Читать книгу Охотники за алмазами - Уилбур Смит - Страница 1

В Найроби вылет задержали на три часа, и, несмотря на четыре большие порции виски, он спал лишь урывками, пока межконтинентальный «боинг» не сел в Хитроу. Джонни Ленс чувствовал себя так, будто в глаза ему высыпали пригоршню песка, и когда он проходил через таможню и иммиграционные службы, настроение у него было отвратительное.

В главном зале международного аэропорта его встретил агент компании «Ван дер Бил дайамондз».

– Как полет, Джонни?

– Как в кошмаре, – ответил Ленс.

– Для вас прекрасная тренировка, – улыбнулся агент. В прошлом они не раз бывали вместе в переделках.

Джонни неохотно улыбнулся в ответ.

– Сняли мне комнату, арендовали машину?

– «Дорчестер» – и «ягуар». – Агент протянул ключи от машины. – И я зарезервировал два места первого класса на завтрашний девятичасовой рейс в Кейптаун. Билеты в отеле у портье.

– Молодец. – Джонни опустил ключи в карман кашемирового пальто, и они направились к выходу. – А где Трейси Ван дер Бил?

Агент пожал плечами.

– С тех пор, как я вам писал в последний раз, она пропала из виду. Не знаю, где вам начать поиски.

– Замечательно, просто замечательно, – с горечью сказал Джонни, когда они подошли к стоянке. – Начну с Бенедикта.

– Старик знает о Трейси?

Джонни покачал головой.

– Он болен. Я ему не говорил.

– Вот ваша машина. – Агент остановился у жемчужно-серого «ягуара». – Выпьем вместе?

– Не сегодня, к сожалению. – Джонни сел за руль. – В другой раз.

– Ловлю на слове, – сказал агент и отошел.

К тому времени как Джонни пересек Хаммерсмитскую эстакаду во влажном сером вечернем смоге, стало уже почти темно, и он дважды запутывался в лабиринте Белгрейвии, пока отыскал за Белгрейв-сквер нужное место и остановил «ягуар».

В квартире горел свет, и Джонни несколько раз сильно стукнул дверным молотком. Звук удара гулко разнесся в тишине. Затем Джонни услышал шепот. В окне быстро промелькнула тень.

Джонни ждал на холоде три минуты, потом сделал шаг назад на газон.

– Бенедикт Ван дер Бил! – закричал он. – Открывай! Считаю до десяти, а потом – выставлю эту чертову дверь! – Он перевел дыхание и снова закричал: – Это Джонни Ленс, и ты знаешь – я не шучу!

Дверь почти сразу открылась. Не глядя на человека, открывшего ее, Джонни двинулся внутрь.

– Черт возьми, Ленс. Не ходи туда. – Бенедикт Ван дер Бил пошел за ним.

– А почему? – Джонни оглянулся. – Квартира принадлежит компании, а я главный управляющий.

И прежде чем Бенедикт смог ответить, Джонни оказался в комнате, где увидел двух девушек.

Квартира изменилась со времени его последнего посещения: она была отремонтирована и роскошно обставлена. Джонни скривил рот: «Наш мальчик Бенедикт, может быть, не очень усердно зарабатывает деньги, но уж на их трате он собаку съел».

Одна из девушек подобрала с пола одежду и, голая, побежала в ванную. Вторая, мрачно поглядывая на Джонни, не спеша натягивала платье через голову. Волосы у нее растрепались, и вокруг головы образовалось подобие нимба.

– Отличная вечеринка, – сказал Джонни. Он взглянул на проектор, потом на экран на стене. – Фильмы и прочее…

– Ты что, легавый? – спросила девушка.

– Джонни, ты нахал. – Бенедикт стоял рядом, затягивая пояс шелкового халата.

– Он легавый? – снова спросила девица.

– Нет, – успокоил ее Бенедикт. – Он работает у моего отца. – Это утверждение, казалось, придало ему уверенности, он выпрямился и одной рукой пригладил волосы. Голос его оставался спокойным и ровным. – В сущности, он папин мальчик на побегушках.

Джонни повернулся к нему, но обратился к девушке, не глядя на нее:

– Убирайся, крошка. Вслед за подружкой.

Она колебалась.

– Давай! – Голос Джонни прозвучал резко, как треск веток в пламени лесного пожара, и девушка ушла.

Двое мужчин стояли лицом друг к другу. Одного возраста – три десятка с небольшим, оба высокие, темноволосые, но в остальном абсолютно разные.

Джонни был широкоплечим, узкобедрым, с плоским животом, кожа его была оглажена солнцем пустыни. Четко выделялась тяжелая нижняя челюсть; глаза, казалось, всматривались в далекий горизонт. Говорил он с акцентом, проглатывая окончания слов и слегка гнусавя.

– Где Трейси? – спросил он.

Бенедикт приподнял бровь, выражая высокомерное недоумение. Кожа у него была бледной, не тронутой солнцем: уже много месяцев он не бывал в Африке. Губы красные, будто нарисованные, а классические черты лица слегка расплылись. Под глазами – небольшие мешки, а выпуклость под халатом свидетельствовала, что он слишком много ест и пьет и очень мало занимается спортом.

– Приятель, с чего ты взял, будто я знаю, где моя сестра? Я уже несколько недель ее не видел.

Джонни отвернулся и подошел к картинам на дальней стене. Комната была увешана оригиналами известных южноафриканских художников: Алексиса Преллера, Ирмы Стерн и Третчикова – необычное смешение техники и стилей, но кто-то убедил Старика, что это хорошее вложение капитала.

Джонни повернулся к Бенедикту Ван дер Билу. Он изучал его, как только что изучал картины, сравнивая с тем стройным юным атлетом, которого знал несколько лет назад. В памяти всплыл образ: Бенедикт с грацией леопарда картинно бежит по полю, ловко подстраиваясь под высоко летящий мяч, аккуратно ловит его над головой и опускает для ответного удара.

– Толстеешь, парень, – негромко сказал он, и щеки Бенедикта гневно вспыхнули.

– Убирайся отсюда! – выпалил он.

– Потерпи. Сначала расскажи мне о Трейси.

– Я тебе уже объяснил: не знаю, где она. Распутничает где-нибудь в Челси.

Джонни чувствовал, как нарастает гнев, но его голос оставался ровным:

– Где она берет деньги, Бенедикт?

– Не знаю… Старик…

Джонни оборвал его:

– Старик платит ей десять фунтов в неделю. А я слышал, что она тратит гораздо больше.

– Боже, Джонни. – Голос Бенедикта звучал примирительно. – Не знаю. Это не мое дело. Может, Кенни Хартфорд…

Джонни снова нетерпеливо перебил:

– Кенни Хартфорд ничего не дает. Таково условие развода. Я хочу знать, кто оплачивает ее дорогу к забвению. Как насчет старшего брата?

– Меня? – Бенедикт возмутился. – Ты знаешь, мы не любим друг друга.

– Повторить по буквам? – спросил Джонни. – Ладно, слушай. Старик умирает, но силы пока еще не утратил. Если Трейси станет законченной наркоманкой, появится шанс, что наш мальчик Бенедикт вернет себе расположение отца. Тебе выгодно потратить несколько тысяч, чтобы отправить Трейси в ад. Отдалить ее от отца – и от его миллионов.

– Кто говорит о наркотиках? – вспыхнул Бенедикт.

– Я. – Джонни подошел к нему. – Мы с тобой не закончили одно маленькое дельце. Мне доставит массу удовольствия небольшая операция – вскрыть тебя и посмотреть, что там внутри.

Он несколько секунд смотрел Бенедикту в глаза, пока тот не отвел взгляд и не начал играть кисточками пояса.

– Где она, Бенедикт?

– Не знаю, черт тебя побери!

Джонни подошел к кинопроектору и выбрал одну из бобин. Отмотал несколько метров пленки и посмотрел на свет.

– Прекрасно! – сказал он, кривя от отвращения губы.

– Положи на место! – выпалил Бенедикт.

– Ты ведь знаешь, что Старик думает о таких вещах, Бенедикт?

Бенедикт неожиданно побледнел.

– Он тебе не поверит.

– Поверит. – Джонни швырнул бобину на стол и снова повернулся к Бенедикту. – Поверит, потому что я никогда не лгу ему.

Бенедикт заколебался, нервно вытер рот тыльной стороной ладони.

– Я ее две недели не видел. Она снимает квартиру в Челси. Старк-стрит. Номер двадцать три. Приходила повидаться со мной.

– Зачем?

– Я ей дал взаймы несколько фунтов, – пробормотал Бенедикт.

– Несколько фунтов?

– Ну, несколько сотен. В конце концов, она ведь моя сестра.

– Как мило с твоей стороны, – похвалил Джонни. – Напиши адрес.

Бенедикт подошел к обитому кожей письменному столу и написал адрес на карточке. Вернувшись, протянул карточку Джонни.

– Ты считаешь себя серьезным и опасным человеком, Ленс. – Говорил он негромко, но в его голосе звучала ярость. – Поверь, я тоже опасен – по-своему. Старик не будет жить вечно, Ленс. Когда он умрет, я тобой займусь.

– Ты меня чертовски испугал, – улыбнулся Джонни и пошел к своей машине.

На Слоан-сквер было сильное движение, и Джонни в своем «ягуаре» приближался к Челси медленно. Было время поразмыслить и вспомнить ту пору, когда они жили втроем. Он, Трейси и Бенедикт.

Как зверьки, бегали они вместе по бесконечным пляжам, горам и выжженным солнцем равнинам Намакваленда – земли своего детства. Это было до того, как Старику повезло на реке Сленг. У них тогда даже на обувь денег не было, Трейси носила платья, сшитые из мешков для муки, и они втроем ежедневно ездили в школу верхом на одном пони, похожие на ряд оборванных ласточек на изгороди.

Он вспомнил, как Старик уезжал, часто и надолго, а для них это были длинные недели смеха и тайных игр. Они каждый вечер взбирались на деревья перед своим бараком с глинобитными стенами и смотрели на бесконечную землю цвета мяса, пурпурную на закате, высматривая появление облака пыли: это означало бы, что возвращается Старик.

Вспомнил он и почти болезненную суету, которая возникала, когда шумный грузовик «форд» с перевязанными проволокой крыльями оказывался во дворе, Старик выбирался из кабины – в пропотевшей шляпе, покрытый пылью, заросший щетиной – и поднимал над головой визжащую Трейси. Затем он поворачивался к Бенедикту и, наконец, к Джонни. Всегда в таком порядке: Трейси, Бенедикт, Джонни.

Джонни никогда не думал, почему он не первый. Так было всегда. Трейси, Бенедикт, Джонни. Точно так же он никогда не думал, почему его фамилия Ленс, а не Ван дер Бил. И все это неожиданно оборвалось, яркий солнечный сон его детства рассеялся и исчез.

– Джонни, я не твой настоящий отец. Твои отец и мать умерли, когда ты был совсем мал. – Джонни недоверчиво смотрел на Старика. – Ты понимаешь, Джонни?

– Да, папа.

К его руке под столом, как маленький зверек, прикоснулась теплая ладошка Трейси. Он отвел руку.

– Лучше тебе больше не звать меня так, Джонни.

Он помнил, каким спокойным, равнодушным тоном сказал это Старик, вдребезги разбивая хрупкий хрусталь его детства. Начиналось одиночество.

Джонни бросил «ягуар» вперед и свернул на Кингз-роуд. Он удивился тому, что воспоминание причинило такую боль: время должно было бы смягчить ее.

Скоро начались и другие перемены. Неделю спустя старый «форд» неожиданно приехал из пустыни ночью, и они, сонные, вскочили с постелей под лай собак и смех Старика.

Старик разжег лампу «Петромакс» и усадил их на кухне вокруг выскобленного соснового стола. Затем с видом фокусника положил на стол камень, похожий на большой обломок стекла.

Трое сонных детей серьезно и непонимающе смотрели на него. Резкий свет «Петромакса» отразился от граней кристалла и вернулся к ним огненно-голубыми молниями.

– Двенадцать карат, – воскликнул Старик. – Бело-голубой, чистейшей воды, и их там должен быть целый воз.

После этого был ворох обновок и блестящие автомобили, переселение в Кейптаун, новая школа и большой дом на Винберг-Хилл – и постоянное соперничество. Соревнование заслужило одобрение Старика, но зато вызвало ненависть и ревность Бенедикта Ван дер Била. Не обладая волей и целеустремленностью Джонни, Бенедикт не мог соперничать с ним ни в классе, ни на спортивном поле. Он отставал от Джонни – и возненавидел его за это.

Старик ничего не замечал: он теперь редко бывал с ними. Они жили одни в большом доме с худой молчаливой женщиной, экономкой, а Старик появлялся редко и всегда ненадолго. Он постоянно казался усталым и озабоченным. Иногда он привозил им подарки из Лондона, Амстердама и Кимберли, но подарки мало значили для них. Для них было бы лучше, если бы все оставалось, как когда-то в пустыне.

В пустоте, оставленной Стариком, вражда и соперничество Джонни и Бенедикта разрослись так, что Трейси пришлось сделать выбор. И она выбрала Джонни.

В своем одиночестве они цеплялись друг за друга.

Серьезная маленькая девочка и рослый долговязый мальчик построили собственную крепость для защиты от одиночества. Прекрасное безопасное место, где не было печали, – и Бенедикт туда не допускался.

Джонни свернул в сторону от движения по Олд-Черч-стрит и поехал к реке в Челси. Машину он вел автоматически, и воспоминания продолжали одолевать его.

Он пытался восстановить ощущение тепла и любви, окружавшее их в крепости, которую они выстроили с Трейси так давно, но тут же вспомнил ночь, когда все рухнуло.

Однажды ночью в старом доме на Винберг-Хилл Джонни проснулся от чьих-то рыданий. Босой, в пижаме, он пошел на эти горестные звуки. Он испугался, ему было четырнадцать лет, и ему было страшно в темном здании.

Трейси плакала, уткнувшись в подушку, и он наклонился к ней.

– Трейси! Что случилось? Почему ты плачешь?

Она вскочила, встала коленями на кровать и обняла его обеими руками за шею.

– Ох, Джонни. Мне снился сон, ужасный сон. Обними меня, пожалуйста. Не уходи, не оставляй меня. – В шепоте ее по-прежнему звучали слезы. Он лег с ней в постель и обнимал ее, пока она не уснула.

С тех пор он каждую ночь уходил к ней в комнату. Совершенно невинные детские отношения двенадцатилетней девочки и мальчика, который был ей братом, если не по крови, так по духу. Они обнимали друг друга, шептались, смеялись, пока оба не засыпали.

И вдруг их крепость взорвалась потоком яркого электрического света. В дверях спальни стоял Старик, а Бенедикт за ним приплясывал от возбуждения и торжествующе кричал:

– Я тебе говорил, папа! Я тебе говорил!

Старик дрожал от гнева, его седая грива торчала дыбом, как у рассерженного льва. Он вытащил Джонни из постели и оторвал цеплявшуюся Трейси.

– Маленькая шлюха! – взревел он, легко удерживая испуганного мальчика одной рукой и наклоняясь вперед, чтобы ударить дочь по лицу открытой ладонью. Оставив ее плачущей в постели, он выволок Джонни в кабинет на первом этаже. Он швырнул его туда с такой яростью, что мальчик отлетел к столу.

Старик подошел к стене и выбрал со стойки легкую малаккскую трость. Подошел к Джонни и, взяв его за волосы, бросил лицом на стол.

Старик и раньше бил его, но так – никогда. Он обезумел от ярости, и часть его ударов попадали мимо, часть – по спине Джонни.

Но для мальчика в его боли было почему-то очень важно не закричать. Он прикусил губу, ощутив во рту солоновато-медный вкус крови. «Он не должен услышать, как я кричу!» – Джонни подавил вопль, чувствуя, как пижамные брюки тяжелеют от крови.

Его молчание только разжигало ярость Старика. Отбросив трость, он поставил мальчика на ноги и набросился на него с кулаками. Голова Джонни под тяжелыми ударами моталась из стороны в сторону, в глазах ослепительно сверкали молнии.

Но Джонни держался на ногах, вцепившись в край стола. Губы его были разбиты, лицо распухло и покрылось кровоподтеками, но он молча терпел, пока Старик окончательно не вышел из себя. Он ударил Джонни кулаком прямо в лицо, и удивительное чувство облегчения охватило мальчика, боль ушла, и он погрузился во тьму.

Джонни услышал голоса. Сначала незнакомый:

– …как будто на него набросился дикий зверь. Я должен поставить в известность полицию.

Потом знакомый. Потребовалось немного времени, чтобы узнать его. Он попытался открыть глаза, но те не раскрывались, лицо казалось огромным и горячим. Он с трудом разлепил веки и узнал Майкла Шапиро, секретаря Старика. Тот что-то негромко говорил второму человеку.

Пахло лекарствами, и на столе лежал открытый докторский чемоданчик.

– Послушайте, доктор. Я знаю, выглядит это ужасно, но, может, вы сначала поговорите с мальчиком, прежде чем вызывать полицию.

Они оба посмотрели на кровать.

– Он в сознании. – Доктор быстро подошел к нему. – Что случилось, Джонни? Расскажи нам, что случилось. Тот, кто это сделал, будет наказан, я тебе обещаю.

Это было неправильно. Никто не должен наказывать Старика.

Джонни попытался заговорить, но распухшие губы не шевелились. Он попробовал еще раз.

– Я упал, – сказал он. – Упал. Никто! Никто! Я упал.

Когда доктор ушел, Майкл Шапиро вернулся и наклонился к нему. Его еврейские глаза потемнели от жалости и еще чего-то, может быть, восхищения.

– Я заберу тебя к себе, Джонни. Все будет в порядке.

Две недели он провел под присмотром жены Майкла Шапиро Элен. Царапины заживали, синяки стали темно-желтыми, но нос так и остался сломанным, с горбинкой на переносице. Он рассматривал свой новый нос в зеркале, и он ему нравился. «Как боксер, – подумал Джонни, – или пират». Однако прошло много месяцев, прежде чем опухоль спала и он смог прикасаться к носу.

– Послушай, Джонни, ты отправляешься в новую школу. Хороший пансионат в Грэмстауне. – Майкл Шапиро старался говорить оживленно и бодро. Грэмстаун находился в пятистах милях к северу. – В каникулы будешь работать в Намакваленде; узнаешь все об алмазах и о том, как их добывают. Тебе это должно понравится.

Джонни с минуту подумал, изучая лицо Шапиро и видя, что тому стыдно.

– Значит, домой я не вернусь? – Он имел в виду дом на Винберг-Хилл.

Майкл покачал головой.

– Когда я увижусь… – Джонни колебался, подбирая слова, – когда я снова с ними увижусь?

– Не знаю, Джонни, – честно ответил Шапиро.

Как Майкл и пообещал, школа оказалась хорошей.

В первое же воскресенье после церковной службы он вместе с остальными мальчиками пошел в класс для обязательного написания писем. Остальные немедленно начали писать родителям. Джонни с несчастным видом сидел, пока к нему не подошел дежурный учитель.

– Ты не хочешь писать домой, Ленс? – мягко спросил он. – Я уверен, там будут рады получить твое письмо.

Джонни послушно взял ручку и задумался над чистым листом.

Наконец он написал:

Надеюсь, вам будет приятно узнать, что я теперь в школе. Кормят нас хорошо, но постели очень жесткие.

Каждый день мы ходим в церковь и играем в регби.

Искренне ваш

Джонни.

С тех пор и в школе, и три года спустя в университете он каждую неделю писал Старику. Каждое письмо начиналось с одних и тех же слов: «Надеюсь, вам будет приятно узнать». Ни на одно письмо он не получил ответа.

В конце каждого учебного года он получал напечатанное на машинке письмо от Майкла Шапиро, в котором сообщалось, как он проведет каникулы. Обычно это означало поездку по железной дороге в сотни миль через пустыню Карру в какую-нибудь отдаленную деревню в обширной сухой местности, где его ждал легкий самолет компании «Ван дер Бил дайамондз», чтобы отвезти еще дальше в глушь – в одну из концессий компании. Как и пообещал Майкл Шапиро, Джонни узнал все об алмазах и их добыче.

И когда пришло время поступать в университет, было вполне естественно, что он выбрал геологию.

Все это время он не виделся с семьей Ван дер Билов, не встречал никого из них – ни Старика, ни Трейси, ни даже Бенедикта.

И вот в один полный событий день он увидел сразу всех троих. Это был его последний год в университете. С первого курса Джонни был лучшим. Его избрали старшим среди студентов Стелленбошского университета, но теперь его ждала еще большая честь.

Через десять дней национальные выборщики должны были объявить состав сборной команды по регби, которая встретится с «Олд блэк» из Новой Зеландии. И то, что Джонни достанется место крайнего нападающего, было так же верно, как и его грядущий диплом по геологии.

Спортивная пресса прозвала Джонни Собакой Джаг – в честь свирепого хищника африканских степей, охотничьей собаки кейпов, невероятно выносливого и целеустремленного животного, которое всегда настигает свою добычу. Прозвище подходило ему, и Джонни стал любимцем болельщиков.

В составе команды Кейптаунского университета был другой любимец болельщиков, чье место в национальной сборной во встрече с «Олд блэк» казалось тоже неоспоримым. В роли защитника Бенедикт Ван дер Бил господствовал на игровом поле с артистизмом и почти божественной грацией. Он вырос высоким и широкоплечим, с сильными длинными ногами и красивым смуглым лицом.

Джонни вывел команду гостей на гладкий зеленый бархат поля и, делая пробежки и разминая спину и плечи, посмотрел на заполненные трибуны, отыскивая там первосвященников регби. В специальной ложе возле прессы он увидел доктора Дейни Крейвена, который беседовал с премьер-министром, занимавшим кресло на ряд ниже.

Встреча двух университетов была одним из самых значительных событий в сезоне, и болельщики приезжали на нее за тысячи миль.

Премьер-министр улыбнулся и кивнул, потом, наклонившись, коснулся плеча большого седовласого человека, сидевшего перед ним.

Джонни почувствовал, как по спине пробежал электрический ток: белая голова поднялась и посмотрела прямо на него. Впервые за семь лет, прошедших с той ужасной ночи, Джонни увидел Старика.

Ленс приветственно поднял руку, и Старик несколько долгих секунд смотрел на него, потом отвернулся и что-то сказал премьер-министру.

На поле вышли ряды барабанщиц. Молодые хорошенькие девушки, одетые в цвета Кейптаунского университета, в белых ботинках, коротких развевающихся юбочках и высоких шляпах, раскрасневшись от возбуждения и усилий, шагали по полю, высоко поднимая ноги.

Рев толпы смешался у Джонни с гулом крови в ушах, потому что в первой шеренге барабанщиц шла Трейси Ван дер Бил. Он сразу узнал ее, несмотря на минувшие годы. Она превратилась в молодую женщину. Руки и ноги у нее были загорелыми, волосы свободно падали на плечи. Она подпрыгивала, топала, поворачивалась, выкрикивая традиционные приветствия, ее молодая грудь колыхалась с невинной непринужденностью. Толпа свистела и кричала, постепенно приходя в истерическое состояние. Джонни смотрел на Трейси. В поднявшемся реве он совершенно оцепенел. Он никогда не видел женщины прекрасней.

Представление окончилось, барабанщицы убежали под трибуны, и на поле вышла команда хозяев.

Присутствие Старика и Трейси взволновало Джонни, и он с ненавистью посмотрел на одетого в белое парня, который отбежал назад, на позицию защитника команды Кейптауна.

Бенедикт Ван дер Бил занял свое место и обернулся. Из носка, доходившего до середины икры, он достал расческу и провел ею по темным волосам. Толпа ревела и свистела: ей нравятся такие театральные жесты. Бенедикт вернул расческу на место и встал, подбоченясь, высокомерно рассматривая команду противников.

Неожиданно он перехватил взгляд Джонни и изменил позу: опустил взгляд и переступил с ноги на ногу.

Прозвучал свисток, и игра началась. Такой матч запоминается надолго, о нем потом много говорят. В нем было все, чего ждала толпа: мощные защитники, противостоящие нападающим, как броня, длинные проверочные рейды крайних, когда овальный мяч перелетает из рук в руки, пока сильный толчок не бросает игрока с мячом на поле. Жесткая быстрая игра перекатывалась с одной половины поля на другую; сотни раз зрители дружно вскакивали на ноги, выпучив глаза и разинув рты в невыносимом напряжении, – и со стоном опускались, когда отчаявшиеся было защитники останавливали мяч в дюймах от линии ворот.

Счет не открыт, до конца игры три минуты, нападающий Кейптауна начинает атаку из схватки, прорывается сквозь защиту и по крутой траектории посылает мяч вверх; крайний игрок хозяев на бегу ловит мяч. Его ноги мелькают на зеленом газоне. Зрители снова встают.

Джонни ударил его плечом – низко, над коленом. Они вдвоем покатились по полю, поднимая облако белой извести, которой прочерчены линии, и толпа со стоном снова опустилась на места.

Пока они ждали броска, Джонни шептал хриплые приказы. Его темно-бордовая с золотом футболка потемнела от пыли, кровь из пораненного бедра запачкала белые шорты.

– Отступайте побыстрей. Не бегите все за мячом. Передача на Дэви. Дэви, бросай повыше.

Джонни высоко подпрыгнул, прервал полет мяча и кулаком отправил его точно в руки Дэви, в то же мгновение повернувшись, чтобы преградить своим телом дорогу нападающим противника.

Дэви отскочил на два шага и пнул мяч. Сила удара была такова, что его правая нога взлетела выше головы, от толчка парень полетел вперед, раскидывая соперников. Мяч поднимался медленно, летел, как стрела, не поворачивался, не качался в воздухе, над серединой поля достиг высшей точки своей траектории и полетел к земле.

Двадцать тысяч голов поворачивались вслед за его полетом, и в этой неестественной тишине Бенедикт Ван дер Бил с виду неторопливыми шагами отступал в глубину своей территории, предвидя место падения мяча; все его движения были рассчитаны, как у прирожденного спортсмена.

Мяч плавно опустился ему в руки, и он лениво начал отходить в сторону для броска. Над полем по-прежнему висела напряженная тишина. Все внимание сосредоточилось на Бенедикте Ван дер Биле.

– Собака Джаг! – прозвучал чей-то возглас, и тысячи голов повернулись.

– Собака Джаг! – Теперь ревела вся толпа. Джонни далеко оторвался от преследователей; размахивая руками, он широкими шагами несся на Бенедикта. Напрасная попытка – игрока класса Бенедикта невозможно перехватить на таком расстоянии, но Джонни напрягал все силы. Лицо его превратилось в залитую потом маску решительности, куски дерна летели из-под молотящих поле ног.

И тут случилось то, чего никто не мог предвидеть. Это было почти невероятно. Бенедикт Ван дер Бил оглянулся и увидел Джонни. Он сделал два неровных шага и попробовал увернуться. Вся уверенность, вся грация и мастерство покинули его. Он споткнулся, чуть не упал, мяч выскользнул из его рук и поскакал по полю.

Бенедикт тянулся за ним, лихорадочно шарил руками, оглядываясь через плечо. На лице его появилось выражение ужаса. Джонни был уже очень близко. На каждом шагу он ревел, как подстреленный лев, плечи его уже напряглись, готовясь к удару, губы растянулись в пародии на улыбку.

Бенедикт Ван дер Бил опустился на колени и закрыл лицо руками, прижимаясь к зеленому газону.

Джонни, не останавливаясь, пролетел мимо него, легко нагнувшись на бегу за мячом.

Когда Бенедикт отвел руки от лица и, все еще стоя на коленях, поднял голову, он увидел в десяти ярдах от себя, между штангами ворот, смотрящего на него Джонни. Потом медленно положил мяч на землю, формально обозначая тачдаун.

И тут, будто сговорившись, Джонни и Бенедикт посмотрели на главную трибуну. Они видели, как Старик встал и медленно начал пробираться сквозь возбужденную толпу к выходу.

На следующий день после матча Джонни отправился в пустыню.

Он стоял на дне пятнадцатифутового разведочного котлована в пустыне. Было угнетающе жарко, и Джонни разделся, оставшись в поношенных трусах цвета хаки. Его загорелое тело блестело от пота, но он работал безостановочно. Он устанавливал контуры и профиль древней морской террасы, тысячелетия назад погребенной под песком. Здесь, на дне, он надеялся обнаружить тонкий слой содержащего алмазы гравия.

Он услышал звук приближающегося джипа, потом шаги. Джонни выпрямился и растер ноющие мышцы спины.

На краю котлована стоял Старик и смотрел на него. В его руке была сложенная газета. Впервые за все эти годы Джонни видел его так близко, и был поражен переменами, произошедшими с ним. Густые волосы побелели, лицо стало брыластым, как у мастифа, а большой крючковатый нос выделялся, как скала. Однако тело его было еще крепким, без признаков старости, а глаза сохранили загадочную холодную голубизну.

Он бросил в траншею газету. Джонни поймал ее, по-прежнему глядя на Старика.

– Прочти! – сказал Старик.

Газета была сложена так, что выделялся крупный заголовок:

СОБАКА ДЖАГ В КОМАНДЕ.

ВАН ДЕР БИЛ НЕ ВКЛЮЧЕН

Джонни почувствовал блаженство, будто погрузился в прекрасный горный ручей. Он в составе сборной и скоро наденет зелено-золотую форму с изображением газели…

Гордый и счастливый, с непокрытой головой, он стоял на солнцепеке и ждал, что скажет Старик.

– Прими решение, – негромко произнес тот. – Играть в регби – или работать в «Ван дер Бил дайамондз». Делать то и другое нельзя. – Он вернулся к своему джипу и уехал.

Джонни послал телеграмму об отказе от выступления в сборной команде лично доктору Крейвену. В национальной прессе поднялась буря гневных протестов и оскорблений, Джонни получил сотни ядовитых писем, его обвиняли в трусости, предательстве и еще больших грехах. Он радовался своему одиночеству в пустыне, которая послужила ему убежищем.

Ни Джонни, ни Бенедикт больше никогда не играли в регби. Думая об этом, даже спустя столько лет, Джонни испытывал боль разочарования. Он так хотел надеть почетный зелено-золотой значок. Он резко повернул «ягуар» к обочине, достал карту Лондона и отыскал Старк-стрит в районе Кингз-роуд. По дороге он вспоминал, что чувствовал, когда Старик отобрал у него это счастье. Тогда он с трудом переносил боль.

Его товарищами в пустыне были люди племени овамбо с севера и несколько молчаливых белых, таких же жестких и упрямых, как местная растительность или горные хребты.

Пустыни Намиб и Калахари принадлежат к наименее населенным районам Земли, а ночи там долгие. Даже ежедневный беспрестанный физический труд не мог избавить Джонни от снов о прекрасной девушке в короткой белой юбочке и высоких ботинках – или о старом седовласом человеке с лицом как гранитный утес.

Но эти долгие дни и еще более долгие ночи стали вехами, обозначившими дорогу его карьеры. Он обнаружил новое алмазное поле, небольшое, но богатое, в местности, которую никто не считал способной порождать алмазы. Он раскопал месторождение урановой руды, которое «Ван дер Бил дайамондз» продали за два с половиной миллиона. Были и другие результаты его усилий, почти такие же ценные, хотя и не столь заметные.

Когда ему было двадцать пять, имя Джонни Ленса произносилось в закрытых для посторонних кругах алмазной индустрии как имя одного из самых многообещающих молодых деятелей.

Были и предложения: младшее партнерство в фирме по геологическим консультациям, должность полевого управляющего в одной из небольших компаний, разрабатывающих пограничные земли в пустыне Карру. Он отверг все эти предложения. Они были перспективными, но он оставался со Стариком.

Потом его приметила крупная компания. Сто лет назад на поле бура Де Бира была обнаружена первая алмазная трубка с «голубой землей». Старый Де Бир продал свою ферму за шесть тысяч фунтов; он и думать не мог, что под его сухой землей скрывается сокровище стоимостью в триста миллионов. Месторождение получило название «Новый прииск Де Бира», и орда шахтеров, мелких дельцов, бродяг, искателей удачи, мошенников и бандитов двинулась туда, чтобы купить и начать разрабатывать участки, каждый размером с большую комнату.

Из этого дивного общества охотников за удачей двое высоко поднялись над остальными. Вскоре они владели большинством участков на «Новом прииске Де Бира». Когда эти двое – Сесил Джон Родс и Барни Барнато – наконец объединили свои ресурсы, родилось гигантское финансовое предприятие. Скромно начатое, оно невероятно разрослось. Богатство его было сказочно, влияние огромно, доходы достигали астрономических сумм. Оно контролировало добычу алмазов во всем мире, владело концессиями на сотни тысяч квадратных миль в Центральной и Южной Африке, и его резервы еще не добытых, драгоценных и основных, ископаемых никто не мог бы сосчитать. Маленьким алмазным компаниям дозволено существовать рядом с гигантом, пока они не достигнут определенного размера, – а потом они становятся частью гиганта, проглоченные им, как тигровая акула проглатывает свою спутницу – рыбу-лоцмана, если та слишком вырастает и становится аппетитной. Большая компания может позволить себе покупать лучшие разработки, лучшую технику – и лучших людей. И вот одно из ее многочисленных щупальцев протянулось к Джонни Ленсу. Предложенная ему плата вдвое превышала нынешнюю, а вскоре должна была еще повыситься.

Джонни, не раздумывая, отказался. Возможно, Старик этого не заметил, возможно, простым совпадением было то, что неделю спустя Джонни был назначен полевым управляющим береговой операции.

«Ван дер Бил дайамондз» принадлежала концессия на тридцать семь миль береговой линии. Узкая полоса, сто двадцать футов от линии воды в глубь суши и сто двадцать футов морского дна. За ее пределами вся суша принадлежала большой компании. Компания купила эту землю, десятки огромных ранчо, просто чтобы сохранить за собой права на будущее. Концессия на морское дно вплоть до двенадцатимильной границы нейтральных вод также принадлежала крупной компании. Права были переданы правительством двадцать лет назад. «Ван дер Бил дайамондз» принадлежала лишь узенькая полоска – это ее разработка называлась «Король Канут».

Холодные воды Бенгуэльского течения порождали морской туман, покрывавший землю жемчужной пылью. Из тумана на желтый песок берега надвигались высокие неторопливые волны, обрушиваясь на утесы Намакваленда.

На мелководье волны резко вырастали. Вершины их начинали дрожать, ветер уносил пену, они изгибались и с ревом обрушивались потоками белой воды.

Джонни стоял на шоферском сиденье открытого «лендровера». От утреннего холода и рассветного тумана его защищала овчинная куртка, но голова была не покрыта, и ветер трепал темные волосы.

Его тяжелая челюсть выдавалась вперед, руки в карманах куртки сжаты в кулаки. Он агрессивно хмурился, измеряя высоту и силу прибоя. Своим перебитым носом он напоминал боксера, ожидающего удара гонга.

Неожиданно неловким резким движением он выдернул левую руку из кармана и посмотрел на циферблат своих часов. До самой низкой точки отлива два часа три минуты. Джонни снова сунул руку в карман и повернулся к бульдозерам.

Одиннадцать больших, ярко-желтых «Катерпиллеров Д8» выстроилось в линию у воды. Бульдозеристы в темных очках напряженно застыли на жестких сиденьях. Все смотрели на него.

За ними на довольно значительном расстоянии стояли землепогрузчики. Неуклюжие, пузатые, словно беременные, машины на огромных колесах выше человеческого роста. Когда придет время, они со скоростью тридцать миль в час устремятся вперед, выпустят из-под животов стальные лезвия, зачерпнут пятнадцатитонный груз песка и гравия, понесутся обратно, сбросят груз, развернутся и ринуться обратно, чтобы сделать новый гигантский укус.

Джонни напрягся, рассчитывая точный момент, чтобы, в надежде отыскать несколько ярких камешков, бросить в глубины Атлантического океана механизмы стоимостью в четверть миллиона фунтов.

Момент наступил, но, прежде чем начать действовать, Джонни потратил еще полминуты драгоценного времени, проверяя все приготовления.

Затем выкрикнул в громкоговоритель: «Вперед!» – и яростно замахал руками, давая команду начинать.

– Вперед! – крикнул он снова, но не услышал своего голоса. Рев дизелей заглушил даже гром прибоя. Опустив массивные стальные лезвия, цепь чудовищ двинулась вперед.

Золотой песок завивался перед наклоненными отвалами, как масло на ноже. Он пятился перед чудовищными машинами, становясь грудой, а потом высокой горой. Толкая, отступая, наступая снова, ударяя с разбегу, бульдозеры двигали вперед песчаную стену. Бульдозеристы работали руками, как безумные бармены, наполняющие одновременно тысячу кружек пива; двигатели ревели, гремели, стонали.

Стена песка столкнулась с морем; невероятно, но море, пенясь и волнуясь, попятилось перед напором стали. На большей глубине море заволновалось; казалось, оно недоумевает; вспенившись, пожелтев, оно продолжало отступать перед песчаной насыпью.

Теперь бульдозеры исполняли сложный, но тщательно отрепетированный танец. Отвалы поднимались и опускались, сплетались и перекрещивались, машины наступали и отходили назад, и все под руководством главного хореографа Джонни Ленса.

«Лендровер» метался взад и вперед вдоль растущей огромной ямы, Джонни в мегафон выкрикивал приказы и распоряжения. Стена песка в форме полумесяца все дальше уходила в море, а за ней бульдозеры погружали свои лезвия на шесть, десять, пятнадцать футов в желтый песок.

И внезапно добрались до ракушечного слоя, который на берегах Южной Африки так часто содержит алмазы.

Джонни заметил это – он увидел, как от отвалов отлетают раковины.

Полдесятка приказов и сигналов руками – и бульдозеры сформировали с обоих концов ямы подъездные откосы, чтобы дать доступ погрузчикам. Потом Джонни отправил бульдозеры удерживать дамбу перед натиском моря.

Он взглянул на часы.

– Час тридцать, – пробормотал он. – Почти в срок.

Джонни еще раз взглянул на яму. Длиной в двести ярдов, глубиной в пятнадцать футов, весь верхний слой песка убран, ясно виден ракушечный слой, чистый и белый в свете солнца, бульдозеры со дна ямы убрались. Они продолжают сражаться с морем.

– Все правильно, теперь посмотрим, что мы имеем. – Джонни обернулся к двум ожидающим землепогрузчикам. – Вперед! Забирай! – закричал он и замахал руками.

Землепогрузчики немедленно покатили вперед, спустились по откосам на дно ямы, зачерпнули груз раковин и гравия, не сбавляя скорости, с ревом выползли наружу, сбросили груз выше линии прилива и вернулись назад.

Снова и снова спускались они в яму, а бульдозеры удерживали море, которое начинало сердиться, – его когорты устремлялись к насыпи, выискивая слабое место для нападения.

Джонни снова взглянул на часы.

– Три минуты до малой воды, – проговорил он вслух и улыбнулся. – Успеем – я думаю!

Он зажег сигарету, слегка успокоенный. Сел на место водителя, развернул «лендровер» и подвел его к растущей горе гравия, которую сооружали погрузчики.

Он вышел из машины и набрал горсть гравия.

– Прекрасно! – прошептал он. – То, что нужно!

Да, гравий был отличный. Все говорило об этом. В одной пригоршне он разглядел небольшой гранат и крупный кусок агата.

Джонни набрал еще одну пригоршню.

– Яшма! – восхитился он. – И полосатый железняк.

Все это спутники алмазов, их всегда находят вместе с ними.

И форма верная: камни отполированы и сверкают, как стеклянные шарики, не сплющены, как монета, что означало бы, что их промывало только в одном направлении. Круглые камни означают зону действия волн – ловушку для алмазов!

– Это сокровищница, спорю на что угодно!

Из тридцати семи миль береговой линии Джонни выбрал участок в двести ярдов длиной и попал точно. Но это был не просто удачный выбор, он основывался на тщательном изучении конфигурации берега и аэрофотографий прилегающих районов моря, отражающих направление движения волн, на анализах берегового песка и, наконец, на том неуловимом «чутье», которое есть у каждого подлинного охотника за алмазами.

Снова садясь в «лендровер», Джонни Ленс был крайне доволен собой. Погрузчики вычерпали все без остатка, обнажив скалу. Закончив работу, они выбрались из ямы и стояли, фыркая выхлопами, словно отдуваясь, рядом с огромной кучей гравия.

– На дно! – крикнул Джонни, и терпеливая армия негров племени овамбо, сидевших на корточках на берегу, устремилась в яму. Они должны очистить дно ямы, потому что многие алмазы просочились сквозь гравий и застряли в щелях и шероховатостях скалы на дне.

Настроение моря изменилось; рассерженное грубым насилием над берегом, оно с шумом и свистом обрушивалось на песчаную дамбу. Прилив усиливался, и бульдозерам пришлось удвоить старания, чтобы поддерживать песчаную стену.

В яме лихорадочно работали овамбо, лишь изредка бросая опасливые взгляды на песчаную стену, отделявшую их от Атлантического океана.

Джонни снова ощутил напряжение. Если убрать их из ямы слишком рано, там останутся алмазы. Если не убрать вовремя, можно потерять машины и людей.

Он проделал все точно, в самый последний миг. Вывел рабочих, когда море уже начало переливаться через стену и подмывать ее основание.

Потом пришла очередь бульдозеров. Десять из них сразу устремились вперед, а один двигался сзади медленно, расплескивая лужи на дне ямы.

Море прорвалось одновременно в двух местах и, кипя, устремилось в яму.

Бульдозерист увидел это. Секунду он колебался, а затем, утратив присутствие духа, выпрыгнул из машины; оставив ее морю, он побежал перед волной, направляясь к ближайшей стене ямы.

– Сволочь! – выругался Джонни, глядя, как бульдозерист вылезает из ямы. – Он мог бы выбраться с машиной. – Но сердился он и на себя. Он слишком промедлил с приказом уходить, и теперь приходится жертвовать морю машину стоимостью в двадцать тысяч фунтов.

Ленс резко включил двигатель и погнал «лендровер» в яму. Машина перепрыгнула через край, упала на пятнадцать футов, ударившись о дно, но песок смягчил удар, и «лендровер» покатил вперед, навстречу волне.

Волна обрушилась на капот, разворачивая машину, но Джонни удержал ее носом вперед и продолжал двигаться к застрявшему бульдозеру.

Двигатель «лендровера» был загерметизирован как раз для таких случаев, и теперь машина продвигалась вперед, разбрасывая струи воды. Но скорость все время уменьшалась: слой воды становился больше.

Неожиданно вся песчаная дамба обрушилась под напором побелевшей воды, и Атлантический океан вступил в свои права. Высокая волна пронеслась по яме, ударила «лендровер», приподняв его, выбросив Джонни в торжествующий поток, а машина перевернулась, в знак поражения показывая небу все четыре колеса.

Джонни ушел под воду, но немедленно вынырнул. Наполовину плывя, наполовину шагая вброд, непрерывно осыпаемый ударами неистового моря, он пробивался к желтому стальному островку.

Море снова ударило, и он снова ушел с головой. На мгновение ощутил под ногами дно, потом его ударило снова.

Но тут он добрался наконец до бульдозера и с трудом вполз на сиденье. Кашляя, выплевывая морскую воду, он дотянулся до управления.

Бульдозер стоял неподвижно, удерживаемый на твердом скальном дне двадцатью шестью тоннами собственного веса. Море волновалось вокруг, перехлестывало через гусеницы, но не могло сдвинуть машину.

Глаза жгло от морской воды и слез, но Джонни быстро проверил показания приборов. Давление масла нормальное, двигатель в порядке, высокая труба над кабиной по-прежнему плюет дымом.

Джонни снова закашлялся. Рвота и морская вода обжигающим комом застыли в горле, но он открыл дроссельный клапан и ухватился за рычаги.

Громоздкая машина неуклюже двинулась вперед, почти презрительно разбрасывая воду. Гусеницы прочно цеплялись за скалу на дне.

Джонни быстро осмотрелся. Песчаные съезды по обе стороны ямы были уже размыты. Края стали круче, а сзади море непрерывным потоком продолжало врываться в яму.

Волна накрыла его с головой, Джонни, как спаниель, затряс волосами; с растущим отчаянием он оглядывался в поисках выхода.

И тут с удивлением увидел Старика. Ленс считал, что тот сейчас в четырехстах милях отсюда, в Кейптауне, но вот он стоит на краю ямы. Седые волосы светятся, как бакен.

Джонни инстинктивно повернул к нему бульдозер и двинулся по бушующей воде.

Старик руководил действиями двух других бульдозеров, подводя их как можно ближе к песчаному краю ямы, а от грузовика, стоявшего поодаль, рядом с утесом, торопилась толпа овамбо, таща тяжелую тракторную цепь. Они сгибались под ее чудовищным весом, с каждым шагом погружаясь в песок по щиколотку.

Старик кричал на них, заставляя торопиться, но его слова заглушал рев двигателей и шум ветра и моря. Но вот он повернулся к Джонни.

– Подводи машину ближе! – крикнул он в сложенные рупором ладони. – Я подтащу к тебе конец цепи!

Ленс махнул, показывая, что понял, и тут же ухватился за рычаги управления: следующая волна покачнула даже гигантский бульдозер, и Джонни впервые услышал, как захлебнулся двигатель – вода наконец нашла к нему доступ.

Но тут он оказался под высоким, в двадцать футов, крутым песчаным откосом и выбрался из кабины на капот, навстречу Старику.

Тот стоял на краю ямы, согнувшись под тяжестью наброшенного на плечи конца цепи. Он сделал шаг вперед, и песок под ним обрушился. Старик заскользил по крутому склону, зарываясь по пояс, тяжелая цепь потянулась за ним.

Оценивая натиск воды, Джонни прыгнул ему навстречу, чтобы помочь. Вдвоем, избиваемые морем, они подтащили цепь к бульдозеру.

– Закрепи на рычаге отвала, – выдохнул Старик, и они дважды обернули цепь вокруг прочного стального рычага.

– Скоба! – рявкнул Джонни и, пока Старик отвязывал веревку, крепившую цепь к скобе у него на поясе, посмотрел наверх, на возвышавшуюся перед ними стену песка. – Боже! – негромко сказал он. Море билось об эту стену, размывая ее, и она дрожала, готовая обрушиться и похоронить людей.

Старик протянул ему огромную скобу, и Джонни онемевшими руками начал закреплять конец цепи. Ему нужно было просунуть толстый закаленный болт сквозь два звена цепи и закрепить его. Вода то и дело накрывала его с головой, море тянуло цепь к себе, стена песка над головой ежесекундно угрожала рухнуть – его задача была невероятно трудна. В двадцати футах над ним с беспокойством суетил помощник, готовый в любое мгновение передать приказ двум бульдозеристам, которые должны были потянуть цепь.

Но вот болт продет, сделаны с полдесятка оборотов, работа закончена, пора давать команду.

– Тащите! – выдохнул Джонни.

Старик поднял голову и заревел:

– Тащите!

Десятник кивком головы показал, что понял.

Его голова исчезла за краем стены, он побежал к бульдозерам, и в этот момент прибой приподнял цепь. Всего на несколько дюймов, но достаточно, чтобы зажать указательный палец левой руки Джонни между двумя звеньями цепи.

Старик заметил выражение его лица, увидел, что он пытается освободиться.

– Что случилось?

Вода на мгновение отхлынула, и он увидел, что произошло. Он отчаянно замахал руками, но сверху послышался рев двигателей, и цепь медленно двинулась вверх, извиваясь, как змея.

Старик схватил Джонни за плечи, чтобы поддержать его. Они в ужасе смотрели на застрявшую руку.

Цепь натянулась, отрезав палец, брызнула алая кровь, и Джонни упал на руки Старику. Большой желтый корпус бульдозера надвигался на них, грозя раздавить, но, использовав следующее отступление воды, Старик оттащил Джонни в сторону; их откинуло и прижало к стене силой потока, устремившегося вслед за бульдозером.

Джонни прижал раненую руку к груди, но кровь продолжала течь, вода вокруг порозовела. Он погрузился с головой, и соленая вода хлынула ему в легкие. Он чувствовал, что тонет, силы покидали его.

Джонни снова вынырнул и затуманенными глазами увидел бульдозер на полпути к краю ямы. Чувствуя на себе руки Старика, он снова погрузился в воду, и его зрение и разум окутала тьма.

Когда она рассеялась, он лежал на сухом песке берега, и первое, что увидел, – это склоненное к нему лицо Старика, морщинистое и помятое, серебристые седые волосы прилипли ко лбу.

– Мы его вытащили? – спросил Джонни.

– Ja, – ответил Старик, – вытащили. – Он встал, отошел к джипу и уехал, оставив десятника заботиться о Джонни.

Джонни улыбнулся этому воспоминанию; убрав левую руку с руля «ягуара», он лизнул обрубок указательного пальца.

– Дело стоило пальца, – пробормотал он. В поисках дорожных указателей ехал он по-прежнему медленно.

Он снова улыбнулся, вспомнив разочарование и боль, когда Старик ушел, оставив его лежать на песке. Он не ожидал, что тот упадет ему на грудь, зарыдает и попросит прощения за все эти годы страданий и одиночества – но все-таки чего-то он ждал.

Проделав двухсотмильное путешествие в джипе по ночной пустыне к ближайшей больнице, где ему обработали и перевязали рану, Джонни на следующий день вернулся как раз вовремя, чтобы присутствовать при первой пробной обработке гравия.

В его отсутствие гравий просеяли, чтобы отбросить все крупные камни и обломки, потом пропустили через бак с кремниевым раствором, в котором всплывают все материалы с удельным весом меньше двух с половиной, и наконец оставшееся поместили в шаровую мельницу – длинный цилиндр со стальными шарами размером с бейсбольный мяч. Цилиндр постоянно вращался, размельчая в порошок все вещества мягче четырех по шкале твердости Моуза.

Оставалась всего тысячная часть гравия, извлеченного со дна моря. Но именно здесь должны находиться алмазы – если они вообще тут есть.

Когда Джонни появился в расположенном высоко на берегу бараке из гальванизированного железа, служившим в качестве обогатительной фабрики, он по-прежнему испытывал головокружение после наркоза и от недосыпания.

Рука пульсировала с постоянством маяка, глаза покраснели, на подбородке – густая черная щетина.

Джонни остановился у покрытого специальной смазкой стола, занимавшего половину барака. Чуть покачиваясь, он осмотрел все приготовления. Массивный бункер во главе стола был заполнен обогащенным «алмазным» гравием, стол хорошо смазан, все стояли наготове.

– Начали! – кивнул Джонни десятнику, который тут же повернул рычаг, и стол задрожал, как наркоман в ломке.

Стол представлял собой серию стальных пластин, слегка наклоненных и покрытых грязно-желтым жиром. Когда стол задрожал, из бункера показалась тонкая струйка гравия с водой, размеры и постоянство этой струйки тщательно корректировались десятником. Как патока, она разлилась по столу, перетекая от одной пластины к другой и попадая наконец в бункер для отбросов у другого конца стола.

Погруженный в воду алмаз не смачивается, он выходит из воды сухим. Слой жира на пластинах тоже не смачивается. Гравий и раковины скользят по наклонному дрожащему столу.

Но алмаз, попадая на смазанную пластину, прилипает, как полурасжеванная ириска к шерстяному одеялу.

В волнении и беспокойстве от важности момента Джонни почувствовал, как отступает усталость. Даже боль в руке беспокоила меньше. Его глаза со всем вниманием были устремлены к блестящей желтой полоске смазки.

Маленькие камни весом менее карата и черные промышленные алмазы на столе не видны: встряхивание слишком частое, и поток пустой породы скрывает их.

Джонни был так поглощен зрелищем, что прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что рядом с ним кто-то есть. Он быстро оглянулся.

Рядом стоял Старик в своей обычной, слегка напряженной позе, которая так для него характерна.

Теперь Джонни осознал присутствие рядом Старика и почувствовал тревогу. Что если он ошибся? Алмазы ему теперь нужны, как ничто другое в жизни. Он осматривал дрожащие желтые пластины, стремясь увидеть камень, который заслужил бы одобрение Старика. Гравий полз по столу, и Джонни почувствовал приступ паники.

И тут десятник напротив него испустил вопль и ткнул пальцем:

– Вон он!

Глаза Джонни устремились к голове стола. Там, у самого выхода, где из бункера вытекала струйка, полупогрузившись от собственного веса в смазку, застряв в ней, пока бесполезный гравий полз мимо, сидел алмаз.

Большой камень в пять карат блестел мрачно и желто, как глаз дикого зверя, протестующего против плена.

Джонни негромко вздохнул и покосился на Старика. Тот без всякого выражения смотрел на стол и, хотя должен был заметить взгляд Ленса, не повернулся к нему. А глаза Джонни снова устремились к столу.

По какой-то прихоти случая следующий алмаз упал точно на первый.

Когда алмаз ударяется об алмаз, он отскакивает, как мяч от гудрона дороги.

Второй алмаз, белый красавец размером с персиковую косточку, громко щелкнул, ударившись о первый, и взмыл высоко вверх.

Джонни и десятник невольно рассмеялись от радости при виде этой красоты, похожей на каплю солнечного света.

Джонни протянул здоровую руку и поймал алмаз в полете. Он потер его между пальцами, наслаждаясь ощущением маслянистой поверхности, повернулся и протянул камень Старику.

Тот взглянул на алмаз и кивнул. Затем поднял воротник пальто и посмотрел на часы.

– Уже поздно. Мне пора возвращаться в Кейптаун.

– Вы не останетесь до конца проверки, сэр? – Джонни понял, что говорит слишком энергично. – Потом сможем выпить. – И, сказав это, вспомнил, что у Старика алкоголь вызывает отвращение.

– Нет. – Старик покачал головой. – Я должен вернуться сегодня вечером. – И прямо взглянул Джонни в глаза. – Видишь ли, сегодня Трейси выходит замуж, и я должен быть там. – Он улыбнулся, увидев выражение лица Джонни, но никто бы не догадался о значении его улыбки, да никто ее и не видел. – Ты разве не знал? – спросил он, по-прежнему улыбаясь. – Я думал, ты получил приглашение. – И вышел из барака на яркий солнечный свет, где его ждал джип, чтобы отвезти на взлетную полосу в песчаных дюнах.

Боль в раненой руке и слова Старика не давали Джонни уснуть, хотя он отчаянно нуждался в сне. Было уже два часа ночи, когда он наконец отбросил одеяло и зажег лампу у своей походной кровати.

– Он сказал, что я приглашен. Клянусь Господом, я там буду.

Всю ночь и все следующее утро он провел за рулем. Первые двести пятьдесят миль шли по пустынной песчаной и каменной дороге, затем он добрался до скоростного шоссе и на рассвете повернул на юг по обширным равнинам и через горы. В полдень он увидел на фоне неба приземистый голубой силуэт Столовой горы, возвышавшейся над городом.

Он остановился в отеле «Вайнъярд», торопливо умылся, побрился и переоделся.

Все вокруг старого дома было заполнено дорогими автомобилями, машины были припаркованы по обеим сторонам улицы, но он нашел место для своего пыльного «лендровера». Джонни прошел через белые ворота и ступил на зеленый газон.

В доме играл оркестр, их открытых окон доносились голоса и смех.

Джонни вошел через боковую дверь. Коридоры были заполнены гостями, и он пробирался сквозь эту толпу громкоголосых жестикулирующих мужчин и хихикающих женщин в поисках знакомого лица. И наконец увидел одного знакомого.

– Майкл.

Майкл Шапиро оглянулся, и на лице его ясно отразились противоречивые чувства: радость, удивление и тревога.

– Джонни! Как я рад тебя видеть.

– Церемония закончилась?

– Да, и речи тоже – слава богу. – Он взял Джонни за руку и отвел в сторону. – Позволь предложить тебе бокал шампанского. – Майкл подозвал официанта и вложил в руку Ленса хрустальный бокал.

– За новобрачных, – сказал Джонни и выпил.

– Старик знает, что ты здесь? – Майкл задал вопрос, который жег ему рот, и когда Джонни покачал головой, выражение Майкла стало задумчивым.

– Майкл, каков он, муж Трейси?

– Кенни Хартфорд? – Майкл обдумал вопрос. – Думаю, с ним все в порядке. Мальчик с виду приятный, много денег…

– Как он зарабатывает на кусок хлеба?

– Папа оставил ему целую буханку, но чтобы занять время, он занимается фотографией.

У Джонни опустились уголки рта.

Майкл нахмурился.

– С ним все в порядке. Старик сам выбирал.

– Старик? – У Джонни отвисла челюсть.

– Конечно. Ты его знаешь. Такое важное решение он не передаст никому.

Джонни молча допил шампанское, а Майкл с беспокойством смотрел на него.

– Где она? Они уже уехали?

– Нет. – Майкл покачал головой. – Они еще в танцевальном зале.

– Спасибо тебе. Пожалуй, пойду пожелаю счастья невесте.

– Нет. – Майкл удержал его за локоть. – Не делай глупостей, ладно?

Джонни стоял наверху мраморной лестницы, которая вела вниз, в бальный зал. Зал был заполнен танцующими парами, музыка играла громко и весело. Новобрачные сидели на возвышении.

Первым увидел Джонни Бенедикт Ван дер Бил. Лицо его вспыхнуло, и он быстро наклонился и что-то зашептал Старику, потом начал подниматься со стула. Старик положил руку ему на плечо и улыбнулся Джонни.

Тот спустился по лестнице и начал пробираться между танцующими. Трейси его не видела. Она разговаривала с ангелоподобным юношей, сидящим рядом с ней. У него были волнистые светлые волосы.

– Здравствуй, Трейси.

Она подняла голову, и у него перехватило дыхание. Она была гораздо красивее, чем он помнил.

– Здравствуй, Джонни, – ответила она почти шепотом.

– Можно пригласить тебя на танец?

Она побледнела и взглянула на Старика, а не на мужа. Сверкающая белая грива слегка склонилась, и Трейси встала.

Они сделали только один круг, когда оркестр смолк. Джонни собирался сказать ей сотни разных вещей, но онемел, а тут музыка кончилась, и у него больше не было такой возможности.

Оставалось всего несколько секунд, и Джонни торопливо заговорил:

– Надеюсь, ты будешь счастлива, Трейси. Но если тебе когда-нибудь нужна будет помощь… в любое время… я приду, обещаю тебе.

– Спасибо. – Голос ее звучал хрипло, на мгновение она стала похожа на маленькую девочку, плакавшую ночью. Он отвел ее назад к мужу.

Обещание было дано пять лет назад, и вот он прилетел в Лондон, чтобы его выполнить.

Номер 23 по Старк-стрит оказался аккуратным двухэтажным коттеджем с узким фасадом. Джонни остановил машину. Уже стемнело, и на обоих этажах горел свет. Джонни сидел в «ягуаре», и ему почему-то расхотелось выходить. Он откуда-то знал, что Трейси здесь и предстоящая встреча будет не очень приятной. На мгновение он вспомнил прекрасную молодую женщину в свадебном платье, потом вышел из «ягуара» и направился к дверям. Потянулся к звонку и тут заметил, что дверь приоткрыта. Он распахнул ее и вошел в небольшую гостиную, меблированную с женским вкусом.

Комнату недавно торопливо обыскивали, одна из занавесок лежала на полу, на ней – груды книг и украшений. Картины были сняты со стен и подготовлены к выносу.

Джонни поднял одну книгу и раскрыл ее. На форзаце от руки было написано «Трейси Ван дер Бил». Услышав шаги на лестнице, ведущей на второй этаж, он уронил книгу в кучу.

По лестнице спускался мужчина. Одет он был в грязные зеленые вельветовые брюки, кожаные ботинки и неряшливую рабочую куртку армейского образца. В руках он нес охапку женских платьев.

Он увидел Джонни и нервно остановился, его розовые губы удивленно раскрылись, но глаза-бусинки ярко сверкнули под челкой прямых светлых волос.

– Здравствуйте. – Джонни любезно улыбнулся. – Переезжаете? – Он спокойно придвинулся ближе к человеку и остановился, глядя в упор.

Неожиданно сверху долетел странный низкий звук, без страсти или боли, как будто пар вырывался из двигателя. С трудом можно было поверить, что это кричит человек. Джонни, услышав его, застыл, а человек на лестнице нервно оглянулся через плечо.

– Что вы с ней сделали? – негромко и без всякой угрозы спросил Джонни.

– Нет. Ничего. Она в отключке. В глубокой отключке, – лихорадочно заговорил человек. – В первый раз на кислоте.

– А вы очищаете квартиру? – все так же негромко спросил Джонни.

– Она мне много задолжала. Не платит. Обещала – и не платит.

– А, – сказал Джонни. – Это совсем другое дело. Я думал, вы крадете. – Он сунул руку в карман и вытащил бумажник, показал пачку банкнот. – Я ее друг. И сколько она вам должна?

– Пятьдесят фунтов. – Глаза человека при виде бумажника сверкнули. – Я давал ей в кредит.

Джонни отсчитал пять десятифунтовых банкнот и протянул ему. Тот уронил связку платьев и торопливо стал спускаться.

– Вы продавали ей наркотик – кислоту? – спросил Джонни. Человек остановился в шаге от него, на его лице появилось подозрительное выражение.

– О, ради бога. – Джонни улыбнулся. – Мы не дети, я знаю счет. – Он протянул банкноты. – Вы добывали ей наркотик?

Человек в ответ слабо кивнул и потянулся за деньгами. Джонни свободной рукой схватил его за тонкое запястье и резко развернул, заломив руку за спину.

Потом сунул деньги в карман и повел человека вверх по лестнице.

– Пойдем взглянем.

В комнате стояла металлическая кровать с матрацем, накрытым серым армейским одеялом. На нем, скрестив ноги, сидела Трейси. На ней была только легкая комбинация, волосы свисали до пояса. Руки, скрещенные на груди, были тонкими и белыми, как мел. Лицо тоже бледное, кожа в ярком свете электрической лампы казалась прозрачной. Трейси слабо раскачивалась и негромко выла, дыхание облачком вырывалось в ледяном холоде комнаты.

Но больше всего Джонни поразили ее глаза. Они казались необыкновенно огромными, и под каждым – большое темное пятно. Зрачки расширились и тускло блестели, как неограненный алмаз.

Большие глянцевые зеленые глаза обратились к Джонни и человеку у двери, и вой перешел в громкий крик. Крик замер, она закрыла лицо руками.

– Трейси, – негромко сказал Джонни. – О боже, Трейси…

– С ней все будет в порядке, – заскулил человек, извиваясь в хватке Джонни. – Это первый раз, все будет в порядке.

– Пошли. – Джонни вытащил его из комнаты и ногой захлопнул дверь. Прижал к стене, лицо его застыло и побледнело, глаза стали безжалостными – он заговорил негромко, терпеливо, как будто что-то объяснял ребенку: – Сейчас тебе будет больно. Очень больно. Я буду бить так сильно, чтобы только не убить. Не потому что мне это нравится; просто эта девушка для меня слишком много значит. В будущем, когда вздумаешь дать отраву другой девчонке, вспомни, что я с тобой сделал сегодня. – Джонни прижал его левой рукой к стене, а правой стал бить по ребрам, так, чтобы разорвать мышцы живота. Три или четыре удара пришлись слишком высоко, и он услышал, как треснули и сломались под его кулаком ребра.

Когда он сделал шаг назад, человек медленно сполз по стене, и Джонни нанес ему точный удар в челюсть, выбив зубы и распющив губы, сделав их похожими на лепестки розы. Этот тип слишком шумел. Джонни заглянул в комнату Трейси, чтобы убедиться, что они ее не потревожили, но она сидела в прежней позе, ритмично наклоняясь вперед-назад.

Он отыскал ванную, смочил платок и вытер кровь с рук и костюма. Снова вышел в коридор и наклонился к бесчувственному телу, проверяя пульс. Тот был сильным и правильным; Джонни почувствовал облегчение и вытащил лицо человека из лужи его собственной крови и рвоты, чтобы он не задохнулся.

Потом подошел к Трейси и, несмотря на сопротивление, завернул в грязное армейское одеяло и вынес к «ягуару».

Она успокоилась и лежала на заднем сиденье, как спящий ребенок; он укутал ее, потом вернулся в дом, набрал 999, сообщил адрес и немедленно повесил трубку.

Джонни оставил Трейси в машине у входа в «Дорчестер», а сам пошел поговорить с администратором. Через несколько минут девушку в инвалидном кресле переправили в двухкомнатный номер на втором этаже. Доктор появился спустя пятнадцать минут.

После его ухода Джонни вымылся в ванне; держа в руке стакан с «чивас ригал», он пошел в комнату Трейси и постоял у ее кровати. Доктор дал ей успокоительное. Она лежала, бледная и худая, но в ней была странная хрупкая красота, которую синяки под глазами лишь подчеркивали.

Он убрал волосы с ее щеки, его руки коснулось мягкое ровное дыхание. Он почувствовал к ней такую бесконечную нежность, какой не испытывал никогда в жизни. Его самого поразила сила этого чувства.

Он склонился к Трейси и легко коснулся губами ее губ. Они были сухими и шершавыми, будто наждак.

Джонни выпрямился и направился к креслу. Он устало опустился в него, прихлебывая виски, чувствуя, как тепло распространяется по телу, как расслабляются мышцы. Он смотрел на бледное измученное лицо на подушке.

– Мы с тобой в трудном положении, – сказал Джонни вслух и снова почувствовал приступ гнева. Вначале тот был беспредметным, но постепенно оформлялся и обретал фокус.

Впервые в жизни Джонни злился на Старика.

– Он довел тебя до этого, – сказал он девушке в кровати. – И меня…

Реакция наступила быстро, верность была составной частью его жизни. Он всегда считал, что любые действия Старика справедливы и мудры, даже когда их мудрость и справедливость были сокрыты от него. Смертный не сомневается во всемогуществе своих богов.

Чувствуя отвращение к собственному предательству, он принялся в свете разума рассматривать мотивы и действия Старика.

Почему тот отправил Шапиро привезти Джонни из пустыни?

– Он хочет, чтобы ты был в Кейптауне, Джонни. Бенедикт не справляется. Старик поручил ему лондонскую контору, это форма изгнания. Ты должен будешь руководить компанией, – объяснял Майкл. – Трейси не у дел. Она с мужем тоже в Лондоне. Я думаю, Старик считает, что тебе теперь можно появиться в Кейптауне. – Он увидел неприкрытую радость Джонни и медленно продолжал. – Возможно, я говорю необдуманно. Мистер Ван дер Бил – странный человек. Он не похож на других. Я знаю, что ты к нему испытываешь – видишь ли, я наблюдал за тобой все это время. Но послушай, Джонни, теперь ты волен отправиться куда угодно. Многие другие компании предоставили бы тебе работу… – Майкл увидел выражение лица Джонни и тут же осекся: – Ну ладно, Джонни. Забудь, что я об этом говорил. Я так сказал только потому, что ты мне нравишься.

Вспоминая этот эпизод, Джонни понимал, что в предупреждении Майкла был смысл. Разумеется, теперь он – генеральный управляющий «Ван дер Бил дайамондз», но ближе к Старику он не стал. Джонни жил рядом с горой, но она по-прежнему была недоступна, и он не смог подняться даже на самые нижние склоны.

В городе он оказался таким же одиноким, как в пустыне, и попался в сети первой же привлекательной женщины, которая им заинтересовалась.

Руби Гранж, высокая и стройная, с волосами цвета, который, описывая алмаз, называют «секондкейп» – солнечный свет в бокале шампанского.

Теперь он дивился собственной наивности. Как он мог так заблуждаться, так легко попасть в ее сети? После свадьбы она перестала притворяться, обнаружив холодную расчетливую жадность, непреодолимое стремление к материальному благополучию и полную поглощенность самой собой – вначале Джонни даже не мог в это поверить. Месяцами боролся он с этим пониманием, пока больше уже не смог отрицать и с отчаянием смотрел на пустое эгоистичное мелкое существо, на котором женился.

Он отдалился от нее и всю свою энергию направил на работу в компании.

Это стало его жизнью, и тут же он понял, что это тоже полая раковина, и опустошила ее рука Старика.

Впервые в жизни ему пришло в голову, что все это – тщательно рассчитанная, садистская месть за невинный проступок подростка.

И, словно найдя спасение от этих ужасных мыслей, он заснул в кресле, и стакан выпал из его руки.

Якобус Исаак Ван дер Бил сидел в кожаном кресле перед рентгеновским аппаратом. Страх иссушил его лицо, оставив на нем трещины и провалы; оно было едва узнаваемо под сверкающей белой гривой.

Страх был и в его глазах, он шевелился в их глубине, как скользкое водное животное в бледно-голубом пруду. Со страхом, от которого стыли и немели члены, он смотрел на туманное изображение на экране.

Специалист говорил негромко, бесстрастно, как будто читал лекцию перед аудиторией.

– …охватывая щитовидную железу вот здесь и распространяясь вдоль трахеи.

Конец золотого карандаша указывал на призрачные очертания на экране. Старик с усилием глотнул. Казалось, пока он слушал, опухоль в его горле разбухла, его голос звучал хрипло.

– Операцию будут делать? – спросил он, и специалист прервал объяснение. Он взглянул на сидевшего за столом хирурга. Они обменялись виноватыми взглядами, как заговорщики.

Старик повернулся в кресле лицом к хирургу.

– Ну? – хрипло спросил он.

– Нет. – Хирург виновато покачал головой. – Слишком поздно. Если бы только вы…

– Сколько? – прервал Старик его объяснения.

– Не больше шести месяцев.

– Вы уверены?

– Да.

Старик опустил подбородок на грудь и закрыл глаза. В комнате воцарилось полное молчание, врачи с профессиональной жалостью и интересом смотрели, как он принимает собственный смертный приговор.

Наконец Старик открыл глаза и медленно встал. Он попытался улыбнуться, но губы не слушались его.

– Спасибо, джентльмены, – прохрипел он своим новым грубым голосом. – Прошу прощения. Мне предстоит многое организовать.

Он спустился ко входу, где его ждал «роллс». Шел он медленно, волоча ноги, и шофер быстро поднялся ему навстречу, но Старик оттолкнул протянутые к нему руки и сел на заднее сиденье.

Майкл Шапиро ждал в кабинете его большого дома. Он сразу заметил перемену и вскочил со стула. Старик стоял у входа, тело его, казалось, съежилось.

– Шесть месяцев, – сказал он. – Они дали мне шесть месяцев. – Он подошел к столу и опустился в кресло. – После того, как я им столько заплатил. – Он сказал это так, будто надеялся откупиться от смерти, а его обманули. Он снова закрыл глаза, а когда открыл, в них блестела какая-то хитрая мысль и все лицо стало напоминать лисью морду.

– Где он? Вернулся?

– Да, «боинг» приземлился в девять утра. Он сейчас в своем кабинете. – Майкл был поражен: впервые он видел Старика без маски.

– А девчонка? – С момента ее развода он ни разу не назвал ее дочерью.

– Джонни поместил ее в частную больницу.

– Никакой пользы от этой суки, – негромко сказал Старик, и Майкл проглотил готовый сорваться с губ протест. – Возьми блокнот. Хочу, чтобы ты кое-что записал. – Старик хрипло засмеялся. – Посмотрим! – сказал он, и звучало это как угроза. – Посмотрим!

Врач ждал Джонни в аэропорту.

– Увезите ее к себе, Робин. Прочистите и хорошенько подкормите. Она по горло в наркотиках и, похоже, месяц не ела.

Трейси начала приходить в себя.

– Куда это?..

– В больницу. – Джонни предупредил ее следующий вопрос: – И будешь там столько, сколько необходимо.

– Я не…

– О да, обязательно. – Он взял ее за руку, врач – за другую. Все еще слабо протестуя, она пошла за ними к машине. – Спасибо, старина, займись ею как следует.

– Получишь назад как новенькую, – пообещал Робин и уехал.

Джонни несколько минут смотрел на массивный квадратный силуэт горы – это была его собственная, очень личная церемония возвращения. Потом вывел из гаража аэропорта свой «мерседес», решил, что не вынесет расспросов Руби, и направился на работу. Там у него была ванная, а в ней – всегда наготове чистая сорочка и бритвенные принадлежности.

Когда он появился в стеклянных дверях роскошно меблированного и украшенного коврами помещения главной конторы «Ван дер Бил дайамондз», на него набросилось племя амазонок, пожирательниц мужчин.

Две хорошенькие секретарши радостно загалдели:

– О, мистер Ленс, целая пачка бумаг…

– О, мистер Ленс, ваша супруга…

Стараясь не бежать, он почти добрался до двери своего кабинета, когда из засады показалась голова секретарши Старика.

– Мистер Ленс, где вы были? Мистер Ван дер Бил спрашивает…

Это привлекло внимание Летти Пинар, его личной секретарши.

– Мистер Ленс, слава богу, вы вернулись.

Джонни остановился и, сдаваясь, поднял руки.

– Не все сразу, дамы. Теперь я здесь, не паникуйте.

«Встречающая делегация» захихикала, а церберша Старика, фыркнув, исчезла за своей дверью.

– Что самое важное, Летти? – спросил Джонни, садясь за свой стол и просматривая стопу почты. Одновременно он развязывал галстук и расстегивал пуговицы сорочки, собираясь в ванну.

Когда Джонни быстро брился и принимал душ, они с Лети перекрикивались через открытую дверь ванной. Она рассказывала ему обо всех событиях в жизни компании и дома.

– Постоянно звонила миссис Ленс. Когда я сказала, что вы в Картридж-Бей, она назвала меня лгуньей, – Летти помолчала, а когда Джонни вышел из ванной, спросила: – Кстати, а где же вы были?

– Хоть вы не начинайте. – Джонни склонился к столу и начал просматривать накопившиеся бумаги. – Вызовите мою жену, пожалуйста. Нет, подождите. Скажите ей, что я буду в семь.

Летти увидела, что он занят, встала и вышла. Джонни сел за стол.

Компания «Ван дер Бил дайамондз» переживала тяжелые времена. Несмотря на протесты Джонни, Старик вкладывал всю прибыль в другие свои предприятия – фирму по приобретению земельной собственности, в фабрику одежды, «Рыбные промыслы Ван дер Била», большую ирригационную систему на реке Оранжевой, – и теперь «шкаф» почти опустел.

Береговая концессия подошла к концу короткой, но славной жизни. Разработки подступили к линии сброса. Старик за крупную сумму продал концессию «Квиб Хоч» большой компании, но деньги тут же были выведены из-под контроля Джонни.

В его клетке оставалась лишь одна жирная гусыня, да и та пока не несла яиц.

Восемнадцать месяцев назад Джонни перекупил у разорившейся из-за собственного неумения компании два алмазоносных участка моря.

Добывать алмазы со дна моря примерно в восемь раз дороже, чем в открытых разработках на суше. Нужно извлечь гравий из первозданных непредсказуемых глубин открытых вод берега Скелетов, погрузить на баржи, транспортировать к базе, перегрузить и только тогда начинать процесс очистки. Так действовали все компании.

Джонни придумал другой метод. Он заказал постройку корабля, на котором можно было бы осуществлять все операции. Этот корабль мог стоять в море, всасывать гравий, обрабатывать его, выбрасывая пустую породу назад в море так же быстро, как она засасывалась. На нем должна была размещаться усовершенствованная обогатительная фабрика, полностью компьютеризированная, скрытая в огромном корпусе. Корабль не нуждался в большой команде и мог работать в любых погодных условиях, кроме сильнейшего урагана.

«Зимородок» отстраивался в доке Портсмута. Спуск был намечен на начало августа.

Финансирование этого проекта превратилось для Джонни в кошмар. Старик не только ничем не помогал, но даже препятствовал. Об этом замысле он всегда говорил с легкой усмешкой. Он так резко ограничил в него вложения «Ван дер Бил дайамондз», что Джонни вынужден был занять два миллиона на стороне.

Он нашел деньги, но Старик продолжал усмехаться.

«Зимородок» уже три месяца как должен был находиться в море и высасывать из него алмазы. Весь финансовый расчет строился на том, что корабль вовремя будет введен в строй, но работы выбились из графика на целых шесть месяцев, и теперь пошатнулись самые основы компании.

Сидя за столом, Джонни думал, как укрепить здание, как не дать ему рухнуть, пока не заработает «Зимородок». Кредиторы начинали протестовать, и лишь энтузиазм и репутация Джонни все еще сдерживали их.

Теперь ему предстоит попросить их отсрочить выплату процентов еще на три месяца. Он поднял трубку.

– Свяжите меня с мистером Ларсеном из финансово-кредитного отдела, – сказал он, внутренне напрягшись, выставив вперед челюсть и сунув сжатый кулак в карман.

В пять он встал из-за стола и направился к бару. Налил себе на три пальца виски и снова устало опустился во вращающееся кресло. Он получил еще одну отсрочку, но не чувствовал радости: слишком устал.

На его столе зазвонил незарегистрированный телефон, и он поднял трубку.

– Ленс слушает.

– Как Лондон? – Он сразу узнал голос и не удивился тому, что Старик знает о его путешествии. (Он все знает.) Прежде чем Джонни смог ответить, снова послышался хриплый голос: – Приходи ко мне – немедленно. – И телефон смолк.

Джонни с сожалением взглянул на виски и оставил стакан нетронутым. Старик почувствует запах и усмехнется.

Над горой стояло облако, заходящее солнце окрасило его в цвета мандарина и персика. Старик смотрел в окно на это облако; опускаясь в долину, оно таяло.

Когда Джонни вошел в кабинет, Старик отвернулся от окна, и Джонни сразу понял, что в его отсутствие произошло нечто важное.

В поисках ответа он быстро взглянул на Майкла Шапиро, но тот склонил поседевшую голову над бумагами, которые держал на коленях.

– Добрый вечер, – обратился Джонни к Старику.

– Садись сюда. – Старик указал на кожаное испанское кресло напротив своего стола. – Читай, – приказал он Шапиро.

Прежде чем начать, Майкл откашлялся и подровнял стопку бумаг.

Старик сидел, не отрывая взгляда от лица Джонни. Разглядывал он его откровенно и внимательно, но Джонни не испытывал никакого неудобства. Глаза Старика как будто ласкали его.

Майкл Шапиро читал внятно, подчеркивая значение запутанных юридических оборотов. Документ представлял собой последнюю волю и завещание Старика, и Майклу понадобилось двадцать минут, чтобы прочесть его. Когда он закончил, наступила тишина. Наконец Старик нарушил ее.

– Ты понял? – спросил он. Голос его звучал мягче обычного. Сам он, казалось, сморщился, плоть стаяла с костей, оставив их сухими и легкими, как высохший на солнце скелет давно погибшей морской птицы.

– Да, понял, – кивнул Джонни.

– Объясни попроще, без этой юридической тарабарщины, на всякий случай, – сказал Старик, и Майкл снова заговорил.

– Личное состояние мистера Ван дер Била, за исключением его доли в «Ван дер Бил дайамондз», после выплаты всех налогов и затрат, образует фонд, принадлежащий двум его детям. Трейси…

Старик нетерпеливо прервал, смахнув слова Майкла, как муху.

– Не это. Компания. Расскажи ему о долях по компании.

– Доля мистера Ван дер Била в компании делится на три равных части между тобой и его двумя детьми. Трейси…

Старик снова перебил:

– Черт возьми, он знает, как их зовут.

Впервые они услышали ругань из уст Старика. Майкл печально улыбнулся Джонни, как будто просил у него прощения, но тот внимательно смотрел на Старика, изучая его лицо, чувствуя, как в нем нарастает чувство удовлетворения.

Третья часть доли Ван дер Била в компании – не слишком большое состояние. Никто лучше Джонни этого не знал.

И все же имя Джонни упомянуто рядом с именами Бенедикта и Трейси, он опять среди них. Ради этого он трудился все эти годы. Это публичное провозглашение, признание перед всем миром.

Джонни Ленс наконец обрел отца. Он хотел протянуть руку и коснуться Старика. Грудь его вздымалась, горло перехватило от эмоций. В глазах защипало. Джонни мигнул.

– Это… – начал он. Голос его дрогнул, он откашлялся. – Не знаю, как сказать вам…

Старик нетерпеливо прервал его, повелительным жестом заставив замолчать, и прохрипел, обращаясь к Майку:

– А теперь прочти ему добавление к завещанию. Нет, не читай. Просто объясни.

Выражение лица Майкла изменилось; читая, он глядел только на бумаги, как будто не решался встретиться с Джонни взглядом, без надобности откашливался и ерзал на стуле.

– Согласно добавлению к завещанию, датированному тем же числом и должным образом подписанному мистером Ван дер Билом, передача доли «Ван дер Бил дайамондз» Джону Ригби Ленсу осуществляется при том условии, что вышеназванный Джон Ригби Ленс лично гарантирует все долги компании, включая все нынешние и прошлые долги, а также проценты по ним, плату за разработку недр и опцион.

– Боже, – сказал Джонни, застыв в кресле и недоверчиво глядя на Старика. Стеснение в груди прошло. – Что вы хотите со мной сделать?

Старик отпустил Майкла Шапиро, даже не взглянув на него:

– Позвоню, когда ты мне понадобишься. – И, когда Майкл вышел, повторил вопрос Джонни: – Что я хочу с тобой сделать? Хочу, чтоб ты отвечал за долги в два с половиной миллиона рандов.

– Но никто ко мне не обратится за ними. Я на своем личном счете не смогу наскрести даже десяти тысяч. – Джонни раздраженно покачал головой. Вся эта история казалась ему нелепостью.

– Есть один кредитор, который явится к тебе и потребует, чтобы ты отвечал по закону. Не для того, чтобы получить деньги, а для личного удовлетворения. Он раздавит тебя – и будет ликовать при этом.

Джонни недоверчиво прищурился.

– Бенедикт?

Старик кивнул.

– На этот раз у Бенедикта на руках будут все карты. Он не сможет лишить тебя должности управляющего, потому что тебя поддержит Трейси, как она это всегда делала, но сможет со своего места председателя совета директоров следить за каждым твоим шагом. Он сможет преследовать тебя, разорить тебя и компанию, сам не понеся при этом финансового ущерба. А когда ты падешь – сам знаешь, ждать от него милосердия не стоит. Тебя пожрет созданное тобой же чудовище.

– Созданное мной? – пораженно переспросил Джонни. – Что это значит?

– Ты сделал его таким, каков он сейчас – слабым и никчемным…

– Вы сошли с ума. – Джонни вскочил на ноги. – Я никогда ничем не вредил Бенедикту. Это он…

Но Старик хриплым голосом оборвал протесты Джонни.

– Он старался бежать наравне с тобой – и не мог. Он сдался, стал слабым, порочным. О, я знаю, каков он, – таким его сделал ты.

– Пожалуйста, послушайте. Я не…

Но Старик безжалостно продолжал:

– Трейси тоже, ты разрушил и ее жизнь. Ты поработил ее в своем грехе…

– Той ночью! – закричал Джонни. – Вы никогда не давали мне возможности объяснить. Мы никогда…

Голос Старика прозвучал как удар хлыста:

– Молчи!

Джонни не мог не повиноваться, слишком глубоко въелась привычка. Старик дрожал, глаза его страстно сверкали.

– Обоих моих детей! От тебя чума на меня и на всю мою семью. Мой сын – слабовольный развратник, который тщится спрятаться среди развлечений и удовольствий. Я даю ему возможность уничтожить тебя, и когда он это сделает, может, он станет мужчиной. – Голос Старика теперь звучал напряженно и болезненно. Он с усилием глотнул, у него перехватило горло, но глаза его не смягчились. – Мою дочь преследует похоть. Ты разбудил эту похоть, и она пытается уйти от своей страсти, от своей вины. Твое уничтожение освободит ее.

– Вы ошибаетесь, – крикнул Джонни, отчасти протестующе, отчасти с мольбой. – Позвольте мне объяснить…

– Вот как все будет. Я сделал тебя уязвимым, привязал тебя к гибнущей, парализованной и терпящей крах компании. На этот раз мы от тебя избавимся. – Старик дышал тяжело и быстро, как бегущая собака. Дыхание у него прерывалось, было видно, что ему больно. – Бенедикт уничтожит тебя, а Трейси будет свидетелем этого. Она не сможет помочь тебе, ее наследство я тщательно обезопасил, у нее нет контроля над капиталом. Твоя единственная надежда – «Зимородок». Но он превратится в вампира и выпьет всю твою кровь! Ты спрашивал, почему я систематически переводил деньги «Ван дер Бил дайамондз» в другие мои компании? Теперь ты знаешь ответ.

Губы Джонни шевельнулись. Он побледнел. Голос его прозвучал негромко, он почти шептал.

– Я могу отказаться подписать гарантию.

Старик мрачно улыбнулся, в его улыбке не было ни тепла, ни радости.

– Подпишешь, – хрипло сказал он. – Гордость и тщеславие не позволят тебе отказаться. Видишь ли, я тебя знаю. Я изучал тебя все эти годы. Но даже если ты откажешься, все равно я тебя уничтожу. Твоя доля перейдет к Бенедикту. Тебя выбросят. Выбросят. Мы наконец-то с тобой покончим, – голос его упал. – Но ты подпишешь. Я знаю.

Джонни невольно умоляюще протянул к Старику руки.

– И все это время… Когда я оставался с вами, когда я… – У него сел голос. – Неужели вы никогда ничего ко мне не чувствовали, вообще ничего?

Старик сел в свое кресло. Казалось, самообладание вернулось к нему. Теперь он заговорил тихо, кричать больше не было необходимости.

– Вон из моего гнезда, кукушонок. Убирайся – лети! – сказал он.

Выражение лица Джонни медленно изменилось, на скулах заходили желваки. Он расправил плечи, агрессивно выставил вперед челюсть, сунул руки в карманы, сжав их в кулаки.

Кивнул в знак того, что понял.

– Понимаю. – Снова кивнул и вдруг улыбнулся. Улыбка вышла неубедительная, рот у него дергался, в глазах застыло выражение преступника, убегающего от преследователей. – Ладно, злобный старый ублюдок. Я вам покажу.

Повернулся и, не оглядываясь, вышел.

Лицо Старика отобразило глубокое удовлетворение. Он захихикал, но тут у него перехватило дыхание. Он закашлялся, и боль в горле заставила его ухватиться за край стола.

Он чувствовал, как рак – смерть – ворочается в его плоти, все глубже погружая клешни в горло и легкие, – и боялся.

От боли и страха он закричал, но во всем доме никто его не услышал.

«Зимородок» был спущен на воду в августе и направился в Северное море. Согласно недвусмысленному приказу Старика на борту находился Бенедикт. Диво, если бы корабль с такими сложными механизмами и такой новаторский по конструкции сразу стал бы функционировать нормально. Август в этом году не стал месяцем чудес. В конце рейса Джонни получил список из двадцати трех необходимых усовершенствований.

– Сколько? – спросил он представителя кораблестроительной фирмы.

– Месяц. – В ответе звучало сомнение.

– Вы хотите сказать два, – заметил Бенедикт и громко рассмеялся.

Джонни задумчиво посмотрел на него; он догадывался, что Старик побеседовал с сыном.

– Вот что я тебе скажу, Джонни. – Бенедикт все еще смеялся. – Я рад, что эта корова – не мое представление о рае.

Джонни застыл. Бенедикт, как попугай, повторил слова Старика. Другого подтверждения не требовалось.

Ленс улетел в Кейптаун и там застал своих кредиторов на грани бунта. Они хотели добиться распродажи, чтобы возместить свои убытки.

Джонни провел два драгоценных дня на винной ферме Ларсена в Стелленбоше, чтобы успокоить его страхи. Когда Фифи Ларсен, которая была на двадцать лет моложе мужа, стиснула под обеденным столом его бедро, он понял, что все будет в порядке – на два ближайших месяца.

В следующую лихорадочную, полную изнурительных трудов неделю Джонни едва сумел выбрать время, чтобы повидаться с Трейси.

Она уже месяц как вышла из больницы и жила с друзьями на маленькой ферме вблизи Сомерсет-Вест.

Когда Джонни вышел из «мерседеса», а Трейси спустилась к нему с веранды, он впервые за долгое время испытал истинное удовольствие.

– Боже, – сказал он, – ты прекрасно выглядишь.

Она была в летнем платье, на ногах открытые сандалии. Друзья ее уехали на день, поэтому они бродили по саду только вдвоем. Он откровенно разглядывал ее и заметил, что руки ее пополнели, на щеки вернулся румянец. Волосы Трейси блестели на солнце, но под глазами еще виднелись темные круги, и улыбнулась она только раз, когда сорвала веточку цветущего персика. Казалось, она боится Джонни, а в себе не уверена.

Наконец он посмотрел ей в лицо и положил руки ей на плечи.

– Ну ладно. В чем дело?

Она разразилась потоком слов.

– Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты меня отыскал. Хочу объяснить, почему я стала… такой. Не желаю, чтобы ты поверил в то, что могут обо мне рассказывать.

– Трейси, тебе ничего не нужно объяснять.

– Я должна. – И она начала рассказывать, не глядя ему в лицо, теребя ветку, обрывая цветки персика. – Видишь ли, я не понимала, считала, что все мужчины такие. Не любят, не делают этого… – Она замолчала, потом начала снова: – Понимаешь, он добрый. И каждый вечер было множество друзей, приемы. Потом он захотел, чтобы мы отправились в Лондон – ради его карьеры. Здесь ему не хватало размаха. И даже тогда я ничего не знала. Да, я видела, что у него много друзей, и среди них есть какие-то близкие ему, но… И вот я зашла к нему в студию и застала их, Кенни и парня, они смеялись, обнимались, перевились, как змеи. «Да неужели ты не знала?» – сказал он. У меня в голове что-то щелкнуло, я почувствовала себя грязной, порочной, я хотела умереть. Мне не к кому было обратиться, да я и не желала никого видеть… просто хотела умереть. – Она замолчала и ждала, чтобы он заговорил.

– Ты по-прежнему хочешь умереть? – мягко спросил Джонни.

Она удивленно взглянула на него и отрицательно покачала головой с сияющей шапкой волос.

– Я тоже не хочу, чтобы ты умерла.

Они вдруг оба рассмеялись. После этого все стало хорошо, они проговорили дотемна – как друзья.

– Мне нужно идти, – сказал Джонни.

– Жена? – спросила она, и ее смех замер.

– Да. Жена.

Было уже темно, когда Джонни вошел в двери своего нового, построенного террасами ранчо в Бишопскорте – здесь он жил, но это не был его дом. Звонил телефон. Он поднял трубку.

– Джонни?

– Привет, Майкл. – Он узнал голос.

– Джонни, немедленно отправляйся в старый дом. – Голос Майкла Шапиро звучал напряженно.

– Что-то со Стариком? – беспокойно спросил Джонни.

– Разговаривать некогда, приезжай немедленно!

Занавеси были задернуты, в каменном очаге ревел огонь. Но Старику было холодно. Холод засел глубоко внутри, туда не могло проникнуть тепло очага. Дрожащими руками Старик брал из ящика листы бумаги, просматривал и бросал в огонь. Они взрывались оранжевым пламенем, затем сворачивались и превращались в пепел. Наконец ящик опустел, осталась только пачка разноцветных конвертов, перевязанная лентой. Старик развязал узел, взял первый конверт и достал из него листок бумаги.

Дорогой сэр, надеюсь, вам будет приятно узнать, что я теперь в школе. Кормят нас хорошо, но постели очень жесткие…

Он бросил конверт и листок в огонь и взял другой. По одному он перечитывал их и сжигал.