье, если не в прямом, а переносном смысле запорет – на самом первом этапе, состоящем, как известно, в контроле над соблюдением норм, универсальных для большинства религий и духовных практик.

⁕

Так если взять, мы живем на уровне ниже морального плинтуса, ниже индуисткой ямы и христианских заповедей. Я уж не говорю о наиболее строгом к своим последователям исламе и его предписаниях.

Кто из нас хоть раз не тащил чего-то с работы, не укрывал доходы от налогов, не сачковал от выплат во внебюджетные фонды? Кто не платил за экзамены, свои ли, своих ли детей? Кто не покупал дипломы, места врачей, учителей, начальников? Кто из начальников, имеющих доступ к бюджетным средствам, не участвовал в распиле? Я уже молчу про судей и правоохранителей, адвокатов и экспертов, строителей и так далее. Кто из нас не подставлял коллегу?!

Так кто из вас считает оперативно-розыскную деятельность грехом? Много таких, хотелось бы знать?

⁕

Так что не соглашусь, что мы платили за мой грех; но за ошибки – да. За то, что вовлеклась в криминальную деятельность Малыша – да. Но это не про грех. Есть действия и последствия, причины и следствия. Неправильные, опасные действия ведут к соответствующим последствиям…

«Я же, если не буду убежден, что случившееся зло, не понесу вреда. Не быть же убежденным, зависит от меня самого», – сказал мудрец. Он сказал, а я забыла и в какой-то момент тоже поверила в ту чушь, что несла про грех моя младшая сестра. Да так истово, что сама Пресвятая Богородица спустилась разуверить меня в этом. Но пока меня услышали на небесах и решили спасти если не тело, то хотя бы душу, я успела потерять сестру; прошло столько лет, столько воды, столько вод утекло; да что там говорить…

⁕

Между тем, уже через несколько дней после разговора с Малышом, и визита членов жилищно-бытовой комиссии, Марине сообщили, что квартиру у нее забрали и передали каратистке Самаре.

Это был удар. Я смотрела на Марину и знала, что не могу ей помочь, мне нечего сказать Старейшине, не с чем к нему идти. Но Марина и не просила о помощи, напротив, перед тем как уехать из республики – несмотря на мои увещевания не делать этого, но оставить вопрос открытым – «быстренько» подала на управление в суд и, естественно, проиграла.

Это был наш первый, но не единственный «судебный» опыт и теперь я точно могу сказать – никто в этой республике никогда не выиграет суд без взятки или без связей. Никто и никогда!

Я предупреждала сестру, что отбить квартиру таким образом не удастся, зато решение жилищно-бытовой комиссии получит судебное подтверждение, так что даже Старейшина не сможет вернуть все назад, на свои места. Так и случилось. Между тем скажу, по всем писаным и неписаным законам, квартира принадлежала сестре.

Но и Самаре причиталась доля в имуществе управления налоговой полиции. И если бы все решалось по закону – так бы и было.

⁕

Столкнувшись с судебной системой, я словно оказалась в одной комнате со змеями. Увиденные было очень конкретным, циничным, материальным, лишенным любых иллюзий, фантазий и сантиментов. Вглядываясь, задавалась вопросом: «Есть ли там, в той системе такие как я? те, с кем я, если придет такой день, когда придет такой день, смогу говорить на одном языке?»

Именно тогда я пришла к выводу, что рано уходить в писательский затвор – это был канун моего сорокалетия, – но нужно сделать еще один прыжок в люди. Прыжок, закончившийся окончательным и бесповоротным признанием моего полного бессилия перед этим миром.