Оглавление
Ульрих Шмид. Вторжение жизни. Теория как тайная автобиография
Введение
Поль Валери (1871–1945) Я создаю свою теорию
Дъёрдъ Лукач (1885–1971) Триумф тотальности
Людвиг Витгенштейн (1889–1951) Кристалл и хаос
Зигфрид Кракауэр (1889–1966) Человек как дыра
Вальтер Беньямин (1892–1940) Горячий и холодный рассказчик
Виктор Шкловский (1893–1984) Высаженный матрос
Михаил Бахтин (1895–1975) Не-я во мне
Андре Бретон (1896–1966) Стеклянная кровать
Жорж Батай (1897–1962) Грязная постель
Мишель Лейрис (1901–1990) Между тавромахией и комедией
Теодор Адорно (1903–1969) Рукопожатие свиньи
Жан-Поль Сартр (1905–1980) Свобода как эрзац
Ханна Арендт (1906–1975) Девушка с чужбины
Морис Бланшо (1907–2003) Есмь литература
Клод Леви-Стросс (1908–2009) Как становятся структуралистами?
Ролан Барт (1915–1980) Нечистый субъект
Юрий Лотман (1922–1993) Аристократ в стране советов
Мишель Фуко (1926–1984) Пороговое существо
Стэнли Кэвел (р. 1926) Голос в хоре
Пьер Бурдьё (1930–2002) Еретичный карьерист
Жак Деррида (1930–2004) Шифры и тайники
Ги Дебор (1931–1994) Никакого права на понимание
Сьюзен Зонтаг (1933–2004) Письмо и оргазм
Юлия Кристева (р. 1941) Китаянка из Болгарии
Надя Петёфски (1942–2013) Я – это не только другой
Отрывок из книги
«Вторжение жизни» – этим названием мы играем в двойную игру. С одной стороны, мы представляем дело так, что жизнь подстерегает теорию, вторгается в ее царство, вносит в нее неразбериху. С другой – нам кажется, что теоретику жизнь, что называется, «приходит в голову», вторгается в нее подобно какой-то волшебной мелодии или какому-то почти забытому воспоминанию. Вторжение обычно агрессивно, внезапно, непредвиденно. Оно поражает, нарушает планы, вовлекает в действия, не спрашивая о согласии. жизнь настигает, жизнь испытывает, но – жизнь и вкушают. Отношения между теорией и жизнью – сфера опасности и наслаждения.
Большинство теоретиков со своей жизнью на Вы, подходят к ней со всяческими предосторожностями, если не брезгливостью, и с очевидным трудом говорят и пишут о себе. Многие теоретики столь же охотно говорят о мире (или о том, что «имеет место»), сколь неохотно о себе. Они одновременно велеречивы и молчаливы. Свою задачу они видят в том, чтобы высказать общезначимое, утаив личное. Они разворачивают плотную и тщательно сотканную понятийную сеть и прячутся сами, подобно подкарауливающим жертву паукам. Они не хотят сами попасть в свою словесную паутину; единственной добычей их сети должен оказаться мир.
.....
Чуждость, чужеродность, постигшая всех этих теоретиков, соответствовала в ее радикальном толковании их ощущению, что они как-то не подходили этому миру. Это чувство вызывало у всех обсуждаемых авторов у кого защитные, у кого агрессивные реакции. Их охватывала меланхолия, глубокая скорбь о том, что мир (не только для них, но и вообще) устроен неправильно (Витгенштейн, Беньямин, Бахтин, Лейрис, Адорно, Бланшо, Леви-Стросс, Барт, Деррида, Дебор, Зонтаг, Кристева). Но они могли и перейти в атаку, чтобы уничтожить этот ложно устроенный мир, переиграть, обыграть его. Так развиваются мессианические упования, мобилизуются революционные энергии, направленные на собственные жизненные условия или же на общество либо нацеленные на создание культурных антимиров (Беньямин, Бретон, Сартр, Лотман, Фуко, Бурдьё, Дебор).
В этой книге мы ограничимся только теоретиками, определившими собой духовный пейзаж XX века и вместе с тем продвинувшими теорию и/или практику (авто)биографии. Некоторые из них прямо-таки напрашиваются в книгу, посвященную взаимоотношениям теории и автобиографии (например, Кракауэр, Барт или Сартр). У других (например, у Витгенштейна, Бахтина или Зонтаг) эта взаимосвязь скорее скрыта, но, как мы увидим, не менее важна. Третьи (подобно Бланшо или Деррида) похоронили «Я» с большой буквы, или Субъект, по видимости, не дав больше пространства «я» строчному, но вместе с тем посвятив немало страстных страниц автобиографии.
.....
